Сад М Д. Жюльетта: роман. Том 1

нравилась ее нежность и человечность... А ну, поцелуи меня, сука!
Она плакала и стонала от боли, которой четверть часа подвергал ее
Сен-Фон, а распутник, прежде чем продолжить свою мысль, тщательно облизал и
выпил ее градом катившиеся слезы.
- Черт меня побери, Нуарсей! Как можно оставить такую милую женщину, -
при этом он укусил ее, - такую чувственную женщину, - и он ущипнул ее, - это
же равносильно убийству, друг мой.
- Кстати, - вмешался Дальбер, - я тоже считаю, что Нуарсей задумал
форменное убийство.
- Фу, как это мерзко! - вскричал Сен-Фон. Потом вытащил мадам де
Нуарсей из-за стола и, вложив ей в руку свой член, как клешнями, обхватил ее
ягодицы. - Но делать нечего, друзья мои, я, пожалуй, еще раз побалуюсь с ее
задницей, чтобы она забыла о своих неприятностях.
- Хорошая мысль, - добавил Дальбер, взяв женщину за плечи и глядя ей в
глаза. - А я тем временем приласкаю ее влагалище.
- А что мне прикажете делать? - спросил Нуарсей.
- Размышлять, - коротко ответил министр. - Вы будете держать свечу и
размышлять о превратностях судьбы.
- Нет, я сделаю по-другому, - сказал жестокий муж, - вы только не
закрывайте лицо моей любимой жены: я хочу видеть ее слезы и наслаждаться
этим символом печали, пока буду прочищать задний проход прелестной малышке
Аглае. Пусть юноши по очереди займутся моей задницей, а я, кроме того, буду
вырывать волоски с пушистых бутончиков Анриетты и Лолотты. Ну, а двое других
наших рыцарей пусть сношаются с Линданой и Жюльеттой: один - во влагалище,
другой - в попку.
Все было сделано так, как сказал наш хозяин, и оргия была очень
страстной и очень продолжительной. Наконец, все трое либертенов разрядили
свои мушкеты, а госпожа Нуарсей вышла из их объятий сильно потрепанная и
истерзанная: например, Дальбер умудрился откусить немалый кусок от одной из
ее грудей. Следуя их примеру и изнемогая под бурным натиском двух молодых
педерастов, я также испытала неистовый оргазм и, раскрасневшаяся, с
растрепанными волосами, огляделась по сторонам-с -победным видом. При этом я
заметила, что Сен-Фон наблюдает за мной восхищенными глазами.
- Вы только взгляните, как она прекрасна в этом состоянии! - воскликнул
он. - Как красит ее злодейство! - И он осыпал все мое тело, вплоть до самых
укромных уголков, неистовыми поцелуями.
К столу мы не вернулись и продолжали возлияния, не вставая с места,
прямо на ковре. Это всегда очень приятно, и опьянение при этом наступает
намного скорее. Алкоголь подействовал почти сразу, и женщины начали
трепетать, подогреваемые, помимо всего прочего, обжигающими взглядами
мужчин. Я , обратила внимание, что распутники как-то незаметно перешли в
обращении с нами на угрожающий и развязный тон. Однако мне сразу бросились в
глаза два обстоятельства: во-первых, собиравшаяся гроза должна была обойти
меня стороной, во-вторых, она должна была испепелить мадам де Нуарсей. И
опасения мои рассеялись.
