Страница:
предала меня, - она не на шутку меня разгневала, и я жажду мести. Эту тварь
надо наказать. Вы сможете это устроить и как можно скорее?
- Дай мне ее имя и адрес, и завтра же мы засадим ее за решетку. Там она
и останется на всю жизнь. Между тем мы подъехали к дому Нуарсея.
- А вот и наша Жюльетта, - так Нуарсей сказал своей жене, которая
хранила холодный и сдержанный вид. - Она снова с нами, живая и невредимая.
Это прелестное создание оказалось жертвой клеветы, она самая прекрасная
девушка в мире, и я убедительно прошу вас, мадам, по-прежнему оказывать ей
почтение, какого она, по ряду известных вам причин, вправе от вас ожидать. -
"Великий Боже!" - подумала я, заново обосновавшись в своих роскошных
апартаментах, и еще раз мысленно обозрела блестящее положение, которое меня
ожидало, и, оценив в уме богатства, коими мне предстояло владеть, ахнула от
восторга.
Передо мной открывалась сказочная картина! Фортуна, Провидение, Судьба,
Бог, Универсальная Идея - кто бы вы ни были, какое бы имя ни носили, - если
вы таким способом наказываете человека, который посвятил себя пороку, то как
можно отказаться от этого пути? Итак, решено - выбор сделан. А вы,
восхитительные страсти, которые идиоты осмеливаются называть преступными,
отныне вы будете моими богами, единственными моими божествами, единственными
жизненными принципами и моим кодексом чести! Пока я дышу, пока бьется мое
сердце, я буду идти за вами. Мои служанки приготовили мне ванну. Я провела в
ней два часа, еще два - за туалетом и, свежая, как утренняя роза, явилась на
ужин к министру. И мне сказали, что я выгляжу прекраснее, чем солнце, чей
свет на два дня украла у меня кучка презренных и жалких негодяев.
Господин де Сен-Фон, пятидесятилетний вельможа, в высшей степени
одаренный живым остроумием, интеллектом и двуличием, был по характеру
чрезвычайно коварный, жестокий и бесконечно тщеславный человек. Помимо всего
прочего он обладал непревзойденным искусством грабить Францию и раздавать
налево и направо предписания об аресте, которые очень выгодно продавал и
которыми часто пользовался сам, подчиняясь велениям своей неуемной фантазии.
В ту пору более двадцати тысяч человек обоего пола и разного возраста по его
воле томились в тюрьмах, которыми было нашпиговано королевство. "Среди этих
двадцати тысяч душ, - однажды признался он мне с небрежной улыбкой на губах,
- нет ни одного виновного". Когда мы подъезжали к его дому, Нуарсей
предупредил меня, что на ужине у министра будет еще один человек - господин
Дальбер, верховный судья парижского парламента.
- Ты должна, - прибавил он, - проявить максимальное почтение к этому
господину, потому что именно он решил твою судьбу не далее, как двенадцать
часов тому назад, и спас тебе жизнь. Я просил Сен-Фона пригласить его
сегодня, чтобы ты имела возможность отблагодарить своего избавителя.
Не считая мадам де Нуарсей и меня, сераль троих мужчин составляли еще
четыре очаровательных девушки. Все они, как того требовал Дальбер, были
девственницы. Самую юную звали Аглая; это была тринадцатилетняя
золотоволосая прелестница. За нею следовала Лолотта, красивая и румяная, как
Флора, - в самом деле, я редко встречала такое жизнерадостное и цветущее
создание; ей едва исполнилось пятнадцать. Анриегте было шестнадцать, и она
сочетала в себе больше прелестей, нежели те, кого изобразил художник под
именем Трех Граций. Самой старшей была семнадцатилетняя Линдана -
великолепного сложения, с чудесными глазами, от взгляда которых сладко
замирало сердце.
Кроме них, в распоряжении троих распутников были шестеро юношей от
пятнадцати до двадцати лет; они прислуживали за столом обнаженными, и волосы
их были зачесаны на женский манер. Иными словами, каждый либертен имел
четыре предмета для утоления своей похоти: двух женщин и двух мужчин.
Впрочем, никого из этих бессловесных существ еще не было, когда Нуарсей ввел
меня в салон и представил Дальберу и Сен-Фону. Они поцеловали меня и,
любезно поболтав со мной четверть часа, объявили в один голос, что рады
иметь в своем обществе столь прелестную и приятную в беседе даму.
- Это юное существо, - торжественно произнес Нуарсей, поглаживая мою
голову, - желает засвидетельствовать свое безусловное послушание и
безграничную благодарность тем, кто спас ей жизнь.
- Да, было бы очень жаль, если бы она ее лишилась, - заметил Дальбер. -
Недаром Фемида носит на глазах повязку, и вы согласитесь со мной, что нашим
судьям также не мешает прикрыть свои глаза, когда они решают судьбу столь
обольстительного создания.
- Я обещал ей пожизненную и самую полную безнаказанность, - вставил
Сен-Фон. - Она вольна делать все, что пожелает, ничего и никого не опасаясь.
Независимо от тяжести проступка она будет находиться под моей личной
защитой, и я поклялся жестоко отплатить тому, кто осмелится испортить ее
удовольствие или хотя бы помешать ему.
- Если позволите, я тоже дам такую же клятву, - ласково улыбнулся мне
Дальбер. - Более того, завтра же она получит от королевского судьи документ,
заранее отменяющий любое судебное преследование, которое может быть
возбуждено против нее в нашем королевстве, потому что я никак не представляю
ее в роли обвиняемой. Однако, Сен-Фон, у меня еще более смелые замыслы. До
сих пор мы занимались тем, что закрывали на преступления глаза, но не
кажется ли вам, что давно пора поощрять их, вдохновлять на них? Я бы хотел,
чтобы вы установили вознаграждение для Жюльетты за злодеяния, которые,
надеюсь, она готова совершать: что-то вроде пенсии, скажем, от двух до
двадцати тысяч франков в зависимости от серьезности поступка.
- Я думаю, Жюльетта, - улыбнулся мне Нуарсей, - ты только что получила
самые надежные на свете гарантии, поэтому можешь дать волю всем своим
страстям с непременным условием, что мы будем о них знать. Должен признать,
господа, - продолжал мой любовник, прежде чем я успела ответить, - что вы
употребляете на благие дела власть, данную вам законами и монархом нашей
благословенной страны.
- Да, мы делаем все, что в наших силах, - скромно отозвался Сен-Фон. -
Тем более, что стараемся только для себя. Наш долг состоит в том, чтобы
сохранять и преумножать благосостояние подданных короля; так разве не
выполняем мы его, заботясь о самих себе и об этой неотразимой девочке?
