Прошкин Евгений Александрович. Магистраль

   Олег обратил внимание на то, что в комнате появился стул; через час, в предыдущей редакции, стула здесь не будет. Или… “не было”?… Однако Алексей предпочел неудобный диванчик — видимо, считал, что это повышает его статус. Шорохов придвинул стул и уселся напротив.
   — Рассказывай… — велел он. Мужчина кивнул всем телом.
   — Отлично, Шорох. Скоро ты сможешь вернуться, — сказал он, бросив лукавый взгляд на мнемопрограмматор.
   Экран, судя по отсветам на его щеках, горел, — прибор, стало быть, работал. Правда, Олег не понял, кого тут программируют, да и шнура с контактным обручем он не обнаружил.
   — Говори, любезный, — повторил он. — А когда мне возвращаться, я сам решу, без тебя.
   — Эт-точно… — отозвался Алексей.
   Словцо принадлежало какому-то рубахе-парню из героического кино про летчиков и пухлому зализанному существу совершенно не шло.
   — Конечно, решишь. Конечно, сам. Через… — Алексей снова посмотрел на прибор, — через двадцать две с половиной минуты.
   Шорохов покосился на поцарапанный циферблат своего “Ситизена”. Почему двадцать две? Да еще с половиной?…
   — Работает, как часы! — изрек пухлый, погладив откинутую крышку программатора. — В каком-то смысле это и есть часы… Тут же все на привязках. И субъективных, и объективных, — добавил он, якобы что-то объясняя.
   Олег машинально проверил время. Оставалось ровно двадцать две минуты, уже без половинки. Знать бы — до чего… Он поднес к губам сигарету и, сделав мелкую затяжку, прижал фильтр подошвой.
   — Не терплю табака, — посетовал Алексей. — А, кстати… — он в который раз сощурился на экран. — Кстати, где ты взял огонь?
   — Огонь берут из зажигалки… — обронил Шорохов.
   — Зажигалку ты оставил в машине… — слегка обеспокоенно произнес Алексей.
   Олег выпустил дым в его сторону. И только потом сообразил, почему Алексей поглядывает на прибор. И догадался, что там внутри, под пластиковым корпусом…
   Он вдруг почувствовал, что в куртке ему слишком жарко, и нервно зашевелился — кажется, по ребрам текло ручьями.
   Алексей положил чемоданчик рядом с собой и попытался закинуть ногу на ногу. Не получилось. Не тот диван и, главное, не те ноги.
   — Зажигалку ты должен был оставить в “ Рено”, — пробормотал он, — Ну, не совпало, ерунда… Или ты на улице прикурил?
   — Возле бункера никого нет.
   — Да, точно… Ну и ладно, — отмахнулся Алексей. — Или у рабочих?… В цехе?… Ладно, ладно… Бог с ней!
   Шорохов достал новую сигарету, затем — демонстративно — зажигалку Иванова. Своей-то у него не было, она действительно лежала в машине. На правом сиденье. Швырнул, когда прикуривал. Психовал потому что. Думал об Асе — волновался — дымил, как паровоз — держал зажигалку под рукой. Выходя из машины, забыл взять. Не до того было.
   — У деталей своя логика, — заявил Алексей. — Некоторые мелочи можно просчитать. Это не значит, что все. Но некоторые — можно.
   — Успокаиваешь… — констатировал Олег, выдувая дым к потолку.
   — Так, лекторская привычка.
   Шорохов тревожно взглянул на часы. Восемнадцать минут с копейками. До чего?… Неизвестно. Собеседник его ни о чем не спрашивал — кроме зажигалки. Единственное, что его интересует?…
   — Наша встреча вряд ли случайна… — буркнул Олег. — Ну да, ты и время заранее знал, и… — О зажигалке он решил умолчать. — Вот… Я-то сюда вслепую пришел, а ты ждал… Ты кто такой вообще?
