Страница:
— А что теперь? — спросил он у сопровождающих его десятерых телохранителей.
— Мы не знаем, — отвечали они. — Поезжайте куда-нибудь, отдохните. Ведь впереди роды!
— Это точно, — сказал Яковлев и громко рассмеялся.
— Я вам еще покажу! — говорил он, обращаясь в пустоту. — Вы еще не понимаете, что все это значит. Я вам рожу такое существо, после которого будет… Жалко, конечно. Но ведь скучно жить без злых действий и мистерий. Я так люблю видеть гибель и знать смысл!
Он взял свои деньги, купил всяких хороших вещей и уехал на необитаемый остров. Там, в тиши и глуши он сидел на берегу океана, поглаживал свой живот и ел банан.
После этой речи Яковлев доел банан и выкинул кожуру вдаль. Наступил вечер, звезда светила над островом, предвещая новую эру. Ничто не нарушало ожидание великих родов. Яковлев был готов к борьбе. Лао, обращенный в зародыш, существовал где-то там. Н. Николайчик ничего не ведал про это.
§
— Доброе утро, — и сразу же шел на охоту. На охоте он долго выслеживал зверя, используя бинокль, потом расстреливал его автоматом, а после этого, крича разные заумные звуки, подбегал к поверженному зверю и кидал в нею камни и копья.
После всего солнечное утро началось радостно, словно начало новой эры. Иаковлев блаженствовал на сносях, опустив ноги в прохладный ручей, и пребывал в грезах, похожих на опиумные. Его беременность достигла предельного срока и была готова удачно завершиться, превратившись в собственную цель. Ласковое одиночество было как нельзя кстати; остров вокруг цвел пальмами и бананами и белел гордыми длинными колоннами, стоящими то там, то здесь. Иаковлев с тщательной осторожностью гулял по берегу океана, опасаясь упасть, поскольку в этом случае мог родить раньше времени. Иногда он ел какой-нибудь вкусный плод и хмурил брови. Он был здесь один, и был как царь и бог.
Завернувшись в некий хитон, Иаковлев делал на столбе зарубку, свидетельствующую о том, что начался еще один день. После этого он шел в хижину и переставлял там настенный календарь, который у него тоже был. Потом он говорил себе:
— У-лю-лю! — радовался Иаковлев, наступая на кровавую тушу своей кривой ногой.
Потом наступали минуты блаженства, во время которых Иаковлев ел зверя. Кровь капала с его подбородка прямо в желтый островной песок (Иаковлев обожал сырое мясо), и ребенок внутри утробы одобрительно шевелился, словно желая уже выйти наружу к тоже присоединиться к съедению этой пищи. Но Иаковлев думал о чем-то другом. Однажды он съел большую ящерицу и отбросил ее скелет далеко прочь от себя. Тут же он ощутил умиротворенную усталость, лег прямо на песок, закрыл глаза и сладко заснул.
§ (сон Иаковлева)
— Кто это?! Я семь один и только, все, что было моим Богом, есть мой Друг, Все, что было моим Другом, есть мой Сын. Никого больше не может быть там и здесь.
«Эй, Ты, Сын Мой — Я говорю тебе; слушай и внимай Слову, чтобы сделать так, как надлежит, и Верить».
Эти звуки — там, где лиловый конец Одного и лиловое начало Другого. В грустной, пустой и бесконечной пещере был водопад, какие-то цвета, почти никого, кроме кого-то, кто говорил; и собственно Ты, в этом случае сын; и отец, наверное, тоже. Сядь на стул, вытяни ноги, расслабь мозг, слушай меня.
— Кто ты, еще более верхний, нежели Я?
Разгневанный Иаковлев пытается застрелить собственную персону.
"Не ставь себе предел там, где есть дальнейший путь; если двигаясь вверх , ты нашел свой низ (ха-ха-ха!), если стремясь направо , ты достигаешь левой своей стороны, то иди вбок, или скажи «хрясь».
Хрясь! Мать твою!
«Моя мать — твоя тайна, сын ты мой, Яков. Смерть ее — тайна, слушай меня, Сын, и твоего Сына ждут великие дела. Я же с тобой, мой храбрый Яки».
— Мой сын — мой друг, я сам знаю все, что я знаю.
«Кто-то зовет меня Кибальчиш, другие говорят, что я — Женщина. Не слушай их, ты узнаешь меня сам. Я ничего не хочу, открой глаза и смотри сюда; твой Сын действительно нужен, это будет ясно. Он убьет их всех и спасет».
