Страница:
— Ой, Андри, посмотри… — тихо сказала остановившаяся рядом Холлис. — Я его и не заметила. Бедный мальчик!
— Да, совсем заработался… — прошептал Андри. — Разбудим его?
— Если мы не сделаем этого, завтра у него будет болеть шея.
Нежная рука коснулась головы юноши и заставила Сегева задрожать от возбуждения. Он не мог забыть проведенную с Холлис ночь; это было выше его сил… Сделав вид, будто неожиданно проснулся, Сегев пробормотал:
— Извините, Морвенна, я забыл ответ… Ох! — Он заморгал и сел. Холлис весело и дружелюбно улыбалась ему, а Андри усмехался, прижимая к груди какой-то свиток. — Что случилось? Я уснул?
— Да, и боюсь, довольно давно. — Холлис взъерошила его волосы. — Пошли спать, Сеяст.
Он блестяще разыграл сцену внезапного пробуждения вечно недосыпающего ученика, завершив ее сладким зевком. Андри бросил любопытный взгляд на раскрытую книгу, и брови его поползли вверх — в точности как у Андраде.
— Трактаты Магновы? Это же для старших классов! Сегев обрадовался, что слышал об этой книге, и застенчиво пожал плечами.
— Конечно, много непонятных слов, но интересно…
— Это потому, что большинство их заимствовано из старого языка, — заметил Андри. — Как, очень тяжело приходится?
— Да, милорд, но с каждым разом становится легче. — Дерзость заставила его добавить: — Немножко похоже на чтение свитков.
Изумленному Андри ответила Холлис:
— Он жил в горах, а тамошние диалекты куда ближе к старому языку, чем наша речь. Он интересуется историей и не раз помогал мне.
Молодой «Гонец Солнца» задумчиво кивнул.
— Может, ты и мне поможешь с переводом? Сегев едва не закричал от восторга.
— Смогу ли я, милорд?
— В древних рукописях часто встречаются трудные места и масса слов, значения которых я не знаю. Я был бы благодарен тебе за помощь.
— Ох, спасибо! А я был бы счастлив работать с вами и леди Холлис… — Он бросил заранее рассчитанный восхищенный взгляд на золотоволосого «Гонца Солнца» и получил в ответ улыбку. Темно-голубые глаза Холлис светились от удовольствия.
Уголки губ Андри чуть приподнялись. Он увидел именно то, что старался внушить ему Сегев: мальчика, безответно влюбленного в женщину много старше себя.
— Завтра я поговорю об этом с леди Андраде. А пока всем пора спать, правда?
После того, как Сегев произвел на Андри нужное впечатление, ничего не стоило проводить Холлис до дверей ее комнаты. Он сделал вид, будто хочет полюбоваться видом из окна, а на обратном пути бесшумно сунул ключ в стоявшую на столе маленькую серебряную чашу, где тот лежал прежде. Сегев тянул время как мог, желая ей спокойной ночи, а затем вернулся в свою маленькую комнату без окон.
Реакция наступила, когда он закрыл за собой дверь. Комната была освещена горевшими в жаровне угольями — впрочем, необходимыми не столько для света, сколько для борьбы с сыростью: толстые стены не просыхали даже летом. Юноша сел на кровать, задумчиво вытянул руки и посмотрел на свои дрожащие пальцы. Сегодня ночью он едва не попался. Не хотелось думать о том, что сделала бы с ним Андраде, если бы узнала, кто он такой и с какой целью прибыл сюда. Достаточно было бы и того, что он отравил Холлис дранатом.
Но его не поймали. Да, конечно, он не завладел Звездным Свитком и не скакал галопом на север, к Миреве. Но случилось иное, и это было даже к лучшему. Если Андри действительно привлечет «Сеяста» к работе над свитками, если тот получит к ним постоянный доступ и научится тому, о чем не имеет понятия даже Мирева… Или имеет, но ни за что не станет учить его таким опасным вещам. Руваль был тем, кого она выбрала, чтобы допустить к тайным знаниям; Руваль, чьим единственным преимуществом было то, что Янте родила его первым..!
Третий сын Янте сидел, обняв колени, и улыбался. Он был рад, что не сумел выкрасть свиток, рад, что сможет остаться здесь. Если он правильно сыграет свою роль, то изучит все, что может ему предложить Звездный Свиток, наряду с секретами фарадимов, которые будут в него вдалбливать изо дня в день. Может быть, даже его включат в свиту Андраде и возьмут на Риаллу. Он нравится Холлис, и та может отказаться ехать без него. Она попросит у Андраде разрешения взять его с собой.
Так почему бы не подождать? Настанет день, когда он, Сегев, бросит вызов самому верховному принцу.
К тому времени, когда он пришел на место, там было тихо и пустынно. Некоторое время Риян следил за домом из укрытия, а потом, дрожа от возбуждения, решился приблизиться к жилищу. Дверь была не заперта. Он осторожно заглянул в нее и увидел, что внутри пусто. Было видно, что здесь жили люди, но ушли отсюда в крайней спешке. Юноша снова вышел наружу, обошел дом, ища ключ к тому, что здесь произошло, но так ничего и не обнаружил. У одной из стен была потревожена пыль и помята трава, но это могло быть работой кобылы. От Клеве не осталось и следа.
Риян, тревога которого нарастала с каждой минутой, еще раз обследовал дом. Он обнаружил еду, использованную посуду, измятую постель и несколько частей одежды, принадлежавшей высокому, атлетически сложенному мужчине. Вернувшись на улицу, юноша поглядел на луны, испытывая желание воспользоваться ими и обшарить всю эту местность в поисках Клеве. Однако память о запрете Андраде отрезвила его — впрочем, как и обещание Клеве встретиться с ним завтра утром у золотых дел мастера. Риян посмотрел на свои четыре кольца с таким видом, словно они его предали. Этих знаний хватало лишь на то, чтобы пользоваться солнечным светом, но не позарез необходимым ему сейчас светом лун.
Едва неба коснулся первый рассветный луч, Риян вернулся в город и проскользнул в свою комнату. Тревога не помешала ему несколько часов проспать непробудным сном и проснуться как раз вовремя, чтобы к назначенному часу успеть в мастерскую золотых дел мастера.
Но Клеве там не было.
ЧАСТЬ 2. КОЛДОВСТВО
ГЛАВА 15
— Да, совсем заработался… — прошептал Андри. — Разбудим его?
