Страница:
Николас запустил руку в карман и извлек оттуда морковку.
– Положите ее себе на ладонь. Пальцы не сжимайте, пусть он возьмет ее.
Она взглянула на него – огонь и тень в призрачном лунном свете. Принц лесов и мрачных ущелий, дарующий утешение. Сердце ее дрогнуло, сбилось с ритма и бешено заколотилось, словно рвущийся в морскую пещеру прилив. В горле застрял ком, сотканный из океана невыплаканных слез. Она взяла у него морковку. Конь бережно потянулся к ней и понюхал руку.
– Вот так, Драйвер. Извини, если я ввела тебя в заблуждение. Я не знала. – Мягкие, покрытые колючими волосками губы коснулись ее ладони. Огромное животное осторожно обнюхало морковку и любезно приняло ее.
– Вы тоже в безопасности. – Он положил руки ей на плечи. – Ни лев, ни тигр не прыгнет вам ночью на спину.
Его дыхание коснулось ее шеи. Уверенное, теплое, нежно целующее обнаженную кожу над воротничком. Пенни обмерла, не смея ни двинуться, ни повернуться. Левая рука протянута к лошади, правая покоится на блестящем боку. Она так и стояла – ранимая, беззащитная, содрогаясь от удовольствия под его губами. И таяла. Таяла от легких поцелуев, касавшихся ее там, где не так давно побывали его пальцы. Тогда было просто сладко. Теперь же – чистейший сахар. Нежные мужские губы на ее шее, легкие, словно крылья бабочки.
Она так и не успела отреагировать – Николас отступил на шаг назад.
– Драйвер вырос в королевских конюшнях. Он знаком с придворными манерами.
– Правда? – Голос ее дрогнул.
– Может статься, он даже знает о пятиступенчатом реверансе. Скажи мисс Линдси спасибо за морковку, Драйвер.
Черная грива потекла рекой. В каждом мускуле читалась сила зверя. Пенни подпрыгнула на месте, когда жеребец опустился на одно колено и поклонился. Николас рассмеялся и сделал знак рукой. Конь снова встал на все четыре копыта. И закивал головой вверх-вниз, как будто тоже смеялся над ней. Она повернулась и побежала, остановившись только у тачки.
– И вы хотите, чтобы я села на него верхом? Я не могу!
Николас смотрел на нее, бездонное живое пламя в ночи.
– Конечно, нет. Если просишь лошадь довериться тебе, ты должен заслуживать этого доверия. Лошади – очень чуткие создания. Верховая езда – это разговор между всадником и лошадью. Драйвер изъясняется на многих языках, слишком сложных для вашего восприятия. Я выберу вам милого послушного мерина, которого не смутят ваши неопытность и волнение. Все в порядке.
В какой-то сказке одна женщина оступилась и попала в волшебную страну. Она протанцевала в дивных подземных дворцах целую вечность, пребывая в полной уверенности, что прошел всего час.
– Откуда вы все это знаете? – Она так расстроилась, что вопрос ее прозвучал довольно грубо. – Кто научил вас?
На его губах заиграла призрачная улыбка вышедшей на охоту лисицы.
– Фриц фон Герхард. Нужно просто посмотреть на мир с точки зрения лошади. Они не могут научиться нашему языку, хотя способны разбираться в языке наших тел и бояться кнута и шпор. Но если мы выучим их тайное наречие, мы сможем нашептывать им свои желания, и они услышат нас. Это и есть секрет коневодства.
Он взглянул на Квест. Собака тут же поднялась, засеменила к нему и уселась у его ног. В карих собачьих глазах горели любовь и доверие.
– В свое время я водил целые табуны, мисс Линдси.
Он уложил ее на атласную с кружевом кровать, усыпанную лепестками роз. Он уложил ее на море фиалок, свежих, радостных. Он уложил ее в серебряный сверкающий поток, несущий жарко-холодные воды по золотому галечнику. Пенни проснулась от шока и уставилась в ночь. Его руки на ее теле, кровь вскипает в ее венах, горячее прерывистое дыхание у ее уха – все растворилось без следа. Это просто сон. Слезы навернулись на глаза. Ей уже много лет не снилось ничего подобного – вожделение. Но в этот раз сон был пропитан жаждой чего-то более глубокого и чувственного, чем все, что она знала прежде.
Она лежала в темноте и смотрела в окно – серый четырехугольник на фоне черных стен комнаты. Скоро рассвет. Птицы заведут свою песню, слившись в предутренний хор. Странный щебет, суматоха, потом одна за другой пичуги станут подключаться к остальным, и так пока не взойдет солнце под их многоголосую симфонию. Но пока еще ночь пребывала в своих правах, и землю окутывала тишина долгого предрассветного часа. У нее было такое чувство, будто она все еще смотрит на бегущего по кругу коня. И человека, управляющего животным, словно чародей. Мужчина, тихо стоящий в ночи, конь – продолжение его разума, а из тени за ними наблюдает преданный серебристый пес.
Мастерство – вот что тревожило ее и заставляло сердце сжиматься. Пенни перевернулась и потерлась щекой о подушку. Всего лишь доброта и понимание лошадиной натуры – вот и весь секрет. Его больше заботили чувства лошади, чем ее чувства! Он был в состоянии скрыть этот благородный порыв не больше, чем скрыть свою природную красоту. Этот принц! Этот человек, который, как она считала, не годился для того, чтобы править. Она не поняла ничего, кроме того, что ей хочется это понять.
«Этот огромный страшный парень всего лишь большой малыш… Ведь он не навредил вам, не так ли, несмотря на то что вы сами его спровоцировали? Это был всего лишь блеф».
За окном началось шуршание. Суета и суматоха. Пенни выбралась из постели и зажгла свечу. Села прямо в ночной рубашке за стол, на который принц положил ключ, и взяла листок бумаги. Заточенное перо и свежие чернила были наготове.
«Дорогая мама, – написала она. – Я скучаю по тебе сильнее, чем Сцилла скучала бы по Харибде, если бы море высохло и не осталось бы ни одного корабля. Я люблю тебя сильнее, чем мясо любит соль, и знаю, что ты будешь мудрее, чем сивилла. Ты оказалась права. Наш принц ночи действительно необычный человек. Я только что видела его с лошадью».
Она остановилась и погладила мягким кончиком пера подбородок. Отчего простое кружение коня по кругу и человек, который улыбался ему, словно любовнице, наполнено таким величием? Она снова склонилась над бумагой.
