Рэнни Карен. Как избежать соблазна

   Несносная женщина.
   И Грант переключил свое внимание на Арабеллу. Он подошел к ней, склонил голову, и толпа окружавших ее людей любезно расступилась.
   – Потанцуете со мной, Арабелла?
   Судя по ее виду, она готова была отказаться, однако все же подала ему руку.
   С несвойственным ему ощущением надвигающейся опасности Грант повел ее на середину зала.
   Доктор Эзра Фентон наблюдал, как танцует его дочь, не скрывая изумления. Граф касался ее руки, и она, как ни удивительно, позволяла ему это. Арабелла была похожа на ангела, и на лице у нее сияла самая настоящая улыбка. А чуть раньше он слышал, как она смеялась.
   Не впервые с тех пор, как граф сделал предложение, доктор подумал о своей дорогой жене. Если бы только она могла видеть изменения последних нескольких лет. Маленькая девочка, которая почти не говорила и боялась темноты, расцвела, превратившись в прекрасную молодую женщину, которая вскоре выйдет замуж за графа.
   Арабелла выглядела по-настоящему счастливой этим вечером. Разумеется, ведь она принцесса бала, очаровавшая чуть ли не всех молодых людей. Да и граф кажется довольным, хотя вообще-то это нелегко понять, потому что он редко улыбается.
   Как и Джиллиана. Как странно – эти двое на протяжении всего вечера находятся в разных частях бального зала, но выражения лиц у них почти одинаковые.
   Ему придется поговорить с Джиллианой. Она не должна забывать, кто она есть – просто компаньонка Арабеллы. Было время, когда она находилась на более высокой ступени общественной лестницы, но теперь это уже не так. Она компаньонка его дочери, а значит, лишь немногим выше, чем прислуга. Она должна сохранять дистанцию между собой и графом. И хотя вполне возможно, что она будет жить в Роузмуре до конца жизни, нельзя допустить, чтобы она вносила в семью разлад.
   Возможно, ему стоит подойти к своему будущему зятю. Идея имела свои положительные стороны, и все же в последний момент Фентон передумал. К Гранту Роберсону не подходят без приглашения. Даже сейчас, у него на балу, люди появляются, а потом вдруг исчезают, будто растворяются.
   Фентон считал, что у графа с Арабеллой очень много общего, если бы только они как следует пообщались, чтобы понять друг друга. Арабелла по-своему также одержима, как и Грант. Она тоже беззаветно предана науке. Возможно, этот брак сможет оказаться успешным.
   Доктор просиял, полагая себя самым счастливым человеком на свете. Он отыскал глазами графиню. Пребывая в трауре, она, однако, отодвинула в сторону свою скорбь, дабы устроить этот бал в честь Арабеллы. Фентон поймал ее взгляд, улыбнулся, кивнул и возликовал, когда она ответила на его улыбку чуть заметной своей.
   Лицо ее казалось слишком бледным, но, с другой стороны, она никогда не могла похвастаться румянцем. В остальном же это вполне здоровая женщина, чей возраст чуть больше, чем она готова признаться. Но фигура у нее по-прежнему великолепная.
   Фентон многие годы любил ее и все это время твердил себе, что глупо испытывать такое чувство к женщине, которая гораздо выше его по положению. Сейчас так хотелось хоть раз пригласить ее на танец. Но нет. Возможно, когда-нибудь, только не сегодня. Одного исполненного желания пока вполне достаточно.
   Доротея улыбнулась ему.
 
   – Нам с вами почти не удалось сегодня побеседовать, – сказал Грант, когда перерыв в музыке дал ему возможность говорить.
   Танец закончился, но он не отошел от Арабеллы. Почему так трудно разговаривать с ней и так невероятно легко говорить с Джиллианой?
