Страница:
— От “аллигатора”, — пояснил тот.
— Спускайся в машину, Аллигатор, мы сейчас будем.
— Уверен? Тут нищие не живут. Фальшак один раз на лестнице каркнет — через минуту менты уже будут в подъезде.
— Не каркнет. Фальшак. Иди вниз, мы скоро. Олег встретил Крикова у ванной и помог ему завернуться в большое пушистое полотенце.
— Вы нас не бойтесь, дедушка. Ничего страшного, вам плохо стало, мы и приехали. Ваши домашние вызвали.
— Так вы врачи, — с облегчением произнес старик.
— Да. Из Службы спасения. Как вы себя чувствуете?
— Сносно.
— Вам нужно побыстрее одеться. Не хочу вас тревожить, но…
— Что?! — Криков, разумеется, встревожился.
— Ваша дочь… — Шорохов скорбно поджал губы.
— Что с ней? Самолет?! — воскликнул старик. “Клон… — сказал себе Олег. — Фальшак. Либо он, либо прототип. Кого-то из них сегодня не станет. Надо, чтобы клона”.
— Нет, с самолетом все хорошо. Она прилетела раньше, приземлилась… Все в порядке. Только по дороге…
— Жива?… — упавшим голосом спросил Криков. “Фальшак. Фальшак. Фальшак”.
— Да, жива, но мы должны немедленно…
Старик сбросил полотенце и, уже не обращая внимания на присутствие женщины, устремился к шкафу.
Ася, догадавшись, что ему наплели, посмотрела на Олега с ненавистью.
— Фальшак… — выдавил Шорохов.
Непременным условием Криковой была полная адекватность объекта. Никаких успокоительных или антидепрессантов, тем более — никакой наркоты. Стрелять в наколотый манекен ей было неинтересно, она заплатила не столько за смерть отца, сколько за отчаяние в его глазах.
Отчаяния пока не было, было лишь волнение. Криков вертел головой и непрерывно задавал вопросы. Ася, шаг за шагом сглаживая версию об автоаварии, сгладила ее уже настолько, что было непонятно, куда и зачем его везут. Старик чувствовал обман и беспокоился еще сильней. Шорохов, повторяя про себя одно и то же слово, пялился в окно.
Алик и вовсе был занят другим. Пятнадцатилетний “БМВ”, принадлежащий местному отряду, еле тащился, даже по сравнению с “восьмерками”.
— Пусть полюбуется, на какой рухляди катаемся… — мстительно бормотал опер. — Хотя что ей?… Где она и где мы… Из того бюджета нам ни копейки не свалится.
Клон, будто догадавшись, что речь идет о его дочери, снова зашевелился и осторожно тронул Асю за руку.
— Мы ведь в Шереметьево едем?…
Прелесть посмотрела на Шорохова, но тот демонстративно отвернулся: мол, взялась успокаивать — сама и расхлебывай.
— Да, — ответила она. — В Шереметьево. Только другой дорогой.
— Когда же она прилететь успела? — спросил Криков. — Обещала послезавтра вечером.
— Утром. Сегодня, — скупо произнесла Ася.
— Прекрати, — прошипел Олег. — Сама себе нервы мотаешь. Фальшак уже никуда не денется… Алик, останови, пожалуйста.
Тот притормозил возле застекленного перехода и выжидательно глянул в зеркало.
— Проваливай, Прелесть, — приказал Шорохов. — Не нужно тебе это.
— Не бойся, я на долю не претендую, — процедила она.
— Доля… Об этом что, в газетах уже написали?! Алик…
— Мир слухом полнится… — отозвался опер. Шорохов вздохнул.
— Вылезай, Ася. Дальше ты не поедешь. Прелесть, помедлив, распахнула дверцу и выбралась из машины.
— Вы напрасно с ней ругаетесь, молодой человек, — проблеял Криков. — Не ругайтесь, не надо. Вы так друг другу подходите…
— Слушай, ты!… Специалист по подходам!… — Олег скривился и замолчал. — Ладно… Погнали.
Оператор газанул, и “БМВ”, отъехав от тротуара, проскочил перекресток уже на “желтый”.
Август убивал духотой. Термометр в кабине показывал плюс двадцать пять, снаружи было на десять градусов больше. За тонированными стеклами неслась пегая улица. Ночью был дождь, утром еще оставались какие-то лужицы, но к обеду асфальт просох и раскалился. Шорохов хрустел пальцами и с вожделением думал о декабре.
— Куда вы меня везете? — неожиданно спросил Криков.
Олег, максимально затягивая паузу, принялся ковырять в зубе.
— Стройку объезжаем, — ответил за него Алик.
— Какую еще стройку? — возмутился старик. — Это же в другую сторону!
Возразить было нечего. Насчет “другой стороны” Криков преувеличил, однако если бы они действительно ехали в Шереметьево, то были бы уже на месте.
— А станнером нельзя… — с сожалением заметил Алик.
Шорохов посмотрел на его глаза в зеркале и грустно кивнул.
— Как-нибудь… Недалеко уже.
“БМВ” свернул у “Петровско-Разумовской” и, сбросив газ, вкатился на бесплатную парковку перед новым супермаркетом. То ли из-за жары, то ли еще по какой причине, машин почти не было, а те, что стояли — штук десять-пятнадцать, не больше, — терялись на обширной площади, как горошины в тазу.
Отдельно от этих горошин, слева у ажурной ограды, вольготно расположился кремовый “Линкольн”. Алик отъехал вправо и тоже пристроился у забора, вдали от разноцветного стада “Жигулей” и подержанных иномарок.
— Сейчас я выйду, — предупредил Олег.
— Ну это ясно…
— Выйду и направлю на тебя станнер. Чтобы они увидели. А ты отрубишься. Так, чтобы они увидели, — повторил он с нажимом.
— А надо?… — обронил Алик.
— Лучше я понарошку, чем они взаправду.
— Согласен.
— Они могут оставить наблюдателя, так что полчаса не рыпайся.
Олег обошел “БМВ” спереди и ободряюще подмигнул. Когда он приблизился к окну водителя, станнер был уже в руке.
— Лбом в руль, — сказал он шепотом, хотя “Линкольн” находился метрах в пятидесяти. — Чтоб издали было заметно. Только на бибикалку на попали. Раз…Два…
Не досчитав до трех, Шорохов нажал на курок. Алик замер на вдохе, — получился жалобный всхлип, — потом медленно, словно и впрямь стараясь не задеть клаксон, уронил голову вперед.
— Не в обиду, Аллигатор, — душевно произнес Олег, — но так будет лучше. Сейчас еще… формальности, сам понимаешь Ничего личного.
Шорохов вытащил мнемокорректор. Просунув руку в окно, он взял Алика за волосы и приподнял. В глазах у оператора читалось недоумение. Чтобы снять все вопросы, пусть и немые, Олег закрыл ему последние три часа. С запасом.
