Когда он сумел разлепить глаза, в комнату пробивался свет. Утро. Он жив, и, кажется, сохранил рассудок и память. Хотя был более чем близок к тому, чтобы лишиться их. Но…Дагмар?
«Заклинаю вас… не будите и не тревожьте возлюбленной моей, доколе ей угодно…»
Она не спала. Сидела у окна, приоткрыв ставню – отсюда и свет – в длинной, до пят, рубахе, с неприбранными волосами.
– Дагмар?
Она обернулась, и при виде ее лица Джаред невольно приподнялся. Оно не казалось более блеклым, непрорисованным, словно бы к нему разом вернулись насильственно отнятые краски. И по лицу ее текли слезы.
Теперь все зависело от того, что она скажет.
– Они отрубили ему голову, – глухо произнесла она. – Я любила его, а они его убили…
– Кого?
– Эйнара… Вальграма… – Дагмар захлебнулась рыданиями.
Мужчина, уходящий от нее в ночь, туда, где ждет его изготовившееся к последней битве войско… Следовало догадаться раньше. Но любовь и жалость ослепили его. Джаред догадывался, что тот, кого Дагмар любила в прошлой жизни, погиб. Теперь она об этом вспомнила. Но это может быть, не худшее. Он встал.
– Дагмар, ты знаешь, кто ты? И кто я?
– Я знаю … и тебя, и Диниша, и актеров… и все, что было раньше… Я только вспоминаю то, что было тогда… Господи, зачем, зачем!
Она была близка к истерике. Джаред поспешно налил в кружку воды и протянул ей. Дагмар выпила – давясь. руки ее дрожали и зубы стучали о край кружки.
– Ты хотела вспомнить.
– Да, хотела. – Она откинула голову назад, для того, чтобы слезы потекли вспять – словно это могло снова повернуть воспоминания. – Не надо было меня слушать… Для чего ты сделал это со мной?
Он не сказал: «Я хотел, как лучше». Это не просто было недостойно и мучительно. Джаред по опыту знал, что подобный тон недопустим между лекарем и больным. А Дагмар была сейчас его пациенткой.
Он взял ее за плечи и отвел в постель. Закутал в одеяло.
– Расскажи мне все. Расскажи, и тебе станет легче. Обещаю тебе. Только не молчи.
– Не знаю… как может стать легче.
– Для начала скажи мне, кто ты.
– Дагмар… Стиркхьорт… Я считала, что Дагмар – придуманное имя… а оно – настоящее. Мы жили в Вальграме….в городе Вальграме…и Эйнара я знала с детства…я всегда любила его, наверное, с рождения… а он не замечал, он был много старше… и мне бы никто не разрешил помыслить о нем… Он был незнатен, а мы хоть и обеднели, от первых эрдских ярлов… отец всегда твердил об этом. Потом Эйнар уехал в Эрденон служить герцогу. А потом начался мятеж, и он вернулся. Теперь на него у нас смотрели по-другому – он был спаситель города…и теперь, когда я выросла, он меня заметил. – Она то ли усмехнулась, то ли всхлипнула. – Родители мои уже умерли, я жила под опекой дяди, но они с теткой не мешали мне видеться с Эйнаром… им это даже было лестно… Но ему нужно было выступать против мятежников. А я…я не хотела оставаться вдали от него. И когда он позвал, я убежала из дома. Мы хотели пожениться… но не успели.
Она умолкла. Джаред спросил:
– Почему Вальграм предал герцога?
– Он не предавал! – Дагмар произнесла это с такой силой убеждения, что Джаред поверил – дело не только в слепой преданности влюбленной женщины. – Этого никогда не было, слышишь? Он воевал за герцога. К нему должно было подойти союзное войско принца Раднора. Но его не было. И Эйнар со своими людьми разбил мятежников. Это была долгая и жестокая битва, но он победил. Потом подошел принц Раднор со своим войском. А потом… – Дагмар вновь осеклась, но заговорила вновь без принуждения. – Я не знаю точно, что случилось. Меня там не было. Я оставалась в деревне, где был наш лагерь. А Эйнар поехал в ставку принца…и мне сказали, что его схватили и казнили. И убили тех, кто был с ним – Гудлейфа Дагнальда, Леода из Камби …и других.