— Это клево!
— Я сделаю, как ты велишь, — сказал Иаковлев, встав на одно колено перед Этим. — Я буду любить тебя!
Ошарашенный Иаковлев через сорок лет после Победы находит своего Отца.
«Тебе повезло, ты будешь видеть. Завтра ты произведешь на свет великую личность, она не представляет из себя ничего. У Сына нет привязанностей — он убьет, не задумываясь. Так хочешь Ты, чтобы есть мясо. Ты мне противен и страшен, сынок».
— Крыльцо? Два кольца, два конца, посередине…
В этой пещере можно видеть что-то другое. Здесь, на глубине, все имеет иной смысл и цвет. И Ты пытаешься видеть, Ты смотришь туда, пытаешься открыть глаза, хочешь знать, в чем дело, пробуешь разговаривать или зажечь огонь. И что означает этот лиловый цвет наверху.
«Завтра ты родишь нечто. Ты, может быть, умрешь; прощай, Иаковлев. Но твое дело будет иметь свой конец. Помнишь ли ты начало?»
— До свидания, я готов стать Отцом.
«Прощай, Сын. Уничтожь весь этот отпавший от Нас мир. Они не хотят Высшего, они хотят бесконечного. Ты станешь таким же, но Ты есть Я».
Все было именно так, и никто не может отрицать Истину. истина может быть только такой, все остальное есть Ложь . Тот, кто идет ложным путем, не следует святым заповедям — тот поклоняется всякой шушере. Других путей нет.
§
— Я счастлив, — объявлял Яковлев всему остальному.
И он проснулся ночью в значительном настроении, чувствуя себя готовым к еще более великим вещам, чем его собственные дела. Он был Яковлевым, и все только начиналось — не было причин для грусти и любви. огромный живот пробуждал в остальном теле нежность, словно любовница. Ребенок бушевал там внутри, желая покинуть этот рай, совершив путь, обратный пути, который производят те, которые делают нечто, называемое грехом, или грешком.
— Это сын мой болит, вы слышите, существа! — кричал Яковлев, страдая невозможностью родить. — Я сейчас лопну, и, может быть, воскресну, но мой отпрыск, мое любимое продолжение покарает вас всех, ибо я был здесь, умирая от тоски, а вы не подали мне руки, не вкололи наркоз, или морфий, чтобы не было так мучительно больно, не заняли меня затейливой беседой о целях существования, не укрыли меня одеялом и не спели мне песню. Я проклинаю вас, гады!!!
Он уже одиннадцать месяцев носил свое бремя, ибо высшие существа могут носить это так долго, поскольку все, что не принадлежит общему, устанавливает свои собственные законы и следует им, нарушая в то же время другие, управляющие Вселенной и большинством.
Но как же произвести роды, если половая принадлежность мешает появлению чего-то нового, и врачей тоже нет рядом, а они могли бы взрезать любой индивид для получения из него интересных научных данных и высшей жизни? Америка оставила Яковлева, откупившись ненужным сейчас миллионом — она была самодостаточна и была в общем любой на выбор; и запотелые кока-колы классик, как и прочие sodas, всегда исправно вылетали из автоматов в руки довольных многонациональных людей, но там не нашлось места для Бога и для его сына.
Яковлев мучился, шагая по поверхности острова, и у него болел живот.
— Я выпью свою чашу до дна, — сказал Яковлев, скрестив руки на животе.
Яковлев потом засмеялся, потому что, в принципе, ему было наплевать на то, что он сказал, но это было интересно. Наконец, ему надоело ходить, наблюдая пальмы и джунгли, и он лег на песок около океана и решил отдаться своей судьбе.
— Чего же ты хочешь, парень?! — крикнул Яковлев, обращаясь внутрь себя.
Он расслабился, начал считать до десяти, но потом перестал; начал думать о своем одиночестве, но стало скучно. Ребенок внутри замер на миг, заразившись спокойствием среды обитания, но затем как будто проснулся впервые и своей свежеобразованной головой так сильно уперся в верхнюю часть неизвестного органа Яковлева, служащего аналогом матки, словно его час уже пробил и время пришло, но он не хочет обычных путей и греховных падений вниз — в этот мир, но желает вознестись куда-то в высшие сферы божественного отца и продемонстрировать некое непорочное рождение, начав свою многообещающую жизнь славно и смело.
