Щелоков Александр Александрович. Героиновые пули

   — Действительно странно, — тут же согласился Грибов. — Со мной с таким же успехом можно советоваться по вопросам развития атомной энергетики…
   — И все же, не осуди. Я попробую.
   — Как угодно. — Грибов изобразил полное безразличие. — Хозяин — барин.
   — Судя по ряду признаков, сегодняшний наркорынок архаичен и примитивен. Ты согласен?
   Богданов выдал тезис и помолчал — ожидал реакции Грибова. Обычно человек, который имеет касательство к сфере, которую критикуют в жесткой форме, невольно берется её защищать. Но Грибов предусмотрительно промолчал. Он лишь с неопределенным выражением лица качнул головой. Богданов вынужден был продолжить.
   — Именно этим, на мой взгляд, объясняется существование ряда параллельных структур. Они жестко конкурируют между собой. Ведут борьбу за зоны влияния. Такая возня позволяет нам выявлять наркоторговцев и следить за ними.
   — Не думаю, что вы достигли в этом больших успехов. — Впервые Грибов показал когти. — Да и вообще вам вряд ли под силу что-либо сделать.
   — Зачем же так жестко? Когда упрек бросается службе, это задевает самолюбие её шефа…
   — Твое?
   — Конечно.
   — Сожалею, но и ты не всесилен.
   Богданов хищно сузил глаза, как кот, приготовившийся к прыжку на беспечного голубя.
   — В силу закрытости моей службы я не могу касаться конкретных дел. Но об одном своем личном выводе могу рассказать…
   Баранов посмотрел на Грибова. Тот сидел в шезлонге, закинув ногу на ногу и бесстрастно покуривал сигарету.
   — Не интересно?
   — Почему? — Грибов явно старался показать, что слушает только из вежливости. Демонстрировать свою заинтересованность в продолжении разговора ему не хотелось, хотя тема сама по себе его крайне беспокоила. — Рассказывай.
   — Работает в Москве крупная организация. Я не знаю, есть ли у неё самоназвание. Вроде «Героиновая кошка» или «Кокаиновая пантера». Да и не в этом суть, хотя такие названия в преступном мире весьма ценятся. Для себя я назвал эту группировку «Система»…
   Что-то в тоне Богданова настораживало Грибова. Он несколько оживился, хотя и старался не показать пробудившегося вдруг интереса.
   — Я слушаю, слушаю. Может пригодится, как сюжет для романа.
   — Ты и романы пишешь?
   — Пока нет, но чем черт не шутит. Ладно, я слушаю.
   — Можешь спросить: почему «Система»? По той простой причине, что в работе группировки просматривается строгая организация и широта интересов. Обычные мелкие группки специализируются на каком-либо одном направлении. Есть такие, что связаны только со Средней Азией. Это Киргизия, Таджикистан… Они гонят на рынок гашиш, кокнар. Другие ориентируются на Кавказ. Нигерийцы промышляют героином. А вот Система работает сразу по многим направления. И не дилетантски, а очень квалифицированно. Например, связи в колумбийским картелем поддерживает и курирует некий господин Абрикос. Он бывший работник советского торгпредства в Эквадоре.
   Грибов, чтобы не выдать внезапно охватившего его волнения, лениво прикрыл глаза. Богданов это тут же заметил.
   — Тебе не интересно? А мне казалось, это сообщение — тебя должно заинтриговать.
   — Почему?
   — Абрикос член узкого круга руководства Системой.
   — И что?
   — Давай не будем играть в кошки-мышки. Тебя сейчас уже мучит вопрос: что делать. Ты ведь шеф узкого круга. Разве не так?
   — И это знаешь?
   — Удивляет?
   — Если честно, то да.
   — Ты считал, что Абрикос был хорошо прикрыт?
   — На него имели выход всего несколько человек. Значит, кто-то из них раскололся.
   Впервые за их разговор Богданов заметил растерянность Грибова. И причины её были понятны: если Абрикоса арестовали, то такая же участь ждет и других, в том числе его самого.
   — Этот подлец раскололся?
