Страница:
- Микроводоросли, лишайник, бактерии - и все?.. "Да все, Ксена, -
мысленно ответил со своего холма Арно. - Только эти данные и вывезли с
Одиннадцатой".
- С момента высадки прошли земные сутки, - сказал голос Дана. - Мы
осмотрели остров, собрали немало образцов, произвели съемку местности,
дважды поели, выспались... а день Одиннадцатой только склонялся к вечеру.
Растворяются в синеве облака. На краю моря, за неровной, бородавчатой
от островков линией горизонта распускался немыслимой красоты закат
Альтаира.
Фиолетово-синий купол неба переходил там в широкую голубую арку. В нее
дальше вписывался зеленый полукруг, в тот - желтый, потом оранжевый,
красный, вишневый; а затем радужный набор арок повторялся, сужался - и в
самом центре, в глубине этого туннеля из радуг, распускал прожекторные
секторы света, пылал электросварочной дугой Альтаир.
- Это красивое зрелище свидетельствовало, помимо прочего, о большой
толщине атмосферы и об обилии в ней влаги даже на больших высотах, -
комментировал Дан. - Ночью следовало ждать сильный дождь.
Астронавты на стартовом выступе вверху ракеты прилаживали биокрылья.
Сначала зрительная память Дана показала Ксену, потом она - Дана. (Арно
скупо улыбнулся: Дан тоже выглядел куда привлекательней, чем был на самом
деле.
Внешность у того была простой, сердца к себе он привлекал не ею. "А
этот...
просто Антиной, а не Эриданой!")
- В оставшиеся часы светлого времени, - заговорил Дан, - мы решили
осмотреть еще два места. Ксена через узкий пролив направилась на соседний
островок, а я полетел к замеченному еще с ракеты на подлете тектоническому
сбросу на западном берегу нашего острова.
Налюбовавшись закатом так, что стало щемить в глазах (Арно их хорошо
понимал; столько лет не видели никакого), они воспарили над берегом и
морем.
Плотный воздух Одиннадцатой держал хорошо. Внешний микрофон шлема
улавливал шорох отдалившегося прибоя и свист воздуха в биокрыльях.
Дан быстро нашел место сброса, тридцатиметровый почти отвесный обрыв;
пролетает вдоль него туда и обратно. Полосатая стена освещена закатом.
Сброс недавний, дожди не успели еще смыть выступы слоев, сгладить резкие
разломы.
Нижние, самые древние пласты наискось уходят в воду.
"А вот об этом я ничего не знаю! - Арно сел, взялся за колени, глядел,
задрав голову. - Не было и намека на такое наблюдение - ни снимков, ни
записей..."
По колыханию на днище-экране картины сброса было понятно, что астронавт
волнуется. Разбежались глаза - и было от чего: слои были строчками,
которыми природа из века в век, из тысячелетия в тысячелетие записывала
историю своей планеты. И они повествовали о жизни на Одиннадцатой, о ее
возникновении, расцвете - и исчезновении.
Книга бытия читалась снизу вверх, от черно-серой толщи базальта,
которая только-только выступает из волн в левом нижнем краю обрыва: это
застывшая миллиарды лет назад кора, монолитный фундамент суши. Над ней
более легкий, искрящийся в разломах кристаллами слой гранита. А над ними -
ага! - грязно-серый пласт известняка с обильными вкраплениями ракушек и
мела. Выше полутораметровый пласт сплошного ракушечника - внушительное
свидетельство взрывообразного и мощного развития жизни в теплом первичном
оке неостывающей планеты.
Черно-матовой широкой полосой косо перечеркнул обрыв слой угля: память
о древних плаунах, о папоротниковых лесах, о выраставших и умиравших в
ядовитых болотных туманах первых деревьях. Вот снова вернулось сюда море,
залило просевшую сушу - и опять тягучие миллионы лет оседал на слой
обуглившихся несгнивших стволов ил, ракушки, скелета моллюсков, рыб,
голлотурий. Еще выше слои песка, мела и глины рассказывают о новом
обмелении здешнего моря. А над глиной (и Арно мысленно унесшийся за пять
парсеков и на 17 лет назад, тихо ахнул) возложен основательный,
полуметровый слой почвы!
Пласт тронут серым тлением эррозии, но можно еще различить в нем
красноватые структурные комки, трубчатые следы от сгнивших давным-давно
корней, даже какие-то беловатые клубки нити, возможно бывшие когда-то
живыми. Почва напоминает земной краснозем.
И, оканчивая немую повесть об Одиннадцатой, обрыв венчал нависший
козырьком метровый слой серо-желтой глины.
- Так разрушилось наше первоначальное мнение, что жизнь здесь не
поднялась выше микроорганизмов, - сказал Дан. - Я увидел, что на планете
были и миновали многие стадии сложной органической жизни, подобные тем,
какие были и на Земле. Непонятно стало, куда все подевалось потом?
Теперь вспоминала-показывала Ксена.
Из моря на фоне закатных радуг выступает, приближаясь, черный
кляксообразный силуэт острова за нешироким проливом. На берегу его, куда
летит Ксена, поднимаются невысокие пальцы. Со стометровой высоты островок
виден целиком, он похож на трезубец с толстыми зубцами. Ничего более
примечательного, чем эти скалы у воды, на нем - и Ксена опускается возле
них.
Но это не скалы вовсе: слишком округлы формы, гладка поверхность. С
земли они - как огромные огурцы, глубоко воткнутые в песок вкривь и вкось.
И такие же зеленые.
Ксена приближается. Нет, и не огурцы - здания. Дома. Но какие уродливые!
Какая-то немыслимая архитектура (если к этому вообще применимо такое
понятие): ни строгих линий, ни геометрически четких сопряжении, ни
плоскостей, ни углов даже... Волнистая, покрытая наплывами и оспинами
поверхность округлых стен; у одних строений стены сходятся на конус, у
других заворачиваются куполом, у третьих даже расходятся, образуя
утолщение, - груши толстой частью вверх. Строения были разной высоты,
самые крупные поднимались на три-четыре роста Ксены. Почти все стояли
неперпендикулярно к почве; некоторые накренились так, что непонятно,
почему они не рушатся. Эти дома расположились по берегу как попало, без
намека на планировку.
И тем не менее это были дома: осмысленность их устройства не
скрадывалась внешней уродливостью. У оснований стен были арочные входы
(лазы?) - низкие и широкие; все, заметила Ксена, обращены в несолнечную "
северную" сторону.
Выше, в участках стен, выделявшихся желтизной и перламутровым блеском,
находились окна разных размеров и форм; казалось, нетвердая рука ребенка
вырезала в стенах неправильные овалы, оборванные внизу круги, сглаженные
многоугольники. При всем том в окнах блестели мутноватые, с радужными
переливами, но явно прозрачные пленки.