«Увы, мама, я не в силах описать этого. Наперекор всему, что ты посчитала бы внешними приличиями, эрцгерцог держит меня взаперти в юго-западной башне (говорит, это для моей же безопасности). Хотя для принцессы более подходящего места не найти. Ты знаешь, что власть – это тюрьма? Я уверена, что знаешь. У принцев меньше свободы, чем у самого последнего раба. Меньше, чем у птицы, распевающей в клетке свои песни. У нашего эрцгерцога вообще нет никакой свободы, поэтому он превращает в рабов всех, кто его окружает, и людей, и лошадей. Мне еще повезло, что мое заточение продлится всего месяц, а потом мы снова сможем вернуться в наш уютный домик. Как раз придет время собирать горох…»
Уже почти рассвело. Николас тихо постучал в ее дверь. Она не ответила. Он повернулся и прислонился на мгновение к стене, уставившись на замок. «Я пытаюсь объяснить вам, что у животного, которого вы боитесь, гораздо больше причин бояться вас». Боялась ли она его, эта незаконнорожденная дочь королевских кровей? Вот он боялся ее, причем до дрожи. Он прекрасно знал, что такое страх, чтобы не опознать его.
Мотыльки один за другим летели на свет свечи. Один за другим корчились и умирали, пойманные в жаркие сети фитилька, обманутые светом, противостоять теплу которого у них не было сил. Его пальцы до сих пор помнили ее атласную кожу и быстрое, жаркое биение пульса, участившегося от его ласк. Его губы помнили вкус ее кожи, а душа изнывала от жажды по ее смелости. Он усилием воли заставил себя остановиться, прежде чем страсть взяла над ним верх и не стало слишком поздно.
Он запрокинул голову и уставился в потолок. На слегка выгнутом своде виднелись золоченые барельефы львиных голов. Она больше чем свеча. Она – чистый теплый свет, щедро одаривающий день, который даже не подозревает о своей способности обжечь. А он, словно мотылек, приговорен навсегда быть ночным созданием. И вот теперь он целый месяц будет вынужден прятать от нее дневной свет, чтобы потом учить под покровом тьмы. Отвести ее в мир теней и обмана. Поглотит ли тьма этот чистый свет? Вернет ли он ее матери потухшей, только дым от фитилька останется?
Выбора нет. Ни для него, ни для нее. Несмотря на все его заверения, если Глариен потребует принести ее в жертву, так тому и быть.
Он постучал еще раз, уже громче, но в ответ – тишина. Эрцгерцог Глариена, принц Морицбург, верховный правитель бессчетного количества душ – но только не своей собственной – поднял щеколду и вошел внутрь. Она была не в кровати. Сидела на стуле, босые ножки съежились, прижимаясь друг к другу, как котята в корзинке. Голова мирно покоилась на столешнице маленького письменного столика рядом с рукой. На губах играет улыбка. Рыжеватые волосы собраны в толстую косу, мягкой змеей струящуюся по спине.
Она уснула за столом. Такая женственная и беспомощная.
Николас стоял и смотрел на нее, во рту у него пересохло.
Кровь закипела в венах. Горячая волна замешанной на агонии страсти захлестнула его с головой. Может, так чувствует себя мотылек в момент жертвоприношения? Он судорожно вцепился в щеколду, сгорая от желания сбежать.
Но в комнате так прохладно. Босые ножки стоят на голом полу. Женщина такая беспомощная во сне. Если ей плохо или неудобно – это его вина. Это он виноват. Он вошел и тронул ее за плечо. Она еще глубже зарылась лицом в согнутую в локте руку, будто зверек в норку. Его пальцы задрожали на простеньком белом хлопке. Он завис во времени, завороженный Цирцеей, парализованный. Николас закрыл глаза, прислушиваясь к вою голосов. И над всеми ними – голос Карла. Голос графа Карла Занича, подстрекающий, неистовый: «Давай, Нико! Настал твой черед!»
В голове застучало – словно великан начал бить в бубен. Мигрень. Он доплелся до окна и прижался лбом к холодному стеклу, содрогаясь всем телом. Рот судорожно хватал воздух, у него было такое чувство, что он тонет.
«Нико! Черед Нико! Дьявольского отродья!»
Ослепленный болью, он повернулся, собираясь броситься к двери. Но она сидела, неуютно съежившись на стуле, и наверняка замерзла. Проснется она вся затекшая и закоченевшая. Храбрая Пенелопа Линдси, которая боится лошадей! Справа от него заплясали огоньки, отсекая часть комнаты. За окном оглушительно застучал в тарелки и затрубил в трубы птичий хор, ударив его по ушам. Ей холодно. Она совсем замерзнет.
Стараясь не обращать внимания на боль, он заставил себя тихонечко вернуться к ней. Бережно, как ребенка, взял ее на руки и отнес в кровать. У нее вырвался полустон-полувсхлип, жалобный и беззащитный. В голове у него стучало и ухало, но он аккуратно поправил хлопковую сорочку, прикрыв белые ножки, и подоткнул одеяло. На щеке остался отпечаток муслинового рукава – нежная красная вышивка по бледной коже. Рука легла на подушку. Ему захотелось поцеловать каждый обломанный ноготок и дать ей ежиков, целое море ежиков, и апельсины, идеально круглые и тугие, как ее груди, если это может сделать ее счастливой.
Но вместо этого он подошел к столу и заставил себя прочитать то, что она успела написать.
«Дорогая мама… Ты знаешь, что власть – это тюрьма?» Сгорая от стыда, он спустился вниз. Впереди его ждал еще один день пожизненного заключения.
Она проспала весь день, не понимая, как очутилась в кровати. Недописанное письмо по-прежнему лежало на столе, значит, она, должно быть, просто забралась обратно под одеяло и так быстро погрузилась в забытье, что сама этого не помнит. Когда она снова проснулась, голодная, появился Алексис с подносом. В конце концов она получила распоряжения. И одежду. Парнишка с волосами цвета одуванчика с застенчивой улыбкой представил ее на суд гостьи.
– Вы не обидитесь, мэм? – официально поинтересовался он. – Все чистое, постирано специально для вас.
Он показал ей бриджи, явно принадлежавшие самому Алексису. Все остальные мужчины были слишком высокими.
– Где его высочество? – спросила она.
– В кабинете. – Мальчишка пожал плечами. – Работает над чем-то. Эрцгерцог Николас составляет списки. Он всегда работает. Он сказал, вы можете воспользоваться потайной лестницей.
– Вы преданно служите ему, – сказала Пенни. Краска бросилась ему в лицо.
– Я жизнь готов за него отдать, – с горячностью заявил он. – Умереть за него. Я люблю его. Никто не любит его больше, чем я, даже майор барон фон Герхард.
Что он за человек, раз может пробуждать в своих людях подобное благоговение? Или это касается только золотоволосого паренька, которому на вид не больше пятнадцати?
– Почему вы его так любите?
Желтая головка отвернулась в сторону. На юношеской, явно нуждающейся в бритве челюсти выступили желваки.