   Когда он находился рядом с Арабеллой, его природная осторожность поднимала голову. Несмотря на увлеченность Арабеллы медициной и на ее любовь к врачеванию, она не была ни мягкой, ни добросердечной. Как ни старался, Грант не мог представить ее нежно прижимающей к груди ребенка.
   – А нам обязательно беседовать, ваше сиятельство? – спросила Арабелла. – Насколько я поняла, вас интересует не столько мое умение вести беседу, сколько моя способность к деторождению.
   Он воззрился на Арабеллу, не зная, как на это реагировать. И ведь она вовсе не пыталась шокировать его. В сущности, лицо ее выражало крайнюю скуку.
   Грант подозревал, что единственный способ пробудить ее любопытство или даже воодушевление – это привести ей какого-нибудь больного.
   – Вы прекрасно танцуете, – сказал он. Она не ответила на комплимент.
   – И вы сегодня очень красивы.
   – Все это результат уловок, – парировала она. – Немного румян, выщипанные брови, а затем меня затянули до такой степени, что мои формы едва ли можно назвать естественными. Не сомневаюсь, что это станет причиной ухудшения работы моего желудка.
   – Неужели все настолько плохо?
   Она нахмурилась.
   – Мне нравятся ваши волосы, особенно с вплетенными в них цветами, – продолжил Грант.
   – Это работа камеристки вашей матери. Она сказала, что я буду как Афродита. У меня же нет ни малейшего желания подражать какой-либо греческой богине, – пояснила Арабелла. – А уж если так необходимо кого-то копировать, то почему не Гиппократа?
   – Я полагаю, что Гиппократ был мужчиной, а камеристке хотелось, чтобы вы выглядели сегодня как женщина.
   Арабелла промолчала.
   – Как насчет еще одного танца, Арабелла?
   – Я бы не хотела, ваше сиятельство. Думаю, мне удалось избежать осуждения вашей матери, достигнув равновесия между моим долгом и терпением.
   Он поневоле улыбнулся такому ответу, ведь Арабелла, как он уже знал, терпеть не может бывать в обществе.
   – Мой брат Эндрю был таким же, – заметил Грант. – Он ненавидел какие бы то ни было светские сборища и, бывало, прятался в библиотеке.
   – В самом деле, ваше сиятельство?
   Она снова отдалилась от него. Ее интерес явно падает, когда разговор касается кого-то другого, а не ее. Или, может, он просто слишком суров, и Арабелла неловко себя чувствует с ним?
   – Вам удалось найти в Роузмуре пациентов, которые требуют ваших знаний и опыта? – Вот тема, которая придется ей по душе.
   – У сына садовника очень сильный порез на руке. Полагаю, он гноится, – сказала Арабелла. – Не знаю, удастся ли мне восстановить работу пальцев или придется ампутировать два из них.
   – О Боже, – потрясенно произнес Грант. – Надеюсь, в этом не будет необходимости.
   – Врач знает, что он должен делать, ваше сиятельство. Подробности его действий непрофессионалу трудно понять, как, впрочем, и вынести без крепких нервов.
   – Я обладаю не только достаточной степенью выдержки, Арабелла, но и некоторой долей сострадания. Марк должен зарабатывать на жизнь. Как он будет делать это без одной руки?
   – Но это лучше, чем если он умрет от заражения, ваше сиятельство.
   Она повернулась лицом к бальному залу, словно разглядывать танцующих было для нее интереснее, чем разговаривать с Грантом.
   Вопрос, которой он задал ей, был глупым, но он все равно спросил:
   – А вы считаете, что мы подойдем друг другу, Арабелла?
   Она взглянула на него:
   – Вы хотите знать мое мнение? Впервые за время этой авантюры кто-то интересуется моим мнением.
   – Значит, вот чем вы это считаете – авантюрой?
   – За неимением лучшего термина. А как бы вы назвали это, ваше сиятельство?
   Бедствием. Крахом. Катастрофой. Вслух он, разумеется, этого не сказал.
