Робардс Карен. Дитя любви

   – Похоже, у меня сломано запястье. Надо быстрее поехать в больницу и сделать рентген. Конечно, меня могут спросить, как это случилось. Интересно, как они поступят, если сказать им правду?
   В памяти снова возник образ дьявола, и она вдруг осознала, что впервые за долгие годы посмела произнести эти дерзкие слова.
   – Ты мне угрожаешь, дорогая? – Тонкие губы Лайла сжались в хищную усмешку. – А мне казалось, что я отучил тебя от подобных мыслей. Если это не так, буду рад преподать тебе еще один урок. Кстати, для информации могу сказать, что произойдет: тебе никто не поверит. А если поверят, если тебе все-таки удастся обвинить меня в жестоком обращении и мне придется защищаться, уж будь покойна – я сделаю это весьма умело. Нет нужды говорить, что заодно всплывут и кое-какие подробности из твоей жизни.
   Слушая этот вкрадчивый голос, Мэгги, не отводя глаз, с ненавистью смотрела в лицо мужа, отчетливо понимая, какой ужасный смысл таится в этой угрозе, и сознавала свое бессилие.
   – А ты и вправду злодей, – проговорила она. Рот Лайла растянулся в улыбке.
   – А вот наш сын так не считает.
   Мэгги молча отвернулась. Никакие слова не могут тронуть Лайла, его ничто не может тронуть. А в том, что касалось сына, все козыри были у него, и он прекрасно понимал это. Прижав сломанную руку к груди, выпрямившись и гордо подняв голову, она направилась к дому. Вдогонку прозвучали слова:
   – Почему бы тебе не надеть днем желтый льняной костюм? Ты ведь знаешь, как ты мне нравишься в желтом!
   Она сделала вид, что не слышала его.
   Едва повернув за угол, она тут же пожалела, что выбрала этот путь: на застекленной веранде с западной стороны дома, за столом, накрытым для завтрака, сидела ее свекровь. За столом также сидели ее дочь Люси и ее зять Гамильтон Ходжес Драммонд Четвертый, который, чтобы побыть с женой, часто прилетал в Луисвилль на собственном самолете. В тот момент, когда Мэгги поравнялась с верандой, кухарка и экономка Луэлла Пакстон, жившая в доме уже много лет, как раз ставила на стол большую плетеную вазу с домашними печеньями.
   Увидев их всех, Мэгги внутренне подобралась и, несмотря на пронзившую запястье боль, от которой она невольно стиснула зубы, быстро опустила руку. Эти люди теперь приходились ей родственниками, но никогда не были друзьями, и гордость не позволяла показать им, что ей больно. Двенадцать лет она считалась официальной хозяйкой дома, но на самом деле по-прежнему оставалась чужаком в этом узком семейном клане; вот уже несколько столетий Уиндермир был фамильным гнездом Форрестов, и ее терпели здесь только из-за Дэвида. Мэгги считала такое положение справедливым, потому что и она, в свою очередь, терпела их только из-за сына.
   Итак, подбородок кверху. А что еще ей остается? К сожалению, она не может просто повернуться и уйти, а именно это ей и хотелось сделать.
   – Доброе утро, Вирджиния! Доброе утро, Люси, доброе утро, Гамильтон! Я и не знала, что вы приехали. – Последнее относилось к деверю, приятному на вид человеку пятидесяти девяти лет. Ростом не намного выше Мэгги – чуть более метра семидесяти, он сохранил по-юношески стройную фигуру; лысую голову прикрывала накладка из волос естественного темного цвета, усы он тоже подкрашивал. Сегодня утром на нем был спортивного покроя синий блейзер, расстегнутая у ворота белоснежная рубашка и серые брюки, и, глядя на него, складывалось впечатление, что пожилой щеголь прилетел сюда прямехонько с нью-йоркской Мэдисон-авеню, а не из Хьюстона.
