Страница:
Он посмотрел на Алексея и громко икнул.
— Вот ты и препровождай, пока жив. Слыхал, намедни четырех ваших ментов срезали? Дождались…
— Осведомлен. — Крячкин снова икнул и ладонью вытер губы. — Такое не простим, не забудем… Поймаем — увидят.
— И что? Под суд? Пятнадцать лет строгого режима?
— Лично я поймаю — убью. — Было видно — Крячкина задело, и он сам впервые преступил в мыслях через ту черту красных флажков, которыми для него обложили границу, разделявшую дозволенное и запретное. — Кто убил мента — тому жить нельзя…
— А нас, быдло, значится, можно мочить без возмездия?
— Сажают их, — неуверенно возразил Крячкин.
— Не на кол же, хотя надо бы…
Голос Алексея прозвучал мрачно с той твердостью, как звучал в день, когда была произнесена фраза: «Теперь, абрек, тебе новые зубы потребуются».
Они разделись на улице, сложили одежду на лавку возле двери.
— Готов? — Богданов хлопнул Грибова по мягкой влажной спине. — Тогда с богом.
Они вошли в баньку и Богданов плотно прикрыл дверь.
— Начнем помалу. — Богданов взял деревянный ковшик, зачерпнул из казана воды и плеснул на раскаленные камни. Облако пара поднялось вверх, заполняя пространство баньки. Второй, третий ковшик и помещение затянула сизая мгла, влажная и жаркая.
— Для начала неплохо, — сказал Богданов. — Будем подбавлять парок мало-помалу. Пусть откроются поры.
Он что-то плеснул на камни, и воздух наполнился острым ароматом, который Грибов не сразу сумел узнать.
— Что это?
— Эвкалиптовое масло. Для естественной ингаляции. Или у тебя аллергия? Тогда прости…
— Нет, все нормально.
Грибов уже ощутил как тело наполняет блаженная расслабленность. Он сел на полок.
— Ложись, ложись, я тебя слегка похлещу. — Богданов вынул из шайки веник и взмахнул им в воздухе. Грибов ощутил обжигающее дыхание пара, приятно опалившее спину. Он покряхтел и улегся на живот, растянувшись во весь рост на широком полке.
Богданов взмахнул веником и для начала совсем легонько, ласкающе прошелся прутьями по потному телу.
— Держись, Владимир Семенович, сейчас начну. В бане я как есть беспощадный.
— Не запорешь?
— Зачем? Я пригласил тебя сюда, чтобы предложить сотрудничество и вдруг такое… Как ты на такое смотришь?
— Предлагаешь роль осведомителя?
— Господи, придет же такая блажь человеку в голову! Тебя в любое время и совсем недорого продадут другие. Я хотел бы сам войти в Систему…
Богданов сказал это так просто и буднично, что Грибов не сразу понял, как воспринять его предложение. Он хотел переспросить, но Богданов жестом остановил его.
— Все вопросы потом. Сейчас я изложу собственное видение проблемы…
Грибов поджал губы и кивнул, соглашаясь.
— Обрати внимание: я предельно откровенен. Спросишь почему? Повторю ещё раз: все продумано до мелочей. Систему я прихлопну. Еще до того, как мы оба вернемся в Москву.
— За чем же встало дело? — Грибов чувствовал в словах Богданова нотки наигранности. И в самом деле, если он способен прихлопнуть Систему, зачем об этом рассказывать? Обычно делается иначе: неожиданный удар, потом уже дружеская беседа в форме допроса под протокол. — Если все так просто, к чему столько сложностей — приглашение, уха, банька?
— Вот! — Богданов оживился, довольный догадкой собеседника. — В этом все и заключено. Мне нужна инфраструктура Системы. Хотя в таком виде, в каком она сейчас находится, все это требует обновления.
— Что тебе в ней не нравится?
— Примитивизм, кустарщина. Серьезный долгосрочный бизнес на таком уровне сегодня вести нельзя.
— Какие условия?
— Первое — я вхожу в руководство синдиката. Второе, Система подвергается коренной реорганизации. Третье… Причем, это не условие, а следствие. О нем я уже упомянул: в случае отказа принять мои условия, мы — я имею в виду свою службу — ликвидируем Систему.
— Круто.
Грибов помрачнел, насупил брови. Он видел холодные спокойные глаза Богданова и понял — полковник не шутит. Он хорошо продумал свое предложение, у него в руках материалы, которые позволяют привести в исполнение угрозу быстро и решительно. И то, что его, именно его, а не кого-нибудь другого Богданов пригласил его к себе в Ширяево, свидетельствовало о серьезности намерений.
— Такие вещи, Владимир Семенович, только круто и делаются. Государство должно бороться с преступностью решительно и последовательно. Или ты считаешь иначе?
Грибов не нашелся что ответить. Цинизм, с которым Богданов говорил о том, что должно делать государство и что собирается делать он сам, потрясал своей откровенностью.