Вытащив Крикова из машины, Шорохов повлек его к лимузину. Старик сопротивлялся, но скорее морально: гнусавил про свою доверчивость, про его, Олега, непорядочность и про что-то еще, все в том же духе.
Шорохов, придерживая его за тонкий локоть, продолжал повторять про себя “фальшак… фальшак…”, и, кажется, это помогало.
Одно из черных, абсолютно непроницаемых стекол “Линкольна” медленно опустилось, но в сумрачном салоне Олег так ничего и не разглядел. Он подвел Крикова к открытому окну и поставил, как манекен. В машине молчали. На секунду из тени вынырнуло чье-то немолодое лицо, — Шорохов даже не успел сообразить, мужчина это или женщина, — и вновь скрылось в глубине.
— Он? — спросил наконец Олег.
— Вам виднее, — откликнулся женский голос. И повелительно добавил: — С нами поедете.
— Нет. Товар-деньги, и гуд бай. — Шорохов спохватился, не слишком ли он вольно про живого-то человека, но подумал, что капля цинизма не повредит. Крикова ведь тоже не на пироги папочку приглашала.
Передняя дверь открылась, и из машины вышел Федяченко. Формы на нем не было: подполковник милиции, разъезжающий на “Линкольне”, — это все-таки перебор. Федяченко был одет в хлопковые брюки и полосатую тенниску.
— Будьте добры, Шорох, постойте минутку, — сказал он. — И не двигайтесь.
— Что, и тут у вас снайперы?
Федяченко, не ответив, направился к “БМВ”. Вразвалочку дойдя до машины, он прикурил, осмотрелся, якобы рассеянно, и так же неторопливо вернулся назад.
— Хорошо, — мурлыкнул он, отбрасывая окурок. — Садитесь, Шорох. Но только… Вы же понимаете… В вас будут целиться. Все время. И не я один. Извините, простая формальность…
— Ничего личного, — поддакнул Олег. — Но я никуда не поеду.
— Это не обсуждается, Шорох. — Федяченко улыбнулся. — Я же сказал: вы под прицелом. И попали под него раньше, чем здесь появились.
— За неподчинение выстрел в затылок? — равнодушно спросил Олег.
Федяченко опять улыбнулся.
— Не меньше трех. Я озабочен безопасностью моего доверителя. Садитесь, Шорох.
Сзади в лимузине находились два широченных кожаных дивана Олег плюхнулся спиной вперед. Места напротив были заняты: пара неподвижных типов по бокам и худощавая женщина в центре. Крикова. Все трое смотрели на него, но смотрели по-разному.
Мадам вице-спикер следила не за руками — для этого у нее были охранники, — и далее не за мимикой. Она сверлила Шорохова прямым настойчивым взглядом, при этом ее собственные глаза могли бы конкурировать с односторонними окнами “Линкольна”.
Криковой, как и старику, было ровно семьдесят, но Олег дал бы ей лет на десять меньше Он сообразил, что вице-спикер всю жизнь носила девичью фамилию — значит, с семьей не сложилось, а если и сложилось, то не так, как хотелось бы.
Женщина была похожа на отца, но ровно в той степени, в какой могут быть похожи два пожилых человека. Бесспорно, волевая и жесткая, с сухим, но не дряблым лицом, со злым, но не капризным ротиком и — да, с пронзительными серыми глазами. На ней был закрытый костюм с брошью, на коленях лежала классическая лакированная сумочка Олег решил, что даме не достает вуали. В голове вертелось старое, но не забытое определение “железная Леди”, и вице-спикеру Европарламента оно вполне подходило.
Крикова отвернулась от Олега, лишь когда Федяченко усадил рядом с ним старика. Отца она изучала не так долго и не так придирчиво.
“Узнала”, — с надеждой подумал Шорохов.
— Легенда в порядке? — спросила Крикова.
— Что?… — Олег нахмурился и подался вперед. Охранники даже не моргнули, но перемена позы была ими учтена.
— Шорох, вы обеспечили ему легенду? По которой он исчезнет.
— А-а! — Он снова откинулся на спинку, так было добней. Так он имел меньше шансов получить незаслуженную пулю. — Прикрытие надежное. Иначе зачем я вам нужен?
— В двух словах, пожалуйста.
Олег выразительно посмотрел на старика, но женщина не придала этому значения.
— Я вас слушаю, Шорох, — сказала она.
— Легенда хорошая. Никто не умрет.
Крикова на это заявление не отреагировала, и Олегу пришлось продолжить.
— Мы оставили клона. Вы не возражаете?
В ее взгляде наконец-то проявилось что-то живое — сомнение или даже недоверие. “Линкольн” выехал со стоянки.
— Чем вы докажете, что клон там, а не здесь? — спросила Крикова.
— Здравым смыслом, — равнодушно отозвался Олег. — До его смерти всего два месяца, и…
— Это беллетристика. Мне нужно что-нибудь существенное.
— Поговорите с ним. Если вас что-то не устроит, мы попрощаемся и я выйду.
— Слишком легко, Шорох, — буркнул с переднего сиденья Федяченко. — В нашей игре карты не бросают, это вам не покер.
Женщина опять перевела взгляд на клона, словно собиралась его о чем-то спросить. Олег стиснул зубы. Крикова как дочь могла копнуть слишком глубоко — глубже, чем забрались в память прототипа авторы мнемопрограммы. Однако Шорохов надеялся, что ковыряться в своем прошлом вице-спикер не отважится.
Старик тоже занервничал, но он, в отличие от Олега, этого скрыть не стремился. Шорохову показалось, что он понемногу догадывается, хотя поверить в такую встречу нормальный человек едва ли способен.
Криков подслеповато сощурился — в салоне действительно не хватало освещения.
— Отвезите меня обратно, — попросил он. — Я… я не хочу…
Женщина, точно так же щурясь, посмотрела ему в лицо, но ничего не сказала. Шорохов осознал, что последний раз она видела своего отца сорок лет назад, и медленно, изображая ленивый зевок, вздохнул.
Незнакомая улица без перекрестков петляла между железными ангарами и с каждым поворотом становилась все более пустынной. Жилые дома пропали уже давно, теперь даже хранилища, то крашеные, то ржавые, попадались редко. Слева нависал покосившийся сетчатый забор без ворот, справа бежали чахлые, все в мусоре, деревца. Район незаметно перешел в пустырь.
Появление в этих местах длинного “Линкольна” выглядело, наверное, удивительно, однако удивляться здесь было некому.
— Я полагаю, тут мы с вами и… — Олег потер себя по коленям, как бы собираясь вставать.
— Не суетитесь, Шорох, — подал голос Федяченко.
Ограда и деревья одновременно оборвались. Олег провожал их взглядом, как провожают удаляющийся перрон, все отчетливей понимая, что точка, где еще можно было остановиться, уже пройдена.
