Страница:
— Ну?
— Фирма, у которой он покупал технику, — американская. И основал ее он сам. Через подставных лиц, через дружков с Брайтон-Бич. Сам у себя покупал, сам себе платил. Деньги сливал за кордон, вот и вся тема.
— Да-а… Попала ты… Что же теперь будешь делать?
— Есть одна задумка.
— Какая?
— Давай-ка, подруга, рванем в шоу-бизнес. А? Как ты смотришь?
— Нормально смотрю. Я же учусь… Все-таки музыкант, как-никак. А как ты хочешь «рвануть»? В каком качестве?
— То есть как это — в каком качестве? В качестве суперзвезд, конечно, на меньшее я не согласна.
Вот тогда, зимним вечером, заявив, что она хочет грести деньги лопатой и имеет свою творческую концепцию, Эльвира и спела Люде свою первую песню, аккомпанируя себе на старенькой дешевой гитаре.
— Ну? — сказала она, отставив инструмент в сторону. — Как тебе?
— Это твоя песня?
— Моя. А чья же еще?
— Здорово. И, знаешь, что мне нравится?
— Что?
— Нет никаких наворотов. Все просто и ясно. И с юмором. «Хорошая девочка Маша». «Ты меня не любишь, а я тебя люблю». Беда всех наших питерских рокеров, Эльвира, именно в этом — в наворотах. Правда, сейчас появляются неплохие парни. Без заморочек. Помнишь эту — «У нас каникулы…»?
— Конечно. Я именно так и хотела. Чтобы все было просто, смешно и, самое главное, лохов цепляло. Чтобы песня на ухо садилась и от нее нельзя было избавиться.
— Ну, это у тебя получается в полный рост.
— Спасибо. Приятно слышать. Но, между прочим, в шоу-бизнесе материал — не главное.
— Да? А что главное?
— Личность. Нам надо с тобой, Людка, становиться культовыми личностями.
— Да? Ха… А как это?
— Как это, как это? Так это! Какие вы, столичные жители, нерасторопные! Медленные умом! Потому и сидите все в нищете.
— Ой, да ладно тебе! Тоже мне, героиня нашего времени!
— Между прочим, так оно и есть.
— Да повезло тебе просто. Приехала, случайно меня встретила, случайно устроилась. У нас люди годами работу ищут, а ты случайно попала. Думаешь, так дальше и пойдет?
— Тебе не кажется, что слишком много случайностей, Людочка? И вообще, случайного на свете ничего не бывает.
Эльвира снова взяла гитару и принялась перебирать струны, меняя аккорды, словно нащупывая новую гармонию.
— Просто надо быть деятельным человеком. А вы, столичные, не деятельные. Вы расслаблены изначально. С рождения. Ты не обижайся, Люда, это правда. Включи телевизор. Посмотри, сколько москвичей или питерцев среди эстрадных звезд, я имею в виду, среди раскрученных. Раз, два, и обчелся! Все приезжие! А почему?
— Почему? — спросила Люда.
— Потому что мы живем, в отличие от вас, в экстремальных условиях. Потому что мы каждую секунду готовы встать и, фигурально выражаясь, выйти вон. Потому что мы приезжаем в Москву или Питер, и у нас нет ничего. Ни прописки, ни денег, ни вещей, ни знакомых. Мы полностью беззащитны и одновременно приучены давать отпор сразу и жестко. Так уж мы воспитаны. Вон, посмотри, иногда звезды, из тех, кто сейчас уже в миллионерах ходят и упакованы по полной, проговариваются в интервью, как они жили первые годы в Москве. Пенкин дворником работал. «Академики» чуть ли не бутылки собирали по подъездам, чтобы прокормиться. Да все они, все наши, то есть приезжие, были полными люмпенами. И все вылезли. Редактор «Фактов», Валерка, который сейчас звездами вертит как хочет и ему все звезды жопу лижут, он тоже чуть ли не бомжом в Москве был. Я с ним тут познакомилась, он к Крамской приезжал, покупал квартиру в Питере для своей любовницы. Кофейку с ним попили, поговорили за жизнь. Бомжевал парень, потом дворником пошел работать, пристроился как-то. Без прописки, без ничего. Поступил на журфак, чуть ли не по поддельным документам. Заочно окончил. Знакомства заводил. Потом стал в журналистике приличные деньги зашибать. А где деньги — там и все остальное. Он теперь уважаемый человек, за границу ездит, эти самые звезды, которые раньше его на порог не пускали, за ним бегают сломя шею, чтобы он интервью с ними сделал, помог новый альбом раскрутить. А он их на хуй посылает.
— Почему? Почему он их посылает?
— Ну, честно говоря, не всех посылает. Только тех, кто ему раньше не помогал. Когда он еще никем был. А остальных — наоборот, двигает.
— Провинциалов?
— Да. Понимаешь, Люда, вы ведь, столичные жители, очень изнеженные. Вам дергаться неохота. У вас тут квартиры, родители. В крайнем случае, всегда можно прийти домой. В холодильнике обед стоит. Кровать имеется, теплая постель. А у нас — ни хрена.
Эльвира взяла громкий аккорд, задребезжали струны.
— Вы тут кричите — «преступность, преступность!»
— Кто это кричит?
— Да все вы. По телевизору вон, в газетах. А знали бы вы, что такое настоящая преступность! У вас тут просто теплица.
— Что, в Магадане круче?
— В Магадане… Да что Магадан! Ты ведь, Людочка, России вообще не знаешь. Ты за Московскую кольцевую выйди — вот там уже Россия начинается. И чем дальше, тем круче. Господи, ты погуляла бы у нас вечерком, сразу мозги на место встали бы. Знаешь, когда лет в тринадцать начинаешь хоронить одноклассников, к этому как-то привыкаешь. Уличные драки — дело обычное. Сначала драки — подростки просто так машутся. Потом — с ножами. С кольями, цепями, бритвами. Затем дело до стволов доходит. И очень быстро. Пацан еще голосовать не может, а уже со стволом в кармане. Преступность… И во всем так. Мы приучены выживать, понимаешь? А вы — нет. Поэтому мы зубами рвем, цепляемся за каждую лощинку, за каждую трещинку, чтобы удержаться. Чтобы не сорваться и не загреметь вниз. А вы — так… живете себе, все идет, как идет, вы даже не задумываетесь о жизни. О том, что время уходит. Вот и результат: все настоящие звезды — наши. Все без исключения из провинции. Сечешь расклад, подруга?
— Не очень.
— А ты пойми, что я тоже из провинции. Значит, у нас с тобой преимущество по сравнению с вашими остальными, питерскими… Напыщенными, самовлюбленными, считающими себя гениальными. Ясно?
— Ясно-то ясно… А чего ты такая злая, Эля? Из-за работы?
— Да разве я злая? Не злая я… Я к людям вообще по-доброму отношусь. Гораздо, между прочим, добрее, чем вы, питерцы, друг к другу.