- Позвольте мне добавить, - вставил Дальбер. - Когда мы получали свою
власть, нам не было сказано, что мы обязаны заботиться о том или ином
конкретном человеке - нам просто поручили содействовать общему счастью. Но
сделать всех людей одинаково счастливыми никак невозможно, поэтому мы
полагаем, что честно выполняем свой долг уже тем, что помогаем некоторым
избранным.
- Однако, - продолжал Нуарсей эту тему с единственной целью дать своим
друзьям возможность блеснуть остроумием, - укрывая от правосудия виновного и
наказывая невинного, вы приносите обществу скорее зло, нежели добро.
- Абсолютно не согласен с вами, - возразил Сен-Фон. - Напротив, зло
делает счастливыми гораздо больше людей, чем добро, следовательно, я намного
лучше служу общественному благу, защищая порочного человека, нежели
вознаграждая добродетельного.
- Фу! Подобные аргументы уместны разве что в устах подлецов и
негодяев...
- Дорогой мой, - вмешался Дальбер, - ведь это ваши собственные
аргументы, и вам не к лицу оспаривать их.
- Сдаюсь, сдаюсь - улыбнулся Нуарсей, разводя руками. - Ну а теперь,
после столь веселой беседы, можно и заняться делом. Вы не хотели бы немного
развлечься с Жюльеттой, пока не подойдут остальные?
- Нет, - ответил Дальбер. - Я не сторонник уединенных утех. В подобных
делах мне совершенно необходимы помощники, так что я уж лучше потерплю и
дождусь, пока соберется вся компания.
- Что до меня, - откликнулся Сен-Фон, - я с удовольствием приму
предложение Нуарсея. Пойдемте со мной, Жюльетта, мы скоро вернемся.
Он завел меня в будуар, закрыл дверь и попросил раздеться. Пока я
снимала с себя одежду, он принялся рассуждать:
- Я слышал, что вы очень податливы и послушны. У меня несколько
странные желания - не отрицаю этого, - но вы же умница. Я оказал вам
неоценимую услугу, я могу сделать еще больше: вы порочны и мстительны, и это
очень хорошо. - Он протянул мне шесть lettres de cachet {Королевский указ о
заточении без суда и следствия.}, в которые оставалось лишь вписать имена
людей, которых я пожелаю отправить за решетку на любой неопределенный срок.
- Считайте, что это ваши игрушки, и можете с ними позабавиться; а вот этот
бриллиант стоимостью около тысячи луидоров будет платой за удовольствие,
которое вы мне доставили сегодняшним с вами знакомством. Что? Нет, нет,
дорогая, оставьте его себе - он ваш, к тому же он ничего мне не стоил.
Деньги на покупку этой вещицы взяты из государственной казны, а не из моего
кармана.
- О, Господи, ваша щедрость смущает меня...
- Она будет еще больше. Я хотел бы видеть вас в своем доме. Мне нужна
женщина, которая ни перед чем не остановится. Время от времени я даю обеды,
и вы мне кажетесь идеальным человеком, который сумеет управляться с ядом.
- Боже мой, вы хотите кого-то отравить?
- Иногда другого выхода, не остается. Видите ли, под ногами у нас
мешается так много народу... Ага, вы хотите спросить насчет совести? Ну,
разумеется, об этом и речи быть не может. Это всего лишь вопрос техники.
Надеюсь, вы ничего не имеете против яда?
- Ничего, - ответила я. - В принципе ничего. Могу поклясться, что меня
не испугает ни одно мыслимое преступление, что все, которые я до сих пор
совершала, доставляли мне невероятные наслаждения. Правда, я никогда не
пользовалась ядом. Но если вы дадите мне такую возможность...
- О, божественная, - пробормотал Сен-Фон. - Подойди, поцелуй меня,
Жюльетта. Значит, ты согласна? Отлично. Я еще раз даю тебе слово чести:
действуй и не опасайся никакого наказания. Делай все, что тебе покажется
выгодным и приятным, и ничего не бойся: как только меч закона будет занесен
над тобой, я отведу его в сторону, и так будет всегда - обещаю тебе. Но ты
должна доказать, что годишься для того, что я имею в виду. Вот взгляни, - и
он подал мне маленькую коробочку, - сегодня за ужином я посажу рядом с тобой
одну презренную тварь, которую приготовил для испытания; постарайся ей
понравиться, будь с ней ласкова: притворство - вот лучшая маска
преступления, поэтому сыграй свою роль так, чтобы она ни о чем не
догадалась, а за десертом подсыпешь этот порошок в ее бокал. Действие яда
будет быстрым, и я узнаю, та ли ты женщина, какая мне нужна. Если все
пройдет удачно, благодарность моя будет безграничной.
- Я к вашим услугам, - с жаром откликнулась я. - Приказывайте, сударь,
приказывайте, и вы увидите, на что я способна.
- Восхитительно... восхитительно... Однако нам пора развлечься,
мадемуазель. Видите, в каком состоянии находится мой орган благодаря вашему
распутству, о котором я много наслышан. Погодите, не спешите, прежде всего я
желаю, чтобы вы раз и навсегда усвоили одно: от вас требуется послушание,
послушание во всем и всегда, и не послушание даже, а рабское поклонение. Я
желаю, чтобы вы это знали: я очень гордый человек, Жюльетта. Ни при каких
обстоятельствах я не буду обращаться к вам фамильярно, и вы не должны
говорить со мной на "вы". Обращайтесь ко мне "мой господин" или
"повелитель", говорите со мной в третьем лице, в моем присутствии всегда
принимайте почтительный вид. Я знатен не только высоким положением, которое
занимаю, но и своим происхождением; богатство мое несметно, и меня уважают
даже больше, чем короля, а в моем положении нельзя не быть тщеславным;
иногда всемогущий муж, ослепленный мишурой популярности, позволяет толпе
слишком близко приближаться к себе и в результате теряет свое лицо, свой
престиж, унижает себя, опускается до уровня черни. Как природа создала в
небе звезды, так на земле - знатных людей, звезды же светят миру и никогда
не снисходят до него. Моя гордость настолько велика, что слуги стоят передо
мной только на коленях, я предпочитаю разговаривать через переводчика с этим
презренным стадом, именуемым народ, и глубоко презираю всех, кто не равен
мне.
- В таком случае, - заметила я, - мой господин должен презирать большую
часть человечества, поскольку на свете очень мало людей, кто мог бы считать
себя ровней ему.
- Бесконечно мало, мадемуазель, вы правы, вот поэтому я презираю всех
смертных за исключением двух моих друзей, которые находятся сегодня здесь, и
еще нескольких человек - ко всем прочим ненависть моя безгранична.
- Однако, господин мой, - осмелилась я возразить деспоту, - разве
либертинаж не заставляет вас то и дело сходить со своего пьедестала, на
котором, насколько я понимаю, вы хотели бы оставаться вечно?