«Что это?» — подумал бедный Яковлев, раздираемый восстающей в нем силой. Он сел, подняв руки вверх, и ждал дальнейших событий. Стало везде темно, загремел гром, начали бурлить какие-то воды, стекаемые с гор, пошел сильный дождь с градом, и молнии гордо озаряли вздымаемую ширь океана.
«Что это?» — подумал жалкий одинокий Яковлев, дрожа от холода и ужаса перед гневной окружающей его стихией. Он встал, опустив руки вниз, и даже закрыл глаза, не желая принимать участие во всем, что происходило сейчас. Но ребенок очень сильно активизировался и, извиваясь, как уж, полз все выше и выше, словно самолет, или Икар, желающий достичь черной дыры. Организм Яковлева вибрировал, будто токарный станок, ужасная боль готова была уже отключить божественное сознание, оставив реальность без присмотра, но тут случилось что-то Очень важное, и Яковлев преобразился.
Вдруг он встал на этом острове, огромный, как гора: он был бородат, статен и полугол и мог убить любого, кого хотел. От головы его шло красное сияние, как от фонаря, висящего над дверью публичного дома, руки его были волосаты и могучи, а ребенок внутри его мускулистого тела клокотал, словно лава, и рвался наружу, как пробка в бутылке шампанского. Когда Яковлев издал клич, все остальное прекратилось; воссияло солнце, приятная погода и тепло, стало все тихо и замечательно, и только ребенок все еще рвался куда-то.
— Еще раз спрашиваю тебя: ответь, чего же ты хочешь? И опять ничего, и потом вдруг какой-то ужасающий рывок, импульс, резкое устремление в самый что ни на есть верх, невероятные перемещения в теле, дрожь, взрыв всех существующих чувств — и ребенок вылез через ухо.
Молчание было лучшим ответом.
— Здравствуй, сын! — сказал ошарашенный Яковлев, истекая мозговой кровью.
Он вылез и шмякнулся на песок, мокрый, голый и умный, и сделал свой вдох, и песчинки облепили его тельце, словно это была рыба, выброшенная штормом на берег.
— Здравствуй, отец, — ответил ребенок, отряхая песок, — меня зовут Миша Оно.
Яковлев умер.
§
— Мир, Мишенька, существует любой на выбор, и твое право — выбрать самый лучший, — говорил старец по вечерам, наставляя героя для грядущего, — поэтому ты должен не совершать того, что тебе не нужно; всегда следовать своей цели и стараться охватить все, а не только какие-то прелести. Запомни меня: прелесть есть во всем; ибо ничего нет, есть только твои бредни. Плюнь на мир, и он повернется к тебе лучшей стороной. Но твоя личная цель иная; ты должен спасать. Ты спасешь всех от вечности, которая дурна и неинтересна, ты внесешь в этот рай свой меч и найдешь способ убить их. Убить — значит возродить в новом качестве, милый мой. Ты должен научить их высшему, изменить их уровень, они настолько самоупоены сейчас своим знанием тайны мира, что ты должен их запутать. Будь другим, будь не таким, как они; а они любые. Это трудно, это невозможно, но ты велик! Будь всем, и они офигеют от тебя. Убивай их по-настоящему, чтобы Отец Твой вобрал это в себя, это все нужно, это хорошо. Я верю в тебя и твою звезду!
Сергей Шульман родился. Миша Оно рос очень быстро и с детства проявил себя в самом лучшем виде. Еще будучи совсем в маленьком возрасте, он встретился однажды со страшным драконом, пришедшим растерзать его, ибо остальной мир был наслышан о появлении нового героя. Этот дракон появился внезапно в полночь, когда Миша спал в колыбели и видел сны о будущем. Но чуткость не подвела его, и он тут же вскочил, схватил свой меч и бросился в бой.
Схватка была очень жаркой, но через некоторое время с драконом было покончено. Довольный Миша лег спать, а наутро весь
трансцендентальный мир узнал об этом восхитительном подвиге. Ибо дракон был непрост и символизировал все что угодно.
Наутро Миша проснулся, умылся, почистил зубы и посмотрел вокруг себя. Прекрасное мироздание цвело повсюду, приглашая его к себе. Но он помнил свою задачу, он смутно знал о ней и был готов служить своим создателям.