– Эрцгерцог Николас – мой правитель.
Эта преданность отчего-то напугала ее. Что станется с Алексисом, не оправдай Николас хоть раз его безграничного доверия?
Мерин оказался белым. И звали его Виллоу. Пенни переполняло чудесное ощущение жизни, словно она ступила из своего заурядного бытия в новый рассвет нового мира – необычайно, неизмеримо счастливого. Воздух пропах пылью и старой соломой – земные безобидные запахи. Виллоу как-то странно всхрапнул, огибая ее по кругу. В огромном, полном теней амбаре Николас показал ей, как прогнать лошадь и как подманить ее легкими движениями тела. Все оказалось до смешного просто. Она чувствовала себя на седьмом небе. Как здорово видеть, что мягкий карий глаз наблюдает за тобой с обожанием домашнего питомца. Осознавать, что эта гора мускулов повинуется тебе на расстоянии.
Ей даже не пришлось дотрагиваться до лошади, чтобы подчинить ее себе! Она могла летать. Превращать репу в розы одним движением руки. Не это ли чувствовал Джек, гуляя по зачарованным лугам на вершине бобового ростка? Или освобожденная от тяжелых волос Рапунцель, со смехом убегающая в чудный лес?
– Он подчиняется! – радостно рассмеялась она, когда Николас велел ей сделать шаг вперед, как он ее учил, чтобы направить лошадь в обратную сторону. – Он подчиняется! Он доверяет мне!
Принц в рубашке с длинным рукавом, ботинках и бриджах стоял в дальнем конце амбара, вальяжно прислонившись к стойке и скрестив руки на груди. Квест, высунув язык, сидела у его ног, умные карие глаза наблюдали за женщиной и лошадью.
– В таком случае будьте достойны этого доверия, – сказал он ей. – Наденьте на него уздечку.
Пенни повернулась к нему, поникшая.
– О нет! Я не могу! Я не знаю как.
Она краем глаза заметила, что мерин остановился и опустил голову, принюхиваясь к чему-то на полу. Потом взял губами длинную соломинку и посмотрел на нее, желтая палочка комично свисает с нижней губы.
– Как вы собираетесь учиться, если не будете делать ничего нового? – усмехнулся он. – Посмотрите на бедолагу! Вы же его бросили!
Он сказал что-то волкодаву. Квест заспешила прочь и вернулась обратно с уздечкой. Николас вложил уздечку в руки Пенни и послал Квест за щеткой.
– А теперь идите к Виллоу и покажите ему своим телом, как вы рады видеть его, какое это удовольствие – встретиться с ним вот так этим чудным вечером. Давайте. Вы сможете.
Соломинка по-прежнему свисала с его губы. Мерин поглядел на нее и потряс головой, колыхнув гривой. Соломинка исчезла.
Пенни осторожно подошла к мерину. Он не отшатнулся от нее и зубы не оскалил. Просто стоял на месте, образчик смирения. Когда она протянула уздечку, лошадь послушно просунула нос в кожаную петлю и позволила закрепить ремешки на голове. Она неумело путалась в уздечке, но Виллоу терпеливо ждал. Когда девушка закончила, Николас подошел к ней и молча поправил ее работу, показывая, как должно быть, потом протянул ей влажную от собачьей слюны щетку.
– Вот один из способов подружиться с лошадью – почистить ее. Воспользуйтесь щеткой – и она ваша навеки.
Николас принялся чистить мерина щеткой. Движения резкие, уверенные. Белая шкура, белая ткань. Лошадь спокойно дышала в сгущающихся сумерках, а человек работал, под тонкой рубашкой играли мускулы.
Лошадь и человек, прекрасные создания. Пенни вспыхнула и отвернулась.
– Ваша очередь. – Николас протянул ей щетку. Она робко провела щетинками по шкуре. Лошадь вздрогнула. Принц рассмеялся.
– Вы же щекочете его, словно муха, ему так не нравится. Он хочет массаж. Вы не причините ему боли. Работайте всем телом, подключите спину.
Ее движения стали более твердыми, она стояла совсем близко, опираясь свободной рукой о широкую спину Виллоу, как это делал он. Николас – наблюдал за ней. Похоже, она не имела ничего против рубашки и бриджей Алексиса. Женщины, конечно, всегда одеваются подобным образом, когда учатся ездить верхом, это обычное дело, если не принимать во внимание одного факта – чаще всего это происходит еще в детстве. Он думал, что она начнет возражать и приводить глупые доводы. Н ему было приятно, что он ошибся. Туфли на ней ее собственные. Практичные деревенские туфли. Волосы лежат короной вокруг головы.
Он отпустил повод и шагнул в сторону. Виллоу полностью расслабился. Пенелопа вычесывала плечо и передние ноги лошади. Рубашка и бриджи сидели не слишком хорошо, в одних местах ткань туго обтягивала изгибы женского тела, а там, где должны быть мужские мускулы, свободно висела. Поражаясь своему собственному бесстыдству, он пробежался глазами по ее плечам, груди и ягодицам.
И вдруг она отскочила, чуть не столкнувшись с ним. Николас машинально схватил ее обеими руками за локоть. И тут же отпустил, презирая себя за то, что так цинично осматривал ее.
– Ой! – вырвалось у нее. – О Боже! – Она захихикала.
Виллоу даже не шелохнулся, как будто заснул. Веки полуопущены, длинные ресницы отбрасывают тень на глаза. Челюсть отвисла, нижняя губа превратилась в поросшую волосками чашу. А еще мерин выпустил восемнадцатидюймовый розовый пенис. Его кончик размеренно бился о круглый живот.
– О Боже мой! – Пенни сделалась пунцовой. Николас мягко шлепнул животное по шее. У него было такое ощущение, что мерин предал его, нарочно посмеявшись над его чувствами.
– А ну-ка! Проснись, старина!
Мерин открыл глаза. Пенис медленно втянулся и исчез из виду.
Она стояла рядом с ним в плохо сидящей рубашке, прижав обе ладошки ко рту. Он не знал, что сказать. Катастрофа! Он поднял щетку и принялся вычесывать лошадиный бок.
– Он… – Она тронула мерина за шею, откидывая гриву. – Это я виновата?
– Не важно.
Краска все еще не сошла с ее лица, словно внутри горело закатное солнце.
– Я девушка деревенская, – решительно и откровенно начала она. – И знаю кое-что о… – Она запнулась и отвела взгляд. – Я обсуждала с Томом Робертсоном разведение коров. Думаю, это было скорее удивление, чем шок. Ведь поблизости нет ни одной кобылы.
– Это всего лишь рефлекс. Он все-таки самец.
– В таком случае довольно бесстыдный, – неожиданно расхохоталась она.