Пройдя почти все круги ада - из рук Сен-Фона в руки своего супруга, а
от него в лапы Дальбера, - несчастная женщина находилась уже в крайне
плачевном состоянии: ее груди, руки, бедра, ягодицы - словом, вся ее живая
плоть являла собой потрясающую картину, созданную жестокой фантазией
палачей. А когда Сен-Фон, потрясая восставшим и побагровевшим членом, нанес
ей двенадцать сильнейших ударов по плечам и спине, затем шесть таких же
сильных пощечин, голова ее поникла окончательно; но это была только
прелюдия, потому что в следующий момент он поставил ее в середину комнаты,
где в пол были вделаны два кольца; к ним привязали ее ноги, руки подняли над
головой и привязали к свисавшим с потолка веревкам. Между ног, на высокий
узкий табурет, поставили дюжину свечей таким образом, что их пламя почти
касалось ее влагалища и анального отверстия, отчего скоро начали
потрескивать и скручиваться волоски на лобке, и начала, прямо на глазах,
краснеть нежная кожа; все ее тело стало извиваться и дергаться, а на
красивом побледневшем лице изобразилось необыкновенное выражение, в котором,
как мне показалось, была какая-то сладострастная смесь боли и ужаса. Сен-Фон
держал в руке свечу и, вплотную приблизившись к мадам де Нуарсей, с жадным
вниманием наблюдал за ее муками, вложив свой пенис в рот Линданы и заставив
Лолотту щекотать языком анус. Один из юношей содомировал Нуарсея, который,
вцепившись руками в ягодицы Анриетты, то и дело повторял жене, что она будет
поджариваться до тех пор, пока не испустит дух. А Дальбер, занятый тем, что
трудился над задницей другого юноши и целовал услужливо подставленные
прелести Аглаи, давал Нуарсею советы, как увеличить страдания несчастной
женщины, с которой тот несколько лет был связан священными узами брака. Моей
обязанностью было оказывать разного рода услуги участникам этой дикой сцены
и следить за свечами. В какой-то момент мне показалось, что их пламя слишком
слабое и короткое и что жертва наша страдает не в достаточной мере, тогда я
подняла подсвечники еще выше, и нечеловеческие вопли мадам де Нуарсей
заслужили мне горячее одобрение мучителей. Сен-Фон, который, казалось, уже
потерял рассудок, поднес свечу к самому лицу жертвы, подержал несколько
мгновений, затем спалил ей ресницы и выжег один глаз. Дальбер схватил другую
свечу и поджарил, один за другим, ее соски, а муж поджег роскошные волосы на
голове.
Все больше вдохновляясь этим волнующим зрелищем, я подбадривала актеров
и на ходу придумывала новые, еще более изощренные издевательства. По моему
совету, хозяйку облили коньяком, и в тот же миг она превратилась в
трепещущий и стенающий факел; когда голубоватое пламя стихло, ее неподвижное
и все еще стройное тело с головы до ног представляло собой один сплошной
ожог. Моя идея имела небывалый успех, и восторг всей компании был неописуем.
Подогретый этим последним злодейством, Сен-Фон вырвал свой член изо рта
Линданы и, крикнув Лолотте, чтобы та продолжала свою ласку, с размаху вонзил
его в мой анус.
- Что теперь будем с ней делать? - жарко шептал мне в ухо Сен-Фон, все
глубже погружаясь в мое чрево. - Думай, Жюльетта, думай: ты ведь у нас
умница, и все, что ни предложишь, будет восхитительно.
- Есть еще тысяча пыток на свете, - ответила я, - одна пикантнее
другой. - Я уже собиралась кое-что предложить, когда к нам подошел Нуарсей и
сказал Сен-Фону, что, может быть, лучше сейчас же заставить ее проглотить
приготовленный порошок, иначе она умрет от изнеможения, и мы не сможем в
полной мере насладиться эффектом яда. Они посоветовались с Дальбером, и тот
восторженно поддержал Нуарсея. Женщину развязали и подвели ко мне.
- Бедняжка, - произнесла я, бросая порошок в бокал с "Аликанте" {Сорт
изысканного итальянского вина.}, - выпейте вина, и вам станет легче. Это
улучшит вам настроение и снимет боль.
Обреченная женщина безропотно проглотила роковую смесь. Нуарсей извлек
свою шпагу из моей норки и подскочил к жертве, сгорая от желания усладить
свой взор ее конвульсивными гримасами.