— Да я заметила.
— И если ты думаешь, что я играла, когда твоей маме помогала, так нет, не играла. Это у нас тоже в крови уже — к людям надо по-доброму. Я не говорю про твою маму, она золотой человек.
— Со всеми, что ли, по-доброму? Это, типа, если по одной щеке ударили, подставь другую?
— Нет. Если ударили, ударь в ответ. У нас так было заведено. С детства. Поэтому и остерегались бить — всегда в ответ можно было получить. Нет, с людьми, с бомжами последними, с алкашами уличными, со всеми, если они тебе впрямую вреда не сделали, — надо по-доброму. Неизвестно, что это за люди, может быть, у них временные трудности. Понимаешь?
— Ну-у… Не всегда мне приятно по-доброму… Если, например, кто-то ссыт у меня в парадной, я с ним что, по-доброму должна?
— Господи, подумаешь — ссыт. Всякое в жизни случается. Бывает, что и пописать человеку негде. Что же его, бить за это сразу?
— Ну, бить не бить, а поучить…
— Тебя саму надо еще учить. А то сидят, понимаешь, перед телевизорами. Задницу оторвать не могут, а других судят — этот, мол, пролез из провинции, тот пробивной, вылез из грязи в князи. А самим-то кто мешает? Все возможности есть, пожалуйста… Что до меня… — продолжала Эльвира, прикурив новую сигарету от окурка. — Вот ты говоришь — мне повезло. Ничего подобного.
— Ты хочешь сказать, что запланировала так? Мол, кого-то встретишь, у кого-то поживешь… И на работу знала, куда идти?
— В общем и целом, наверное, так. Я, конечно, не знала, что встречу именно тебя и что пойду именно в «Гарант». Я даже о названии таком не слышала. Но я пришла в этот город и в тот клуб по-доброму. Понимаешь? С открытой душой. И с хорошим отношением к людям. Поэтому тебе и понравилось со мной болтать, поэтому ты меня к себе и пригласила. А если бы я сидела там, в клубе, букой, если бы набычилась и всех отшивала — ты бы ко мне подошла?
— Да ни в жизнь!
— Вот и я о том же. Ладно, Людка, ты согласна?
— С чем?
— Да боже ты мой! Группу со мной сделать. Ты же музыкант, можешь аранжировки писать, музыку украшать. И потом, ты ведь на скрипке умеешь?
— Да, умею. Ты думаешь, скрипка подойдет? А кто еще играть будет? Ребят нужно пригласить, инструменты…
— Успокойся. Всему свое время. Сначала надо о себе заявить. И всех потрясти. Поняла? Это главное. Если нас запомнят на сцене, то, считай, полдела сделано. Дальше будем думать уже и об инструментах, и о всем остальном. Главное — уверенность. Согласна?
— Согласна. А мне что? Музыка — моя специальность. Буду своим делом заниматься.
— Молодец. Значит, какая наша первейшая задача?
— Э-э… Сейчас…
— Ну, вспоминай, вспоминай. Я тебе это уже два раза говорила.
— А-а! Поняла! Грести деньги лопатой!
— Точно. И что главное?
— Уверенность! И наглость, — добавила Люда от себя.
— Правильно. Скромность — лучший путь к неизвестности…
Первый концерт группы «Вечерние совы», состоявшей из двух музыкантов — Эльвиры и Люды, прошел в клубе «Зомби» — том самом, где состоялось знакомство девушек. С некоторых пор они стали считать этот клуб чуть ли не родным домом и были хорошо знакомы с его арт-директором — Гошей Немчиком.
Гоша, молодой, но уже абсолютно лысый человек, был из тех энтузиастов, которые не боятся связываться с бандитскими группировками ради сохранения удовольствия, получаемого от жизни, а это удовольствие заключалось для Гоши в культурно-просветительской деятельности.
Конечно, он получал от клуба деньги, купил себе машину — битый «Форд», который сам довел до рабочего состояния и довольно сносного внешнего вида, — но эти деньги не шли ни в какое сравнение с теми, что имели владельцы клуба. Гоша имел куш и от торговли наркотиками, процветавшей в «Зомби», однако поставленной так, что покупать здесь могли только постоянные клиенты. Это был довольно узкий круг лиц, в который входило несколько крепких, средней руки дилеров (проверенные и надежные, в возрасте, осторожные, не отморозки), десяток питерских музыкантов, избранные коллеги по шоу-бизнесу из соседних клубов, а также служащие банка, который находился под «крышей» той же группировки, что содержала клуб.
Основной деятельностью Гоши было устройство концертов и шоу-программ. Артистов для работы в «Зомби» он выбирал сам.
Платили здесь мало, как и вообще в питерских клубах невысокого пошиба, и музыканты играли больше для души, нежели для заработка. Хотя деньги, какие бы небольшие они ни были, еще никогда никому не мешали, и никто из артистов ни разу не отказался от Гошиного гонорара.
Название «Вечерние совы» Люда придумала перед самым концертом. Группа вообще не была заявлена в афише.
— Ладно, выступите на разогреве перед «Бильярдом», — сказал Гоша. — Сколько вас?
— Двое.
— Двое? Ты и…
— Эльвира.
— Вот так новость. Вы что же, вдвоем, и больше никого?
— Ну да.
— А поешь ты?
— Эльвира.
— О! Супер. Надо будет посмотреть. В электричестве?
— Нет. Гитара, скрипка и два микрофона.
— Сделаем. Веселые хоть песни? Не уснет народ?
— Постараемся. Кстати, нам охрана нужна.
— Так ведь есть охрана.
— Нет, нам перед сценой нужно. Поставишь человечка?
— А что такое?
Гоша был заинтригован. Охрану перед сценой… Ладно, Кинчев бы выступал, это понятно, к нему вечно всякие фанаты-отморозки кидаются, норовят на сцену выскочить или хотя бы, в приступе восторга, запустить пивную бутылку в любимого артиста, а эти новенькие — им-то чего?
— Ладно. Поставлю человека.
— Сколько играть?
— Минут двадцать. Разогрев, сама понимаешь… Смотри, если дело пойдет, сделаем вам отделение с какой-нибудь хорошей группой.
— Если дело пойдет, нам сольный концерт будет нужен.
— Сольный… А придет народ?
— Вот поглядим сейчас, как отреагируют. Думаю, придет.
Концерт превзошел все Гошины ожидания. Точнее, никаких ожиданий у него вообще не было, он давно знал Людмилу и Эльвиру. Нормальные девчонки, тяги к сцене ранее не замечалось. Видно, просто решили подурить. Ну что же, ему не жалко. Для хороших людей чего не сделаешь? Тем более девчонки работают бесплатно, речь о гонораре даже не заходила, а в разогревающем коллективе Гоша нуждался: «Бильярд» отказывался выходить на сцену первым номером, такой у ребят был принцип.