   Пока они стояли у стены зала, Арабелла постоянно дергала перчатки и отбрасывала локоны со щеки. Пышные рукава, очевидно, раздражали ее, потому что она то и дело подтягивала их кверху. Изучая свои книги или занимаясь лечением пациента, Арабелла была собранной и чувствовала себя в своей стихии. Сейчас же ей было явно не по себе.
   Грант мягко коснулся ее плеча, скользнув пальцами вдоль его изгиба успокаивающим прикосновением. Арабелла замерла.
   – Уберите руку, ваше сиятельство. Мы еще неженаты. Я еще не принадлежу вам.
   Грант не спешил подчиниться, и она шагнула в сторону.
   – Я не сделал вам ничего плохого, Арабелла. И не сделаю. Вы не должны меня бояться.
   Она отступила еще дальше от него, отказываясь принять и его слова, и его самого.
   – Вы станете графиней. Одно это уже должно принести вам некоторое утешение.
   Гранту хотелось успокоить ее, прогнать этот взгляд загнанного зверька с ее лица. Внезапно в ней появилось что-то невинное и почти детское, заставившее его вдруг осознать, что, видимо, он никогда не почувствует к ней страсти, но сумеет испытать желание защитить ее. И это может стать основой его брака, возможно, более крепкой, чем была у его родителей.
   – Я всего лишь хочу, чтобы вы оставили меня в покое.
   – Едва ли это звучит ободряюще для будущего мужа, Арабелла.
   Она промолчала, и тогда Грант спросил:
   – Вы хотите, чтобы я освободил вас от предстоящего брака, Арабелла?
   – Я не могу просить вас об этом, так как не хочу огорчить своего отца, – с явным сожалением сказала она. – Так что нам придется подойти друг другу, ваше сиятельство.
   – Тогда, может быть, следует воспользоваться отсрочкой.
   На ее лице отразилось явное облегчение.
   – Это было бы приемлемо, ваше сиятельство.
   – Приговоренный к смерти преступник мог бы выразить больше энтузиазма, Арабелла.
   – Я вообще не желаю выходить замуж, – заявила она. – Ни за кого.
   – По крайней мере, полагаю, я должен считать, что мне повезло находиться в такой хорошей компании.
   На ее вопросительный взгляд он улыбнулся.
   – Со всем остальным мужским полом.
   – Вы не понимаете, ваше сиятельство. Да и как вы можете?
   – Тогда, Бога ради, просветите меня.
   – Нет, – бросила она и резко отошла от него, обходя танцующих и протискиваясь среди гостей.
   Грант окинул взглядом бальный зал и постарался прогнать чувство облегчения, немедленно охватившее его с уходом Арабеллы. Он поискал глазами Джиллиану и нашел ее в другом конце зала. Очевидно, она старалась быть очаровательной и любезной и, похоже, чересчур преуспела в этом. Грант нахмурился, не обращая внимания на людей, собирающихся вокруг него. Если он подойдет прямо к ней, ей некуда будет спрятаться. Что она скажет, если он пригласит ее на танец? Быть может, ему даже удастся уговорить ее выйти на террасу, в лунную ночь. Кусты, деревья и цветы будут свидетелями их встречи, но только природа, потому что люди причиняют слишком много горя своими досужими домыслами и сплетнями.
   Вообще-то он не склонен к поэтике, несмотря на годы жизни в Италии. Но Джиллиана пробуждает в нем желание сочинять сонеты – о чем Грант никогда и не думал до недавнего времени. Сейчас же он жалел, что не играет на мандолине или каком-нибудь другом инструменте, который позволил бы ему петь Джиллиане серенады. Музыкой он смог бы заглушить смятение души, общаться с ней, не прибегая к словам. К несчастью, он не обладает таким и талантами, а музыке он вообще никогда не уделял времени.