- Здесь нет никакого противоречия, - объяснил Сен-Фон. - Дело в том,
что для людей моего сорта унижение, иногда неизбежное в распутстве, служит
лишь хворостом, который мы подбрасываем в костер нашего тщеславия {Данный
парадокс легко объясним: когда человек позволяет себе вещи, которые никому и
в голову не придут, это делает его единственным в своем роде и подогревает
его тщеславие. (Прим. автора)}.
К этому моменту я совсем уже разделась, и надменный развратник
встрепенулся и забормотал:
- Ах, Жюльетта, я никогда не встречал такого великолепного зада. Мне
говорили, что он прекрасен, но, клянусь честью, это зрелище превосходит все
мои ожидания. Наклонитесь, дорогая, я вставлю туда свой язык... Боже мой! -
вдруг закричал он в отчаянии. - Он же чист до безобразия! Разве Нуарсей не
говорил вам, в каком состоянии я предпочитаю женские задницы?
- Нет, мой господин, Нуарсей ничего не говорил об этом.
- Они должны быть грязные и загаженные. Я люблю, когда они в дерьме, а
ваша ложбинка отполирована и чиста как только что выпавший снег. Ну что ж,
придется сделать, по-другому; посмотрите на мой зад, Жюльетта - вот таким же
должен быть и ваш; видите, сколько на нем всякой пакости. Становитесь на
колени, мадемуазель, и целуйте его - я оказываю вам честь, о которой мечтает
вся нация, да что там нация - весь мир жаждет этого: сколько людей с
превеликой радостью поменялись бы с вами местами! Сами боги, спустись они с
небес на землю, стали бы оспаривать эту честь. Сосите и лижите все, что
перед вами, дитя мое, и поглубже, поглубже вонзайте свой язычок! Пользуйтесь
случаем - обратной дороги у вас нет.
Вы легко можете представить себе мое отвращение, но я переборола его -
не время и не место было проявлять щепетильность. И я покорно делала все,
чего хотел от меня этот распутник: он заставил меня отполировать языком свои
яйца, несколько раз со смаком пустил мне в рот утробные газы, испражнился на
мою грудь, плевал и мочился на лицо, больно щипал соски, бил меня руками и
ногами, даже успел совершить короткий энергичный акт содомии, потом, дойдя
до крайней степени возбуждения, кончил мне в рот, и я проглотила все его
соки до последней капли, потому что он строго за этим проследил. Одним
словом, я беспрекословно выдержала все испытания, и он остался доволен. О,
восхитительные, божественные носители богатства и власти! Ваши желания
сокрушают человеческую добродетель и человеческую волю, сметая все на своем
пути; люди склоняются перед вами, готовые исполнить любой ваш приказ, и
мечтают лишь о том, чтобы пасть вам в ноги и облобызать их. Извержение
Сен-Фона было великолепным - мощным и бурным, оно сопровождалось
громогласными и причудливыми ругательствами. Сперма его пролилась в изрядном
количестве, она была горячей, густой, приятно щекочущей гортань; Сен-Фон
пришел в неописуемый экстаз и забился в конвульсиях. Я хорошо разглядела
его, пока он отдыхал. У него было очень красивое мужественное лицо, нежная
кожа, обольстительный зад, яички размером с куриные и мускулистый член
сантиметров пятнадцать в окружности и более двадцати в длину, увенчанный
головкой величиной с небольшой кулачок, которая была намного толще стержня.
Это был высокий мужчина, идеального сложения, с прямым римским носом,
длинными ресницами, томными карими глазами, ровными белыми зубами и сладким
опьяняющим дыханием. Сделав свое дело, он поинтересовался, понравилась ли
мне его сперма.
- Чистейший мед, мой повелитель, чистейший мед. Я ни разу не пробовала
ничего подобного.
- Время от времени я буду оказывать вам такую честь, - важно произнес
он, - кроме того, вы вкусите мои экскременты, когда мы познакомимся ближе. А
теперь, Жюльетта, становитесь на колени, целуйте мне ноги и благодарите за
все благодеяния, которыми сегодня я вас осыпал.
Я повиновалась. Сен-Фон поднял меня с колен, поцеловал и сказал, что
совершенно очарован мною. При помощи биде и ароматизирующих составов я смыла
с себя смрадную грязь, которой, по-моему, была покрыта по самую макушку. Мы
вышли из будуара, и когда проходили через апартаменты, отделявшие его от
салона, Сен-Фон напомнил мне о коробочке, которая была у меня в руке.
- Неужели злодейские мысли все еще бродят у вас в голове даже теперь,
когда ваш пыл иссяк? - рассмеялась я.
- Выходит, вы восприняли мое предложение как нечто, сказанное сгоряча,
в момент возбуждения, о чем можно через минуту забыть?
- Я так и считала.
- Значит, вы ошибались, ибо я предложил вам одну из тех необходимых
вещей, сама мысль о которых возбуждает наши страсти, а страсти надо
удовлетворять в любом случае.
- А ваши друзья посвящены в это?
- Вы еще сомневаетесь?
- Но ведь может случиться скандал.
- Никакого. Мы к этому давно привыкли. Если бы кусты роз в саду Нуарсея
могли говорить и рассказать, какому удобрению они обязаны своим
великолепием... Ах, Жюльетта, милая Жюльетта, такие люди, как мы, полагают,
что жизнь человеческая ничего - абсолютно ничего - не стоит.
- Тогда будьте спокойны, повелитель. Я дала слово и сдержу его.
Мы присоединились к остальным; они ждали нас, и все женщины были уже в
сборе. Не успели мы появиться, как Дальбер выразил желание уединиться в
будуаре с мадам де Нуарсей, Анриеггой, Линданой и двумя юношами, и я
составила полное представление о его вкусах несколько позже, когда увидела
его в деле. После ухода Дальбера и его свиты началась вакханалия: обе
девушки, Лолотта и Аглая, теми же способами, что перед этим употребила я,
заново разожгли похоть Сен-Фона; наблюдая на ними, Нуарсей предоставил свой
зад в распоряжение юного прислужника-содомита и целовал при этом мои
ягодицы. Когда первые страсти улеглись, Сен-Фон отвел своего друга в
сторонку и о чем-то пошептался с ним. Они вернулись в сильном возбуждении,
ився компания перешла к столу. Вскоре к нам присоединились остальные.
Представьте, друзья, мое изумление, когда к столу с изысканной
учтивостью подвели мадам де Нуарсей и усадили рядом со мной. Я наклонилась к
Сен-Фону, который сидел слева от меня, и прошептала:
- Повелитель, неужели эту женщину вы предназначили в жертву?
