Страница:
Мы не хотим сказать, что эти изящные отрывки не принадлежат Иисусу. Весьма трудно в истории происхождения христианства различить в Евангелиях принадлежащее самому Иисусу от проникнутого только его духом. Иисус ничего не писал, составители Евангелия передали нам вперемешку подлинные его слова с приписываемыми ему. Нет настолько тонкой критики которая могла бы точно отделить одно от другого. Жизнь Иисуса и история составления Евангелия проникают одна в другую настолько сильно, что даже с опасностью впасть в противоречие приходится оставить между ними неясную границу. В действительности, это противоречие имеет мало значения. Иисус настоящий творец Евангелия; Иисус сделал все, даже то, что ему приписали: он и его легенда неразрывны; он настолько воплотил себя со своей идеей, что его идея стала им самим, поглотила его и создала его биографию такой, какой она должна была быть. В нем было то, что теологи называют "соотношение языка". Тоже соотношение существует между первой и предпоследней книгами евангельской истории. И если это недостаток, то недостаток, проистекающий из природы самого предмета, и будет ближе к правде, не слишком избегать его. Во всяком случае более всего поражает физиономия оригинала этих рассказов. Когда бы ни были составлены разбираемые нами книги, они настоящие цветы Галилеи, распустившиеся в первые же дни под благоуханными следами ног божественного мечтателя.
Наставления апостолов в том виде, в каком мы их встречаем в нашем Евангелии, по-видимому, являются результатом составленного представления об идеальном апостоле, созданном по образцу Павла. Впечатление, произведенное жизнью евангельского путешественника, весьма глубокое. Уже многие апостолы претерпели мученичество за то, что несли к народам призыв Иисуса. Представляли себе христианского проповедника появляющегося перед королями и высшими трибуналами и провозглашающего там Иисуса. Первым правилом апостольского красноречия было отсутствие подготовленных речей. Св. Дух должен был внушать проповеднику в каждую минуту то, что ему следовало сказать. Во время путешествия ему не следовало брать с собой ни провизии, ни денег, ни сумки, ни смены одежды, ни даже какой-нибудь палки. Рабочий зарабатывает себе свою ежедневную пищу. Когда апостольский посланник входил в дом, он мог, не стесняясь, оставаться там, есть и пить все ему подаваемое, не считая себя обязанным платить за это чем-нибудь, кроме слова и пожелания спастись. Это было правилом Павла, который, однако, применял его только при сношениях с людьми, в которых он был вполне уверен, как например с женщинами Филиппа. Как и св. Павла, апостольского путешественника от всех опасностей пути оберегает божественное покровительство, он смеется над змеями, яд не вредит ему. Его доля - ненависть мира, гонение.. Рассказ предания всегда преувеличивает первоначальные черты. Это как бы неизбежное свойство мнемотехники; память лучше удерживает острые гиперболические слова, чем обдуманные выражения. Иисус, глубокий знаток душ, должен был знать, что суровость и требовательность лучший способ удержать их в подчинении. Но мы не думаем, чтобы он дошел до крайности, ему приписываемой; мрачный огонь, проникающий в наставления апостолам, представляется нам отчасти отражением лихорадочного пыла св. Павла.
Автор Евангелия от Матфея не принадлежал к определенной партии по вопросам, разделявшим церковь. Он не исключительный еврей, в роде Иакова, и не вполне свободный еврей, подобно Павлу. Он считает необходимым связать церковь с Петром и настаивает на прерогативах последнего. С другой стороны, у него проглядывает некоторый оттенок недоброжелательности к семье Иисуса и к надменности первого христианского поколения. В частности, он умаляет в явлениях воскресшего Иисуса роль Иакова, считавшегося учениками Павла открытым врагом. Противоположные тезисы имеют у него равноценные доказательства. Иногда о вере говорится так же, как в посланиях св. Павла. Автор берет из преданий притчи, слухи, чудеса, решения противоположных значений, раз они поразительны, не стараясь их примирить. В одном месте вопрос идет о проповеди Евангелия Израилю, в другом месте о проповеди его всему миру. Хананеянка, встреченная сначала суровыми словами, потом выслушана; история, начатая с целью показать Иисуса явившимся только для Израиля, оканчивается возбуждением веры у язычницы. Центурион Капернаума получает прощение и милость. Законные вожди народа более враждебны к Мессии, нежели такие язычники, как волхвы, Пилат и жена последнего. Еврейский народ произносит сам над собою проклятие. Он не захотел торжества царства Божия, приготовленного для него; люди большой дороги (язычники) займут его место. Выражение: "было сказано древним... а я говорю вам"... упорно помещается в уста Иисуса. Круг читателей, к которому обращается автор, это круг обращенных евреев. Полемика с необращенными евреями сильно озабочивает автора. Его пророческие цитаты, как и многие обстоятельства, им сообщаемые, имеют в виду нападки, которым верные должны были подвергнуться от ортодоксального большинства; в особенности, имелось в виду главное возражение, выводимое из того, что официальные представители нации отказались верить в мессианство Иисуса.
Евангелие св. Матфея, как почти все тонкие комбинации, было работой двойственного убеждения. Автор одновременно еврей и христианин. Его новая вера не убила старой, а первая не уничтожила в нем поэзии последней. Он одновременно любит обеих. Зритель наслаждается этой безболезненной борьбой. Очаровательное состояние, когда, находясь в ней, не представляешь ничего определенного! Изящные переходы, прекрасные минуты для искусства, когда совесть является мирным полем борьбы, на котором сталкиваются противоположные партии, не потрясая его! Несмотря на то, что предполагаемый Матфей говорит о евреях в третьем лице, как о посторонних, его ум, его оправдательная речь, его мессианизм, его толкования, его благочестие существенно еврейские. Для него Иерусалим "святой город" "святое место". Полномочия, по его мнению, принадлежность только Двенадцати; он не присоединяет к ним св. Павла и, конечно, не допускает для последнего специального призвания, несмотря на то, что наставления апостолам в том виде, в каком он их сообщает, заключают в себе не одну черту, взятую из жизни проповедника язычникам. Его отвращение к евреям не мешает ему признавать авторитетом иудаизма. Христианство у него находится в положении распустившегося цветка, еще не сбросившего с себя оболочки бутона, из которого он прорвался.