– Но за что? Почему?
– Не знаю, – повторила Дагмар. – Я не поверила. Потом солдаты ворвались в деревню… и началась резня. Марикен убили (Джаред не спросил, кто такая Марикен, но вспомнил женщину, мелькавшую в снах Дагмар). А меня спас Тодд…
– Тодд?
– Писарь…и вестовой…он все время был на подхвате при военачальниках…и к принцу с ними тоже поехал… Но успел сбежать, когда их убивали. Он спрятал меня в погребе, а ночью мы выбрались через земляной лаз…
– А дальше?
– Дальше… я хотела вернуться домой, но узнала, что город захвачен… и казнены все, кто поддерживал Вальграма… его теперь объявили главным мятежником. У меня больше не было ни дома, ни родных. – Она села, кутаясь в одеяло. Глаза ее жутко блестели. – Знаешь, из-за чего я больше всего убивалась тогда? Не по родственникам, которые умерли из-за меня… и даже не по Вальграму, которого я любила так, что забыла все на свете. Я, дура, обливалась слезами из-за того, что не успела его узнать… не спала с ним. У него просто не было на это времени.
Джаред молчал.
– Тодд не оставил меня… мы брели вместе, он добывал еду…и он сказал мне, что знает человека, способного мне помочь. Если я соглашусь на его условия, он заберет у меня память о Вальграме. Я стану свободна. А я… я умирала от горя. И согласилась. Мы пришли в какую-то деревню… я почти ничего не соображала от слез…наверное, это было почти умопомешательство. Там был этот человек… Тодд, похоже, давно знал его. Они долго говорили… я не слушала о чем. Потом этот…Тодд называл его «магистр»… Он сказал, что заберет у меня воспоминания, если я исполню один ритуал. Но провести его может только чистая девушка. И, если я лгу о своей невинности, и была любовницей Вальграма или другого мужчины, то меня постигнет мучительная смерть. А если я невинна, то останусь в живых. Мне кажется, ему было все равно – умру я или выживу. Мне тоже. – Она прикрыла глаза. – О том, что было дальше, я не помню. Только тьма… я стала приходить в себя на дороге.. .не сразу… может быть, какое-то время я действительно была безумна – пока не встретила «Детей вдовы» и Диниша. – Дагмар откинулась на подушку, из-под ее сомкнутых ресниц новь потекли слезы.
– Успокойся… все кончилось…теперь все хорошо.
– Ничего не хорошо… и не будет хорошо. Он умер, ты слышишь, – умер!
Джаред понимал, что говорит она не о Динише.
– Дагмар, это было шесть лет назад.
– Это было вчера, – отрезала она. И это была не истерика. Дагмар говорила твердо, осознанно. – Боже мой, я лишь сейчас поняла, что совершила. Убогая дура, со своими щенячьими горестями, о своих страданиях только и думала… и, чтоб избавиться от них, предала его память. Его все считают предателем. Те, кто мог защитить его имя, мертвы. А я, я… Год за годом Эйнара Вальграма поливали грязью по всей империи, а мне было наплевать. Я забыла о нем. Я кривлялась на площадях и валялась по постелям комедиантов и бродяг!
Джаред вскочил, сжав кулаки. Он должен был ее ударить. Но не смог. Отвернулся.
– Прости, – сказала она ему в спину. – Я не хотела этого говорить. Но мне плохо… слишком больно. И ты не виноват. И Диниш…Я виновата, одна я.