   Зато он мог бы прочесть лекции на множество тем. Хотелось бы ей услышать его теорию магнетизма? Или познакомиться с его последней статьей, которая называется «О движении тепла и его значении для математической теории электричества»? Он мог бы показать ей электрический разряд, провести еще один опыт, чтобы продемонстрировать некоторые свои гипотезы, но какая женщина предпочтет это хоть малой толике романтизма?
   Возможно, это Джиллиана. Возможно, именно она, одна из всех знакомых ему женщин, поймет его. С ее самоиронией, с аурой печали, с наслоениями особенностей ее характера. Она – головоломка, она – загадка, и он разгадает ее, посвятив этому свою жизнь так же, как он посвятил ее изучению электричества.
   Пожалуй, это не слишком романтическое заявление, но у него нет права делать заявления другого рода.
   Он – граф Стрейтерн, последний в роду распутных мужчин, которые не делали тайны из своих склонностей. Последний в длинном ряду мужчин, которые использовали титул и положение, чтобы получить то, чего они желали. В ряду мужчин, которые были аристократами по рождению, но не совершили в жизни ничего мало-мальски полезного.
   Но он хотел быть другим. Грант всегда старался быть лучше своего отца. И сейчас ему было бы разумно помнить об этом, но он отнюдь не был уверен, что может быть разумным, когда дело касается Джиллианы.
   Что же в ней так пленяет его? Ее густые каштановые волосы уложены в очень простую, скромную прическу. Мягкие голубые глаза? Она, пожалуй, хорошенькая, но не больше. Но иногда она так смотрит на него, что он поневоле задается вопросом, не обладает ли она способностью заглянуть ему прямо в душу.
   Ну что за вздор!
   Джиллиана ничем не отличается от любой другой женщины из тех, кого он знал. Просто он одинок, вот и все, а брак с Арабеллой Фентон внезапно перестал его устраивать. И ведет он себя не лучше, чем любой из его предков, кроме, конечно, его отца, чьи грехи уж слишком велики.
   И все же, когда Джиллиана улыбнулась. Гранту тоже захотелось ответить ей улыбкой.
   Джиллиана оживленно болтала с обступившими ее молодыми людьми. Зачем она это делает? Его мать сама позаботится о том, чтобы все шло без сучка без задоринки. Джиллиане нет нужды любезничать со всеми этими молодыми повесами.
   Но почему она не танцует? И почему он испытывает от этого такое невероятное удовлетворение?
   Эта ночь никогда не кончится.
   Вот теперь один из его молодых соседей беседуете Джиллианой и при этом стоит чересчур близко. Ну с чего этот Бартон тратит так много времени на бедную компаньонку? Всем известно, что ему нужна богатая жена. Наверное, следует предупредить Джиллиану, чтобы она не выставляла себя на посмешище, так любезничая с мужчиной.
   А у него есть дела и поважнее, чем стоять здесь, на виду у всех, расточать любезности и прятать раздражение. Повернувшись, Грант покинул бальный зал, пока эмоции окончательно не взяли над ним верх.

Глава 12

   Грант спустился к озеру, обошел его и, стоя на другой стороне, устремил взгляд на дворец. В лунном свете статуи, расположенные вдоль колоннады, были похожи на людей в римских одеждах, тайно собирающихся здесь, когда нет свидетелей их встречи. Они, казалось, ревностно охраняли здание, словно внутри шел пир и участники его не хотели, чтобы кто-то из людей стал очевидцем их ночного кутежа.
   Когда Грант был ребенком, он боялся этого здания, тем более что отец велел, чтобы он никогда к нему не приближался. Позже, уже зная, что происходило в этих стенах, он стал испытывать к нему отвращение. Но двадцать лет пустоты снова сделали его просто зданием, и хотя воспоминания о его прошлом сохранились, теперь это было всего лишь сооружение, которое построил его предок, а Грант использовал, потому что оно было удобным.
   В лунном свете и тишине, под отдаленные звуки музыки, доносящейся из Роузмура, дворец казался почти волшебным местом.