   – Я приехал вчера поздно вечером. Как поживаешь, дорогая?
   Когда Мэгги впервые познакомилась с Гамильтоном, его сильный акцент уроженца южных штатов – он говорил, растягивая слова, – очаровал ее, но она больше не заблуждалась на этот счет, так как слишком хорошо узнала, что скрывается за элегантной внешностью и напускным добродушием. Больше того: подавив гримасу отвращения, она даже подставила щеку для обязательного родственного поцелуя, когда Гамильтон, галантно встав при ее появлении, отодвинул стул и сделал шаг навстречу.
   Подумать только! Когда-то это семейство казалось ей таким культурным, таким любящим и благожелательным – взаимная предупредительность, воздушные поцелуи! Но это было давно, тогда молоденькая девушка еще не научилась отличать напускное от настоящего. С тех пор она поумнела.
   – Дэвид только что поднялся к себе. Ты его ищешь?
   Люси прекрасно знала, что ей нечего опасаться Мэгги как соперницы, но стоило Гамильтону проявить к кому бы то ни было хоть малейшее внимание, как это вызывало у нее патологическую ревность. Потому в ее голосе было столько же холода, сколько и во взгляде, устремленном на невестку. Сестра Лайла, крупная ширококостная женщина, угловатая и неуклюжая в движениях, с презрением отказывалась красить свои тусклые седые волосы, уложенные в короткую молодежную прическу, что совсем не украшало ее, равно как и яркое свободное клетчатое платье. В отличие от Лайла, Люси, которая была всего на два года старше него, для своего возраста выглядела плохо, но главное – казалась старше своих лет, и болезненно это переживала. С самого начала она невзлюбила молодую невестку и не старалась скрыть свою неприязнь, хотя внешне была неизменно вежлива, что Мэгги вполне устраивало.
   – Я действительно искала Дэвида, – ответила она, выдавив подобие улыбки. – Извините, но я поднимусь к нему.
   – Ты не позавтракаешь с нами?
   Судя по тону, Гамильтон был неподдельно разочарован, но Мэгги не обратила на него внимания и, покачав головой, прошла через большие стеклянные двери, ведущие с веранды на кухню.
   – Мэгги, ты поранила руку? – вдруг резко прозвучал голос Вирджинии. Вздрогнув от неожиданности, Мэгги обернулась и посмотрела на свекровь. Это была хрупкая, худая женщина, и в инвалидном кресле, где из-за обострившейся болезни сердца она проводила теперь большую часть времени, выглядела совсем маленькой и усохшей. Подобно Люси, она была когда-то высокой и крупной, но преклонный возраст и два сердечных приступа за последний год сильно подкосили ее физически и морально. Но, как всегда, ничто не ускользало от ее внимания, а ведь Мэгги казалось, что она прекрасно справилась со своей задачей и никто ничего не заметил.
   – Я… вывихнула запястье.
   Их взгляды встретились, и Мэгги заметила, как на мгновение глаза Вирджинии наполнились болью и в них мелькнула горькая догадка. Возможно, она как никто на свете, знала, что собой представляет ее единственный сын, и все же любила его, хотя не исключено, что во многом и осуждала его взгляды и поступки. Люси как-то сказала, что если бы Лайл совершил убийство, то Вирджиния собственными руками похоронила бы тело, а тайну унесла с собой в могилу. Она проговорила это с легкой улыбкой, но вполне серьезно. Мэгги подозревала, что именно ее, Мэгги, тело имела в виду Люси.
   – Хотите, я дам вам эпсомскую соль? – остановившись в дверях, обеспокоенно спросила Луэлла.
