Страница:
Теперь же ее опасения по поводу возможного развода представлялись Мэгги почти смехотворными.
Но тогда она этого просто не знала. Выйдя замуж за Лайла, она еще не осознала, какой шаг сделала. Она была слишком молода и, как правильно заметил Лайл, слишком невежественна. Однако образование здесь было ни при чем, она не знала истинных ценностей жизни.
Ну что ж, зато потом узнала, и это было медленное и мучительное узнавание.
Попав из ужасающей бедности, где будущее с каждым новым днем рисовалось все более мрачным, в мир невообразимой роскоши, она оказалась в нем беззащитной, не готовой воспринять то, что на нее обрушилось, она попросту испугалась и потому решила сделать все, чтобы стать хорошей женой для мужа, который, несмотря на отвращение к ее округлившемуся телу, радовался ее беременности: он отчаянно хотел ребенка.
Она не могла бы сказать, что была очень счастлива в те давние дни, но и несчастной себя не чувствовала; как того требовал Лайл, она изо всех сил старалась забыть прошлую жизнь, но, против ее воли, Ник и отец слишком часто занимали ее мысли. Как ни странно, но ей не хватало самых, казалось бы, нелепых вещей, она скучала даже по запаху тушеной капусты, которую так часто готовили соседи по лестничной площадке в ее старом доме. И все же такой крутой поворот в жизни не мог не ошеломить ее, не вскружить голову. Ну разве не удовольствие бездумно тратить деньги? Ей казалось, что это занятие ей никогда не наскучит. Заказывать вещи даже по каталогам, ходить по магазинам и покупать все, что захочется, а потом небрежно бросить «посчитайте», да просто иметь деньги, чтобы когда угодно купить пломбир или трусики, – все это было настолько необычно, что заставляло закрывать глаза на многое. И потом она уже ощущала в себе новую жизнь, и вскоре ребенок целиком завладел ее мыслями. У него будет все, что только есть в этом мире, все, чего не имела она и о чем так страстно мечтала. Ее ребенок будет маленьким принцем.
Итак, туманным ноябрьским днем они с Лайлом вернулись в Уиндермир. Когда «мерседес» подъехал к дому и шофер почтительно открыл перед ней дверцу, она буквально лишилась дара речи. До этого она никогда не бывала здесь. Словно это случилось только вчера, она хорошо помнила, как с округлившимися глазами стояла на мощеной дорожке и смотрела на это великолепие, на свой новый дом.
– Ну? – нетерпеливо спросил Лайл, взглянув на нее сверху вниз, когда они вышли из машины.
– Как красиво! – произнесла она. Великолепный дом не только поразил, он напугал ее своей красотой. Такие дома она видела только в кино и в журналах. Крытая синим шифером крыша со множеством декоративных фронтонов, светлый каменный фасад, обвитый зеленым плющом, десятки сверкающих окон, огромные круглые белые колонны в два этажа, поддерживающие внушительный портик, – это было прекраснее любой самой дерзкой мечты. И она теперь будет жить в этом доме, в комнате с четырехметровыми потолками, среди восточных ковров и блестящей мебели красного дерева (позже она узнала, что мебель антикварная); она, Мэгги, выросшая в маленькой двухкомнатной квартирке с вечно подтекающими кранами, в дом», где жильцы шутили, что единственные домашние животные, которых разрешает держать муниципалитет, – это блохи и тараканы.
Да, вот что сделал для нее Сент Джуд. Когда она впервые осматривала комнаты в Уиндермире, она мысленно дала клятву, что на следующий же день опубликует в газете благодарность доброму святому.
Еще раньше Лайл сказал ей, что она говорит по-английски хуже, чем те, для кого он является вторым языком, а тогда, проводя ее через анфилады комнат, он сообщил, что уже нанял для нее преподавателя по дикции и устной речи. В тот раз она едва успела что-либо рассмотреть как следует, так как внимательно слушала Лайла. На стенах, которые были либо покрашены, либо оклеены изысканными дорогими обоями, висели картины, украсившие бы любой музей; повсюду стояли изящные резные шкафчики и витрины, заполненные сверкающей фарфоровой и хрустальной посудой; чудесная мебель, обтянутые бархатом банкетки, с изогнутыми спинками стулья по обеим сторонам массивного мраморного камина – все выглядело безукоризненно и так, словно никому никогда и в голову не приходило присесть на них. У нее осталось впечатление, что она видела камины, огромные люстры и большие вазы со свежими цветами в каждой комнате. В этом окружении она почувствовала себя песчинкой и вскоре потеряла всякую способность соображать. Она не могла поверить, что этот особняк, который Лайл показывает ей так небрежно, отныне станет ее домом.
Затем, откуда-то из недр дома, появилась Вирджиния…
– Лайл… – При виде их пожилая женщина удивилась не меньше, чем Мэгги, увидев ее. Мэгги даже не знала, кто она такая, – Лайл никогда не рассказывал о других обитателях дома и о том, что мать живет с ним.
На мгновение глаза Вирджинии задержались на Мэгги, затем вновь остановились на сыне. Мэгги же, напуганная внезапным появлением седоволосой патрицианки, молча взирала на нее, чувствуя, как подкашиваются колени.
– Мама, это Мэгги, моя жена и будущая мать твоего внука.
Так Мэгги узнала, что Лайл даже не удосужился сообщить семье о своей женитьбе и о том, что она ждет ребенка.
Старая женщина побледнела и схватилась за горло.
– Боже мой, что ты наделал? – едва слышно прошептала она.
С тех пор эти слова Вирджинии и выражение смятения и ужаса на ее лице неотступно преследовали Мэгги.
Конечно, Вирджиния знала о Лайле все, гораздо больше, чем Мэгги могла себе представить, но тогда ей показалось, что свекровь просто осуждает выбор своего сына. Если бы Мэгги была одна, если бы уже не ждала ребенка, она, наверное, тут же убежала бы из Уиндермира, как побитая собака. Но она должна думать о ребенке. Никто, никто на свете не сможет заставить ее считать, что в жизни есть что-то важнее ребенка. Мэгги всегда была убеждена, что ребенок – это главное, и ради него она готова, на все. Так вот, пусть эти двое теперь больше не думают, что они для нее – самое главное. С этим покончено. Ее ребенок будет одним из Форрестов, а Форресты – самые богатые и влиятельные в Луисвилле. И ради своего ребенка она будет стоять до конца. Подбородок ее гордо поднялся, колени перестали дрожать.