— Если мы не сделаем этого, завтра у него будет болеть шея.
Нежная рука коснулась головы юноши и заставила Сегева задрожать от возбуждения. Он не мог забыть проведенную с Холлис ночь; это было выше его сил… Сделав вид, будто неожиданно проснулся, Сегев пробормотал:
— Извините, Морвенна, я забыл ответ… Ох! — Он заморгал и сел. Холлис весело и дружелюбно улыбалась ему, а Андри усмехался, прижимая к груди какой-то свиток. — Что случилось? Я уснул?
— Да, и боюсь, довольно давно. — Холлис взъерошила его волосы. — Пошли спать, Сеяст.
Он блестяще разыграл сцену внезапного пробуждения вечно недосыпающего ученика, завершив ее сладким зевком. Андри бросил любопытный взгляд на раскрытую книгу, и брови его поползли вверх — в точности как у Андраде.
— Трактаты Магновы? Это же для старших классов! Сегев обрадовался, что слышал об этой книге, и застенчиво пожал плечами.
— Конечно, много непонятных слов, но интересно…
— Это потому, что большинство их заимствовано из старого языка, — заметил Андри. — Как, очень тяжело приходится?
— Да, милорд, но с каждым разом становится легче. — Дерзость заставила его добавить: — Немножко похоже на чтение свитков.
Изумленному Андри ответила Холлис:
— Он жил в горах, а тамошние диалекты куда ближе к старому языку, чем наша речь. Он интересуется историей и не раз помогал мне.
Молодой «Гонец Солнца» задумчиво кивнул.
— Может, ты и мне поможешь с переводом? Сегев едва не закричал от восторга.
— Смогу ли я, милорд?
— В древних рукописях часто встречаются трудные места и масса слов, значения которых я не знаю. Я был бы благодарен тебе за помощь.
— Ох, спасибо! А я был бы счастлив работать с вами и леди Холлис… — Он бросил заранее рассчитанный восхищенный взгляд на золотоволосого «Гонца Солнца» и получил в ответ улыбку. Темно-голубые глаза Холлис светились от удовольствия.
Уголки губ Андри чуть приподнялись. Он увидел именно то, что старался внушить ему Сегев: мальчика, безответно влюбленного в женщину много старше себя.
— Завтра я поговорю об этом с леди Андраде. А пока всем пора спать, правда?
После того, как Сегев произвел на Андри нужное впечатление, ничего не стоило проводить Холлис до дверей ее комнаты. Он сделал вид, будто хочет полюбоваться видом из окна, а на обратном пути бесшумно сунул ключ в стоявшую на столе маленькую серебряную чашу, где тот лежал прежде. Сегев тянул время как мог, желая ей спокойной ночи, а затем вернулся в свою маленькую комнату без окон.
Реакция наступила, когда он закрыл за собой дверь. Комната была освещена горевшими в жаровне угольями — впрочем, необходимыми не столько для света, сколько для борьбы с сыростью: толстые стены не просыхали даже летом. Юноша сел на кровать, задумчиво вытянул руки и посмотрел на свои дрожащие пальцы. Сегодня ночью он едва не попался. Не хотелось думать о том, что сделала бы с ним Андраде, если бы узнала, кто он такой и с какой целью прибыл сюда. Достаточно было бы и того, что он отравил Холлис дранатом.
Но его не поймали. Да, конечно, он не завладел Звездным Свитком и не скакал галопом на север, к Миреве. Но случилось иное, и это было даже к лучшему. Если Андри действительно привлечет «Сеяста» к работе над свитками, если тот получит к ним постоянный доступ и научится тому, о чем не имеет понятия даже Мирева… Или имеет, но ни за что не станет учить его таким опасным вещам. Руваль был тем, кого она выбрала, чтобы допустить к тайным знаниям; Руваль, чьим единственным преимуществом было то, что Янте родила его первым..!
Третий сын Янте сидел, обняв колени, и улыбался. Он был рад, что не сумел выкрасть свиток, рад, что сможет остаться здесь. Если он правильно сыграет свою роль, то изучит все, что может ему предложить Звездный Свиток, наряду с секретами фарадимов, которые будут в него вдалбливать изо дня в день. Может быть, даже его включат в свиту Андраде и возьмут на Риаллу. Он нравится Холлис, и та может отказаться ехать без него. Она попросит у Андраде разрешения взять его с собой.
Так почему бы не подождать? Настанет день, когда он, Сегев, бросит вызов самому верховному принцу.
* * *
Когда Киле галопом проскакала мимо, Риян прижался спиной к дереву. Он слышал крики, слабые, но хорошо различимые в ночной тишине, успел вовремя спрятаться, а затем вновь побежал к сельскому домику.К тому времени, когда он пришел на место, там было тихо и пустынно. Некоторое время Риян следил за домом из укрытия, а потом, дрожа от возбуждения, решился приблизиться к жилищу. Дверь была не заперта. Он осторожно заглянул в нее и увидел, что внутри пусто. Было видно, что здесь жили люди, но ушли отсюда в крайней спешке. Юноша снова вышел наружу, обошел дом, ища ключ к тому, что здесь произошло, но так ничего и не обнаружил. У одной из стен была потревожена пыль и помята трава, но это могло быть работой кобылы. От Клеве не осталось и следа.
Риян, тревога которого нарастала с каждой минутой, еще раз обследовал дом. Он обнаружил еду, использованную посуду, измятую постель и несколько частей одежды, принадлежавшей высокому, атлетически сложенному мужчине. Вернувшись на улицу, юноша поглядел на луны, испытывая желание воспользоваться ими и обшарить всю эту местность в поисках Клеве. Однако память о запрете Андраде отрезвила его — впрочем, как и обещание Клеве встретиться с ним завтра утром у золотых дел мастера. Риян посмотрел на свои четыре кольца с таким видом, словно они его предали. Этих знаний хватало лишь на то, чтобы пользоваться солнечным светом, но не позарез необходимым ему сейчас светом лун.
Едва неба коснулся первый рассветный луч, Риян вернулся в город и проскользнул в свою комнату. Тревога не помешала ему несколько часов проспать непробудным сном и проснуться как раз вовремя, чтобы к назначенному часу успеть в мастерскую золотых дел мастера.
Но Клеве там не было.