Некий старец воспитывал его в благочестии и добродетели. Лицо его было скорее вытянутым, нежели круглым; аккуратно подстриженные усы окаймляли верхнюю губу, малорослые баки по обеим сторонам щек были с седенцой. Губы старца были чувственными.
— Миша, иди сюда, Миша… Оставь свою миссию, она далека, а я близко. Будь со мной, милый мой. Будь, как все, не делай сверхъестественных вещей. Мир прекрасен, не уничтожай нас.
Миша слушвл его внимательно стоя на коленях. Его лицо излучало решимость и доброту. Он клялся себе, что он выполнит то, что назначено ему, и сделает все для этого. Нимб трепетал над его головой, словно радуясь светлому будущему этой личности. И вся природа восторженно цвела, наслаждаясь новым «целям», заключенным и в милом мальчике, который послушно проводил свои детские годы.
После наставлений Миша занимался физкультурой, чтобы его тело было достойно напряженной духовной работы, производимой нематериальной частью. Он прыгал, бегал, лазил по деревьям и забирался высоко в горы, чтобы встречать там рассвет. Иногда злые звери нападали на него, но он выходил победителем из этих битв. Однажды он шел по темному лесу, опираясь на заостренную палку, и вдруг услышал мягкий шепот из тьмы. Это был нежный голос, и он говорил:
— Кто это?! — гордо крикнул Миша Оно, вскинув свою палку.
— Это я, я почти есть на самом деле, иди сюда, трогай меня.
—Никогда этому не бывать! — сказал Миша и проткнул девичью грудь.
Из чащи вышла сияющая девушка в наряде из листьев и изумрудов.
— Здравствуй, сын!-сказал старец. — Скоро ты станешь взрослым и выйдешь в люди. Ты все знаешь о себе, ведь ты есть… Впрочем, это сложно. Я тоже есть, но это тоже сложно. В принципе, можно было создать тебя сразу и не мучиться, ведь это так просто, Раз-два и ты создан, как и все остальное. Вместо этого мы развели сложную историю с разными персонажами, которыми вполне можно пренебречь. Считай, что все, что было до этого — чисты бред, понятно?
Девушка упала на землю, умирая. Возможно, она воскресла и стала кем-нибудь еще. А Миша пошел вперед, напевая гимн победы. Он знал, что одна прекрасная девушка не может стоить всего мира в целом, и поэтому сделал свой выбор сразу.
Старец сидел в своей пещере, когда Миша подошел и сел рядом.
— Понятно, — сказал Миша Оно. — Что ты говоришь? Я не понял.
— Неважно, с другой стороны, пусть будет так, раз стало так, так интереснее. Главное, что ты должен сделать, это попробовать вернуться.
— Откуда? — спросил Миша Оно.
— Ты же Сын, Миша!.. Вернись в отеческое лоно.
— Хорошо!
— Ладно, — сказал он. — Мне все это надоело. Мне скучно. Давай, иди туда.
Старец встал и посмотрел в небо.
— Куда? — спросил Миша.
— Куда хочешь. Я лично самоубиваюсь. Старец бросился на меч и сдох, вернувшись в эмпиреи. Миша Оно смотрел на его труп и не плакал. Ему исполнилось три года.
§
— Ну, что дальше? — спросил он Мишу раздраженно.
Но после долгого времени и разных приключений Миша Оно вышел на поляну и осмотрел ее. Его друг, напарник и соратник Александр Иванович стоял около большого дерева и размышлял о главных вещах. Он был стройным, хорошо сложенным брюнетом с глупым лицом и большими отрешенными глазами. Запястья его были тонкими, а рост скорее высоким, чем средним.
— Я не знаю, — ответил Миша, посмотрев в небо.
— Мы идеи и идем, и ничего не происходит, и нету твоего мира, и нет новых тайн. Я устал от жизни, от привалов и зверей. Я хочу
— Я ничего не знаю, — сказал Оно, рассматривая свои усталые ноги. — Мы должны идти вперед, иначе мы останемся на одном месте и ничего дольше не случится. Географические передвижения должны повлиять на эффект попадания в нужную точку реальности; количество должно перейти в качество — иначе смысла нет. Сколько мы идем?
любви и ясной задачи. Когда мы придем?
— Лет десять, но может быть больше, или меньше.
— Давай придем туда, где холодно.
— О, если бы у нас был кит! — сказал он, взмахнув рукой.