- Вы не ошиблись, - ответил министр, - и должны повиноваться своему
господину, иначе потеряете мое доверие и, осмелюсь добавить, мое уважение.
Трапеза была столь же приятна, насколько приправлена сладострастием: из
одежд на женщинах было самое минимальное, и цепкие пальцы развратников вволю
наслаждались прелестями, которые покорно подставляли им юные грации: один
тискал не успевшую расцвести грудь, другой щипал белые, как алебастр,
ягодицы, только к нашим влагалищам не прикоснулся ни один из них, так как
эти предметы редко вызывают интерес у мужчин такого сорта, твердо убежденных
в том, что для того, чтобы познать Природу, надо соблазнить ее, а чтобы ее
соблазнить, часто приходится преступать ее законы; и эти либертены часто
совершают свои молитвы у алтарей, к которым Природа запрещает приближаться.
Когда тончайшие вина старой выдержки и изысканные блюда подогрели наше
воображение, Сен-Фон поднял из-за стола мадам де Нуарсей; в предвкушении
злодейского преступления, которое созрело в голове коварного негодяя, его
орган обрел небывалую твердость, он увлек несчастную жертву на кушетку в
дальнем конце комнаты, где усадил на свой кол и приказал мне испражняться ей
в рот; левой рукой он массировал член одному юноше, правой - другому, а
третий в это время совокуплялся с мадам де Нуарсей. Четвертый, опустившись
на колени над моим лицом, вставил свой орган мне в рот, пятый же наглухо
закупорил задний проход министра.
- Ах ты, дьявольщина! - проговорил восхищенный Нуарсей. - Какое
зрелище! Нет ничего слаще, чем видеть, как насилуют твою жену. А вас,
дорогой Сен-Фон, прошу не жалеть ее.
Потом, подтянув ягодицы Аглаи к своему лицу, он умудрился губами
выдавить из нее кусочек свежего продукта, не переставая содомировать
Линдану, а шестой юноша проник в его анальное отверстие. Сен-Фон
располагался в центре, Нуарсей справа, а по левую сторону композицию
завершал Дальбер, который совокуплялся с Анриеттой, уткнувшись лицом в
ягодицы того, кто совокуплялся с министром, и обеими руками ухватившись за
чьи-то, лежавшие под боком тела.
Однако беден наш язык, чтобы описать эту сцену высшего, неземного
сладострастия. Только искусный гравировальщик мог, пожалуй, изобразить ее в
точности, но вряд ли успел бы схватить все эти меняющиеся, как в
калейдоскопе, позы и положения, потому что вожделение переполняло
исполнителей, и спектакль быстро закончился. (Искусство, лишенное движения,
не способно передать картину, где душой всего является движение и действие,
поэтому задача гравировальщика была бы в высшей степени трудной и
неблагодарной.)
- Завтра, - сказал министр, когда мы возвратились к столу, - я должен
подготовить и отправить указ, касающийся заточения без суда и следствия
одного человека, который обвиняется в необычном проступке. Он либертен,
вроде вас, Нуарсей, и обожает смотреть, как его жену пользуют другие. Но вы,
я знаю, очень удивитесь, когда я скажу, что супруга его имела глупость
пожаловаться на такое обращение, о каком многие другие женщины просто
мечтают. В дело вмешались их семьи, и меня попросили заточить мужа в тюрьму.
- Слишком строгое наказание, - проворчал Нуарсей.
- А по-моему, очень даже мягкое, - заметил Дальбер. - Есть страны, где
за подобное карают смертью.
- Подумать только! - засмеялся Нуарсей. - Это так похоже на вас,
представителей закона: вам доставляет удовольствие ваша собственная
кровожадность. Эшафот Фемиды - это для вас будуар; ваш член твердеет, когда
вы выносите смертный приговор, а когда он приводится в исполнение, вы
испытываете оргазм.
- Вы правы, иногда такое случается, - признался Дальбер, - но разве
плохо, когда долг совмещается с удовольствием?
- Согласен, - вставил Сен-Фон. - На вашей стороне здравый смысл, однако
давайте вернемся к этому несчастному, и вы со мной согласитесь, что сегодня
поразительно много женщин, которые ведут себя очень глупо.
- Это верно и очень прискорбно, - сказал Нуарсей. - Сплошь и рядом
встречаются женщины, которые воображают, что их долг по отношению к мужу
начинается и заканчивается заботой об их собственной чести, и которые,
кичась своей притворной добродетелью как сказочным сокровищем, ждут от мужей
вознаграждения, как будто добродетель может заменить мужьям удовольствия.
Прикрываясь глупыми одеждами честного имени и оседлав деревянную лошадку
добропорядочности, шлюхи этой породы требуют безграничного и безусловного к
себе уважения и посему считают, что могут позволить себе поступать как
последние идиотки и что им заранее прощается любая глупость. Мне даже думать
об этом противно, и я тысячу раз предпочел бы супругу, которая, будь она
отъявленной сукой, маскирует свои пороки за полнейшей покорностью и
подчинением всем капризам мужа. Поэтому совокупляйтесь так, чтобы кружились
ваши хорошенькие головки от счастья, и знайте, что нам от вас нужно только
одно: чтобы вы предугадывали все наши желания и удовлетворяли их со всем
пылом своей души; делайте все, чтобы угодить нам, будьте ненасытными
оборотнями, забавляйтесь и с мужчинами и с женщинами, будьте покорны как
дети, когда супругу вздумается с наслаждением отхлестать вас, и тогда можете
быть уверены в том, что он по достоинству оценит ваше поведение и не захочет
ничего иного. Я знаю, что только так можно справиться с ужасным брачным
обетом - этими самыми чудовищными узами, которые придумало человечество для
своего собственного дискомфорта и упадка.
- По-моему, Нуарсей, вам недостает галантности, - с упреком заметил
Сен-Фон, который в это время усердно тискал груди жены своего друга. - В
конце концов, здесь ваша супруга.
Нуарсей сделал презрительную гримасу.
- Да, да, конечно. Но такое положение скоро в корне изменится.
- А в чем дело? - воскликнул коварный Дальбер, бросая на бедную женщину
притворно удивленный взгляд.
- Нам предстоит разлука.
- Предстоит разлука! О, это ужасно, - сказал Сен-Фон, возбуждаясь все
больше и все сильнее лаская одного из юных помощников правой рукой, а левой
продолжал выкручивать очаровательные соски мадам де Нуарсей. - Вы хотите
сказать, что собираетесь разорвать узы, такие сладостные узы вашего брака?
- Мне кажется, он слишком затянулся.
- Ну что ж, очень хорошо, - откликнулся Сен-Фон, не переставая
массировать пенис юноши и продолжая терзать женскую грудь, - если вы
действительно хотите расстаться со своей женой, я заберу ее себе: мне всегда
надо наказать. Вы сможете это устроить и как можно скорее?