ЧАСТЬ 2. КОЛДОВСТВО
Я получила огромное удовольствие от «Принца драконов» — а вы знаете, сколько времени я увлекалась драконами. Эти драконы совсем другие — может быть, даже более поразительные… Книгу отличают тщательная проработка деталей, замысловатый сюжет (вернее, несколько сюжетов) и прекрасная находка — использование света для передачи сообщений, способность психики испускать своеобразные лазерные лучи, неподвластные пространству!
Энн Маккефри, автор эпопеи «Всадники Перна»
ГЛАВА 15
Распущенные волосы Сьонед, уютно пристроившейся в высокой зеленой траве, ерошил ветер с залива Брокуэл. Принцессу заливал солнечный свет, превращавший ее в неразличимую тень: этому фокусу обучил ее выросший в Пустыне муж. Отсюда она могла незаметно следить за раскинувшимся внизу лагерем, состоявшим из примерно девяноста палаток, разбитых на одиннадцать островков разного цвета. Каждая группа палаток неуклонно следовала одному и тому же образцу — в центре стоял огромный шатер принца, окруженный меньшими по размеру палатками вассалов, помощников и прислуги. Ее собственный шатер, огромное сооружение из голубого шелка, последнее экстравагантное приобретение покойного принца Зехавы, занимал лучшее место на западном берегу реки Фаолейн. Над ним развевалось знамя с драконом; хотя сам Рохан еще не прибыл, она по праву делила с мужем власть и титул верховного принца. Герб с драконом принадлежал ей не меньше, чем ему. Рохан ясно показал это во время их первой Риаллы. Она тихонько улыбнулась, припомнив, как у остальных принцев отвисла челюсть, когда Рохан нарушил все традиции и под руку привел ее на заключительный пир. После этого все остальные жены дружно потребовали того же и большей частью добились своего. Однако никто из них не делил с мужем власть так же безоговорочно, как это делала Сьонед. Доказательством этого был и герб с драконом, державшим в когтях золотое кольцо фарадима , в центре которого красовался камень принцессы — огромный изумруд.
Гербы тоже были нововведением Рохана, которому охотно последовали остальные принцы. За последние десять лет каждый из них сам придумал себе герб и принялся лепить эти изображения на одежду слуг и все свое добро. Атри оставалось только завидовать этому обычаю; Чейн оставался единственным лордом, который имел право на собственную эмблему. Лагерь пестрел цветами и развевающимися знаменами с самыми немыслимыми символами. Некоторые из них были прекрасны, другие всего лишь терпимы. Реющее на высоком серебряном столбе знамя Фессендена — серебряное руно на поле цвета морской волны; развеваемый ветром стяг Гилада — три серебряных луны на стыдливо-розовом фоне — водруженный над палатками столь же смехотворной окраски. Дорвальский белый корабль на голубом поле стоял на локоть выше крибской белой свечи на красном; можно было не сомневаться, что уязвленная гордость принца Велдена подскажет ему привезти на следующую Риаллу флагшток подлиннее. Над палатками ее кузена Волога бриз лениво перебирал алые складки с изящными серебряными фляжками, слегка подчеркнутыми черным. Знамя Оссетии — пшеничный сноп на темно-зеленом фоне — было перевито серыми лентами, всем напоминавшими о том, что принц Чейл недавно потерял сына и внука. Сьонед заметила, что здесь царило спокойствие, особенно бросавшееся в глаза по сравнению с праздничным оживлением всех остальных, и от души пожалела бедного старика, вынужденного прибыть на Риаллу несмотря на боль свежей утраты.
В раскинувшейся под ней радуге недоставало еще трех цветов, и о том же напоминали пустые места, оставленные для тех, кто еще не прибыл. Брат Давви был в пути, но уже к вечеру его бирюзовые палатки встанут рядом с ее голубыми, поскольку Сир граничит с Пустыней. Завтра, когда прибудут Рохан, Поль, Мааркен и Пандсала, по другую руку разместятся фиолетовые цвета Марки. Они не поплыли на Риаллу по Фаолейну, как делалось обычно, ибо ни Поль, ни Мааркен не могли и шагу ступить на что-нибудь плавучее. Перед Пандсалой не стояло таких трудностей, и это лишний раз напоминало о странностях фарадимского дара принцессы-регента: она могла путешествовать по воде, не испытывая тошноты. Андраде и ее свита — в которой должна была присутствовать и будущая жена Мааркена — могли приехать тогда, когда заблагорассудится леди Крепости Богини. Ее белые палатки должны были стоять поодаль от всех остальных. От внимания Сьонед не укрылось, что для Андраде было оставлено несколько мест; пусть властная леди сама решает, где ей больше нравится.
Сьонед села на корточки и даже рот приоткрыла, подумав о том, сколько работы предстоит Рохану на этой Риалле. Последние три встречи по сравнению с той первой казались удивительно мирными. Торговые договоры, пограничные договоры, брачные договоры — практически каждый соглашался на что угодно. Это дружелюбие Сьонед объясняла главным образом проницательностью Рохана и его искусством сглаживать противоречия между самыми разными властителями и их советниками и сплачивать их в более-менее тесную группу. Проницательность проницательностью, но приходилось учитывать и другие вещи. Риаллы 701-го и 704-го годов были пропущены; в первый год континент поразил Великий Мор, а три года спустя всех повергла в шок гибель Ролстры. Горькая морщинка обозначилась у рта Сьонед при воспоминании о том, что никто не верил, будто Рохану под силу одолеть могущественного и хитроумного Ролстру. Воспоминание об их последнем поединке насмерть под куполом из звездного света, сплетенным самой Сьонед, все еще бросало ее в дрожь. Заранее заготовленная Ролстрой подлость не удалась, и Рохан убил его в честном бою. Однако то, как она использовала запретный звездный свет и управляла им, находясь за тридевять земель от места битвы, все еще являлось ей в кошмарных снах.
В последующие годы принцы постарше тянули время, ожидая увидеть, каким верховным принцем окажется Рохан. Более молодые выжидали тоже, надеясь прощупать его сильные и особенно слабые стороны. Но сейчас все они знали ему цену — и как принцу, и как человеку, понимали его силу и побаивались ее.