- На сыром песке вокруг я не заметила никаких следов, - сказала Ксена.
- Поселок - если это поселок, - похоже, был давно покинут. Или - мелькнула
у меня и такая странная мысль - в нем и не жили?
Она пролезла под аркой внутрь ближнего домика. Распрямилась,
осмотрелась.
Здесь было пусто, величественно и угрюмо, как в заброшенном храме.
Вдоль стен вился по часовой стрелке вверх спиралью выступ - неровный, как
и все вокруг. С конического свода свисала до уровня ее плеч
светло-зеленая, похожая на сталактит, колонна. Лившийся через оконца
вверху свет рассеивался и как-то преобразовывался ею, мягко освещая все.
Пол домика был белый и твердый, как кость, но бугристый.
- Мне очень хотелось найти что-то, по чему можно было бы судить об
исчезнувших жителях поселка: утварь, орудия труда... хоть побрякушку. Я
обшарила углы, по спиральному выступу поднялась к самому куполу, но не
нашла ничего.
По радио Ксена связалась с Даном, сообщила о находке. Через полчаса
прилетел и он. Вместе они осмотрели все дома, обшарили укромные места в
них - но и в других тоже было пусто. Внимание Дана привлекло то, что все
строения были исполнены без сборных стыков, разъемов, швов - будто из
одного куска. Как?
Произвольность форм исключала мысль о штамповке.
Наступали сумерки. Тьма густела тягуче медленно. И так же постепенно
сперва затлели холодным пепельным светом, а потом и засияли изумрудно
колонны-сталактиты в домах, где они как раз делали зарисовки. Выйдя
наружу, они увидели, что такой же пепельно-зеленый свет льется из окон
остальных домиков.
- Единственно интересное, что мы нашли в двух самых крупных строениях,
на полу, под сталактитами, - сказал Дан, - это кучки плотных шариков.
Его шлемный прожектор осветил Ксену, которая рассматривает и
рассовывает по карманам комбинезона пригоршни темных шаров размером с орех.
Кадры на днище "лапуты" показывают далее, как Дан (теперь его освещает
прожектор Ксены) выламывает из стен и пола образцы для анализов,
раскладывает их по карманам. Астронавты надевают биокрылья, взбираются,
помогая друг другу, на самый накренившийся домик, стартуют с него. Обратно
они возвращаются в полной темноте, ориентируясь по мигающему лучику
приводного маяка ракеты. Поднимается встречный ветер. Начинается
предсказанный Даном дождь: лучи шлемных фар выхватывают из тьмы блестящие
водяные нити.
- В полете случилось одно пустяковое, на первый взгляд, происшествие, -
сказал голос Ксены. - Я перегрузила карманы образцами и особенно шариками.
На подлете к нашему острову сильный боковой порыв ветра тряхнул меня -
и часть шариков высыпалась.
Всю сорокачасовую ночь лил дождь. Люди видели эту далеко и давно
минувшую ночь в сферодатчиках и на днищах "лапут": сиреневые молнии
разваливают небо на черные куски, которые тотчас срастаются; на береговых
валунах, над которыми поднимается пар, выхватывает застывшие волны, густо
усеянные пузыри. Люди слышали эту ночь: шум прибоя, дождя, ветра -
ненастья.
Однако это был миг-пауза, короткий антракт в напряженном бытие
исследователей. Пусть ночь длится сорок часов, пусть она промозгло-сырая,
в неизведанном окружающем враждебной тьмой мире, - нельзя пересиживать ее
в ракете, не для того летели. Надо работать. И они надевали комбинезоны и
гермошлемы, выходили в ночь, собирали для анализов дождевую воду,
спектрографировали вспышки молний, записывали на пленку влажную
раскатистость громов - все пригодится потом.
И смотрели. Больше всего на то, как над морем возникали, перемещались,
плавали там и сям размытые фиолетовые пятна - на самом пределе
различимости.
Если бы смотрел один, то подумал бы: мерещится. Но видели оба - и в
совпадающих местах. Пятна то опускались в воду, растворялись в ней, то
поднимались ввысь будто по струям дождя, кружили в колдовских хороводах,
меняли формы, увеличивались, уменьшались, сливались. Некоторые проплыли
совсем близко от ракеты - их засняли.
А приблизившись к воде, увидели, что фиолетовые сгустки, опускаясь в
нее, не растворяются, сохраняют свою форму - только свечение их становится
тепловым.
- Мы рассудили, - сказал Дан, - что сейчас самое время взять повторные
пробы воды: не порадуют ли нас чем эти комочки? Мы с Ксеной поплыли в
разных направлениях, одинаково целя под скопления фиолетовых призраков у
воды.
Однако состав проб у нас получился до удивления различным: у меня - тот
же, установленный еще зондами, слабый солевой раствор, нечто промежуточное
между речной водой и морской с теми же редкими крупинками СЭВ. А в колбе
Ксены - жидкость, похожая на разреженную плазму крови рыб! Да еще со
взвешенными частицами белкового студня... Такие неоднородности в водной
стихии противоестественны - если в ней нет живых существ. Значит, они
были? Ксена еще дважды, подныривая к местам танца фиолетовых пятен над
морем, добыла "живую" воду-плазму. У меня же, хоть я старался не меньше,
результат был прежний. Тогда я оставил колбы и решил заняться делом,
достойным мужчины...
Руки в ластах, освещенные шлемным прожектором, раздвигают темную и
упругую даже на взгляд воду. Вверху луч отражается от волнующейся,
пузырящейся поверхности, внизу упирается в песок, впереди не встречает
ничего.
Дан выключил фару и ультразвуковой датчик, посылавший сигналы о его
местонахождении, - затаился. Когда глаза привыкли, увидел впереди
сумеречно-тепловые пятна. Осторожно колыхнул ножными ластами, приблизился
- нет ничего.
Его охватил охотничий азарт. Он освободил руки от ластов, замер, затаил
дыхание. Минуту спустя два тепловых пятна показались слева и справа внизу,
у самого дна. Они не приблизились, а будто проявились в воде. Но только он
шевельнул ножными ластами, как пятна исчезли, не удаляясь. Что такое?!
Движением затылка Дан включил прожектор: внизу, как и впереди, была
прозрачная вода, луч тонул в ней.
- Одновременно мне пришлось пережить неприятные ощущения: я показался
себе неуклюжим, до обидного слабым, смешным, глупым. Впечатление было,
будто это вода вокруг выражает нелестное мнение обо мне. Потом пришел
страх: мне показалось, что я не выберусь отсюда на поверхность. Я поспешил
подняться из глубины. А когда вынырнул, стало стыдно... Решил убраться с
места, где вода дразнила и пугала, поплыл дальше в море. В месте, где над
водой не виднелись фиолетовые пятна, я почувствовал себя спокойней.