- Дай мне ее имя и адрес, и завтра же мы засадим ее за решетку. Там она
и останется на всю жизнь. Между тем мы подъехали к дому Нуарсея.
- А вот и наша Жюльетта, - так Нуарсей сказал своей жене, которая
хранила холодный и сдержанный вид. - Она снова с нами, живая и невредимая.
Это прелестное создание оказалось жертвой клеветы, она самая прекрасная
девушка в мире, и я убедительно прошу вас, мадам, по-прежнему оказывать ей
почтение, какого она, по ряду известных вам причин, вправе от вас ожидать. -
"Великий Боже!" - подумала я, заново обосновавшись в своих роскошных
апартаментах, и еще раз мысленно обозрела блестящее положение, которое меня
ожидало, и, оценив в уме богатства, коими мне предстояло владеть, ахнула от
восторга.
Передо мной открывалась сказочная картина! Фортуна, Провидение, Судьба,
Бог, Универсальная Идея - кто бы вы ни были, какое бы имя ни носили, - если
вы таким способом наказываете человека, который посвятил себя пороку, то как
можно отказаться от этого пути? Итак, решено - выбор сделан. А вы,
восхитительные страсти, которые идиоты осмеливаются называть преступными,
отныне вы будете моими богами, единственными моими божествами, единственными
жизненными принципами и моим кодексом чести! Пока я дышу, пока бьется мое
сердце, я буду идти за вами. Мои служанки приготовили мне ванну. Я провела в
ней два часа, еще два - за туалетом и, свежая, как утренняя роза, явилась на
ужин к министру. И мне сказали, что я выгляжу прекраснее, чем солнце, чей
свет на два дня украла у меня кучка презренных и жалких негодяев.
Господин де Сен-Фон, пятидесятилетний вельможа, в высшей степени
одаренный живым остроумием, интеллектом и двуличием, был по характеру
чрезвычайно коварный, жестокий и бесконечно тщеславный человек. Помимо всего
прочего он обладал непревзойденным искусством грабить Францию и раздавать
налево и направо предписания об аресте, которые очень выгодно продавал и
которыми часто пользовался сам, подчиняясь велениям своей неуемной фантазии.
В ту пору более двадцати тысяч человек обоего пола и разного возраста по его
воле томились в тюрьмах, которыми было нашпиговано королевство. "Среди этих
двадцати тысяч душ, - однажды признался он мне с небрежной улыбкой на губах,
- нет ни одного виновного". Когда мы подъезжали к его дому, Нуарсей
предупредил меня, что на ужине у министра будет еще один человек - господин
Дальбер, верховный судья парижского парламента.
- Ты должна, - прибавил он, - проявить максимальное почтение к этому
господину, потому что именно он решил твою судьбу не далее, как двенадцать
часов тому назад, и спас тебе жизнь. Я просил Сен-Фона пригласить его
сегодня, чтобы ты имела возможность отблагодарить своего избавителя.
Не считая мадам де Нуарсей и меня, сераль троих мужчин составляли еще
четыре очаровательных девушки. Все они, как того требовал Дальбер, были
девственницы. Самую юную звали Аглая; это была тринадцатилетняя
золотоволосая прелестница. За нею следовала Лолотта, красивая и румяная, как
Флора, - в самом деле, я редко встречала такое жизнерадостное и цветущее
создание; ей едва исполнилось пятнадцать. Анриегте было шестнадцать, и она
сочетала в себе больше прелестей, нежели те, кого изобразил художник под
именем Трех Граций. Самой старшей была семнадцатилетняя Линдана -
великолепного сложения, с чудесными глазами, от взгляда которых сладко
замирало сердце.
Кроме них, в распоряжении троих распутников были шестеро юношей от
пятнадцати до двадцати лет; они прислуживали за столом обнаженными, и волосы
их были зачесаны на женский манер. Иными словами, каждый либертен имел
четыре предмета для утоления своей похоти: двух женщин и двух мужчин.
Впрочем, никого из этих бессловесных существ еще не было, когда Нуарсей ввел
меня в салон и представил Дальберу и Сен-Фону. Они поцеловали меня и,
любезно поболтав со мной четверть часа, объявили в один голос, что рады
иметь в своем обществе столь прелестную и приятную в беседе даму.
- Это юное существо, - торжественно произнес Нуарсей, поглаживая мою
голову, - желает засвидетельствовать свое безусловное послушание и
безграничную благодарность тем, кто спас ей жизнь.
- Да, было бы очень жаль, если бы она ее лишилась, - заметил Дальбер. -
Недаром Фемида носит на глазах повязку, и вы согласитесь со мной, что нашим
судьям также не мешает прикрыть свои глаза, когда они решают судьбу столь
обольстительного создания.
- Я обещал ей пожизненную и самую полную безнаказанность, - вставил
Сен-Фон. - Она вольна делать все, что пожелает, ничего и никого не опасаясь.
Независимо от тяжести проступка она будет находиться под моей личной
защитой, и я поклялся жестоко отплатить тому, кто осмелится испортить ее
удовольствие или хотя бы помешать ему.
- Если позволите, я тоже дам такую же клятву, - ласково улыбнулся мне
Дальбер. - Более того, завтра же она получит от королевского судьи документ,
заранее отменяющий любое судебное преследование, которое может быть
возбуждено против нее в нашем королевстве, потому что я никак не представляю
ее в роли обвиняемой. Однако, Сен-Фон, у меня еще более смелые замыслы. До
сих пор мы занимались тем, что закрывали на преступления глаза, но не
кажется ли вам, что давно пора поощрять их, вдохновлять на них? Я бы хотел,
чтобы вы установили вознаграждение для Жюльетты за злодеяния, которые,
надеюсь, она готова совершать: что-то вроде пенсии, скажем, от двух до
двадцати тысяч франков в зависимости от серьезности поступка.
- Я думаю, Жюльетта, - улыбнулся мне Нуарсей, - ты только что получила
самые надежные на свете гарантии, поэтому можешь дать волю всем своим
страстям с непременным условием, что мы будем о них знать. Должен признать,
господа, - продолжал мой любовник, прежде чем я успела ответить, - что вы
употребляете на благие дела власть, данную вам законами и монархом нашей
благословенной страны.
- Да, мы делаем все, что в наших силах, - скромно отозвался Сен-Фон. -
Тем более, что стараемся только для себя. Наш долг состоит в том, чтобы
сохранять и преумножать благосостояние подданных короля; так разве не
выполняем мы его, заботясь о самих себе и об этой неотразимой девочке?