Она не переставала поражать его. Он не знал, какое еще слово можно было бы подобрать. Он поражен ею. Николас отбросил щетку в сторону. Квест подобрала инструмент и унесла его в дальний конец амбара. Пенни была здесь, в этом странном уединенном месте, женщина наедине с двумя мужчинами. Но при виде этого проявления неконтролируемой животной мужественности она лишь вспыхнула и расхохоталась и сказала, что это от удивления. Ее волновали опасности, она терзалась страхами и при этом не испугалась единственной вещи, которой должна была бы испугаться. Как же так? Ведь именно ее женственность была виной этого внезапного порыва. Он взялся за поводья и повернулся к ней лицом:
– Пора садиться верхом.
– Сейчас? – попятилась она назад. – Но седла-то нету.
– Я хочу, чтобы вы сели на него без седла. Прямо так, на голую спину. Я не позволю ему двинуться с места. Но мне бы хотелось, чтобы вы поняли, как держаться верхом, почувствовали степень своей свободы – что принадлежит вам, а что ему.
– Не понимаю, – округлила она глаза. – Покажите мне. Сначала вы, потом я.
Она застыла в неловкой позе – одна нога чуть позади другой, – наблюдая за тем, как он легко запрыгнул на лошадь. Николас бросил поводья на холку жеребца.
– Это принадлежит ему. – Он приложил ладони к бедрам. – Ноги не должны двигаться. И только верхняя часть тела – ваша.
Он легко и непринужденно проделал упражнения для новичков, помогающие научиться держаться на лошади. Виллоу стоял словно скала, а Николас тем временем показывал ей, как управляться с телом выше пояса и при этом не шевелить ногами. Потом он покажет ей сигнальную систему – знаки, подаваемые телом и ногами, – но для начала она должна научиться держать равновесие, расслабляться и чувствовать себя уверенно. Его движения плавно, без малейшего усилия перетекали одно в другое, спина легкая, подвижная, следует за руками.
– Теперь ваш черед, – сказал он.
Он усадил ее на спину Виллоу. Она застыла и вцепилась обеими руками в гриву.
– Отпустите гриву, – приказал он.
– Я не могу! Я непременно упаду! – еле слышно прошептала она.
– Почему вы должны упасть? Боитесь ли вы упасть со стула, когда сидите за завтраком? Задумываетесь ли вы над тем, что обязательно скатитесь с кровати, если не будете держаться за нее обеими руками? Давайте же. Ногами не двигайте. Пусть висят, как висели.
Она разжала пальцы и отпустила-таки гриву, сначала одну руку, потом другую.
– Теперь поднимите руки над головой.
Она вцепилась в его плечо.
– Я не могу.
– Можете.
Она повиновалась. Дюйм за дюймом. Она наклонилась вперед, пока не коснулась лбом лошадиного загривка. Положив руки на бедра, отклонилась назад. Каждый раз он просил ее расслабиться, не двигать ногами, держать равновесие. Покладистый конь стойко вынес все эти упражнения, только изредка прядал ушами.
Она такая мягкая. Невероятно, призывно мягкая. Его ладонь сама собой потянулась к лодыжке, бедру и талии, к нежным изгибам груди; он хотел постичь, как это – потеряться и найти себя в ее аромате. В этой деревенской девушке. Этой незаконнорожденной дочери королевского рода. Как же это подло и низко. Если он хоть на минуту утратит над собой контроль, он взвоет от желания, словно загнанный на болото волк.
Стемнело. Одна за другой в небе зажглись звезды. Снаружи его люди несли охрану. Никто не найдет их здесь, запертых в сокровенных объятиях ночи, пока фальшивая принцесса сжимает меж своих ножек чуждое ей создание, стараясь совладать со своими страхами.
– Значит, так, – сказал Николас, положив руку на ее гибкую спину. – Вы не должны держаться. Если вы будете продолжать упорствовать, вы потеряете равновесие, а ведь именно в нем и заключается искусство верховой езды. Когда лошадь пускается в путь, вы должны следовать за ее движениями, как лодочка, что качается вверх-вниз на волнах. Легко, удобно, спина расслаблена и податлива, голова поднята, смотрите вперед, туда, куда направляетесь. Езда верхом – баланс между податливостью и напряжением.
– Какое прекрасное сравнение!
– То есть? – отпустил он руку.
Она сидела так, как он учил ее, – спина прямая, ноги расслаблены.
– Вы приняли мою податливость как должное. С самого начала. И все же вам она не слишком по вкусу, не так ли? От вас так и пышет напряжением, как от грозового облака.
Он медленно повел лошадь по кругу.
– Почему вы это сказали?
Сама матушка-природа наделила ее гибкостью и податливостью. В темноте сверкнули ее обнаженные в улыбке белые зубы.
– Наверное, лошади не единственные существа, способные читать язык человеческого тела.
– Что-то я не вижу, чтобы Виллоу дрожал от надвигающейся грозы. Что за послание вы уловили, на которое он не обращает внимания?
Она развела руки в стороны, сохраняя равновесие с помощью ног.
– Не знаю. Может, что вы тихий, но жестокий ночной охотник? Мне повезло, что вы приняли меня в свою стаю, иначе меня могли бы сожрать заживо. Но сегодня мне отчего-то кажется, что вы изо всех сил взываете к храбрости, но я понять не могу отчего.
– К храбрости? – Он повернулся и попятился, не выпуская из рук повода. Теперь, когда она расслабилась и почувствовала себя увереннее, он показал ей, как остановить лошадь и снова тронуть ее с места. Она засветилась от радости, уловив суть.
– Это потому, что вы все время в опасности? Я пыталась представить себе вашу жизнь. Каково это – жить так, как живете вы? Мне бы не понравилось. Анонимность куда лучше. Вы все время на арене, постоянно выставлены напоказ, не так ли? Потому и носите с собой гром и молнию, готовый поразить ими своих врагов. Я одного не могу понять – отчего вы считаете, что я одна из них, несмотря на то что я сдалась окончательно и бесповоротно.
Она остановила лошадь, увидев, что он идет к ней. «И что, по-вашему, говорит мне безмолвный язык вашего тела?» Глаза их встретились. Слишком поздно скрывать свой голодный взгляд, слишком поздно прикрываться железными доспехами. Она вздрогнула, словно огонь его страсти обжег ее, и вдавила колени в бока лошади. Виллоу рванул вперед. Николас обеими руками поймал Пенни за талию и повалил на землю, сгорая от приступа безумной страсти. Губы ее приоткрылись и дрожали. Он может взять ее, как животное, и никто не остановит его. Его мужское естество восстало и пульсировало, высокомерно вздымаясь вверх. Неимоверным усилием воли ему удалось оттолкнуть ее в сторону и повернуться к мерину.