– Здравствуйте, миссис Форрест! Как поживаете? – сказала она самым светским тоном, как ее недавно учили на одном из уроков по этикету, и с этими словами протянула свекрови руку. Лайл и его мать молча уставились на нее. Вирджиния была удивлена, а Лайл просто-напросто ошарашен. Затем, рассмеявшись, он одобрительно положил Мэгги на плечо руку, а Вирджиния, все еще не оправившись от шока, медленно пожала протянутую ладонь.
Да, если бы Мэгги могла знать то, что знает теперь, она, не раздумывая ни минуты, убежала бы из этого дома куда глаза глядят.
Но она не знала и потому позволила Лайлу повести себя в столовую, где они вместе с матерью сели обедать. И с этого дня цепкая паутина начала опутывать так неосторожно попавшуюся в нее жертву.
И вот сейчас она стоит перед дверями той самой комнаты, где обедала в первый день своего приезда в Уиндермир. Подождав секунду, она постучала.
– Войдите, – послышался голос Вирджинии.
Открыв дверь, Мэгги вошла в комнату.
Глава 12
Глава 13
Но тогда она этого просто не знала. Выйдя замуж за Лайла, она еще не осознала, какой шаг сделала. Она была слишком молода и, как правильно заметил Лайл, слишком невежественна. Однако образование здесь было ни при чем, она не знала истинных ценностей жизни.
Ну что ж, зато потом узнала, и это было медленное и мучительное узнавание.
Попав из ужасающей бедности, где будущее с каждым новым днем рисовалось все более мрачным, в мир невообразимой роскоши, она оказалась в нем беззащитной, не готовой воспринять то, что на нее обрушилось, она попросту испугалась и потому решила сделать все, чтобы стать хорошей женой для мужа, который, несмотря на отвращение к ее округлившемуся телу, радовался ее беременности: он отчаянно хотел ребенка.
Она не могла бы сказать, что была очень счастлива в те давние дни, но и несчастной себя не чувствовала; как того требовал Лайл, она изо всех сил старалась забыть прошлую жизнь, но, против ее воли, Ник и отец слишком часто занимали ее мысли. Как ни странно, но ей не хватало самых, казалось бы, нелепых вещей, она скучала даже по запаху тушеной капусты, которую так часто готовили соседи по лестничной площадке в ее старом доме. И все же такой крутой поворот в жизни не мог не ошеломить ее, не вскружить голову. Ну разве не удовольствие бездумно тратить деньги? Ей казалось, что это занятие ей никогда не наскучит. Заказывать вещи даже по каталогам, ходить по магазинам и покупать все, что захочется, а потом небрежно бросить «посчитайте», да просто иметь деньги, чтобы когда угодно купить пломбир или трусики, – все это было настолько необычно, что заставляло закрывать глаза на многое. И потом она уже ощущала в себе новую жизнь, и вскоре ребенок целиком завладел ее мыслями. У него будет все, что только есть в этом мире, все, чего не имела она и о чем так страстно мечтала. Ее ребенок будет маленьким принцем.
Итак, туманным ноябрьским днем они с Лайлом вернулись в Уиндермир. Когда «мерседес» подъехал к дому и шофер почтительно открыл перед ней дверцу, она буквально лишилась дара речи. До этого она никогда не бывала здесь. Словно это случилось только вчера, она хорошо помнила, как с округлившимися глазами стояла на мощеной дорожке и смотрела на это великолепие, на свой новый дом.
– Ну? – нетерпеливо спросил Лайл, взглянув на нее сверху вниз, когда они вышли из машины.
– Как красиво! – произнесла она. Великолепный дом не только поразил, он напугал ее своей красотой. Такие дома она видела только в кино и в журналах. Крытая синим шифером крыша со множеством декоративных фронтонов, светлый каменный фасад, обвитый зеленым плющом, десятки сверкающих окон, огромные круглые белые колонны в два этажа, поддерживающие внушительный портик, – это было прекраснее любой самой дерзкой мечты. И она теперь будет жить в этом доме, в комнате с четырехметровыми потолками, среди восточных ковров и блестящей мебели красного дерева (позже она узнала, что мебель антикварная); она, Мэгги, выросшая в маленькой двухкомнатной квартирке с вечно подтекающими кранами, в дом», где жильцы шутили, что единственные домашние животные, которых разрешает держать муниципалитет, – это блохи и тараканы.
Да, вот что сделал для нее Сент Джуд. Когда она впервые осматривала комнаты в Уиндермире, она мысленно дала клятву, что на следующий же день опубликует в газете благодарность доброму святому.
Еще раньше Лайл сказал ей, что она говорит по-английски хуже, чем те, для кого он является вторым языком, а тогда, проводя ее через анфилады комнат, он сообщил, что уже нанял для нее преподавателя по дикции и устной речи. В тот раз она едва успела что-либо рассмотреть как следует, так как внимательно слушала Лайла. На стенах, которые были либо покрашены, либо оклеены изысканными дорогими обоями, висели картины, украсившие бы любой музей; повсюду стояли изящные резные шкафчики и витрины, заполненные сверкающей фарфоровой и хрустальной посудой; чудесная мебель, обтянутые бархатом банкетки, с изогнутыми спинками стулья по обеим сторонам массивного мраморного камина – все выглядело безукоризненно и так, словно никому никогда и в голову не приходило присесть на них. У нее осталось впечатление, что она видела камины, огромные люстры и большие вазы со свежими цветами в каждой комнате. В этом окружении она почувствовала себя песчинкой и вскоре потеряла всякую способность соображать. Она не могла поверить, что этот особняк, который Лайл показывает ей так небрежно, отныне станет ее домом.
Затем, откуда-то из недр дома, появилась Вирджиния…
– Лайл… – При виде их пожилая женщина удивилась не меньше, чем Мэгги, увидев ее. Мэгги даже не знала, кто она такая, – Лайл никогда не рассказывал о других обитателях дома и о том, что мать живет с ним.
На мгновение глаза Вирджинии задержались на Мэгги, затем вновь остановились на сыне. Мэгги же, напуганная внезапным появлением седоволосой патрицианки, молча взирала на нее, чувствуя, как подкашиваются колени.
– Мама, это Мэгги, моя жена и будущая мать твоего внука.
Так Мэгги узнала, что Лайл даже не удосужился сообщить семье о своей женитьбе и о том, что она ждет ребенка.
Старая женщина побледнела и схватилась за горло.
– Боже мой, что ты наделал? – едва слышно прошептала она.
С тех пор эти слова Вирджинии и выражение смятения и ужаса на ее лице неотступно преследовали Мэгги.