   — Программист, мнемотехник. — Алексей развел руками, будто пояснял: “Ничего, браток, не поделаешь. Я и есть тот гений, который создал кусок мяса по кличке Шорох”, — А встретились мы не случайно, нет. Случайность ведет к ошибке. Я их не допускаю, случайностей. Просто нужно было увидеться. Не подумай, дело не в тщеславии, хотя… есть чем похвастаться, есть! Но это не случайность, Шорох. Это обычный прогон.
   — Какой прогон?… Программы?!
   — Как в театре. Вроде генеральной репетиции, только еще генеральней.
   — Куда уж еще-то?… Я давно живу. Неделю живу… — Сказав это, Олег подумал, что мнемотехник засмеется.
   Тот оставался серьезным.
   — Живешь, но в теневой магистрали. Вот это, — Алексей погладил прибор, — я должен отдать в прошлое, но еще не отдал. Объективно тебя еще не запрограммировали. Ты пока вариант, Шорох. Но вариант достаточно вероятный. Даже не “достаточно”, а, скорее, “абсолютно”. С прогоном у нас все нормально: в двенадцать минут шестого пришел — в тридцать пять минут уйдешь.
   — Почему обязательно в тридцать пять?…
   — Потому, что я так написал, — ответил Алексей бесхитростно.
   — А написал бы “сорок”…
   — И без двадцати шесть ты нажал бы на “Старт”.
   — При любом раскладе? А я вот возьму и сломаю синхронизатор…
   — У тебя есть второй, тот, что ты забрал у Прелести, — напомнил мнемотехник. — Но ты и первый ломать не станешь.
   — Блин… Да почему?! — возмутился Олег. — Почему же не стану? Тебе не кажется, что ты слишком… о себе и о своей программе… слишком… — Он запнулся, пытаясь как-то выразить мысль, но так ничего и не выразил.
   Алексей помедлил и вынул из кармана сложенный вчетверо листок.
   — Вот почему, — сказал он. — Вот поэтому. Других причин нет.
   Шорохов развернул бумагу и, посмотрев на строчки, уронил сигарету. Пока он вчитывался, мнемотехник брезгливо затоптал окурок.
   “БЛИН (пауза: 0,8 — 1,0 сек.) ДА ПОЧЕМУ (вопросит.; пауза: 0,5 — 0,7 сек.) ПОЧЕМУ ЖЕ НЕ СТАНУ (вопросит.) ТЕБЕ НЕ КАЖЕТСЯ ЧТО ТЫ СЛИШКОМ (пауза: 1,0 — 1,2 сек.) О СЕБЕ И О СВОЕЙ ПРОГРАММЕ (пауза: 1,3 — 1,5 сек.) СЛИШКОМ (пауза, кон. реплики)”.
   У Олега задрожали руки. Он озвучил все — от необязательного “блин” до растерянного “слишком”, на котором и наступил “кон. реплики”. Шорохов посчитал-двадцать слов, сочиненные кем-то, когда-то,… Он произнес их как свои. Это и были его слова, они родились совершенно спонтанно, как рождается любой разговор…
   Внизу, подтекстом, стояло время: “17:19”. В программе было указано не только “что”, но и “когда”. Олег не сомневался: атрибут “где” в ней тоже был прописан, иначе Алексей не ждал бы его на этом диванчике… В программе — все. На то она и программа.
   В мозгу навязчиво вертелась фраза: “кон. реплики”. Его, Олега Шорохова, реплики. Он силился что-то выговорить — полторы минуты назад, в “17:19”, а ему попросту заткнули рот. “Кон. реплики”… За него уже все решили.
   Обиды Шорохов не чувствовал. Он испытывал что-то иное, более глубокое — ощущение утраты последних, теперь уже самых последних иллюзий. Несколько коротких строчек подействовали на него гораздо сильнее, чем все школьные лекции о “бетонном столбе” и всеобщей предопределенности. Там ему рассказывали, здесь — показали. И этот маленький абзац, наполовину состоящий из междометий, наполовину — из комментариев к ним, произвел на Олега не меньшее впечатление, чем оранжевый контейнер с его собственным телом.
   — Зачем?… — только и спросил он.
   — Это точка контроля, — объявил Алексей тоном доброго, но откровенного врача. — Нужно было проверить, как установки программы связаны с внешними условиями.