   – Нет-нет, я сама все сделаю. Пустяки. – И Мэгги с благодарностью улыбнулась одетой в белое форменное платье негритянке. Луэлле, маленькой худенькой женщине с только-только начавшими седеть волосами, стянутыми в тугой пучок на затылке, было почти шестьдесят, но расторопности в ней не убавилось, и она по-прежнему ловко управлялась на кухне. Она и ее муж Херд служили у Форрестов вот уже сорок лет, и, как Мэгги узнала из разговоров с соседями, их по Праву можно было считать членами семейного клана. С самого первого дня, когда Мэгги появилась в Уиндермире, еще не зная ни привычек, ни уклада семьи и чувствуя себя не в своей тарелке, Луэлла и Херд отнеслись к ней доброжелательно, и с тех пор она питала к ним теплые чувства.
   – На кухне вы найдете кофе и булочки, – добавила Луэлла.
   Махнув всем на прощание рукой, Мэгги последовала за ней на кухню и, еще раз отказавшись от предложения попарить руку в теплом растворе соли, поднялась оттуда наверх, решив, что позавтракает позже. Она боялась, что ее просто стошнит.
   В комнате Дэвида не оказалось, вероятно, Типтон уже отвез его в клуб. Перед соревнованиями Мэгги хотела поговорить с сыном, но теперь разговор придется отложить. Да и сможет ли она снять его нервозность, ослабить желание угодить Лайлу? Если Дэвид проиграет, он будет переживать, и любые слова здесь бессильны. Что бы он ни делал, и как бы хорошо он это ни делал, Лайл всегда требовал от него большего. Если Дэвид получал за контрольную пятерку, Лайл непременно спрашивал, почему не пять с голосом.
   Будь у Мэгги хоть малейшая возможность, она бы не колеблясь сию минуту забрала сына и убежала прочь из этого дома. Но, к сожалению, это было нереально, да и Дэвида сейчас нет. Она знала, что он будет сопротивляться, если она попытается увезти его от отца, которого он боготворил, и рано или поздно Лайл все равно найдет их. В этом Мэгги не сомневалась. И тогда она потеряет сына нав5егда.
   Вновь потерпев поражение, Мэгги вошла в свою комнату и заперла дверь. Затем, приняв две таблетки аспирина, намочила в холодной воде полотенце и обернула им распухшее запястье. Проделав так несколько раз и почувствовав небольшое облегчение, она порылась в бельевом шкафу и, достав эластичный бинт, туго обмотала руку, решив не обращать внимания на боль. Она уже подошла к гардеробной, чтобы выбрать костюм для поездки в клуб – что угодно, только не желтое, – как вдруг заметила на постели неумело перевязанный сверток.
   Даже не взглянув на приколотую карточку со словами «С днем рождения!», она уже догадалась, что это от Дэвида. Развернув яркую узорчатую бумагу, она невольно застыла от изумления, а приглядевшись, на секунду перестала дышать.
   Это была маленькая акварель в рамке, изображавшая ее, Дэвида и Лайла. Обнявшись, они сидели на скамейке среди розовых кустов и улыбались – идиллическая картинка счастливой семьи, которой они никогда не были. Лица всех троих выглядели очень похожими и реальными, но радостное выражение и то, как они сидели, должно быть, отражали затаенную мечту маленького художника. И это нарисовал Дэвид, ее мальчик, чудесный талант которого Лайл называл не иначе как «слюнтяйством».
   Еще несколько минут она глядела на акварель, затем опустилась на краешек кровати и, закрыв лицо руками, заплакала.

Глава 7

   На предстоящие события дня и вечера Мэгги смотрела как на нечто, что просто следует пережить. Боль в запястье постепенно стихала, и если не делать резких движений рукой, то можно было не обращать на нее внимания. Несколько дней домашних процедур – и все пройдет. Мэгги знала это по своему горькому опыту. И опять никто не догадается, что Лайл Форрест жестоко обращается с женой.