- Позвольте мне добавить, - вставил Дальбер. - Когда мы получали свою
власть, нам не было сказано, что мы обязаны заботиться о том или ином
конкретном человеке - нам просто поручили содействовать общему счастью. Но
сделать всех людей одинаково счастливыми никак невозможно, поэтому мы
полагаем, что честно выполняем свой долг уже тем, что помогаем некоторым
избранным.
- Однако, - продолжал Нуарсей эту тему с единственной целью дать своим
друзьям возможность блеснуть остроумием, - укрывая от правосудия виновного и
наказывая невинного, вы приносите обществу скорее зло, нежели добро.
- Абсолютно не согласен с вами, - возразил Сен-Фон. - Напротив, зло
делает счастливыми гораздо больше людей, чем добро, следовательно, я намного
лучше служу общественному благу, защищая порочного человека, нежели
вознаграждая добродетельного.
- Фу! Подобные аргументы уместны разве что в устах подлецов и
негодяев...
- Дорогой мой, - вмешался Дальбер, - ведь это ваши собственные
аргументы, и вам не к лицу оспаривать их.
- Сдаюсь, сдаюсь - улыбнулся Нуарсей, разводя руками. - Ну а теперь,
после столь веселой беседы, можно и заняться делом. Вы не хотели бы немного
развлечься с Жюльеттой, пока не подойдут остальные?
- Нет, - ответил Дальбер. - Я не сторонник уединенных утех. В подобных
делах мне совершенно необходимы помощники, так что я уж лучше потерплю и
дождусь, пока соберется вся компания.
- Что до меня, - откликнулся Сен-Фон, - я с удовольствием приму
предложение Нуарсея. Пойдемте со мной, Жюльетта, мы скоро вернемся.
Он завел меня в будуар, закрыл дверь и попросил раздеться. Пока я
снимала с себя одежду, он принялся рассуждать:
- Я слышал, что вы очень податливы и послушны. У меня несколько
странные желания - не отрицаю этого, - но вы же умница. Я оказал вам
неоценимую услугу, я могу сделать еще больше: вы порочны и мстительны, и это
очень хорошо. - Он протянул мне шесть lettres de cachet {Королевский указ о
заточении без суда и следствия.}, в которые оставалось лишь вписать имена
людей, которых я пожелаю отправить за решетку на любой неопределенный срок.
- Считайте, что это ваши игрушки, и можете с ними позабавиться; а вот этот
бриллиант стоимостью около тысячи луидоров будет платой за удовольствие,
которое вы мне доставили сегодняшним с вами знакомством. Что? Нет, нет,
дорогая, оставьте его себе - он ваш, к тому же он ничего мне не стоил.
Деньги на покупку этой вещицы взяты из государственной казны, а не из моего
кармана.
- О, Господи, ваша щедрость смущает меня...
- Она будет еще больше. Я хотел бы видеть вас в своем доме. Мне нужна
женщина, которая ни перед чем не остановится. Время от времени я даю обеды,
и вы мне кажетесь идеальным человеком, который сумеет управляться с ядом.
- Боже мой, вы хотите кого-то отравить?
- Иногда другого выхода, не остается. Видите ли, под ногами у нас
мешается так много народу... Ага, вы хотите спросить насчет совести? Ну,
разумеется, об этом и речи быть не может. Это всего лишь вопрос техники.
Надеюсь, вы ничего не имеете против яда?
- Ничего, - ответила я. - В принципе ничего. Могу поклясться, что меня
не испугает ни одно мыслимое преступление, что все, которые я до сих пор
совершала, доставляли мне невероятные наслаждения. Правда, я никогда не
пользовалась ядом. Но если вы дадите мне такую возможность...
- О, божественная, - пробормотал Сен-Фон. - Подойди, поцелуй меня,
Жюльетта. Значит, ты согласна? Отлично. Я еще раз даю тебе слово чести:
действуй и не опасайся никакого наказания. Делай все, что тебе покажется
выгодным и приятным, и ничего не бойся: как только меч закона будет занесен
над тобой, я отведу его в сторону, и так будет всегда - обещаю тебе. Но ты
должна доказать, что годишься для того, что я имею в виду. Вот взгляни, - и
он подал мне маленькую коробочку, - сегодня за ужином я посажу рядом с тобой
одну презренную тварь, которую приготовил для испытания; постарайся ей
понравиться, будь с ней ласкова: притворство - вот лучшая маска
преступления, поэтому сыграй свою роль так, чтобы она ни о чем не
догадалась, а за десертом подсыпешь этот порошок в ее бокал. Действие яда
будет быстрым, и я узнаю, та ли ты женщина, какая мне нужна. Если все
пройдет удачно, благодарность моя будет безграничной.
- Я к вашим услугам, - с жаром откликнулась я. - Приказывайте, сударь,
приказывайте, и вы увидите, на что я способна.
- Восхитительно... восхитительно... Однако нам пора развлечься,
мадемуазель. Видите, в каком состоянии находится мой орган благодаря вашему
распутству, о котором я много наслышан. Погодите, не спешите, прежде всего я
желаю, чтобы вы раз и навсегда усвоили одно: от вас требуется послушание,
послушание во всем и всегда, и не послушание даже, а рабское поклонение. Я
желаю, чтобы вы это знали: я очень гордый человек, Жюльетта. Ни при каких
обстоятельствах я не буду обращаться к вам фамильярно, и вы не должны
говорить со мной на "вы". Обращайтесь ко мне "мой господин" или
"повелитель", говорите со мной в третьем лице, в моем присутствии всегда
принимайте почтительный вид. Я знатен не только высоким положением, которое
занимаю, но и своим происхождением; богатство мое несметно, и меня уважают
даже больше, чем короля, а в моем положении нельзя не быть тщеславным;
иногда всемогущий муж, ослепленный мишурой популярности, позволяет толпе
слишком близко приближаться к себе и в результате теряет свое лицо, свой
престиж, унижает себя, опускается до уровня черни. Как природа создала в
небе звезды, так на земле - знатных людей, звезды же светят миру и никогда
не снисходят до него. Моя гордость настолько велика, что слуги стоят передо
мной только на коленях, я предпочитаю разговаривать через переводчика с этим
презренным стадом, именуемым народ, и глубоко презираю всех, кто не равен
мне.
- В таком случае, - заметила я, - мой господин должен презирать большую
часть человечества, поскольку на свете очень мало людей, кто мог бы считать
себя ровней ему.
- Бесконечно мало, мадемуазель, вы правы, вот поэтому я презираю всех
смертных за исключением двух моих друзей, которые находятся сегодня здесь, и
еще нескольких человек - ко всем прочим ненависть моя безгранична.
- Однако, господин мой, - осмелилась я возразить деспоту, - разве
либертинаж не заставляет вас то и дело сходить со своего пьедестала, на
котором, насколько я понимаю, вы хотели бы оставаться вечно?