   — И что?… Проверил?
   — Пришел ты вовремя, уйдешь тоже, — ответил мнемотехник, не замечая, что Олег вскипает, или не желая этого замечать. Он прекрасно знал, чем их беседа закончится. — Только вот сигарета… Но всего не учтешь. Да это и не требуется.
   Шорохов отметил, что Алексей разочарован. Тому хотелось, чтобы все было красиво, с блеском. Чтобы все совпало. Чтобы можно было сказать коллегам: “Как всегда… Тип-топ… Случайностей не допускаем…”. И при этом, наверное, сложить свои кургузые пальчики в кургузое колечко: “О'кей!”
   “Не будет тебе “о'кей”, не будет… — мстительно подумал Шорохов, вынимая пачку “Кента”. От никотина уже подташнивало, но он себя заставил. — Вот так, брюхо… Вот так вот, пышка недоделанная!… Сижу и курю. Копай свою программу, ищи, где я взял зажигалку. Не найдешь. Иванова у тебя в программе нет. Зато ты у него — весь, с потрохами. Это же он меня сюда направил. Если бы не Иван Иванович, хрен бы я в твою контрольную точку пришел… Твои точки в пролете, пузырь. И мир давно изменился. И твоя программа… она для Иванова — дешевый тетрис. Он все в ней перестроил, с самого начала…”
   Олег, покачиваясь на стуле, пускал дым. И то и другое Алексея раздражало. Шорохов это видел, но продолжал курить и качаться, потому что в этом была часть его свободы. Малюсенькая частичка, но он ее все-таки вырвал и не желал отдавать, даже такую бесполезную.
   “Кончится сигарета, прикурю следующую. Сколько там наше свидание продлится?… Буду курить все время. Чтобы этот ублюдок задохся”.
   Вероятно, Алексей специально выбрал такой момент для встречи, когда у Олега не будет зажигалки. Если у него каждая реплика записана вплоть до “блин”, то уж избавить себя от дыма он был способен…
   Шорохов сделал глубокую затяжку.
   Свобода. Вот она какая… Глоток канцерогенов, горечь на языке, изжеванный фильтр. Ничего… Чем богаты, тем и рады.
   Алексей морщился и, кажется, постепенно осознавал, что неучтенная программой зажигалка — это вовсе не мелочь. Или мелочь, которая говорит о крупной ошибке.
   Свобода… Олег затянулся и опять подумал об Иванове. На кой черт он его сюда прислал? Отметиться у программиста? Ведь знал же все… И зажигалку всучил неспроста. Специально принес ее в цех, а до этого — специально купил. Чтобы Шорохов намекнул Алексею: не все у тебя ладится с программой, дорогой… И свобода… то, что Олег принял за право выбора, за возможность поступить наперекор программе, — это тоже запрограммировано Иваном Ивановичем, человеком из светлого завтра. С какой-то, видимо, жутко светлой целью…
   Шорохов бросил сигарету под ноги.
   — Будь все проклято… Незачем? — спросил он.
   — Я тебе уже ответил.
   — Я не о том. Зачем ты мне все это рассказал? Прибор на глаза мне сунул. Мордой меня ткнул… в мою судьбу. — Олег скривился. — Ты что, ущербный? Тебе самоуважения не хватает? Надо обязательно кого-то топтать, а то человеком себя не чувствуешь?
   Алексей хмыкнул и извлек из кармана еще один лист, такой же как первый.
   — Читать будешь? — осведомился он.
   — Забей его себе в… Но ты же мог сделать так, чтобы я не узнал, не понял, не догадался? Проверил потихоньку — и ништяк… Не там ты, Леха, кайфа ищешь. Не в том.
   — Какой еще кайф?! — воскликнул тот. — Ты думаешь, это большое удовольствие? Фью-у!… Была б моя воля, я бы водку сейчас кушал. Клянусь. Чем с тобой тут валандаться… Двадцать две с половиной минуты!…
   — Да кто ж тебя заставляет, чучело?!