   Клубное поле для гольфа представляло собой прекрасную площадку с коротко подстриженной ярко-зеленой травой, и, чтобы жаждущие спортивной славь! члены клуба могли играть на нем чуть ли не круглый год, квалифицированные работники неукоснительно поддерживали его в безукоризненном состоянии. Сам клуб имел название «Уиллоу-Крик», но между собой завсегдатаи называли его просто клубом, подразумевая, что другого загородного клуба в городе просто не существует. По крайней мере, для луисвилльской элиты. Не нужно было даже устанавливать огромный первоначальный взнос, чтобы закрыть доступ в клуб всем плебеям: претендент должен был сначала получить приглашение, затем рекомендацию кого-то из членов клуба, позже он подвергался тщательной проверке, и уж потом его утверждали. Даже один голос «против» закрывал доступ в клуб. Из этого, однако, вовсе не следовало, что Форрестам в свое время пришлось проходить эту досадную процедуру, – все Форресты еще с самого основания клуба, то есть с прошлого века, являлись его членами. И членство передавалось по наследству, из поколения в поколение.
   К нескрываемому неудовольствию Лайла, Мэгги не любила гольф, играла плохо, а после нескольких неудачных попыток, окончившихся полным провалом еще в начале замужества, когда она старалась угодить мужу, перестала играть вовсе. Но в этот солнечный весенний день она бы с удовольствием смотрела на игру вместе с другими матерями, женами и родственниками, собравшимися у края поля, если бы не знала, какое мучение доставляет Дэвиду гольф. Стоя у семнадцатой лунки и закусив губы, она слышала, как муж «ругает его, потому что из-за неловкого удара Дэвида они оказались на шестом месте.
   Нагнувшись за мячом, Дэвид выпрямился и, встретив взгляд отца, застыл на месте. Он побледнел. Для тех, кто не знал, выражение лица Лайла казалось вполне обычным, но Дэвид хорошо знал своего отца. Видя это и сознавая свое бессилие, Мэгги в тот момент, как никогда, ненавидела Лайла, но хуже всего было то, что она ничем не могла помочь сыну. Высокий и как всегда элегантный, Лайл слегка изогнулся и нанес точный удар по мячу. Прочтя в глазах сына, что он чувствует себя полным ничтожеством, Мэгги ощутила прилив бешеной злобы, злобы настолько сильной, что тело ее напряглось, и на какое-то мгновение она пожелала смерти Лайла. Тогда бы все их с Дэвидом неприятности кончились…
   – Прекрасный удар! – Стоявшая рядом Мэри Гиббонс, чей муж и младший сын постоянно занимали десятое место, в знак восхищения подняла большой палец, наблюдая, как посланный Лайлом мяч точно упал в лунку.
   – Спасибо, – улыбнулась Мэгги, делая вид, что ей приятна похвала в адрес мужа, и вновь сосредоточила внимание на игре. Следующим ударом Дэвид загнал мяч в лунку – метко и сильно. Мэгги облегченно вздохнула. Последовавший затем удар Лайла отличался всегдашней безукоризненностью. Переходя вслед за ними к восемнадцатой лунке, Мэгги молилась, чтобы Лайл промахнулся.
   Сыну Мэри Гиббонс удалось сравняться с отцом лишь после шестой попытки, хотя требовалось всего две, и, когда Джон Гиббоне в шутку укоризненно покачал головой, сын, нисколько при этом не расстроившись, лишь рассмеялся в ответ.
   – Адам теперь играет намного лучше. – Мэри вновь повернулась к Мэгги. – Во всяком случае, он получает от игры удовольствие, и мы с Джоном считаем, что это главное.
   Не отрывая глаз от лунки и пробормотав в ответ что-то подходящее к случаю, Мэгги с нетерпением ждала следующего удара. Была очередь Лайла. Мяч находился метрах в девяти от лунки, и он сосредоточился, рассчитывая траекторию удара.