Дождь стихал. На востоке начал сереть край неба. Дан решил в последний
раз попытать удачи, погрузился глубоко, метров на тридцать. Тьма была
абсолютной, только ладони, раздвигавшие воду, чуть светились серым светом.
Дан отвел их за спину, чтобы не было помех обострившемуся до предела
зрению, плыл, едва шевеля ластами. Тишина здесь была не хуже темноты.
Толща воды давила грудь.
Впереди и внизу снова замерещились два теплых комка. Дан повис в воде,
задержал выдох. Под ним проплыли две размытые мутно-серые "кляксы", метра
полтора в поперечнике каждая. В левой сверкнула искорка, затем целый рой
фиолетовых светлячков; они, кружась, образовали причудливую мерцающую
фигуру, все враз исчезли. Теперь в другом комке, в правом, заиграл хоровод
фиолетовых точек; изображаемые фигуры чем-то напоминали те, которые рисует
электронный луч на экране осциллографа.
Дан неслышным, нежным, как дыхание, движением отстегнул от пояса и
развернул самозатягивающийся сак из невидимых в воде полимерных нитей.
Правый тепловой комок плыл прямо на него. Вот он оказался над опущенным
саком. В сумеречных глубинах "кляксы" снова забегали синие, зеленоватые,
фиолетовые искры; они выстроились в переплетающиеся кривые... Дан плавно и
сильно потянул на себя сак.
Руки ощутили трепыхание сопротивляющейся живой массы. Но в тот миг все
рассыпалось фейерверком искр и цветных пятен, стало темно, а рукам - легко.
Астронавт включил фару, но не увидел ни рук, ни луча. "Не ослепили ли
меня эти?" Включил лампочку внутренней подсветки в шлеме, увидел ее свет,
успокоился. Но снаружи все оставалось окутано непроницаемой тьмой.
Дан всплыл, вызвал Ксену на помощь. Она нашла его, барахтающегося на
волнах, в трехстах метрах от берега. От сака осталась короткая бахрома
вдоль гибкого обода, остальное будто съела кислота; хотя они не знали на
Земле водных реактивов, которые могли бы разрушить эти
кремнийфторопластовые нити.
Пластик гермошлема, не менее стойкий, сделался непрозрачным, изменив
структуру. Шлем пришлось сменить.
- На утро следующего дня Одиннадцатой приходились последние часы, в
которые мы еще могли связаться через свой спутник с "Альтаиром", сообщить
о находках, - сказал Дан. - Далее и звездолет, и три удобные для
ретрансляции средние планеты, где тоже работали наши и были спутники
связи, надолго уходили в зону радионевидимости, очень обширную у Альтаира
из-за его одиннадцатитысячеградусного накала и мощного магнитного поля.
"Да, так и было: разобщенность, - кивнул внизу Арно. - Что значит
тридцать человек для раскинувшегося на миллиарды километров
звездно-планетного вихря!
Это произнести легко: "миллиарды километров", а попробуй пролети их в
ракете 1Р или 2Р, попробуй держать через них связь... Тридцать человек -
тридцать мошек над океаном огня, силовых полей и пустоты".
- По инструкции о Контакте, - продолжал Дан, - астронавты обязаны
немедля извещать командиров экспедиции и всех, с кем связаны, о
наблюдении, встрече или находке всего подозрительного на разумность.
Только вот степень подозрительности-то эта замечательная инструкция не
уточняет - в силу известных всем принципиальных трудностей в этом вопросе,
отсутствия четких критериев; из-за этого, как известно, поиск разума во
Вселенной не может быть поручен автоматам. А людям... им в каждом случае
приходится решать самим: достаточна ли обнаруженная ими подозрительность,
чтобы бить в колокола, или нет? Вот мы и думали: хорошо, сейчас сообщим -
взбудоражим всех, сломаем уже исполняемый план исследования планет... а
что мы такое, собственно, наблюдали и нашли?.. Ну, слой почвы в
тектоническом сбросе - так культурность его еще надо доказать. Ну, поселок
без существ... если это поселок! Пятна какие-то ночью в воде и над водой;
тепловые комки с искрениями внутри... И что? Не самообольщаемся ли мы, не
выдаем ли искомое за найденное?.. Рассвело - а мы все колебались.
Утро разгоралось долгие часы. Небо Одиннадцатой очистилось от туч,
поражало глаз той глубокой ясной синевой, какая бывает на Земле в редкие
дни бабьего лета, - только здесь она имела фиолетовый отлив. Ветер стих.
На востоке за серой зябью моря, за неровными линиями островов возникла и
расширялась радужная арка-туннель. Она медленно выдвигалась из моря, и все
вокруг - ракета, камни, песок, вода - менялись, будто ожив от чудесной
игры света.
Целый час вырастал радужный туннель, пока в конце его не блеснул
слепящий краешек Альтаира. От зрелища трудно было оторвать глаза. Вместе
со светом высоко в небе показались первые игрушечные облака - розовые с
белым; они росли.
Время было не для рассудочных мыслей. Ксена прислонилась к Дану:
- Давай останемся здесь жить, а?
Тот всматривался и вслушивался в утро. Что говорить, далеко было земным
восходам до здешнего фантастического великолепия. Только чего-то явно не
хватало в этом холодном пире света. Не хватало радостного птичьего щебета,
веселой возни в ветвях и траве, мягкого шелеста еще влажных от росы
листьев, гудения первых жуков и шмелей, даже комариного нытья... Не
хватало жизни. "А ведь есть она здесь, есть. Но - какая?.."
Маленький Альтаир выкатывался из-за горизонта медленно, как Солнце.
Море в той стороне засверкало так, что больно стало смотреть. Астронавты
отвернулись. Ксена рассеянно скользнула взглядом вдоль берега, схватила
Дана за руку:
- Смотри!
У самой воды тянулась по берегу красно-коричневая полоса почвы; вчера
она была скрыта нанесенным прибоем песком, ночью его смыл дождь. И на этой
полосе сейчас... росли дома! Те, что они видели вчера на соседнем острове.
Один в сотне метров от ракеты, два других поодаль за ним и вплотную
друг к другу. Домики вырастали с пугающей быстротой. Оттесняя смешанную с
песком почву, расширялся и сразу обрастал выгибающимися бортиками белый
круг - "пол", он же фундамент и корневище. Бортики споро тянулись ввысь,
становились стенами. В одном месте в них был разрыв; когда стены доросли
до высоты метра, он сомкнулся - это был арочный вход.
С высоты ракеты астронавты видели, как внутри стен вырастает - будто
навинчивается - спиральный выступ.
- Ох! - Ксена взялась за щеки. - Это шарики, которые я рассыпала... Они
проросли!