Конечно, Вирджиния знала о Лайле все, гораздо больше, чем Мэгги могла себе представить, но тогда ей показалось, что свекровь просто осуждает выбор своего сына. Если бы Мэгги была одна, если бы уже не ждала ребенка, она, наверное, тут же убежала бы из Уиндермира, как побитая собака. Но она должна думать о ребенке. Никто, никто на свете не сможет заставить ее считать, что в жизни есть что-то важнее ребенка. Мэгги всегда была убеждена, что ребенок – это главное, и ради него она готова, на все. Так вот, пусть эти двое теперь больше не думают, что они для нее – самое главное. С этим покончено. Ее ребенок будет одним из Форрестов, а Форресты – самые богатые и влиятельные в Луисвилле. И ради своего ребенка она будет стоять до конца. Подбородок ее гордо поднялся, колени перестали дрожать.
– Здравствуйте, миссис Форрест! Как поживаете? – сказала она самым светским тоном, как ее недавно учили на одном из уроков по этикету, и с этими словами протянула свекрови руку. Лайл и его мать молча уставились на нее. Вирджиния была удивлена, а Лайл просто-напросто ошарашен. Затем, рассмеявшись, он одобрительно положил Мэгги на плечо руку, а Вирджиния, все еще не оправившись от шока, медленно пожала протянутую ладонь.
Да, если бы Мэгги могла знать то, что знает теперь, она, не раздумывая ни минуты, убежала бы из этого дома куда глаза глядят.
Но она не знала и потому позволила Лайлу повести себя в столовую, где они вместе с матерью сели обедать. И с этого дня цепкая паутина начала опутывать так неосторожно попавшуюся в нее жертву.
И вот сейчас она стоит перед дверями той самой комнаты, где обедала в первый день своего приезда в Уиндермир. Подождав секунду, она постучала.
– Войдите, – послышался голос Вирджинии.
Открыв дверь, Мэгги вошла в комнату.
Глава 12
Вирджиния занимала просторные апартаменты: гостиная, две спальни, небольшая кухня, ванная комната. Мебель в гостиной была обита английским вощеным ситцем вишневого цвета, середину комнаты закрывал пушистый ковер бледных пастельных тонов. Занавеси с розовым цветочным рисунком по темно-зеленому полю были раздвинуты, открывая высокие узкие окна, выходящие на лужайку позади дома. У одного из них, утопая в подушках, в розовом шелковом халате сидела Вирджиния. Ноги укутаны голубым шерстяным пледом. Она читала при свете стоящей рядом напольной лампы, остальная комната тонула во мраке. Когда Мэгги вошла, она подняла глаза.
– Дэвид уже лег спать? – Мэгги с беспокойством оглядела комнату. Дэвид никогда не ложился раньше девяти.
Вирджиния удивленно покачала головой.
– Он ночует у Трейноров. Я думала, ты знаешь.
Митчелл Трейнор был самым близким дру/ом сына, и Мэгги не имела ничего против, чтобы он переночевал у него, но ей не понравилось, что ей даже не сообщили об этом.
– Нет, не знаю.
– Когда Дэвид вернулся из клуба, Митчелл позвонил ему и пригласил к себе. Дэвид позвонил Лайлу, и тот разрешил.
– Просто Лайл не сообщил об этом мне.
Вирджиния спокойна посмотрела на нее.
– Мужчины часто бывают забывчивыми.
– Неужели? – невесело рассмеялась Мэгги. Вирджиния нахмурилась и вернулась к книге, затем вновь подняла глаза на Мэгги.
– Ты очень рано вернулась. Где Лайл? Что-нибудь… случилось?
Секунду Мэгги смотрела на свекровь. Ей очень хотелось разрушить стену притворства, существовавшую между ними долгие годы, и рассказать жестокую правду. Слова уже готовы были сорваться с языка, но она сдержалась. Вирджиния стара, плохо себя чувствует и на самом деле не хочет ничего знать.
А кроме того, разве она может помочь ей? Она не имеет власти над сыном, и, даже если и не одобряет какие-то его поступки, все равно она на его стороне, поддерживает его во всем в ущерб ей, Мэгги, и кому угодно, когда этот кто-то становился на пути Лайла. Мэгги слишком хорошо знала свою свекровь и почти не сомневалась, что любая серьезная жалоба будет тут же передана Лайлу, не буквально, конечно, а с материнской укоризной, мол, неужели такое могло произойти. Безусловно, Вирджиния сделает это из лучших побуждений, но вред, который она тем самым причинит ей, будет огромным.
Ответ Мэгги прозвучал легко и непринужденно:
– Я просто неважно себя чувствую. А вернулась домой одна потому, что не хотелось портить людям вечер. Поскольку Дэвида нет, я сейчас приму снотворное и лягу спать. Когда Лайл вернется, скажите ему, чтобы не пытался разбудить меня, после таблетки это бесполезно.
Перед тем как лечь спать, Лайл всегда заглядывал к матери. Сначала Мэгги думала, что это нежная привычка, но потом, когда Лайл проявил по отношению к ней, своей жене, поистине жестокое равнодушие, подобная процедура стала вызывать у нее неприязнь.
Теперь же она воспринимала все спокойно и даже находила удобным: можно общаться с Лайлом через мать, по возможности избегая личных встреч. Вирджиния пристально посмотрела на нее.
– Хорошо, я скажу. Как твоя рука?
– Спасибо, лучше.
– Мэгги…
– Да?
– Нет, ничего.
Внезапно Мэгги увидела, как устала и постарела Вирджиния. Темные серые круги под глазами стали еще явственнее и выглядели как огромные синяки; яркий свет лампы делал ее неестественно белую, покрытую сетью мелких морщин, кожу еще более безжизненной; рот втянулся, губы почти обескровились, тонкая, как у птицы, шея казалась жалкой, а вид выпирающих под тонкой бумажной кожей ключиц больно поразил Мэгги. Она почувствовала внезапную жалость и беспокойство.
– Как вы себя чувствуете, Вирджиния? Свекровь взмахнула рукой, словно отгоняя вопрос.
– Все хорошо. Просто немного устала. Почему ты не идешь спать, если ради этого вернулась так рано? Я хочу почитать.
Ответ прозвучал почти грубо, но Мэгги не обиделась – она понимала, как Вирджинии, которая всю жизнь была стойкой, сильной, спортивного склада женщиной, неприятно признавать, а тем более показывать, что сейчас она слаба и немощна. Это смущало ее. Мэгги тепло улыбнулась свекрови.