   Мэгги ничего не могла с собой поделать. Устремив взгляд на Лайла, она словно хотела пробуравить его насквозь и мысленно повторяла: промахнись, промахнись…
   Выбрав позицию, Лайл замахнулся и мастерским ударом точно загнал мяч в лунку. Зрители издали радостный возглас, а Мэгги с трудом сдержалась, чтобы не выругаться вслух. На всем поле она, должно быть, оказалась единственным зрителем, который не радовался его успеху. Лайл тем временем достал мяч из лунки и, высоко подняв его над головой, одарил болельщиков широкой улыбкой.
   Следующим играл Дэвид. Пока он выбирал позицию, его красивое юное лицо даже помрачнело от напряжения и сосредоточенности. Мысленно она так же сильно хотела помочь сыну, как за минуту до этого желала Лайлу промахнуться. Господи, помоги ему, помоги, помоги…
   Дэвид ударил по мячу, мяч покатился к лунке и в самый последний момент, едва заметно вильнув влево, остановился в нескольких сантиметрах от цели. Зрители сочувственно вскрикнули.
   Вот тебе и сила психологического воздействия! Несмотря на страстные уверения тетушки Глории, что она существует, Мэгги явно ею не обладала. Заметив, как Лайд вновь перехватил взгляд Дэвида, она невольно сжала кулаки.
   Как он может быть таким жестоким по отношению к сыну, которого любит?
   По результатам соревнования Дэвид и Лайл заняли седьмое место. Принимая почетную ленточку за участие в турнире, Лайл улыбнулся и обнял Дэвида за плечи, но Мэгги знала, что добродушие это напускное, исключительно для публики, знала она и то, что сын также понимает это. Дэвид выглядел удрученным и жалким, и сердце ее переполняла боль. Он старался изо всех сил и теперь мучительно переживал неудачу, ведь он не сумел добиться того, чего ожидал от него отец. Она уже представляла, что за этим последует: холодность Лайла по отношению к сыну, которая будет продолжаться несколько недель, бесконечные, изнуряющие занятия и еще более тягостные наставления…
   Она сама прошла через это, еще в первые месяцы замужества, когда Лайл решительно заявил ей, что, намерен сделать из нее такую жену, какую ему нужно, и Мэгги из кожи вон лезла, чтобы угодить ему. Но уже очень скоро она поняла, что ему угодить невозможно. Никто не может достичь совершенства. Никто, кроме него.
   Спустя некоторое время дети уже играли на лужайке перед клубом, а взрослые расположились на стульях во внутреннем дворике неподалеку от бара; многие заказывали по третьему разу.
   Мэгги, как всегда, пила чай со льдом. Наконец ей удалось уйти под благовидным предлогом – якобы в дамскую комнату, в действительности же она хотела разыскать Дэвида. Они с Лайлом рано уехали в клуб, чтобы размяться перед соревнованиями, и Мэгги не смогла поговорить с сыном. Она тогда хотела сказать ему, что жизнь настолько многообразна, что не стоит оценивать ее события однобоко – победа или поражение, – смысл жизни в другом. Теперь она могла лишь утешить его. Ведь жизнь продолжается, даже если ты проиграл в соревнованиях по гольфу.
   После долгих поисков она наконец увидела его неподалеку от автомобильной стоянки. Обхватив колени руками, он сидел на траве, прислонившись спиной к огромному мусоросжигателю, странно выглядевшему на фоне стоявшего позади него массивного кирпичного особняка, построенного в начале века и лет сорок назад переделанного под клуб.
   Дэвид выглядел таким несчастным и одиноким, что у нее разрывалось сердце.
   Не обращая внимания на неприятный запах, шедший из мусоросжигателя, и не боясь испачкать о траву светлые шелковые шорты, Мэгги присела рядом. Ее изысканный костюм – кремовый пиджак и белая шелковая блузка – не подходил для того, чтобы сидеть у дымящего мусорника, но она не думала об этом и села, так же, как и он, обхватив колени руками.
   – Привет!