– Положите ее себе на ладонь. Пальцы не сжимайте, пусть он возьмет ее.
Она взглянула на него – огонь и тень в призрачном лунном свете. Принц лесов и мрачных ущелий, дарующий утешение. Сердце ее дрогнуло, сбилось с ритма и бешено заколотилось, словно рвущийся в морскую пещеру прилив. В горле застрял ком, сотканный из океана невыплаканных слез. Она взяла у него морковку. Конь бережно потянулся к ней и понюхал руку.
– Вот так, Драйвер. Извини, если я ввела тебя в заблуждение. Я не знала. – Мягкие, покрытые колючими волосками губы коснулись ее ладони. Огромное животное осторожно обнюхало морковку и любезно приняло ее.
– Вы тоже в безопасности. – Он положил руки ей на плечи. – Ни лев, ни тигр не прыгнет вам ночью на спину.
Его дыхание коснулось ее шеи. Уверенное, теплое, нежно целующее обнаженную кожу над воротничком. Пенни обмерла, не смея ни двинуться, ни повернуться. Левая рука протянута к лошади, правая покоится на блестящем боку. Она так и стояла – ранимая, беззащитная, содрогаясь от удовольствия под его губами. И таяла. Таяла от легких поцелуев, касавшихся ее там, где не так давно побывали его пальцы. Тогда было просто сладко. Теперь же – чистейший сахар. Нежные мужские губы на ее шее, легкие, словно крылья бабочки.
Она так и не успела отреагировать – Николас отступил на шаг назад.
– Драйвер вырос в королевских конюшнях. Он знаком с придворными манерами.
– Правда? – Голос ее дрогнул.
– Может статься, он даже знает о пятиступенчатом реверансе. Скажи мисс Линдси спасибо за морковку, Драйвер.
Черная грива потекла рекой. В каждом мускуле читалась сила зверя. Пенни подпрыгнула на месте, когда жеребец опустился на одно колено и поклонился. Николас рассмеялся и сделал знак рукой. Конь снова встал на все четыре копыта. И закивал головой вверх-вниз, как будто тоже смеялся над ней. Она повернулась и побежала, остановившись только у тачки.
– И вы хотите, чтобы я села на него верхом? Я не могу!
Николас смотрел на нее, бездонное живое пламя в ночи.
– Конечно, нет. Если просишь лошадь довериться тебе, ты должен заслуживать этого доверия. Лошади – очень чуткие создания. Верховая езда – это разговор между всадником и лошадью. Драйвер изъясняется на многих языках, слишком сложных для вашего восприятия. Я выберу вам милого послушного мерина, которого не смутят ваши неопытность и волнение. Все в порядке.
В какой-то сказке одна женщина оступилась и попала в волшебную страну. Она протанцевала в дивных подземных дворцах целую вечность, пребывая в полной уверенности, что прошел всего час.
– Откуда вы все это знаете? – Она так расстроилась, что вопрос ее прозвучал довольно грубо. – Кто научил вас?
На его губах заиграла призрачная улыбка вышедшей на охоту лисицы.
– Фриц фон Герхард. Нужно просто посмотреть на мир с точки зрения лошади. Они не могут научиться нашему языку, хотя способны разбираться в языке наших тел и бояться кнута и шпор. Но если мы выучим их тайное наречие, мы сможем нашептывать им свои желания, и они услышат нас. Это и есть секрет коневодства.
Он взглянул на Квест. Собака тут же поднялась, засеменила к нему и уселась у его ног. В карих собачьих глазах горели любовь и доверие.
– В свое время я водил целые табуны, мисс Линдси.
Он уложил ее на атласную с кружевом кровать, усыпанную лепестками роз. Он уложил ее на море фиалок, свежих, радостных. Он уложил ее в серебряный сверкающий поток, несущий жарко-холодные воды по золотому галечнику. Пенни проснулась от шока и уставилась в ночь. Его руки на ее теле, кровь вскипает в ее венах, горячее прерывистое дыхание у ее уха – все растворилось без следа. Это просто сон. Слезы навернулись на глаза. Ей уже много лет не снилось ничего подобного – вожделение. Но в этот раз сон был пропитан жаждой чего-то более глубокого и чувственного, чем все, что она знала прежде.
Она лежала в темноте и смотрела в окно – серый четырехугольник на фоне черных стен комнаты. Скоро рассвет. Птицы заведут свою песню, слившись в предутренний хор. Странный щебет, суматоха, потом одна за другой пичуги станут подключаться к остальным, и так пока не взойдет солнце под их многоголосую симфонию. Но пока еще ночь пребывала в своих правах, и землю окутывала тишина долгого предрассветного часа. У нее было такое чувство, будто она все еще смотрит на бегущего по кругу коня. И человека, управляющего животным, словно чародей. Мужчина, тихо стоящий в ночи, конь – продолжение его разума, а из тени за ними наблюдает преданный серебристый пес.
Мастерство – вот что тревожило ее и заставляло сердце сжиматься. Пенни перевернулась и потерлась щекой о подушку. Всего лишь доброта и понимание лошадиной натуры – вот и весь секрет. Его больше заботили чувства лошади, чем ее чувства! Он был в состоянии скрыть этот благородный порыв не больше, чем скрыть свою природную красоту. Этот принц! Этот человек, который, как она считала, не годился для того, чтобы править. Она не поняла ничего, кроме того, что ей хочется это понять.
«Этот огромный страшный парень всего лишь большой малыш… Ведь он не навредил вам, не так ли, несмотря на то что вы сами его спровоцировали? Это был всего лишь блеф».
За окном началось шуршание. Суета и суматоха. Пенни выбралась из постели и зажгла свечу. Села прямо в ночной рубашке за стол, на который принц положил ключ, и взяла листок бумаги. Заточенное перо и свежие чернила были наготове.
«Дорогая мама, – написала она. – Я скучаю по тебе сильнее, чем Сцилла скучала бы по Харибде, если бы море высохло и не осталось бы ни одного корабля. Я люблю тебя сильнее, чем мясо любит соль, и знаю, что ты будешь мудрее, чем сивилла. Ты оказалась права. Наш принц ночи действительно необычный человек. Я только что видела его с лошадью».
Она остановилась и погладила мягким кончиком пера подбородок. Отчего простое кружение коня по кругу и человек, который улыбался ему, словно любовнице, наполнено таким величием? Она снова склонилась над бумагой.