   Богданов налил рюмки и протянул одну гостю.
   — Не волнуйся, из ваших его никто не сдавал. Выход на Систему — это чистый математический расчет.
   — Какая разница? — Грибов взял рюмку и, не чокаясь, опрокинул её. Поморщился, но закусывать не стал. — Важно, что нас засветили.
   — Верно. И это показывает, что Система не так надежна, как тебе кажется. Ее можно расколоть.
   — В чем недостаток?
   — Выпьешь еще?
   — Ты не ответил.
   — Паука чаще всего обнаруживают по паутине. Он вынужден раскидывать сеть. В наркоделе нити такой сети — растянутые коммуникации. Как их ни маскируй, они обнаруживаются. Взяв одну ниточку в руки, если хватит терпения её не дергать, а медленно тянуть, можно выйти на паука…
   Грибов овладел собой и несколько успокоился. То, что кто-то вычислил Абрикоса его по-настоящему потрясло. Однако демонстрировать этого он не хотел.
   И все же ближе к вечеру, когда они сидели у самовара и пили чай, Грибов снова забеспокоился, хотя старался этого не показывать.
   — Здесь у вас, — он пощелкал пальцами словно потерял нужное слово и старался его вспомнить, — в деревне… есть телефон?
   — Владимир Семенович! — Богданов артистично всплеснул руками, изображая крайнюю встревоженность. — Ради бога, хоть здесь не волнуйся. Оглянись — это райский уголок. Тишина. Благодать. Ближайший телефон в районном узле связи. Двенадцать километров отсюда. Короче, тут нас никто не побеспокоит. Или у тебя срочное дело?
   Грибов скрыл смущение. Ответил, отводя глаза в сторону.
   — Нет, ничего срочного. Обычный звонок…
   Богданов с незаинтересованным видом собрал хлеб и сложил в полиэтиленовый пакет. Смущенно улыбнулся и объяснил, будто оправдывался.
   — Не могу допустить, чтобы хлеб сох. С детства отец приучил. — И без перехода, тем же тоном, с той же улыбкой. — Если ты беспокоишься об Абрикосе, то причин для волнения нет. — Богданов приподнял руку, бросил взгляд на часы. — Точно, причин уже нет. Дело улажено.
   Грибов выдал себя, задав опрометчивый вопрос.
   — Улажено в смысле? Твои архаровцы его взяли?
   Богданов засмеялся.
   — Все-таки, Владимир Семенович, ты меня держишь за мелкого портяночника или за крупного провокатора. Пока не пойму. Неужели я стал бы финтить вокруг простого дела?
   — Прости, но я чего-то не понял. Этот рассказ об Абрикосе, для чего он был сделан?
   — Для чего? Скорее всего, чтобы тебе стало ясно, насколько сегодня изменились условия и пора перестраивать всю систему, чтобы сохранить себя и дело.
   — Абрикоса арестовали?
   — Конечно нет. Он просто попал в беду. В какую мне пока что не доложили. Телефона не имеется. — И опять неожиданный переход. — Сегодня мы уже ничем заниматься не будем. Только отдых. А завтра на зорьке с ружьем в болота. Ты ведь охотник? Верно? Потом — банька… Короче, все как положено. А потом обсудим мои предложения. Вечером вернемся в Москву. Тебя устроит?

* * *

   В квартиру позвонили.
   Алексей подошел к двери, встал за бетонный простенок.
   — Кто там?
   Раньше он никогда не остерегался неожиданных звонков. Но после отбитого нападения на грузовик стал опасаться наезда. Вполне возможно, что его постараются выследить и убрать. Слишком уж велики убытки, которые он нанес крутой братве: потерянный миллиард (кровь из десен от одного сознания какой куш ускользнул из рук!), отстреленное ухо и взятый с поличным наводчик — разве этого не достаточно?
   — Милиция, участковый…
   Голос за дверью молодой. Интонация будничная, деловая. Взгляд в глазок, и Алексей щелкнул замком.
   — Входите.
   Молодой офицер в форме темно-серого цвета ткнул пальцами правой руки под козырек картуза с кокардой.