Они переместились в темные адские пространства тундры. Все было прекрасно: олени, надев на шеи колокольчики, шли куда-то вдаль, теряясь из виду, и ледяной океан простирался повсюду, угрожающе застыв до лучших времен и не предвещая ничего хорошего. Отдельные смелые путники героически замерзали в этих местах, чувствуя истинную, восхитительную заброшенность и тоску; и действительно, было что-то упоительно-жуткое и заранее обреченное на болезненную и мрачную смерть в упорном путешествии сквозь эти льды и сугробы и пургу куда-то на еще более истинный Север, который, наверное, не отличался ничем кардинально новым от всего того, что было под рукой и рядом, но существовал просто, как некая ординарная цель; а цель, в общем, может быть совершенно любой, ибо ценность ее состоит только в том, что она есть и зовет к себе, как тоскующая нежная женщина. И поэтому можно было посвятить свою жизнь тундре и выпить за полюс свой бокал с вином, или с водкой, и можно было умереть именно здесь, и родиться в чуме, не зная многих вещей, принадлежащих иным реальностям и странам.
Миша Оно, кутаясь в меха, стоял на какой-то горе и видел замерзший океан перед собой. Александр Иванович пытался развести костер, чтобы поджарить немного окровавленной рыбы, лежащей на снегу.
— Молись об этом, Саша, — сказал Миша, хлопая себя по ляжкам.
— Тебе понятно назначение этой части мира? — спросил он. Александр Иванович ухмыльнулся и зажег охотничью спичку, которая могла очень долго гореть. Красными пальцами он сунул ее в щепки, собранные для костра, и оставил там, надеясь на большое пламя. Но резкий ветер дунул, словно злой северный дух. и ничего не получилось, и спичка погасла, и опять вокруг была только жестокая природа, без вмешательства в нее человеческого огня.
Он спустился с горы, подойдя к Александру Ивановичу.
— Я знаю все, — сказал Александр Иванович. — Это я придумал Север для нас. я всегда его любил, я хотел упасть на дно северной реки, уткнуться в край океана, вмерзнуть в простор этих мрачных мест, крикнуть некое жуткое слово, обращаясь к солнцу или к богу, стать пушистым злым зверем, идущим вдаль, съесть
— Это правильно, — согласился Оно. — Еще я хочу стать дочерью вождя, или куском строганины, мерцающей под острым ножом хозяйки, накрывающей на стол… Тут вообще все сияет, и я готов сесть на вельбот, или пойти пешком умирать на полюс.
кита…
— Пойдем, — сказал Александр Иванович.
— Разведи костер и сделай рыбы, милый, а потом будет пурга, и нам предстоит конец, и никого нет рядом, и, может быть, ты — мой воображаемый друг, а я — жалкий путешественник, умирающий во льдах?
— Черт возьми, во всей этой и последующей истории это, наверное, единственная вещь, способная быть истиной. Скорее всего, она и есть истина, запомни момент, дружище.
Миша Оно засмеялся и хлопнул себя по ляжкам:
— Конечно, ты прав! — закричал Александр Иванович, зажигая еще одну спичку.
— Это должно получиться, — просипел Миша Оно, садясь на ледяной снег и закрывая лицо руками в мехах.
Костер опять не вспыхнул, и рыба оставалась сырой, но счастье обуяло двух смелых путешественников, и рассвет превращался в закат, а тьма заполняла собой все — они стояли на берегу и растроганно молчали, ожидая гибельной ночи и невозможности тепла. Ветер пел в горах и снегах, ничего другого живого не существовало, и где-нибудь подо льдом, внутри океана спали и плавали рыбы и креветки, и они тоже были счастливы и спокойны, и им снилась их суть.
Ветер дул сильнее и сильнее: это место было непригодно для жизни, а годилось только для смерти; ветер дул, и казалось, что сейчас этот ветер как будто сломает некую стену, прорвет перегородку, откроет дверь, и начнется что-то новое: все будет таким же, но с другой стороны. Так в кукольном театре можно сдернуть занавес и увидеть истинных хозяев драмы, способных совершать в этом микромире все, что угодно, просто-напросто дергая кукол за веревочки на радость остальным.
— Я верю, — медленно ответил Александр Иванович, не мигая смотря в черный океан.
— Ничего не выйдет, — сказал он. — Здесь слишком хорошо, отсюда нет выхода. Нам нужна реальность, которую и покинуть не жаль. А эта слишком аппетитна. Ты только посмотри, какое тут злое раздолье, прямо съесть хочется эту пургу, китов и сияния. Давай уйдем в более приторное, теплое место.
