Страница:
В лице Елифаза мы встречаемся с человеком библейских времен, который открывает нам заветные убеждения своей души, объясняет, во что он верит, каково его мировоззрение.
Дело в том, что большинство библейских героев – особенно ранних, эпохи патриархов, – выступают перед нами как люди скорее эмоциональные, нежели интеллектуальные. Нам бы очень хотелось представить себе, как мыслят о вселенной, скажем, праотец Авраам или его внуки – Иаков и Исав, но мы не находим в Писании развернутой системы мировидения, которая была бы им свойственна. Что не мешало им, впрочем, очень глубоко высказываться о ряде событий и явлений мира, как материальных, так и духовных.
Но вот перед нами Елифаз – счастливый случай заглянуть как бы внутрь мыслящей души человека ранних библейских времен. И заглянув туда, мы вдруг обнаруживаем, что мышление его отнюдь не фрагментарно, не мозаично, не является повторением каких-то затверженных общих мест и изречений древней мудрости, которые у всех на устах и «навязли в зубах», но что ему свойственно поразительно цельное мировидение, что это человек, который на всё может ответить по-своему, всё объяснить и обо всём рассказать.
Мы имели уже возможность окинуть взглядом картину мира, которая сложилась в душе и сердце Елифаза, и теперь должны дополнить сказанное о ней. Сразу заметим, что Елифаз, как и его друзья-мудрецы, пришедшие к Иову, не понимает, что духовная реальность в своем многообразии не может быть точно отражена и даже целиком охвачена рациональным мышлением. Он считает, что может объяснить всё, что причины и следствия всего происходящего в мире ему ясны. А ведь это в принципе невозможно – точно так же, как нельзя трехмерный предмет адекватно воспроизвести на плоскости. Нельзя создать законченную систему бытия с помощью ограниченного человеческого разума. И здесь – одна из центральных составляющих спора Елифаза с Иовом: Иов как раз утверждает, что этого нельзя сделать, а Елифаз не только уверен, что можно всё объять обычным человеческим сознанием, объяснить рационально, но и «показывает на деле», как это достигается.
Что же получается: виднейший мудрец своего времени, предшественник не только древнегреческих, но и многих древневосточных философов Елифаз создает некую тщетную, суетную философскую систему? Быть того не может! Степень истинности системы поверяется тем, с чем ее сравнивают. Когда мы сопоставляем учение Елифаза с системами древних материалистов, «доэпикурейских эпикурейцев» и агностиков, то оно оказывается более истинным, чем любая из них; когда же мы сравниваем его с системой мировидения Иова, оно оказывается полуправдой.
Где же говорится о тех самых древних агностиках или «доэпикурейских эпикурейцах», с которыми мы сравнили систему Елифаза? А в его собственных речах. Вот Елифаз обращается к Иову с очередным упреком:
Ложно приписывает Елифаз подобные воззрения Иову. Но на самом деле такая точка зрения уже существовала, раз о ней сказано в столь древней библейской книге. «... Что знает Бог? может ли Он судить сквозь мрак?» – т. е. между Создателем и созданным Им миром якобы существует некий «мрак». Похожие положения содержит, скажем, шумеро-вавилонская мировоззренческая система: здесь верховные боги обитают над «наивысшим небом», они отделены от земного мира, или мира материального, многими небесами, расположенными ступенчато; и, мало того, между «наивысшим небом» и обителями богов существует толща «мрака», сквозь который верховные боги часто не замечают того, что происходит на земле. И далее: «Облака – завеса Его.» – т. е. между Богом и миром существует завеса не только «со стороны мира», так что мы не воспринимаем Его, Незримого, но и со стороны Бога – Он не вникает в наши дела; мало того, «... Он не видит, а ходит толькопо небесному кругу», т. е. Сам подчинен некоему цикличному закону.
Если более точно перевести последние слова с древнееврейского, получится иной смысл: «... и круг небес расхаживает». Не «Он ходит по кругу», как в Синодальном переводе, а «круг небес» движется сам. То есть «закрутив» созданные миры, заставив вращаться небеса, Бог «устранился», поручив всё сотворенное его собственной участи, обрекая его постоянно воспроизводить первоначально заданное движение. Изложив такую деистскую точку зрения, которую сам не разделяет, а приписывает Иову, Елифаз добавляет:
Как же, с точки зрения эмоционального восприятия, относились древние мыслители-«праэпикурейцы» к Богу? Если интеллектуально они отрицали Его вмешательство в бытие мира, то относились ли они к Нему с каким-либо сердечным чувством, были ли их души хоть в какой-то степени повернуты, обращены к Нему? —
Итак, древние философы-деисты восклицали: «Отойди от нас! и что сделает им Вседержитель?» Здесь мы встречаем библейский оборот речи, в котором обращение во втором лице («отойди») тотчас сменяется указанием на третье лицо («что [Он] сделает»). Тут подразумевается связка: «™Я как бы говорили: мол,что сделает им Вседержитель?» Из этих слов следует, что сторонники описанного учения были уверены в «бессилии» Бога вмешаться в их жизнь.