– Конечно. Вам ничего не нужно?
– Нет. Если что-то понадобится, позову Луэллу. – Вирджиния взглянула на невестку, и глаза ее потеплели. – Спасибо, что спрашиваешь. Спокойной ночи, Мэгги.
– Спокойной ночи.
Прежде чем выйти, Мэгги остановилась у двери и помахала Вирджинии на прощание. Оказавшись в коридоре, она на мгновение загрустила. Жаль, что отношения со свекровью не шли дальше взаимной вежливости, если бы замужество сложилось иначе, они могли бы стать друзьями. Но при существующем положении она ничем не могла помочь Вирджинии, так же, как и Вирджиния ничем не могла помочь ей. Постояв еще минутку, Мэгги по длинным коридорам направилась в центральную часть дома и вскоре думала уже совсем о другом.
В конце широкой изгибающейся лестницы, ведущей на второй этаж, она уже почти бежала. Еще несколько минут – и она свободна! От этого ощущения у нее, словно у заключенного, перед которым вот-вот раскроются ворота тюрьмы, даже закружилась голова, но, по крайней мере, два часа у нее есть. Потом все будет по-прежнему, рано или поздно ей придется встретиться с Лайлом.
При воспоминании о Лайле в ней шевельнулся страх, но, твердо решив насладиться глотком свободы, она прогнала мрачные мысли, то, что неминуемо должно случиться, все равно произойдет, вот тогда она и подумает об этом.
Если бы Лайл узнал, что она иногда делает вечерами, якобы приняв снотворное и рано ложась спать, то задохнулся бы от злости, но, Бог даст, он этого не узнает. Теперь он редко появлялся в ее комнате. А если бы даже и решил заглянуть к ней, то она надеялась, что, не достучавшись, он в конце концов уйдет. Вполне возможно, что именно сегодня вечером Лайл и придет, так как он в бешенстве от того, что произошло в клубе, поэтому к тому времени, как он вернется, она должна быть дома, но при этом запереть дверь. Мэгги знала, что Лайл не станет поднимать шум, чтобы войти к ней, а утром она всегда сможет сослаться на снотворное и сказать, что не слышала, как он стучал. Она установила еще один замок, мотивируя это дополнительной мерой предосторожности, но на самом деле лишь для того, чтобы защититься от Лайла, поскольку ключа от второго замка у него не было. Мэгги предполагала, что у него нет ключа, хотя, имея дело с Лайлом, ни в чем нельзя быть уверенной до конца. Хорошо еще, что ей удалось уехать домой без него, в противном случае скандал был бы неизбежен.
Завтра ей придется увидеться с ним, но она постарается сделать так, чтобы они не оставались одни. Вместе с другими членами семьи они поедут в церковь, потом в клуб на ленч, затем он останется играть в гольф, так что, если повезет, она опять успеет запереться в спальне прежде, чем он вернется домой.
Но сейчас эти несколько часов принадлежат ей. Раз десять в году, заперев дверь и выключив свет, она умудрялась выскользнуть из дома через окно. Вот и сейчас она уже считала минуты, когда сможет потихоньку убежать.
Сегодня ночью она должна это сделать во что бы то ни стало: надо выкопать «подарок» Ника и спрятать в единственно надежном месте, где его никто не найдет, в том месте, где ее любили и готовы были защитить, – в доме тетушки Глории.
Когда-то Мэгги купила этот небольшой домик для отца. Даже сейчас, спустя почти девять лет после его смерти, ей приятно было осознавать, что, несмотря на свое, мягко говоря, неудачное замужество, она смогла поддержать отца, и последние два года жизни он провел ни в чем не нуждаясь. Вскоре после рождения Дэвида, снимая деньги со своей кредитной карточки и откладывая все, что щедро давал ей Лайл, обрадованный появлением наследника, она сумела скопить достаточно, чтобы купить небольшой обветшавший домик на берегу Индианы; она знала, что отец всегда мечтал жить у реки. Затем она перевезла его из муниципальной квартиры, где выросла сама и где продолжал жить отец. Он расплакался, когда она передала ему купчую. Так ее отец, Хорхе Луис Гарсиа, первый представитель семьи, родившийся в Соединенных Штатах, стал домовладельцем. Его мечта сбылась.
Сын кочующих с места на место сельскохозяйственных сезонных рабочих, которыми стали его родители, после того как нелегально перебрались из Мексики через границу в поисках работы, Хорхе всю жизнь прожил в нищете. Семья постоянно переезжала: отработав сезон по сбору апельсинов во Флориде, они ехали в Джорджию, где к тому времени поспевал арахис, затем дальше, в Кентукки, на табачные плантации. Так проходили годы, дети взрослели, женились и выходили замуж, оставаясь жить там, где в то время работали родители, а те с малышами двигались дальше. Потом, почти одновременно, родители умерли, найдя свое последнее пристанище в красной, выжженной солнцем земле Джорджии. После их смерти Хорхе, самый младший, продолжал переезжать из одного южного штата в другой, пока однажды, работая на табачных плантациях Кентукки, не влюбился в третью из пяти дочерей владельца фермы. Мэри Крамер в то время было семнадцать, Хорхе – двадцать пять. Они убежали и поженились.
Если бы Крамеры поймали Хорхе, они бы линчевали его.
Через год родилась Магдалена Роза, дитя их любви. Мэри Крамер, отвергнутая родителями, потрясенная суровой реальностью и наступившей вслед за страстным романом бедностью, тем не менее не унывала и, засучив рукава, делала что положено. Поняв после первого же летнего сезона, что бродячая жизнь не для нее, она настояла, чтобы Хорхе бросил эту работу, и их маленькая семья перебралась в Луисвилль в родном для нее штате Кентукки. Чтобы прокормиться, Хорхе работал на двух работах – ночью на молокозаводе, а днем убирал улицы. Мэри растила Магдалену и подрабатывала стиркой на дому. В воспоминаниях Мэгги образ матери был всегда одним и тем же: бледная рыжеволосая женщина, устало склонившаяся над стиральной машиной. Она крутит ручку ручного пресса для отжима белья, из-под которого выползают бесконечные белоснежные простыни. И так день за днем. Даже сейчас запах стирального порошка заставлял ее вспоминать о матери.