Джаред снова сел рядом с ней. Ей тяжело…а ему? Все кошмарные видения этой ночи… признание Дагмар …эти заклинания о любви к другому, давно умершему… У него даже не достало сил сказать, что он знает имя истинного виновника ее страданий. Может быть, позже…
Дагмар дотронулась до его руки
– И прости за то, что я попрекнула тебя. Ты правильно сделал, что вернул мне память. Теперь я знаю, что мне делать. Я должна очистить его имя. Пойду к герцогу…
– Если то, что ты рассказала – правда, а я тебе верю – герцогу она давно известна. По причинам, которых мы не знаем, Тирни Йосселинг предпочел пожертвовать своим полководцем.
Он ожидал взрыва отчаяния, но Дагмар решительно обернулась к нему.
– Тогда я поеду в Тримейн. Твоя сестра… она связана с наследным принцем, правда?
– Да. Я не знал, что ты обращаешь внимание на наши разговоры.
– Тогда не обращала. Но теперь мне многое стало ясно. Я понимаю, что просто так к императору меня не допустят. Однако, если Бессейра согласится мне помочь…
– Она, вероятно, согласится, но…
– Прошу тебя, помоги мне отыскать Бессейру. Я добьюсь того, чтобы справедливость была восстановлена! Помоги мне, и я больше никогда тебя ни о чем не попрошу!
– …но что потом? Добьешься ты оправдания Вальграма или нет – он умер, Дагмар. И что потом? С моста вниз головой или в монастырь?
– Нет, клянусь тебе, что этого не будет. Только поедем, поедем скорее, или я отправлюсь в Тримейн одна!
– Дагмар, в Тримейне, возможно, смута, и неизвестно, кто возьмет верх. Но даже если там все благополучно, нам нельзя сейчас ехать. Весна только началась, дороги развезет. И вскорости вскроется лед на реках.
– Это неважно.
Джаред видел – для нее это в самом деле неважно.
– И еще Масленица. Матфре ни за что тебя не отпустит.
– С Матфре я сама поговорю… И все равно, я не могу сейчас играть.
С этим Джаред не мог не согласиться.
– Но зачем так спешить? После всех минувших лет лишний месяц ничего не изменит.
– Наверное. Но мне страшно жить с этим грузом предательства. Шесть лет назад я была безмозглой девчонкой. Теперь – я женщина, и понимаю, на что иду. И я обязана это сделать. Обязана. Может быть, Вальграму уже ничего не нужно. Но это нужно мне.
– Хорошо. Но помни, что ты поклялась. После того, что ты исполнишь свой долг перед умершим, ты свободна для новой любви.
6. Тримейн.
– Где Джаред? – спросил Лабрайд, едва Бессейра вошла в кабинет. – Я был уверен, что он появится вслед за вами. Но вот уже которую неделю о нем ни слуха.
– Не беспокойся о нем. Вряд ли он вообще выехал из Эрденона. Во всяком случае, таких намерений не выказывал.
– Но я же сказал – возвращайтесь немедленно!
– Я думала, речь идет о наследнике.
– О нем, конечно, тоже. И я благодарен тебе за то, что ты сделала. Наверное, мне следовало встретить тебя добрее и говорить мягче. Но нам нельзя расслабляться. Боюсь, что настоящие испытания еще и не начинались.
Бессейра уселась в кресло, сложив руки на коленях.
– И что стряслось с Джаредом? – продолжал Лабрайд. – Какого черта он там застрял? Уверял меня, что не чувствует себя северянином, а сам бегает в Эрд, точно кот к сметане. И сидит в Эрденоне, когда нужен здесь! Он, что, затевает собственную интригу?
Бессейра помедлила с ответом, словно взвешивая, сказать ли, что ей известно. Наконец решилась.
– Нет. А насчет кота к сметане – это близко к истине. Он там влюбился.
– Вот как? И кто счастливая избранница, тебе известно?
– Да. Она комедиантка из бродячей труппы.
– Это что-то новое, – проворчал Лабрайд. – До сих пор он предпочитал швей и служанок. Желательно с большим… хм…опытом. Сразу видно несостоявшегося монаха. Ну, это наверняка скоро кончится.