Показываемое на экране напоминало замедленное прокручивание взрыва. Вот
желто-зеленые округлые стены доросли до первых окон. В них образовались
дыры, которые тотчас начали затягиваться от краев к середине прозрачной
пленкой. Стены выше изгибаются, сходятся, образуя купол.
Через четверть часа на берегу высились три дома. Два соседних срослись
стенами. Приблизившись, астронавты через респираторы гермошлемов уловили
наполнивший воздух смолистый аромат. Ксена, подойдя, ткнула пальцами в
стену. Пальцы провалились, оставили дыру - стена была еще рыхлая,
клейко-вязкая, наподобие сосновой живицы.
Заглянули внутрь. Из купола уже свисала, нарастая вниз
колонна-сталактит.
- Вот что значит тридцать три процента углекислоты в воздухе, - сказала
Ксена, - да обилие света и влаги. Рекорд фотосинтеза!
- Да, но... почему мы, собственно, приняли эти растения за дома? -
задумчиво молвил Дан. - Так и рост бамбука недолго истолковать как способ
выращивания удилищ. Мало ли что может расти здесь, в чужой, развивающейся
по своим законам природе.
- Это наблюдение упрочило наше решение воздержаться, не спешить с
докладом, - резюмировал голос Дана. - Да, вид домов делал их
подозрительными на разумность. Но зато картина их роста была куда более
подозрительна на естественность. И мы не сообщили об этом - только о
благополучной посадке, начале работ.
Через несколько часов дома созрели, их стены приобрели твердость и
гладкость пластмассы.
В этот полуторасуточный день они "утрамбовали площадку"; расширяли зону
наблюдения, вели съемки, повторяли замеры и анализы. Искали и новое, но
безуспешно. На трех ближних островках архипелага Ксены (Дан как старший
своей властью присвоил ему такое название) все было такое же, вплоть до
единственного вида встретившейся и там растительности: домов - где
одиночных, а где зарослями - "поселками".
Снова надвинулась долгая ненастная ночь. Снова поднимались из моря,
плясали в дождевых струях фиолетовые пятна. Астронавты засняли их
широкоспектральной и селективной оптикой, просмотрели ленты. В разных
участках спектра пятна выглядели различно по форме и размерам, но во всех
- расплывчато.
Чтобы проверить вчерашний феномен, Ксена и Дан заплывали в море за
повторными пробами воды, подбирались к местам скоплений призраков.
Подтвердилось: Ксена добывала "живую" воду, а Дан - обычную. Они ничего
не могли понять. В истории предшествующих экспедиций на иных планетах не
встречалось ничего похожего.
Ксена высказалась смутно, что-де вот это обстоятельство... наличие
благодатной для жизни атмосферы, тепла, света, влаги, почв - всех условий
- при отсутствии, собственно, жизни за исключением одной какой-то странной
формы... оно ведь и само по себе выглядит искусственно? Дан выслушал,
согласился: "Да, возможно. И что? Какие выводы?"
А какие из этого могли быть выводы!
- Так бы мы, наверно, долго еще тратили силы и время впустую, если бы
одно из Высших Простейших не пожелало познакомиться с нами поближе, -
сказал Дан.
- В общих чертах - а в их мышлении, да и в облике общее явно
преобладало над конкретным - они разобрались в нас еще по наблюдениям в
первую ночь. Высшие Простейшие - это и были те фиолетовые пятна в струях
дождя, размытые тепловатости, сгустки жидкой, но очень быстро
организующейся в структуры нервной ткани, искрящиеся обитатели глубин...
словом, Амебы. Так мы их назвали потому, что в редкие моменты, когда они
превращались в тела с очертаниями, то походили на полупрозрачных амеб,
каких мы видим в капле воды под микроскопом, с той же изменчивостью
очертаний, только метровых размеров.
Высшие Простейшие... Мы должны говорить о них как о существах, потому
что можно считать установленным: у каждого такого сгустка наличествует
индивидуальность и интеллект. Возможно, это единственное, что все они
устойчиво имели. Обитали они не во всем море, а только в тех его областях,
из которых Ксене удавалось добыть "живую" воду, а мне нет. Так получилось,
снисходительно объяснили мне "туземцы", из-за того, что мужское и женское
психические поля имеют разные знаки: мое, мужское, деформировало эти
области, а Ксенино - нет... Такие "живые" области были их общей базой,
средой размножения и погребения останков, ассимиляции и диссимиляции,
общей матерью, местом дифференциации, развития, слияния - если выделить из
названных понятий чувствуемую суть, суммировать ее и взять среднее, то
выйдет в самую точку. У них во всем так, у этих милых ВП, из-за примата
общего над конкретным - четкие понятия не в ходу.
Любопытная Амеба наблюдала за мной, когда я перед рассветом последний
раз заплыл в море, и решила привлечь к себе внимание. Я как раз погрузился
метров на десять...
Кадры на днище-экране: среди темной воды засветились контуры огромной
"амебы" с десятком ложноножек и бесчисленными ресничками. Призрачное тело
меняло окраску по радужной гамме: из фиолетового сделалось синим, потом
зеленым, оранжевым, желтым (при этом в центре тела наметилось пульсирующее
ало-оранжевое сгущение), перешло в малиновое, вишневое,
сумеречно-тепловое, исчезло совсем, снова появилось серой тепловатостью и
принялось листать цвета в обратном порядке.
Одновременно Амеба "объяснила" мне, что так Она подбирает свечение,
максимально соответствующее чувствительности моих глаз. После переходов
тело ее приобрело апельсиновый цвет - и это было началом взаимосвязи
ощущений.
Процесс нашего общения с Амебами был своеобразен: часть того, что они
сообщали, мы видели внутри их нервного студня, то, что должно звучать, мы
слышали. Информацию же незрительного плана и умозаключения мы...
"вспоминали" - с отчетливостью недавно пережитого. Или - особенно это
касалось предлагаемых ими идей и выводов - нас "осеняло". "Озаряло", как
после долгих своих поисков и трудов. Надо ли говорить, что при этом мы
нередко принимали и сомнительное, спорное, как то, в чем уверены,
выношенное свое. Требовалось огромное напряжение ума, чтобы как-то отсеять
от действительно своего, противостоять мыслью их мысли. Увы, к этому мы
оказались вначале мало готовы!
- По этой части они были далеко впереди, - включилась Ксена. -
Настолько впереди, что нам довелось наблюдать и "материализации мыслей"
Амебы - правда, в воде. У них это называлось иначе, проще: овеществление
представлений... "Называлось"! Все названия опять-таки привнесены нами по
чувственному восприятию их нерасчлененных на четкие понятия мыслей; мы как
бы догадывались, что они "хотели сказать". Для них расчленение, понятийная
дифференциация - лишь ступени перед тем самым овеществлением мыслей. И
вообще они все сводили к различным степеням напряжения мысли: малое
напряжение - это расплывчатое, преимущественно эмоциональное мышление,
мысленно ответил со своего холма Арно. - Только эти данные и вывезли с
Одиннадцатой".