   Господи, ну что это на него сегодня нашло?
   Впервые за долгое время Грант был удовлетворен своей жизнью, своим выбором и своими решениями. Он тосковал по Эндрю и Джеймсу. Своими шуточками и поддразниваниями братья умели прогнать его мрачное настроение.
   Грант вдруг обнаружил, что направляется к часовне Роузмура.
   Двадцать пять лет назад отец задумал построить здание, которое бы соперничало с Версалем, и потребовалось немало времени и труда архитектора и бригады строителей, чтобы воплотить его мечту в жизнь. Часовня являлась примером крайнего излишества позолоты и мрамора. Потолок был расписан библейскими сценами. Стены от пола до потолка украшены цветными витражами, алтарь сверкал позолотой, и огромный золотой крест лежал посреди белоснежного кружевного покрывала. Сотни работников день и ночь в течение десяти лет трудились в поте лица, вырезая горгулий на крышу и витиеватую резьбу, тянущуюся от земли до башенок. Огромные львы, больше чем в человеческий рост, восседали у двери, словно напоминая каждому входящему верующему о величии рода, происходящего от английской знати, которая сделала Шотландию своим домом.
   Несколько мгновений Грант постоял в конце прохода, слишком хорошо помня обстоятельства своего последнего визита: похороны Джеймса. С тех пор он не бывал здесь и понимал почему.
   Печаль витала в воздухе, словно заключительные аккорды гимна. Грант ощущал еще не полностью исчезнувший запах множества цветов, сладковатого ладана и свечного воска.
   Он медленно направился к алтарю. Поднялся на пять ступенек, затем повернулся лицом к пустым скамьям и начал зажигать свечи: вначале на алтаре, потом, спустившись по ступенькам, на кованых железных подставках по всей часовне.
   Пройдя к последнему ряду, он сел, устремив взгляд на алтарь.
   Почему человек полагает, что Господь присутствует лишь в священных обителях? Разве нельзя почувствовать божественное присутствие и в других местах: в лесу, в заброшенном коттедже в горной долине, на вершине ближайшего холма? Неужели Роберсоны пытались запереть Бога в этом месте, дабы выторговать себе прощение за свои прегрешения?
   Бог Шотландии слишком свободолюбив и неистов, чтобы удержать его.
   «Чересчур заумно, брат».
   Грант почти слышал поддразнивающий голос Джеймса. Проклятие, как ему не хватает его. И Эндрю тоже.
   Внезапно Гранту захотелось, чтобы призраки существовали, чтобы его братья стали духами. Тогда, быть может, ему удалось бы убедить их поговорить с ним, дать ему совет, сказать, что ему делать, чтобы отомстить за их смерть и разгадать тайну их убийства.
   Но ничто не нарушило окружавшую его тишину.
   Слезы – это для женщин, для детей. Его страдания не нуждаются в физическом выражении. Они тут, в его воспоминаниях, в воображаемом голосе, эхом звучащем в безмолвной часовне.
   Это место слишком велико, чтобы принадлежать одному родовому поместью, даже такому огромному, как Роузмур. Возможно, часовня была входной платой Раналда Роберсона в рай. Можно ли подкупить Бога? И стал бы он отмывать эту грязную душу?
   Грант сомневался в этом. Грехи его отца слишком велики, чтобы их можно было так легко простить.
   Он поднял взгляд к потолку, где трепетали флаги. Даже в своем акте раскаяния его отец не мог хоть немного не похвастаться. Ни у кого не должно было возникнуть сомнений, что это место занято графом Стрейтерном.
   – Джеймс.
   Голос Гранта очень четко разнесся по часовне и вернулся к нему, эхом отозвавшись от каменных стен и мраморных колонн. Джеймса здесь нет, и осознание этого причиняло Гранту боль. Эндрю. На этот раз он не стал произносить имя брата вслух. Это слишком мучительно.