– Оставь ты его в покое. Кончится, не кончится – это его дело.
– Это наше общее дело. Тебя же любовные интриги не заставляют забыть о том, что важно для всех.
– Ты так во мне уверен?
– Пока что ты не давала повода в себе усомниться.
– Это хорошо. – неопределенно отозвалась Бессейра
– Но ты, пожалуй, права. Мы слишком много говорили о Джареде. Хотя со времени твоего возвращения нам еще не удавалась как следует побеседовать обо всем остальном.
– Теперь времени будет навалом. Мы решили, что до того, как соберется парламент, Бесс из Финнауна должна исчезнуть из дворца. Я к тебе и шла, чтоб об этом сообщить. Сейчас нам нужно представить Норберта в наилучшем свете, и удаление развратной южанки будет очень кстати.
– Пожалуй… Это и для тебя безопаснее будет. Доктор Поссар заболел как-то очень ко времени, и не успел предпринять мер…
– А он действительно болен? Это не ловушка?
– Нет. Я проверил. У него воспаление мозга, он не покидает дома. К сожалению, от этой болезни не всегда умирают. Но у нас появилось время для нового хода… Но вернемся к наследнику. Поскольку он сейчас проводит в Новом Дворце не меньше времени, чем в Старом, как ты собираешься поддерживать с ним связь?
– Через Исдигерда. Он пока остается при своей должности.
– Брат Эльфледы? Она тоже здесь замешана?
– Более чем.
– По правде сказать, когда я узнал от графа Несского, что она делает все, дабы скрыть болезнь императора, я начал задумываться, не была ли ты права, подозревая ее в злоумышлениях. Разумеется, в конечном счете, это было нам на руку…
– Так вот – это ты был прав, а я ошибалась. Конечно, она все скрывала. А что ей было делать? Приступ случился с императором, когда он был с ней в самом пикантном положении. Хорошо еще, она не совсем потеряла голову…а может, заранее запаслась медицинскими познаниями…Короче, она сделала все, чтобы вести не выбрались из опочивальни. Кое что просочилось – мы же узнали… но она к тому времени успела выслать гонца, с которым мы, к счастью, в дороге не разминулись. Я обогнала остальных, прискакала в город, и мы с ней позаботились о том, чтобы к возвращению Норберта ворота были открыты.
– С чего вдруг такая заботливость?
– Вынужденная. Норберт – при определенных обстоятельствах – не казнил бы ее за убийство отца. Или покушение на убийство. А Раднор может… К тому же, она к нему, похоже, привязана.
– К кому?
– К императору. Сейчас ему лучше. Он может ходить, опираясь на палку, и говорит довольно членораздельно. Но даже льстецам понятно, что прежним он уже не будет. И женщина ему понадобится разве что в качестве сиделки. Но Эльфледа готова согласиться и на это…
– И что?
– Норберт не позволил. Все по тем же причинам. Блудница изгоняется из дворца… и все такое. Горожане в восторге. Подобные приемы всегда имеют успех. Исдигерд тоже лишится своей должности, как и другие родственники фаворитки, хотя они об этом еще не подозревают. Она в семье самая умная, все поняла и согласилась. Тем более, что наследник не собирается отбирать у нее то, что подарил император – как ценности, так и недвижимость.
– Что ж, довольно разумно. Он сам додумался, или ты посоветовала?
– Сам, сам. В решительный момент он хорошо соображает.
– И он в самом деле собирается созвать парламент, или это очередная уловка?
– Это необходимость.
– Но парламент в Тримейне не собирался более шестидесяти лет, с тех пор как был разогнан Освальдом Кротким. Это не Карниона, где парламент заседает постоянно.
– И все же, по закону, только парламент может утвердить правителя, на время малолетства или болезни императора…
– Регентство?