   — Лейтенант Крячкин. Вы Алексей Моторин?
   — Проходите. В чем дело?
   — У вас был брат Николай?
   — Почему был? — Алексей смотрел на милиционера с удивлением.
   — Ваш брат погиб.
   Крячкин долго думал, как сообщить гнусную новость гражданину Моторину, а все оказалось не так уж сложно.
   — Как погиб?!
   Подобного рода сообщения разными людьми воспринимаются по-разному. Одних — чаще всего людей пожилых — они буквально сражают нокаутом. Другим не сразу удается понять, как это так может быть — ещё вчера, ещё час или даже всего несколько минут назад они видели человека живым и вдруг говорят: его нет. Алексей, для которого Чечня свела границу между жизнью и смертью в тончайшую, еле видимую глазом черту, понял случившееся сразу.
   — Где он?
   — Надо поехать в морг и опознать…
   — Поехали.
   Мертвые не пугали Алексея. Первые два дня, проведенные на чеченской войне, выбили из него детскую боязнь чужой смерти, оставив в душе только страх за себя, за собственную, брошенную государством на растоптание, жизнь.
   Однажды в бою под Бамутом, спасаясь от пуль, Алексей четыре часа укрывался за трупом бородатого рыжего чеченца. Когда плотность огня становилась невыносимой, Алексей подпихивал голову под отвердевшего, удушливо пахшего тленом противника и слушал, как жирно и мокро чвакают пули, попадавшие в другой бок трупа.
   В зале морга под серыми, давно не беленными сводами, было холодно и сыро. Шаги по бетонному полу звучали с неприличной для тихого заведения громкостью. Из крана в эмалированную раковину с бурчанием лилась тонкая струйка воды. На стене, совсем не нужные мертвым, громко тикали ходики с кукушкой. Единственное, что роднило этот предмет с учреждением, была сама кукушка. В какой-то момент она выглянула из окошечка, умерла, да так и застыла, не имея сил ни улететь, ни скрыться за дверцей.
   Укрытый с головой грязной серой простыней, Николай лежал на столе обитом оцинкованным железом. Служитель морга отдернул покрывало, чтобы дать Алексею возможность взглянуть на мертвеца.
   Брат мало походил на себя, на того, каким его привык видеть Алексей. Слишком длинным казалось тело, исхудавшим и пепельно-бледным выглядело лицо. Глазницы глубоко провалились под лобную кость черепа. Нос заострился и слегка согнулся, став похожим на клюв хищной птицы. Щеки покрывали бурые кучерявившиеся волосы.
   — Эх, Николай! Как же это я упустил тебя? Проглядел, когда ты начал оттягиваться балдой. Надо было бы сразу повыдергивать ноги из задницы и взять обалдуя на иждивение, как инвалида — недоумка.
   Алексей вышел из морга с сухими глазами, с сухим комком горечи, подкатившимся к горлу.
   Казенные слова протокола опознания, который ему пришлось подписать, соболезнование, глухо произнесенное милицейским офицером с серым усталым лицом, для него ничего не значили, как не значит в жизни все, что не способно её изменить.
   На улице было шумно, светло и солнечно. Воздух, густо пропитанный выхлопной гарью, казался удивительно свежим, ободряющим. Алексей огляделся. Посмотрел на милиционера, с которым приехал в морг. Тот стоял рядом, также должно быть размышляя, куда ему сейчас пойти.
   — Слушай, лейтенант, ты что делать собрался?
   — А что?
   Алексея злило, когда на вопрос отвечали вопросом. Однако неудовольствие выказывать он не стал.
   — Пошли ко мне, посидим. Как тебя зовут?
   — Старший лейтенант Крячкин.
   — По погонам ты вроде бы…
   — Третью шайбу сегодня подкинули. — Крячкин смущенно улыбнулся. — Недавно сам узнал.
   — Вот как все ладно складывается. У тебя — радость, у меня — горе. Пошли, разопьем. По-маленькой. Будь человеком… Как тебя все же зовут?
   — Денис.