О полковнике Грибов имел достаточно точное представление. Служба безопасности Системы собирала и систематизировала любые сведения о тех, кто противостоял ей, возглавляя борьбу с наркобизнесом на уровне государства и регионов. Судя по имевшимся материалам, Богданов был человеком сухим и ничем, кроме службы, не увлекался. Подчиненные высоко ценили способности строгого шефа и побаивались его чрезмерной требовательности. Самые точные сообщения подтверждали, что Богданов не берет подношений — кремень мужик. И вот такое предложение…
В том, что это не прикол, не розыгрыш и не подстава Грибов не сомневался.
— Андрей Васильевич, это все так неожиданно…
— Время такое, Грибов. Обстановка меняется мгновенно. Ее надо тут же оценивать и принимать решения.
— Почему ты решил сделать это предложение мне, а не кому — либо другому из членов руководства?
— Не заставляй меня говорить комплименты. Ты и сами знаешь, что все остальные твои соратники не способны жить в ногу со временем. Они довольствуются достигнутым, им хватает того, что у них уже есть сейчас. Они торопятся коллекционировать ощущения. Тепломорские круизы, отдых в Испании, на Кипре, сафари в Африке, все это хорошо, но этого крайне мало. Для того, чтобы быть уверенным в будущем, надо упорно работать. Твердое положение в бизнесе обеспечивает только постоянно растущий капитал. Если удовлетворяться тем, что удалось заработать сейчас, то завтра тебя обгонят другие, и ты со своими деньгами потеряешь все, чего добился. Обрати внимание, уже начался крутой передел собственности и власти. На первом этапе разграбления государственных богатств многое удалось захватить мелким, но очень подвижным хищникам. У них был большой аппетит, но оказалось мало сил, чтобы удержать крупную добычу. Сегодня более сильные забирают её у слабых. Это процесс естественный и неизбежный. Крупные банки пожирают мелкие. Большие деньги стараются стать ещё большими. В сфере наркобизнеса идет внутренняя борьба за монополизацию рынка. Система, по моим наблюдениям, начинает в чем-то уступать другим. Это может плохо кончиться…
Не прерывая разговора, Богданов яростно работал веником. Периодически он опускал его и поддавал жару, плеская на камни новые порции кипятка. В какой-то момент Грибов не выдержал экзекуции.
— Хватит! — Закричал он во весь голос. — С меня шкура сойдет чулком! Хватит!
Богданов опустил веник.
— Это вас, уважаемый, не парок, а мои оценки достали. Разве не так?
Грибов сел на полке. Потер ладонями грудь, сгоняя с кожи катышки жира. Вздохнул глубоко.
— Если честно, я давно чувствую проблемы, о которых ты только что говорил. Но…
— «Но» я предлагаю тебе устранить при моем участии. Принимаешь условия?
— Надо подумать.
— Надо, но на решение я не даю времени.
— Мне поднять руки и сдаться? Так что ли?
— Капитуляция от тебя не требуется. Наше сотрудничество будет равноправным. Ты и я. И ещё твой брат…
— О нем ты тоже знаешь?
— Грибов! Я готовился к встрече с серьезным человеком…
— Уже понял. Позвольте теперь мне отстегать тебя?
— С удовольствием, если это станет знаком принятия предложения о партнерстве.
— Считай, что так.
Пока Грибов брал новый веник из шайки, Богданов лег на полок.
— Да, скажу сразу: реорганизация потребует проститься с некоторыми из тех, к кому ты привык. Сделать это будет непросто — все же речь идет о партнерах по бизнесу. Я это понимаю, но все равно настаиваю на хирургических мерах… Лишние звенья надо отрезать. С мясом.
— Что значит «лишние звенья»?
— У Системы раздуто высшее руководство.
— Оно сложилось в таком составе по простой причине. Эти люди финансировали первоначальные операции.
— Не спорю, но теперь они не нужны.
— Кто конкретно?
Задавая вопрос, Грибов ко всему надеялся, что ответ позволит проверить насколько точно Богданов осведомлен об «узком круге».
— Хорошо. Начну с Марусича…
— Марусича я не отдам. Это мой старый друг и надежный партнер.
— Ладно, оставим. Что скажешь о Чепурном?
— Чепурного не отдаст брат.
— Родство или что-то другое?
— Жек воевал на Афгане. Чепурной был у него комбатом. Короче, боевое братство плюс нынешний бизнес. Чепурной внес в него свою долю.
Богданов понимающе мотнул головой.
— Ничего не попишешь. Боевое братство — святое дело. Что скажешь о Проклове?
Грибов задумался.
— Ты думай, но веником работай, — дал совет Богданов, — нельзя же человека морозить…
— О Проклове я подумаю.
— Как это понять?
— У меня есть право посоветоваться с Жеком?
— Да, конечно.
— Спасибо.
Грибов яростно заработал веником, будто хотел отыграться на спине полковника за все, что ему пришлось услышать и пережить в последние два дня. Но Богданов, судя по всему, истязание воспринимал как истинное удовольствие, которое можно получить только в натуральной русской баньке с жарким паром внутри, когда тебя от всей души охаживают по спине стегучим веником. Он только постанывал, вкушая необъяснимый кайф, который со стороны не понять и не оценить.