- С момента высадки прошли земные сутки, - сказал голос Дана. - Мы
осмотрели остров, собрали немало образцов, произвели съемку местности,
дважды поели, выспались... а день Одиннадцатой только склонялся к вечеру.
Растворяются в синеве облака. На краю моря, за неровной, бородавчатой
от островков линией горизонта распускался немыслимой красоты закат
Альтаира.
Фиолетово-синий купол неба переходил там в широкую голубую арку. В нее
дальше вписывался зеленый полукруг, в тот - желтый, потом оранжевый,
красный, вишневый; а затем радужный набор арок повторялся, сужался - и в
самом центре, в глубине этого туннеля из радуг, распускал прожекторные
секторы света, пылал электросварочной дугой Альтаир.
- Это красивое зрелище свидетельствовало, помимо прочего, о большой
толщине атмосферы и об обилии в ней влаги даже на больших высотах, -
комментировал Дан. - Ночью следовало ждать сильный дождь.
Астронавты на стартовом выступе вверху ракеты прилаживали биокрылья.
Сначала зрительная память Дана показала Ксену, потом она - Дана. (Арно
скупо улыбнулся: Дан тоже выглядел куда привлекательней, чем был на самом
деле.
Внешность у того была простой, сердца к себе он привлекал не ею. "А
этот...
просто Антиной, а не Эриданой!")
- В оставшиеся часы светлого времени, - заговорил Дан, - мы решили
осмотреть еще два места. Ксена через узкий пролив направилась на соседний
островок, а я полетел к замеченному еще с ракеты на подлете тектоническому
сбросу на западном берегу нашего острова.
Налюбовавшись закатом так, что стало щемить в глазах (Арно их хорошо
понимал; столько лет не видели никакого), они воспарили над берегом и
морем.
Плотный воздух Одиннадцатой держал хорошо. Внешний микрофон шлема
улавливал шорох отдалившегося прибоя и свист воздуха в биокрыльях.
Дан быстро нашел место сброса, тридцатиметровый почти отвесный обрыв;
пролетает вдоль него туда и обратно. Полосатая стена освещена закатом.
Сброс недавний, дожди не успели еще смыть выступы слоев, сгладить резкие
разломы.
Нижние, самые древние пласты наискось уходят в воду.
"А вот об этом я ничего не знаю! - Арно сел, взялся за колени, глядел,
задрав голову. - Не было и намека на такое наблюдение - ни снимков, ни
записей..."
По колыханию на днище-экране картины сброса было понятно, что астронавт
волнуется. Разбежались глаза - и было от чего: слои были строчками,
которыми природа из века в век, из тысячелетия в тысячелетие записывала
историю своей планеты. И они повествовали о жизни на Одиннадцатой, о ее
возникновении, расцвете - и исчезновении.
Книга бытия читалась снизу вверх, от черно-серой толщи базальта,
которая только-только выступает из волн в левом нижнем краю обрыва: это
застывшая миллиарды лет назад кора, монолитный фундамент суши. Над ней
более легкий, искрящийся в разломах кристаллами слой гранита. А над ними -
ага! - грязно-серый пласт известняка с обильными вкраплениями ракушек и
мела. Выше полутораметровый пласт сплошного ракушечника - внушительное
свидетельство взрывообразного и мощного развития жизни в теплом первичном
оке неостывающей планеты.
Черно-матовой широкой полосой косо перечеркнул обрыв слой угля: память
о древних плаунах, о папоротниковых лесах, о выраставших и умиравших в
ядовитых болотных туманах первых деревьях. Вот снова вернулось сюда море,
залило просевшую сушу - и опять тягучие миллионы лет оседал на слой
обуглившихся несгнивших стволов ил, ракушки, скелета моллюсков, рыб,
голлотурий. Еще выше слои песка, мела и глины рассказывают о новом
обмелении здешнего моря. А над глиной (и Арно мысленно унесшийся за пять
парсеков и на 17 лет назад, тихо ахнул) возложен основательный,
полуметровый слой почвы!
Пласт тронут серым тлением эррозии, но можно еще различить в нем
красноватые структурные комки, трубчатые следы от сгнивших давным-давно
корней, даже какие-то беловатые клубки нити, возможно бывшие когда-то
живыми. Почва напоминает земной краснозем.
И, оканчивая немую повесть об Одиннадцатой, обрыв венчал нависший
козырьком метровый слой серо-желтой глины.
- Так разрушилось наше первоначальное мнение, что жизнь здесь не
поднялась выше микроорганизмов, - сказал Дан. - Я увидел, что на планете
были и миновали многие стадии сложной органической жизни, подобные тем,
какие были и на Земле. Непонятно стало, куда все подевалось потом?
Теперь вспоминала-показывала Ксена.
Из моря на фоне закатных радуг выступает, приближаясь, черный
кляксообразный силуэт острова за нешироким проливом. На берегу его, куда
летит Ксена, поднимаются невысокие пальцы. Со стометровой высоты островок
виден целиком, он похож на трезубец с толстыми зубцами. Ничего более
примечательного, чем эти скалы у воды, на нем - и Ксена опускается возле
них.
Но это не скалы вовсе: слишком округлы формы, гладка поверхность. С
земли они - как огромные огурцы, глубоко воткнутые в песок вкривь и вкось.
И такие же зеленые.
Ксена приближается. Нет, и не огурцы - здания. Дома. Но какие уродливые!
Какая-то немыслимая архитектура (если к этому вообще применимо такое
понятие): ни строгих линий, ни геометрически четких сопряжении, ни
плоскостей, ни углов даже... Волнистая, покрытая наплывами и оспинами
поверхность округлых стен; у одних строений стены сходятся на конус, у
других заворачиваются куполом, у третьих даже расходятся, образуя
утолщение, - груши толстой частью вверх. Строения были разной высоты,
самые крупные поднимались на три-четыре роста Ксены. Почти все стояли
неперпендикулярно к почве; некоторые накренились так, что непонятно,
почему они не рушатся. Эти дома расположились по берегу как попало, без
намека на планировку.
И тем не менее это были дома: осмысленность их устройства не
скрадывалась внешней уродливостью. У оснований стен были арочные входы
(лазы?) - низкие и широкие; все, заметила Ксена, обращены в несолнечную "
северную" сторону.
Выше, в участках стен, выделявшихся желтизной и перламутровым блеском,
находились окна разных размеров и форм; казалось, нетвердая рука ребенка
вырезала в стенах неправильные овалы, оборванные внизу круги, сглаженные
многоугольники. При всем том в окнах блестели мутноватые, с радужными
переливами, но явно прозрачные пленки.