Она погибла, когда Мэгги было всего четыре года. Ее сбила машина. От горя Хорхе чуть не лишился рассудка, и тогда он начал пить. Уже через год он потерял обе работы, и их выкинули из собственного маленького домика за неуплату. Если бы не помощь местного священника, они бы просто оказались на улице, но отец Джон, пожалев малышку и ее убитого горем отца, добился для них квартиры в муниципальных новостройках. Несмотря на свой гордый характер, Хорхе принял благотворительную помощь, он не мог представить, чтобы Мэгги не имела крыши над головой. Позже, когда отец Джон выхлопотал для них пособие, он тоже не протестовал: спиртное окончательно поглотило его гордость.
Хорхе так и не оправился после смерти жены, и Мэгги не помнила, чтобы отец оставался трезвым больше двух дней, но она любила его. Она не сомневалась, что и он любил ее. Просто он не мог забыть жену, не мог справиться с неутихающей болью.
Сейчас, вспоминая о том времени, она понимала, что, если бы не Ник, с которым она впервые столкнулась, роясь в мусорных контейнерах позади «Макдоналдса», они с отцом вряд ли бы тогда выжили, ведь Мэгги едва исполнилось шесть.
Его первые слова, обращенные к ней, были: «Эй, малышка, вылезай из помойки! Там крысы!»
Уже стемнело, и время близилось к двенадцати, так что закусочная в конце их улицы, где она промышляла, уже закрылась, но красно-желтая неоновая «М» все еще горела, освещая свалку. Стояло лето. Она помнит, что было тепло. Вылинявшее розовое платьице едва прикрывало ей попку, а короткие рукава врезались в подмышки. Она взобралась на шаткую, готовую вот-вот рухнуть, пирамиду ящиков в темном углу автостоянки и, стоя на четвереньках, шарила в куче наваленных сверху разорванных стаканчиков и упаковок, выискивая что-нибудь съестное. Она уже нашла вполне пригодный чизбургер и половину кулечка жареного картофеля. Это для себя, но надо было найти еще что-нибудь для папы, который в этот момент валялся на полу их квартиры, приходя в себя после недельного запоя.
– Не суй свой поганый нос, куда не надо! – огрызнулась она, после того как, испуганно оглянувшись, поняла, что ей ничего не угрожает, потому что это был всего лишь худющий черноволосый мальчишка ненамного старше нее. И она вновь сосредоточенно принялась ворошить отбросы.
– А у тебя в трусах дырочка, и я вижу попку! – ехидно прозвучало в ответ. Такое оскорбление ее достоинству она снести, разумеется, не могла и, схватив первое, что попалось под руку (это оказался почти полный стакан кока-колы с приклеенной крышкой и торчащей трубочкой), развернулась и с криком запустила в обидчика. И попала. Точно в цель.
Мальчишка взвизгнул – стакан угодил ему в лоб и разорвался, холодное содержимое пролилось за шиворот. Убедившись, что одержала победу, но понимая, что возмездие неминуемо, Мэгги спрыгнула с ящиков и припустилась домой.
Догнав ее в два счета, мальчишка сделал подножку, и она грохнулась на асфальт. Из глаз посыпались искры. Но жизнь научила ее защищаться. С визгом перекатившись на спину, она принялась царапаться, кусаться и брыкаться, как кошка.
В конце концов победила сила. Усевшись на нее верхом и прижав ей руки к земле, этот чертенок неожиданно рассмеялся. Черные волосы на лбу, куда угодил стакан, слиплись, из расцарапанной щеки сочилась кровь.
– А для девчонки ты неплохо дерешься.
– Катись к черту!
– Ты ведь живешь на Паркуэй-плейс? И мы тоже – я, мама и брат. Я тебя видел.
– Не твое дело, где я живу!
– Хочешь есть?
– Не. Я лазила здесь, потому что мне нравится.
– У нас дома есть спагетти, могу сварить. Дома никого. Мама на работе, она официантка, работает по ночам, а брат куда-то ушел. Хочешь спагетти?
При слове «спагетти» в животе у Мэгги заурчало, так как она не ела со вчерашнего вечера, а спагетти очень любила.
– Мне надо принести домой для папы.
– Для кого?
– Ну, для папы. Он… болеет, и я ухаживаю за ним, – Тот самый старый пьянчуга, который вечно валяется на лестнице, да? Один раз мне даже пришлось перепрыгивать через него, потому что он загородил вход в дом.
– Папа не пьяница! – Все ее расположение, вызванное упоминанием о спагетти, тут же исчезло, и, сверкнув глазами, она напряглась, вновь готовая вступить в драку.
– Да моя мама тоже бывает пьяная, конечно, не так, как твой папа, но я знаю, что это такое. А спагетти у нас много, могу сварить и на его долю. Хочешь, пойдем?
– Тогда возьми свои слова обратно, насчет папы.
– Ладно, беру обратно.
Мэгги чуть подобрела. Мальчишка слез с нее, и она, встав на ноги, молча смотрела на него, не зная, то ли остаться, то ли убежать. Так они стояли, освещаемые вспышками красно-желтой вывески.
– Так ты хочешь спагетти или нет?
Соблазн оказался слишком велик, голод не тетка.
– Ага.
– Тогда пошли. – И мальчишка двинулся в сторону блочных домов в дальнем конце улицы, время от времени оглядываясь, проверяя, идет ли она за ним.
– Как тебя зовут?
– Магдалена. А тебя?
– Ник.
Ник… С тех пор он постоянно заботился о ней, пока она не бросила его, чтобы выйти замуж за Лайла.
Как он, должно быть, возненавидел ее! Если бы он так поступил, она бы тоже его возненавидела.
И вот теперь он вернулся. Его лицо вновь возникло перед ней: смуглое, излучающее опасность, напряженное, оно в то же время притягивало. И, хотя оно сохранило черты человека, которого она когда-то любила, теперь это было лицо нового, незнакомого мужчины. Она не имеет права забывать, что тот парень, так же, как и та Магдалена, исчез навсегда, их обоих поглотило время. А может быть, что-то и осталось в нем от того Ника, память о прошлом… так же, как и в ней жило еще что-то от Магдалены Гарсиа…
Память – опасная вещь, и пренебрегать ею нельзя…
– Дэвид уже лег спать? – Мэгги с беспокойством оглядела комнату. Дэвид никогда не ложился раньше девяти.
Вирджиния удивленно покачала головой.
– Он ночует у Трейноров. Я думала, ты знаешь.
Митчелл Трейнор был самым близким дру/ом сына, и Мэгги не имела ничего против, чтобы он переночевал у него, но ей не понравилось, что ей даже не сообщили об этом.
– Нет, не знаю.
– Когда Дэвид вернулся из клуба, Митчелл позвонил ему и пригласил к себе. Дэвид позвонил Лайлу, и тот разрешил.