- Сейчас ты умрешь, - прошипел он, пристально глядя в ее глаза, -
надеюсь, ты смирилась с этим?
- Мне кажется, - заметил Дальбер, - мадам достаточно умна, чтобы
понять, что когда жена потеряла любовь и уважение своего супруга, когда она
надоела ему и вызывает у него только отвращение, самый простой для нее выход
- с достоинством выйти из игры.
- О, да! Да! - еле слышно простонала несчастная. - Я прошу только
одного: убейте меня, ради Господа Бога убейте скорее!
- Смерть, которой ты жаждешь, грязная сволочь, уже в твоих потрохах, -
сказал Нуарсей, наслаждаясь страданиями жены и ласками одного из молодых
педерастов. - Жюльетта сделала свое дело. Она настолько привязана к тебе,
что никогда не простила бы нам, если бы мы лишили ее удовольствия оказать
тебе последнюю милость.
В этот момент совершенно ослепленный от бешеной похоти, потеряв всякое
чувство реальности, Сен-Фон набросился на Дальбера, который, нагнувшись, с
готовностью встретил содомитский натиск своего друга, в свою очередь оседлал
юного пажа, который принял перед ним ту же самую позу; мгновение спустя я
опустилась на колени, и мой, обратившийся в содомита, язык проник в анальное
отверстие министра.
Не прошло и минуты, как Нуарсей, не спускавший глаз со своей жены,
увидел, что ее конвульсии приближаются к концу, и решил, что настало время
по-настоящему насладиться ими.
Он положил ее на ковер в середине комнаты, и мы образовали вокруг нашей
жертвы тесный круг. Роли поменялись. Теперь Сен-Фон овладел мною и обеими
руками удовлетворял двоих юношей; Анриетта сосала Дальбера, то же самое
Дальбер делал с членом третьего пажа и одновременно правой рукой ласкал еще
одного, а левой - немилосердно месил ягодицы Линданы; пенис Нуарсея
находился в прямой кишке Аглаи, чей-то другой вошел в его собственный зад,
он сосал еще один и тремя сложенными вместе пальцами содомировал Лолотту;
наконец, шестой наш помощник наслаждался ее влагалищем. Агония началась, она
была ужасна, и невозможно описать словами действие этого яда; настолько
сильны были припадки бедной мадам Нуарсей, что она то сворачивалась в
клубок, то мелко-мелко содрогалась всем телом, как будто пораженная
электрическим ударом, то застывала как парализованная. Губы ее пузырились
белой пеной, ее стоны перешли в глухой жуткий вой, которого никто в доме,
кроме нас, не мог слышать, потому что были приняты все необходимые меры
предосторожности.
- Восхитительно, восхитительно, - бормотал Сен-Фон, добросовестно
обрабатывая мой зад. - Я бы, кажется, отдал все на свете, чтобы трахнуть ее
в таком состоянии.
- Нет ничего проще, - откликнулся Нуарсей, - попытайтесь, а мы
придержим ее.
Наши исполнительные помощники навалились на бедняжку, заставили
утихомириться, придали ей соответствующее положение, с обеих сторон
раздвинули ягодицы, и Сен-Фон погрузил между ними свой член.
- Гром и молния! - завопил он. - Я кончаю. - И он кончил. Его тут же
сменил Дальбер, за ним - Нуарсей; но когда его полуживая жена, каким-то
нечеловеческим чутьем, почувствовала своего палача, она бешено забилась,
словно в припадке, и разбросала всех, кто держал ее, потом, как обезумевший,
смертельно раненный зверь, вцепилась ему в лицо. Нуарсей испуганно
отшатнулся назад, а мы еще теснее сгрудились вокруг нее.
- Не трогайте ее, не трогайте! - закричал Сен-Фон, возвращая свой
инструмент в мой зад. - Давайте полюбуемся на агонию загнанного зверя.