- На сыром песке вокруг я не заметила никаких следов, - сказала Ксена.
- Поселок - если это поселок, - похоже, был давно покинут. Или - мелькнула
у меня и такая странная мысль - в нем и не жили?
Она пролезла под аркой внутрь ближнего домика. Распрямилась,
осмотрелась.
Здесь было пусто, величественно и угрюмо, как в заброшенном храме.
Вдоль стен вился по часовой стрелке вверх спиралью выступ - неровный, как
и все вокруг. С конического свода свисала до уровня ее плеч
светло-зеленая, похожая на сталактит, колонна. Лившийся через оконца
вверху свет рассеивался и как-то преобразовывался ею, мягко освещая все.
Пол домика был белый и твердый, как кость, но бугристый.
- Мне очень хотелось найти что-то, по чему можно было бы судить об
исчезнувших жителях поселка: утварь, орудия труда... хоть побрякушку. Я
обшарила углы, по спиральному выступу поднялась к самому куполу, но не
нашла ничего.
По радио Ксена связалась с Даном, сообщила о находке. Через полчаса
прилетел и он. Вместе они осмотрели все дома, обшарили укромные места в
них - но и в других тоже было пусто. Внимание Дана привлекло то, что все
строения были исполнены без сборных стыков, разъемов, швов - будто из
одного куска. Как?
Произвольность форм исключала мысль о штамповке.
Наступали сумерки. Тьма густела тягуче медленно. И так же постепенно
сперва затлели холодным пепельным светом, а потом и засияли изумрудно
колонны-сталактиты в домах, где они как раз делали зарисовки. Выйдя
наружу, они увидели, что такой же пепельно-зеленый свет льется из окон
остальных домиков.
- Единственно интересное, что мы нашли в двух самых крупных строениях,
на полу, под сталактитами, - сказал Дан, - это кучки плотных шариков.
Его шлемный прожектор осветил Ксену, которая рассматривает и
рассовывает по карманам комбинезона пригоршни темных шаров размером с орех.
Кадры на днище "лапуты" показывают далее, как Дан (теперь его освещает
прожектор Ксены) выламывает из стен и пола образцы для анализов,
раскладывает их по карманам. Астронавты надевают биокрылья, взбираются,
помогая друг другу, на самый накренившийся домик, стартуют с него. Обратно
они возвращаются в полной темноте, ориентируясь по мигающему лучику
приводного маяка ракеты. Поднимается встречный ветер. Начинается
предсказанный Даном дождь: лучи шлемных фар выхватывают из тьмы блестящие
водяные нити.
- В полете случилось одно пустяковое, на первый взгляд, происшествие, -
сказал голос Ксены. - Я перегрузила карманы образцами и особенно шариками.
На подлете к нашему острову сильный боковой порыв ветра тряхнул меня -
и часть шариков высыпалась.
Всю сорокачасовую ночь лил дождь. Люди видели эту далеко и давно
минувшую ночь в сферодатчиках и на днищах "лапут": сиреневые молнии
разваливают небо на черные куски, которые тотчас срастаются; на береговых
валунах, над которыми поднимается пар, выхватывает застывшие волны, густо
усеянные пузыри. Люди слышали эту ночь: шум прибоя, дождя, ветра -
ненастья.
Однако это был миг-пауза, короткий антракт в напряженном бытие
исследователей. Пусть ночь длится сорок часов, пусть она промозгло-сырая,
в неизведанном окружающем враждебной тьмой мире, - нельзя пересиживать ее
в ракете, не для того летели. Надо работать. И они надевали комбинезоны и
гермошлемы, выходили в ночь, собирали для анализов дождевую воду,
спектрографировали вспышки молний, записывали на пленку влажную
раскатистость громов - все пригодится потом.
И смотрели. Больше всего на то, как над морем возникали, перемещались,
плавали там и сям размытые фиолетовые пятна - на самом пределе
различимости.
Если бы смотрел один, то подумал бы: мерещится. Но видели оба - и в
совпадающих местах. Пятна то опускались в воду, растворялись в ней, то
поднимались ввысь будто по струям дождя, кружили в колдовских хороводах,
меняли формы, увеличивались, уменьшались, сливались. Некоторые проплыли
совсем близко от ракеты - их засняли.
А приблизившись к воде, увидели, что фиолетовые сгустки, опускаясь в
нее, не растворяются, сохраняют свою форму - только свечение их становится
тепловым.
- Мы рассудили, - сказал Дан, - что сейчас самое время взять повторные
пробы воды: не порадуют ли нас чем эти комочки? Мы с Ксеной поплыли в
разных направлениях, одинаково целя под скопления фиолетовых призраков у
воды.
Однако состав проб у нас получился до удивления различным: у меня - тот
же, установленный еще зондами, слабый солевой раствор, нечто промежуточное
между речной водой и морской с теми же редкими крупинками СЭВ. А в колбе
Ксены - жидкость, похожая на разреженную плазму крови рыб! Да еще со
взвешенными частицами белкового студня... Такие неоднородности в водной
стихии противоестественны - если в ней нет живых существ. Значит, они
были? Ксена еще дважды, подныривая к местам танца фиолетовых пятен над
морем, добыла "живую" воду-плазму. У меня же, хоть я старался не меньше,
результат был прежний. Тогда я оставил колбы и решил заняться делом,
достойным мужчины...
Руки в ластах, освещенные шлемным прожектором, раздвигают темную и
упругую даже на взгляд воду. Вверху луч отражается от волнующейся,
пузырящейся поверхности, внизу упирается в песок, впереди не встречает
ничего.
Дан выключил фару и ультразвуковой датчик, посылавший сигналы о его
местонахождении, - затаился. Когда глаза привыкли, увидел впереди
сумеречно-тепловые пятна. Осторожно колыхнул ножными ластами, приблизился
- нет ничего.
Его охватил охотничий азарт. Он освободил руки от ластов, замер, затаил
дыхание. Минуту спустя два тепловых пятна показались слева и справа внизу,
у самого дна. Они не приблизились, а будто проявились в воде. Но только он
шевельнул ножными ластами, как пятна исчезли, не удаляясь. Что такое?!
Движением затылка Дан включил прожектор: внизу, как и впереди, была
прозрачная вода, луч тонул в ней.
- Одновременно мне пришлось пережить неприятные ощущения: я показался
себе неуклюжим, до обидного слабым, смешным, глупым. Впечатление было,
будто это вода вокруг выражает нелестное мнение обо мне. Потом пришел
страх: мне показалось, что я не выберусь отсюда на поверхность. Я поспешил
подняться из глубины. А когда вынырнул, стало стыдно... Решил убраться с
места, где вода дразнила и пугала, поплыл дальше в море. В месте, где над
водой не виднелись фиолетовые пятна, я почувствовал себя спокойней.