“Гражданка Крикова расстреляла своего папеньку в две тысячи третьем году с помощью оператора по имени Шорох”, — вспомнил он слова Лопатина. И тут же в памяти всплыла фраза Федяченко. “Вы справились блестяще”.
Все нормально. Все получится. Старая стерва договорилась с начальством, а его, оператора, используют в качестве обычного посредника. С неплохим, кстати, гонораром. “Товар-деньги”, правильно он сказал. Но почему же так паршиво на душе? Почему так тревожно?…
Проехав немного по утрамбованной глине пустыря, “Линкольн” затормошил. Один из охранников подал Криковой руку, второй оставался в машине до тех пор, пока не вышел Олег.
Пыль под ногами, какие-то полусгоревшие бумажки, торчащие повсюду куски арматуры — после матового блеска кожаного салона все это выглядело особенно тоскливо. Огненно-желтое солнце висело прямо над головой, и Шорохов приложил ладонь козырьком.
Пустырь был не такой уж и большой — метров через сто он плавно забирался на рыжий земляной вал и нырял в какой-то заболоченный луг. За лугом торчали необитаемые башни новостройки. С другой стороны были те же многоэтажки и… кое-что еще.
Мощный капот “Линкольна” упирался в черную “Волгу”, казавшуюся рядом с лимузином утлой малолитражкой. Все двери в “Волге” были открыты. Водитель дремал, завалившись на руль. Чуть в стороне стояли еще два человека: один был такой же заурядный, как секьюрити, а второй…
Олег суеверно обернулся. Пара охранников, Федяченко, мадам вице-спикер и клон Крикова находилисьу “Линкольна”. Возле “Волги” были совсем другие люди. Первый — видимо, все же телохранитель.
Вторым был сам Криков.
— У меня к вам вопрос, уважаемый Шорох, — промолвил Федяченко.
Олег начал разворачиваться — медленно, очень медленно. Он не придумывал отговорки, это было бесполезно. Просто синхронизатор застрял в кармане пояса. И никак не хотел выниматься. А когда выскочил, чуть не упал на землю. И раскрылся он еле-еле, Шорохов потратил на это еще полсекунды. У него уже не было времени что-то выбирать, не было даже возможности взглянуть на табло. Олег вслепую пробежал пальцами по кнопкам и, нащупав “Старт”, завершил оборот. И увидел три ствола.
— Я не сомневался, что вы нас обманете, — качнув пистолетом, сказал Федяченко. — Но я, честно говоря, рассчитывал на что-нибудь более изящное. Ведь вы, Шорох…
Олег хорошо представлял, что будет дальше. Сначала ему сделают комплимент. Потом выстрелят в голову.
Он не знал, какая дата задана в синхронизаторе — ледниковый период или новый миллениум. Тыкая в кнопки наугад, он едва ли мог набрать что-то близкое к своей эпохе. Однако и то и другое было лучше, чем этот пустырь, разочарованная Крикова и не в меру догадливый Федяченко. И обещанные три дырки в родной голове.
— Ведь вы, Шорох, способны на… Дослушивать Олег не стал.
По бурой поверхности змеились неглубокие трещины — то пересекались под разными углами, то снова расходились, создавая бесконечный неповторяющийся узор. Это смахивало на дно подсохшей лужи. Только лужа тянулась от горизонта до горизонта.
По ногам дул тугой горячий ветер. Он тоже что-то напоминал — наверно, обычный домашний сквозняк. Солнца Олег не увидел — небо было белесым и непрозрачным, как марля. Оно все казалось сплошным разбавленным солнцем.
По виску, раздражая кожу, сбежала первая капля пота.
Шорохов чувствовал, как сквозь тонкие подошвы печет раскаленная земля. Ни травинки, ни веточки, ни листочка, хоть бы и увядшего. Ничего — только растрескавшаяся глина. Ассоциация с лужей становилась все более устойчивой.
Обмелевшее море? Какое, к черту, море… Он переместился во времени, но не в пространстве. Это Москва — или бывшая, или будущая… Где-то неподалеку от “Петровско-Разумовской”: за метро налево, через два перекрестка направо, и по длинной извилистой дороге до самого конца…
— До самого… — отрешенно произнес Олег.
Он посмотрел на синхронизатор, и сердце, сбившись с ритма, застучало как-то спонтанно, словно исполняло партию из джазовой композиции.
На табло мерцала строка: “23.59 00 31.12.2070”.
— Вот и Новый год… — проронил Шорохов.
Если прибор не врал, он находился не так уж и далеко. Даже за пределы зоны ответственности не вышел, хотя на кнопки жал абсолютно бессистемно. Впрочем, через минуту две тысячи семидесятый год закончится, и он окажется уже на чужой территории.
У Олега появилось предчувствие, что вот сейчас, с наступлением две тысячи семьдесят первого, произойдет нечто особенное.
— Кретин!… — сказал он вслух. — А это что, не особенное?! Пустыня на месте Москвы… Жара в декабре… Светлое небо в двенадцать часов ночи…
Само перемещение тоже выглядело неестественно. Зона ответственности длилась ровно столетие, и вероятность случайного попадания в завершающую минуту была ничтожной.
Еще не успев толком додумать эту мысль, Олег заменил последний ноль на пятерку и снова стартовал.
В чужую зону. Ну и хрен с ней, с чужой… Авось не казнят. Всего-то и нарушил границу, что на пять лет. Только посмотреть. Только…
Шорохов растерянно кашлянул. Перемещение закончилось, и он, по идее, уже находился в две тысячи семьдесят пятом.
Та же пустыня. Возможно, рисунок трещин изменился, а возможно, и нет… Олег посмотрел под ноги и на мертвой выжженной почве увидел отпечатки своих ботинок.
На табло стояла та же самая дата: тридцать первое декабря две тысячи семидесятого года, без минуты полночь. Пять лет, которые он прибавил, попросту сбросились.
По лбу скатилось еще несколько капель — крупных, похожих на ручейки, и Олег вдруг забыл и о железке, и тем более о каких-то зонах.
Он был в Москве. Или на месте Москвы… В недалеком, весьма недалеком будущем. Синхронизатор отказывался отравлять его вперед, но Шорохов лишь теперь сообразил, что это не так важно. Сейчас, в семидесятом, здесь уже пустыня. Что бы ни стряслось с городом, отсюда это видится частью прошлого. И этого не изменить.
Две тысячи семидесятый… Боже, как близко! Не исключено, еще при его жизни. Сколько ему исполнится? Девяносто два. Сомнительно, однако шанс дожить все-таки есть. Да, у него есть шанс застать момент, когда Москва превратится в прах. И шанс превратиться в прах вместе с ней…
Олег снова огляделся. Вокруг на многие километры тянулась пустыня — ровная, как взлетная полоса. И никаких руин или обломков. Никаких следов, кроме его собственных, — четыре овальные вмятины от подошв: две от левой и две от правой. Все.