На нижнем ярусе труб разместились несколько парней с сигаретами в зубах. Они сосредоточенно резались в карты на деньги. Комок мятых синих сторублевок лежал между ними на листке фанеры, образуя банчок.
Когда Алексей приблизился, картежники, не откладывая карт, настороженно посмотрели на него.
Лупоглазый брюнет с черным пушком на щеках шлепнул по фанерке бубновым тузом.
— Вы брат Ника?
Алексей не сразу понял, что Ник — это Николай. Но ответа от него и не ждали. Видимо ребята вычислили его ещё на подходе.
Гитарист на какое-то время перестал щипать струны.
Алексей оглядел ребят пристально и неожиданно понял — перед ним сидели волчата. Еще пушистые, серенькие, мало чем напоминавшие заматерелых оголодавших хищников, но на деле они уже были зубатыми и опасными. Они уже сбились в стаю и с наступлением темноты улица для них становилась местом охоты. Они уже не знали жалости к своим жертвам, не испытывали уважения к старости и боялись лишь одного — открытой силы, которая могла устоять перед их коллективным напором, отбить, отразить его. Их язык все больше отдалялся от человеческого и им удавалось объясняться между собой фразами вроде: «бляхуетвоюжидпошелты»… И самое удивительное, всякий раз, повторяя одно и тоже, они понимали о чем говорят, улавливали в сказанном смысл, который оставлялся недоступным для посторонних.
Волчата смотрели на Алексея настороженно, зло, но сидели тихо. С одной стороны они знали — подошел брат погибшего Николая. С другой видели на Алексее камуфляж и догадывались — он не с чужого плеча и надет не для понта. Суя по выправке мужика, было заметно — такого лучше не задирать. Он бьет, потом выясняет надо было ударить или не надо.
— Можно присесть?
— Ну.
Лупоглазый брюнет охотно дал согласие и подвинулся, освобождая место.
— Ты хорошо знал Ника?
Алексею не хотелось упрощать привычное имя — Колька, но он это сделал, чтобы в разговоре не возникло отчуждения.
— Ну.
— С кем он катал колеса?
Лупоглазый сперва подумал — надо ли отвечать на такой вопрос или лучше уклониться от ответа. Но подумал, что брату Ника можно сказать.
— Вон козел сидит.
Алексей посмотрел туда, куда ему указали. В стороне от группы, опустив голову на грудь, на бревне сидел белобрысый парень. Сидел и глупо улыбался.
— Как его зовут?
— Лапик.
Алексей встал, прошел к бревну, сел и подвинулся к Лапику. Тот и ухом не повел. Ему было тепло: снаружи пригревало солнышко, изнутри грела дурь, и он балдел, погруженный в теплую атмосферу нирваны.
— Хай.
Дурацкий американизм, созвучный украинскому «нехай» — пускай, не воспринимался Алексеем как нечто достойное для обращения к человеку. Но, имея дело с любителем балдежа, на чужом поле приходилось играть по его правилам.
Лапик шевельнул глазом, но с места не сдвинулся. Его качала приятная волна расслабухи.
Алексей легонько подтолкнула Лапика плечом. Так, чтобы его чуть потревожить, но не свалить с бревна.
— Кайфуешь?
Лапик умиротворенно прикрыл глаза, но вопрос понял.
— Плыву.
— Помочь не можешь? — И, не ожидая ответа, изложил просьбу. — Дурь нужна…
— Ты не мент?
Такой дурацкий вопрос незнакомому человеку мог задать только обалдевший в конец шмаровой ширакеш — обжирающийся наркотой малолетка.
— Не мент, будь спокоен.
Красные осоловелые глаза ещё раз осмотрели Алексея.
— Говорят, ты с Ником корешился. Где он брал заправку?
— У Козлика. Ты его знаешь?
— Ладно, гуляй. — Алексей хлопнул Лапика по плечу и отошел. Кто такой Козлик он хорошо знал.
Вечернее освещение делало центральную магистраль столицы нарядной и привлекательной.
Машина двигалась медленно, и Богданов тренированным взглядом человека, привыкшего подмечать мелочи, легко различал признаки непоколебимости системы торговли живым товаром. В одиночку и парами с видом праздно гуляющих и глазеющих горожанок по тротуарам фланировали проститутки.
Модные дорогие платья, вызывающе короткие юбки, открывавшие ноги от места вырастания их из корпуса до пяток; груди всех размеров и форм, но одинаково оттопыренные и вздернутые к ключицам хитрыми галантерейными устройствами; многообещающе двигавшиеся бедра: плавный качок справа-налево и тут же вперед и назад, затем то же самое, но в обратном направлении — слева-направо, назад и вперед — все это стояло в том же ряду свободного предпринимательства, что и реклама «Макдональдса», «Пепси-колы», жвачки «Сперминт», которую остряки успели перекрестить в «сперму».
С улыбкой Богданов вспомнил операцию, которую в центре города провела милиция с целью очистки его от уличных проституток. Возглавил действо сам начальник управления генерал-лейтенант Анатолий Петрович Волков, инициативный, уверенный в способности его ведомства решать любые социальные задачи силовыми методами.