По просьбе Люды Гоша выключил в зале весь свет и в темноте объявил в микрофон:
— А сейчас, перед выступлением вашей любимой команды «Бильярд», мы представляем новый проект Эльвиры и Люды — «Вечерние совы».
В зале засмеялись. Гоша включил свет и замер.
На сцене перед микрофоном стояла обнаженная Эльвира с электрической гитарой «Фендер», прикрывавшей самое интимное из интимных мест. Рядом с ней на высоком вертящемся «музыкантском» стуле сидела Люда в одеянии монахини со скрипкой в руках.
Зал тихонько ахнул, потом послышался плотоядный смех. Эльвира, не обращая ни на кого внимания, тронула струны, гитара издала немыслимо громкий, скрежещущий звук, тут же зазвучала скрипка Люды, и Гоша вместе со зрителями, словно загипнотизированный, стал покачиваться в такт музыке.
Эльвира выключила ногой педаль, звук гитары стал мягким, плавающим, ноты повторялись коротким эхом. Девушка быстро крутанулась на месте, продемонстрировав зрителям, что она все-таки не совсем голая, некоторые детали одежды на ней имелись. Этими деталями были узенькие, прозрачные трусики и перчатка на правой руке, которую Гоша, как и большинство зрителей, остолбеневших от неожиданного зрелища, поначалу не приметил.
«Вот, падла, на нижние чакры как работает, — подумал Гоша. — В ней определенно что-то есть. Им бы грамотного режиссера… Можно было бы устроить шоу… Жаль, черт, Курехина уже нет, он этих девиц наверняка пристроил бы в какой-нибудь спектакль. По заграницам бы повозил, кучу денег заработали бы…»
Гоша не заметил, как пролетели двадцать минут выступления «Вечерних сов».
— Слушай, а у вас много песен? — спросил он Эльвиру в гримерке. Она не спешила одеваться и стояла перед арт-директором в своем сценическом костюме. Вернее, в сценической наготе.
— Хватит. А что?
— Давай вам сольник сделаем. Мне понравилось, публика тоже на ушах. Поздравляю, между прочим.
— Делай, конечно. Твои условия?
Эльвира всегда брала быка за рога, кто бы этим быком ни был.
Гоша, что называется, «повелся» на коллектив и сделал «Совам» три концерта, которые прошли при неизменном аншлаге. Потом организовал запись в приличной студии, и «Совы» за месяц сварганили альбом. Теперь группа расширилась, к дуэту присоединилась танцовщица Нинка Сурикова, соратница Люды по институту, и ее подружка Вика, взявшая на себя функции директора.
За студию Гоша должен был заплатить около тысячи долларов. Убедив директора, что отдаст деньги сразу, как только будет какая-то прибыль («А будет, будет, я отвечаю. Девки — высший класс!»), он за свой счет снял еще и концертное видео.
С этим набором — видео, готовый альбом, несколько фотографий и газетных статей — Вика и отправилась в столицу, получив от Эльвиры наказ не возвращаться без внятного результата.
Уже через неделю она позвонила и, захлебываясь словами, прокричала Эльвире, что альбом покупают, что гигант шоу-индустрии «ВВВ» сейчас метет молодые группы, берет все, почти не слушая, и платит живые деньги.
— Они требуют, чтобы вы приехали подписать контракт. Но я выпросила аванс, должны на днях выдать.
— Правильно, — сказала Эльвира. — А то мне ехать не на что. И еще ведь надо как-то выглядеть… После плацкартного вагона я не могу идти на фирму. Давай, выбивай из них бабки.
— Выбью. Не сомневайся. У меня уже все на мази. Я тут познакомилась с ребятами, так классно…
— Ладно, потом расскажешь, — усмехнулась Эльвира, представляя, как выглядело это «познакомилась». — Тащи башли, а то мы тут загибаемся.
Однако прошла неделя, а Вики все не было. Она позвонила еще раз, сказала, что деньги получила, но возникли какие-то непредвиденные вопросы по альбому и ей нужно задержаться еще на несколько дней.
У Эльвиры между тем подошли к концу все заначки, оставшиеся после работы в «Гаранте», не было денег не то что на бензин, но даже на еду.
— Привет!
Эльвира почувствовала на своем плече чью-то руку, быстро обернулась и увидела запыхавшегося Моню. Моня — Игорь Монин — работал старшим администратором у Гольцмана, занимался молодыми группами, но пока что от фирмы «Норд» никаких предложений «Совам» не поступало, а при том, что группой заинтересовались могущественные люди из «ВВВ», Эльвира решила и не обращаться к питерским продюсерам.
— Элька! Ты с бодуна, что ли?
— Не без этого. Слушай, Моня, у тебя как с деньгами?
— А у тебя что, совсем голяк? — вопросом на вопрос ответил Моня.
— Типа того.
— Что же, на ловца и зверь бежит. У меня как раз к тебе разговорчик есть.
— Тогда пошли в клуб, купишь даме водки, заодно и поговорим.
— Пошли, пошли. И водки тебе куплю, и пива. Чего захочешь, все куплю.
— Что это ты разгулялся?
— Я разгулялся? Нет, я не разгулялся, Элька. У меня к тебе предложение… Предложение, от которого невозможно отказаться!
— Фирма, у которой он покупал технику, — американская. И основал ее он сам. Через подставных лиц, через дружков с Брайтон-Бич. Сам у себя покупал, сам себе платил. Деньги сливал за кордон, вот и вся тема.
— Да-а… Попала ты… Что же теперь будешь делать?
— Есть одна задумка.
— Какая?
— Давай-ка, подруга, рванем в шоу-бизнес. А? Как ты смотришь?
— Нормально смотрю. Я же учусь… Все-таки музыкант, как-никак. А как ты хочешь «рвануть»? В каком качестве?
— То есть как это — в каком качестве? В качестве суперзвезд, конечно, на меньшее я не согласна.
Вот тогда, зимним вечером, заявив, что она хочет грести деньги лопатой и имеет свою творческую концепцию, Эльвира и спела Люде свою первую песню, аккомпанируя себе на старенькой дешевой гитаре.
— Ну? — сказала она, отставив инструмент в сторону. — Как тебе?
— Это твоя песня?
— Моя. А чья же еще?
— Здорово. И, знаешь, что мне нравится?
— Что?
— Нет никаких наворотов. Все просто и ясно. И с юмором. «Хорошая девочка Маша». «Ты меня не любишь, а я тебя люблю». Беда всех наших питерских рокеров, Эльвира, именно в этом — в наворотах. Правда, сейчас появляются неплохие парни. Без заморочек. Помнишь эту — «У нас каникулы…»?
— Конечно. Я именно так и хотела. Чтобы все было просто, смешно и, самое главное, лохов цепляло. Чтобы песня на ухо садилась и от нее нельзя было избавиться.
— Ну, это у тебя получается в полный рост.