«Увы, мама, я не в силах описать этого. Наперекор всему, что ты посчитала бы внешними приличиями, эрцгерцог держит меня взаперти в юго-западной башне (говорит, это для моей же безопасности). Хотя для принцессы более подходящего места не найти. Ты знаешь, что власть – это тюрьма? Я уверена, что знаешь. У принцев меньше свободы, чем у самого последнего раба. Меньше, чем у птицы, распевающей в клетке свои песни. У нашего эрцгерцога вообще нет никакой свободы, поэтому он превращает в рабов всех, кто его окружает, и людей, и лошадей. Мне еще повезло, что мое заточение продлится всего месяц, а потом мы снова сможем вернуться в наш уютный домик. Как раз придет время собирать горох…»
Уже почти рассвело. Николас тихо постучал в ее дверь. Она не ответила. Он повернулся и прислонился на мгновение к стене, уставившись на замок. «Я пытаюсь объяснить вам, что у животного, которого вы боитесь, гораздо больше причин бояться вас». Боялась ли она его, эта незаконнорожденная дочь королевских кровей? Вот он боялся ее, причем до дрожи. Он прекрасно знал, что такое страх, чтобы не опознать его.
Мотыльки один за другим летели на свет свечи. Один за другим корчились и умирали, пойманные в жаркие сети фитилька, обманутые светом, противостоять теплу которого у них не было сил. Его пальцы до сих пор помнили ее атласную кожу и быстрое, жаркое биение пульса, участившегося от его ласк. Его губы помнили вкус ее кожи, а душа изнывала от жажды по ее смелости. Он усилием воли заставил себя остановиться, прежде чем страсть взяла над ним верх и не стало слишком поздно.
Он запрокинул голову и уставился в потолок. На слегка выгнутом своде виднелись золоченые барельефы львиных голов. Она больше чем свеча. Она – чистый теплый свет, щедро одаривающий день, который даже не подозревает о своей способности обжечь. А он, словно мотылек, приговорен навсегда быть ночным созданием. И вот теперь он целый месяц будет вынужден прятать от нее дневной свет, чтобы потом учить под покровом тьмы. Отвести ее в мир теней и обмана. Поглотит ли тьма этот чистый свет? Вернет ли он ее матери потухшей, только дым от фитилька останется?
Выбора нет. Ни для него, ни для нее. Несмотря на все его заверения, если Глариен потребует принести ее в жертву, так тому и быть.
Он постучал еще раз, уже громче, но в ответ – тишина. Эрцгерцог Глариена, принц Морицбург, верховный правитель бессчетного количества душ – но только не своей собственной – поднял щеколду и вошел внутрь. Она была не в кровати. Сидела на стуле, босые ножки съежились, прижимаясь друг к другу, как котята в корзинке. Голова мирно покоилась на столешнице маленького письменного столика рядом с рукой. На губах играет улыбка. Рыжеватые волосы собраны в толстую косу, мягкой змеей струящуюся по спине.
Она уснула за столом. Такая женственная и беспомощная.
Николас стоял и смотрел на нее, во рту у него пересохло.
Кровь закипела в венах. Горячая волна замешанной на агонии страсти захлестнула его с головой. Может, так чувствует себя мотылек в момент жертвоприношения? Он судорожно вцепился в щеколду, сгорая от желания сбежать.
Но в комнате так прохладно. Босые ножки стоят на голом полу. Женщина такая беспомощная во сне. Если ей плохо или неудобно – это его вина. Это он виноват. Он вошел и тронул ее за плечо. Она еще глубже зарылась лицом в согнутую в локте руку, будто зверек в норку. Его пальцы задрожали на простеньком белом хлопке. Он завис во времени, завороженный Цирцеей, парализованный. Николас закрыл глаза, прислушиваясь к вою голосов. И над всеми ними – голос Карла. Голос графа Карла Занича, подстрекающий, неистовый: «Давай, Нико! Настал твой черед!»
В голове застучало – словно великан начал бить в бубен. Мигрень. Он доплелся до окна и прижался лбом к холодному стеклу, содрогаясь всем телом. Рот судорожно хватал воздух, у него было такое чувство, что он тонет.
«Нико! Черед Нико! Дьявольского отродья!»
Ослепленный болью, он повернулся, собираясь броситься к двери. Но она сидела, неуютно съежившись на стуле, и наверняка замерзла. Проснется она вся затекшая и закоченевшая. Храбрая Пенелопа Линдси, которая боится лошадей! Справа от него заплясали огоньки, отсекая часть комнаты. За окном оглушительно застучал в тарелки и затрубил в трубы птичий хор, ударив его по ушам. Ей холодно. Она совсем замерзнет.
Стараясь не обращать внимания на боль, он заставил себя тихонечко вернуться к ней. Бережно, как ребенка, взял ее на руки и отнес в кровать. У нее вырвался полустон-полувсхлип, жалобный и беззащитный. В голове у него стучало и ухало, но он аккуратно поправил хлопковую сорочку, прикрыв белые ножки, и подоткнул одеяло. На щеке остался отпечаток муслинового рукава – нежная красная вышивка по бледной коже. Рука легла на подушку. Ему захотелось поцеловать каждый обломанный ноготок и дать ей ежиков, целое море ежиков, и апельсины, идеально круглые и тугие, как ее груди, если это может сделать ее счастливой.
Но вместо этого он подошел к столу и заставил себя прочитать то, что она успела написать.
«Дорогая мама… Ты знаешь, что власть – это тюрьма?» Сгорая от стыда, он спустился вниз. Впереди его ждал еще один день пожизненного заключения.
Она проспала весь день, не понимая, как очутилась в кровати. Недописанное письмо по-прежнему лежало на столе, значит, она, должно быть, просто забралась обратно под одеяло и так быстро погрузилась в забытье, что сама этого не помнит. Когда она снова проснулась, голодная, появился Алексис с подносом. В конце концов она получила распоряжения. И одежду. Парнишка с волосами цвета одуванчика с застенчивой улыбкой представил ее на суд гостьи.
– Вы не обидитесь, мэм? – официально поинтересовался он. – Все чистое, постирано специально для вас.
Он показал ей бриджи, явно принадлежавшие самому Алексису. Все остальные мужчины были слишком высокими.
– Где его высочество? – спросила она.
– В кабинете. – Мальчишка пожал плечами. – Работает над чем-то. Эрцгерцог Николас составляет списки. Он всегда работает. Он сказал, вы можете воспользоваться потайной лестницей.
– Вы преданно служите ему, – сказала Пенни. Краска бросилась ему в лицо.
– Я жизнь готов за него отдать, – с горячностью заявил он. – Умереть за него. Я люблю его. Никто не любит его больше, чем я, даже майор барон фон Герхард.
Что он за человек, раз может пробуждать в своих людях подобное благоговение? Или это касается только золотоволосого паренька, которому на вид не больше пятнадцати?
– Почему вы его так любите?
Желтая головка отвернулась в сторону. На юношеской, явно нуждающейся в бритве челюсти выступили желваки.