В этом и заключается часть его силы. Высшее искусство в деле примирения, одновременно отрицать и утверждать, употреблять Ama tanquam osurus древних мудрецов. Павел отбрасывает весь иудаизм и даже всю религию, дабы все заменить Иисусом. Евангелия колеблются и остаются в гораздо более деликатной полутени. Существует ли Закон? И да и нет. Иисус его уничтожил и выполнил. Субботу он уничтожил и сохранил. Еврейские обычаи он исполняет и не хочет, чтобы их соблюдали. Все религиозные реформаторы должны были придерживаться того же правила; нельзя снять с людей бремя, ставшее им невмоготу, не взяв его на себя без ограничений и смягчений. Противоречие было во всем. Когда Талмуд цитирует на той же строчке два исключающих друг друга мнения, он заканчивает следующим выражением: "И все эти мнения слова жизни". Анекдот о хананеянке верное изображение этого момента в христианстве. На ее мольбу Иисус отвечает: "Я послан только к погибшим овцам дома Израиля"; тогда она подошла к нему и поклонилась: "Не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам". - Она сказала: "Так, Господи, но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их". - "О, женщина! Велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему". Обращенная язычница увлекла его силою смирения, предварительно перенеся дурной прием аристократа, желавшего, чтобы ему угождали и его упрашивали.
Возможность подобного настроения допускала только ненависть, ненависть фарисея, официального еврея. Фарисей или вернее, лицемер (так как это слово приняло обидный смысл, как у нас слово "иезуит", прилагаемое ко многим людям, не принадлежащим к обществу, основанному Лойолой) должен был представлять главного виновника, как противоположность во всем Иисуса. В нашем Евангелии собраны вместе в одну речь, полную язвительности, все изречения Иисуса, произнесенные им в разное время против фарисеев. Автор, очевидно, взял этот отрывок из какого-нибудь ранее существовавшего сборника, не имевшего определенных рамок. Иисусу приписываются многочисленные путешествия в Иерусалим; наказание фарисеев переносит нас ко временам, предшествовавшим революции в Иудее.
Во всяком случае, получилось Евангелие несравненно более совершенное, чем Евангелие Марка, но гораздо меньшего исторического значения. В действительности, Марк остается единственным подлинным документом жизни Иисуса. Рассказы, прибавленные псевдо-Матфеем к Марку, не более, как легенда. Изменения, внесенные в рассказы Марка, только способ скрыть некоторые неудобства. Внесение частей, которые автор почерпает вне Марка, произведено грубо, плохо переварено, если можно так выразиться; вставки целиком могут быть узнаны. В этом отношении Лука внесет очень большие усовершенствования. Ценность Евангелию Матфея придают речи Иисуса, сохраненные с удивительной точностью и, вероятно, в том порядке, в каком они были записаны.
Это гораздо важнее точности биографии. Евангелие Матфея, правильно оцененное, самая важная книга христианства, книга, имеющая наибольшее значение из всех когда-нибудь написанных. И не без причины при классификации новой Библии ей отвели первое место. Биография великого человека - часть его труда. Людовик Святой не играл бы такой роли в общественном сознании без Жуанвиля. Жизнь Спинозы, написанная Колерусом, лучшее произведение Спинозы. Эпиктет всем обязан Арриену, Сократ Платону и Ксенофонту. Таким же образом и Иисус отчасти создан Евангелиями. В этом смысле составление Евангелий после личных действий Иисуса главнейшая часть истории происхождения христианства; истории человечества, прибавлю я.
Обыденное чтение мира - книга, в которой священник всегда виноват, где порядочные люди всегда тартюфы, где все гражданские власти представляются негодяями, где все богатые предаются проклятиям. Эта книга наиболее революционная и наиболее опасная из всех, католическая церковь благоразумно ее устранила, но она не могла воспрепятствовать ей принести плоды. Недоброжелательное к духовенству, насмехающееся над ригоризмом, снисходительное к человеку, хотя и распущенному, но доброго сердца, Евангелие было постоянным кошмаром для лицемеров. Евангельский человек всегда был противником педантической теологии, смеси духовной иерархии и созданного веками церковного духа. В средние века его жгли.
И в наше время великое порицание двадцать третьей главы св. Матфея против фарисеев, является еще жестокой сатирой на тех, кто прикрывается именем Иисуса, но которых сам Иисус, если бы возвратился, прогнал бы бичом.
Где написано Евангелие от Матфея? Все указывает на Сирию, на кружок евреев, говоривших только по-гречески, но имевший некоторое понятие о еврейском языке. Автор пользуется евангелическими оригиналами, написанными по-еврейски; между тем сомнительно, чтобы еврейские оригиналы когда-нибудь выходили из Сирии. В пяти или шести случаях Марк сохранил маленькие арамейские фразы, произнесенные Иисусом; предполагаемый Матфей устранил их все, кроме одной. Характер преданий, помещенных самим нашим евангелистом, существенно галилейский. Согласно ему, все явления воскресшего Иисуса происходили в Галилее. Его первыми читателями, по-видимому, были сирийцы. У него нет, как у Марка, ни объяснений обычаев, ни топографических заметок. Наоборот, у него есть места, которые, не имея смысла в Риме, представляли интерес на Востоке. Таким образом, можно предполагать, что Евангелие от Матфея было составлено тогда, когда Евангелие от Марка, составленное в Риме, достигло Востока. Появилось греческое Евангелие - драгоценная вещь; но люди были поражены пробелами произведения Марка; и его пополнили. Прошло не мало времени прежде, чем получившееся таким образом новое Евангелие достигло обратно Рима. Тем и объясняется, что Лука не встречал его в Риме в 95 году.
Тем же объясняется также и то, что для возвышения значения нового Евангелия, в противовес имени Марка, ему дали более авторитетное имя Матфея. Матфей апостол, иудео-христианин, вел аскетический образ жизни, подобно Иакову, воздерживаясь от мяса, питаясь только овощами и молодыми побегами деревьев. Может быть, его прежнее звание мытаря давало повод думать, что он, имея привычку писать, скорее, чем кто другой, подумал записать события, которых был свидетелем. Конечно, Матфей не был составителем Евангелия, носящего его имя. Апостол умер задолго перед тем, как Евангелие было составлено, и кроме того, само произведение не допускает, чтобы автором его был апостол. Разбираемая нами книга менее всего похожа на произведение очевидца. Если бы наше Евангелие принадлежало перу апостола, то неужели у него была такая плохая основа для общественной жизни Иисуса? Может быть, еврейское Евангелие, при помощи которого автор пополнил Евангелие Марка, носило имя Матфея. Может быть, сборник logiа носил его имя. Так как новое Евангелие получило свой особый характер от вставленных logiа, которые, может быть, в доказательство их правдивости, носили имя апостола, и составители решили сохранить то же имя для обозначения автора Евангелия, приобретшего свое значение, благодаря этим дополнениям. Все это сомнительно. Папий верит, что это, действительно, труд Матфея; но через пятьдесят или шестьдесят лет у него не могло быть достаточно средств разобраться в таком сложном вопросе.