Дождь стихал. На востоке начал сереть край неба. Дан решил в последний
раз попытать удачи, погрузился глубоко, метров на тридцать. Тьма была
абсолютной, только ладони, раздвигавшие воду, чуть светились серым светом.
Дан отвел их за спину, чтобы не было помех обострившемуся до предела
зрению, плыл, едва шевеля ластами. Тишина здесь была не хуже темноты.
Толща воды давила грудь.
Впереди и внизу снова замерещились два теплых комка. Дан повис в воде,
задержал выдох. Под ним проплыли две размытые мутно-серые "кляксы", метра
полтора в поперечнике каждая. В левой сверкнула искорка, затем целый рой
фиолетовых светлячков; они, кружась, образовали причудливую мерцающую
фигуру, все враз исчезли. Теперь в другом комке, в правом, заиграл хоровод
фиолетовых точек; изображаемые фигуры чем-то напоминали те, которые рисует
электронный луч на экране осциллографа.
Дан неслышным, нежным, как дыхание, движением отстегнул от пояса и
развернул самозатягивающийся сак из невидимых в воде полимерных нитей.
Правый тепловой комок плыл прямо на него. Вот он оказался над опущенным
саком. В сумеречных глубинах "кляксы" снова забегали синие, зеленоватые,
фиолетовые искры; они выстроились в переплетающиеся кривые... Дан плавно и
сильно потянул на себя сак.
Руки ощутили трепыхание сопротивляющейся живой массы. Но в тот миг все
рассыпалось фейерверком искр и цветных пятен, стало темно, а рукам - легко.
Астронавт включил фару, но не увидел ни рук, ни луча. "Не ослепили ли
меня эти?" Включил лампочку внутренней подсветки в шлеме, увидел ее свет,
успокоился. Но снаружи все оставалось окутано непроницаемой тьмой.
Дан всплыл, вызвал Ксену на помощь. Она нашла его, барахтающегося на
волнах, в трехстах метрах от берега. От сака осталась короткая бахрома
вдоль гибкого обода, остальное будто съела кислота; хотя они не знали на
Земле водных реактивов, которые могли бы разрушить эти
кремнийфторопластовые нити.
Пластик гермошлема, не менее стойкий, сделался непрозрачным, изменив
структуру. Шлем пришлось сменить.
- На утро следующего дня Одиннадцатой приходились последние часы, в
которые мы еще могли связаться через свой спутник с "Альтаиром", сообщить
о находках, - сказал Дан. - Далее и звездолет, и три удобные для
ретрансляции средние планеты, где тоже работали наши и были спутники
связи, надолго уходили в зону радионевидимости, очень обширную у Альтаира
из-за его одиннадцатитысячеградусного накала и мощного магнитного поля.
"Да, так и было: разобщенность, - кивнул внизу Арно. - Что значит
тридцать человек для раскинувшегося на миллиарды километров
звездно-планетного вихря!
Это произнести легко: "миллиарды километров", а попробуй пролети их в
ракете 1Р или 2Р, попробуй держать через них связь... Тридцать человек -
тридцать мошек над океаном огня, силовых полей и пустоты".
- По инструкции о Контакте, - продолжал Дан, - астронавты обязаны
немедля извещать командиров экспедиции и всех, с кем связаны, о
наблюдении, встрече или находке всего подозрительного на разумность.
Только вот степень подозрительности-то эта замечательная инструкция не
уточняет - в силу известных всем принципиальных трудностей в этом вопросе,
отсутствия четких критериев; из-за этого, как известно, поиск разума во
Вселенной не может быть поручен автоматам. А людям... им в каждом случае
приходится решать самим: достаточна ли обнаруженная ими подозрительность,
чтобы бить в колокола, или нет? Вот мы и думали: хорошо, сейчас сообщим -
взбудоражим всех, сломаем уже исполняемый план исследования планет... а
что мы такое, собственно, наблюдали и нашли?.. Ну, слой почвы в
тектоническом сбросе - так культурность его еще надо доказать. Ну, поселок
без существ... если это поселок! Пятна какие-то ночью в воде и над водой;
тепловые комки с искрениями внутри... И что? Не самообольщаемся ли мы, не
выдаем ли искомое за найденное?.. Рассвело - а мы все колебались.
Утро разгоралось долгие часы. Небо Одиннадцатой очистилось от туч,
поражало глаз той глубокой ясной синевой, какая бывает на Земле в редкие
дни бабьего лета, - только здесь она имела фиолетовый отлив. Ветер стих.
На востоке за серой зябью моря, за неровными линиями островов возникла и
расширялась радужная арка-туннель. Она медленно выдвигалась из моря, и все
вокруг - ракета, камни, песок, вода - менялись, будто ожив от чудесной
игры света.
Целый час вырастал радужный туннель, пока в конце его не блеснул
слепящий краешек Альтаира. От зрелища трудно было оторвать глаза. Вместе
со светом высоко в небе показались первые игрушечные облака - розовые с
белым; они росли.
Время было не для рассудочных мыслей. Ксена прислонилась к Дану:
- Давай останемся здесь жить, а?
Тот всматривался и вслушивался в утро. Что говорить, далеко было земным
восходам до здешнего фантастического великолепия. Только чего-то явно не
хватало в этом холодном пире света. Не хватало радостного птичьего щебета,
веселой возни в ветвях и траве, мягкого шелеста еще влажных от росы
листьев, гудения первых жуков и шмелей, даже комариного нытья... Не
хватало жизни. "А ведь есть она здесь, есть. Но - какая?.."
Маленький Альтаир выкатывался из-за горизонта медленно, как Солнце.
Море в той стороне засверкало так, что больно стало смотреть. Астронавты
отвернулись. Ксена рассеянно скользнула взглядом вдоль берега, схватила
Дана за руку:
- Смотри!
У самой воды тянулась по берегу красно-коричневая полоса почвы; вчера
она была скрыта нанесенным прибоем песком, ночью его смыл дождь. И на этой
полосе сейчас... росли дома! Те, что они видели вчера на соседнем острове.
Один в сотне метров от ракеты, два других поодаль за ним и вплотную
друг к другу. Домики вырастали с пугающей быстротой. Оттесняя смешанную с
песком почву, расширялся и сразу обрастал выгибающимися бортиками белый
круг - "пол", он же фундамент и корневище. Бортики споро тянулись ввысь,
становились стенами. В одном месте в них был разрыв; когда стены доросли
до высоты метра, он сомкнулся - это был арочный вход.
С высоты ракеты астронавты видели, как внутри стен вырастает - будто
навинчивается - спиральный выступ.
- Ох! - Ксена взялась за щеки. - Это шарики, которые я рассыпала... Они
проросли!
Показываемое на экране напоминало замедленное прокручивание взрыва. Вот
желто-зеленые округлые стены доросли до первых окон. В них образовались
дыры, которые тотчас начали затягиваться от краев к середине прозрачной
пленкой. Стены выше изгибаются, сходятся, образуя купол.