По сравнению с воззрениями описанных здесь мыслителей-нечестивцев, устранявших Бога из собственной жизни (а мы понимаем, что вместе с тем они отрицали и всякий нравственный закон: ведь ему основа и гарантия – Бог), учение Елифаза прекрасно. Он утверждает, что Бог – Творец всего сущего, что Он – Промыслитель, что Его провидение руководит всеми существами, что благодаря своей нравственной, полной веры жизни человек получает награду – и всё это есть истина. Если положить на одну чашу весов мировоззрение древних беззаконников, а на другую – философскую систему Елифаза, то, конечно, она сразу перевесит. Но если на одну чашу тех же весов положить мировоззрение Иова, а на другой – оставить систему Елифаза, то вторая окажется легче легкого. Потому что по сравнению с новым, высшим, путем Иова – путем преданности Богу несмотря на страдания, несмотря на «несправедливость» и вопреки всем видимым знакам Божьего неблаговоления, – учение Елифаза, ищущего, можно сказать, корысть от своей праведности, не выдерживает испытания на прочность.
Казалось бы, всё понимает Елифаз, у него всё законченно, всё согласованно. Но Иов, который, очевидно, не первый раз беседует с Елифазом и знает его точку зрения, отвечает на утверждения своего друга совершенно неожиданным образом. Иов полностью открыт воле Божьей, у него нет законченной системы мировоззрения, нет и желания вместить непознанное в заведомо известное – желания, столь присущего Елифазу, и поэтому Иов настаивает на непостижимости не только Бога, но и Его путей, Его творения и Его промысла. Что же отвечает Иов на слова Елифаза? —
И Елифаз готов полностью принять этот безусловно нравственный мир, сулящий столь прямолинейное воздаяние со стороны Творца. Но зададим такой вопрос: а что получится, если убрать воздаяние из системы Елифаза? Восхвалит ли он Бога? Согласится ли вообще с существованием мироздания, если из него изъять ту самую абсолютную и быстро проявляющуюся справедливость, в существовании которой он уверен и на которой так настаивает?
Иов же, в отличие от Елифаза, как мы сказали, готов принять мир и без справедливости. Он может согласиться с величием Бога, Который справедливости не проявляет или ее скрывает. И он готов развивать свою теодицею (оправдание Бога) и зоедицею (оправдание жизни) несмотря на то, что рухнули основы его прежнего мировоззрения. Мы видим, что Иов не просит о смягчении своих страданий, не молит избавить его, проявить к нему милосердие свыше в ответ на любовь, которой он пылает к Богу. Потому он и спрашивает своих друзей:
Елифаз, построив в своем «премудром» самомнении столь законченную систему осмысления бытия, принадлежит, как уже говорилось, к тем, кто служит Богу из корысти. В чем же явная корысть, извлекаемая из служения, согласно Елифазу? —
Но Иов в возможность «получить компенсацию» не верит: как может Бог возвратить ему детей, которые умерли, когда на них обрушился дом? Как может вернуться к нему прежнее почитание со стороны народа, когда он, бывший много лет правителем, обесславлен и осмеян всеми – даже маленькие мальчики бросают в него камни, проходя мимо? Всё это невозможно, прошлое невозвратимо, поэтому Бог, «причинив рану», согласно взглядам Иова, уже не уврачует ее и не перевяжет. И, однако, Иов остается верным Всевышнему и сохраняет человеческое достоинство и упование.
Мы сказали о явном, земном воздаянии, согласно Елифазу; каково же воздаяние грядущее, окончательное, ныне сокрытое?
Что же противопоставляет этому взгляду Иов? Его позиция может быть отчасти выражена стихом из другой библейской книги, написанной гораздо позже, а именно из Песни Песней царя Соломона:
Значит, Иов хочет даже при отсутствии нравственного смысла привнести этот смысл в мироздание, и именно такова его задача, такова его высокая миссия. Нет справедливости, не существует высшей нравственности; но Иов, умирая, будучи безвинно поражаем карами, хочет и настаивает, тем не менее, на том, чтобы дана была ему возможность свой путь оправдать – путь жизни, целиком основанный на бескомпромиссной нравственности, – и перед лицом совсем иных, жестоких, законов утвердить этот путь и отстоять.
К данному стремлению Иова, к его философии генетически восходят очень важные для всего человечества религиозно-философские системы, развившиеся спустя столетия, а порой и тысячелетия. Прежде всего упомянем истинное, верное своему первоначальному смыслу христианское учение, т. е. учение тех христиан, которые служили и служат Богу не ради рая, не ради вечного блаженства, но из чистой любви, подражая самому Иисусу. Их служение выражается в готовности разделить с Иисусом его великую жертву – подобно ему, отдать жизнь ради спасения других. Если говорить об иудаизме, то и в талмудических текстах есть изречения, отражающие именно такой взгляд на смысл служения Богу. Мы уже приводили одно из них, содержащееся в трактате «Пиркей Авот». Особое выражение эта сторона учения Иова нашла в суфизме – том течении ислама, которое призывает к высшей, экстатической, любви к Аллаху несмотря ни на что; к любви, преодолевающей любые страдания и лишения. Суфийские поэты и мыслители разных веков говорили, обращаясь к Богу: «Не нужен нам Твой рай и не страшен нам Твой ад, но мы жаждем лишь близости к Тебе, наш Творец!» Такое – могучее и неудержимое – стремление души к своему Источнику совершенно бескорыстно, и речь идет не просто о слиянии души с Богом, о возвращении к Нему, но именно о необыкновенной, страстной любви ко Всевышнему, которая всё преодолевает. Ее образом стал в суфийской поэзии мотылек, летящий на пламя свечи и сгорающий в нем. Мотылек исчезает в пламени, но даже не чувствует этого, потому что он стремится к свету из чистой любви.