Сьонед помяла в пальцах траву, пытаясь определить ее влажность; давал себя знать навык дочери лорда, обладавшего обширными угодьями. И хоть полжизни ее прошло в лишенной растительности Пустыне, старая привычка была жива; поняв это, женщина улыбнулась. Детство в Речном Потоке казалось таким далеким… Сейчас поместье принадлежало младшему сыну Давви Тилалю, который восемь лет прослужил Рохану оруженосцем. Сейчас Тилалю было двадцать четыре года, и он созрел для женитьбы. Сьонед напомнила себе, что надо будет заключить пари с братом на то, скольким юным дамам разбили сердце черные кудри и сверкающие зеленые глаза молодого лорда. Скромность Давви и недооценка им чар собственного отпрыска могли обернуться для нее немалой выгодой.
Ах, если бы приходилось заботиться только о делах семейных… Принцесса заметила, что ее пальцы скрючились наподобие когтей дракона, и приказала себе успокоиться. Кстати говоря, этот пресловутый сын Ролстры как раз и был их семейным делом. Она обвела глазами лагерь и прикинула, сколько принцев предпочтет поддержать требования этого молокососа, лишь бы доставить Рохану неприятности. Первым среди них по праву был Мийон Кунакский: высокий, худой, надменный тридцатилетний мужчина, в конце концов, сумевший вырвать власть у собственных советников, которые много лет правили страной от его имени. Он казнил их всех и, как говорили, сделал это собственным мечом. Правда, перемена власти не привела к перемене традиционной политики Кунаксы. Мийон мечтал о северной Пустыне и именно поэтому давал убежище меридам, которым когда-то принадлежали эти земли. Принадлежавший Пустыне город Тиглат — строго говоря, никакой не порт — был единственной более-менее безопасной гаванью к северу от Радзина. Кунакские товары — шерсть, ковры, одежда, лучшие мечи и скобяные изделия на всем континенте — приходилось отправлять в основном сушей, поскольку лорд Эльтанин Тиглатский ненавидел меридов больше, чем сам Рохан, и обкладывал кунакцев огромными пошлинами за право бросать якорь в его водах. Поэтому кунакские купцы гораздо чаще предпочитали пользоваться караванами, несмотря на всю дороговизну и сложность транспортировки товаров сушей. Мийон достаточно реально смотрел на вещи, чтобы не зариться на расположенный далеко южнее Радзин, где разгружались огромные торговые корабли принца Ллейна, но тем более жадные взгляды бросал он на Тиглат. Мийон бы поддержал любое требование самозванца независимо от того, поверил бы он ему или нет; это была хорошая возможность заставить Рохана повлиять на Эльтанина и убедить последнего снизить плату за пользование портовыми сооружениями, от которой у купцов лезли на лоб глаза.
Кабар Гиладский и Велден Крибский были моложе, и у них чесались руки помериться с Роханом силой. До этого года они вели себя довольно спокойно, но еще на прошлой Риалле было заметно, что они ищут удобного повода, чтобы бросить вызов верховному принцу. К ним в любой момент мог присоединиться Саумер Изельский; все зависело от того, захочется ли ему досадить принцу Вологу, с которым у него был общий остров и общий внук. Позиция принца Чейла тоже была под вопросом; они с Роханом часто не сходились во мнениях, поскольку Чейл люто ненавидел отца Рохана, покойного принца Зехаву. Сьонед даже подозревала, что в войне против Пустыни Чейл поддерживал Ролстру, но какие бы ни существовали тому доказательства, принцы предпочитали закрывать на них глаза и делать вид, что все это давно поросло быльем. Когда дела касались его самого, Рохан был очень щедр. Однако скорбь по сыну и внуку должна была погрузить Чейла в апатию, которая могла обернуться и к добру, и к худу. Оставалось только гадать.
Твердыми сторонниками Рохана были Ллейн, Волог и Давви. Оставались четверо. Клута Луговинный, как всегда, всеми правдами и неправдами будет придерживаться своего традиционного нейтралитета. Старые привычки не умирают: Клута всю жизнь прожил, не спуская глаз с границ и опасаясь, как бы его земли вновь не стали ареной битвы. Что же касается самой Марки, то голос Пандсалы как регента был Рохану обеспечен, но он считался недействительным. Если бы было решено, что претендент именно тот, за кого себя выдает, Пандсала лишилась бы своего титула. Пиманталя Фессенденского было очень просто подкупить несколькими сотнями квадратных мер оставшегося без правителя Фирона, представитель которого в данном деле вообще не имел права голоса. Так же, как Рохан и Пандсала.
Любопытно: палатки внизу, как по заказу, сгруппировались в строгом соответствии с политическими симпатиями. Шатры Кабара, Велдена и Мийона были разбиты на западе; Ллейн и Волог стояли неподалеку от голубых палаток самой Сьонед, рядом с которыми было оставлено место для Давви и Пандсалы; Клута, Пиманталь, Саумер, Чейл и черный шатер, служивший пристанищем леди Энеиде из Фирона, располагались ближе к востоку. Трое противников, трое сторонников и четверо колеблющихся. Сьонед подумала о том, что мог бы предложить этим четверым Рохан, чтобы привлечь их на свою сторону, и на каких страхах будет играть Мийон, чтобы заручиться их поддержкой.
Конечно, все эти расчеты были построены на том, что ни претендент, ни его противники не смогут представить неопровержимых доказательств своей правоты. Временами Сьонед верилось, что Андраде и Пандсала сумеют убедить всех, будто ребенком, которого родила любовница Ролстры леди Палила, была Чиана. Но она тоже реально смотрела на вещи и, хмуро глядя на палатки, в которых честолюбивые принцы плели интриги, направленные к собственной выгоде, знала, что ей и Рохану следует готовиться к худшему.
Она встала и потянулась, машинально глядя на север, откуда в Виз скакали Рохан и Поль. Ей нужно было многое рассказать им о крюке, который ей пришлось сделать с Чейном и Тобин, чтобы сбить в Радзине табуны предназначенных для продажи лошадей; поэтому их проезд через Сир и Луговину скорее напоминал паническое бегство с поля боя, чем торжественный и величавый поезд верховной принцессы. Но гораздо больше ее интересовали подробности того, как провели лето они . Мааркен постоянно связывался с ней, а несколько раз Сьонед сама наблюдала за ними, стремясь убедиться в том, что Поль действительно вышел живым и здоровым из катастрофы, разыгравшейся во время его подъема на скалу у замка Крэг. Но ей не терпелось самой услышать обо всем от мужа и сына. Главным образом, от мужа — и предпочтительно в постели…
Тут она вспомнила о том, что еще не все готово к их приезду, бегом спустилась с холма и, тяжело дыша, ворвалась в шатер. За огромным столом Рохана расположилась Тобин, составляя меню завтрака, которым по регламенту ей предстояло кормить принцев на четвертый день Риаллы. Принцесса подняла глаза на вошедшую Сьонед и улыбнулась.