Шорохов попробовал переместиться еще раз, опять вперед. Дрожащий палец с трудом попадал в кнопки — получился октябрь две тысячи сто двенадцатого. После старта синхронизатор вернул на табло ту же строку: “23.59.0031.12.2070”. Под ногами оказались те же четыре следа. Наручные часы продолжали отсчитывать секунды, но это были секунды другого года. В начале операции с Криковой Олег перевел свой “Ситизен”, и циферблат прилежно показывал время августа две тысячи третьего.
А здесь… здесь как будто и не было никакого времени. Ветер, единственная примета и ориентир, дул с постоянством вентилятора — нес через пустыню тяжелый пресный воздух, которым едва можно было дышать. Шорохов замер и прислушался. Ровный, без порывов, ветер. Он не звучал и не кончался. Олегу подумалось, что и начала у ветра тоже нет. Как нет его у этого времени — не то идущего за самим собой по кругу, не то стоящего на месте…
Не соображая, что и зачем он делает, Шорохов задал новую точку финиша — на пятнадцать минут раньше. Он бы не удивился, если бы прибор не пустил его и назад. Как раз этого он и ждал, и уже догадывался, что останется здесь навсегда, хотя “всегда” в таком климате продолжалось бы для него недолго.
Всего на пятнадцать минут. Просто ради эксперимента. Убедиться, что синхронизатор не работает, и успеть пройти два-три километра, пока жара его не прикончит. Олег приготовился к худшему и, зажмурившись, вдавил “Старт”.
Холодно…
Сквозь веки по-прежнему проникал свет, но уже не яркий, не жгущий. Розовый, зеленоватый, голубой… Мягкие, ползущие тона.
Рядом прозвучал короткий музыкальный отрывок, и сразу за ним, точно он прорвал некую мембрану, на Олега рухнул поток шума. После мертвой тишины это было похоже на удар: уши захлебывались в каких-то визгах, скрипах и журчаниях. И еще они мерзли. Ушам тоже было холодно.
Шорохов открыл глаза и чуть не вскрикнул от счастья: он находился на улице, посреди дороги, мешая транспорту и смущая народ своей летней рубашечкой. То, что играло за спиной, было не музыкой, а всего лишь автомобильным сигналом. Плавающие пятна оказались иллюминацией — вдоль проезжей части тянулись эффектные гирлянды, а две башни напротив сияли от подсветки, как витрины кондитерской.
Олег заскочил на тротуар, попутно отметив, что асфальт слегка пружинит и снега на нем практически нет.
С темного неба густо сыпались огромные мохнатые снежинки и, не долетая до земли, таяли.
У перекрестка стояла большая елка, усыпанная искрящимися огоньками. Через шестнадцать минут — Новый год…
Прохожие четко делились на тех, кто несся домой, и тех, кто уже слегка отметил и специально вышел на площадь — погорланить, повзрывать петарды и отметить еще сильней. Погода, по зимним меркам, была теплой — но не для августа, откуда удрал Олег. В своих брюках и ботинках на тонкой подошве он сразу окоченел.
Уходить, однако, не хотелось. Это было самое далекое будущее, которое он мог посетить легально Граница зоны ответственности, без двенадцати минут полночь. Когда еще доведется… Ради этого можно и померзнуть.
Две тысячи семидесятый здорово отличался от того, что представлял себе Шорохов, — поскольку почти не отличался от настоящего. Машины были другими, но по-прежнему о четырех колесах. Дома выглядели иначе, но это были те же вытянутые вверх коробки, и они не парили в воздухе, а стояли на земле. Люди носили шубы, пальто и куртки — ничего принципиально нового модельеры не предложили.
В определенном смысле Олег был даже разочарован. Футурологи обманывали и себя, и обывателей: влияние прогресса на внешний вид города они явно переоценивали. То, что спустя шестьдесят семь лет на месте пустыря возник жилой район, Шорохова не удивляло. Было бы странно, если бы целый гектар на территории Москвы так и остался невостребованным.
Из всех новшеств Олега почему-то привлекло отсутствие светофоров. Тем не менее перекресток регулировался — обтекаемые, сплющенные машины дружно тормозили и так же дружно уезжали. Логичнее было построить новую магистраль сразу со всеми развязками, однако эстакада, даже самая компактная, здесь бы не поместилась. Шорохов сделал вывод, что транспортную проблему не снимут еще долго — вероятно, до тех пор пока автомобили не начнут летать…
Олег все не мог забыть того, что он видел впереди, в нескольких минутах отсюда. И он опасался, что пустыня никуда не денется — она придет, наступит на город вместо Нового года, раздавит все это пространство с первым же ударом курантов.
У невидимой, но определенно существующей стоп-линий снова зазвучала затейливая мелодия.
“Вот по части автодизайна и аранжировок для клаксонов потомки продвинулись неплохо”, — снисходительно заметил Олег.
У противоположного тротуара стоял приземистый автомобиль спортивного класса — так его оценил Шорохов, хотя подобных машин на улице было большинство. Прихотливо очерченный капот отбрасывал яркие изогнутые блики, а миндалевидные фары, тускло светившие желто-зеленым, смахивали на глаза восточной красавицы. Сравнить автомобиль было не с чем, разве что с каким-нибудь концепт-каром.
“Наши концепты этой тачке в дедушки годятся”, — подумал Олег.
Машина просигналила еще раз, потом дверь распахнулась, и из салона кому-то замахали рукой.
Нет, ничего не меняется… Люди спешат к праздничному столу, люди опаздывают на свидания, нервничают, орут…
Человек действительно заорал, но за многоголосым шелестом моторов нельзя было разобрать ни слова.
Олег пригляделся к пассажиру. Странный тип… одетый совсем не по сезону. Какой-то сумасшедший… В светлом костюме, как и автомобиль, — условно-спортивном, в белой обуви и в бейсболке, тоже белой.
Мужчина завопил еще громче и, выскочив, помчался через дорогу. Прямо на Олега.
— Вперед!… — кричал он, лавируя между тормозящими машинами. — Вперед, быстрее!! До упора!… Быстрее, Шорох!!
Олег тряхнул головой, скидывая с макушки снежную шапку. Бегущий человек ему был знаком.
— До упора!! — срывая связки, завопил Иванов и вытащил из кармана плоскую коробочку. — Уходи, Шорох!! Уходи отсюда!…
Олег сдернул с пояса синхронизатор и вызвал на табло предыдущую строку — две тысячи семьдесят пятый год. Увидев у него в руках прибор, Иванов тут же исчез. Шорохов ничего не понял, лишь отметил, что пятнадцать минут, на которые он возвращался из того гибельного места, почти уже истекли В мозгу мелькнула смутная догадка, но времени на ее осмысление не оставалось. Сейчас что-то случится, Олег это почувствовал. Палец сам опустился на кнопку и сам все решил.