— Спасибо. Приятно слышать. Но, между прочим, в шоу-бизнесе материал — не главное.
— Да? А что главное?
— Личность. Нам надо с тобой, Людка, становиться культовыми личностями.
— Да? Ха… А как это?
— Как это, как это? Так это! Какие вы, столичные жители, нерасторопные! Медленные умом! Потому и сидите все в нищете.
— Ой, да ладно тебе! Тоже мне, героиня нашего времени!
— Между прочим, так оно и есть.
— Да повезло тебе просто. Приехала, случайно меня встретила, случайно устроилась. У нас люди годами работу ищут, а ты случайно попала. Думаешь, так дальше и пойдет?
— Тебе не кажется, что слишком много случайностей, Людочка? И вообще, случайного на свете ничего не бывает.
Эльвира снова взяла гитару и принялась перебирать струны, меняя аккорды, словно нащупывая новую гармонию.
— Просто надо быть деятельным человеком. А вы, столичные, не деятельные. Вы расслаблены изначально. С рождения. Ты не обижайся, Люда, это правда. Включи телевизор. Посмотри, сколько москвичей или питерцев среди эстрадных звезд, я имею в виду, среди раскрученных. Раз, два, и обчелся! Все приезжие! А почему?
— Почему? — спросила Люда.
— Потому что мы живем, в отличие от вас, в экстремальных условиях. Потому что мы каждую секунду готовы встать и, фигурально выражаясь, выйти вон. Потому что мы приезжаем в Москву или Питер, и у нас нет ничего. Ни прописки, ни денег, ни вещей, ни знакомых. Мы полностью беззащитны и одновременно приучены давать отпор сразу и жестко. Так уж мы воспитаны. Вон, посмотри, иногда звезды, из тех, кто сейчас уже в миллионерах ходят и упакованы по полной, проговариваются в интервью, как они жили первые годы в Москве. Пенкин дворником работал. «Академики» чуть ли не бутылки собирали по подъездам, чтобы прокормиться. Да все они, все наши, то есть приезжие, были полными люмпенами. И все вылезли. Редактор «Фактов», Валерка, который сейчас звездами вертит как хочет и ему все звезды жопу лижут, он тоже чуть ли не бомжом в Москве был. Я с ним тут познакомилась, он к Крамской приезжал, покупал квартиру в Питере для своей любовницы. Кофейку с ним попили, поговорили за жизнь. Бомжевал парень, потом дворником пошел работать, пристроился как-то. Без прописки, без ничего. Поступил на журфак, чуть ли не по поддельным документам. Заочно окончил. Знакомства заводил. Потом стал в журналистике приличные деньги зашибать. А где деньги — там и все остальное. Он теперь уважаемый человек, за границу ездит, эти самые звезды, которые раньше его на порог не пускали, за ним бегают сломя шею, чтобы он интервью с ними сделал, помог новый альбом раскрутить. А он их на хуй посылает.
— Почему? Почему он их посылает?
— Ну, честно говоря, не всех посылает. Только тех, кто ему раньше не помогал. Когда он еще никем был. А остальных — наоборот, двигает.
— Провинциалов?
— Да. Понимаешь, Люда, вы ведь, столичные жители, очень изнеженные. Вам дергаться неохота. У вас тут квартиры, родители. В крайнем случае, всегда можно прийти домой. В холодильнике обед стоит. Кровать имеется, теплая постель. А у нас — ни хрена.
Эльвира взяла громкий аккорд, задребезжали струны.
— Вы тут кричите — «преступность, преступность!»
— Кто это кричит?
— Да все вы. По телевизору вон, в газетах. А знали бы вы, что такое настоящая преступность! У вас тут просто теплица.
— Что, в Магадане круче?
— В Магадане… Да что Магадан! Ты ведь, Людочка, России вообще не знаешь. Ты за Московскую кольцевую выйди — вот там уже Россия начинается. И чем дальше, тем круче. Господи, ты погуляла бы у нас вечерком, сразу мозги на место встали бы. Знаешь, когда лет в тринадцать начинаешь хоронить одноклассников, к этому как-то привыкаешь. Уличные драки — дело обычное. Сначала драки — подростки просто так машутся. Потом — с ножами. С кольями, цепями, бритвами. Затем дело до стволов доходит. И очень быстро. Пацан еще голосовать не может, а уже со стволом в кармане. Преступность… И во всем так. Мы приучены выживать, понимаешь? А вы — нет. Поэтому мы зубами рвем, цепляемся за каждую лощинку, за каждую трещинку, чтобы удержаться. Чтобы не сорваться и не загреметь вниз. А вы — так… живете себе, все идет, как идет, вы даже не задумываетесь о жизни. О том, что время уходит. Вот и результат: все настоящие звезды — наши. Все без исключения из провинции. Сечешь расклад, подруга?
— Не очень.
— А ты пойми, что я тоже из провинции. Значит, у нас с тобой преимущество по сравнению с вашими остальными, питерскими… Напыщенными, самовлюбленными, считающими себя гениальными. Ясно?
— Ясно-то ясно… А чего ты такая злая, Эля? Из-за работы?
— Да разве я злая? Не злая я… Я к людям вообще по-доброму отношусь. Гораздо, между прочим, добрее, чем вы, питерцы, друг к другу.
— Да я заметила.
— И если ты думаешь, что я играла, когда твоей маме помогала, так нет, не играла. Это у нас тоже в крови уже — к людям надо по-доброму. Я не говорю про твою маму, она золотой человек.
— Со всеми, что ли, по-доброму? Это, типа, если по одной щеке ударили, подставь другую?
— Нет. Если ударили, ударь в ответ. У нас так было заведено. С детства. Поэтому и остерегались бить — всегда в ответ можно было получить. Нет, с людьми, с бомжами последними, с алкашами уличными, со всеми, если они тебе впрямую вреда не сделали, — надо по-доброму. Неизвестно, что это за люди, может быть, у них временные трудности. Понимаешь?
— Ну-у… Не всегда мне приятно по-доброму… Если, например, кто-то ссыт у меня в парадной, я с ним что, по-доброму должна?
— Господи, подумаешь — ссыт. Всякое в жизни случается. Бывает, что и пописать человеку негде. Что же его, бить за это сразу?
— Ну, бить не бить, а поучить…
— Тебя саму надо еще учить. А то сидят, понимаешь, перед телевизорами. Задницу оторвать не могут, а других судят — этот, мол, пролез из провинции, тот пробивной, вылез из грязи в князи. А самим-то кто мешает? Все возможности есть, пожалуйста… Что до меня… — продолжала Эльвира, прикурив новую сигарету от окурка. — Вот ты говоришь — мне повезло. Ничего подобного.
— Ты хочешь сказать, что запланировала так? Мол, кого-то встретишь, у кого-то поживешь… И на работу знала, куда идти?