Тем временем Нуарсей пришел в себя и пожелал отомстить за оскорбление:
он уже занес руку для новых, еще более страшных пыток, но Сен-Фон остановил
его и сказал, что это только помешает и лишит нас удовольствия наблюдать за
действием яда. Неожиданно в голову мне пришла новая мысль.
- Господа, - предложила я, - наблюдать - это мало, мне кажется, скоро
ей понадобится исповедник.
- Пускай убирается к черту, и тот сам исповедует эту шлюху, - заворчал
Нуарсей, несколько успокоенный, потому что его уже обсасывала Лолотта. -
Пусть убирается ко всем чертям! Если когда-нибудь я и хотел, чтобы
существовал ад, так только затем, чтобы ее душа прямиком направилась туда и
чтобы я мог, пока жив, наслаждаться при мысли о ее мучениях.
И эти неосторожные слова, как нам показалось, ускорили конец агонии.
Мадам де Нуарсей простилась со своей душой, и трое наших распутников
разрядились почти одновременно, сливая ужасные проклятья в один жуткий хор.
- Вот и все, - сказал Сен-Фон, разминая свой член и выдавливая из него
последние капли спермы. - То, что мы совершили, наверняка будет одним из
наших самых прекрасных деяний. Одним словом, я бесконечно доволен. Я давно
мечтал избавить мир от этой глупой курицы, пожалуй, она надоела мне не
меньше, чем собственному супругу.
- Это факт, - вставил Дальбер, - ведь вы, конечно, сношались с ней не
реже, чем он.
- Даже еще чаще, - добавил мой любовник.
- Во всяком случае, - обратился Сен-Фон к Нуарсею, - я намереваюсь
заключить соглашение: вы принесли в жертву свою жену, и теперь у вас будет
другая, ибо я отдаю вам свою дочь. Кстати, мне очень понравился сегодняшний
яд: он дает отличные результаты, и жаль, что мы не можем быть свидетелями
смерти всех тех, кого уничтожаем подобным образом. Увы, нельзя быть
одновременно в разных местах. Но, как я уже сказал, моя дочь будет вашей,
дорогой друг, и слава небесам за то, что они посылают мне такого любезного
зятя, и за то, что женщина, которая дала мне этот яд, не обманула меня.
Здесь Нуарсей наклонился к Сен-Фону и что-то прошептал ему на ухо, как
мне показалось, это был вопрос. Тот кивнул в знак согласия. Затем повернулся
ко мне.
- Жюльетга, - сказал он, - приходите завтра ко мне, и мы подробно
обсудим то, о чем я сегодня говорил вам. Поскольку Нуарсей снова женится,
ваше присутствие в его доме вряд ли понадобится, и я предлагаю вам переехать
ко мне. Я надеюсь, что моя прочная репутация перейдет и на вас, а деньги и
удобства, которыми я собираюсь осчастливить вас, будут более чем достаточной
компенсацией за потерю, которую вы при этом понесете. Вы мне нравитесь
необычайно: у вас блестящее воображение, неподражаемое хладнокровие в
злодействе, великолепный зад и, по моему мнению, вы жестоки и распутны,
следовательно, обладаете всеми достоинствами, которые я уважаю.
- Мой повелитель, - ответила я, - с нижайшей благодарностью я принимаю
ваше предложение, но должна сказать, потому что не хочу скрывать это, что я
влюблена в Нуарсея, и мне не доставляет радости мысль о том, чтобы потерять
его.
- Вы не потеряете меня, дитя мое, мы часто будем видеться. - так
ответил мне ближайший друг Сен-Фона и будущий его зять, - лучшие часы нашей
жизни мы будем проводить вместе.
- Пусть будет так, - сказала я, - в таком случае у меня нет причин для
отказа.
Молодым педерастам и проституткам дали ясно понять, какие последствия
будет иметь малейшая несдержанность и неосторожность с их стороны, и, все
еще находясь под большим впечатлением от случившегося, они поклялись забыть
об этом; останки мадам де Нуарсей закопали в саду, и мы распростились друг с
другом.