   — Да в программе это у тебя, сколько повторять-то?! — Алексей и сам сорвался на крик, даже покраснел, то есть зарумянился уже не фрагментарно, а во всю ряху. — В программе, говорю, в программе… Потом еще проверочка будет, через пять лет. Твоих, субъективных. Поседеешь к тому времени… Потом — еще через двенадцать. Будешь лысый. Ну, не совсем уж лысый… А!… — Мнемотехник окинул его равнодушным взглядом. — Какой будешь, такой и будешь. В генокод к тебе не лазили…
   — Так я еще семнадцать лет проживу… — промолвил Шорохов.
   — Бо-ольше! Гораздо больше.
   — Но это же секретная информация… В первую очередь — для меня. Или… закроешь корректором?
   — Чудак! На кой мне корректор? — Алексей снова похлопал по прибору, — Я здесь закрою, в программе. Отработаю контрольные точки и поменяю все наши встречи на что-то простое и приятное, о чем человек не задумывается. Пива попьешь, например.
   — Какого еще пива?…
   — Ах да, у тебя сейчас зима! Значит, перепихнешъся с какой-нибудь по-быстренькому. Небось охота?
   — Коз-зел, ты… — бросил Олег.
   — А память закрывать… Это тебе не нужно, — продолжал Алексей. — Что тебе закрывать, если тебя самого нет? Ты — прогон мнемопрограммы. Закончу испытания, передам прибор Лопатину — вот тогда для тебя все и начнется по-настоящему. Со слова,… — Он подмигнул. — “Холодно”.
   — Ага… начнется… — Шорохов поиграл зажигалкой. — Только детали кое-какие утрясти… Которые ты никогда и нигде не найдешь, господин творец.
   — Сверю с прототипом, — беззаботно отозвался тот.
   — С ке-ем?!
   — С твоим прототипом, с кем же еще.
   — Так он у меня есть?!
   Мнемотехник медленно покивал и отчего-то вдруг развеселился.
   — Надо было сразу объяснить… — проговорил он. — Докладываю, Олег Алексеевич: ваше задание выполняется. Пока еще в процессе, но движется успешно.
   Программист откровенно издевался, но в его шутовском докладе было, кажется, и что-то такое… совсем не шуточное.
   — Перед кем выпендриваешься? — спросил Олег.
   — Перед вами. В смысле, перед тобой… Опер Шорох. Далее — координатор отряда Олег Алексеевич Шорохов. Далее — координатор Отдела и вскоре старший координатор Управления. Далее — верховный координатор зоны ответственности, или просто Старикан. Глава местной Службы. Безымянный, невидимый и лишь для избранных — все тот же Шорохов Олег Алексеевич… Рожденный двадцать пятого мая тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Но это — по документам. На самом деле — появившийся из контейнера в декабре две тысячи пятого, в возрасте двадцати семи лет. Проживший завидно долгую жизнь и достигший в ней всего…
   — Что… Что ты несешь? Старикан… Я?!
   — Программа отлажена, на первой контрольной точке зафиксировано девяносто девять процентов соответствия… Старикан — это ты, Олег. Олег Алексеевич.
   — Мой прототип — глава Службы?!
   — Он не прототип. Он и есть ты. А ты — это он. Вас разделяет без малого семьдесят лет, но вы с ним один и тот же человек.
   — А моя программа?… Ты отсканировал память самого Старикана?!
   — Полностью. Иначе откуда мне было взять столько деталей? К чему бы я привязал корректировки?
   — Какие… какие еще корректировки?…
   — Не успеем… — Алексей посмотрел на часы. — Да и не должен я этого рассказывать. Не имею права. Но не рассказать… прости, невозможно. Все равно у тебя этого не останется. Либо пиво, либо телка… Эти двадцать две с половиной минуты я тебе чем-нибудь забью… Да, я, наверное, скажу… Тебе, Шороху… — Он вскинул подбородок, в глазах у него что-то блеснуло. Олег и не думал, что эти пуговицы способны блестеть. — Старикан… наш Старикан стоял передо мной на коленях, — объявил программист.