Проституток, заполнивших «рабочую зону» своими телами, отлавливали как рыбу, загружали в машины и везли в специально приготовленный спортивный зал. Там встречи с «контингентом» сферы сексуальных услуг уже с нетерпением ждал энергичный Волков.
Готовясь к операции, генерал собрал руководство служб для совета. Рассказав о своей идее и не услышав возражений (где вы видели дурака, который в подобной ситуации будет возражать начальнику, даже если тот готовит всероссийскую глупость?), Волков задал всего один вопрос:
— Как мне лучше обращаться к этой публике?
Спросил и посмотрел на Богданова.
И в самом деле, проблема имелась. Сказать «дамы», адресуясь к сборищу жриц платной любви, задержанных в местах отхожего промысла, генералу казалось неуместным. Дамами он привык именовать женщин другого сорта — бесплатных и оприходованных в мужскую собственность печатями ЗАГСов. Назвать «гражданками» — слишком казенно. Все же генерал не рядовой мент, которому подобное обращение к населению предписано положением о службе. Короче, если не так и не сяк, то как?
Богданов, не отводя взгляда и пряча ехидную улыбку, задумчиво посоветовал:
— Я бы лично сказал: «Бледи и джентльмены».
Громкий выдох заменил взрыв хохота: смеяться до того, как засмеялся высший по чину начальник, у людей в погонах — признак дурного тона. Потому, когда справиться со смехом трудно, его маскируют любым подобающим способом: кашляют, громко вздыхают.
— Все шутишь?
Волков не был беспросветно тупым человеком и обладал достаточно развитым чувством юмора. Он любил анекдоты, умел их рассказывать, но при всей широте натуры не переносил, когда юмор касался его самого. Подначки больно задевали обостренное самолюбие и вызывали начальственное неудовольствие. Потому первое, что постарался выяснить Волков — подковырка имеет личный характер или универсальна по назначению.
— Нет, почему? — Уж что-что, а оправдываться Богданов умел. — Лично я бы так и обратился. Пресса прекрасно поймет…
— Возможно. — Волков покачал головой. — Но мы ещё над этим подумаем.
Тем не менее большой всемосковский сбор бледи из центра и джентльменов из милиции без курьезов не обошелся.
Волков вошел в зал, битком набитый веселыми дамами, с видом работодателя, который вправе решать какой частью тела, где и в каких условиях должен зарабатывать деньги персонал сферы постельных услуг, ему принадлежавшей.
Его появление аудитория встретила громкими возгласами одобрения и жидкими аплодисментами.
Женщины генерала узнали — он нередко возникал на экранах телевидения, когда нужно было попугать мир криминала очередными угрозами и обещаниями призвать распоясавшихся преступников к ответу. Однако появление такой высокой фигуры здесь никого не испугало. Кем бы ни были дамы улицы, права оставаться избирателями их никто не лишал.
Волков на предгрозовое бурчание «спецконтингента» внимания не обратил. Бодро выйдя вперед, он начал речь:
— Я хочу…
— Если хочешь, я дам!
Молодой женский голос прозвучал громко, с вызывающим озорством. Ну в чем мог обвинить лихой милицейский начальник даму или девицу, которая с таким пониманием восприняла его слова «Я хочу»? Волков покраснел от ярости.
— Предупреждаю вас… объявляю вам… мы пресечем эту самую наглую самую циничную форму проституции, выражающуюся в открытом приставании к гражданам…
Первый удар сбил генералу дыхание, выбил из памяти слова, которые должны были прозвучать по-государственному весомо и потому предназначались для внесения в историю борьбы милиции за сохранение общественной морали.
С места вскочила бабенка, явно не очень трезвая, с растрепанными волосами и все теми же гражданскими избирательными правами.
— А если мы не будем приставать?! Тогда можно?
Но Волкова уже не смогли смутить выкрики несознательных гражданок. Речь свою он продумал заранее, а сейчас, испытав сопротивление, вспомнил что собирался сказать и отступать не был намерен.
— Эта форма, установившаяся здесь и получившая массовое распространение, вызывает совершенно справедливое неудовольствие населения в том числе прессы. И мы эту форму пресечем, находясь в рамках закона и наших возможностей. Команда милиции уже дана…
— И ты нас собрал здесь, чтобы объявить такое?!
В середине зала с места вскочила худая, всклокоченная девица с прической типа «взрыв на макаронной фабрике», с синяком под глазом и находившаяся в немалом градусе подпития. Жестом трибуна, грозившего Карфагену разрушением, она вскинула руку вверх.
— Зачем нас похватали? Какое имеешь право? У меня есть собственность на орудие труда… — Девица приложением руки к нужному месту показала, что она имела в виду. — Может быть конфискуешь?
Волков не собирался сдаваться.
— Я не буду вступать с вами в дискуссии на тему морали. Не мое дело выяснять хорошо это или плохо — проституция…
Зал зашелся в дружных криках и визге. Некоторые голоса звучали сильнее других.
— Ой, ой, смотри, какой моралист!
— Дядя генерал, хочешь попробовать? Я могу на столе. Чтобы ты сравнил со своей женой. И совершенно бесплатно…
— Благотворительно!