— Ты знаешь, что даже после стольких лет я не могу придумать ничего лучшего, чем Камигвен? Ее организаторский талант остался непревзойденным.
— Весь Стронгхолд до сих пор держится на заведенном ею порядке. Можешь представить себе, что бы она сделала из Скайбоула, попади он ей в руки. Хотя нужно сказать, что Оствель ей мало чем уступает.
— Что ты делаешь? — спросила Тобин, когда Сьонед открыла сундук и стала рыться в его содержимом.
— Надо кое-что найти. Хочу устроить Рохану сюрприз. Когда Сьонед достала два знакомых хрустальных кубка, Тобин рассмеялась.
— Неужели те самые, которые ты купила здесь на ярмарке двадцать один год назад? Не может быть!
— Они и есть. А когда приедет Давви, я раскупорю бутылку его лучшего моховичного вина и… Что там за шум?
Обе женщины заторопились к выходу из шатра и высунули головы наружу. Сьонед спросила дежурного стража, что означает вся эта кутерьма; тот небрежно приветствовал их и ответил:
— Миледи, я думаю, что это приехал принц Давви. Послать оруженосца и попросить передать принцу приглашение прибыть к вам?
Но она уже бежала навстречу брату, уворачиваясь от лошадей, повозок и слуг, одетых в бирюзовое. Давви стал принцем Сирским после гибели их близкого родственника Ястри, участвовавшего в войне с Роханом на стороне Ролстры; Давви, хотя и не был рожден для этой чести, оказался хорошим правителем и надежным союзником, и причиной тут были не столько родственные узы, сколько дружба и общие взгляды на жизнь.
Он отдавал приказ разбивать палатки, но голос сестры заставил его обернуться. Давви был мало похож на нее, если не считать зеленых глаз, которые радостно вспыхнули, когда он сграбастал ее в объятия.
— Полюбуйся на себя — вот так верховная принцесса! Одета в старый кожаный костюм для верховой езды, волосы — настоящий кошмар, сапоги с дырками… Просто беда с тобой, Сьонед!
Она состроила ему гримасу.
— Разве можно так грубо разговаривать с верховной принцессой? Хорошо выглядишь, Давви. Правда, немного располнел, но тебе это к лицу. — Она шутливо похлопала брата по животу.
— Уф-ф! Ну, я тебе это припомню! — Давви ущипнул ее за подбородок и расхохотался. — Сьонед, ты только посмотри, кого я привез!
Сьонед обернулась и увидела стоявших рядом Костаса и Тилаля. Она обняла обоих и заставила повернуться кругом.
— Давви, и как тебе удалось произвести на свет таких красавцев? Богиня свидетельница, сам ты вовсе не красавец! Костас, ты с каждым разом становишься все величественнее. А Тилаль… Да никак ты все еще растешь?
— Нет, разве что вы стали меньше, — откликнулся он. — Но я вижу только одно: женщину еще более прекрасную, чем раньше. Правда, Костас?
— К великому сожалению остальных участниц Риаллы, — ответил старший брат, сокрушенно качая головой.
— Оставьте ваши комплименты для девушек, чьи сердца вы приехали разбить, — возразила она.
Племянники действительно были очень красивы. Тилаль казался чуть выше, пронзительные зеленые глаза выделялись на его лице, обрамленном пышными черными кудрями. Костас внешне ничем не напоминал брата; его вьющиеся русые волосы были гладко зачесаны назад, под широкими бровями поблескивали почти черные глаза. Он был мускулистее брата и шире его в плечах, но таким же тонким в талии и бедрах. Сьонед тут же решила, что заключит пари и на Костаса. Этой пары было достаточно, чтобы заставить трепетать каждую незамужнюю женщину в радиусе пятидесяти мер. Сьонед улыбнулась и сказала им об этом. Давви неодобрительно фыркнул.
— Спасибо тебе! Они и так совсем зазнались, а ты их поощряешь. Пойдем-ка прогуляемся и поболтаем, а они для разнообразия пусть займутся полезным делом и проследят за разгрузкой.
Сьонед взяла Давви за руку, и они двинулись к реке. Гуляя вдоль берега, брат и сестра тешили родительскую гордость и говорили о своих детях. Давви настоял, что сегодня вечером он устраивает у себя семейный обед.
— У тебя и без того хватает забот, чтобы следить за тем, как двое моих обжор уничтожают твои припасы!
— Ну ладно. Но вино за мной! А сейчас расскажи, что тебя тревожит.
— Неужели это так заметно? Ну что ж… Мне нужен твой совет, Сьонед.
— Звучит серьезно…
— Серьезнее некуда. Знаешь, Висла всегда мечтала женить Костаса на Гемме, но оба они и слышать об этом не хотели. Думаю, что причиной тому смерть ее брата Ястри. Но как бы то ни было, она продолжала оставаться принцессой Сирской и жила в том же доме, где прошло ее детство. Мы сделали для нее все возможное, даже выделили приданое на случай, если бы она предпочла выйти замуж не за Костаса, а за кого-нибудь другого.
— Ну, а сейчас ей в приданое досталась вся Оссетия. Я начинаю понимать, что к чему… Но продолжай.
— Все до ужаса просто. Мать Геммы была сестрой Чейла, и тот, за кого она выйдет замуж, станет принцем Оссетским. О Богиня, то ли мне так кажется, то ли это хуже всего, что было до сих пор… Да, кстати, как дела с самозванцем?
— Потом, — покачала головой Сьонед. — Рассказывай о Гемме.
Давви отвел в сторону ветку ивы.