— Спускайся в машину, Аллигатор, мы сейчас будем.
— Уверен? Тут нищие не живут. Фальшак один раз на лестнице каркнет — через минуту менты уже будут в подъезде.
— Не каркнет. Фальшак. Иди вниз, мы скоро. Олег встретил Крикова у ванной и помог ему завернуться в большое пушистое полотенце.
— Вы нас не бойтесь, дедушка. Ничего страшного, вам плохо стало, мы и приехали. Ваши домашние вызвали.
— Так вы врачи, — с облегчением произнес старик.
— Да. Из Службы спасения. Как вы себя чувствуете?
— Сносно.
— Вам нужно побыстрее одеться. Не хочу вас тревожить, но…
— Что?! — Криков, разумеется, встревожился.
— Ваша дочь… — Шорохов скорбно поджал губы.
— Что с ней? Самолет?! — воскликнул старик. “Клон… — сказал себе Олег. — Фальшак. Либо он, либо прототип. Кого-то из них сегодня не станет. Надо, чтобы клона”.
— Нет, с самолетом все хорошо. Она прилетела раньше, приземлилась… Все в порядке. Только по дороге…
— Жива?… — упавшим голосом спросил Криков. “Фальшак. Фальшак. Фальшак”.
— Да, жива, но мы должны немедленно…
Старик сбросил полотенце и, уже не обращая внимания на присутствие женщины, устремился к шкафу.
Ася, догадавшись, что ему наплели, посмотрела на Олега с ненавистью.
— Фальшак… — выдавил Шорохов.
* * *
Непременным условием Криковой была полная адекватность объекта. Никаких успокоительных или антидепрессантов, тем более — никакой наркоты. Стрелять в наколотый манекен ей было неинтересно, она заплатила не столько за смерть отца, сколько за отчаяние в его глазах.
Отчаяния пока не было, было лишь волнение. Криков вертел головой и непрерывно задавал вопросы. Ася, шаг за шагом сглаживая версию об автоаварии, сгладила ее уже настолько, что было непонятно, куда и зачем его везут. Старик чувствовал обман и беспокоился еще сильней. Шорохов, повторяя про себя одно и то же слово, пялился в окно.
Алик и вовсе был занят другим. Пятнадцатилетний “БМВ”, принадлежащий местному отряду, еле тащился, даже по сравнению с “восьмерками”.
— Пусть полюбуется, на какой рухляди катаемся… — мстительно бормотал опер. — Хотя что ей?… Где она и где мы… Из того бюджета нам ни копейки не свалится.
Клон, будто догадавшись, что речь идет о его дочери, снова зашевелился и осторожно тронул Асю за руку.
— Мы ведь в Шереметьево едем?…
Прелесть посмотрела на Шорохова, но тот демонстративно отвернулся: мол, взялась успокаивать — сама и расхлебывай.
— Да, — ответила она. — В Шереметьево. Только другой дорогой.
— Когда же она прилететь успела? — спросил Криков. — Обещала послезавтра вечером.
— Утром. Сегодня, — скупо произнесла Ася.
— Прекрати, — прошипел Олег. — Сама себе нервы мотаешь. Фальшак уже никуда не денется… Алик, останови, пожалуйста.
Тот притормозил возле застекленного перехода и выжидательно глянул в зеркало.
— Проваливай, Прелесть, — приказал Шорохов. — Не нужно тебе это.
— Не бойся, я на долю не претендую, — процедила она.
— Доля… Об этом что, в газетах уже написали?! Алик…
— Мир слухом полнится… — отозвался опер. Шорохов вздохнул.
— Вылезай, Ася. Дальше ты не поедешь. Прелесть, помедлив, распахнула дверцу и выбралась из машины.
— Вы напрасно с ней ругаетесь, молодой человек, — проблеял Криков. — Не ругайтесь, не надо. Вы так друг другу подходите…
— Слушай, ты!… Специалист по подходам!… — Олег скривился и замолчал. — Ладно… Погнали.
Оператор газанул, и “БМВ”, отъехав от тротуара, проскочил перекресток уже на “желтый”.
Август убивал духотой. Термометр в кабине показывал плюс двадцать пять, снаружи было на десять градусов больше. За тонированными стеклами неслась пегая улица. Ночью был дождь, утром еще оставались какие-то лужицы, но к обеду асфальт просох и раскалился. Шорохов хрустел пальцами и с вожделением думал о декабре.
— Куда вы меня везете? — неожиданно спросил Криков.
Олег, максимально затягивая паузу, принялся ковырять в зубе.
— Стройку объезжаем, — ответил за него Алик.
— Какую еще стройку? — возмутился старик. — Это же в другую сторону!
Возразить было нечего. Насчет “другой стороны” Криков преувеличил, однако если бы они действительно ехали в Шереметьево, то были бы уже на месте.
— А станнером нельзя… — с сожалением заметил Алик.
Шорохов посмотрел на его глаза в зеркале и грустно кивнул.
— Как-нибудь… Недалеко уже.
“БМВ” свернул у “Петровско-Разумовской” и, сбросив газ, вкатился на бесплатную парковку перед новым супермаркетом. То ли из-за жары, то ли еще по какой причине, машин почти не было, а те, что стояли — штук десять-пятнадцать, не больше, — терялись на обширной площади, как горошины в тазу.
Отдельно от этих горошин, слева у ажурной ограды, вольготно расположился кремовый “Линкольн”. Алик отъехал вправо и тоже пристроился у забора, вдали от разноцветного стада “Жигулей” и подержанных иномарок.
— Сейчас я выйду, — предупредил Олег.
— Ну это ясно…
— Выйду и направлю на тебя станнер. Чтобы они увидели. А ты отрубишься. Так, чтобы они увидели, — повторил он с нажимом.
— А надо?… — обронил Алик.
— Лучше я понарошку, чем они взаправду.
— Согласен.
— Они могут оставить наблюдателя, так что полчаса не рыпайся.
Олег обошел “БМВ” спереди и ободряюще подмигнул. Когда он приблизился к окну водителя, станнер был уже в руке.
— Лбом в руль, — сказал он шепотом, хотя “Линкольн” находился метрах в пятидесяти. — Чтоб издали было заметно. Только на бибикалку на попали. Раз…Два…
Не досчитав до трех, Шорохов нажал на курок. Алик замер на вдохе, — получился жалобный всхлип, — потом медленно, словно и впрямь стараясь не задеть клаксон, уронил голову вперед.
— Не в обиду, Аллигатор, — душевно произнес Олег, — но так будет лучше. Сейчас еще… формальности, сам понимаешь Ничего личного.
Шорохов вытащил мнемокорректор. Просунув руку в окно, он взял Алика за волосы и приподнял. В глазах у оператора читалось недоумение. Чтобы снять все вопросы, пусть и немые, Олег закрыл ему последние три часа. С запасом.