Милиционеры, стоявшие вдоль стен и приглядывавшие за порядком в зале, прятали улыбки. Волкова это задело. Чего он хотел услышать и увидеть, собрав в одном зале столько тружениц нижнего этажа, предположить трудно. Но проповедник из него явно не получался.
— У меня хватит сил это пресечь!
— Ой, ой! Нам теперь и развлекаться станет нельзя?
— Вы не развлекаетесь. Вы здесь зарабатываете. А мы вам теперь этого не позволим…
— Может лучше налог с нас брать? Мы заплатим.
— Дядя, а если соберем тебе на дачу? Баксами…
— Уже завтра вы поймете — это не шуточки. Мы будем защищать от вас улицы ежедневно, еженощно…
— За ноги держать станете, что ли? Ментов не хватит!
Волков не успел среагировать на реплику, как вскочила солидная дама и густым пивным басом выкрикнула:
— Значит, не дашь зарабатывать? Право на труд отменяешь? Тогда я тебе двух своих детей прямо сегодня вечером к дому подброшу. Ты генерал — прокормишь. А я перестану трудиться…
И вот теперь, вспоминая происшествие, доставившее немало удовольствий столичным любителям лицезрения начальственной блажи, Богданов видел торжество сексуальной демократии в действии. И думал, что точно так же победит и демократия кайфа в варианте, который ещё будет предложен столице…
Алексей и остановился рядом.
— Привет, Козлик.
Алексей мог бы назвать его и Рудиком, поскольку они знали друг друга не первый год.
В принципе Рудик Кубасов — гнусь подзаборная. Говорит, словно ему еловую шишку в рот засундулили. И мычит после каждого слова: э-э-э. В самый раз идти диктором на телевидение. Там у них мекающие, гыркающие и мычащие — нарасхват. Вот только что благообразностью портрета не вышел.
Морда лица у Рудика плоская, будто скалкой её раскатали. Лоб узкий, нос кривой, сдвинут на бок. Было дело по пьяной лавочке. Врезали Рудику слева, а справа, чтобы попорченное исправить, не догадались.
Рудик бреется редко и потому зарастает клочковатой щетиной — одна волосина длиннее, другая — короче; одна — рыжая, вторая — серая, третья вообще черная и вьется штопором. Оттого и кличка — Козлик.
Поскольку Рудик всегда при делах, которые с законами не в ладу, он в любую минуту ждет, что его прихватит милиция и готов к этому каждый миг.
— Привет, Козлик!
Козлик сжался, лицо преобразилось и стало похожим на мордочку сиамского кота — испуганную и хищную одновременно.
— Я чист, командир. За что?
За что? — это обычный вопрос, который первым слышит милиционер, даже если он взял преступника с поличным. Затем следует обязательное оправдание: «Падла буду, не виноват». Первые два слова божбы могут быть и послабее и покруче в зависимости от обстоятельств задержания и личности задержанного. Вторые чаще всего постоянны.
Тем не менее Алексей понял свой промах — он вышел из дому, не сняв формы охранника, которая делала его в чем-то похожим на омоновца. В другой раз надо менять одежду.
— Ты знаешь, Козлик, я не мент. Рассчитываю на мирный разговор.
— Расколоть меня собрался? Для кого стараешься?
— Пока для себя.
— Не выйдет. Рудольф не из тех, кто закладывает.
— Твое дело. — Алексей твердо взял Козлика за левую руку чуть ниже локтя и слегка повернул, скручивая. — Тебе хуже. Я не мент и могу разделать тебя под отбивную. А ты долго будешь жалеть, что сразу не согласился на мирный разговор.
Главное в таких обстоятельствах с ходу показать собеседнику серьезность намерений и крутость возможностей. Это достаточно хорошо убеждает упрямцев.
Алексей выставил вперед левую ногу, наступил на носок кроссовки Козлика и перенес на неё всю тяжесть тела.
— Вот ты и препровождай, пока жив. Слыхал, намедни четырех ваших ментов срезали? Дождались…
— Осведомлен. — Крячкин снова икнул и ладонью вытер губы. — Такое не простим, не забудем… Поймаем — увидят.
— И что? Под суд? Пятнадцать лет строгого режима?
— Лично я поймаю — убью. — Было видно — Крячкина задело, и он сам впервые преступил в мыслях через ту черту красных флажков, которыми для него обложили границу, разделявшую дозволенное и запретное. — Кто убил мента — тому жить нельзя…
— А нас, быдло, значится, можно мочить без возмездия?
— Сажают их, — неуверенно возразил Крячкин.
— Не на кол же, хотя надо бы…
Голос Алексея прозвучал мрачно с той твердостью, как звучал в день, когда была произнесена фраза: «Теперь, абрек, тебе новые зубы потребуются».
* * *
Банька, которую Богданов обещал Грибову, оказалась настоящей русской каменкой. Рубленая избушка, почерневшая от времени, стояла на берегу Проньки. Низкий потолок. Очаг с вмазанным в него казаном. Раскаленные камни в очаге. Кипяток в котле. Холодная вода в сорокаведёрной бочке. Деревянный полок вдоль глухой стены. Распаренные веники в шайке с горячей водой…Они разделись на улице, сложили одежду на лавку возле двери.