— Костас красив, а если захочет, может быть обаятельным. Кроме того, у него есть способности к управлению. И тем не менее он набитый дурак. Как только пришло сообщение о смерти Иноата и Йоса… ну… в общем, он справился с этим из рук вон плохо. Сьонед, он честолюбив, но недостаточно умен, чтобы скрыть это. Будь Костас немного сообразительнее, он воспользовался бы возможностью успокоить Гемму и постарался бы утешить ее горе. Она была очень привязана к своим оссетским кузенам — возможно, потому что Иноат был намного старше. — Он умолк и задумался. — Гемма — девушка с характером и временами довольно упрямая. Из тех, которые, приняв решение, потом никогда не отступают от него.
— Не лучшее качество для правителя… Но сейчас это неважно. Продолжай. Он бегло усмехнулся.
— Слышу речь верховной принцессы… Так о чем это я? Ах, да. Костас не смог справиться с собой и во всеуслышание заявил, что они с Геммой во время Риаллы поженятся. Она ответила на это так, как сделала бы на ее месте любая гордая и благородная девица. Сьонед, она наотрез отказала Костасу, а он с тем же упрямством поклялся, что непременно женится на ней и после моей смерти объединит Оссетию с Сиром.
— Ничего себе… — пробормотала Сьонед. Давви наклонился, набрал горсть гальки и принялся бросать ее в воду.
Гербы тоже были нововведением Рохана, которому охотно последовали остальные принцы. За последние десять лет каждый из них сам придумал себе герб и принялся лепить эти изображения на одежду слуг и все свое добро. Атри оставалось только завидовать этому обычаю; Чейн оставался единственным лордом, который имел право на собственную эмблему. Лагерь пестрел цветами и развевающимися знаменами с самыми немыслимыми символами. Некоторые из них были прекрасны, другие всего лишь терпимы. Реющее на высоком серебряном столбе знамя Фессендена — серебряное руно на поле цвета морской волны; развеваемый ветром стяг Гилада — три серебряных луны на стыдливо-розовом фоне — водруженный над палатками столь же смехотворной окраски. Дорвальский белый корабль на голубом поле стоял на локоть выше крибской белой свечи на красном; можно было не сомневаться, что уязвленная гордость принца Велдена подскажет ему привезти на следующую Риаллу флагшток подлиннее. Над палатками ее кузена Волога бриз лениво перебирал алые складки с изящными серебряными фляжками, слегка подчеркнутыми черным. Знамя Оссетии — пшеничный сноп на темно-зеленом фоне — было перевито серыми лентами, всем напоминавшими о том, что принц Чейл недавно потерял сына и внука. Сьонед заметила, что здесь царило спокойствие, особенно бросавшееся в глаза по сравнению с праздничным оживлением всех остальных, и от души пожалела бедного старика, вынужденного прибыть на Риаллу несмотря на боль свежей утраты.
В раскинувшейся под ней радуге недоставало еще трех цветов, и о том же напоминали пустые места, оставленные для тех, кто еще не прибыл. Брат Давви был в пути, но уже к вечеру его бирюзовые палатки встанут рядом с ее голубыми, поскольку Сир граничит с Пустыней. Завтра, когда прибудут Рохан, Поль, Мааркен и Пандсала, по другую руку разместятся фиолетовые цвета Марки. Они не поплыли на Риаллу по Фаолейну, как делалось обычно, ибо ни Поль, ни Мааркен не могли и шагу ступить на что-нибудь плавучее. Перед Пандсалой не стояло таких трудностей, и это лишний раз напоминало о странностях фарадимского дара принцессы-регента: она могла путешествовать по воде, не испытывая тошноты. Андраде и ее свита — в которой должна была присутствовать и будущая жена Мааркена — могли приехать тогда, когда заблагорассудится леди Крепости Богини. Ее белые палатки должны были стоять поодаль от всех остальных. От внимания Сьонед не укрылось, что для Андраде было оставлено несколько мест; пусть властная леди сама решает, где ей больше нравится.
Сьонед села на корточки и даже рот приоткрыла, подумав о том, сколько работы предстоит Рохану на этой Риалле. Последние три встречи по сравнению с той первой казались удивительно мирными. Торговые договоры, пограничные договоры, брачные договоры — практически каждый соглашался на что угодно. Это дружелюбие Сьонед объясняла главным образом проницательностью Рохана и его искусством сглаживать противоречия между самыми разными властителями и их советниками и сплачивать их в более-менее тесную группу. Проницательность проницательностью, но приходилось учитывать и другие вещи. Риаллы 701-го и 704-го годов были пропущены; в первый год континент поразил Великий Мор, а три года спустя всех повергла в шок гибель Ролстры. Горькая морщинка обозначилась у рта Сьонед при воспоминании о том, что никто не верил, будто Рохану под силу одолеть могущественного и хитроумного Ролстру. Воспоминание об их последнем поединке насмерть под куполом из звездного света, сплетенным самой Сьонед, все еще бросало ее в дрожь. Заранее заготовленная Ролстрой подлость не удалась, и Рохан убил его в честном бою. Однако то, как она использовала запретный звездный свет и управляла им, находясь за тридевять земель от места битвы, все еще являлось ей в кошмарных снах.
В последующие годы принцы постарше тянули время, ожидая увидеть, каким верховным принцем окажется Рохан. Более молодые выжидали тоже, надеясь прощупать его сильные и особенно слабые стороны. Но сейчас все они знали ему цену — и как принцу, и как человеку, понимали его силу и побаивались ее.
Сьонед помяла в пальцах траву, пытаясь определить ее влажность; давал себя знать навык дочери лорда, обладавшего обширными угодьями. И хоть полжизни ее прошло в лишенной растительности Пустыне, старая привычка была жива; поняв это, женщина улыбнулась. Детство в Речном Потоке казалось таким далеким… Сейчас поместье принадлежало младшему сыну Давви Тилалю, который восемь лет прослужил Рохану оруженосцем. Сейчас Тилалю было двадцать четыре года, и он созрел для женитьбы. Сьонед напомнила себе, что надо будет заключить пари с братом на то, скольким юным дамам разбили сердце черные кудри и сверкающие зеленые глаза молодого лорда. Скромность Давви и недооценка им чар собственного отпрыска могли обернуться для нее немалой выгодой.