Вытащив Крикова из машины, Шорохов повлек его к лимузину. Старик сопротивлялся, но скорее морально: гнусавил про свою доверчивость, про его, Олега, непорядочность и про что-то еще, все в том же духе.
Шорохов, придерживая его за тонкий локоть, продолжал повторять про себя “фальшак… фальшак…”, и, кажется, это помогало.
Одно из черных, абсолютно непроницаемых стекол “Линкольна” медленно опустилось, но в сумрачном салоне Олег так ничего и не разглядел. Он подвел Крикова к открытому окну и поставил, как манекен. В машине молчали. На секунду из тени вынырнуло чье-то немолодое лицо, — Шорохов даже не успел сообразить, мужчина это или женщина, — и вновь скрылось в глубине.
— Он? — спросил наконец Олег.
— Вам виднее, — откликнулся женский голос. И повелительно добавил: — С нами поедете.
— Нет. Товар-деньги, и гуд бай. — Шорохов спохватился, не слишком ли он вольно про живого-то человека, но подумал, что капля цинизма не повредит. Крикова ведь тоже не на пироги папочку приглашала.
Передняя дверь открылась, и из машины вышел Федяченко. Формы на нем не было: подполковник милиции, разъезжающий на “Линкольне”, — это все-таки перебор. Федяченко был одет в хлопковые брюки и полосатую тенниску.
— Будьте добры, Шорох, постойте минутку, — сказал он. — И не двигайтесь.
— Что, и тут у вас снайперы?
Федяченко, не ответив, направился к “БМВ”. Вразвалочку дойдя до машины, он прикурил, осмотрелся, якобы рассеянно, и так же неторопливо вернулся назад.
— Хорошо, — мурлыкнул он, отбрасывая окурок. — Садитесь, Шорох. Но только… Вы же понимаете… В вас будут целиться. Все время. И не я один. Извините, простая формальность…
— Ничего личного, — поддакнул Олег. — Но я никуда не поеду.
— Это не обсуждается, Шорох. — Федяченко улыбнулся. — Я же сказал: вы под прицелом. И попали под него раньше, чем здесь появились.
— За неподчинение выстрел в затылок? — равнодушно спросил Олег.
Федяченко опять улыбнулся.
— Не меньше трех. Я озабочен безопасностью моего доверителя. Садитесь, Шорох.
Сзади в лимузине находились два широченных кожаных дивана Олег плюхнулся спиной вперед. Места напротив были заняты: пара неподвижных типов по бокам и худощавая женщина в центре. Крикова. Все трое смотрели на него, но смотрели по-разному.
Мадам вице-спикер следила не за руками — для этого у нее были охранники, — и далее не за мимикой. Она сверлила Шорохова прямым настойчивым взглядом, при этом ее собственные глаза могли бы конкурировать с односторонними окнами “Линкольна”.
Криковой, как и старику, было ровно семьдесят, но Олег дал бы ей лет на десять меньше Он сообразил, что вице-спикер всю жизнь носила девичью фамилию — значит, с семьей не сложилось, а если и сложилось, то не так, как хотелось бы.
Женщина была похожа на отца, но ровно в той степени, в какой могут быть похожи два пожилых человека. Бесспорно, волевая и жесткая, с сухим, но не дряблым лицом, со злым, но не капризным ротиком и — да, с пронзительными серыми глазами. На ней был закрытый костюм с брошью, на коленях лежала классическая лакированная сумочка Олег решил, что даме не достает вуали. В голове вертелось старое, но не забытое определение “железная Леди”, и вице-спикеру Европарламента оно вполне подходило.
Крикова отвернулась от Олега, лишь когда Федяченко усадил рядом с ним старика. Отца она изучала не так долго и не так придирчиво.
“Узнала”, — с надеждой подумал Шорохов.
— Легенда в порядке? — спросила Крикова.
— Что?… — Олег нахмурился и подался вперед. Охранники даже не моргнули, но перемена позы была ими учтена.
— Шорох, вы обеспечили ему легенду? По которой он исчезнет.
— А-а! — Он снова откинулся на спинку, так было добней. Так он имел меньше шансов получить незаслуженную пулю. — Прикрытие надежное. Иначе зачем я вам нужен?
— В двух словах, пожалуйста.
Олег выразительно посмотрел на старика, но женщина не придала этому значения.
— Я вас слушаю, Шорох, — сказала она.
— Легенда хорошая. Никто не умрет.
Крикова на это заявление не отреагировала, и Олегу пришлось продолжить.
— Мы оставили клона. Вы не возражаете?
В ее взгляде наконец-то проявилось что-то живое — сомнение или даже недоверие. “Линкольн” выехал со стоянки.
— Чем вы докажете, что клон там, а не здесь? — спросила Крикова.
— Здравым смыслом, — равнодушно отозвался Олег. — До его смерти всего два месяца, и…
— Это беллетристика. Мне нужно что-нибудь существенное.
— Поговорите с ним. Если вас что-то не устроит, мы попрощаемся и я выйду.
— Слишком легко, Шорох, — буркнул с переднего сиденья Федяченко. — В нашей игре карты не бросают, это вам не покер.
Женщина опять перевела взгляд на клона, словно собиралась его о чем-то спросить. Олег стиснул зубы. Крикова как дочь могла копнуть слишком глубоко — глубже, чем забрались в память прототипа авторы мнемопрограммы. Однако Шорохов надеялся, что ковыряться в своем прошлом вице-спикер не отважится.
Старик тоже занервничал, но он, в отличие от Олега, этого скрыть не стремился. Шорохову показалось, что он понемногу догадывается, хотя поверить в такую встречу нормальный человек едва ли способен.
Криков подслеповато сощурился — в салоне действительно не хватало освещения.
— Отвезите меня обратно, — попросил он. — Я… я не хочу…
Женщина, точно так же щурясь, посмотрела ему в лицо, но ничего не сказала. Шорохов осознал, что последний раз она видела своего отца сорок лет назад, и медленно, изображая ленивый зевок, вздохнул.
Незнакомая улица без перекрестков петляла между железными ангарами и с каждым поворотом становилась все более пустынной. Жилые дома пропали уже давно, теперь даже хранилища, то крашеные, то ржавые, попадались редко. Слева нависал покосившийся сетчатый забор без ворот, справа бежали чахлые, все в мусоре, деревца. Район незаметно перешел в пустырь.
Появление в этих местах длинного “Линкольна” выглядело, наверное, удивительно, однако удивляться здесь было некому.
— Я полагаю, тут мы с вами и… — Олег потер себя по коленям, как бы собираясь вставать.
— Не суетитесь, Шорох, — подал голос Федяченко.
Ограда и деревья одновременно оборвались. Олег провожал их взглядом, как провожают удаляющийся перрон, все отчетливей понимая, что точка, где еще можно было остановиться, уже пройдена.