... Каковы же результаты философского состязания Елифаза с Иовом? У Елифаза, как следствие его рассуждений, правильных с точки зрения противостояния деистам и атеистам, но ложных применительно к спору с Иовом, рождается осуждение праведника. Сначала, как мы помним, осуждение достаточно мягкое и ласковое (потому что он видит муки своего друга), а потом – совершенно бескомпромиссное, потому что если Иов прав, если его страдания проистекают не от его грехов, если он не по справедливости наказан Богом, то рушится вся теория Елифаза: значит, нет в мире справедливого воздаяния; без него же Елифаз не может существовать, не может принять мира, не может принять Бога. Создатель без справедливости ему как бы не нужен, потому что в жизни не оказывается никакого смысла. Для Елифаза не является достаточным тот факт, что вселенная по-своему совершенна, что в ней столько красоты и мудрости: если нет праведного воздаяния, то всё зыбко и тщетно. И вот Елифаз, в очередной раз услышав из уст Иова утверждения о его невиновности, обрушивается на него с ужасными и, можно даже сказать, кощунственными по отношению к праведнику обвинениями:
Однако Иов согласен быть в полнейшем, окончательном смысле «бескорыстным праведником»; он согласен даже, что воздаяние может постигать человека «наоборот»: чем более он праведен, тем больше терпит мучений. Такова любовь Иова, не ждущая взаимности, не надеющаяся на Божье милосердие и тем не менее к Нему направляемая.
Мы уже сказали, что в учении всех трех мировых монотеистических религий присутствуют очень мощные в этическом, культурном и философском смысле концепции, которые как бы опираются на мировоззренческую позицию Иова. И всё же во многих случаях в ряде конфессий, и по сей день находящихся в состоянии духовного младенчества, обучают служению корыстному: ты должен исполнять заповеди, ты должен быть человеком нравственным, помогать ближним – но почему? Да потому, что ты попадешь за это в рай, потому что и в земной жизни тебя минуют многие беды, если ты будешь служить Богу. Наконец, существует, увы, и крайняя форма фанатического эгоизма, основанного на глубоко въевшейся в сознание идее корыстного служения Богу, – например «шахидство» в современном исламе, когда человек готов пожертвовать многочисленными чужими жизнями для обретения райского блаженства (следует отметить, что, по мнению самих таких «шахидов», убитые ими отправляются прямо в ад, не имея уже возможности покаяться!).
Служение из корысти в той или иной форме проповедуется постоянно, несмотря на то, что даже в обычной жизни большинства людей встречается немало бескорыстия, а в обществе есть достаточно институтов, которые учат абсолютной самоотдаче. Вспомним, что человек способен порой всем пожертвовать ради ближних (прежде всего членов своей семьи), а иногда – и ради «дальних». Вспомним, что, например, армия, какой бы она ни была и что бы ни защищала в нашем несовершенном мире, все-таки опирается на людей солидарных, объединенных общей идеей, готовых отдать – и нередко отдающих – свою жизнь не ради какого-либо воздаяния на земле или на небе, а ради отечества и друг за друга. Значит, подобное бескорыстие всё же нередко встречается! И получается, что в упомянутых конфессиях даже проповедники еще не доросли до тех, казалось бы, простых начал человеческой нравственности – бескорыстия и самоотдачи, – которые проявляются в жизни всех народов. Именно поэтому, в частности, влияние таких закоснелых религиозных сообществ неуклонно падает: люди ищут чего-то более глубокого, потому что нравственная интуиция человечества уже начинает перерастать младенческие постулаты о вознаграждении.
Дело в том, что большинство библейских героев – особенно ранних, эпохи патриархов, – выступают перед нами как люди скорее эмоциональные, нежели интеллектуальные. Нам бы очень хотелось представить себе, как мыслят о вселенной, скажем, праотец Авраам или его внуки – Иаков и Исав, но мы не находим в Писании развернутой системы мировидения, которая была бы им свойственна. Что не мешало им, впрочем, очень глубоко высказываться о ряде событий и явлений мира, как материальных, так и духовных.
Но вот перед нами Елифаз – счастливый случай заглянуть как бы внутрь мыслящей души человека ранних библейских времен. И заглянув туда, мы вдруг обнаруживаем, что мышление его отнюдь не фрагментарно, не мозаично, не является повторением каких-то затверженных общих мест и изречений древней мудрости, которые у всех на устах и «навязли в зубах», но что ему свойственно поразительно цельное мировидение, что это человек, который на всё может ответить по-своему, всё объяснить и обо всём рассказать.