– Просто Лайл не сообщил об этом мне.
Вирджиния спокойна посмотрела на нее.
– Мужчины часто бывают забывчивыми.
– Неужели? – невесело рассмеялась Мэгги. Вирджиния нахмурилась и вернулась к книге, затем вновь подняла глаза на Мэгги.
– Ты очень рано вернулась. Где Лайл? Что-нибудь… случилось?
Секунду Мэгги смотрела на свекровь. Ей очень хотелось разрушить стену притворства, существовавшую между ними долгие годы, и рассказать жестокую правду. Слова уже готовы были сорваться с языка, но она сдержалась. Вирджиния стара, плохо себя чувствует и на самом деле не хочет ничего знать.
А кроме того, разве она может помочь ей? Она не имеет власти над сыном, и, даже если и не одобряет какие-то его поступки, все равно она на его стороне, поддерживает его во всем в ущерб ей, Мэгги, и кому угодно, когда этот кто-то становился на пути Лайла. Мэгги слишком хорошо знала свою свекровь и почти не сомневалась, что любая серьезная жалоба будет тут же передана Лайлу, не буквально, конечно, а с материнской укоризной, мол, неужели такое могло произойти. Безусловно, Вирджиния сделает это из лучших побуждений, но вред, который она тем самым причинит ей, будет огромным.
Ответ Мэгги прозвучал легко и непринужденно:
– Я просто неважно себя чувствую. А вернулась домой одна потому, что не хотелось портить людям вечер. Поскольку Дэвида нет, я сейчас приму снотворное и лягу спать. Когда Лайл вернется, скажите ему, чтобы не пытался разбудить меня, после таблетки это бесполезно.
Перед тем как лечь спать, Лайл всегда заглядывал к матери. Сначала Мэгги думала, что это нежная привычка, но потом, когда Лайл проявил по отношению к ней, своей жене, поистине жестокое равнодушие, подобная процедура стала вызывать у нее неприязнь.
Теперь же она воспринимала все спокойно и даже находила удобным: можно общаться с Лайлом через мать, по возможности избегая личных встреч. Вирджиния пристально посмотрела на нее.
– Хорошо, я скажу. Как твоя рука?
– Спасибо, лучше.
– Мэгги…
– Да?
– Нет, ничего.
Внезапно Мэгги увидела, как устала и постарела Вирджиния. Темные серые круги под глазами стали еще явственнее и выглядели как огромные синяки; яркий свет лампы делал ее неестественно белую, покрытую сетью мелких морщин, кожу еще более безжизненной; рот втянулся, губы почти обескровились, тонкая, как у птицы, шея казалась жалкой, а вид выпирающих под тонкой бумажной кожей ключиц больно поразил Мэгги. Она почувствовала внезапную жалость и беспокойство.
– Как вы себя чувствуете, Вирджиния? Свекровь взмахнула рукой, словно отгоняя вопрос.
– Все хорошо. Просто немного устала. Почему ты не идешь спать, если ради этого вернулась так рано? Я хочу почитать.
Ответ прозвучал почти грубо, но Мэгги не обиделась – она понимала, как Вирджинии, которая всю жизнь была стойкой, сильной, спортивного склада женщиной, неприятно признавать, а тем более показывать, что сейчас она слаба и немощна. Это смущало ее. Мэгги тепло улыбнулась свекрови.
– Конечно. Вам ничего не нужно?
– Нет. Если что-то понадобится, позову Луэллу. – Вирджиния взглянула на невестку, и глаза ее потеплели. – Спасибо, что спрашиваешь. Спокойной ночи, Мэгги.
– Спокойной ночи.
Прежде чем выйти, Мэгги остановилась у двери и помахала Вирджинии на прощание. Оказавшись в коридоре, она на мгновение загрустила. Жаль, что отношения со свекровью не шли дальше взаимной вежливости, если бы замужество сложилось иначе, они могли бы стать друзьями. Но при существующем положении она ничем не могла помочь Вирджинии, так же, как и Вирджиния ничем не могла помочь ей. Постояв еще минутку, Мэгги по длинным коридорам направилась в центральную часть дома и вскоре думала уже совсем о другом.
В конце широкой изгибающейся лестницы, ведущей на второй этаж, она уже почти бежала. Еще несколько минут – и она свободна! От этого ощущения у нее, словно у заключенного, перед которым вот-вот раскроются ворота тюрьмы, даже закружилась голова, но, по крайней мере, два часа у нее есть. Потом все будет по-прежнему, рано или поздно ей придется встретиться с Лайлом.
При воспоминании о Лайле в ней шевельнулся страх, но, твердо решив насладиться глотком свободы, она прогнала мрачные мысли, то, что неминуемо должно случиться, все равно произойдет, вот тогда она и подумает об этом.
Если бы Лайл узнал, что она иногда делает вечерами, якобы приняв снотворное и рано ложась спать, то задохнулся бы от злости, но, Бог даст, он этого не узнает. Теперь он редко появлялся в ее комнате. А если бы даже и решил заглянуть к ней, то она надеялась, что, не достучавшись, он в конце концов уйдет. Вполне возможно, что именно сегодня вечером Лайл и придет, так как он в бешенстве от того, что произошло в клубе, поэтому к тому времени, как он вернется, она должна быть дома, но при этом запереть дверь. Мэгги знала, что Лайл не станет поднимать шум, чтобы войти к ней, а утром она всегда сможет сослаться на снотворное и сказать, что не слышала, как он стучал. Она установила еще один замок, мотивируя это дополнительной мерой предосторожности, но на самом деле лишь для того, чтобы защититься от Лайла, поскольку ключа от второго замка у него не было. Мэгги предполагала, что у него нет ключа, хотя, имея дело с Лайлом, ни в чем нельзя быть уверенной до конца. Хорошо еще, что ей удалось уехать домой без него, в противном случае скандал был бы неизбежен.
Завтра ей придется увидеться с ним, но она постарается сделать так, чтобы они не оставались одни. Вместе с другими членами семьи они поедут в церковь, потом в клуб на ленч, затем он останется играть в гольф, так что, если повезет, она опять успеет запереться в спальне прежде, чем он вернется домой.
Но сейчас эти несколько часов принадлежат ей. Раз десять в году, заперев дверь и выключив свет, она умудрялась выскользнуть из дома через окно. Вот и сейчас она уже считала минуты, когда сможет потихоньку убежать.
Сегодня ночью она должна это сделать во что бы то ни стало: надо выкопать «подарок» Ника и спрятать в единственно надежном месте, где его никто не найдет, в том месте, где ее любили и готовы были защитить, – в доме тетушки Глории.