   — Хорошее имя. Под него и тяпнем. Заодно твою звезду обмоем.
   — Это я в отделении обязан сделать… Раньше, вроде, нельзя.
   Крячкин сказал и с неудовольствием подумал, что именно со своими в отделении выпивать ему меньше всего и хотелось. Там все ещё у него не было настоящих душевных приятелей, которые искренне воспримут его повышение. Все будут радоваться будут тому, что он принесет пару «пузырьков» и можно на дармовщину «вздрогнуть», не затратив ни рубля из своего кармана. Конечно, каждый постарается его поздравить, похлопают по спине, по плечам, выжмут сколько сумеют масла из руки, благо силенкой никто не обделен, но все это по ритуалу и необходимости, чтобы оправдать дармовую рюмаху. Но если по чести, то каждому наплевать на него, на Дениса Крячкина, а может даже больше, чем наплевать. Если у него дела пойдут хуже, чем у других, то не других, а его будут пилить и выстругивать, а когда обдирают шкуру с другого, за спиной неудачника удобней отсиживаться со своими грехами и быть как можно менее заметным среди других. Диалектика… А этот Моторин вроде мужик ничего…
   — Да не раздумывай ты, старшой… — Алексей одобряюще улыбнулся. — Я тоже старший. Только армейский. Был… Нам есть о чем выпить…
   — Пошли!
   Алексей взял в киоске две бутылочки «Столичной» и рассовал по карманам камуфляжа. Крячкин осуждающе качнул головой.
   — Не много? Чего доброго ужремся…
   Алексей посмотрел на него пристально.
   — Под сало и малосольные огурчики? Два старших лейтенанта? Не, Денис, меньше нам нельзя… Международная обстановка не позволяет.
   Первую они опрокинули за усопошего. Молча, без тоста, лишь понимающе переглянулись. Вторую Алексей тут же налил за звездочку. Полагалось бы её бросить на дно стакана, чтобы потом их опустошенного взять губами и возложить на погон. Но звездочки не было. И они долбанули стопаря под призрак.
   Сало, мягкое как масло, с розовыми легкими прожилками и малосольные огурцы, да ещё свежий хлеб-черных, который они прихватили по дороге, могли дать вперед сто очков лягушачьей осклизлости пискучих устриц, умение глотать которые все больше становится признаком принадлежности к высшему свету.
   — Что ты теперь? — Крячкин задал неожиданный вопрос, когда выпитое приподняло градус настроения и вывело его на средний философский уровень, который обеспечивает умеренный прием спиртного.
   — Пока не знаю. Посмотрим…
   Они опорожнили первый бутылёк, оба слегка захорошели и разговор пошел энергичней.
   — Скажи, Денис, — Алексей посмотрел на гостя в упор. — Будет следствие?
   Крячкин удивленно округлил глаза С языка чуть было не сорвалось: «Если нам расследовать смерть каждого ханурика, то на иное дело времени не останется». Но он вовремя воздержался.
   — Скорее нет. Все и так вполне ясно: передозяк…
   Алексей положил на хлеб шматок сала и стал медленно жевать. Крячкин забеспокоился.
   — Или ты сомневаешься?
   — Нет. И все же как это сказать… есть те, кто Кольке всучил эту дурь…
   — Не сомневаюсь.
   — Следствие могло бы выяснить, кто это.
   — Алексей, я понимаю, чего ты хочешь. Но существует система. Наркотой занимаются специальные люди. Будь уверен, подонка найдут и мало ему не покажется. Со временем…
   — Ладно, замнем для ясности. Давай ещё по-маленькой.
   Они выпили. Молча закусили.
   — Слушай, Денис, — Алексей вдруг встрепенулся, — ты бы взял и просветил меня. По линии молодежной жизни. Я её совсем не понимаю…
   Алексей не рисовался и не лукавил. В изменившемся мире улицы он многое не мог понять и объяснить себе. Со времени, когда он сам был пацаном прошло казалось бы не так уж много. Алексей помнил двор своего старого дома на Покровском бульваре, где они жили до получения новой квартиры.