Мы имели уже возможность окинуть взглядом картину мира, которая сложилась в душе и сердце Елифаза, и теперь должны дополнить сказанное о ней. Сразу заметим, что Елифаз, как и его друзья-мудрецы, пришедшие к Иову, не понимает, что духовная реальность в своем многообразии не может быть точно отражена и даже целиком охвачена рациональным мышлением. Он считает, что может объяснить всё, что причины и следствия всего происходящего в мире ему ясны. А ведь это в принципе невозможно – точно так же, как нельзя трехмерный предмет адекватно воспроизвести на плоскости. Нельзя создать законченную систему бытия с помощью ограниченного человеческого разума. И здесь – одна из центральных составляющих спора Елифаза с Иовом: Иов как раз утверждает, что этого нельзя сделать, а Елифаз не только уверен, что можно всё объять обычным человеческим сознанием, объяснить рационально, но и «показывает на деле», как это достигается.
Что же получается: виднейший мудрец своего времени, предшественник не только древнегреческих, но и многих древневосточных философов Елифаз создает некую тщетную, суетную философскую систему? Быть того не может! Степень истинности системы поверяется тем, с чем ее сравнивают. Когда мы сопоставляем учение Елифаза с системами древних материалистов, «доэпикурейских эпикурейцев» и агностиков, то оно оказывается более истинным, чем любая из них; когда же мы сравниваем его с системой мировидения Иова, оно оказывается полуправдой.
Где же говорится о тех самых древних агностиках или «доэпикурейских эпикурейцах», с которыми мы сравнили систему Елифаза? А в его собственных речах. Вот Елифаз обращается к Иову с очередным упреком:
Не превыше ли небес Бог? посмотри вверх на звезды, как они высоко!Елифаз, как видим, приписывает Иову какую-то систему мышления, которую тот отнюдь не разделяет: мы не находим, чтобы Иов утверждал нечто подобное. Но Елифазу, с его чисто логическим, педантичным, мышлением важно вместить речи Иова в какую-то схему, «посадить» их пусть в золоченую, но «клетку», «поставить на полочку»; ему нужно определить, что Иов относится якобы к таким-то мыслителям – конкретнее, к материалистам или деистам, отрицающим Божественное вмешательство в нынешнюю жизнь и, в лучшем случае, допускающим Его участие в первоначальном Творении, после которого Бог больше не властвует над течением событий.
И ты говоришь: что знает Бог? может ли Он судить сквозь мрак?
Облака – завеса Его, так что Он не видит, а ходит только по небесному кругу.
Неужели ты держишься пути древних, по которому шли люди беззаконные... (Иов. 22, 12-15)
Ложно приписывает Елифаз подобные воззрения Иову. Но на самом деле такая точка зрения уже существовала, раз о ней сказано в столь древней библейской книге. «... Что знает Бог? может ли Он судить сквозь мрак?» – т. е. между Создателем и созданным Им миром якобы существует некий «мрак». Похожие положения содержит, скажем, шумеро-вавилонская мировоззренческая система: здесь верховные боги обитают над «наивысшим небом», они отделены от земного мира, или мира материального, многими небесами, расположенными ступенчато; и, мало того, между «наивысшим небом» и обителями богов существует толща «мрака», сквозь который верховные боги часто не замечают того, что происходит на земле. И далее: «Облака – завеса Его.» – т. е. между Богом и миром существует завеса не только «со стороны мира», так что мы не воспринимаем Его, Незримого, но и со стороны Бога – Он не вникает в наши дела; мало того, «... Он не видит, а ходит толькопо небесному кругу», т. е. Сам подчинен некоему цикличному закону.
Если более точно перевести последние слова с древнееврейского, получится иной смысл: «... и круг небес расхаживает». Не «Он ходит по кругу», как в Синодальном переводе, а «круг небес» движется сам. То есть «закрутив» созданные миры, заставив вращаться небеса, Бог «устранился», поручив всё сотворенное его собственной участи, обрекая его постоянно воспроизводить первоначально заданное движение. Изложив такую деистскую точку зрения, которую сам не разделяет, а приписывает Иову, Елифаз добавляет:
Неужели ты держишься пути древних, по которому шли люди беззаконные,Вероятнее всего, здесь говорится о всемирном потопе, потому что беззаконное древнейшее человечество истреблено было именно потопом; но, возможно, тут отражены воспоминания о какой-то другой страшной древней катастрофе, например той, при которой, как говорит предание, разошлись материки («... во дни его земля разделена...» – Быт. 10, 25). Во всяком случае, под «основание их» (древних людей), т. е. под ту твердыню, на которой они строили свою жизнь и воздвигали свое мировоззрение, «разлилась вода» – и всё смыла. Древние люди, оказывается, согласно следовали некой «доктрине беззакония». В древнееврейском тексте здесь употреблено выражение ??? ???? <о?рах ола?м>:??? <о?рах>– это «путь», а слово ???? <ола?м>имеет значения «вечный» и «вселенная». Иначе можно перевести так: «путь мира», или «путь вселенной». Так, следовательно, называлась соответствующая система взглядов древнейших философов– атеистов или «деистов», которые утверждали, что вселенная идет своим, некогда указанным ей путем и с него не сходит – изменить ничего нельзя, чудес нет, никакого сверхъестественного вмешательства быть не может. И Елифаз упрекает Иова в том, что он якобы склоняется к этому древнему учению.