Во всяком случае достоверно, что приписываемое Матфею произведение не пользовалось тем авторитетом, который могло придать ему его имя и не считалось окончательным. Выло сделано еще много подобных же попыток, но не дошедших до нас, самое имя апостола не было достаточной рекомендацией для этого произведения. Мы скоро увидим Луку, который не был апостолом, предпринимающим попытку составить Евангелие, резюмирующее все остальные и делающее их излишними, и в то же время Лука не знал о существовании Евангелия от Матфея.
Глава 12. Христиане семьи Флавиев - Иосиф-Флавий
Неизбежный закон цезаризма начал сказываться. Законный король становится лучше по мере того, как стареет, цезарь начинает хорошо, а оканчивает плохо. Каждый год ознаменовался увеличением дурных страстей Домициана. Он всегда был скверным человеком, его неблагодарность к отцу и брату была чем-то ужасным. Однако, первоначально он не был дурным правителем. Но мало помалу мрачная зависть ко всему достойному, утонченное вероломство и низкая хитрость, заключавшиеся в его натуре, прорвались наружу. Тиберий был страшно жесток, но по некоторого рода философскому озлоблению против человечества, имевшему своеобразное величие, и которое не помешало ему быть, во многих отношениях, самым развитым человеком своего времени. Калигула, мрачный шут, одновременно смешной и ужасный, но забавный и малоопасный для тех, кто не приближался к нему. В правление Нерона, воплощенной сатанинской иронии, некоторого рода вид оцепенения держал мир в ожидании; ясно сознавали, что присутствуют при окончательной борьбе добра и зла. После его смерти все вздохнули свободно; зло представлялось скованным, распущенность мира смягченной. Какой же ужас должен был охватить всех честных людей при виде возродившегося зверя, когда поняли, что самоотвержение всех хороших людей империи предало мир в руки властителя, заслуживающего больших проклятий, чем те чудовища, которых считали отошедшими в прошлое.
Домициан, вероятно, наиболее злой человек из всех существовавших. Коммод более отвратителен, так как он сын прекрасного отца; но он не более, как простое животное; Домициан же человек вполне разумный, сознательно злой. Для него не могло быть оправданием сумасшествие; он имел вполне здоровый, холодный и ясный ум. Он был человек политически серьезный и логический. У него не было воображения, и хотя одно время он упражнялся в литературе и писал недурные стихи, он делал это только с целью показать, что не интересуется делами; но скоро он бросил литературу и перестал думать о ней. Он не любил искусства, был равнодушен к музыке и при своем меланхолическом темпераменте чувствовал себя хорошо только в уединении. Целыми часами видели его гуляющим в одиночку; и тогда ожидали проявления какого-нибудь из его злых умыслов. Жестокий без фраз, он почти всегда улыбался перед убийством. Чувствовалось проявление низкого происхождения. Цезари из дома Августа, расточительные и жаждущие славы, были скверны, часто абсурдны, но очень редко вульгарны. Домициан - буржуа в преступлении; он извлекал из него выгоду. Небогатый, он стремился всяким способом добывать деньги и поднял налоги до последних пределов. Его зловещее лицо никогда не смеялось сумасшедшим смехом Калигулы. Нерон, тиран-литератор, постоянно желавший вызвать к себе любовь и восторг всего мира, понимал шутки и вызывал их; Домициан не поддавался насмешкам, он был слишком трагичен. Его нравы были не лучше нравов сына Агриппины; но к низости он присоединял угрюмый эгоизм, лицемерную показную строгость, вид сурового цензора (sanctissimus censor), служившие только поводом убийству невиновных. Очень тяжело переносить тон суровой добродетели, который принимают его льстецы, Марциал, Стаций и Квинтилиан, когда стараются возвысить наиболее дорогой для него титул спасителя богов и исправителя нравов.
Тщеславие не господствовало над ним в такой степени, как над Нероном, которого оно вынуждало делать столько печальных безрассудств; у Домициана тщеславие было гораздо менее наивным. Его ложные триумфы, его памятники, полные лживой лести, представляют из себя нечто тошнотворное и гораздо более неприятное, чем тысяча восемьсот венков и периодические процессии Нерона.
Прежде пережитые тирании были менее обдуманы. Наступившая же теперь была административной, осторожной и организованной. Тиран сам выполнял роль начальника полиции и следственного судьи, Это был юридический террор. Действовали, согласно шутовской законности революционного трибунала. Флавий Сабин, двоюродный брат императора, был казнен за промах глашатая, провозгласившего его императором вместо консула; греческий историк казнен за некоторые места в описаниях, казавшиеся неясными; а все переписчики его сочинения были распяты; один знатный римлянин казнен за свою привычку повторять речь Тита Ливия, за имевшиеся у него географические карты и за то, что дал двум своим рабам имена Магона и Ганнибала; уважаемый воин Саллюстий Луцилий за разрешение назвать его именем копья нового образца, изобретенного им. Никогда шпионство не развивалось до таких размеров; провокаторы и шпионы проникали повсюду. Нелепая вера императора в астрологов увеличивала опасность. Помощниками Калигулы и Нерона были низкие люди из жителей Востока, чуждые римскому обществу, успокаивавшиеся, достигнув богатства. Агенты же Домициана - род Фукье Тенвиля, с зловещими и бледными лицами, наносили удары наверняка. Император заранее сговаривался с обвинителями и лжесвидетелями о том, что они должны были говорить; затем он лично присутствовал при пытках и наслаждался бледностью окружающих лиц и, казалось, считал вздохи, вызываемые состраданием. Нерон избегал быть свидетелем преступлений, совершаемых по его приказанию. Этот же хотел все видеть, у него была невероятная утонченность в жестокости. Его крайне подозрительный ум одинаково оскорблялся, когда ему льстили и когда ему не льстили; его недоверчивость и зависть не имели границ. Всякий уважаемый, всякий благородный человек представлялся ему соперником. Нерон, по крайней мере, завидовал только певцам, а не считал каждого государственного деятеля и каждого выдающегося военного своим врагом.