   Не очень большой квадрат ничейной земли, окруженный зданиями, был связан с улицей через арку подъезда. Машины сюда почти не заезжали — им там нечего было делать. Все пространство принадлежало ребятам. Они могли здесь играть, не выбегая на улицу. Здесь пинали футбол, кидали мяч в баскетбольное кольцо, которое прикрепили у глухой стены соседнего двора. С утра до вечера во дворе клацали биты городков — в азартную игру сражались те, кто постарше. Короче, с утра до вечера двор был ареной беготни и движения.
   Как это прошлое не походило на то, что Алексей видел вокруг себя теперь.
   Дома, подавлявшие людей размерами, стояли один возле другого, разделенные не пустыми пространствами, а унылыми рядами металлических гаражей разных размеров, форм и цветов. Для самого человека оставались только асфальтированные ленты дорожек, которые вели от подъездов к остановкам городского транспорта, а малым детям и собакам на равных правах отводились одни и те же песочницы.
   У домов не раздавалось тупых ухающих ударов по мячу. Не орали ребятишки возбужденными голосами: «Аут! Рука! Бей им пендаля!»
   Кое-кто из пацанов вообще не играл на улице. Папы и мамы обеспечили своих любимых чад компьютерными сосками.
   Длинноногие тощие парни, ссутулившись как коты на помойках, многими часами сидели перед мерцающими экранами мониторов.
   Жизнь им заменяли виртуальные иллюзии.
   Язык у этого нового поколения горожан свой, непонятный посторонним.
   Свои компьютеры они именовали «писюками» (от английского сокращения РС — персональный компьютер), себя называли «усёрами» (от слова «user» — пользователь) или «виртюками» — от понятия «виртуальные игры».
   Это поколение, погруженное в себя, в деятельное безделье, жило жизнью, мало чем связанной с реалиями быта. Их разговоры о «смертельном бое», о «ядерных ударах», выражения типа «я выстрелил», «я их погасил» не должны никого пугать. Вся ожесточенность у этих людей направлена на человекоядных лягушек, огнедышащих монстров, на бастардов, которые бросались на них из-за каждого угла на экранах их «писюков».
   Другая, куда большая часть ребят жила иначе. Все закутки, все подвалы микрорайона разделили и закрепили за собой маленькие, но злые стаи подраставших хищников.
   Богатство и благополучие далеко стороной обошло семьи этих ребят, и соблазны мира они видят на каждом шагу — в блестящих витринах дорогих магазинов, на автостоянках в спальных районах. А эталоны уровня потребления каждый день задает реклама по телевидению и радио. «Мерседесы», «Линкольны», «Кадиллаки», «Форды», мотоциклы «Харлей-Давидсон», телевизоры «Сони» и «Хитачи»…
   Красивые женщины — фотомодели и кинодивы, которые, если судить по эротическим фильмам, пребывают в постоянном состоянии сексуальной озабоченности и предельно доступны…
   Все это формирует определенный уровень запросов и развивает стремление достичь этот уровень любой ценой.
   Поскольку же мир полон соблазнов при пониженном пороге запретов — ты можешь даже убивать ради денег — гуманные законы казнить тебя не позволят. И это определяет для многих выбор пути.
   Чтобы привести в исполнение свой замысел, Алексею нужно было пойти на контакты с людьми, с которыми был близок Николай. Но идти к этим ребятам, не зная их обычаев, языка, интересов было бы бессмысленно. Несмотря на родство с Николаем, он в среде его друзей был бы чужаком.
   Начать следовало с изучения среды, в которую он собирался окунуться. Кто должен был знать ее? Конечно же участковый. Если он не знает тех, с кем работает — цена ему грош.
   — Слушай, Денис, кто сейчас в нашем микрорайоне тусуется? Я видел разных — с зелеными водорослями на тыквах, и лысых — как шарики подшипники. Расскажи, что за публика?
   — На кой тебе это?
   — Нельзя же жить с завязанными глазами. — Алексей сорвал пробку со второй бутылки. Забулькала прозрачная струя святого столичного источника. Крячкин внимательно следил, как наполняется его стаканчик. — Ну, Денис, дернем ещё по одной?