Которые преждевременно были истреблены, когда вода разлилась под основание их? (Иов. 22, 15-16)
Как же, с точки зрения эмоционального восприятия, относились древние мыслители-«праэпикурейцы» к Богу? Если интеллектуально они отрицали Его вмешательство в бытие мира, то относились ли они к Нему с каким-либо сердечным чувством, были ли их души хоть в какой-то степени повернуты, обращены к Нему? —
Они говорили Богу: отойди от нас! и что сделает им Вседержитель? (Иов. 22, 17)Выходит, они, несмотря на то, что умом склонялись к мнению о невмешательстве Бога в события мира и их собственной жизни, душой всё же чувствовали, что это совсем не так. Они ощущали, что Он присутствует повсюду, наполняет всё – и противились Ему. «Они говорили Богу: отойди от нас!..» Если человек убежден, что Бог не вмешивается в его дела и не присутствует в этом мире, зачем же обращаться ко Всевышнему с такими резкими и дерзкими словами? «Отойди!» – но ведь Его якобы и так здесь нет! Но человек – существо не единое, а, как утверждает гностический апокриф «Евангелие от Филиппа», «разорванное в своей основе». Душа мыслит одним образом, сердце – другим, ум – третьим; и, отрицая вмешательство Всевышнего в дела своей жизни, человек тем не менее чувствует Его присутствие. И какой-то частью своей души – ощущающей на себе взгляд Бога, но противящейся – нечестивец говорит Богу: «Отойди от меня!».
Итак, древние философы-деисты восклицали: «Отойди от нас! и что сделает им Вседержитель?» Здесь мы встречаем библейский оборот речи, в котором обращение во втором лице («отойди») тотчас сменяется указанием на третье лицо («что [Он] сделает»). Тут подразумевается связка: «™Я как бы говорили: мол,что сделает им Вседержитель?» Из этих слов следует, что сторонники описанного учения были уверены в «бессилии» Бога вмешаться в их жизнь.
А Он наполнял дома их добром. Но совет нечестивых будь далек от меня!Тут уже в проповеди Елифаза речь идет о других древних катастрофах – может быть, о сокрушении Содома и Гоморры или иных виновных пред Богом городов, потому что если прежде сказано об уничтожении нечестиво мысливших водой, то теперь уже – огнем. И снова, согласно Елифазу, Дух Божий, гармонично устрояющий мир, как только встречается с попытками человека покуситься на установленный свыше миропорядок, Сам становится разрушительным по отношению к такому человеку, повергая его, согрешившего, во прах.
Видели праведники – и радовались, и непорочный смеялся им: Враг наш истреблен, а оставшееся после них пожрал огонь. (Иов. 22, 18-20)
По сравнению с воззрениями описанных здесь мыслителей-нечестивцев, устранявших Бога из собственной жизни (а мы понимаем, что вместе с тем они отрицали и всякий нравственный закон: ведь ему основа и гарантия – Бог), учение Елифаза прекрасно. Он утверждает, что Бог – Творец всего сущего, что Он – Промыслитель, что Его провидение руководит всеми существами, что благодаря своей нравственной, полной веры жизни человек получает награду – и всё это есть истина. Если положить на одну чашу весов мировоззрение древних беззаконников, а на другую – философскую систему Елифаза, то, конечно, она сразу перевесит. Но если на одну чашу тех же весов положить мировоззрение Иова, а на другой – оставить систему Елифаза, то вторая окажется легче легкого. Потому что по сравнению с новым, высшим, путем Иова – путем преданности Богу несмотря на страдания, несмотря на «несправедливость» и вопреки всем видимым знакам Божьего неблаговоления, – учение Елифаза, ищущего, можно сказать, корысть от своей праведности, не выдерживает испытания на прочность.
Казалось бы, всё понимает Елифаз, у него всё законченно, всё согласованно. Но Иов, который, очевидно, не первый раз беседует с Елифазом и знает его точку зрения, отвечает на утверждения своего друга совершенно неожиданным образом. Иов полностью открыт воле Божьей, у него нет законченной системы мировоззрения, нет и желания вместить непознанное в заведомо известное – желания, столь присущего Елифазу, и поэтому Иов настаивает на непостижимости не только Бога, но и Его путей, Его творения и Его промысла. Что же отвечает Иов на слова Елифаза? —
Выслушайте же рассуждения мои и вникните в возражение уст моих.– т. е. разве дано вам право укладывать непонятое, непознанное вами в прокрустово ложе собственных построений и пытаться всесторонне объяснить то, что исследовать человеческими силами невозможно?