“Гражданка Крикова расстреляла своего папеньку в две тысячи третьем году с помощью оператора по имени Шорох”, — вспомнил он слова Лопатина. И тут же в памяти всплыла фраза Федяченко. “Вы справились блестяще”.
Все нормально. Все получится. Старая стерва договорилась с начальством, а его, оператора, используют в качестве обычного посредника. С неплохим, кстати, гонораром. “Товар-деньги”, правильно он сказал. Но почему же так паршиво на душе? Почему так тревожно?…
Проехав немного по утрамбованной глине пустыря, “Линкольн” затормошил. Один из охранников подал Криковой руку, второй оставался в машине до тех пор, пока не вышел Олег.
Пыль под ногами, какие-то полусгоревшие бумажки, торчащие повсюду куски арматуры — после матового блеска кожаного салона все это выглядело особенно тоскливо. Огненно-желтое солнце висело прямо над головой, и Шорохов приложил ладонь козырьком.
Пустырь был не такой уж и большой — метров через сто он плавно забирался на рыжий земляной вал и нырял в какой-то заболоченный луг. За лугом торчали необитаемые башни новостройки. С другой стороны были те же многоэтажки и… кое-что еще.
Мощный капот “Линкольна” упирался в черную “Волгу”, казавшуюся рядом с лимузином утлой малолитражкой. Все двери в “Волге” были открыты. Водитель дремал, завалившись на руль. Чуть в стороне стояли еще два человека: один был такой же заурядный, как секьюрити, а второй…
Олег суеверно обернулся. Пара охранников, Федяченко, мадам вице-спикер и клон Крикова находилисьу “Линкольна”. Возле “Волги” были совсем другие люди. Первый — видимо, все же телохранитель.
Вторым был сам Криков.
— У меня к вам вопрос, уважаемый Шорох, — промолвил Федяченко.
Олег начал разворачиваться — медленно, очень медленно. Он не придумывал отговорки, это было бесполезно. Просто синхронизатор застрял в кармане пояса. И никак не хотел выниматься. А когда выскочил, чуть не упал на землю. И раскрылся он еле-еле, Шорохов потратил на это еще полсекунды. У него уже не было времени что-то выбирать, не было даже возможности взглянуть на табло. Олег вслепую пробежал пальцами по кнопкам и, нащупав “Старт”, завершил оборот. И увидел три ствола.
— Я не сомневался, что вы нас обманете, — качнув пистолетом, сказал Федяченко. — Но я, честно говоря, рассчитывал на что-нибудь более изящное. Ведь вы, Шорох…
Олег хорошо представлял, что будет дальше. Сначала ему сделают комплимент. Потом выстрелят в голову.
Он не знал, какая дата задана в синхронизаторе — ледниковый период или новый миллениум. Тыкая в кнопки наугад, он едва ли мог набрать что-то близкое к своей эпохе. Однако и то и другое было лучше, чем этот пустырь, разочарованная Крикова и не в меру догадливый Федяченко. И обещанные три дырки в родной голове.
— Ведь вы, Шорох, способны на… Дослушивать Олег не стал.
* * *
По бурой поверхности змеились неглубокие трещины — то пересекались под разными углами, то снова расходились, создавая бесконечный неповторяющийся узор. Это смахивало на дно подсохшей лужи. Только лужа тянулась от горизонта до горизонта.
По ногам дул тугой горячий ветер. Он тоже что-то напоминал — наверно, обычный домашний сквозняк. Солнца Олег не увидел — небо было белесым и непрозрачным, как марля. Оно все казалось сплошным разбавленным солнцем.
По виску, раздражая кожу, сбежала первая капля пота.
Шорохов чувствовал, как сквозь тонкие подошвы печет раскаленная земля. Ни травинки, ни веточки, ни листочка, хоть бы и увядшего. Ничего — только растрескавшаяся глина. Ассоциация с лужей становилась все более устойчивой.
Обмелевшее море? Какое, к черту, море… Он переместился во времени, но не в пространстве. Это Москва — или бывшая, или будущая… Где-то неподалеку от “Петровско-Разумовской”: за метро налево, через два перекрестка направо, и по длинной извилистой дороге до самого конца…
— До самого… — отрешенно произнес Олег.
Он посмотрел на синхронизатор, и сердце, сбившись с ритма, застучало как-то спонтанно, словно исполняло партию из джазовой композиции.
На табло мерцала строка: “23.59 00 31.12.2070”.
— Вот и Новый год… — проронил Шорохов.
Если прибор не врал, он находился не так уж и далеко. Даже за пределы зоны ответственности не вышел, хотя на кнопки жал абсолютно бессистемно. Впрочем, через минуту две тысячи семидесятый год закончится, и он окажется уже на чужой территории.
У Олега появилось предчувствие, что вот сейчас, с наступлением две тысячи семьдесят первого, произойдет нечто особенное.
— Кретин!… — сказал он вслух. — А это что, не особенное?! Пустыня на месте Москвы… Жара в декабре… Светлое небо в двенадцать часов ночи…
Само перемещение тоже выглядело неестественно. Зона ответственности длилась ровно столетие, и вероятность случайного попадания в завершающую минуту была ничтожной.
Еще не успев толком додумать эту мысль, Олег заменил последний ноль на пятерку и снова стартовал.
В чужую зону. Ну и хрен с ней, с чужой… Авось не казнят. Всего-то и нарушил границу, что на пять лет. Только посмотреть. Только…
Шорохов растерянно кашлянул. Перемещение закончилось, и он, по идее, уже находился в две тысячи семьдесят пятом.
Та же пустыня. Возможно, рисунок трещин изменился, а возможно, и нет… Олег посмотрел под ноги и на мертвой выжженной почве увидел отпечатки своих ботинок.
На табло стояла та же самая дата: тридцать первое декабря две тысячи семидесятого года, без минуты полночь. Пять лет, которые он прибавил, попросту сбросились.
По лбу скатилось еще несколько капель — крупных, похожих на ручейки, и Олег вдруг забыл и о железке, и тем более о каких-то зонах.
Он был в Москве. Или на месте Москвы… В недалеком, весьма недалеком будущем. Синхронизатор отказывался отравлять его вперед, но Шорохов лишь теперь сообразил, что это не так важно. Сейчас, в семидесятом, здесь уже пустыня. Что бы ни стряслось с городом, отсюда это видится частью прошлого. И этого не изменить.
Две тысячи семидесятый… Боже, как близко! Не исключено, еще при его жизни. Сколько ему исполнится? Девяносто два. Сомнительно, однако шанс дожить все-таки есть. Да, у него есть шанс застать момент, когда Москва превратится в прах. И шанс превратиться в прах вместе с ней…
Олег снова огляделся. Вокруг на многие километры тянулась пустыня — ровная, как взлетная полоса. И никаких руин или обломков. Никаких следов, кроме его собственных, — четыре овальные вмятины от подошв: две от левой и две от правой. Все.