   Они выпили. Молча зажевали горечь.
   — Так расскажешь?
   — Хорошо. С кого начать?
   — В любом порядке. Я запомню.
   — Хорошо, начнем с репперов. У нас их не густо. Они толкутся на Маяковке. Прикид — цветные кепурчики. Носят их козырьком назад. Это шик. Штаны приспущены, мотня болтается, будто в неё навалили. Короче, — на первый взгляд — засранцы…
   — Ага, встречал таких. Теперь о железниках.
   — Имеешь в виду металлистов?
   — Пусть так.
   — Хорошо, их три вида. В зависимости от степени бзика в хеде…
   — В чем-чем?
   — Пардон, в башке. В тыкве. Это хэви, потом дэс и трэш-металлисты. Косухи в блестящих заклепках. Обязательно носят банданы, казаки…
   — Ну, Денис, при всем уважении, я тебе сейчас врежу. Ты мне мозги не пудри. Вали, объясняй по-русски…
   — Не знаю, — Крячкин сокрушенно вздохнул, — как объяснить проще, если ты темный, как ночь…
   — Один-один, теперь выкладывай. Что такое косухи?
   — Ё-мое! Да это кожаны. Короче, куртки. Банданы — цветные платки. Их вяжут на шею, на кумпол, на руку. Казаки — сапоги с острыми носами и высокими удлиненными каблуками.
   — А если носы тупые, а каблук тяжелый? Вроде блямбы на обуви?
   — Это, Леша, чопперы. Запомнил?
   — Валяй дальше.
   — Хиппарей — хиппи, надеюсь знаешь. О них не стану. Да, вот ещё — скинхеды. Бритоголовые.
   — Нацисты?
   — Что-то вроде. Одеваются в камуфляж, носят куртки-бомберы. Черные джинсы и рубашки. Любят маршировать. Считают, что в мире должен править белый цвет. Негры — в Африку. Жиды — в Израиль. Китайцы — в Китай. При этом ни под каким видом не допускают в свою среду наркотики.
   — Теперь об этих… В черных косухах, на мотоциклах…
   — То байкеры. Любители скорости и ненавистники правил движения. Крутые парни — «ночные волки». Шум, треск и кулаки… Ежегодно летом они устраивают свои «Байк-шоу» — мото-тусовки на тридцать девятом километре Щелковского шоссе.
   — Тогда кто такие роллеры?
   — Леша, ты где жил все это время? Олени в тундре и те кое-что знают.
   — Я нет.
   — Хорошо. Роллеры стоят не на ногах, а на роликах…
   — Все, Крячкин. Это я воспринял. Теперь давай просвети, что они сегодня жрут?
   — Не упрощай, Моторин. Они не просто жрут. Если на то пошло, они ширяются, глотают, нюхачат, подкуривают. На все лады и вкусы. Потом балдеют, кайфуют, тащатся, торчат, плывут. Видишь, какой выбор благ?
   — То что ты все это знаешь, меня не удивляет. Только вот я спросил «что», а не «как».
   — Вообще-то, Леша, я тебе задарма в котелок уже столько наклал… А нонеча за просвещение платят.
   — Нахал ты, господин лейтенант. Старший… — Алексей взял в руки ополовиненную бутылку, поболтал. Посмотрел как жидкость вращается в стеклянных стенках. Налил в стаканчики. — Я считал, что плата за просвещение натурой, в жидком, так сказать, эквиваленте, это более по-русски. А тебя все тянет к презренному металлу…
   — Все, все, Моторин. — Крячкин потянул стакан к себе. — Ты мне сделал стыдно, и я даже готов все тебе объяснить в кредит. За будущую бутылку.
   — Тогда валяй.
   Они выпили. Помолчали. Крячкин взял свежий огурчик. Отрезал ему с обеих сторон жопки. Рассек пополам. Посолил. С хрустом вонзил зубы в должик.