   Дэвид искоса взглянул на нее. Едва заметные, но предательски проступившие на щеках пятна и припухлость вокруг глаз говорили о том, что он плакал, а этого в последнее время с ним не случалось; он считал, что плакать в одиннадцать лет – стыдно и недостойно. Мэгги стало еще больнее. Ей хотелось обнять его, но она лишь плотнее обхватила колени и улыбнулась.
   – Что тебе нужно? – резко бросил он в ответ.
   – Хочу поблагодарить тебя за подарок. Он чудесный и очень мне нравится.
   Еще один косой взгляд, уже менее враждебный.
   – Папе он не понравится. Он говорит, что рисуют только слюнтяи.
   Мэгги промолчала, с трудом сдержав слова, вот-вот готовые сорваться с губ. Ей всегда нелегко было определить, до какой степени она может не соглашаться с мнением Лайла. Стоит сказать лишнее слово, как Дэвид тут же примется защищать его, но и оставлять подобные высказывания без ответа тоже нельзя.
   – Видишь ли, Дэвид, иногда папа может быть не прав, не во всем прав, ты ведь знаешь, – тихо проговорила Мэгги.
   Повернувшись, он зло посмотрел на мать.
   – В этом он прав. Я – слюнтяй! Я даже не умею как следует играть в гольф!
   Вот они и добрались до сути. Отбросив лишние слова, она решила сказать главное.
   – Ты очень хорошо играл. Из двадцати пар вы с папой заняли седьмое место. Это хорошо.
   – «Хорошо» не значит «отлично»! Папа сказал, что мы могли выиграть, если бы я все не испортил!
   Мэгги даже стиснула зубы, чтобы не высказать все, что она думала о Лайле.
   – Ты ничего не испортил, Дэвид, ты просто промахнулся. Игроки часто промахиваются, даже самые известные. Поверь мне, даже твой отец делал неверные удары. В игре это Неизбежно.
   – Я подвел папу, – еле слышно произнес Дэвид. Мэгги хотелось прижать его к себе, утешить, и опять она не осмелилась. Помолчав минуту, она сказала:
   – Дэвид, а может быть, это папа подвел тебя? Ты не задумался над этим? Ведь он должен гордиться, что ты играл так хорошо и вы заняли седьмое место, а не сердиться из-за того, что не заняли первое!
   Какое-то время он не отрываясь смотрел на мать, и на мгновение у Мэгги мелькнула надежда, что ей удалось снять с него розовые очки, через которые он смотрел на Лайла, но затем страшная гримаса исказила его лицо и он вскочил на ноги.
   – Да что ты в этом понимаешь? – срывающимся голосом выкрикнул Дэвид. – Папа говорит, что там, где ты выросла, вообще не знают, что такое гольф. Он сказал, что, когда он на тебе женился, ты была чуть ли не проституткой, а проститутки не играют в гольф!
   – Что? – с трудом выговорила она.
   Дэвид не ответил. Как-то странно посмотрев на нее, он повернулся и, не говоря ни слова, убежал. Через секунду он уже скрылся за стеной клуба, затем пересек лужайку, откуда доносились крики и смех детей, и вскоре исчез за небольшим холмом. Мэгги сидела не двигаясь, словно ее ударили в живот.
   Как смеет Лайл говорить о ней такое ее сыну! Ослепляющая злость обрушилась на нее горячей волной, и в душе она проклинала его, называя всеми бранными словами, какие только могла вспомнить. Это был не первый случай, когда Лайл проявлял исключительную жестокость в войне, которую они вели за Дэвида. Она должна посмотреть правде в лицо: Лайл использует любые средства, даже самые грязные, чтобы окончательно и бесповоротно настроить против нее сына. Чтобы одержать верх, он не пощадит даже его чувств. Но сказать мальчику, что его мать была чуть ли не шлюхой? Такое не прощается!
   Вспомнив о «подарке», который утром ей передал Ник, она похолодела.
   Лайл не знает, что несколько раз она выступала в ночном баре, и никогда не должен узнать. Пленка и фотографии не должны попасть в его руки. Если это случится, то первым делом он покажет их Дэвиду. Представив, что может подумать Дэвид, она внутренне содрогнулась.