Надлежало ли вам ради Бога говорить неправду и для Него говорить ложь? (Иов. 13, 6-7)
Хорошо ли будет, когда Он испытает вас? Обманете ли Его, как обманывают человека?Высказав эту угрозу, Иов далее произносит слова, которые призваны встревожить Елифаза:
Строго накажет Он вас, хотя вы и скрытно лицемерите. (Иов. 13, 9-10)
Неужели величие Его не устрашает вас, и страх Его не нападает на вас? (Иов. 13, 11)Убоявшись всеведения и всемогущества Творца, Елифаз должен был бы как в душе, так и в своей теории оставить место для непознанного и непонятного, а не стараться объяснить всё. Но сама попытка всё объяснить, всё доказать и изложить другим подводит Елифаза к следующему шагу. Он, якобы осмыслив всё в мироздании, принимает также и муки Иова за нечто заурядное и объясняет их, со своей точки зрения, очень просто: нечестивостью самого Иова. И такой вывод с необходимостью следует из самой концепции воздаяния, которую формулирует Елифаз и которая не терпит никаких возражений и поправок. Напомним его слова:
Как я видал, то оравшие нечестие и сеявшие зло пожинают его... (Иов. 4, 8)Мы уже говорили, что воздаяние Елифаз уподобляет результатам труда земледельца: что человек посеет, то и пожнет. Если он «орал», т. е. вспахивал, нечестие и сеял грех, то он и пожинает соответствующие плоды. А следовательно, верно, по его мнению, и обратное: если человека постигли тяжкие мучения, то они суть плоды его злых дел.
И Елифаз готов полностью принять этот безусловно нравственный мир, сулящий столь прямолинейное воздаяние со стороны Творца. Но зададим такой вопрос: а что получится, если убрать воздаяние из системы Елифаза? Восхвалит ли он Бога? Согласится ли вообще с существованием мироздания, если из него изъять ту самую абсолютную и быстро проявляющуюся справедливость, в существовании которой он уверен и на которой так настаивает?
Иов же, в отличие от Елифаза, как мы сказали, готов принять мир и без справедливости. Он может согласиться с величием Бога, Который справедливости не проявляет или ее скрывает. И он готов развивать свою теодицею (оправдание Бога) и зоедицею (оправдание жизни) несмотря на то, что рухнули основы его прежнего мировоззрения. Мы видим, что Иов не просит о смягчении своих страданий, не молит избавить его, проявить к нему милосердие свыше в ответ на любовь, которой он пылает к Богу. Потому он и спрашивает своих друзей:
Говорил ли я: дайте мне, или от достатка вашего заплатите за меня... (Иов. 6, 22)Иов и об этом никого не просит. А кто враги его? Враги его – смерть, унесшая детей; страшные страдания, болезни, скорби, которыми он объят; насмешки и издевательства всех окружающих, которые считают его неисправимым грешником. А он ведь не просит никого – подчеркнем, даже Самого Бога! – избавить его от руки мучителей и врагов; но вот о чем он действительно просит:
– т. е. обращался ли я к вам с просьбой чем-то мне помочь? —
... И избавьте меня от руки врага, и от руки мучителей выкупите меня? (Иов. 6, 23)
Научите меня – и я замолчу; укажите, в чем я погрешил. (Иов. 6, 24)Он просит только об одном: восстановить правду, показать ему, в чем он виноват, и объяснить ему, как может Бог всесовершенный, всемогущий, сотворивший столь прекрасный и гармоничный мир, быть лишенным того атрибута, о котором Иов вопрошает, – атрибута справедливости. Как может воздать Он совершенному праведнику адскими муками?
Елифаз, построив в своем «премудром» самомнении столь законченную систему осмысления бытия, принадлежит, как уже говорилось, к тем, кто служит Богу из корысти. В чем же явная корысть, извлекаемая из служения, согласно Елифазу? —
... Он причиняет раны и Сам обвязывает их; Он поражает, и Его же руки врачуют.Да, говорит Елифаз, следует служить Создателю, хотя Он и наказывает, хотя Он – грозный взыскующий Судия; но ведь зато Он же и перевязывает раны, Он же и исцеляет. И стоит претерпеть Его наказание, чтобы исправиться, – но не ради любви к Богу, а именно потому, что после этого ты будешь одарен всевозможными благами: Он и от голода избавит, и на войне спасет от меча, и тебя вообще не коснется никакое зло.
В шести бедах спасет тебя, и в седьмой не коснется тебя зло.
Во время голода избавит тебя от смерти, и на войне – от руки меча. (Иов. 5, 18-20)
И увидишь, что семя твое многочисленно и отрасли твои, как трава на земле. (Иов. 5, 25)Значит, и в потомстве своем будет благословен тот, кто перенес ниспосланное наказание, смирился и исправил свои пути.
Но Иов в возможность «получить компенсацию» не верит: как может Бог возвратить ему детей, которые умерли, когда на них обрушился дом? Как может вернуться к нему прежнее почитание со стороны народа, когда он, бывший много лет правителем, обесславлен и осмеян всеми – даже маленькие мальчики бросают в него камни, проходя мимо? Всё это невозможно, прошлое невозвратимо, поэтому Бог, «причинив рану», согласно взглядам Иова, уже не уврачует ее и не перевяжет. И, однако, Иов остается верным Всевышнему и сохраняет человеческое достоинство и упование.