Непредвиденным обстоятельством оказалась задержка с женитьбой Нуарсея,
а также с исполнением плана министра: когда я на следующий день, с утра,
пришла к нему, его не было дома.
Король, который необычайно жаловал Сен-Фона и всецело доверял ему, в то
же утро призвал его к себе и поручил секретную миссию; Сен-Фон
незамедлительно выехал из города, а по возвращении ему была пожалована
"голубая лента" и годовая рента в сто тысяч луидоров.
Воистину, подумала я, узнав об этих милостях, судьба вознаграждает
злодея; насколько глуп тот, кто, будучи вдохновлен подобными примерами, не
бросается с головой в омут преступлений, не имеющих ни границ, ни пределов.
В письмах, которые получил Нуарсей от министра в его отсутствие, мне
предписывалось найти новое жилище и благодарить его. Поэтому, как только я
вступила в управление необходимым капиталом, я сняла роскошный особняк на
улице Фобур-Сен-Оноре, купила четыре лошади, две прелестные кареты, наняла
трех лакеев, статных и очень смазливых, нашла повара, двух судомоек,
дворецкого, секретаря, горничных, парикмахера, двух швейцаров и пару
кучеров; кроме того, приобрела целую кучу красивой мебели, и в тот день,
когда министр вернулся в Париж, я переехала в новый дом. Мне только что
исполнилось семнадцать, и судя по взглядам, которые обращали на меня
мужчины, я могла считать себя одной из прекраснейших женщин в столице;
фигурой я напоминала богиню любви, а искусство косметики подчеркивало мою
естественную красоту. Содержание моих гардеробов стоило более ста тысяч
франков, сотню тысяч стоили драгоценности и алмазы, которые я носила. Всюду,
где я ни появлялась, передо мной широко распахивались все двери, а в тот
день слуги министра особенно низко кланялись мне. Он был один и ожидал меня.
Я начала с того, что заговорила о знаках королевского расположения, которыми
его осыпали, и поздравления мои были самыми искренними; я захотела
поцеловать ему руку, он подал ее, напомнив, что для этого я должна
опуститься на колени; хорошо знакомая с его непомерным тщеславием и
жестокостью, я подчинилась и сделала так, как он хотел: куртизанки, как и
придворные, приобретают право попирать всех прочих благодаря самой низкой
лести и приниженности.
- Мадам, - начал он, - вы видите меня в час моей славы, король оказал
мне величайшую милость и, смею думать, воздал мне по заслугам; положение мое
никогда не было таким прочным, а состояние таким огромным. Я позволю и вам
вкусить малую толику великодушия Его Величества потому лишь, что мы с вами
вместе совершили кое-какие славные дела, и я надеюсь, что могу положиться на
вас. Прежде чем мы перейдем к деталям, взгляните на эти два ключа, мадам.
Первый открывает подвал, где хранится золото, которое будет вашим, если вы
будете верно служить мне; другой - от Бастилии, где есть свободная камера,
которая также будет вашей на всю жизнь, если вы - не приведи Господи! -
окажетесь болтливой или непослушной.
Перед лицом такого выбора - пожизненное заключение или блестящее
будущее - я, естественно, ни секунды не колебалась. И сказала, что отныне
буду ему покорной рабыней и что он должен отбросить все сомнения насчет моей
верности.