Ах, если бы приходилось заботиться только о делах семейных… Принцесса заметила, что ее пальцы скрючились наподобие когтей дракона, и приказала себе успокоиться. Кстати говоря, этот пресловутый сын Ролстры как раз и был их семейным делом. Она обвела глазами лагерь и прикинула, сколько принцев предпочтет поддержать требования этого молокососа, лишь бы доставить Рохану неприятности. Первым среди них по праву был Мийон Кунакский: высокий, худой, надменный тридцатилетний мужчина, в конце концов, сумевший вырвать власть у собственных советников, которые много лет правили страной от его имени. Он казнил их всех и, как говорили, сделал это собственным мечом. Правда, перемена власти не привела к перемене традиционной политики Кунаксы. Мийон мечтал о северной Пустыне и именно поэтому давал убежище меридам, которым когда-то принадлежали эти земли. Принадлежавший Пустыне город Тиглат — строго говоря, никакой не порт — был единственной более-менее безопасной гаванью к северу от Радзина. Кунакские товары — шерсть, ковры, одежда, лучшие мечи и скобяные изделия на всем континенте — приходилось отправлять в основном сушей, поскольку лорд Эльтанин Тиглатский ненавидел меридов больше, чем сам Рохан, и обкладывал кунакцев огромными пошлинами за право бросать якорь в его водах. Поэтому кунакские купцы гораздо чаще предпочитали пользоваться караванами, несмотря на всю дороговизну и сложность транспортировки товаров сушей. Мийон достаточно реально смотрел на вещи, чтобы не зариться на расположенный далеко южнее Радзин, где разгружались огромные торговые корабли принца Ллейна, но тем более жадные взгляды бросал он на Тиглат. Мийон бы поддержал любое требование самозванца независимо от того, поверил бы он ему или нет; это была хорошая возможность заставить Рохана повлиять на Эльтанина и убедить последнего снизить плату за пользование портовыми сооружениями, от которой у купцов лезли на лоб глаза.
Кабар Гиладский и Велден Крибский были моложе, и у них чесались руки помериться с Роханом силой. До этого года они вели себя довольно спокойно, но еще на прошлой Риалле было заметно, что они ищут удобного повода, чтобы бросить вызов верховному принцу. К ним в любой момент мог присоединиться Саумер Изельский; все зависело от того, захочется ли ему досадить принцу Вологу, с которым у него был общий остров и общий внук. Позиция принца Чейла тоже была под вопросом; они с Роханом часто не сходились во мнениях, поскольку Чейл люто ненавидел отца Рохана, покойного принца Зехаву. Сьонед даже подозревала, что в войне против Пустыни Чейл поддерживал Ролстру, но какие бы ни существовали тому доказательства, принцы предпочитали закрывать на них глаза и делать вид, что все это давно поросло быльем. Когда дела касались его самого, Рохан был очень щедр. Однако скорбь по сыну и внуку должна была погрузить Чейла в апатию, которая могла обернуться и к добру, и к худу. Оставалось только гадать.
Твердыми сторонниками Рохана были Ллейн, Волог и Давви. Оставались четверо. Клута Луговинный, как всегда, всеми правдами и неправдами будет придерживаться своего традиционного нейтралитета. Старые привычки не умирают: Клута всю жизнь прожил, не спуская глаз с границ и опасаясь, как бы его земли вновь не стали ареной битвы. Что же касается самой Марки, то голос Пандсалы как регента был Рохану обеспечен, но он считался недействительным. Если бы было решено, что претендент именно тот, за кого себя выдает, Пандсала лишилась бы своего титула. Пиманталя Фессенденского было очень просто подкупить несколькими сотнями квадратных мер оставшегося без правителя Фирона, представитель которого в данном деле вообще не имел права голоса. Так же, как Рохан и Пандсала.
Любопытно: палатки внизу, как по заказу, сгруппировались в строгом соответствии с политическими симпатиями. Шатры Кабара, Велдена и Мийона были разбиты на западе; Ллейн и Волог стояли неподалеку от голубых палаток самой Сьонед, рядом с которыми было оставлено место для Давви и Пандсалы; Клута, Пиманталь, Саумер, Чейл и черный шатер, служивший пристанищем леди Энеиде из Фирона, располагались ближе к востоку. Трое противников, трое сторонников и четверо колеблющихся. Сьонед подумала о том, что мог бы предложить этим четверым Рохан, чтобы привлечь их на свою сторону, и на каких страхах будет играть Мийон, чтобы заручиться их поддержкой.
Конечно, все эти расчеты были построены на том, что ни претендент, ни его противники не смогут представить неопровержимых доказательств своей правоты. Временами Сьонед верилось, что Андраде и Пандсала сумеют убедить всех, будто ребенком, которого родила любовница Ролстры леди Палила, была Чиана. Но она тоже реально смотрела на вещи и, хмуро глядя на палатки, в которых честолюбивые принцы плели интриги, направленные к собственной выгоде, знала, что ей и Рохану следует готовиться к худшему.
Она встала и потянулась, машинально глядя на север, откуда в Виз скакали Рохан и Поль. Ей нужно было многое рассказать им о крюке, который ей пришлось сделать с Чейном и Тобин, чтобы сбить в Радзине табуны предназначенных для продажи лошадей; поэтому их проезд через Сир и Луговину скорее напоминал паническое бегство с поля боя, чем торжественный и величавый поезд верховной принцессы. Но гораздо больше ее интересовали подробности того, как провели лето они . Мааркен постоянно связывался с ней, а несколько раз Сьонед сама наблюдала за ними, стремясь убедиться в том, что Поль действительно вышел живым и здоровым из катастрофы, разыгравшейся во время его подъема на скалу у замка Крэг. Но ей не терпелось самой услышать обо всем от мужа и сына. Главным образом, от мужа — и предпочтительно в постели…
Тут она вспомнила о том, что еще не все готово к их приезду, бегом спустилась с холма и, тяжело дыша, ворвалась в шатер. За огромным столом Рохана расположилась Тобин, составляя меню завтрака, которым по регламенту ей предстояло кормить принцев на четвертый день Риаллы. Принцесса подняла глаза на вошедшую Сьонед и улыбнулась.
— Ты знаешь, что даже после стольких лет я не могу придумать ничего лучшего, чем Камигвен? Ее организаторский талант остался непревзойденным.
— Весь Стронгхолд до сих пор держится на заведенном ею порядке. Можешь представить себе, что бы она сделала из Скайбоула, попади он ей в руки. Хотя нужно сказать, что Оствель ей мало чем уступает.
— Что ты делаешь? — спросила Тобин, когда Сьонед открыла сундук и стала рыться в его содержимом.