- Здесь нет никакого противоречия, - объяснил Сен-Фон. - Дело в том,
что для людей моего сорта унижение, иногда неизбежное в распутстве, служит
лишь хворостом, который мы подбрасываем в костер нашего тщеславия {Данный
парадокс легко объясним: когда человек позволяет себе вещи, которые никому и
в голову не придут, это делает его единственным в своем роде и подогревает
его тщеславие. (Прим. автора)}.
К этому моменту я совсем уже разделась, и надменный развратник
встрепенулся и забормотал:
- Ах, Жюльетта, я никогда не встречал такого великолепного зада. Мне
говорили, что он прекрасен, но, клянусь честью, это зрелище превосходит все
мои ожидания. Наклонитесь, дорогая, я вставлю туда свой язык... Боже мой! -
вдруг закричал он в отчаянии. - Он же чист до безобразия! Разве Нуарсей не
говорил вам, в каком состоянии я предпочитаю женские задницы?
- Нет, мой господин, Нуарсей ничего не говорил об этом.
- Они должны быть грязные и загаженные. Я люблю, когда они в дерьме, а
ваша ложбинка отполирована и чиста как только что выпавший снег. Ну что ж,
придется сделать, по-другому; посмотрите на мой зад, Жюльетта - вот таким же
должен быть и ваш; видите, сколько на нем всякой пакости. Становитесь на
колени, мадемуазель, и целуйте его - я оказываю вам честь, о которой мечтает
вся нация, да что там нация - весь мир жаждет этого: сколько людей с
превеликой радостью поменялись бы с вами местами! Сами боги, спустись они с
небес на землю, стали бы оспаривать эту честь. Сосите и лижите все, что
перед вами, дитя мое, и поглубже, поглубже вонзайте свой язычок! Пользуйтесь
случаем - обратной дороги у вас нет.
Вы легко можете представить себе мое отвращение, но я переборола его -
не время и не место было проявлять щепетильность. И я покорно делала все,
чего хотел от меня этот распутник: он заставил меня отполировать языком свои
яйца, несколько раз со смаком пустил мне в рот утробные газы, испражнился на
мою грудь, плевал и мочился на лицо, больно щипал соски, бил меня руками и
ногами, даже успел совершить короткий энергичный акт содомии, потом, дойдя
до крайней степени возбуждения, кончил мне в рот, и я проглотила все его
соки до последней капли, потому что он строго за этим проследил. Одним
словом, я беспрекословно выдержала все испытания, и он остался доволен. О,
восхитительные, божественные носители богатства и власти! Ваши желания
сокрушают человеческую добродетель и человеческую волю, сметая все на своем
пути; люди склоняются перед вами, готовые исполнить любой ваш приказ, и
мечтают лишь о том, чтобы пасть вам в ноги и облобызать их. Извержение
Сен-Фона было великолепным - мощным и бурным, оно сопровождалось
громогласными и причудливыми ругательствами. Сперма его пролилась в изрядном
количестве, она была горячей, густой, приятно щекочущей гортань; Сен-Фон
пришел в неописуемый экстаз и забился в конвульсиях. Я хорошо разглядела
его, пока он отдыхал. У него было очень красивое мужественное лицо, нежная
кожа, обольстительный зад, яички размером с куриные и мускулистый член
сантиметров пятнадцать в окружности и более двадцати в длину, увенчанный
головкой величиной с небольшой кулачок, которая была намного толще стержня.
Это был высокий мужчина, идеального сложения, с прямым римским носом,
длинными ресницами, томными карими глазами, ровными белыми зубами и сладким
опьяняющим дыханием. Сделав свое дело, он поинтересовался, понравилась ли
мне его сперма.
- Чистейший мед, мой повелитель, чистейший мед. Я ни разу не пробовала
ничего подобного.
- Время от времени я буду оказывать вам такую честь, - важно произнес
он, - кроме того, вы вкусите мои экскременты, когда мы познакомимся ближе. А
теперь, Жюльетта, становитесь на колени, целуйте мне ноги и благодарите за
все благодеяния, которыми сегодня я вас осыпал.
Я повиновалась. Сен-Фон поднял меня с колен, поцеловал и сказал, что
совершенно очарован мною. При помощи биде и ароматизирующих составов я смыла
с себя смрадную грязь, которой, по-моему, была покрыта по самую макушку. Мы
вышли из будуара, и когда проходили через апартаменты, отделявшие его от
салона, Сен-Фон напомнил мне о коробочке, которая была у меня в руке.
- Неужели злодейские мысли все еще бродят у вас в голове даже теперь,
когда ваш пыл иссяк? - рассмеялась я.
- Выходит, вы восприняли мое предложение как нечто, сказанное сгоряча,
в момент возбуждения, о чем можно через минуту забыть?
- Я так и считала.
- Значит, вы ошибались, ибо я предложил вам одну из тех необходимых
вещей, сама мысль о которых возбуждает наши страсти, а страсти надо
удовлетворять в любом случае.
- А ваши друзья посвящены в это?
- Вы еще сомневаетесь?
- Но ведь может случиться скандал.
- Никакого. Мы к этому давно привыкли. Если бы кусты роз в саду Нуарсея
могли говорить и рассказать, какому удобрению они обязаны своим
великолепием... Ах, Жюльетта, милая Жюльетта, такие люди, как мы, полагают,
что жизнь человеческая ничего - абсолютно ничего - не стоит.
- Тогда будьте спокойны, повелитель. Я дала слово и сдержу его.
Мы присоединились к остальным; они ждали нас, и все женщины были уже в
сборе. Не успели мы появиться, как Дальбер выразил желание уединиться в
будуаре с мадам де Нуарсей, Анриеггой, Линданой и двумя юношами, и я
составила полное представление о его вкусах несколько позже, когда увидела
его в деле. После ухода Дальбера и его свиты началась вакханалия: обе
девушки, Лолотта и Аглая, теми же способами, что перед этим употребила я,
заново разожгли похоть Сен-Фона; наблюдая на ними, Нуарсей предоставил свой
зад в распоряжение юного прислужника-содомита и целовал при этом мои
ягодицы. Когда первые страсти улеглись, Сен-Фон отвел своего друга в
сторонку и о чем-то пошептался с ним. Они вернулись в сильном возбуждении,
ився компания перешла к столу. Вскоре к нам присоединились остальные.
Представьте, друзья, мое изумление, когда к столу с изысканной
учтивостью подвели мадам де Нуарсей и усадили рядом со мной. Я наклонилась к
Сен-Фону, который сидел слева от меня, и прошептала:
- Повелитель, неужели эту женщину вы предназначили в жертву?