Когда-то Мэгги купила этот небольшой домик для отца. Даже сейчас, спустя почти девять лет после его смерти, ей приятно было осознавать, что, несмотря на свое, мягко говоря, неудачное замужество, она смогла поддержать отца, и последние два года жизни он провел ни в чем не нуждаясь. Вскоре после рождения Дэвида, снимая деньги со своей кредитной карточки и откладывая все, что щедро давал ей Лайл, обрадованный появлением наследника, она сумела скопить достаточно, чтобы купить небольшой обветшавший домик на берегу Индианы; она знала, что отец всегда мечтал жить у реки. Затем она перевезла его из муниципальной квартиры, где выросла сама и где продолжал жить отец. Он расплакался, когда она передала ему купчую. Так ее отец, Хорхе Луис Гарсиа, первый представитель семьи, родившийся в Соединенных Штатах, стал домовладельцем. Его мечта сбылась.
Сын кочующих с места на место сельскохозяйственных сезонных рабочих, которыми стали его родители, после того как нелегально перебрались из Мексики через границу в поисках работы, Хорхе всю жизнь прожил в нищете. Семья постоянно переезжала: отработав сезон по сбору апельсинов во Флориде, они ехали в Джорджию, где к тому времени поспевал арахис, затем дальше, в Кентукки, на табачные плантации. Так проходили годы, дети взрослели, женились и выходили замуж, оставаясь жить там, где в то время работали родители, а те с малышами двигались дальше. Потом, почти одновременно, родители умерли, найдя свое последнее пристанище в красной, выжженной солнцем земле Джорджии. После их смерти Хорхе, самый младший, продолжал переезжать из одного южного штата в другой, пока однажды, работая на табачных плантациях Кентукки, не влюбился в третью из пяти дочерей владельца фермы. Мэри Крамер в то время было семнадцать, Хорхе – двадцать пять. Они убежали и поженились.
Если бы Крамеры поймали Хорхе, они бы линчевали его.
Через год родилась Магдалена Роза, дитя их любви. Мэри Крамер, отвергнутая родителями, потрясенная суровой реальностью и наступившей вслед за страстным романом бедностью, тем не менее не унывала и, засучив рукава, делала что положено. Поняв после первого же летнего сезона, что бродячая жизнь не для нее, она настояла, чтобы Хорхе бросил эту работу, и их маленькая семья перебралась в Луисвилль в родном для нее штате Кентукки. Чтобы прокормиться, Хорхе работал на двух работах – ночью на молокозаводе, а днем убирал улицы. Мэри растила Магдалену и подрабатывала стиркой на дому. В воспоминаниях Мэгги образ матери был всегда одним и тем же: бледная рыжеволосая женщина, устало склонившаяся над стиральной машиной. Она крутит ручку ручного пресса для отжима белья, из-под которого выползают бесконечные белоснежные простыни. И так день за днем. Даже сейчас запах стирального порошка заставлял ее вспоминать о матери.
Она погибла, когда Мэгги было всего четыре года. Ее сбила машина. От горя Хорхе чуть не лишился рассудка, и тогда он начал пить. Уже через год он потерял обе работы, и их выкинули из собственного маленького домика за неуплату. Если бы не помощь местного священника, они бы просто оказались на улице, но отец Джон, пожалев малышку и ее убитого горем отца, добился для них квартиры в муниципальных новостройках. Несмотря на свой гордый характер, Хорхе принял благотворительную помощь, он не мог представить, чтобы Мэгги не имела крыши над головой. Позже, когда отец Джон выхлопотал для них пособие, он тоже не протестовал: спиртное окончательно поглотило его гордость.
Хорхе так и не оправился после смерти жены, и Мэгги не помнила, чтобы отец оставался трезвым больше двух дней, но она любила его. Она не сомневалась, что и он любил ее. Просто он не мог забыть жену, не мог справиться с неутихающей болью.
Сейчас, вспоминая о том времени, она понимала, что, если бы не Ник, с которым она впервые столкнулась, роясь в мусорных контейнерах позади «Макдоналдса», они с отцом вряд ли бы тогда выжили, ведь Мэгги едва исполнилось шесть.
Его первые слова, обращенные к ней, были: «Эй, малышка, вылезай из помойки! Там крысы!»
Уже стемнело, и время близилось к двенадцати, так что закусочная в конце их улицы, где она промышляла, уже закрылась, но красно-желтая неоновая «М» все еще горела, освещая свалку. Стояло лето. Она помнит, что было тепло. Вылинявшее розовое платьице едва прикрывало ей попку, а короткие рукава врезались в подмышки. Она взобралась на шаткую, готовую вот-вот рухнуть, пирамиду ящиков в темном углу автостоянки и, стоя на четвереньках, шарила в куче наваленных сверху разорванных стаканчиков и упаковок, выискивая что-нибудь съестное. Она уже нашла вполне пригодный чизбургер и половину кулечка жареного картофеля. Это для себя, но надо было найти еще что-нибудь для папы, который в этот момент валялся на полу их квартиры, приходя в себя после недельного запоя.
– Не суй свой поганый нос, куда не надо! – огрызнулась она, после того как, испуганно оглянувшись, поняла, что ей ничего не угрожает, потому что это был всего лишь худющий черноволосый мальчишка ненамного старше нее. И она вновь сосредоточенно принялась ворошить отбросы.
– А у тебя в трусах дырочка, и я вижу попку! – ехидно прозвучало в ответ. Такое оскорбление ее достоинству она снести, разумеется, не могла и, схватив первое, что попалось под руку (это оказался почти полный стакан кока-колы с приклеенной крышкой и торчащей трубочкой), развернулась и с криком запустила в обидчика. И попала. Точно в цель.
Мальчишка взвизгнул – стакан угодил ему в лоб и разорвался, холодное содержимое пролилось за шиворот. Убедившись, что одержала победу, но понимая, что возмездие неминуемо, Мэгги спрыгнула с ящиков и припустилась домой.
Догнав ее в два счета, мальчишка сделал подножку, и она грохнулась на асфальт. Из глаз посыпались искры. Но жизнь научила ее защищаться. С визгом перекатившись на спину, она принялась царапаться, кусаться и брыкаться, как кошка.
В конце концов победила сила. Усевшись на нее верхом и прижав ей руки к земле, этот чертенок неожиданно рассмеялся. Черные волосы на лбу, куда угодил стакан, слиплись, из расцарапанной щеки сочилась кровь.