- У вас будут две главные обязанности, мадам: присядьте и выслушайте
меня внимательно. - - Без всякой задней мысли я засобиралась опуститься в
кресло, когда Сен-Фон молча указал мне на простой стул с прямой спинкой,
потом жестом остановил поток моих бессвязных извинений и продолжая так: -
Пост, который я занимаю и на котором намереваюсь оставаться очень долго,
поскольку он мне нравится, обязывает меня искать все новые и новые жертвы; в
этой шкатулке различные яды, и вы будете пользоваться ими согласно
полученным от меня инструкциям. Для тех, кто осмелится открыто и активно
противоречить моим планам, вы должны выбрать самые жестокие и мучительные -
вот, глядите: они так и помечены; самые быстродействующие предназначены для
тех, кто просто не нравится мне самим фактом своего существования и на кого
я не хочу терять времени; а вот эти, на которых написано "замедленное
действие", - для тех, кого мне придется отправить в другой мир не спеша:
либо по политическим причинам, либо с тем, чтобы не бросить на себя и тени
подозрения. В каждом отдельном случае мы будем поступать по-разному:
отравление будет иметь место либо здесь, в Париже, в вашем или в моем доме,
либо в провинции, а возможно даже за границей.
Теперь перейдем ко второй вашей обязанности, которая, по всей
вероятности, приятнее первой и в то же время намного выгоднее. Поскольку у
меня очень богатое воображение, обычные повседневные удовольствия больше
ничего для меня не значат. Природа одарила меня огненным темпераментом,
исключительно жестокими наклонностями, поэтому речь идет о том, чтобы
регулярно удовлетворять их, и я буду делать это в вашем особняке или в доме
Нуарсея, или у кого-нибудь из моих немногих друзей дважды в неделю, и на
каждом рауте непременно и обязательно должно быть минимум три жертвы. Итого
в год, если мы исключим время на путешествия - иногда вы тоже будете
сопровождать меня, - получится, если не ошибаюсь, приблизительно две сотни
шлюх, и доставлять их будет только вашей заботой; однако эти жертвы должны
удовлетворять определенным требованиям. Во-первых, Жюльетта, с самой
уродливой из всех следует обращаться с таким же почтением, каким пользуетесь
вы сами; каждая должна быть не моложе девяти и- не старше шестнадцати лет;
каждая должна быть девственницей, из хорошей семьи, желательно с титулом, и
уж во всяком случае богатой.
- И вы хотите сказать, мой господин и повелитель, что уничтожите
столько невинных?
- Конечно, сударыня. Убийство - самое сладострастное из моих
удовольствий, моя любовь к кровавым ритуалам безгранична, самая большая моя
страсть - проливать кровь, и чтобы удовлетворить ее, я не церемонюсь и плачу
любую цену. Таков мой главнейший принцип.
Я видела, что Сен-Фон ждет моего ответа, и сказала:
- Знаете, мой господин, то, что вы узнали обо мне и о моем характере,
мне кажется, служит достаточным доказательством, что я вас не разочарую;
гарантия тому - мой собственный интерес и мои вкусы. Природа вложила в меня
те же самые страсти, которыми одарила вас, мы с вами мыслим одинаково, и
тот, кто разделяет ваши взгляды, обязательно будет служить вам намного
лучше, нежели тот, кто повинуется вам из желания польстить, а не ради себя
самого: дружеские связи и общие интересы - вот, по-моему, идеальные узы,
которые связывают мужчину и женщину, тем более, такую как я.
- Что до дружеских связей, Жюльетта, лучше о них и не вспоминать, -
очень резко проговорил министр. - Я считаю это чувство таким же пустым,
таким же призрачным, как и любовь. Фальшиво все, что исходит из сердца, со
своей стороны я верю лишь в ощущения, верю только в плотские привычки... в
поиск самовыражения, в возвеличение своего "эго", в свой собственный
интерес. Собственный интерес - это единственное из возможных человеческих
отношений, в которое я верю больше всего, поэтому-то соглашение, которое я
собираюсь с вами заключить, должно быть для вас исключительно выгодным.
Вкусы формируются уже после, как оболочка на костяке эгоистического
интереса, - все это так, но вкусы - это фикция: с годами они меняются,
иногда случается, что человек перестает следовать им, но никогда он не
оставит свой интерес. Ну, а теперь давайте подытожим ваше скромное
состояние, мадам. Нуарсей обеспечил вам годовую ренту в десять тысяч ливров,
еще три тысячи вы получили от меня и двенадцать у вас было, значит, это
будет двадцать пять, и вот вам еще двадцать пять. Так что мы имеем?