— Готов? — Богданов хлопнул Грибова по мягкой влажной спине. — Тогда с богом.
Они вошли в баньку и Богданов плотно прикрыл дверь.
— Начнем помалу. — Богданов взял деревянный ковшик, зачерпнул из казана воды и плеснул на раскаленные камни. Облако пара поднялось вверх, заполняя пространство баньки. Второй, третий ковшик и помещение затянула сизая мгла, влажная и жаркая.
— Для начала неплохо, — сказал Богданов. — Будем подбавлять парок мало-помалу. Пусть откроются поры.
Он что-то плеснул на камни, и воздух наполнился острым ароматом, который Грибов не сразу сумел узнать.
— Что это?
— Эвкалиптовое масло. Для естественной ингаляции. Или у тебя аллергия? Тогда прости…
— Нет, все нормально.
Грибов уже ощутил как тело наполняет блаженная расслабленность. Он сел на полок.
— Ложись, ложись, я тебя слегка похлещу. — Богданов вынул из шайки веник и взмахнул им в воздухе. Грибов ощутил обжигающее дыхание пара, приятно опалившее спину. Он покряхтел и улегся на живот, растянувшись во весь рост на широком полке.
Богданов взмахнул веником и для начала совсем легонько, ласкающе прошелся прутьями по потному телу.
— Держись, Владимир Семенович, сейчас начну. В бане я как есть беспощадный.
— Не запорешь?
— Зачем? Я пригласил тебя сюда, чтобы предложить сотрудничество и вдруг такое… Как ты на такое смотришь?
— Предлагаешь роль осведомителя?
— Господи, придет же такая блажь человеку в голову! Тебя в любое время и совсем недорого продадут другие. Я хотел бы сам войти в Систему…
Богданов сказал это так просто и буднично, что Грибов не сразу понял, как воспринять его предложение. Он хотел переспросить, но Богданов жестом остановил его.
— Все вопросы потом. Сейчас я изложу собственное видение проблемы…
Грибов поджал губы и кивнул, соглашаясь.
— Обрати внимание: я предельно откровенен. Спросишь почему? Повторю ещё раз: все продумано до мелочей. Систему я прихлопну. Еще до того, как мы оба вернемся в Москву.
— За чем же встало дело? — Грибов чувствовал в словах Богданова нотки наигранности. И в самом деле, если он способен прихлопнуть Систему, зачем об этом рассказывать? Обычно делается иначе: неожиданный удар, потом уже дружеская беседа в форме допроса под протокол. — Если все так просто, к чему столько сложностей — приглашение, уха, банька?
— Вот! — Богданов оживился, довольный догадкой собеседника. — В этом все и заключено. Мне нужна инфраструктура Системы. Хотя в таком виде, в каком она сейчас находится, все это требует обновления.
— Что тебе в ней не нравится?
— Примитивизм, кустарщина. Серьезный долгосрочный бизнес на таком уровне сегодня вести нельзя.
— Какие условия?
— Первое — я вхожу в руководство синдиката. Второе, Система подвергается коренной реорганизации. Третье… Причем, это не условие, а следствие. О нем я уже упомянул: в случае отказа принять мои условия, мы — я имею в виду свою службу — ликвидируем Систему.
— Круто.
Грибов помрачнел, насупил брови. Он видел холодные спокойные глаза Богданова и понял — полковник не шутит. Он хорошо продумал свое предложение, у него в руках материалы, которые позволяют привести в исполнение угрозу быстро и решительно. И то, что его, именно его, а не кого-нибудь другого Богданов пригласил его к себе в Ширяево, свидетельствовало о серьезности намерений.
— Такие вещи, Владимир Семенович, только круто и делаются. Государство должно бороться с преступностью решительно и последовательно. Или ты считаешь иначе?
Грибов не нашелся что ответить. Цинизм, с которым Богданов говорил о том, что должно делать государство и что собирается делать он сам, потрясал своей откровенностью.
О полковнике Грибов имел достаточно точное представление. Служба безопасности Системы собирала и систематизировала любые сведения о тех, кто противостоял ей, возглавляя борьбу с наркобизнесом на уровне государства и регионов. Судя по имевшимся материалам, Богданов был человеком сухим и ничем, кроме службы, не увлекался. Подчиненные высоко ценили способности строгого шефа и побаивались его чрезмерной требовательности. Самые точные сообщения подтверждали, что Богданов не берет подношений — кремень мужик. И вот такое предложение…
В том, что это не прикол, не розыгрыш и не подстава Грибов не сомневался.
— Андрей Васильевич, это все так неожиданно…
— Время такое, Грибов. Обстановка меняется мгновенно. Ее надо тут же оценивать и принимать решения.
— Почему ты решил сделать это предложение мне, а не кому — либо другому из членов руководства?