Мы сказали о явном, земном воздаянии, согласно Елифазу; каково же воздаяние грядущее, окончательное, ныне сокрытое?
Так, не из праха выходит горе, и не из земли вырастает беда;Мы уже упоминали, что, по учению Елифаза, муки и страдания происходят не от «земли», не от «праха». То есть порождены они не материей, не случайными обстоятельствами жизни. Они посылаются Богом; человек «рождается на страдание», т. е. провиденциально посылается на землю, чтобы страдать, дабы «искры» его души «устремлялись вверх». Именно для того, чтобы человеческим душам возвратиться в первоначальное состояние, вновь оказаться в горнем мире, из которого они ниспали, им приходится претерпевать страдание. Значит, из переносимых страданий можно извлечь еще большую корысть, ведь они позволяют не только обретать всевозможные блага, иметь много детей, быть спасенным на войне, насыщенным при голоде, но и обеспечивают самое главное – возможность для души вновь стать духом и возвратиться в славящий Бога ангельский хор. Итак, существует двойная корысть, к которой стремится богобоязненный Елифаз, – как на земле, так и в мире будущем.
Но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх. (Иов. 5, 6-7)
Что же противопоставляет этому взгляду Иов? Его позиция может быть отчасти выражена стихом из другой библейской книги, написанной гораздо позже, а именно из Песни Песней царя Соломона:
... Ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные; она пламень весьма сильный. (Песн. П. 8, 6)«... Крепка, как смерть, любовь.» – такова любовь Иова к Богу. И все слова, обращаемые им к своему Создателю, суть выражение именно любви, а не жалобы или недовольства, выражение преданности, свидетельство абсолютного раскрытия навстречу Творцу несмотря на всё, что произошло с Иовом. И сам Иов говорит об этом так:
Вот, Он убивает меня, но я буду надеяться; я желал бы только отстоять пути мои пред лицом Его! (Иов. 13, 15)«... Крепка, как смерть, любовь.» – ради любимых люди идут на смерть. И праведник так утверждает пред ликом смерти свою основанную на любви веру: вот, Он убивает меня, но я буду уповать на Него – на Того, Кто убивает и не оставляет, казалось бы, уже никакой надежды.
Значит, Иов хочет даже при отсутствии нравственного смысла привнести этот смысл в мироздание, и именно такова его задача, такова его высокая миссия. Нет справедливости, не существует высшей нравственности; но Иов, умирая, будучи безвинно поражаем карами, хочет и настаивает, тем не менее, на том, чтобы дана была ему возможность свой путь оправдать – путь жизни, целиком основанный на бескомпромиссной нравственности, – и перед лицом совсем иных, жестоких, законов утвердить этот путь и отстоять.
К данному стремлению Иова, к его философии генетически восходят очень важные для всего человечества религиозно-философские системы, развившиеся спустя столетия, а порой и тысячелетия. Прежде всего упомянем истинное, верное своему первоначальному смыслу христианское учение, т. е. учение тех христиан, которые служили и служат Богу не ради рая, не ради вечного блаженства, но из чистой любви, подражая самому Иисусу. Их служение выражается в готовности разделить с Иисусом его великую жертву – подобно ему, отдать жизнь ради спасения других. Если говорить об иудаизме, то и в талмудических текстах есть изречения, отражающие именно такой взгляд на смысл служения Богу. Мы уже приводили одно из них, содержащееся в трактате «Пиркей Авот». Особое выражение эта сторона учения Иова нашла в суфизме – том течении ислама, которое призывает к высшей, экстатической, любви к Аллаху несмотря ни на что; к любви, преодолевающей любые страдания и лишения. Суфийские поэты и мыслители разных веков говорили, обращаясь к Богу: «Не нужен нам Твой рай и не страшен нам Твой ад, но мы жаждем лишь близости к Тебе, наш Творец!» Такое – могучее и неудержимое – стремление души к своему Источнику совершенно бескорыстно, и речь идет не просто о слиянии души с Богом, о возвращении к Нему, но именно о необыкновенной, страстной любви ко Всевышнему, которая всё преодолевает. Ее образом стал в суфийской поэзии мотылек, летящий на пламя свечи и сгорающий в нем. Мотылек исчезает в пламени, но даже не чувствует этого, потому что он стремится к свету из чистой любви.