   Зачем, черт побери, он здесь? Что он надеялся получить? Немного покоя, быть может? Отпущения грехов? Ни того, ни другого не найти в пустой часовне.
   «Оставь ее в покое».
   Эта мысль была настолько сильна, что показалась ему произнесенным приказом. Грант сидел, не шелохнувшись, понимая, что голос, который он слышал, не Божий, а ею собственный, идущий из сознания. Была бы Джиллиана счастлива узнать, что он порицает себя за свой интерес к ней? Или, наоборот, пришла бы в ужас, узнав, что он вообще думает о ней?
   Такая навязчивая идея неразумна, она граничит с безумием. Его путь определен, твердо установленный и неизменный. Он граф Стрейтерн – этого Грант не забывал и в Италии. Титул, который сейчас слишком тяжело давит ему на плечи.
 
   Доктор Фентон неожиданно появился рядом с Джиллианой, учтиво кивнув нескольким гостям. Выражение его лица, однако, заметно изменилось, когда он повернулся к ней.
   – Думаю, моя дорогая, что тебе пора уходить. Не стоит злоупотреблять гостеприимством.
   «Ты, в конце концов, всего лишь компаньонка». Слова, которые не было нужды произносить. Джиллиана взяла шаль.
   – Должна ли я пожелать доброй ночи нашим хозяевам, сэр? – спросила она, надеясь, что голос ее звучит достаточно смиренно для доктора Фен гона.
   – В этом нет необходимости, Джиллиана. – Доктор нахмурился. – Ты не должна фамильярничать с графом. Все, что тебе потребуется сказать ему, может быть передано через Арабеллу или меня.
   Джиллиана подчеркнуто медленно накинула шаль на плечи.
   – Я только попрощаюсь с Арабеллой, – сказала она.
   – Не думаю, что Арабелла заметит твое отсутствие. – Доктор улыбнулся улыбкой любящего родителя, гордящегося успехом своей дочери.
   – Хорошо, сэр. Желаю вам доброй ночи.
   Джиллиана повернулась, спеша поскорее покинуть бал.
   Вряд ли Арабелла заметит ее уход, да и кто-то другой, впрочем, тоже. Единственным человеком в коридоре был лакей, поставленный наверху лестницы, и он постарался не встречаться с ней взглядом, когда она кивнула ему и стала спускаться по лестнице. Неужели он подумал, что стал свидетелем тайного свидания? Она не собирается ни с кем встречаться – пытается лишь убежать от себя.
   В поисках неведомого убежища Джиллиана вышла через парадную дверь в ночь. Повернув налево, зашагала по гравийной подъездной дорожке в конец главного здания. Ступив на тропу, она осознала, куда направляется – в часовню. Общение с Богом, возможно, как раз то, что ей сейчас нужно. Во всяком случае, это уж точно удержит ее от греховных мыслей.
   Арочная дверь часовни, освещенная с двух сторон газовыми лампами, слегка заскрипела, когда она открыла ее.
   Кто-то зажег свечи на алтаре. Круг света освещал золотой иконостас и белоснежную ткань, окаймленную кружевом.
   Темные витражи цветного стекла занимали большую часть стены с восточной стороны часовни. Днем, вероятно, часовня купалась в разноцветных бликах света. Джиллиана не ходила на воскресную службу, но была наслышана о великолепии здания. Даже на Арабеллу оно произвело впечатление.
   Она не видела его, пока не прошла полпути до алтаря. Сидя за массивной мраморной колонной, он казался человеком, намеренно ищущим уединения. Дрогнувшими руками Джиллиана стиснула шаль. Она не знала, идти ей дальше или остановиться; заговорить или молчать. Грант сам заговорил голосом, который был едва ли громче шепота:
   – Это снова вы, мисс Камерон?