— Не заставляй меня говорить комплименты. Ты и сами знаешь, что все остальные твои соратники не способны жить в ногу со временем. Они довольствуются достигнутым, им хватает того, что у них уже есть сейчас. Они торопятся коллекционировать ощущения. Тепломорские круизы, отдых в Испании, на Кипре, сафари в Африке, все это хорошо, но этого крайне мало. Для того, чтобы быть уверенным в будущем, надо упорно работать. Твердое положение в бизнесе обеспечивает только постоянно растущий капитал. Если удовлетворяться тем, что удалось заработать сейчас, то завтра тебя обгонят другие, и ты со своими деньгами потеряешь все, чего добился. Обрати внимание, уже начался крутой передел собственности и власти. На первом этапе разграбления государственных богатств многое удалось захватить мелким, но очень подвижным хищникам. У них был большой аппетит, но оказалось мало сил, чтобы удержать крупную добычу. Сегодня более сильные забирают её у слабых. Это процесс естественный и неизбежный. Крупные банки пожирают мелкие. Большие деньги стараются стать ещё большими. В сфере наркобизнеса идет внутренняя борьба за монополизацию рынка. Система, по моим наблюдениям, начинает в чем-то уступать другим. Это может плохо кончиться…
Не прерывая разговора, Богданов яростно работал веником. Периодически он опускал его и поддавал жару, плеская на камни новые порции кипятка. В какой-то момент Грибов не выдержал экзекуции.
— Хватит! — Закричал он во весь голос. — С меня шкура сойдет чулком! Хватит!
Богданов опустил веник.
— Это вас, уважаемый, не парок, а мои оценки достали. Разве не так?
Грибов сел на полке. Потер ладонями грудь, сгоняя с кожи катышки жира. Вздохнул глубоко.
— Если честно, я давно чувствую проблемы, о которых ты только что говорил. Но…
— «Но» я предлагаю тебе устранить при моем участии. Принимаешь условия?
— Надо подумать.
— Надо, но на решение я не даю времени.
— Мне поднять руки и сдаться? Так что ли?
— Капитуляция от тебя не требуется. Наше сотрудничество будет равноправным. Ты и я. И ещё твой брат…
— О нем ты тоже знаешь?
— Грибов! Я готовился к встрече с серьезным человеком…
— Уже понял. Позвольте теперь мне отстегать тебя?
— С удовольствием, если это станет знаком принятия предложения о партнерстве.
— Считай, что так.
Пока Грибов брал новый веник из шайки, Богданов лег на полок.
— Да, скажу сразу: реорганизация потребует проститься с некоторыми из тех, к кому ты привык. Сделать это будет непросто — все же речь идет о партнерах по бизнесу. Я это понимаю, но все равно настаиваю на хирургических мерах… Лишние звенья надо отрезать. С мясом.
— Что значит «лишние звенья»?
— У Системы раздуто высшее руководство.
— Оно сложилось в таком составе по простой причине. Эти люди финансировали первоначальные операции.
— Не спорю, но теперь они не нужны.
— Кто конкретно?
Задавая вопрос, Грибов ко всему надеялся, что ответ позволит проверить насколько точно Богданов осведомлен об «узком круге».
— Хорошо. Начну с Марусича…
— Марусича я не отдам. Это мой старый друг и надежный партнер.
— Ладно, оставим. Что скажешь о Чепурном?
— Чепурного не отдаст брат.
— Родство или что-то другое?
— Жек воевал на Афгане. Чепурной был у него комбатом. Короче, боевое братство плюс нынешний бизнес. Чепурной внес в него свою долю.
Богданов понимающе мотнул головой.
— Ничего не попишешь. Боевое братство — святое дело. Что скажешь о Проклове?
Грибов задумался.
— Ты думай, но веником работай, — дал совет Богданов, — нельзя же человека морозить…
— О Проклове я подумаю.
— Как это понять?
— У меня есть право посоветоваться с Жеком?
— Да, конечно.
— Спасибо.
Грибов яростно заработал веником, будто хотел отыграться на спине полковника за все, что ему пришлось услышать и пережить в последние два дня. Но Богданов, судя по всему, истязание воспринимал как истинное удовольствие, которое можно получить только в натуральной русской баньке с жарким паром внутри, когда тебя от всей души охаживают по спине стегучим веником. Он только постанывал, вкушая необъяснимый кайф, который со стороны не понять и не оценить.
* * *
В дальнем углу дворовой площадки у большого мусорного контейнера, на металлических трубах, приготовленных для ремонта отопительной магистрали, кружком сидели человек пять ребят в возрасте от пятнадцати до семнадцати. Один из них — в очках с черными стеклами и надвинутой на глаза шапочке с надписью «Chiсago» — лениво перебирал струны старенькой гитары и что-то пел. Что именно — Алексей понять не мог: слова сливались в гнусавое бормотание и выделить из них нечто, имевшее смысл, не удавалось. Все вчерашние уроки Крячкина о признаках деления молодежи на стаи можно было забыть, поскольку угадать к какому клану относилась часть поколения, сидевшая на трубах, Алексею не представлялось возможным.На нижнем ярусе труб разместились несколько парней с сигаретами в зубах. Они сосредоточенно резались в карты на деньги. Комок мятых синих сторублевок лежал между ними на листке фанеры, образуя банчок.
Когда Алексей приблизился, картежники, не откладывая карт, настороженно посмотрели на него.