Шорохов попробовал переместиться еще раз, опять вперед. Дрожащий палец с трудом попадал в кнопки — получился октябрь две тысячи сто двенадцатого. После старта синхронизатор вернул на табло ту же строку: “23.59.0031.12.2070”. Под ногами оказались те же четыре следа. Наручные часы продолжали отсчитывать секунды, но это были секунды другого года. В начале операции с Криковой Олег перевел свой “Ситизен”, и циферблат прилежно показывал время августа две тысячи третьего.
А здесь… здесь как будто и не было никакого времени. Ветер, единственная примета и ориентир, дул с постоянством вентилятора — нес через пустыню тяжелый пресный воздух, которым едва можно было дышать. Шорохов замер и прислушался. Ровный, без порывов, ветер. Он не звучал и не кончался. Олегу подумалось, что и начала у ветра тоже нет. Как нет его у этого времени — не то идущего за самим собой по кругу, не то стоящего на месте…
Не соображая, что и зачем он делает, Шорохов задал новую точку финиша — на пятнадцать минут раньше. Он бы не удивился, если бы прибор не пустил его и назад. Как раз этого он и ждал, и уже догадывался, что останется здесь навсегда, хотя “всегда” в таком климате продолжалось бы для него недолго.
Всего на пятнадцать минут. Просто ради эксперимента. Убедиться, что синхронизатор не работает, и успеть пройти два-три километра, пока жара его не прикончит. Олег приготовился к худшему и, зажмурившись, вдавил “Старт”.
Холодно…
Сквозь веки по-прежнему проникал свет, но уже не яркий, не жгущий. Розовый, зеленоватый, голубой… Мягкие, ползущие тона.
Рядом прозвучал короткий музыкальный отрывок, и сразу за ним, точно он прорвал некую мембрану, на Олега рухнул поток шума. После мертвой тишины это было похоже на удар: уши захлебывались в каких-то визгах, скрипах и журчаниях. И еще они мерзли. Ушам тоже было холодно.
Шорохов открыл глаза и чуть не вскрикнул от счастья: он находился на улице, посреди дороги, мешая транспорту и смущая народ своей летней рубашечкой. То, что играло за спиной, было не музыкой, а всего лишь автомобильным сигналом. Плавающие пятна оказались иллюминацией — вдоль проезжей части тянулись эффектные гирлянды, а две башни напротив сияли от подсветки, как витрины кондитерской.
Олег заскочил на тротуар, попутно отметив, что асфальт слегка пружинит и снега на нем практически нет.
С темного неба густо сыпались огромные мохнатые снежинки и, не долетая до земли, таяли.
У перекрестка стояла большая елка, усыпанная искрящимися огоньками. Через шестнадцать минут — Новый год…
Прохожие четко делились на тех, кто несся домой, и тех, кто уже слегка отметил и специально вышел на площадь — погорланить, повзрывать петарды и отметить еще сильней. Погода, по зимним меркам, была теплой — но не для августа, откуда удрал Олег. В своих брюках и ботинках на тонкой подошве он сразу окоченел.
Уходить, однако, не хотелось. Это было самое далекое будущее, которое он мог посетить легально Граница зоны ответственности, без двенадцати минут полночь. Когда еще доведется… Ради этого можно и померзнуть.
Две тысячи семидесятый здорово отличался от того, что представлял себе Шорохов, — поскольку почти не отличался от настоящего. Машины были другими, но по-прежнему о четырех колесах. Дома выглядели иначе, но это были те же вытянутые вверх коробки, и они не парили в воздухе, а стояли на земле. Люди носили шубы, пальто и куртки — ничего принципиально нового модельеры не предложили.
В определенном смысле Олег был даже разочарован. Футурологи обманывали и себя, и обывателей: влияние прогресса на внешний вид города они явно переоценивали. То, что спустя шестьдесят семь лет на месте пустыря возник жилой район, Шорохова не удивляло. Было бы странно, если бы целый гектар на территории Москвы так и остался невостребованным.
Из всех новшеств Олега почему-то привлекло отсутствие светофоров. Тем не менее перекресток регулировался — обтекаемые, сплющенные машины дружно тормозили и так же дружно уезжали. Логичнее было построить новую магистраль сразу со всеми развязками, однако эстакада, даже самая компактная, здесь бы не поместилась. Шорохов сделал вывод, что транспортную проблему не снимут еще долго — вероятно, до тех пор пока автомобили не начнут летать…
Олег все не мог забыть того, что он видел впереди, в нескольких минутах отсюда. И он опасался, что пустыня никуда не денется — она придет, наступит на город вместо Нового года, раздавит все это пространство с первым же ударом курантов.
У невидимой, но определенно существующей стоп-линий снова зазвучала затейливая мелодия.
“Вот по части автодизайна и аранжировок для клаксонов потомки продвинулись неплохо”, — снисходительно заметил Олег.
У противоположного тротуара стоял приземистый автомобиль спортивного класса — так его оценил Шорохов, хотя подобных машин на улице было большинство. Прихотливо очерченный капот отбрасывал яркие изогнутые блики, а миндалевидные фары, тускло светившие желто-зеленым, смахивали на глаза восточной красавицы. Сравнить автомобиль было не с чем, разве что с каким-нибудь концепт-каром.
“Наши концепты этой тачке в дедушки годятся”, — подумал Олег.
Машина просигналила еще раз, потом дверь распахнулась, и из салона кому-то замахали рукой.
Нет, ничего не меняется… Люди спешат к праздничному столу, люди опаздывают на свидания, нервничают, орут…
Человек действительно заорал, но за многоголосым шелестом моторов нельзя было разобрать ни слова.
Олег пригляделся к пассажиру. Странный тип… одетый совсем не по сезону. Какой-то сумасшедший… В светлом костюме, как и автомобиль, — условно-спортивном, в белой обуви и в бейсболке, тоже белой.
Мужчина завопил еще громче и, выскочив, помчался через дорогу. Прямо на Олега.
— Вперед!… — кричал он, лавируя между тормозящими машинами. — Вперед, быстрее!! До упора!… Быстрее, Шорох!!
Олег тряхнул головой, скидывая с макушки снежную шапку. Бегущий человек ему был знаком.
— До упора!! — срывая связки, завопил Иванов и вытащил из кармана плоскую коробочку. — Уходи, Шорох!! Уходи отсюда!…
Олег сдернул с пояса синхронизатор и вызвал на табло предыдущую строку — две тысячи семьдесят пятый год. Увидев у него в руках прибор, Иванов тут же исчез. Шорохов ничего не понял, лишь отметил, что пятнадцать минут, на которые он возвращался из того гибельного места, почти уже истекли В мозгу мелькнула смутная догадка, но времени на ее осмысление не оставалось. Сейчас что-то случится, Олег это почувствовал. Палец сам опустился на кнопку и сам все решил.