... Каковы же результаты философского состязания Елифаза с Иовом? У Елифаза, как следствие его рассуждений, правильных с точки зрения противостояния деистам и атеистам, но ложных применительно к спору с Иовом, рождается осуждение праведника. Сначала, как мы помним, осуждение достаточно мягкое и ласковое (потому что он видит муки своего друга), а потом – совершенно бескомпромиссное, потому что если Иов прав, если его страдания проистекают не от его грехов, если он не по справедливости наказан Богом, то рушится вся теория Елифаза: значит, нет в мире справедливого воздаяния; без него же Елифаз не может существовать, не может принять мира, не может принять Бога. Создатель без справедливости ему как бы не нужен, потому что в жизни не оказывается никакого смысла. Для Елифаза не является достаточным тот факт, что вселенная по-своему совершенна, что в ней столько красоты и мудрости: если нет праведного воздаяния, то всё зыбко и тщетно. И вот Елифаз, в очередной раз услышав из уст Иова утверждения о его невиновности, обрушивается на него с ужасными и, можно даже сказать, кощунственными по отношению к праведнику обвинениями:
Верно, злоба твоя велика, и беззакониям твоим нет конца. (Иов. 22, 5)Это говорит человек старый, давно знающий Иова, которому прекрасно известно, что перед ним – праведник, не делавший никакого зла. В те времена люди вообще жили гораздо более открыто и на виду у всех. Они могли достаточно свободно, почти в любое время посещать шатры или дома друг друга, видеть, чем занимается хозяин. Если кто-нибудь обижал слугу или служанку, об этом становилось известно всем вокруг. Как сказал о себе библейский пророк Самуил, обращаясь к народу:
... Я же ходил пред вами от юности моей и до сего дня... (I Цар. 12, 2)И тем не менее Елифаз преступает в своей речи все границы этики, дабы отстоять собственную правоту.
Верно, ты брал залоги от братьев твоих ни за что и с полунагих снимал одежду.Так обвиняет Иова человек, который хорошо осведомлен о том, что дом Иова всегда был открыт для бедных, нуждающихся, обиженных. И Иов сам напоминает: вы знаете, друзья мои, что я всегда бедному давал хлеб, жаждущего поил, неимущего одевал, сироте помогал... Но всё перечисленное ожесточенный Елифаз игнорирует. И затем, приведя свои бессильные и весьма резкие, даже злобные «аргументы», заключает:
Утомленному жаждою не подавал воды напиться и голодному отказывал в хлебе;
А человеку сильному ты давал землю, и сановитый селился на ней.
Вдов ты отсылал ни с чем и сирот оставлял с пустыми руками. (Иов. 22, 6-9)
За то вокруг тебя петли, и возмутил тебя неожиданный ужас... (Иов. 22, 10)Иов действительно словно бы из одной «петли» (ловушки) попадает в другую: здесь – крах, там – разрушение; здесь – всё потеряно, там – гибнут члены семьи; такой ряд событий не может быть случайным, тут всё одно к одному: петля за петлей, капкан за капканом.
... Или тьма, в которой ты ничего не видишь, и множество вод покрыло тебя. (Иов. 22, 11)– т. е., продолжает Елифаз, ты совершил непростительные грехи и, отказываясь теперь от моей, Елифазовой, теории, объясняющей смысл наказаний, по собственному желанию как бы покрываешь себя глубокой тьмой или водной толщей и ничего не видишь; все твои возражения – ложь и глупость, потому что не может быть, чтобы моя, такая совершенная и выверенная, теория оказалась бездейственной, не могущей ответить на самые значимые вопросы.
Однако Иов согласен быть в полнейшем, окончательном смысле «бескорыстным праведником»; он согласен даже, что воздаяние может постигать человека «наоборот»: чем более он праведен, тем больше терпит мучений. Такова любовь Иова, не ждущая взаимности, не надеющаяся на Божье милосердие и тем не менее к Нему направляемая.
Мы уже сказали, что в учении всех трех мировых монотеистических религий присутствуют очень мощные в этическом, культурном и философском смысле концепции, которые как бы опираются на мировоззренческую позицию Иова. И всё же во многих случаях в ряде конфессий, и по сей день находящихся в состоянии духовного младенчества, обучают служению корыстному: ты должен исполнять заповеди, ты должен быть человеком нравственным, помогать ближним – но почему? Да потому, что ты попадешь за это в рай, потому что и в земной жизни тебя минуют многие беды, если ты будешь служить Богу. Наконец, существует, увы, и крайняя форма фанатического эгоизма, основанного на глубоко въевшейся в сознание идее корыстного служения Богу, – например «шахидство» в современном исламе, когда человек готов пожертвовать многочисленными чужими жизнями для обретения райского блаженства (следует отметить, что, по мнению самих таких «шахидов», убитые ими отправляются прямо в ад, не имея уже возможности покаяться!).
Служение из корысти в той или иной форме проповедуется постоянно, несмотря на то, что даже в обычной жизни большинства людей встречается немало бескорыстия, а в обществе есть достаточно институтов, которые учат абсолютной самоотдаче. Вспомним, что человек способен порой всем пожертвовать ради ближних (прежде всего членов своей семьи), а иногда – и ради «дальних». Вспомним, что, например, армия, какой бы она ни была и что бы ни защищала в нашем несовершенном мире, все-таки опирается на людей солидарных, объединенных общей идеей, готовых отдать – и нередко отдающих – свою жизнь не ради какого-либо воздаяния на земле или на небе, а ради отечества и друг за друга. Значит, подобное бескорыстие всё же нередко встречается! И получается, что в упомянутых конфессиях даже проповедники еще не доросли до тех, казалось бы, простых начал человеческой нравственности – бескорыстия и самоотдачи, – которые проявляются в жизни всех народов. Именно поэтому, в частности, влияние таких закоснелых религиозных сообществ неуклонно падает: люди ищут чего-то более глубокого, потому что нравственная интуиция человечества уже начинает перерастать младенческие постулаты о вознаграждении.