– Здесь не любят это слово… Тем более в данном случае оно неприменимо. Йорг-Норберт – законный наследник, он не просто родственник императора, каким может быть регент. Но – это, пожалуй, главное: нынешний парламент будет не тот, что в прошлом веке. Он созывается по примеру карнионского…
– То есть, представлена будет не только знать, но и горожане? Однако именно попытка провести подобную реформу вызвала мятеж баронов бывшего королевского домена, из-за чего император Освальд парламент и разогнал.
– Теперь другие времена. Города и горожане набрали силу не только в Карнионе. Те из владетелей, кто поумнее, это учитывают. Церковь тоже получит свой кусок, и, можешь мне поверить, это будет жирный кусок – хватит и князьям церкви, и монастырям, и орденам.
– Святой Трибунал этим не подкупишь. Он стоит совершенно особо, и, как ни кощунственно это звучит, его служители, судя по всему, мыслят себя не внутри Церкви, но над нею.
– Поэтому Норберту и важно, чтоб его признали правителем как можно скорее. И еще Раднор…
– У вас есть о нем известия?
– Он все еще в своих владениях. И туда же, едва Норберт успел прибыть в Тримейн, поскакали Жерон-и-Нивель с Гвернинаком. Это меня и смущает. А отправиться вслед за ними….
– Не стоит. Я посылал в те края Девлина. Подняться в высшие сферы, подобно тебе, он не может, но ему и опасностей там грозит меньше. И то, что он рассказал, меня несколько смущает. Узнав о болезни дяди, Раднор принялся скликать вассалов. И лично не поленился съездить в Тернберг, где держал речь о своих правах на престол.
– Там стоит императорский гарнизон, верно? Это плохо, очень плохо.
– Да, впору было ожидать, что верные люди Раднор поднимутся, солдаты из крепости Тернберга перейдут на их сторону. И сокрушитель Эрдского мятежа сам встанет во главе мятежников. Так бы и случилось, но Раднор дальше Тернберга не двинулся. Он вернулся к себе. Причина – обильные снегопады, метели, выступить невозможно. И все. Пошла неделя за неделей, верные вассалы принялись потихоньку разъезжаться. Девлин не мог более ждать, и двинулся в Тримейн.
– Ему-то ни метели, ни распутица не помешали… Странно все это. Ты, правда, не вмешивался?
– Рад бы присвоить заслугу. Но тебе я никогда не лгу. Раднор как будто чего-то выжидает.
– Он ждет… а доктор Поссар болен?
Они посмотрели друг на друга. Потом Лабрайд сказал:
– По крайней мере, мы выиграли время. И у нас есть союзник, который не знает, что он наш союзник.
– Да, ради того, чтобы увидеть дочь императрицей, Тирни Йосселинг, пожалуй, согласится сменить hommage plain на hommage lige.
– Южное дворянство, безусловно, поддержит кронпринца. И Кайрел ап Тангвен… ты говоришь, он согласился? – Поскольку ее молчание могло служить положительным ответом, Лабрайд продолжал. – Так вам с Джаредом не удалось раскусить этого человека? Ни Дар, ни обычная наблюдательность не помогли. Посему не стоит обольщаться насчет нашей неизменной удачливости.
– Не стоит. – Бессейра встала, и подошла к окну. Но сейчас за ним была не синяя ночь зимнего Эрденона, еловые ветви и фонари, а серая гладь реки, лодки перевозчиков и темная громада Старого Дворца. – Вот зима уже прошла, – пробормотала она, – дождь миновал, перестал…
– О чем ты? Не было никакого дождя.
– Это я так… Вспомнилось. Извини, что отвлеклась. Итак, парламент…
* * *
Парламент собрался в первый понедельник апреля. Как и в прошлом веке, он заседал в большом зале Дворца правосудия, который ради такого случая спешно отремонтировали. Сейчас по новым статутам, утвержденным Малым императорским советом, и Яном-Ульрихом лично, из трехсот представителей почти половину составляли горожане – купцы, финансисты, представители наиболее древних и почтенных цехов. В благородном сословии преобладали нетитулованные дворяне, носящие рыцарское звание. И так же среди церковных представителей большинство состояло из настоятелей монастырей. И парламент, не без некоторых дебатов, выслушав предложение канцлера, признал принца Йорга-Норберта правителем на время болезни императора Яна-Ульриха, а также – уже без ограничения времени, главой Малого совета.