Они ждали, тьма побеждала свет. Снег. образовав огромные белые тучи, остервенело летел вместе с ветром непонятно куда.
Было невыносимо стоять здесь и не видеть больше ничего, кроме предстоящей гибели. Это было счастье. Миша Оно наклонился и поцеловал заснеженную землю, отморозив себе губы.
— Да, тундра хороша, сучка. — согласился Александр Иванович, переставая чувствовать свои конечности. — Здесь есть тайна, поэтому здесь больше не нужно совершать никаких иных действий. Я люблю эту реальность, она полноценна, как и всякая другая.
— Конечно, истинное наслаждение — замерзнуть здесь, отдав свое тело вечности, словно мамонт, застигнутый дикими холодами в самый разгар жизни, но у нас другая задача, и мы покидаем тебя, любовь моя!
— Тоже прелесть! — сказал он, глядя на джунгли. — Давай теперь разводить костер здесь, демонстрируя то, что нам наплевать на окружающий нас мир, что главное — это мы, наша суть и наша идея.
Ветер печально дунул в лицо с такой силой, что у Миши Оно чуть не вылетели из орбит глазные яблоки, но организм выдержал этот удар. Александр Иванович стоял перед океаном, словно готовый вознестись в мрачные небеса. Наступал миг расставания. Друзья взялись за руки, горестно посмотрели друг на друга и улетели прочь отсюда, в южные светлые края, словно перелетные гуси, оставляющие родину на сезон, когда в ней холодно и плохо.
И вот они стояли среди зелени, солнца и черной почвы. Александр Иванович расправил свои загорелые плечи и глубоко вдохнул горячий свежий воздух. Солнце над его головой было ужасающе жарким, словно хотело сжечь то, что осмеливается существовать прямо под ним. Миша Оно приподнял подол своей набедренной повязки и сделал какое-то танцевальное па.
— Кому мы будем показывать это? — спросил Александр Иванович.
— Богам, мой брат, — ответил Миша Оно загадочно. — Мы должны показать, насколько мы внутренне сильны; ничто не может изменить нас. Если мы хотим огня — будет огонь!
— Хорошо, — сказал Александр Иванович и пошел за хворостом.
— Да здравствует костер нашей дружбы! — сказал Миша Оно, прыгая через огонь.
В глубине джунглей раздавались страшные вопли диких зверей, терзающих слабые созданья. Мир был таким, каким его можно было представить. Вышел Александр Иванович, положил палки на почву и зажег.
— Здесь не хуже, чем там, — сказал Миша абсолютно серьезно. — Можно сказать, что эта часть мира равна той, а можно сказать, что это одно и то же. Можно сказать, что они одинаковы и различаются только частностями, которыми можно пренебречь. Но я люблю их с равной силой; я не отдам предпочтение той или другой. В каждой из них есть что-то свое; есть некая личная, ни на что не похожая прелесть; есть какое-то уникальное своеобразие, окрашивающее данную реальность в ее исключительный и неповторимый тон. Я люблю эти отличия, я вообще люблю непохожесть, и поэтому я счастлив сейчас находиться здесь с тобой.
Александр Иванович ел банан и умилялся радости Миши Оно, наслаждающегося теплым воздухом, светом и горящим огнем.
— Я согласен, — сказал Александр Иванович. — Я хотел бы сказать то же самое, но ты уже сказал это.
— Это хорошо, — прошептал Миша и тоже начал есть банан.
Где-то в джунглях слышались аппетитные чавкающие звуки трапезы хищника, поймавшего антилопу. В противоположной стороне ревел другой хищник, и этот рев гипнотизировал, и хотелось лечь в яму, словно для смерти, или для укрытия от бомб, и не думать ни о чем, и ничего не хотеть — только дрожать, радуясь экзистенциальной наполненности момента и близости страха и гибели, а также восторженно ощущая свою истинную звериность в качестве сущности и свое желание быть царем зверей. Жара превращалась в духовное понятие; мозги под воздействием температуры производили ленивое и тупое, но в то же время очень чуткое и жестокое состояние; и было интересно жить посреди живности и растений, будучи голым и открытым для солнца и вражеских стрел, и считать себя кем-то иным, имеющим другую задачу и происхождение, и не принадлежащим к природе, к народу или к духам этих мест.