— Надо кое-что найти. Хочу устроить Рохану сюрприз. Когда Сьонед достала два знакомых хрустальных кубка, Тобин рассмеялась.
— Неужели те самые, которые ты купила здесь на ярмарке двадцать один год назад? Не может быть!
— Они и есть. А когда приедет Давви, я раскупорю бутылку его лучшего моховичного вина и… Что там за шум?
Обе женщины заторопились к выходу из шатра и высунули головы наружу. Сьонед спросила дежурного стража, что означает вся эта кутерьма; тот небрежно приветствовал их и ответил:
— Миледи, я думаю, что это приехал принц Давви. Послать оруженосца и попросить передать принцу приглашение прибыть к вам?
Но она уже бежала навстречу брату, уворачиваясь от лошадей, повозок и слуг, одетых в бирюзовое. Давви стал принцем Сирским после гибели их близкого родственника Ястри, участвовавшего в войне с Роханом на стороне Ролстры; Давви, хотя и не был рожден для этой чести, оказался хорошим правителем и надежным союзником, и причиной тут были не столько родственные узы, сколько дружба и общие взгляды на жизнь.
Он отдавал приказ разбивать палатки, но голос сестры заставил его обернуться. Давви был мало похож на нее, если не считать зеленых глаз, которые радостно вспыхнули, когда он сграбастал ее в объятия.
— Полюбуйся на себя — вот так верховная принцесса! Одета в старый кожаный костюм для верховой езды, волосы — настоящий кошмар, сапоги с дырками… Просто беда с тобой, Сьонед!
Она состроила ему гримасу.
— Разве можно так грубо разговаривать с верховной принцессой? Хорошо выглядишь, Давви. Правда, немного располнел, но тебе это к лицу. — Она шутливо похлопала брата по животу.
— Уф-ф! Ну, я тебе это припомню! — Давви ущипнул ее за подбородок и расхохотался. — Сьонед, ты только посмотри, кого я привез!
Сьонед обернулась и увидела стоявших рядом Костаса и Тилаля. Она обняла обоих и заставила повернуться кругом.
— Давви, и как тебе удалось произвести на свет таких красавцев? Богиня свидетельница, сам ты вовсе не красавец! Костас, ты с каждым разом становишься все величественнее. А Тилаль… Да никак ты все еще растешь?
— Нет, разве что вы стали меньше, — откликнулся он. — Но я вижу только одно: женщину еще более прекрасную, чем раньше. Правда, Костас?
— К великому сожалению остальных участниц Риаллы, — ответил старший брат, сокрушенно качая головой.
— Оставьте ваши комплименты для девушек, чьи сердца вы приехали разбить, — возразила она.
Племянники действительно были очень красивы. Тилаль казался чуть выше, пронзительные зеленые глаза выделялись на его лице, обрамленном пышными черными кудрями. Костас внешне ничем не напоминал брата; его вьющиеся русые волосы были гладко зачесаны назад, под широкими бровями поблескивали почти черные глаза. Он был мускулистее брата и шире его в плечах, но таким же тонким в талии и бедрах. Сьонед тут же решила, что заключит пари и на Костаса. Этой пары было достаточно, чтобы заставить трепетать каждую незамужнюю женщину в радиусе пятидесяти мер. Сьонед улыбнулась и сказала им об этом. Давви неодобрительно фыркнул.
— Спасибо тебе! Они и так совсем зазнались, а ты их поощряешь. Пойдем-ка прогуляемся и поболтаем, а они для разнообразия пусть займутся полезным делом и проследят за разгрузкой.
Сьонед взяла Давви за руку, и они двинулись к реке. Гуляя вдоль берега, брат и сестра тешили родительскую гордость и говорили о своих детях. Давви настоял, что сегодня вечером он устраивает у себя семейный обед.
— У тебя и без того хватает забот, чтобы следить за тем, как двое моих обжор уничтожают твои припасы!
— Ну ладно. Но вино за мной! А сейчас расскажи, что тебя тревожит.
— Неужели это так заметно? Ну что ж… Мне нужен твой совет, Сьонед.
— Звучит серьезно…
— Серьезнее некуда. Знаешь, Висла всегда мечтала женить Костаса на Гемме, но оба они и слышать об этом не хотели. Думаю, что причиной тому смерть ее брата Ястри. Но как бы то ни было, она продолжала оставаться принцессой Сирской и жила в том же доме, где прошло ее детство. Мы сделали для нее все возможное, даже выделили приданое на случай, если бы она предпочла выйти замуж не за Костаса, а за кого-нибудь другого.
— Ну, а сейчас ей в приданое досталась вся Оссетия. Я начинаю понимать, что к чему… Но продолжай.
— Все до ужаса просто. Мать Геммы была сестрой Чейла, и тот, за кого она выйдет замуж, станет принцем Оссетским. О Богиня, то ли мне так кажется, то ли это хуже всего, что было до сих пор… Да, кстати, как дела с самозванцем?
— Потом, — покачала головой Сьонед. — Рассказывай о Гемме.
Давви отвел в сторону ветку ивы.
— Костас красив, а если захочет, может быть обаятельным. Кроме того, у него есть способности к управлению. И тем не менее он набитый дурак. Как только пришло сообщение о смерти Иноата и Йоса… ну… в общем, он справился с этим из рук вон плохо. Сьонед, он честолюбив, но недостаточно умен, чтобы скрыть это. Будь Костас немного сообразительнее, он воспользовался бы возможностью успокоить Гемму и постарался бы утешить ее горе. Она была очень привязана к своим оссетским кузенам — возможно, потому что Иноат был намного старше. — Он умолк и задумался. — Гемма — девушка с характером и временами довольно упрямая. Из тех, которые, приняв решение, потом никогда не отступают от него.
— Не лучшее качество для правителя… Но сейчас это неважно. Продолжай. Он бегло усмехнулся.
— Слышу речь верховной принцессы… Так о чем это я? Ах, да. Костас не смог справиться с собой и во всеуслышание заявил, что они с Геммой во время Риаллы поженятся. Она ответила на это так, как сделала бы на ее месте любая гордая и благородная девица. Сьонед, она наотрез отказала Костасу, а он с тем же упрямством поклялся, что непременно женится на ней и после моей смерти объединит Оссетию с Сиром.
— Ничего себе… — пробормотала Сьонед. Давви наклонился, набрал горсть гальки и принялся бросать ее в воду.