— В общем и целом, наверное, так. Я, конечно, не знала, что встречу именно тебя и что пойду именно в «Гарант». Я даже о названии таком не слышала. Но я пришла в этот город и в тот клуб по-доброму. Понимаешь? С открытой душой. И с хорошим отношением к людям. Поэтому тебе и понравилось со мной болтать, поэтому ты меня к себе и пригласила. А если бы я сидела там, в клубе, букой, если бы набычилась и всех отшивала — ты бы ко мне подошла?
— Да ни в жизнь!
— Вот и я о том же. Ладно, Людка, ты согласна?
— С чем?
— Да боже ты мой! Группу со мной сделать. Ты же музыкант, можешь аранжировки писать, музыку украшать. И потом, ты ведь на скрипке умеешь?
— Да, умею. Ты думаешь, скрипка подойдет? А кто еще играть будет? Ребят нужно пригласить, инструменты…
— Успокойся. Всему свое время. Сначала надо о себе заявить. И всех потрясти. Поняла? Это главное. Если нас запомнят на сцене, то, считай, полдела сделано. Дальше будем думать уже и об инструментах, и о всем остальном. Главное — уверенность. Согласна?
— Согласна. А мне что? Музыка — моя специальность. Буду своим делом заниматься.
— Молодец. Значит, какая наша первейшая задача?
— Э-э… Сейчас…
— Ну, вспоминай, вспоминай. Я тебе это уже два раза говорила.
— А-а! Поняла! Грести деньги лопатой!
— Точно. И что главное?
— Уверенность! И наглость, — добавила Люда от себя.
— Правильно. Скромность — лучший путь к неизвестности…
Первый концерт группы «Вечерние совы», состоявшей из двух музыкантов — Эльвиры и Люды, прошел в клубе «Зомби» — том самом, где состоялось знакомство девушек. С некоторых пор они стали считать этот клуб чуть ли не родным домом и были хорошо знакомы с его арт-директором — Гошей Немчиком.
Гоша, молодой, но уже абсолютно лысый человек, был из тех энтузиастов, которые не боятся связываться с бандитскими группировками ради сохранения удовольствия, получаемого от жизни, а это удовольствие заключалось для Гоши в культурно-просветительской деятельности.
Конечно, он получал от клуба деньги, купил себе машину — битый «Форд», который сам довел до рабочего состояния и довольно сносного внешнего вида, — но эти деньги не шли ни в какое сравнение с теми, что имели владельцы клуба. Гоша имел куш и от торговли наркотиками, процветавшей в «Зомби», однако поставленной так, что покупать здесь могли только постоянные клиенты. Это был довольно узкий круг лиц, в который входило несколько крепких, средней руки дилеров (проверенные и надежные, в возрасте, осторожные, не отморозки), десяток питерских музыкантов, избранные коллеги по шоу-бизнесу из соседних клубов, а также служащие банка, который находился под «крышей» той же группировки, что содержала клуб.
Основной деятельностью Гоши было устройство концертов и шоу-программ. Артистов для работы в «Зомби» он выбирал сам.
Платили здесь мало, как и вообще в питерских клубах невысокого пошиба, и музыканты играли больше для души, нежели для заработка. Хотя деньги, какие бы небольшие они ни были, еще никогда никому не мешали, и никто из артистов ни разу не отказался от Гошиного гонорара.
Название «Вечерние совы» Люда придумала перед самым концертом. Группа вообще не была заявлена в афише.
— Ладно, выступите на разогреве перед «Бильярдом», — сказал Гоша. — Сколько вас?
— Двое.
— Двое? Ты и…
— Эльвира.
— Вот так новость. Вы что же, вдвоем, и больше никого?
— Ну да.
— А поешь ты?
— Эльвира.
— О! Супер. Надо будет посмотреть. В электричестве?
— Нет. Гитара, скрипка и два микрофона.
— Сделаем. Веселые хоть песни? Не уснет народ?
— Постараемся. Кстати, нам охрана нужна.
— Так ведь есть охрана.
— Нет, нам перед сценой нужно. Поставишь человечка?
— А что такое?
Гоша был заинтригован. Охрану перед сценой… Ладно, Кинчев бы выступал, это понятно, к нему вечно всякие фанаты-отморозки кидаются, норовят на сцену выскочить или хотя бы, в приступе восторга, запустить пивную бутылку в любимого артиста, а эти новенькие — им-то чего?
— Ладно. Поставлю человека.
— Сколько играть?
— Минут двадцать. Разогрев, сама понимаешь… Смотри, если дело пойдет, сделаем вам отделение с какой-нибудь хорошей группой.
— Если дело пойдет, нам сольный концерт будет нужен.
— Сольный… А придет народ?
— Вот поглядим сейчас, как отреагируют. Думаю, придет.
Концерт превзошел все Гошины ожидания. Точнее, никаких ожиданий у него вообще не было, он давно знал Людмилу и Эльвиру. Нормальные девчонки, тяги к сцене ранее не замечалось. Видно, просто решили подурить. Ну что же, ему не жалко. Для хороших людей чего не сделаешь? Тем более девчонки работают бесплатно, речь о гонораре даже не заходила, а в разогревающем коллективе Гоша нуждался: «Бильярд» отказывался выходить на сцену первым номером, такой у ребят был принцип.
По просьбе Люды Гоша выключил в зале весь свет и в темноте объявил в микрофон:
— А сейчас, перед выступлением вашей любимой команды «Бильярд», мы представляем новый проект Эльвиры и Люды — «Вечерние совы».
В зале засмеялись. Гоша включил свет и замер.
На сцене перед микрофоном стояла обнаженная Эльвира с электрической гитарой «Фендер», прикрывавшей самое интимное из интимных мест. Рядом с ней на высоком вертящемся «музыкантском» стуле сидела Люда в одеянии монахини со скрипкой в руках.
Зал тихонько ахнул, потом послышался плотоядный смех. Эльвира, не обращая ни на кого внимания, тронула струны, гитара издала немыслимо громкий, скрежещущий звук, тут же зазвучала скрипка Люды, и Гоша вместе со зрителями, словно загипнотизированный, стал покачиваться в такт музыке.
Эльвира выключила ногой педаль, звук гитары стал мягким, плавающим, ноты повторялись коротким эхом. Девушка быстро крутанулась на месте, продемонстрировав зрителям, что она все-таки не совсем голая, некоторые детали одежды на ней имелись. Этими деталями были узенькие, прозрачные трусики и перчатка на правой руке, которую Гоша, как и большинство зрителей, остолбеневших от неожиданного зрелища, поначалу не приметил.
Гоша завороженно слушал хриплый голос Эльвиры, который, вместе со звуками гитары, отзывался уже троекратным эхом, гипнотизировал и придавал этим стихам — не стихам даже, а так, ритмическим распевкам — второй, глубокий и тонкий смысл. Голос Эльвиры отзывался в груди и ниже, заставлял дрожать диафрагму, холодил живот.