Ужасная тишина господствовала в то время. Сенат в течение нескольких лет находился в угрюмом оцепенении. Ужаснее всего было то, что не предвиделось выхода из этого положения. Императору было всего тридцать шесть лет. Прошлые периоды лихорадочных припадков злобы были коротки; чувствовалось, что это только кризисы, которые не могут долго продолжаться. Теперь же не имелось никаких оснований рассчитывать на скорый конец. Армия была довольна, народ равнодушен. Правда, Домициан никогда не достиг популярности Нерона, и в 88 году самозванец надеялся низвергнуть его, выдав себя за обожаемого властелина, который доставлял народу такие веселые дни. Тем не менее, не все было потеряно. Представления давались такие же чудовищные, как и прежде. В амфитеатре Флавиев (Колизее) даже были сделаны успехи в отвратительном искусстве развлекать народ. Так что с этой стороны не грозило никакой опасности. Император, между тем, читал только мемуары Тиберия. Он презирал поощрявшуюся его отцом Веспасианом фамильярность; он называл ребячеством доброту своего брата Тита и его иллюзию править миром при помощи доброты и тем заслужить любовь. Он считал, что лучше всех знает требования неограниченной власти, вынужденной постоянно обороняться и формироваться.
В происходивших ужасах сказывались политические причины, а не каприз бешеного. Вызванный потребностями времени отвратительный образец новой власти, подозрительной, боящейся всего и всех, приводящая в оцепенение от ужаса голова Медузы, явилась отвратительной личиной, которой прикрыл свое лицо ученый террорист в защиту от стыда.
Первыми жертвами его бешенства пали члены его собственной семьи. Почти все его двоюродные братья и племянники погибли. Все, напоминавшее Тита, уничтожалось. Эта оригинальная семья, не имевшая предрассудков, не имевшая хладнокровия аристократов и глубокого разочарования римского высшего общества, представляла удивительные контрасты.
Ужасные трагедии разыгралась в ней. Какова, например, судьба Юлии Сабины, дочери Тита, переходившей от преступления к преступлению и окончившей жизнь героинею романа подонков общества в мучениях при выкидыше! Подобная распущенность вызывала странные противоположности. Сентиментальная и нежная сторона натуры Тита проявлялась и у некоторых других членов этой семьи, особенно в ветви Флавия Сабины, брата Веспасиана. Флавий Сабина, будучи долгое время префектом Рима, мог, в особенности в 64 году, узнать христиан; этот мягкий и гуманный человек уже заслужил упрек в низости души, погубившей впоследствии его сына. При римской жестокости низость души была равнозначима человечности. Многие евреи, принятые в интимный круг семьи Флавиев, могли найти именно в этой ее части подготовленных и внимательных слушателей.
Несомненно, что христианские и иудео-христианские идеи проникли в императорскую семью, особенно в ее боковую ветвь. Флавий Клеменс, сын Флавия Сабины, следовательно, двоюродный брат Домициана, женился на Флавии Домицилле, своей двоюродной племяннице, дочери другой Флавии Домициллы, дочери Веспасиана, умершей ранее, чем отец ее стал императором. Неизвестно, каким образом, вероятно, благодаря связи Флавиев с евреями, Клеменс и Домицилла приняли еврейские обычаи, но, по всей вероятности, ограниченный иудаизм, отличавшийся от христианства только значением, которое последнее приписывало Иисусу. Иудаизм прозелитов, ограничивающийся предписанием noachiques, был тот, который проповедовал Иосиф, клиент семьи Флавиев, установленный, как говорили, по соглашению всех апостолов в Иерусалиме. Клеменс был увлечен этим иудаизмом. Домицилла, может быт, пошла дальше и заслужила имя христианки. Но, однако, не следует преувеличивать. Флавий Клеменс и Флавия Домицилла не были настоящими членами церкви Рима. Как и многие другие знатные римляне, они сознавали пустоту официального культа, недостаточность моральных законов, вытекающих из идолопоклонства, и отвратительное безобразие нравов и общества того времени. Очаровательность иудео-христианских идей подействовала на них.
Они видели в этих идеях жизнь будущего, но они не были положительными христианами. Далее мы увидим Флавию Домициллу действующей более, как римлянка, нежели как христианка, и не останавливающейся перед убийством тирана. Принятие консульства Клеменсом означало согласие на жертвоприношение и церемонии вполне языческие. Клеменс был вторым лицом в государстве. Он имел двух детей, которых Домициан предназначал себе в наследники и которым дал имена Веспасиана и Домициана. Воспитание детей Клеменса было поручено одному из наиболее приличных людей, всаднику Квинтилиану, которому Клеменс выхлопотал почетные знаки консульства. Квинтилиан с таким же ужасом относился к еврейским идеям, с каким он относился к идеям республиканским. Рядом с Гракхами, он помещал "автора иудейского суеверия" среди наиболее зловредных революционеров. Кого предполагал Квинтилиан: Моисея или Иисуса? Может быть, он и сам хорошо не знал этого. Выражение "иудейское суеверие" в то время еще охватывало евреев и христиан. Христиане не одни в те времена придерживались еврейского образа жизни, не употребляя обрезания. Многие из тех, кого привлекал закон Моисея, довольствовались только соблюдением субботы, Та же чистота жизни, то же отвращение к многобожию объединяли все эти маленькие: группы благочестивых людей, о которых поверхностные язычники говорили: "они ведут еврейский образ жизни". Если Клеменс и Домицилла были христианами, то очень неопределенными христианами. Публика могла заметить мало из того, что могло касаться обращения этих знаменитых лиц в христианство. Окружавший их веселый мир не знал хорошенько, чем они были: христианами или евреями. Подобные перемены сказывались только двумя путями: во-первых, плохо скрытым отвращением к национальной религии, уклонением от всех внешних обрядов, причем думали, что уклоняющиеся придерживаются тайного культа Бога неосязаемого, неизреченного; во-вторых, кажущейся беспечностью, полным пренебрежением обязанностями и почестями гражданской жизни, тесно связанными с идолопоклонством. Стремление к уединению, к тихой спокойной жизни; отвращение к театру, спектаклям и сценам жестокости, на каждом шагу встречавшимся в римской жизни; братские отношения с людьми низшего ранга, не имевшими в себе ничего военного, которых римляне презирали; удаление от общественных дел, казавшихся пустяками в глазах тех, которые верили в скорое пришествие Христа; мечтательность и отчужденность, - вот что римляне называли одним словом ignavia. Согласно духу времени, каждый должен был иметь столько самолюбия, сколько допускали его происхождение и состояние. Высокопоставленный человек, равнодушный к жизненной борьбе, избегающий проливать кровь, мягкий и гуманный, считался ленивым, опустившимся человеком, неспособным ни на какое дело. Нечестивец и трус служили ему кличками, которые в тогда еще энергичном обществе должны были рано или поздно погубить его.