   — Что ты городишь?…
   — Тебе не понять, — раздосадованно произнес Алексей. — Старикан… Ты не можешь оценить его мощи, его власти… Для этого надо находиться рядом. Но вся эта мощь, верхушка Службы… она стояла на коленях, — повторил мнемотехник, жмурясь от наслаждения. — Ты просил внести поправки в программу. Конфиденциально. Ты умолял, чтобы я изменил твое прошлое, хотя бы чуть-чуть… чтобы я помог молодому Шороху сделать то, на что он в действительности не отважился. Оказывается… наш могучий Старикан всю жизнь не мог себе простить одной истории. Он не рискнул пойти против времени, Земли и человечества. Все шестьдесят пять лет службы Шорох мечтал, что когда-нибудь вернется в тот момент… и не возвращался. Потому что знал: любое вторжение оставляет следы. Нужно было провести операцию с минимальными издержками — не диггерским наскоком, а тонко, изящно… — Алексей умиротворенно сложил руки на животе. — Специалистов высокого класса в Службе много, но лишь один из них — гений… Только приказать ты мне не мог, Шорох. Это был бы преступный приказ. Поэтому ты просил, как простой смертный. Как обычный старик. Стоял на коленях…
   — Понятно, понятно. И что же там за история? О чем таком можно горевать до… девяноста лет?!
   — До девяноста двух, столько тебе в две тысячи семидесятом, в конце зоны. А история-то… она с Криковой связана. Эта дамочка тебе уже знакома. Кстати, история тоже…
   — Ася?!
   — Прелесть погибла, заслонив собой вице-спикера Европарламента. В Службе это известно всем. Переиграть операцию — пара пустяков, но… слишком серьезные последствия. Требовалось найти очень близкий, практически идентичный вариант. И это еще не все. Я должен был завести события в верное русло. Короче говоря, заставить тебя сделать то, чего ты не сделал. Хотел всем сердцем — но так и не сделал.
   Под Олегом скрипнул стул. Он вздрогнул, испугавшись, что мнемотехник замолчит и не скажет больше ни слова.
   — Выходит, теперь я это исправил? После твоей корректировки… И Ася…
   — На здоровье, Шорох, — Алексей широко улыбнулся. — Программа работает, вместо Прелести подставили ее клона. Лучше бы, конечно, чтоб так и было с самого начала, в первой редакции. Но так не было, к сожалению. Правильно тебе Пастор сказал: Служба не занимается судьбами отдельных граждан. И хорошо, что не занимается. В самой Службе без жертв тоже не обошлось.
   — Лис?… — выдавил Олег.
   — Лис, еще кое-кто… Алик остался, но его задело крепко. В первой редакции… в первом варианте твоего прошлого он вывез Прелесть из дома за час до взрыва. Во втором — ее вывез ты. Что касается Алика, то его тоже вывезли… на “Скорой”. Потом неделя в больнице — вместо недели в отряде. Его жизнь изменилась полностью. И все-таки это меньшее зло, чем вторжение, которое прокатывается волной по всей Службе.
   — А Дактиля за что убили?
   — Дактиля не трогали… Ты же сам его закрыл! И правильно. Иначе вы бы встретились еще раз, и ты услышал бы от него два преждевременных ответа. — Алексей растопырил пальцы. — Клона без прототипа не бывает. — Он загнул мизинец. — Теоретически “придумать” генокод возможно, но человек, скорее всего, окажется инвалидом. Очень велика вероятность ошибки. Да и зачем придумывать, если природа создала столько генетического материала? Пользуйся! Однако твоего прототипа он не нашел бы, потому что искать надо не в пространстве, а во времени. Ты ведь сам и есть свой прототип.
   — Только вот с этим мне что-то не все… — начал Олег.
   — Потом, если успею. — Следом за мизинцем Алексей загнул безымянный. — То же и с памятью. Мнемопрограмма не появляется из пустоты. Это последовательность реальных событий. Можно взять их с потолка и загрузить эту фантазию в клона. Ну и что?… Программа, не вписанная во внешние обстоятельства, не работает. Нет сцепки: указано, допустим, что в тринадцать ноль-ноль ты садишься в трамвай… А ты в эту минуту оказываешься на допросе. Или в ванной. Или на похоронах. Где твой трамвай?… К желанию должна прилагаться еще и возможность.