На следующий день в Новый Дворец потянулись дворяне, стремившиеся засвидетельствовать правителю верность. Среди тех, кто первыми принес присягу, были глава Карнионского нобилитата Фаррел ап Бладуд, граф Нессы, и представитель герцога Эрдского Арвид Гормундинг. Никаких праздников за этим не воспоследовало. Правитель сразу дал понять, что пока император болен, пошлые увеселение неуместны. Помимо сыновней почтительности, причиной было не лучшее состояние, в котором Норберт обнаружил казну, но это обстоятельство он афишировать не собирался. Разумеется, сетованиям по поводу упадка куртуазности в Тримейне, и тому, что грядет мрачное царствование скупердяя и святоши, не было конца. Но бюргерам, никогда не участвовавшим в придворных увеселениях, и крякавшим в досаде, что налоги тратятся на этакие расточительные лупости, нововведения пришлись весьма по сердцу. Добродетельные их супруги с плотоядным удовольствием потирали ручки, пухлые – или костлявые, кому как повезет, услышав об изгнании «дворцовых шлюх». С немалой благосклонностью взглянула в сторону молодого правителя и церковь, указуя с амвона на заботу его о своей душе, как на благой пример для паствы. А благородные, но безземельные и голодные рыцари, вместо того, чтобы взывать к оружию, поскольку попрано все самое святое, переговаривались о каких-то грядущих денежных и земельных пожалованиях.
Так обстояли дела, пока у Рыночных ворот Тримейна не объявился принц Раднор.
Прискакал он не слишком ранним утром, заночевав перед тем в одном из императорских охотничьих домов, и появление его не стало для правителя неожиданностью – на дорогах были расставлены дозоры.
Сопровождали его вассалы, свита – все вооруженные – человек до полутораста. Ну, и разумеется, верные друзья – те, что бросились за ним, узнав о созыве парламента. Ночью они успели выпить все вино и пиво, что имелось в погребах имения, и вообще погулять, как полагается благородным господам на отдыхе от ратных дел. И сейчас они были полны воодушевления и готовы действовать. Но в город их впустили не сразу, отговариваясь какими-то нелепыми причинами – отсутствием разрешения правителя и тому подобной чушью. Раднор, выйдя из себя, орал, что никакого правителя он не знает и знать не желает, выше него здесь только его величество император, и никто принцу императорского дома указывать не смеет. И если его немедленно не пропустят, он со своими отважными воинами сметет этот поганый город с лица земли, будь против каждого из них хоть целая тыща. Стражники на стенах слушали, не вступая в пререкания. Денек выдался тусклый, словно не весна, а осень, земля и небо равно сочились сыростью. Временами накрапывал дождь. Кони фыркали, а всадники тихо зверели. Было зябко, в животах урчало, хотелось похмелиться.
Наконец, когда принц приступил к перечислению того, что он сделает с мамашами, сестрами и дочерьми присутствующих стражников, после того, как собственноручно оторвет им каждому руки и ноги, ворота открылись, и Раднор со свитою беспрепятственно въехали в Тримейн, и поскакали к Новому Дворцу. На этом беспрепятственность закончилась. Во дворец принца не пустили. Было сказано, что его величество Ян-Ульрих болен, и не желает видеть никого, кто способен отвлечь его от заботы о драгоценном здоровье. На полную проклятий речь о том, что принц – член императорской фамилии, и потому имеет полное право видеться с дядей, когда захочет, было отвечено, что эти вопросы решает правитель, а он сейчас в Старом Дворце, и принц Раднор, буде ему угодно, может найти его там. Тут Раднор попытался прорваться во дворец силой. Но стража ему воспрепятствовала. Не пришлось даже вызывать на помощь императорских рыцарей. Алебардщики и конные сержанты оттеснили людей принца от дворцовых стен, и без особенных кровопролитиев.