Наставления апостолов в том виде, в каком мы их встречаем в нашем Евангелии, по-видимому, являются результатом составленного представления об идеальном апостоле, созданном по образцу Павла. Впечатление, произведенное жизнью евангельского путешественника, весьма глубокое. Уже многие апостолы претерпели мученичество за то, что несли к народам призыв Иисуса. Представляли себе христианского проповедника появляющегося перед королями и высшими трибуналами и провозглашающего там Иисуса. Первым правилом апостольского красноречия было отсутствие подготовленных речей. Св. Дух должен был внушать проповеднику в каждую минуту то, что ему следовало сказать. Во время путешествия ему не следовало брать с собой ни провизии, ни денег, ни сумки, ни смены одежды, ни даже какой-нибудь палки. Рабочий зарабатывает себе свою ежедневную пищу. Когда апостольский посланник входил в дом, он мог, не стесняясь, оставаться там, есть и пить все ему подаваемое, не считая себя обязанным платить за это чем-нибудь, кроме слова и пожелания спастись. Это было правилом Павла, который, однако, применял его только при сношениях с людьми, в которых он был вполне уверен, как например с женщинами Филиппа. Как и св. Павла, апостольского путешественника от всех опасностей пути оберегает божественное покровительство, он смеется над змеями, яд не вредит ему. Его доля - ненависть мира, гонение.. Рассказ предания всегда преувеличивает первоначальные черты. Это как бы неизбежное свойство мнемотехники; память лучше удерживает острые гиперболические слова, чем обдуманные выражения. Иисус, глубокий знаток душ, должен был знать, что суровость и требовательность лучший способ удержать их в подчинении. Но мы не думаем, чтобы он дошел до крайности, ему приписываемой; мрачный огонь, проникающий в наставления апостолам, представляется нам отчасти отражением лихорадочного пыла св. Павла.
Автор Евангелия от Матфея не принадлежал к определенной партии по вопросам, разделявшим церковь. Он не исключительный еврей, в роде Иакова, и не вполне свободный еврей, подобно Павлу. Он считает необходимым связать церковь с Петром и настаивает на прерогативах последнего. С другой стороны, у него проглядывает некоторый оттенок недоброжелательности к семье Иисуса и к надменности первого христианского поколения. В частности, он умаляет в явлениях воскресшего Иисуса роль Иакова, считавшегося учениками Павла открытым врагом. Противоположные тезисы имеют у него равноценные доказательства. Иногда о вере говорится так же, как в посланиях св. Павла. Автор берет из преданий притчи, слухи, чудеса, решения противоположных значений, раз они поразительны, не стараясь их примирить. В одном месте вопрос идет о проповеди Евангелия Израилю, в другом месте о проповеди его всему миру. Хананеянка, встреченная сначала суровыми словами, потом выслушана; история, начатая с целью показать Иисуса явившимся только для Израиля, оканчивается возбуждением веры у язычницы. Центурион Капернаума получает прощение и милость. Законные вожди народа более враждебны к Мессии, нежели такие язычники, как волхвы, Пилат и жена последнего. Еврейский народ произносит сам над собою проклятие. Он не захотел торжества царства Божия, приготовленного для него; люди большой дороги (язычники) займут его место. Выражение: "было сказано древним... а я говорю вам"... упорно помещается в уста Иисуса. Круг читателей, к которому обращается автор, это круг обращенных евреев. Полемика с необращенными евреями сильно озабочивает автора. Его пророческие цитаты, как и многие обстоятельства, им сообщаемые, имеют в виду нападки, которым верные должны были подвергнуться от ортодоксального большинства; в особенности, имелось в виду главное возражение, выводимое из того, что официальные представители нации отказались верить в мессианство Иисуса.
Евангелие св. Матфея, как почти все тонкие комбинации, было работой двойственного убеждения. Автор одновременно еврей и христианин. Его новая вера не убила старой, а первая не уничтожила в нем поэзии последней. Он одновременно любит обеих. Зритель наслаждается этой безболезненной борьбой. Очаровательное состояние, когда, находясь в ней, не представляешь ничего определенного! Изящные переходы, прекрасные минуты для искусства, когда совесть является мирным полем борьбы, на котором сталкиваются противоположные партии, не потрясая его! Несмотря на то, что предполагаемый Матфей говорит о евреях в третьем лице, как о посторонних, его ум, его оправдательная речь, его мессианизм, его толкования, его благочестие существенно еврейские. Для него Иерусалим "святой город" "святое место". Полномочия, по его мнению, принадлежность только Двенадцати; он не присоединяет к ним св. Павла и, конечно, не допускает для последнего специального призвания, несмотря на то, что наставления апостолам в том виде, в каком он их сообщает, заключают в себе не одну черту, взятую из жизни проповедника язычникам. Его отвращение к евреям не мешает ему признавать авторитетом иудаизма. Христианство у него находится в положении распустившегося цветка, еще не сбросившего с себя оболочки бутона, из которого он прорвался.
В этом и заключается часть его силы. Высшее искусство в деле примирения, одновременно отрицать и утверждать, употреблять Ama tanquam osurus древних мудрецов. Павел отбрасывает весь иудаизм и даже всю религию, дабы все заменить Иисусом. Евангелия колеблются и остаются в гораздо более деликатной полутени. Существует ли Закон? И да и нет. Иисус его уничтожил и выполнил. Субботу он уничтожил и сохранил. Еврейские обычаи он исполняет и не хочет, чтобы их соблюдали. Все религиозные реформаторы должны были придерживаться того же правила; нельзя снять с людей бремя, ставшее им невмоготу, не взяв его на себя без ограничений и смягчений. Противоречие было во всем. Когда Талмуд цитирует на той же строчке два исключающих друг друга мнения, он заканчивает следующим выражением: "И все эти мнения слова жизни". Анекдот о хананеянке верное изображение этого момента в христианстве. На ее мольбу Иисус отвечает: "Я послан только к погибшим овцам дома Израиля"; тогда она подошла к нему и поклонилась: "Не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам". - Она сказала: "Так, Господи, но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их". - "О, женщина! Велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему". Обращенная язычница увлекла его силою смирения, предварительно перенеся дурной прием аристократа, желавшего, чтобы ему угождали и его упрашивали.