   — Так вот слушай. Самая массовая дурь сегодня — винт. Это перевитин. Его гонят умельцы из солутана. Это лекарство от кашля, бронхита. Новичкам на флет-хате или на кайф-базаре винт могут подать бесплатно. Только жри! Втянешься, сам понесешь денежки. Два кубика — пятнадцать штук. Эффект у винта сильный. Быстрое привыкание. Сильная ломка. Надрывная бодрость: пляши, гуляй, спать не хочется. И еще, говорят, сухостой. Короче, сильно влечет на половые подвиги. Тут уже СПИД — не СПИД — в расчет не берут. Важно что-нибудь поиметь…
   — Давай дальше. СПИД — это уже их проблемы.
   — Дальше гаш. Анаша. Травка. Или план, планчик. Среднеазиатская дурь. Тот, кто употребляет — анашист или планакеш. Продается товар в спичечных коробках или в пакетиках. Коробок — сто тысяч. Заправляется в папиросы. Чаще всего в «Казбек», «Север», «БМК».
   — «БМК» — что такое?
   — Ну, Ватсон! Это же элементарно. «БМК» или «БЛК» — «Беломорканал». Метр курим, два — бросаем. Покурил и три часа балдежа. План раскручивает на хиханьки-хаханьки. Глаза красные, масляные, смех дурацкий.
   — Забили гаш. Давай дальше.
   — Дальше круче. Это Гера. Можно Гаррик. Героин. Продается в шариках или в упаковках от жвачки. Порция — «чек». Походи на Кузнецком мосту — найдешь. Грамм тянет на сто-сто двадцать баксов.
   — Да ты что?! — Изумление Алексея было искренним. — Сколько же нужно денег, чтобы жрать эту погань ежедневно?
   — А потому, Леша, среди ворья и грабителей на каждых трех — два наркоманы.
   — Ладно, гони дальше.
   — «Расслабуха». Слыхал о таком? Ну, тундра! Это экстази. Принял и как говорят: «Бумс по мозгам». Таблетка — сто — сто пятьдесят баксов. Бери и гуляй. Еще димедрол. «Колесо». Сам не пробовал, но говорят — бросает круто.
   — И все это жрут, нюхают, вкалывают?
   — Кто нюхачит, а для кого бизнес. Знаешь, какие денежки на этом гребут наркодельцы?
   — Теперь представляю. Неужели люди этого не понимают?
   — «Хомо сапиенс» — человек разумный — это придумано для самоутешения человечества. Куда точнее было бы сказать «хомо дурошлепус». Ты хоть раз видел, кто бы полез на Останкинскую башню и сказал: «Разок прыгну. Не понравится — больше не буду»?
   — Прыгают же.
   — Самоубийцы. Но наркоту никто ради самоубийства не принимает. На такие случаи есть яд. Дурь пробуют сначала из любопытства: «Разок нюхну. Не понравится — больше не стану». И тама…
   — Просёк. Как я понимаю, все это задавить можно только бульдозером. Проймал толкача и по асфальту размазал…
   — Ты что это, Моторин?! — Крячкин взялся за второй огурец. — Так же нельзя.
   — Кому, мне? Мне — можно. Тебе, Денис, нет. Ты у нас внутренний орган. Потому можешь только слушать. Я скажу так. Эту суку, которая Колю в гроб вогнала, я найду. И покараю. По полной мере… — Алексей чиркнул себя по горлу пальцем, демонстрируя, что он имеет в виду. — Он, гад, брата угробил, теперь мое право на ответ…
   Крячкин оторвал от стола хмельную тяжелую голову, посмотрел на Алексея красными от перебора «Столичной» глазами. Поморгал, стараясь согнать с себя сонную хмельную одурь. С трудом ворочая языком, заплетыкаясь на каждом слове, выговорил:
   — Не, Леха, не-е… Не-и-ль-зя. Эт-то не по закону…
   — А дурью других травить это по закону?
   — Нет, но мы боремся. Ловим и перпро… — язык перестал повиноваться и Крячкин начал снова, — препровождаем. А там суд и последствия. Короче, наше дело с тобой не допускать и отлавливать…