Я тебя одену, как елочку,
Я тебя одену, как палочку,
Я тебя одену с иголочки,
Я с тобой пойду на прогулочку.
«Вот, падла, на нижние чакры как работает, — подумал Гоша. — В ней определенно что-то есть. Им бы грамотного режиссера… Можно было бы устроить шоу… Жаль, черт, Курехина уже нет, он этих девиц наверняка пристроил бы в какой-нибудь спектакль. По заграницам бы повозил, кучу денег заработали бы…»
Гоша не заметил, как пролетели двадцать минут выступления «Вечерних сов».
— Слушай, а у вас много песен? — спросил он Эльвиру в гримерке. Она не спешила одеваться и стояла перед арт-директором в своем сценическом костюме. Вернее, в сценической наготе.
— Хватит. А что?
— Давай вам сольник сделаем. Мне понравилось, публика тоже на ушах. Поздравляю, между прочим.
— Делай, конечно. Твои условия?
Эльвира всегда брала быка за рога, кто бы этим быком ни был.
Гоша, что называется, «повелся» на коллектив и сделал «Совам» три концерта, которые прошли при неизменном аншлаге. Потом организовал запись в приличной студии, и «Совы» за месяц сварганили альбом. Теперь группа расширилась, к дуэту присоединилась танцовщица Нинка Сурикова, соратница Люды по институту, и ее подружка Вика, взявшая на себя функции директора.
За студию Гоша должен был заплатить около тысячи долларов. Убедив директора, что отдаст деньги сразу, как только будет какая-то прибыль («А будет, будет, я отвечаю. Девки — высший класс!»), он за свой счет снял еще и концертное видео.
С этим набором — видео, готовый альбом, несколько фотографий и газетных статей — Вика и отправилась в столицу, получив от Эльвиры наказ не возвращаться без внятного результата.
Уже через неделю она позвонила и, захлебываясь словами, прокричала Эльвире, что альбом покупают, что гигант шоу-индустрии «ВВВ» сейчас метет молодые группы, берет все, почти не слушая, и платит живые деньги.
— Они требуют, чтобы вы приехали подписать контракт. Но я выпросила аванс, должны на днях выдать.
— Правильно, — сказала Эльвира. — А то мне ехать не на что. И еще ведь надо как-то выглядеть… После плацкартного вагона я не могу идти на фирму. Давай, выбивай из них бабки.
— Выбью. Не сомневайся. У меня уже все на мази. Я тут познакомилась с ребятами, так классно…
— Ладно, потом расскажешь, — усмехнулась Эльвира, представляя, как выглядело это «познакомилась». — Тащи башли, а то мы тут загибаемся.
Однако прошла неделя, а Вики все не было. Она позвонила еще раз, сказала, что деньги получила, но возникли какие-то непредвиденные вопросы по альбому и ей нужно задержаться еще на несколько дней.
У Эльвиры между тем подошли к концу все заначки, оставшиеся после работы в «Гаранте», не было денег не то что на бензин, но даже на еду.
— Привет!
Эльвира почувствовала на своем плече чью-то руку, быстро обернулась и увидела запыхавшегося Моню. Моня — Игорь Монин — работал старшим администратором у Гольцмана, занимался молодыми группами, но пока что от фирмы «Норд» никаких предложений «Совам» не поступало, а при том, что группой заинтересовались могущественные люди из «ВВВ», Эльвира решила и не обращаться к питерским продюсерам.
— Элька! Ты с бодуна, что ли?
— Не без этого. Слушай, Моня, у тебя как с деньгами?
— А у тебя что, совсем голяк? — вопросом на вопрос ответил Моня.
— Типа того.
— Что же, на ловца и зверь бежит. У меня как раз к тебе разговорчик есть.
— Тогда пошли в клуб, купишь даме водки, заодно и поговорим.
— Пошли, пошли. И водки тебе куплю, и пива. Чего захочешь, все куплю.
— Что это ты разгулялся?
— Я разгулялся? Нет, я не разгулялся, Элька. У меня к тебе предложение… Предложение, от которого невозможно отказаться!
3
Борис Дмитриевич сидел в своем любимом кресле в новой квартире Ольги Стадниковой.
Он бывал здесь не слишком часто, но тем не менее уже мог называть это кресло «своим любимым», говорил, что к виду из окна «быстро привык», что щели в коробке железной двери пора бы заделать специальным наполнителем.
— Как врач? — спросил он у Ольги, которая стояла у окна с чашечкой кофе.
— Нормально.
— Что — нормально? Расскажи, мне ведь интересно. Никогда не кодировался.
— Да ничего особенного. Сначала сеанс гипноза. Ну, на меня эта беда не действует, я уже раньше пробовала. Так, покричал доктор, попугал… Мол, все умрем, мол, выпьешь рюмочку — смерть. Смерть!!! Страшным таким голосом.
— А потом?
— Потом — по очереди в кабинет. Народ там интересный, конечно. Полный оттяг. Один пришел — второй раз, говорит. Сначала кодировался на пять лет, ну, эти пять лет и не пил. Дни считал. А срок вышел — он за две недели все, извини за выражение, прохуячил. Все, что дома было. Бабки, телевизор, видик. Небогатый такой мужик, совок, денег мало. В общем, на неделю хватило. Потом его жена из дома поперла.
— Ничего себе! Так у него жена еще есть? И все это терпела? Неделю, я имею в виду. Пока он свои телевизоры пропивал?
— Терпела. Думала, очухается. Пять лет покоя у нее все-таки было. Потом перестала терпеть. Поперла из дома. Он еще неделю по друзьям. Всё праздновали, что он развязал. Радости, говорит, было — в каждый дом заходи, везде нальют. «Колька развязал! Ура!»
— А потом?
— А потом прихватило сердчишко, помирать начал. «Скорую» вызвал. Ему и говорят: «Кранты тебе, парень. Пить ни-ни». Кодирование, он рассказал, хитрая штука. Вернее, алкоголизм. Понимаешь, когда человек останавливается, бросает бухать, он на той же дозе остается, на которой бросил. То есть, если ему, чтобы забалдеть, нужен был литр, он три года не пьет, а потом не по новой начинает, как молодой, не по чуть-чуть, а сразу с литра. Но организм-то отвыкает за эти годы. Может не выдержать.
— Да… Пугаешь ты меня.
— Ладно, чего там. Короче, этот мужик снова пришел кодироваться. Буду теперь, говорит, на новый телевизор зарабатывать. Еще на пять лет в завязку.
— Смотри, как интересно народ у нас живет. Разнообразно. Разносторонне, я бы сказал. То пьет, то не пьет. Не соскучишься.
— Это точно.
— Ну а сам процесс-то как?
— Процесс — минуты на две. Подавил на нервные, как он сказал, окончания, прыснул в рот спиртом — меня чуть не вырвало, — и все.
— Что — все?
— Не хочется бухать.
— Совсем?