Возможность подобного настроения допускала только ненависть, ненависть фарисея, официального еврея. Фарисей или вернее, лицемер (так как это слово приняло обидный смысл, как у нас слово "иезуит", прилагаемое ко многим людям, не принадлежащим к обществу, основанному Лойолой) должен был представлять главного виновника, как противоположность во всем Иисуса. В нашем Евангелии собраны вместе в одну речь, полную язвительности, все изречения Иисуса, произнесенные им в разное время против фарисеев. Автор, очевидно, взял этот отрывок из какого-нибудь ранее существовавшего сборника, не имевшего определенных рамок. Иисусу приписываются многочисленные путешествия в Иерусалим; наказание фарисеев переносит нас ко временам, предшествовавшим революции в Иудее.
Во всяком случае, получилось Евангелие несравненно более совершенное, чем Евангелие Марка, но гораздо меньшего исторического значения. В действительности, Марк остается единственным подлинным документом жизни Иисуса. Рассказы, прибавленные псевдо-Матфеем к Марку, не более, как легенда. Изменения, внесенные в рассказы Марка, только способ скрыть некоторые неудобства. Внесение частей, которые автор почерпает вне Марка, произведено грубо, плохо переварено, если можно так выразиться; вставки целиком могут быть узнаны. В этом отношении Лука внесет очень большие усовершенствования. Ценность Евангелию Матфея придают речи Иисуса, сохраненные с удивительной точностью и, вероятно, в том порядке, в каком они были записаны.
Это гораздо важнее точности биографии. Евангелие Матфея, правильно оцененное, самая важная книга христианства, книга, имеющая наибольшее значение из всех когда-нибудь написанных. И не без причины при классификации новой Библии ей отвели первое место. Биография великого человека - часть его труда. Людовик Святой не играл бы такой роли в общественном сознании без Жуанвиля. Жизнь Спинозы, написанная Колерусом, лучшее произведение Спинозы. Эпиктет всем обязан Арриену, Сократ Платону и Ксенофонту. Таким же образом и Иисус отчасти создан Евангелиями. В этом смысле составление Евангелий после личных действий Иисуса главнейшая часть истории происхождения христианства; истории человечества, прибавлю я.
Обыденное чтение мира - книга, в которой священник всегда виноват, где порядочные люди всегда тартюфы, где все гражданские власти представляются негодяями, где все богатые предаются проклятиям. Эта книга наиболее революционная и наиболее опасная из всех, католическая церковь благоразумно ее устранила, но она не могла воспрепятствовать ей принести плоды. Недоброжелательное к духовенству, насмехающееся над ригоризмом, снисходительное к человеку, хотя и распущенному, но доброго сердца, Евангелие было постоянным кошмаром для лицемеров. Евангельский человек всегда был противником педантической теологии, смеси духовной иерархии и созданного веками церковного духа. В средние века его жгли.
И в наше время великое порицание двадцать третьей главы св. Матфея против фарисеев, является еще жестокой сатирой на тех, кто прикрывается именем Иисуса, но которых сам Иисус, если бы возвратился, прогнал бы бичом.
Где написано Евангелие от Матфея? Все указывает на Сирию, на кружок евреев, говоривших только по-гречески, но имевший некоторое понятие о еврейском языке. Автор пользуется евангелическими оригиналами, написанными по-еврейски; между тем сомнительно, чтобы еврейские оригиналы когда-нибудь выходили из Сирии. В пяти или шести случаях Марк сохранил маленькие арамейские фразы, произнесенные Иисусом; предполагаемый Матфей устранил их все, кроме одной. Характер преданий, помещенных самим нашим евангелистом, существенно галилейский. Согласно ему, все явления воскресшего Иисуса происходили в Галилее. Его первыми читателями, по-видимому, были сирийцы. У него нет, как у Марка, ни объяснений обычаев, ни топографических заметок. Наоборот, у него есть места, которые, не имея смысла в Риме, представляли интерес на Востоке. Таким образом, можно предполагать, что Евангелие от Матфея было составлено тогда, когда Евангелие от Марка, составленное в Риме, достигло Востока. Появилось греческое Евангелие - драгоценная вещь; но люди были поражены пробелами произведения Марка; и его пополнили. Прошло не мало времени прежде, чем получившееся таким образом новое Евангелие достигло обратно Рима. Тем и объясняется, что Лука не встречал его в Риме в 95 году.
Тем же объясняется также и то, что для возвышения значения нового Евангелия, в противовес имени Марка, ему дали более авторитетное имя Матфея. Матфей апостол, иудео-христианин, вел аскетический образ жизни, подобно Иакову, воздерживаясь от мяса, питаясь только овощами и молодыми побегами деревьев. Может быть, его прежнее звание мытаря давало повод думать, что он, имея привычку писать, скорее, чем кто другой, подумал записать события, которых был свидетелем. Конечно, Матфей не был составителем Евангелия, носящего его имя. Апостол умер задолго перед тем, как Евангелие было составлено, и кроме того, само произведение не допускает, чтобы автором его был апостол. Разбираемая нами книга менее всего похожа на произведение очевидца. Если бы наше Евангелие принадлежало перу апостола, то неужели у него была такая плохая основа для общественной жизни Иисуса? Может быть, еврейское Евангелие, при помощи которого автор пополнил Евангелие Марка, носило имя Матфея. Может быть, сборник logiа носил его имя. Так как новое Евангелие получило свой особый характер от вставленных logiа, которые, может быть, в доказательство их правдивости, носили имя апостола, и составители решили сохранить то же имя для обозначения автора Евангелия, приобретшего свое значение, благодаря этим дополнениям. Все это сомнительно. Папий верит, что это, действительно, труд Матфея; но через пятьдесят или шестьдесят лет у него не могло быть достаточно средств разобраться в таком сложном вопросе.