   “Как это было у Аси, — подумал Олег. — Хотя она-то возможность в итоге нашла. Дикую, безумную возможность выбраться из запертой квартиры…”
   — Дактиль натолкнул бы тебя на ненужные размышления, — продолжал программист. — Пожалуй, его действительно стоит ликвидировать…
   Алексей закончил фразу на вопросительной ноте и, не дождавшись от Олега никакой реакции, заметил:
   — Когда ты требовал, чтобы я позволил тебе спасти Прелесть… Ты кричал: “Любой ценой!” Это твои слова, Шорох, твои.
   — Я тебе очень благодарен. На колени-то я становиться не буду, но…
   — Да брось ты!… Ничего личного, кроме премиальных. Это был фантастически интересный опыт. На следующей контрольной точке посмотрю, как там выруливается, но, по-моему, все идет прекрасно. Хотя зря мы это затеяли…
   — Зря?! — воскликнул Олег. — Ты что?! Ты в своем уме?
   — Мне виднее, — напомнил программист, вновь касаясь прибора. — Тут все, вплоть до две тысячи семидесятого. И те трое суток, которые я тебе дал… Какой в них прок? Согласись, ты провел эти дни бездарно. Снял вонючую конуру… а могли поселиться в приличном месте.
   — Дактиль говорил — меня искали…
   — Искали, но не шибко. По Службе спустили приказ: Шороха не трогать. Да что теперь?… Профукал. Крикову мочить мотался, Дактиля навещал. Как будто впереди целая вечность!
   — Но если я жил по программе… Что от меня зависело?!
   — О том и речь… Это зависело от меня. Старичок просил трое суток. Уточнить он постеснялся. Или в свои девяносто два он об этом уже и не беспокоился. Я мог бы проявить сообразительность… некоторую инициативу… Но не захотел! — Алексей всплеснул руками.
   — Ну и что? Трое суток… Они прошли, ну и что? Я ее найду!
   — Безусловно. Далее ты ее находишь и приводишь в Службу.
   — Это еще зачем?
   — А как же нам, интересно, оправдать свою отлучку? Официально ты разыскивал беглого опера. Потому тебе и предоставили такие полномочия. Алика закрыли, а для всех остальных ты Прелесть не прятал — ты за ней охотился. К концу третьего дня поймал и привел. Получил поощрение.
   — Не годится, — отрезал Олег. — Меняй программу. Не буду я этого делать… Ты что, спятил?! — взорвался он. — Я привожу ее в отряд?! Я же знаю, что с ней будет!
   — Ликвидация. Зато у тебя по-прежнему безупречный послужной список. У Старикана чистая анкета, понимаешь? У тебя — чистая анкета!
   — Можно как-то иначе.
   — Так тоже хорошо, — спокойно ответил Алексей. — Есть в этом некая изюминка… Три счастливых дня… — пропел он фальшиво. — Ничего, второй вариант все же лучше, чем первый. Согласен, Олежек?
   — Месть маленького человека, да?
   — Ты и сам пока невеликий, Шорох. И, кстати, даже не человек. И никогда им не был.
   — Меня это давно перестало пугать… — Олег вытащил револьвер. — А тебя что-нибудь пугает, творец?
   Он направил ствол на мнемопрограмматор. Барабан с сухим щелчком провернулся и замер.
   — Это тоже заложено? — спросил Шорохов.
   — В программе есть все.
   — Как паршиво звучит… “Все”!… — Олег перевел “кольт” на Алексея. — И это заложено?
   — В программе все, — медленно, почти по слогам повторил тот.
   Олег снова нажал на спусковой крючок.
   — После шоу мадам Криковой здесь остался только один патрон, — сообщил программист.
   — Сам знаю… — Олег опять нажал. Выстрела опять не получилось.
   — Еще две попытки, — изрек Алексей.