– Эрцгерцог Николас – мой правитель.
Эта преданность отчего-то напугала ее. Что станется с Алексисом, не оправдай Николас хоть раз его безграничного доверия?
Мерин оказался белым. И звали его Виллоу. Пенни переполняло чудесное ощущение жизни, словно она ступила из своего заурядного бытия в новый рассвет нового мира – необычайно, неизмеримо счастливого. Воздух пропах пылью и старой соломой – земные безобидные запахи. Виллоу как-то странно всхрапнул, огибая ее по кругу. В огромном, полном теней амбаре Николас показал ей, как прогнать лошадь и как подманить ее легкими движениями тела. Все оказалось до смешного просто. Она чувствовала себя на седьмом небе. Как здорово видеть, что мягкий карий глаз наблюдает за тобой с обожанием домашнего питомца. Осознавать, что эта гора мускулов повинуется тебе на расстоянии.
Ей даже не пришлось дотрагиваться до лошади, чтобы подчинить ее себе! Она могла летать. Превращать репу в розы одним движением руки. Не это ли чувствовал Джек, гуляя по зачарованным лугам на вершине бобового ростка? Или освобожденная от тяжелых волос Рапунцель, со смехом убегающая в чудный лес?
– Он подчиняется! – радостно рассмеялась она, когда Николас велел ей сделать шаг вперед, как он ее учил, чтобы направить лошадь в обратную сторону. – Он подчиняется! Он доверяет мне!
Принц в рубашке с длинным рукавом, ботинках и бриджах стоял в дальнем конце амбара, вальяжно прислонившись к стойке и скрестив руки на груди. Квест, высунув язык, сидела у его ног, умные карие глаза наблюдали за женщиной и лошадью.
– В таком случае будьте достойны этого доверия, – сказал он ей. – Наденьте на него уздечку.
Пенни повернулась к нему, поникшая.
– О нет! Я не могу! Я не знаю как.
Она краем глаза заметила, что мерин остановился и опустил голову, принюхиваясь к чему-то на полу. Потом взял губами длинную соломинку и посмотрел на нее, желтая палочка комично свисает с нижней губы.
– Как вы собираетесь учиться, если не будете делать ничего нового? – усмехнулся он. – Посмотрите на бедолагу! Вы же его бросили!
Он сказал что-то волкодаву. Квест заспешила прочь и вернулась обратно с уздечкой. Николас вложил уздечку в руки Пенни и послал Квест за щеткой.
– А теперь идите к Виллоу и покажите ему своим телом, как вы рады видеть его, какое это удовольствие – встретиться с ним вот так этим чудным вечером. Давайте. Вы сможете.
Соломинка по-прежнему свисала с его губы. Мерин поглядел на нее и потряс головой, колыхнув гривой. Соломинка исчезла.
Пенни осторожно подошла к мерину. Он не отшатнулся от нее и зубы не оскалил. Просто стоял на месте, образчик смирения. Когда она протянула уздечку, лошадь послушно просунула нос в кожаную петлю и позволила закрепить ремешки на голове. Она неумело путалась в уздечке, но Виллоу терпеливо ждал. Когда девушка закончила, Николас подошел к ней и молча поправил ее работу, показывая, как должно быть, потом протянул ей влажную от собачьей слюны щетку.
– Вот один из способов подружиться с лошадью – почистить ее. Воспользуйтесь щеткой – и она ваша навеки.
Николас принялся чистить мерина щеткой. Движения резкие, уверенные. Белая шкура, белая ткань. Лошадь спокойно дышала в сгущающихся сумерках, а человек работал, под тонкой рубашкой играли мускулы.
Лошадь и человек, прекрасные создания. Пенни вспыхнула и отвернулась.
– Ваша очередь. – Николас протянул ей щетку. Она робко провела щетинками по шкуре. Лошадь вздрогнула. Принц рассмеялся.
– Вы же щекочете его, словно муха, ему так не нравится. Он хочет массаж. Вы не причините ему боли. Работайте всем телом, подключите спину.
Ее движения стали более твердыми, она стояла совсем близко, опираясь свободной рукой о широкую спину Виллоу, как это делал он. Николас – наблюдал за ней. Похоже, она не имела ничего против рубашки и бриджей Алексиса. Женщины, конечно, всегда одеваются подобным образом, когда учатся ездить верхом, это обычное дело, если не принимать во внимание одного факта – чаще всего это происходит еще в детстве. Он думал, что она начнет возражать и приводить глупые доводы. Н ему было приятно, что он ошибся. Туфли на ней ее собственные. Практичные деревенские туфли. Волосы лежат короной вокруг головы.
Он отпустил повод и шагнул в сторону. Виллоу полностью расслабился. Пенелопа вычесывала плечо и передние ноги лошади. Рубашка и бриджи сидели не слишком хорошо, в одних местах ткань туго обтягивала изгибы женского тела, а там, где должны быть мужские мускулы, свободно висела. Поражаясь своему собственному бесстыдству, он пробежался глазами по ее плечам, груди и ягодицам.
И вдруг она отскочила, чуть не столкнувшись с ним. Николас машинально схватил ее обеими руками за локоть. И тут же отпустил, презирая себя за то, что так цинично осматривал ее.
– Ой! – вырвалось у нее. – О Боже! – Она захихикала.
Виллоу даже не шелохнулся, как будто заснул. Веки полуопущены, длинные ресницы отбрасывают тень на глаза. Челюсть отвисла, нижняя губа превратилась в поросшую волосками чашу. А еще мерин выпустил восемнадцатидюймовый розовый пенис. Его кончик размеренно бился о круглый живот.
– О Боже мой! – Пенни сделалась пунцовой. Николас мягко шлепнул животное по шее. У него было такое ощущение, что мерин предал его, нарочно посмеявшись над его чувствами.
– А ну-ка! Проснись, старина!
Мерин открыл глаза. Пенис медленно втянулся и исчез из виду.
Она стояла рядом с ним в плохо сидящей рубашке, прижав обе ладошки ко рту. Он не знал, что сказать. Катастрофа! Он поднял щетку и принялся вычесывать лошадиный бок.
– Он… – Она тронула мерина за шею, откидывая гриву. – Это я виновата?
– Не важно.
Краска все еще не сошла с ее лица, словно внутри горело закатное солнце.
– Я девушка деревенская, – решительно и откровенно начала она. – И знаю кое-что о… – Она запнулась и отвела взгляд. – Я обсуждала с Томом Робертсоном разведение коров. Думаю, это было скорее удивление, чем шок. Ведь поблизости нет ни одной кобылы.
– Это всего лишь рефлекс. Он все-таки самец.
– В таком случае довольно бесстыдный, – неожиданно расхохоталась она.