Через четверть часа на берегу высились три дома. Два соседних срослись
стенами. Приблизившись, астронавты через респираторы гермошлемов уловили
наполнивший воздух смолистый аромат. Ксена, подойдя, ткнула пальцами в
стену. Пальцы провалились, оставили дыру - стена была еще рыхлая,
клейко-вязкая, наподобие сосновой живицы.
Заглянули внутрь. Из купола уже свисала, нарастая вниз
колонна-сталактит.
- Вот что значит тридцать три процента углекислоты в воздухе, - сказала
Ксена, - да обилие света и влаги. Рекорд фотосинтеза!
- Да, но... почему мы, собственно, приняли эти растения за дома? -
задумчиво молвил Дан. - Так и рост бамбука недолго истолковать как способ
выращивания удилищ. Мало ли что может расти здесь, в чужой, развивающейся
по своим законам природе.
- Это наблюдение упрочило наше решение воздержаться, не спешить с
докладом, - резюмировал голос Дана. - Да, вид домов делал их
подозрительными на разумность. Но зато картина их роста была куда более
подозрительна на естественность. И мы не сообщили об этом - только о
благополучной посадке, начале работ.
Через несколько часов дома созрели, их стены приобрели твердость и
гладкость пластмассы.
В этот полуторасуточный день они "утрамбовали площадку"; расширяли зону
наблюдения, вели съемки, повторяли замеры и анализы. Искали и новое, но
безуспешно. На трех ближних островках архипелага Ксены (Дан как старший
своей властью присвоил ему такое название) все было такое же, вплоть до
единственного вида встретившейся и там растительности: домов - где
одиночных, а где зарослями - "поселками".
Снова надвинулась долгая ненастная ночь. Снова поднимались из моря,
плясали в дождевых струях фиолетовые пятна. Астронавты засняли их
широкоспектральной и селективной оптикой, просмотрели ленты. В разных
участках спектра пятна выглядели различно по форме и размерам, но во всех
- расплывчато.
Чтобы проверить вчерашний феномен, Ксена и Дан заплывали в море за
повторными пробами воды, подбирались к местам скоплений призраков.
Подтвердилось: Ксена добывала "живую" воду, а Дан - обычную. Они ничего
не могли понять. В истории предшествующих экспедиций на иных планетах не
встречалось ничего похожего.
Ксена высказалась смутно, что-де вот это обстоятельство... наличие
благодатной для жизни атмосферы, тепла, света, влаги, почв - всех условий
- при отсутствии, собственно, жизни за исключением одной какой-то странной
формы... оно ведь и само по себе выглядит искусственно? Дан выслушал,
согласился: "Да, возможно. И что? Какие выводы?"
А какие из этого могли быть выводы!
- Так бы мы, наверно, долго еще тратили силы и время впустую, если бы
одно из Высших Простейших не пожелало познакомиться с нами поближе, -
сказал Дан.
- В общих чертах - а в их мышлении, да и в облике общее явно
преобладало над конкретным - они разобрались в нас еще по наблюдениям в
первую ночь. Высшие Простейшие - это и были те фиолетовые пятна в струях
дождя, размытые тепловатости, сгустки жидкой, но очень быстро
организующейся в структуры нервной ткани, искрящиеся обитатели глубин...
словом, Амебы. Так мы их назвали потому, что в редкие моменты, когда они
превращались в тела с очертаниями, то походили на полупрозрачных амеб,
каких мы видим в капле воды под микроскопом, с той же изменчивостью
очертаний, только метровых размеров.
Высшие Простейшие... Мы должны говорить о них как о существах, потому
что можно считать установленным: у каждого такого сгустка наличествует
индивидуальность и интеллект. Возможно, это единственное, что все они
устойчиво имели. Обитали они не во всем море, а только в тех его областях,
из которых Ксене удавалось добыть "живую" воду, а мне нет. Так получилось,
снисходительно объяснили мне "туземцы", из-за того, что мужское и женское
психические поля имеют разные знаки: мое, мужское, деформировало эти
области, а Ксенино - нет... Такие "живые" области были их общей базой,
средой размножения и погребения останков, ассимиляции и диссимиляции,
общей матерью, местом дифференциации, развития, слияния - если выделить из
названных понятий чувствуемую суть, суммировать ее и взять среднее, то
выйдет в самую точку. У них во всем так, у этих милых ВП, из-за примата
общего над конкретным - четкие понятия не в ходу.
Любопытная Амеба наблюдала за мной, когда я перед рассветом последний
раз заплыл в море, и решила привлечь к себе внимание. Я как раз погрузился
метров на десять...
Кадры на днище-экране: среди темной воды засветились контуры огромной
"амебы" с десятком ложноножек и бесчисленными ресничками. Призрачное тело
меняло окраску по радужной гамме: из фиолетового сделалось синим, потом
зеленым, оранжевым, желтым (при этом в центре тела наметилось пульсирующее
ало-оранжевое сгущение), перешло в малиновое, вишневое,
сумеречно-тепловое, исчезло совсем, снова появилось серой тепловатостью и
принялось листать цвета в обратном порядке.
Одновременно Амеба "объяснила" мне, что так Она подбирает свечение,
максимально соответствующее чувствительности моих глаз. После переходов
тело ее приобрело апельсиновый цвет - и это было началом взаимосвязи
ощущений.
Процесс нашего общения с Амебами был своеобразен: часть того, что они
сообщали, мы видели внутри их нервного студня, то, что должно звучать, мы
слышали. Информацию же незрительного плана и умозаключения мы...
"вспоминали" - с отчетливостью недавно пережитого. Или - особенно это
касалось предлагаемых ими идей и выводов - нас "осеняло". "Озаряло", как
после долгих своих поисков и трудов. Надо ли говорить, что при этом мы
нередко принимали и сомнительное, спорное, как то, в чем уверены,
выношенное свое. Требовалось огромное напряжение ума, чтобы как-то отсеять
от действительно своего, противостоять мыслью их мысли. Увы, к этому мы
оказались вначале мало готовы!
- По этой части они были далеко впереди, - включилась Ксена. -
Настолько впереди, что нам довелось наблюдать и "материализации мыслей"
Амебы - правда, в воде. У них это называлось иначе, проще: овеществление
представлений... "Называлось"! Все названия опять-таки привнесены нами по
чувственному восприятию их нерасчлененных на четкие понятия мыслей; мы как
бы догадывались, что они "хотели сказать". Для них расчленение, понятийная
дифференциация - лишь ступени перед тем самым овеществлением мыслей. И
вообще они все сводили к различным степеням напряжения мысли: малое
напряжение - это расплывчатое, преимущественно эмоциональное мышление,