— Ни капельки.
— Слушай, а как это — не хочется? Мне даже и не вообразить такого.
Гольцман встал, подошел к Ольге, взял у нее из рук чашку, поставил на подоконник. Потом обнял Стадникову сзади, сжал пальцами ее груди.
— Ну, так как это — не хочется?
— А ты представь, что тебе года четыре.
— Не могу, — сказал Гольцман, еще крепче прижимая к себе Ольгу. — В четыре года у меня не было таких рефлексов, как сейчас…
— Я не про рефлексы говорю. Вот когда тебе было года четыре… Скажем, Новый год, родители за столом сидят, выпивают, а ты лимонадом наливаешься. Тебе водки хотелось тогда? Боря!…
Гольцман расстегивал Олины джинсы.
— Боря! Ну что ты делаешь!
— Ты говори, говори…
— Ну… В общем, рефлексы делаются, как у маленького ребенка… Ой… Осторожней!… И выпить совсем не хочется…
— Все рефлексы?
Гольцман уже расстегивал свои брюки, одновременно стряхивая с плеч пиджак.
— Нет… Не все…
— Слава богу, — сказал Борис Дмитриевич, наклоняя Ольгу вперед и кладя грудью на подоконник. — Слава богу, что не все… А то я и не знал бы, что сейчас делать…
— Из окон же увидят, — засмеялась Ольга.
— Пусть видят!
Гольцман медленно и мощно задвигал тазом.
— Пусть видят и завидуют. Что у нас еще не все рефлексы, как у маленьких детей!
— Как там твой Митя? — спросила Ольга, стоя под горячим душем.
Гольцман растирал свое совсем еще не старое, крепкое, розовое тело жестким накрахмаленным полотенцем.
— А что тебе Митя?
— Ревнуешь? — Стадникова выключила воду и посмотрела на Бориса Дмитриевича. — Старый хрыч…
Гольцман быстро взглянул на себя в зеркало. Втянул живот, расправил плечи, переступил с ноги на ногу.
— Ты чего? — усмехнулась Ольга.
— Я? Ничего… А что такое?
— Танцуешь так смешно…
Борис Дмитриевич не удержался от еще одного взгляда в зеркало. На этот раз ему и впрямь показалось, что живот мог быть и поменьше, а бицепсы — чуть более очерченными. Снова кольнуло в печени.
— Да перестань ты на себя любоваться, — сказала Ольга. — Все равно лучше, чем есть, уже не станешь…
Гольцман резко повернулся и схватил Ольгу за грудь. Это получилось у него неловко. Кажется, вместо того, чтобы изобразить небрежную, игривую ласку, он причинил женщине боль.
— Отстань! Ты что, Боря, совсем уже? Что за прихваты? Тебе мало, что ли? Я — все. Я больше уже не хочу… Завязывай, Боря.
Борис Дмитриевич убрал руку.
— Ладно, как скажешь. Никто тебя насиловать не собирается. Мы же интеллигентные люди, правда? Подождем до вечера. Хотя и трудно.
— До вечера? А ты домой разве не собираешься?
— Если будешь настаивать, я, конечно, поеду домой. А если разрешишь остаться, то…
— Разрешу, Боря, о чем ты? Только вот как жена твоя? Не будет скандалить?
— Не будет. С женой у нас паритет.
— В каком смысле?
— Да разводимся мы, Оленька. Как говорили в дни моей молодости, «любовь ушла, завяли помидоры».
— Серьезно?
Ольга поставила одну ногу на край ванны и замерла.
— Вполне, — скромно ответил Гольцман. — У нее свои пристрастия, у меня свои. — Он положил руку на колено Стадниковой.
— Хм… Ну, это мы еще обсудим, — сказала Ольга. — Конечно, оставайся… Мне одной, сам знаешь… Все не могу привыкнуть.
— Ладно. Пошли по кофейку, что ли.
Ольга накинула халат, Гольцман натянул спортивный костюм, и они направились в кухню.
Когда выпили по первой чашке, Стадникова вопросительно посмотрела на Бориса Дмитриевича.
— Ты чего? — спросил Гольцман.
— Мы о делах вроде собирались поговорить. Как там наши финансы? Каков расклад?
— Нормальный расклад, Оля. Я же тебе говорил про фонд.
— Ну, говорил. Только я ничего не поняла.
Гольцман встал и налил себе и Ольге по новой порции кофе.
— Понимаешь, не понимаешь — не важно. Я предлагаю тебе стать его президентом.
— Президентом чего?
— Не валяй дурака. Президентом фонда «Город».
— Зачем?
— Затем, что мне нужен президент. Я не могу все на себя взваливать. А кроме того, ты, как вдова Лекова…
— О господи! Сколько можно!
— Сколько нужно, столько и можно. Тебе деньги нужны?
— Нужны.
— Вот. А деньги, милая моя, надо зарабатывать. Они с неба ни на кого не падают.
— Это ясно.
— А раз тебе ясно, говори — будешь в фонде работать?
— Ха! Так я же ничего в этом не понимаю!
— Тебе ничего и не надо понимать. Там вообще делать нечего. К тебе будут приходить люди, приносить разные проекты и просить под них денег. А ты будешь рассматривать эти проекты. Вместе со мной, конечно. И мы вместе будем решать, как и что делать.
— А откуда у нас на все это деньги?
— От инвесторов. Например, от западных фирм — тех, что желают принять участие в судьбе нашего города, в подъеме культурной жизни северной столицы, если выражаться пафосно. Местные инвесторы, кстати, тоже есть…
Он бывал здесь не слишком часто, но тем не менее уже мог называть это кресло «своим любимым», говорил, что к виду из окна «быстро привык», что щели в коробке железной двери пора бы заделать специальным наполнителем.
— Как врач? — спросил он у Ольги, которая стояла у окна с чашечкой кофе.
— Нормально.
— Что — нормально? Расскажи, мне ведь интересно. Никогда не кодировался.
— Да ничего особенного. Сначала сеанс гипноза. Ну, на меня эта беда не действует, я уже раньше пробовала. Так, покричал доктор, попугал… Мол, все умрем, мол, выпьешь рюмочку — смерть. Смерть!!! Страшным таким голосом.
— А потом?
— Потом — по очереди в кабинет. Народ там интересный, конечно. Полный оттяг. Один пришел — второй раз, говорит. Сначала кодировался на пять лет, ну, эти пять лет и не пил. Дни считал. А срок вышел — он за две недели все, извини за выражение, прохуячил. Все, что дома было. Бабки, телевизор, видик. Небогатый такой мужик, совок, денег мало. В общем, на неделю хватило. Потом его жена из дома поперла.
— Ничего себе! Так у него жена еще есть? И все это терпела? Неделю, я имею в виду. Пока он свои телевизоры пропивал?