Пятьдесят? Пятьдесят.
Министр не без удовольствия смотрел, как я простерлась перед ним ниц, и
когда я выразила ему самую нижайшую благодарность, он велел мне сесть и
внимательно выслушать его.
- Я, так же как и вы, Жюльетта, отлично понимаю, что с такими скудными
средствами нечего и думать о том, чтобы оплатить два приличных ужина в
неделю, тем более - нечего мечтать о том, чтобы содержать дом, который я
приказал вам снять; следовательно, я дам вам миллион на расходы, только
имейте в виду, что эти ужины должны быть не сравнимы ни с чем по роскоши;
там должны подаваться самые изысканные блюда, редчайшие вина, экзотические
фрукты и дичь, и вся эта роскошь должна дополняться громадным количеством:
даже если ужин будет рассчитан на нас двоих, пятьдесят блюд - это, конечно
же, будет слишком мало. За жертв вы будете получать поштучно, по двадцать
тысяч, и это не так уж и много, учитывая требования, которым они должны
удовлетворять. Прибавьте к этому еще тридцать тысяч франков премии за каждую
высокопоставленную особу, которую вы уничтожите собственноручно, а их будет,
если считать грубо, человек пятьдесят каждый год, то есть данная статья
принесет вам полторы тысячи, к которым я добавлю двадцать тысяч ежемесячно
на жалованье прислуге. Если я не ошибся в подсчетах, мадам, всего получается
в год шесть миллионов семьсот девяносто тысяч, прибросим еще двести десять
тысяч на карманные расходы и прочие забавы и безделушки и округлим до семи
миллионов, из которых вы можете оставить себе пятьдесят тысяч в соответствии
с нашим договором. Что вы на это скажете, Жюльетта?
Подавив в себе небывалое и радостное волнение, а более всего - обуявшую
меня алчность, я некоторое время молчала, покусывая губы и делая вид
глубокого раздумья, потом осмелилась и обратила внимание министра на
некоторые факты, а именно: обязанности, которые он на меня возлагает, столь
же обременительны, сколь велики деньги, которыми я буду располагать, и мне
бы очень хотелось, чтобы он никогда и ни в чем не имел разочарования; но мне
кажется вполне возможным и даже вероятным, что огромные расходы, которые у
меня будут, намного превысят имеющиеся в моем распоряжении средства и что,
помимо всего прочего...
- Можете не продолжать, - прервал меня министр, - я прекрасно понял
ваши иносказания, и вы убедили меня, что постоянно имеете в виду свой
собственный интерес. А это как раз то, что мне надо, Жюльетта, ибо теперь я
знаю, что служба ваша будет безупречна. Ни о чем не беспокойтесь, мадам, у
вас будет десять миллионов в год, ведь нам не пристало скаредничать.
Безнадежным дураком я считаю того государственного мужа, кто не пользуется
казной государства для своих удовольствий: какое нам дело до того, что чернь
голодает, что народ раздет и разут, если тем самым мы утоляем наши страсти?
Моя же страсть требует безудержных расходов, и если бы я знал, что в жилах
людей течет золото, я бы им всем, не задумываясь, выпустил кровь {По этим
признакам можно узнать таких чудовищ, которые на каждом шагу встречались при
старом режиме и даже олицетворяли его. Автор обещал не приукрасить их, а
изобразить правдиво, и он сдержит свое слово. (Прим. автора)}.
- Вы удивительный человек, - восхищенно проговорила я, - и ваша
философия будоражит мое сердце. В минуту казни вы обнаружили во мне
себялюбие, и, поверьте, что именно им питаются мои вкусы и что мое рвение на
вашей службе будет в тысячу раз больше обязано любовью моей к подобным
удовольствиям, нежели любой другой причиной.
- Я видел вас в деле, - заметил Сен-Фон, - и весьма доволен вашим