   — Пять осечек из пяти возможны! Гад ползучий, гнида…
   — При чем тут везение?
   — А-а!… Все под контролем!
   Шорохов вдруг осознал, что так оно и есть. Он легко, двумя-тремя ударами, превратил бы морду этой сволочи в кровавый кисель, но мнемотехник вряд ли закладывал такой вариант. Скорее всего, в программе действительно еще пара бестолковых щелчков, и… Потом он отсюда стартует, секунда в секунду. Разыщет Асю — видимо, это будет несложно — и сдаст ее Службе.
   Олег не верил, что способен на такую низость, но более того — не верил, что сможет этому воспротивиться. Уж очень показателен был опыт с его репликами, заранее выписанными на бумажку. В программе есть все, поэтому Алексей и не боялся. Он знал, что Шорохов не выстрелит.
   “Наша программа — этото, что мы ДЕЛАЕМ…”
   Умная девочка Ася… Откуда в ней это? Запертая в четырех стенах, она чувствовала противоречие между побуждением и возможностью. Олег же своей программы не ощущал… Потому, что он жил программой.
   “Вели не верить Службе, то не верить и тебе”.
   Молодчина, Прелесть. Когда ты шла к соседнему балкону, у тебя был шанс сорваться, но был шанс и дойти. Остаться со мной — значит погибнуть стопроцентно. Мой следующий шаг, с точки зрения Алексея, уже совершен. Постарайся спрятаться получше, Прелесть, хотя, я все равно найду тебя. Это моя судьба. Она вся, целиком, в этом чемодане. То, что я принимал за жизнь до школы… и жизнь в школе… и жизнь после школы… И все мои открытия, мои разочарования, моя любовь и мой страх… Это все — прогон программы. И даже то, что я считал вторжениями… и их последствиями… Это лишь теневые магистрали. Жизнь — долгая, до девяноста двух лет… Она вся будет, словно репетиция чужой жизни, такой же фальшивой, как моя…
   — Еще две осечки, да? — Олег дважды щелкнул барабаном. — А дальше?…
   — Ты никого никогда не убивал, Шорох.
   — Я спросил: что дальше?
   — Дальше — патрон, — с иронией ответил программист. — Осталось меньше минуты. Приготовься.
   Олег не двинулся, лишь рука с револьвером затряслась — все крупнее и крупнее, пока не начала ходить ходуном.
   — Разделяю твое негодование. Но, в сущности, биография всякого человека представляет собой набор каких-то поступков, каких-то ситуаций… в основном иллюзий. И этот набор полностью определен еще до рождения.
   — Не всякую биографию корректируют. Не всякому человеку сообщают, что он кукла не веревках.
   — Ты еще и недоволен… А ведь Старикан валялся у меня в ногах… Ты, Шорох, валялся.
   — Я только одного не пойму. Если меня скопировали со Старикана, и через шестьдесят пять лет я сам буду Стариканом… с которого меня и скопировали… Это же замкнутый круг! Где тут начало? Откуда я взялся?!
   — Я бы тебе объяснил, — Алексей взглянул на часы, — нo уже не успею.
   — Жаль, — сказал Шорохов.
   “Кольт” глухо гавкнул, рука отскочила вверх, и Олег инстинктивно зажмурился. Открыв глаза, он увидел на стене за диваном веер пунцовых брызг и сползающий по глянцевому плакату клок волос.
   Шорохов опустился на подлокотник рядом с прибором и достал сигареты. Потом с недоверием посмотрел на зажигалку Ивана Ивановича. Затем на свои ладони… И на поднятую крышку программатора.
   Он, Олег Шорохов, продолжал жить. Вероятность того, что прибор попадет в нужную точку и будет использован по назначению, пока еще оставалась.
   Сосредоточившись, Олег попробовал вытянуть из себя какое-нибудь побуждение… или смутное желание… или хотя бы намек. Он вышел из-под программы и теперь должен был ее как-то ощущать…
   Желаний не было. Он курил, отстранение размышляя о том, нужно ли прятать тело, пока сам же не поразился обыденности этой мысли.