Это было унизительно. Это было невозможно снести. И принц Раднор отправился в город, скликать жителей Тримейна свергать узурпатора. Он ведь был героем тримейнской толпы, верно?
Но толпа была уже не та, что осенью. Напрасно барон Жерон-и-Нивель и Отт де Гвернинак, красноречивейший из красноречивых, разъезжали по улицам и площадям, призывая поддержать законного наследника престола против убийцы и кровопийцы. Почему-то горожане забыли, что полгода назад сами с упоением называли Йорга-Норберта убийцей и едва ли не вурдалаком. Вот новые привилегии, представительство в парламенте – это да. И если у юных подмастерьев и приказчиков, для которых слово «парламент» было звук пустой, кулаки чесались подраться, то купцы и главы цехов воспрепятствовали их выходу на улицы. Возможно, если бы Раднор направился в унверситетский квартал, там бы его призывы нашли отклик. На принца школярам было в высшей степени наплевать, но если можно под благородным предлогом погромить лавки, а то и дворцы, то почему бы нет? Однако Раднор не вспомнил о существовании университета. И примкнула к нему только публика с Площади Убежища , да несколько строптивых приказчиков, наточивших зуб на особо строгих хозяев.
Как ни был разъярен Раднор, даже он понял – с такими союзниками штурмовать дворец нельзя. Поэтому, предоставив бродяг и приказчиков их судьбе, он направился к Гвернинаку. Уже стемнело, надо было отдохнуть и подкрепиться, а Отт де Гвернинак среди друзей принца владел самым просторным и удобным домом. Барона Раднор отправил за супругой. Но прекрасная Мафальда не явилась. Барон, впрочем, тоже не вернулся. За ночными возлияниями это как-то не заметилось, и обнаружилось лишь к утру. Заодно куда-то расточились и верные вассалы, и добрая часть оруженосцев и стремянных. При таких обстоятельствах Раднор решил, что лучше будет помириться с кузеном и поговорить с ним задушевно. Он приказал седлать коня и дабы свита сопровождала его в Старый Дворец. Отт де Гвернинак где-то по пути умудрился отстать, и до Королевского острова не доехал.
Здесь, к облегчению Раднора, стража не чинила ему никаких препятствий, и благополучно пропустила его во дворец. Но поредевшая свита напрасно дожидалась принца у сумрачных стен.
Старый Дворец так давно не использовался в качестве государственной тюрьмы – особенно после постройки Свинцовой башни, что Раднор забыл об существовании тамошних темниц. Темницы же, хоть и пустовали, содержались в полной сохранности.
Известие о том, что принц Раднор взят под стражу, поначалу не произвело в Тримейне сильного впечатления. Семейные ссоры есть семейные ссоры, охолонут родичи и помирятся. Но люди, которые стали набирать силу с началом нового правления, люди, носившие не блистающие доспехи, парчу и атлас, а суконные судейские мантии и чиновничьи кафтаны, насторожились. И некоторые сделали далеко идущие выводы.
* * *
Он уже успел забыть, что бывает такая боль. Когда мозг разрывает в клочья, и пойдешь на все, чтобы это прекратилось, но – не прекращается. Отвык, покуда все эти годы действовал через посредство добровольцев. И тот, из Аль-Хабрии, нанес удар. Он не имел тому подтверждения, но спутать соприкосновение с ПУСТОТОЙ с обычной болезнью никак невозможно. Тогда ему показалось, что он умирает…а у Стуре не хватило ума сбегать за лекарем. Впоследствии, обдумав случившееся, он понял, что это к лучшему. Не исключено, что сразу после припадка он бредил. Через двое суток, когда коллеги соизволили зайти полюбопытствовать, почему почтеннейший доктор не появляется на лекциях, это уже могло сойти за мозговую горячку.