– А для девчонки ты неплохо дерешься.
– Катись к черту!
– Ты ведь живешь на Паркуэй-плейс? И мы тоже – я, мама и брат. Я тебя видел.
– Не твое дело, где я живу!
– Хочешь есть?
– Не. Я лазила здесь, потому что мне нравится.
– У нас дома есть спагетти, могу сварить. Дома никого. Мама на работе, она официантка, работает по ночам, а брат куда-то ушел. Хочешь спагетти?
При слове «спагетти» в животе у Мэгги заурчало, так как она не ела со вчерашнего вечера, а спагетти очень любила.
– Мне надо принести домой для папы.
– Для кого?
– Ну, для папы. Он… болеет, и я ухаживаю за ним, – Тот самый старый пьянчуга, который вечно валяется на лестнице, да? Один раз мне даже пришлось перепрыгивать через него, потому что он загородил вход в дом.
– Папа не пьяница! – Все ее расположение, вызванное упоминанием о спагетти, тут же исчезло, и, сверкнув глазами, она напряглась, вновь готовая вступить в драку.
– Да моя мама тоже бывает пьяная, конечно, не так, как твой папа, но я знаю, что это такое. А спагетти у нас много, могу сварить и на его долю. Хочешь, пойдем?
– Тогда возьми свои слова обратно, насчет папы.
– Ладно, беру обратно.
Мэгги чуть подобрела. Мальчишка слез с нее, и она, встав на ноги, молча смотрела на него, не зная, то ли остаться, то ли убежать. Так они стояли, освещаемые вспышками красно-желтой вывески.
– Так ты хочешь спагетти или нет?
Соблазн оказался слишком велик, голод не тетка.
– Ага.
– Тогда пошли. – И мальчишка двинулся в сторону блочных домов в дальнем конце улицы, время от времени оглядываясь, проверяя, идет ли она за ним.
– Как тебя зовут?
– Магдалена. А тебя?
– Ник.
Ник… С тех пор он постоянно заботился о ней, пока она не бросила его, чтобы выйти замуж за Лайла.
Как он, должно быть, возненавидел ее! Если бы он так поступил, она бы тоже его возненавидела.
И вот теперь он вернулся. Его лицо вновь возникло перед ней: смуглое, излучающее опасность, напряженное, оно в то же время притягивало. И, хотя оно сохранило черты человека, которого она когда-то любила, теперь это было лицо нового, незнакомого мужчины. Она не имеет права забывать, что тот парень, так же, как и та Магдалена, исчез навсегда, их обоих поглотило время. А может быть, что-то и осталось в нем от того Ника, память о прошлом… так же, как и в ней жило еще что-то от Магдалены Гарсиа…
Память – опасная вещь, и пренебрегать ею нельзя…
Глава 13
Оказавшись у себя в комнате, Мэгги заперла дверь на ключ, задвинула засов и, собираясь с мыслями, прислонилась к стене. Затем торопливо принялась стаскивать с себя одежду, словно она жгла ее. Сбросив шелковые туфли, она сняла колготки и оставила их на ковре, небрежно швырнула на стул вечернее платье за четыре тысячи долларов, не глядя сорвала длинные бриллиантовые серьги и, достав из гардеробной, надела черные брюки, черную водолазку, спортивные туфли и черную кожаную куртку. Быстро проведя щеткой по волосам, сколола их на затылке заколкой и подошла к окну.
Еще несколько лет назад, в отчаянии пытаясь найти способ выйти из дому незамеченной, она обнаружила, что к верхним окнам сигнализация не подключена. С самых первых дней замужества, объясняя это соображениями безопасности, Лайл настоял, чтобы Типтон возил ее повсюду, на тот случай, если какому-нибудь ненормальному вдруг вздумается похитить ее. Поначалу она противилась, и иногда ей удавалось брать машину и ездить одной, отец в то время был еще жив, и она навещала его и тетушку Глорию. Ради возможности хоть изредка видеться с единственными близкими ей людьми, она даже преодолевала страх перед Лайлом.
Сначала она ездила к ним открыто – либо сама, чибо с Хилтоном, думая тем самым успокоить Лайла. Иногда даже привозила с собой маленького Дэвида навестить дедушку Хорхе, и тогда Лайл приходил в бешенство и – как следствие – всякий раз после этих поездок находил разные способы, чтобы наказать ее. Способы были изощренные и жестокие, хотя со стороны все выглядело так, словно не имеет никакого отношения к поездкам, а если она брала с собой Дэвида, то Лайл умудрялся причинить ей и физическую боль. Вскоре это превратилось в настоящую пытку, и Мэгги перестала брать Дэвида; постепенно ее визиты стали редкими настолько, что отец попенял ей, считая, что она просто забыла о них. Позже, обнаружив упущение в сигнализации и, соответственно, возможность убегать через окно в спальне, а потом узнав и о существовании «Леди Дансер», она решила воспользоваться своими открытиями, чтобы продолжать поездки к отцу и тетушке Глории.
Еще несколько лет назад, в отчаянии пытаясь найти способ выйти из дому незамеченной, она обнаружила, что к верхним окнам сигнализация не подключена. С самых первых дней замужества, объясняя это соображениями безопасности, Лайл настоял, чтобы Типтон возил ее повсюду, на тот случай, если какому-нибудь ненормальному вдруг вздумается похитить ее. Поначалу она противилась, и иногда ей удавалось брать машину и ездить одной, отец в то время был еще жив, и она навещала его и тетушку Глорию. Ради возможности хоть изредка видеться с единственными близкими ей людьми, она даже преодолевала страх перед Лайлом.
Сначала она ездила к ним открыто – либо сама, чибо с Хилтоном, думая тем самым успокоить Лайла. Иногда даже привозила с собой маленького Дэвида навестить дедушку Хорхе, и тогда Лайл приходил в бешенство и – как следствие – всякий раз после этих поездок находил разные способы, чтобы наказать ее. Способы были изощренные и жестокие, хотя со стороны все выглядело так, словно не имеет никакого отношения к поездкам, а если она брала с собой Дэвида, то Лайл умудрялся причинить ей и физическую боль. Вскоре это превратилось в настоящую пытку, и Мэгги перестала брать Дэвида; постепенно ее визиты стали редкими настолько, что отец попенял ей, считая, что она просто забыла о них. Позже, обнаружив упущение в сигнализации и, соответственно, возможность убегать через окно в спальне, а потом узнав и о существовании «Леди Дансер», она решила воспользоваться своими открытиями, чтобы продолжать поездки к отцу и тетушке Глории.