Во всяком случае достоверно, что приписываемое Матфею произведение не пользовалось тем авторитетом, который могло придать ему его имя и не считалось окончательным. Выло сделано еще много подобных же попыток, но не дошедших до нас, самое имя апостола не было достаточной рекомендацией для этого произведения. Мы скоро увидим Луку, который не был апостолом, предпринимающим попытку составить Евангелие, резюмирующее все остальные и делающее их излишними, и в то же время Лука не знал о существовании Евангелия от Матфея.
Глава 12. Христиане семьи Флавиев - Иосиф-Флавий
Неизбежный закон цезаризма начал сказываться. Законный король становится лучше по мере того, как стареет, цезарь начинает хорошо, а оканчивает плохо. Каждый год ознаменовался увеличением дурных страстей Домициана. Он всегда был скверным человеком, его неблагодарность к отцу и брату была чем-то ужасным. Однако, первоначально он не был дурным правителем. Но мало помалу мрачная зависть ко всему достойному, утонченное вероломство и низкая хитрость, заключавшиеся в его натуре, прорвались наружу. Тиберий был страшно жесток, но по некоторого рода философскому озлоблению против человечества, имевшему своеобразное величие, и которое не помешало ему быть, во многих отношениях, самым развитым человеком своего времени. Калигула, мрачный шут, одновременно смешной и ужасный, но забавный и малоопасный для тех, кто не приближался к нему. В правление Нерона, воплощенной сатанинской иронии, некоторого рода вид оцепенения держал мир в ожидании; ясно сознавали, что присутствуют при окончательной борьбе добра и зла. После его смерти все вздохнули свободно; зло представлялось скованным, распущенность мира смягченной. Какой же ужас должен был охватить всех честных людей при виде возродившегося зверя, когда поняли, что самоотвержение всех хороших людей империи предало мир в руки властителя, заслуживающего больших проклятий, чем те чудовища, которых считали отошедшими в прошлое.
Домициан, вероятно, наиболее злой человек из всех существовавших. Коммод более отвратителен, так как он сын прекрасного отца; но он не более, как простое животное; Домициан же человек вполне разумный, сознательно злой. Для него не могло быть оправданием сумасшествие; он имел вполне здоровый, холодный и ясный ум. Он был человек политически серьезный и логический. У него не было воображения, и хотя одно время он упражнялся в литературе и писал недурные стихи, он делал это только с целью показать, что не интересуется делами; но скоро он бросил литературу и перестал думать о ней. Он не любил искусства, был равнодушен к музыке и при своем меланхолическом темпераменте чувствовал себя хорошо только в уединении. Целыми часами видели его гуляющим в одиночку; и тогда ожидали проявления какого-нибудь из его злых умыслов. Жестокий без фраз, он почти всегда улыбался перед убийством. Чувствовалось проявление низкого происхождения. Цезари из дома Августа, расточительные и жаждущие славы, были скверны, часто абсурдны, но очень редко вульгарны. Домициан - буржуа в преступлении; он извлекал из него выгоду. Небогатый, он стремился всяким способом добывать деньги и поднял налоги до последних пределов. Его зловещее лицо никогда не смеялось сумасшедшим смехом Калигулы. Нерон, тиран-литератор, постоянно желавший вызвать к себе любовь и восторг всего мира, понимал шутки и вызывал их; Домициан не поддавался насмешкам, он был слишком трагичен. Его нравы были не лучше нравов сына Агриппины; но к низости он присоединял угрюмый эгоизм, лицемерную показную строгость, вид сурового цензора (sanctissimus censor), служившие только поводом убийству невиновных. Очень тяжело переносить тон суровой добродетели, который принимают его льстецы, Марциал, Стаций и Квинтилиан, когда стараются возвысить наиболее дорогой для него титул спасителя богов и исправителя нравов.
Тщеславие не господствовало над ним в такой степени, как над Нероном, которого оно вынуждало делать столько печальных безрассудств; у Домициана тщеславие было гораздо менее наивным. Его ложные триумфы, его памятники, полные лживой лести, представляют из себя нечто тошнотворное и гораздо более неприятное, чем тысяча восемьсот венков и периодические процессии Нерона.
Прежде пережитые тирании были менее обдуманы. Наступившая же теперь была административной, осторожной и организованной. Тиран сам выполнял роль начальника полиции и следственного судьи, Это был юридический террор. Действовали, согласно шутовской законности революционного трибунала. Флавий Сабин, двоюродный брат императора, был казнен за промах глашатая, провозгласившего его императором вместо консула; греческий историк казнен за некоторые места в описаниях, казавшиеся неясными; а все переписчики его сочинения были распяты; один знатный римлянин казнен за свою привычку повторять речь Тита Ливия, за имевшиеся у него географические карты и за то, что дал двум своим рабам имена Магона и Ганнибала; уважаемый воин Саллюстий Луцилий за разрешение назвать его именем копья нового образца, изобретенного им. Никогда шпионство не развивалось до таких размеров; провокаторы и шпионы проникали повсюду. Нелепая вера императора в астрологов увеличивала опасность. Помощниками Калигулы и Нерона были низкие люди из жителей Востока, чуждые римскому обществу, успокаивавшиеся, достигнув богатства. Агенты же Домициана - род Фукье Тенвиля, с зловещими и бледными лицами, наносили удары наверняка. Император заранее сговаривался с обвинителями и лжесвидетелями о том, что они должны были говорить; затем он лично присутствовал при пытках и наслаждался бледностью окружающих лиц и, казалось, считал вздохи, вызываемые состраданием. Нерон избегал быть свидетелем преступлений, совершаемых по его приказанию. Этот же хотел все видеть, у него была невероятная утонченность в жестокости. Его крайне подозрительный ум одинаково оскорблялся, когда ему льстили и когда ему не льстили; его недоверчивость и зависть не имели границ. Всякий уважаемый, всякий благородный человек представлялся ему соперником. Нерон, по крайней мере, завидовал только певцам, а не считал каждого государственного деятеля и каждого выдающегося военного своим врагом.