Она не переставала поражать его. Он не знал, какое еще слово можно было бы подобрать. Он поражен ею. Николас отбросил щетку в сторону. Квест подобрала инструмент и унесла его в дальний конец амбара. Пенни была здесь, в этом странном уединенном месте, женщина наедине с двумя мужчинами. Но при виде этого проявления неконтролируемой животной мужественности она лишь вспыхнула и расхохоталась и сказала, что это от удивления. Ее волновали опасности, она терзалась страхами и при этом не испугалась единственной вещи, которой должна была бы испугаться. Как же так? Ведь именно ее женственность была виной этого внезапного порыва. Он взялся за поводья и повернулся к ней лицом:
– Пора садиться верхом.
– Сейчас? – попятилась она назад. – Но седла-то нету.
– Я хочу, чтобы вы сели на него без седла. Прямо так, на голую спину. Я не позволю ему двинуться с места. Но мне бы хотелось, чтобы вы поняли, как держаться верхом, почувствовали степень своей свободы – что принадлежит вам, а что ему.
– Не понимаю, – округлила она глаза. – Покажите мне. Сначала вы, потом я.
Она застыла в неловкой позе – одна нога чуть позади другой, – наблюдая за тем, как он легко запрыгнул на лошадь. Николас бросил поводья на холку жеребца.
– Это принадлежит ему. – Он приложил ладони к бедрам. – Ноги не должны двигаться. И только верхняя часть тела – ваша.
Он легко и непринужденно проделал упражнения для новичков, помогающие научиться держаться на лошади. Виллоу стоял словно скала, а Николас тем временем показывал ей, как управляться с телом выше пояса и при этом не шевелить ногами. Потом он покажет ей сигнальную систему – знаки, подаваемые телом и ногами, – но для начала она должна научиться держать равновесие, расслабляться и чувствовать себя уверенно. Его движения плавно, без малейшего усилия перетекали одно в другое, спина легкая, подвижная, следует за руками.
– Теперь ваш черед, – сказал он.
Он усадил ее на спину Виллоу. Она застыла и вцепилась обеими руками в гриву.
– Отпустите гриву, – приказал он.
– Я не могу! Я непременно упаду! – еле слышно прошептала она.
– Почему вы должны упасть? Боитесь ли вы упасть со стула, когда сидите за завтраком? Задумываетесь ли вы над тем, что обязательно скатитесь с кровати, если не будете держаться за нее обеими руками? Давайте же. Ногами не двигайте. Пусть висят, как висели.
Она разжала пальцы и отпустила-таки гриву, сначала одну руку, потом другую.
– Теперь поднимите руки над головой.
Она вцепилась в его плечо.
– Я не могу.
– Можете.
Она повиновалась. Дюйм за дюймом. Она наклонилась вперед, пока не коснулась лбом лошадиного загривка. Положив руки на бедра, отклонилась назад. Каждый раз он просил ее расслабиться, не двигать ногами, держать равновесие. Покладистый конь стойко вынес все эти упражнения, только изредка прядал ушами.
Она такая мягкая. Невероятно, призывно мягкая. Его ладонь сама собой потянулась к лодыжке, бедру и талии, к нежным изгибам груди; он хотел постичь, как это – потеряться и найти себя в ее аромате. В этой деревенской девушке. Этой незаконнорожденной дочери королевского рода. Как же это подло и низко. Если он хоть на минуту утратит над собой контроль, он взвоет от желания, словно загнанный на болото волк.
Стемнело. Одна за другой в небе зажглись звезды. Снаружи его люди несли охрану. Никто не найдет их здесь, запертых в сокровенных объятиях ночи, пока фальшивая принцесса сжимает меж своих ножек чуждое ей создание, стараясь совладать со своими страхами.
– Значит, так, – сказал Николас, положив руку на ее гибкую спину. – Вы не должны держаться. Если вы будете продолжать упорствовать, вы потеряете равновесие, а ведь именно в нем и заключается искусство верховой езды. Когда лошадь пускается в путь, вы должны следовать за ее движениями, как лодочка, что качается вверх-вниз на волнах. Легко, удобно, спина расслаблена и податлива, голова поднята, смотрите вперед, туда, куда направляетесь. Езда верхом – баланс между податливостью и напряжением.
– Какое прекрасное сравнение!
– То есть? – отпустил он руку.
Она сидела так, как он учил ее, – спина прямая, ноги расслаблены.
– Вы приняли мою податливость как должное. С самого начала. И все же вам она не слишком по вкусу, не так ли? От вас так и пышет напряжением, как от грозового облака.
Он медленно повел лошадь по кругу.
– Почему вы это сказали?
Сама матушка-природа наделила ее гибкостью и податливостью. В темноте сверкнули ее обнаженные в улыбке белые зубы.
– Наверное, лошади не единственные существа, способные читать язык человеческого тела.
– Что-то я не вижу, чтобы Виллоу дрожал от надвигающейся грозы. Что за послание вы уловили, на которое он не обращает внимания?
Она развела руки в стороны, сохраняя равновесие с помощью ног.
– Не знаю. Может, что вы тихий, но жестокий ночной охотник? Мне повезло, что вы приняли меня в свою стаю, иначе меня могли бы сожрать заживо. Но сегодня мне отчего-то кажется, что вы изо всех сил взываете к храбрости, но я понять не могу отчего.
– К храбрости? – Он повернулся и попятился, не выпуская из рук повода. Теперь, когда она расслабилась и почувствовала себя увереннее, он показал ей, как остановить лошадь и снова тронуть ее с места. Она засветилась от радости, уловив суть.
– Это потому, что вы все время в опасности? Я пыталась представить себе вашу жизнь. Каково это – жить так, как живете вы? Мне бы не понравилось. Анонимность куда лучше. Вы все время на арене, постоянно выставлены напоказ, не так ли? Потому и носите с собой гром и молнию, готовый поразить ими своих врагов. Я одного не могу понять – отчего вы считаете, что я одна из них, несмотря на то что я сдалась окончательно и бесповоротно.
Она остановила лошадь, увидев, что он идет к ней. «И что, по-вашему, говорит мне безмолвный язык вашего тела?» Глаза их встретились. Слишком поздно скрывать свой голодный взгляд, слишком поздно прикрываться железными доспехами. Она вздрогнула, словно огонь его страсти обжег ее, и вдавила колени в бока лошади. Виллоу рванул вперед. Николас обеими руками поймал Пенни за талию и повалил на землю, сгорая от приступа безумной страсти. Губы ее приоткрылись и дрожали. Он может взять ее, как животное, и никто не остановит его. Его мужское естество восстало и пульсировало, высокомерно вздымаясь вверх. Неимоверным усилием воли ему удалось оттолкнуть ее в сторону и повернуться к мерину.