   У нее остается лишь одно средство, чтобы защитить себя и вырвать Дэвида из рук Лайла: сказать правду, а значит – заставить страдать самого Дэвида, но этого она допустить не может. Да и для правды слишком поздно.
   – Миссис Форрест, ваш муж послал меня найти вас. Он просит вас вернуться в клуб, скоро начнут собираться гости.
   Подняв «глаза, Мэгги с удивлением увидела, что перед ней с непроницаемым лицом стоит официант. Она настолько погрузилась в свои мысли, что даже не заметила, как он подошел. В честь дня ее рождения Лайл устраивал прием для членов семьи, друзей и коллег. Каждый год этот прием служил как бы официальным началом торжеств по случаю скачек, ну и, конечно, Лайл не упускал возможность лишний раз показать всем, какой он внимательный муж. От этой фальшивой показухи Мэгги тошнило, но ей ничего не оставалось делать, как улыбаться и терпеть. Она хотела только одного: не слышать произносимых вполголоса слов о том, как на удивление удачно сложился у Лайла брак, а ведь поначалу… Она боялась, что при этом ее вырвет.
   – Который час? – спросила Мэгги и поразилась, как быстро летит время. Вокруг уже сгущались сумерки. Задумавшись о Дэвиде, она и не заметила, что солнце скрылось за горизонтом.
   – Начало седьмого, мэм.
   Заранее упаковав платье, которое Мэгги выбрала для приема, и положив соответствующие туфли и необходимые украшения, Луэлла передала все Типтону, который затем привез вещи в клуб, и теперь они ждали ее в дамской гардеробной. Он же должен забрать Дэвида и отвезти его домой. Там с ним будут Луэлла и Вирджиния, которая еще несколько лет назад отказалась присутствовать на приемах, заявив, что уже слишком стара для них. Так что о сыне она могла не беспокоиться, скорее всего, вечером он будет играть с бабушкой в карты у нее в комнате и смотреть телевизор. Вирджиния, возможно, не слишком благоволит к ней, но Дэвида она обожает, а заметив, что он расстроен, наверняка развеселит его.
   С ним все будет хорошо. Он, наверное, уже забыл их последний разговор, ведь детям не свойственно долго помнить неприятности, а утром она поговорит с ним о том, что сказал ему Лайл. Мальчик знает, что она росла в бедности, что из семьи у нее никого не осталось и что у нее никогда не было того, что всегда было у Форрестов. Вот, собственно, и все, что ему было известно о своей матери. Видимо, пришло время, когда она должна сама рассказать ему о себе, вернее, рассказать то, что может.
   Позже она еще раз обо всем подумает, а теперь, чтобы не вызвать ярости Лайла, она должна улыбаться счастливой улыбкой.
   Достаточно одного скандала в день, два – это уж слишком. Мысленно посылая проклятия в адрес мужа, Мэгги поднялась с травы.
   – Передайте мистеру Форресту, что я одеваюсь и скоро буду готова.
   Поклонившись, официант поспешил в клуб.
   Немногим более часа спустя Мэгги вышла из роскошной клубной гардеробной. Она приняла душ, помыла и высушила феном волосы, и теперь они спадали ей на спину пышной каштановой волной; в ушах голубыми брызгами вспыхивали бриллиантовые серьги. Длинное без бретелек платье, казалось, было сделано из мерцающей чешуи диковинной рыбы – тонкая шелковая ткань цвета морской волны, расшитая полупрозрачными блестками, сияла и переливалась в свете ламп; на ногах – темно-зеленые атласные туфли на высоком каблуке. Чтобы скрыть распухшее запястье, Мэгги надела широкий золотой браслет с драгоценными камнями. Она знала, что выглядит великолепно, даже чуть вызывающе, и очень дорого, что доставит Лайлу больше чем просто удовольствие.