- Вы не ошиблись, - ответил министр, - и должны повиноваться своему
господину, иначе потеряете мое доверие и, осмелюсь добавить, мое уважение.
Трапеза была столь же приятна, насколько приправлена сладострастием: из
одежд на женщинах было самое минимальное, и цепкие пальцы развратников вволю
наслаждались прелестями, которые покорно подставляли им юные грации: один
тискал не успевшую расцвести грудь, другой щипал белые, как алебастр,
ягодицы, только к нашим влагалищам не прикоснулся ни один из них, так как
эти предметы редко вызывают интерес у мужчин такого сорта, твердо убежденных
в том, что для того, чтобы познать Природу, надо соблазнить ее, а чтобы ее
соблазнить, часто приходится преступать ее законы; и эти либертены часто
совершают свои молитвы у алтарей, к которым Природа запрещает приближаться.
Когда тончайшие вина старой выдержки и изысканные блюда подогрели наше
воображение, Сен-Фон поднял из-за стола мадам де Нуарсей; в предвкушении
злодейского преступления, которое созрело в голове коварного негодяя, его
орган обрел небывалую твердость, он увлек несчастную жертву на кушетку в
дальнем конце комнаты, где усадил на свой кол и приказал мне испражняться ей
в рот; левой рукой он массировал член одному юноше, правой - другому, а
третий в это время совокуплялся с мадам де Нуарсей. Четвертый, опустившись
на колени над моим лицом, вставил свой орган мне в рот, пятый же наглухо
закупорил задний проход министра.
- Ах ты, дьявольщина! - проговорил восхищенный Нуарсей. - Какое
зрелище! Нет ничего слаще, чем видеть, как насилуют твою жену. А вас,
дорогой Сен-Фон, прошу не жалеть ее.
Потом, подтянув ягодицы Аглаи к своему лицу, он умудрился губами
выдавить из нее кусочек свежего продукта, не переставая содомировать
Линдану, а шестой юноша проник в его анальное отверстие. Сен-Фон
располагался в центре, Нуарсей справа, а по левую сторону композицию
завершал Дальбер, который совокуплялся с Анриеттой, уткнувшись лицом в
ягодицы того, кто совокуплялся с министром, и обеими руками ухватившись за
чьи-то, лежавшие под боком тела.
Однако беден наш язык, чтобы описать эту сцену высшего, неземного
сладострастия. Только искусный гравировальщик мог, пожалуй, изобразить ее в
точности, но вряд ли успел бы схватить все эти меняющиеся, как в
калейдоскопе, позы и положения, потому что вожделение переполняло
исполнителей, и спектакль быстро закончился. (Искусство, лишенное движения,
не способно передать картину, где душой всего является движение и действие,
поэтому задача гравировальщика была бы в высшей степени трудной и
неблагодарной.)
- Завтра, - сказал министр, когда мы возвратились к столу, - я должен
подготовить и отправить указ, касающийся заточения без суда и следствия
одного человека, который обвиняется в необычном проступке. Он либертен,
вроде вас, Нуарсей, и обожает смотреть, как его жену пользуют другие. Но вы,
я знаю, очень удивитесь, когда я скажу, что супруга его имела глупость
пожаловаться на такое обращение, о каком многие другие женщины просто
мечтают. В дело вмешались их семьи, и меня попросили заточить мужа в тюрьму.
- Слишком строгое наказание, - проворчал Нуарсей.
- А по-моему, очень даже мягкое, - заметил Дальбер. - Есть страны, где
за подобное карают смертью.
- Подумать только! - засмеялся Нуарсей. - Это так похоже на вас,
представителей закона: вам доставляет удовольствие ваша собственная
кровожадность. Эшафот Фемиды - это для вас будуар; ваш член твердеет, когда
вы выносите смертный приговор, а когда он приводится в исполнение, вы
испытываете оргазм.
- Вы правы, иногда такое случается, - признался Дальбер, - но разве
плохо, когда долг совмещается с удовольствием?
- Согласен, - вставил Сен-Фон. - На вашей стороне здравый смысл, однако
давайте вернемся к этому несчастному, и вы со мной согласитесь, что сегодня
поразительно много женщин, которые ведут себя очень глупо.
- Это верно и очень прискорбно, - сказал Нуарсей. - Сплошь и рядом
встречаются женщины, которые воображают, что их долг по отношению к мужу
начинается и заканчивается заботой об их собственной чести, и которые,
кичась своей притворной добродетелью как сказочным сокровищем, ждут от мужей
вознаграждения, как будто добродетель может заменить мужьям удовольствия.
Прикрываясь глупыми одеждами честного имени и оседлав деревянную лошадку
добропорядочности, шлюхи этой породы требуют безграничного и безусловного к
себе уважения и посему считают, что могут позволить себе поступать как
последние идиотки и что им заранее прощается любая глупость. Мне даже думать
об этом противно, и я тысячу раз предпочел бы супругу, которая, будь она
отъявленной сукой, маскирует свои пороки за полнейшей покорностью и
подчинением всем капризам мужа. Поэтому совокупляйтесь так, чтобы кружились
ваши хорошенькие головки от счастья, и знайте, что нам от вас нужно только
одно: чтобы вы предугадывали все наши желания и удовлетворяли их со всем
пылом своей души; делайте все, чтобы угодить нам, будьте ненасытными
оборотнями, забавляйтесь и с мужчинами и с женщинами, будьте покорны как
дети, когда супругу вздумается с наслаждением отхлестать вас, и тогда можете
быть уверены в том, что он по достоинству оценит ваше поведение и не захочет
ничего иного. Я знаю, что только так можно справиться с ужасным брачным
обетом - этими самыми чудовищными узами, которые придумало человечество для
своего собственного дискомфорта и упадка.
- По-моему, Нуарсей, вам недостает галантности, - с упреком заметил
Сен-Фон, который в это время усердно тискал груди жены своего друга. - В
конце концов, здесь ваша супруга.
Нуарсей сделал презрительную гримасу.
- Да, да, конечно. Но такое положение скоро в корне изменится.
- А в чем дело? - воскликнул коварный Дальбер, бросая на бедную женщину
притворно удивленный взгляд.
- Нам предстоит разлука.
- Предстоит разлука! О, это ужасно, - сказал Сен-Фон, возбуждаясь все
больше и все сильнее лаская одного из юных помощников правой рукой, а левой
продолжал выкручивать очаровательные соски мадам де Нуарсей. - Вы хотите
сказать, что собираетесь разорвать узы, такие сладостные узы вашего брака?
- Мне кажется, он слишком затянулся.
- Ну что ж, очень хорошо, - откликнулся Сен-Фон, не переставая
массировать пенис юноши и продолжая терзать женскую грудь, - если вы
действительно хотите расстаться со своей женой, я заберу ее себе: мне всегда