Ужасная тишина господствовала в то время. Сенат в течение нескольких лет находился в угрюмом оцепенении. Ужаснее всего было то, что не предвиделось выхода из этого положения. Императору было всего тридцать шесть лет. Прошлые периоды лихорадочных припадков злобы были коротки; чувствовалось, что это только кризисы, которые не могут долго продолжаться. Теперь же не имелось никаких оснований рассчитывать на скорый конец. Армия была довольна, народ равнодушен. Правда, Домициан никогда не достиг популярности Нерона, и в 88 году самозванец надеялся низвергнуть его, выдав себя за обожаемого властелина, который доставлял народу такие веселые дни. Тем не менее, не все было потеряно. Представления давались такие же чудовищные, как и прежде. В амфитеатре Флавиев (Колизее) даже были сделаны успехи в отвратительном искусстве развлекать народ. Так что с этой стороны не грозило никакой опасности. Император, между тем, читал только мемуары Тиберия. Он презирал поощрявшуюся его отцом Веспасианом фамильярность; он называл ребячеством доброту своего брата Тита и его иллюзию править миром при помощи доброты и тем заслужить любовь. Он считал, что лучше всех знает требования неограниченной власти, вынужденной постоянно обороняться и формироваться.
В происходивших ужасах сказывались политические причины, а не каприз бешеного. Вызванный потребностями времени отвратительный образец новой власти, подозрительной, боящейся всего и всех, приводящая в оцепенение от ужаса голова Медузы, явилась отвратительной личиной, которой прикрыл свое лицо ученый террорист в защиту от стыда.
Первыми жертвами его бешенства пали члены его собственной семьи. Почти все его двоюродные братья и племянники погибли. Все, напоминавшее Тита, уничтожалось. Эта оригинальная семья, не имевшая предрассудков, не имевшая хладнокровия аристократов и глубокого разочарования римского высшего общества, представляла удивительные контрасты.
Ужасные трагедии разыгралась в ней. Какова, например, судьба Юлии Сабины, дочери Тита, переходившей от преступления к преступлению и окончившей жизнь героинею романа подонков общества в мучениях при выкидыше! Подобная распущенность вызывала странные противоположности. Сентиментальная и нежная сторона натуры Тита проявлялась и у некоторых других членов этой семьи, особенно в ветви Флавия Сабины, брата Веспасиана. Флавий Сабина, будучи долгое время префектом Рима, мог, в особенности в 64 году, узнать христиан; этот мягкий и гуманный человек уже заслужил упрек в низости души, погубившей впоследствии его сына. При римской жестокости низость души была равнозначима человечности. Многие евреи, принятые в интимный круг семьи Флавиев, могли найти именно в этой ее части подготовленных и внимательных слушателей.
Несомненно, что христианские и иудео-христианские идеи проникли в императорскую семью, особенно в ее боковую ветвь. Флавий Клеменс, сын Флавия Сабины, следовательно, двоюродный брат Домициана, женился на Флавии Домицилле, своей двоюродной племяннице, дочери другой Флавии Домициллы, дочери Веспасиана, умершей ранее, чем отец ее стал императором. Неизвестно, каким образом, вероятно, благодаря связи Флавиев с евреями, Клеменс и Домицилла приняли еврейские обычаи, но, по всей вероятности, ограниченный иудаизм, отличавшийся от христианства только значением, которое последнее приписывало Иисусу. Иудаизм прозелитов, ограничивающийся предписанием noachiques, был тот, который проповедовал Иосиф, клиент семьи Флавиев, установленный, как говорили, по соглашению всех апостолов в Иерусалиме. Клеменс был увлечен этим иудаизмом. Домицилла, может быт, пошла дальше и заслужила имя христианки. Но, однако, не следует преувеличивать. Флавий Клеменс и Флавия Домицилла не были настоящими членами церкви Рима. Как и многие другие знатные римляне, они сознавали пустоту официального культа, недостаточность моральных законов, вытекающих из идолопоклонства, и отвратительное безобразие нравов и общества того времени. Очаровательность иудео-христианских идей подействовала на них.
Они видели в этих идеях жизнь будущего, но они не были положительными христианами. Далее мы увидим Флавию Домициллу действующей более, как римлянка, нежели как христианка, и не останавливающейся перед убийством тирана. Принятие консульства Клеменсом означало согласие на жертвоприношение и церемонии вполне языческие. Клеменс был вторым лицом в государстве. Он имел двух детей, которых Домициан предназначал себе в наследники и которым дал имена Веспасиана и Домициана. Воспитание детей Клеменса было поручено одному из наиболее приличных людей, всаднику Квинтилиану, которому Клеменс выхлопотал почетные знаки консульства. Квинтилиан с таким же ужасом относился к еврейским идеям, с каким он относился к идеям республиканским. Рядом с Гракхами, он помещал "автора иудейского суеверия" среди наиболее зловредных революционеров. Кого предполагал Квинтилиан: Моисея или Иисуса? Может быть, он и сам хорошо не знал этого. Выражение "иудейское суеверие" в то время еще охватывало евреев и христиан. Христиане не одни в те времена придерживались еврейского образа жизни, не употребляя обрезания. Многие из тех, кого привлекал закон Моисея, довольствовались только соблюдением субботы, Та же чистота жизни, то же отвращение к многобожию объединяли все эти маленькие: группы благочестивых людей, о которых поверхностные язычники говорили: "они ведут еврейский образ жизни". Если Клеменс и Домицилла были христианами, то очень неопределенными христианами. Публика могла заметить мало из того, что могло касаться обращения этих знаменитых лиц в христианство. Окружавший их веселый мир не знал хорошенько, чем они были: христианами или евреями. Подобные перемены сказывались только двумя путями: во-первых, плохо скрытым отвращением к национальной религии, уклонением от всех внешних обрядов, причем думали, что уклоняющиеся придерживаются тайного культа Бога неосязаемого, неизреченного; во-вторых, кажущейся беспечностью, полным пренебрежением обязанностями и почестями гражданской жизни, тесно связанными с идолопоклонством. Стремление к уединению, к тихой спокойной жизни; отвращение к театру, спектаклям и сценам жестокости, на каждом шагу встречавшимся в римской жизни; братские отношения с людьми низшего ранга, не имевшими в себе ничего военного, которых римляне презирали; удаление от общественных дел, казавшихся пустяками в глазах тех, которые верили в скорое пришествие Христа; мечтательность и отчужденность, - вот что римляне называли одним словом ignavia. Согласно духу времени, каждый должен был иметь столько самолюбия, сколько допускали его происхождение и состояние. Высокопоставленный человек, равнодушный к жизненной борьбе, избегающий проливать кровь, мягкий и гуманный, считался ленивым, опустившимся человеком, неспособным ни на какое дело. Нечестивец и трус служили ему кличками, которые в тогда еще энергичном обществе должны были рано или поздно погубить его.