— Терпела. Думала, очухается. Пять лет покоя у нее все-таки было. Потом перестала терпеть. Поперла из дома. Он еще неделю по друзьям. Всё праздновали, что он развязал. Радости, говорит, было — в каждый дом заходи, везде нальют. «Колька развязал! Ура!»
— А потом?
— А потом прихватило сердчишко, помирать начал. «Скорую» вызвал. Ему и говорят: «Кранты тебе, парень. Пить ни-ни». Кодирование, он рассказал, хитрая штука. Вернее, алкоголизм. Понимаешь, когда человек останавливается, бросает бухать, он на той же дозе остается, на которой бросил. То есть, если ему, чтобы забалдеть, нужен был литр, он три года не пьет, а потом не по новой начинает, как молодой, не по чуть-чуть, а сразу с литра. Но организм-то отвыкает за эти годы. Может не выдержать.
— Да… Пугаешь ты меня.
— Ладно, чего там. Короче, этот мужик снова пришел кодироваться. Буду теперь, говорит, на новый телевизор зарабатывать. Еще на пять лет в завязку.
— Смотри, как интересно народ у нас живет. Разнообразно. Разносторонне, я бы сказал. То пьет, то не пьет. Не соскучишься.
— Это точно.
— Ну а сам процесс-то как?
— Процесс — минуты на две. Подавил на нервные, как он сказал, окончания, прыснул в рот спиртом — меня чуть не вырвало, — и все.
— Что — все?
— Не хочется бухать.
— Совсем?
— Ни капельки.
— Слушай, а как это — не хочется? Мне даже и не вообразить такого.
Гольцман встал, подошел к Ольге, взял у нее из рук чашку, поставил на подоконник. Потом обнял Стадникову сзади, сжал пальцами ее груди.
— Ну, так как это — не хочется?
— А ты представь, что тебе года четыре.
— Не могу, — сказал Гольцман, еще крепче прижимая к себе Ольгу. — В четыре года у меня не было таких рефлексов, как сейчас…
— Я не про рефлексы говорю. Вот когда тебе было года четыре… Скажем, Новый год, родители за столом сидят, выпивают, а ты лимонадом наливаешься. Тебе водки хотелось тогда? Боря!…
Гольцман расстегивал Олины джинсы.
— Боря! Ну что ты делаешь!
— Ты говори, говори…
— Ну… В общем, рефлексы делаются, как у маленького ребенка… Ой… Осторожней!… И выпить совсем не хочется…
— Все рефлексы?
Гольцман уже расстегивал свои брюки, одновременно стряхивая с плеч пиджак.
— Нет… Не все…
— Слава богу, — сказал Борис Дмитриевич, наклоняя Ольгу вперед и кладя грудью на подоконник. — Слава богу, что не все… А то я и не знал бы, что сейчас делать…
— Из окон же увидят, — засмеялась Ольга.
— Пусть видят!
Гольцман медленно и мощно задвигал тазом.
— Пусть видят и завидуют. Что у нас еще не все рефлексы, как у маленьких детей!
— Как там твой Митя? — спросила Ольга, стоя под горячим душем.
Гольцман растирал свое совсем еще не старое, крепкое, розовое тело жестким накрахмаленным полотенцем.
— А что тебе Митя?
— Ревнуешь? — Стадникова выключила воду и посмотрела на Бориса Дмитриевича. — Старый хрыч…
Гольцман быстро взглянул на себя в зеркало. Втянул живот, расправил плечи, переступил с ноги на ногу.
— Ты чего? — усмехнулась Ольга.
— Я? Ничего… А что такое?
— Танцуешь так смешно…
Борис Дмитриевич не удержался от еще одного взгляда в зеркало. На этот раз ему и впрямь показалось, что живот мог быть и поменьше, а бицепсы — чуть более очерченными. Снова кольнуло в печени.
— Да перестань ты на себя любоваться, — сказала Ольга. — Все равно лучше, чем есть, уже не станешь…
Гольцман резко повернулся и схватил Ольгу за грудь. Это получилось у него неловко. Кажется, вместо того, чтобы изобразить небрежную, игривую ласку, он причинил женщине боль.
— Отстань! Ты что, Боря, совсем уже? Что за прихваты? Тебе мало, что ли? Я — все. Я больше уже не хочу… Завязывай, Боря.
Борис Дмитриевич убрал руку.
— Ладно, как скажешь. Никто тебя насиловать не собирается. Мы же интеллигентные люди, правда? Подождем до вечера. Хотя и трудно.
— До вечера? А ты домой разве не собираешься?
— Если будешь настаивать, я, конечно, поеду домой. А если разрешишь остаться, то…
— Разрешу, Боря, о чем ты? Только вот как жена твоя? Не будет скандалить?
— Не будет. С женой у нас паритет.
— В каком смысле?
— Да разводимся мы, Оленька. Как говорили в дни моей молодости, «любовь ушла, завяли помидоры».
— Серьезно?
Ольга поставила одну ногу на край ванны и замерла.
— Вполне, — скромно ответил Гольцман. — У нее свои пристрастия, у меня свои. — Он положил руку на колено Стадниковой.
— Хм… Ну, это мы еще обсудим, — сказала Ольга. — Конечно, оставайся… Мне одной, сам знаешь… Все не могу привыкнуть.
— Ладно. Пошли по кофейку, что ли.
Ольга накинула халат, Гольцман натянул спортивный костюм, и они направились в кухню.
Когда выпили по первой чашке, Стадникова вопросительно посмотрела на Бориса Дмитриевича.
— Ты чего? — спросил Гольцман.
— Мы о делах вроде собирались поговорить. Как там наши финансы? Каков расклад?
— Нормальный расклад, Оля. Я же тебе говорил про фонд.
— Ну, говорил. Только я ничего не поняла.
Гольцман встал и налил себе и Ольге по новой порции кофе.
— Понимаешь, не понимаешь — не важно. Я предлагаю тебе стать его президентом.
— Президентом чего?
— Не валяй дурака. Президентом фонда «Город».
— Зачем?
— Затем, что мне нужен президент. Я не могу все на себя взваливать. А кроме того, ты, как вдова Лекова…
— О господи! Сколько можно!
— Сколько нужно, столько и можно. Тебе деньги нужны?
— Нужны.
— Вот. А деньги, милая моя, надо зарабатывать. Они с неба ни на кого не падают.
— Это ясно.
— А раз тебе ясно, говори — будешь в фонде работать?
— Ха! Так я же ничего в этом не понимаю!
— Тебе ничего и не надо понимать. Там вообще делать нечего. К тебе будут приходить люди, приносить разные проекты и просить под них денег. А ты будешь рассматривать эти проекты. Вместе со мной, конечно. И мы вместе будем решать, как и что делать.
— А откуда у нас на все это деньги?
— От инвесторов. Например, от западных фирм — тех, что желают принять участие в судьбе нашего города, в подъеме культурной жизни северной столицы, если выражаться пафосно. Местные инвесторы, кстати, тоже есть…