   Мгновение Джиллиана колебалась – слова доктора Фентона отчетливо звучали у нее в голове. Будь она умнее, сразу покинула бы часовню. Вернулась бы в Роузмур, заперлась в своей комнате и молилась бы о том, чтобы Всевышний вмешался и избавил ее от этого влечения.
   Но Джиллиана не сделала этого – она повернулась на звук его голоса.
   – Да, ваше сиятельство. Простите мое вторжение.
   – Есть ли в Роузмуре место, которое было бы запретным для вас? Не желаете ли осмотреть винный погреб? Или старую темницу? Считается, что в ней водятся привидения, и я не сомневаюсь, что вас она приведет в восторг.
   Уязвленная, она парировала в тон ему:
   – Если есть такие места, где мне не следует бывать, ваше сиятельство, пожалуйста, назовите их. Я не знала, что вторгаюсь в вашу лабораторию. Теперь, оказывается, и в часовню мне вход воспрещен? – Она оглядела просторное помещение. – Она предназначена лишь для графов? Разве Господь не един для всех? Или Роберсоны претендуют на особые отношения с Всевышним?
   – Напротив, мисс Камерон, – последовал сухой ответ Гранта, – мы не питаем большой любви к Богу. Как и Бог, очевидно, не питает особой любви к нам.
   Была в его тоне такая печаль, что Джиллиане пришло в голову, что он, возможно, здесь по той же причине, что и она, – в поисках какого-то утешения.
   Она повернулась и, не говоря ни слова, направилась к двери.
   – По ком вы скорбите?
   Вопрос заставил ее замереть.
   – Я уже спрашивал вас об этом, помните?
   Не оборачиваясь, она ответила:
   – Почему вы решили, что я по ком-то скорблю, ваше сиятельство?
   – Во-первых, ваш ответ был очень уклончивым, – сказал он. – И еще я заметил печаль в ваших глазах, мисс Камерон.
   – То же самое я могла бы отнести и к вам, – проговорила она.
   – Значит, у нас с вами много общего, не так ли? Мы оба избегаем веселья, чтобы оплакивать тех, кого с нами нет.
   Джиллиана сделала еще несколько шагов и остановилась.
   – Я не знала, что вы ушли с бала.
   – Я почувствовал себя странно одиноким среди всех этих людей. С вами когда-нибудь такое бывает, мисс Камерон?
   – Да, – просто ответила она.
   – Почему-то сегодня я скучаю по своим братьям больше, чем в тот день, когда они умерли. Это странно?
   – Нет, – отозвалась она. – Чем больше вы сознаете, что человека, которого вы любите, уже никогда не вернуть, тем большую боль испытываете Смерть необратима, и понять это, кажется, труднее всего.
   – Вы компаньонка моей невесты, мисс Камерон. Когда же вы успели стать такой мудрой?
   – Если б я была мудрой, ваше сиятельство, то не находилась бы сейчас здесь, с вами.
   Он удивил ее, рассмеявшись. Это был сухой, хриплый смех, который заставил ее задуматься, когда ему в последний раз было действительно весело.
   – Значит, вы считаете общение со мной проявлением глупости? – спросил Грант.
   Это был опасный вопрос. Разумеется, ей не следует быть здесь с ним, и, судя по его взгляду, ему это прекрасно известно. Легкая улыбка играла в уголках ею губ, и он быт соблазнителен, как сам грех.
   – Вы избегали меня на балу, мисс Камерон. Почему?
   – Я сочла это благоразумным.
   – А вы всегда поступаете благоразумно? – спросил он.
   Увы, она не всегда была образцом сдержанности, но последние два года усердно трудилась в этом направлении. И вот сейчас Грант, казалось, манил ее в запретные места своими вопросами и побуждал сказать то, что она на самом деле думает. В этот момент Джиллиана не чувствовала себя ни мудрой, ни благоразумной.
   – Я пытаюсь, ваше сиятельство.
   Он жестом указал ей на скамью. Видя, что она колеблется, Грант улыбнулся.