Лупоглазый брюнет с черным пушком на щеках шлепнул по фанерке бубновым тузом.
— Вы брат Ника?
Алексей не сразу понял, что Ник — это Николай. Но ответа от него и не ждали. Видимо ребята вычислили его ещё на подходе.
Гитарист на какое-то время перестал щипать струны.
Алексей оглядел ребят пристально и неожиданно понял — перед ним сидели волчата. Еще пушистые, серенькие, мало чем напоминавшие заматерелых оголодавших хищников, но на деле они уже были зубатыми и опасными. Они уже сбились в стаю и с наступлением темноты улица для них становилась местом охоты. Они уже не знали жалости к своим жертвам, не испытывали уважения к старости и боялись лишь одного — открытой силы, которая могла устоять перед их коллективным напором, отбить, отразить его. Их язык все больше отдалялся от человеческого и им удавалось объясняться между собой фразами вроде: «бляхуетвоюжидпошелты»… И самое удивительное, всякий раз, повторяя одно и тоже, они понимали о чем говорят, улавливали в сказанном смысл, который оставлялся недоступным для посторонних.
Волчата смотрели на Алексея настороженно, зло, но сидели тихо. С одной стороны они знали — подошел брат погибшего Николая. С другой видели на Алексее камуфляж и догадывались — он не с чужого плеча и надет не для понта. Суя по выправке мужика, было заметно — такого лучше не задирать. Он бьет, потом выясняет надо было ударить или не надо.
— Можно присесть?
— Ну.
Лупоглазый брюнет охотно дал согласие и подвинулся, освобождая место.
— Ты хорошо знал Ника?
Алексею не хотелось упрощать привычное имя — Колька, но он это сделал, чтобы в разговоре не возникло отчуждения.
— Ну.
— С кем он катал колеса?
Лупоглазый сперва подумал — надо ли отвечать на такой вопрос или лучше уклониться от ответа. Но подумал, что брату Ника можно сказать.
— Вон козел сидит.
Алексей посмотрел туда, куда ему указали. В стороне от группы, опустив голову на грудь, на бревне сидел белобрысый парень. Сидел и глупо улыбался.
— Как его зовут?
— Лапик.
Алексей встал, прошел к бревну, сел и подвинулся к Лапику. Тот и ухом не повел. Ему было тепло: снаружи пригревало солнышко, изнутри грела дурь, и он балдел, погруженный в теплую атмосферу нирваны.
— Хай.
Дурацкий американизм, созвучный украинскому «нехай» — пускай, не воспринимался Алексеем как нечто достойное для обращения к человеку. Но, имея дело с любителем балдежа, на чужом поле приходилось играть по его правилам.
Лапик шевельнул глазом, но с места не сдвинулся. Его качала приятная волна расслабухи.
Алексей легонько подтолкнула Лапика плечом. Так, чтобы его чуть потревожить, но не свалить с бревна.
— Кайфуешь?
Лапик умиротворенно прикрыл глаза, но вопрос понял.
— Плыву.
— Помочь не можешь? — И, не ожидая ответа, изложил просьбу. — Дурь нужна…
— Ты не мент?
Такой дурацкий вопрос незнакомому человеку мог задать только обалдевший в конец шмаровой ширакеш — обжирающийся наркотой малолетка.
— Не мент, будь спокоен.
Красные осоловелые глаза ещё раз осмотрели Алексея.
— Говорят, ты с Ником корешился. Где он брал заправку?
— У Козлика. Ты его знаешь?
— Ладно, гуляй. — Алексей хлопнул Лапика по плечу и отошел. Кто такой Козлик он хорошо знал.
* * *
Всего два дня, которые Богданов провел в деревне, к собственному его удивлению, позволили отдохнуть от Москвы. Сейчас, проезжая по Тверской, он смотрел на город иными глазами, многое видел по — новому, обращал внимание на то, что ещё недавно казалось привычным и будничным.Вечернее освещение делало центральную магистраль столицы нарядной и привлекательной.
Машина двигалась медленно, и Богданов тренированным взглядом человека, привыкшего подмечать мелочи, легко различал признаки непоколебимости системы торговли живым товаром. В одиночку и парами с видом праздно гуляющих и глазеющих горожанок по тротуарам фланировали проститутки.
Модные дорогие платья, вызывающе короткие юбки, открывавшие ноги от места вырастания их из корпуса до пяток; груди всех размеров и форм, но одинаково оттопыренные и вздернутые к ключицам хитрыми галантерейными устройствами; многообещающе двигавшиеся бедра: плавный качок справа-налево и тут же вперед и назад, затем то же самое, но в обратном направлении — слева-направо, назад и вперед — все это стояло в том же ряду свободного предпринимательства, что и реклама «Макдональдса», «Пепси-колы», жвачки «Сперминт», которую остряки успели перекрестить в «сперму».
С улыбкой Богданов вспомнил операцию, которую в центре города провела милиция с целью очистки его от уличных проституток. Возглавил действо сам начальник управления генерал-лейтенант Анатолий Петрович Волков, инициативный, уверенный в способности его ведомства решать любые социальные задачи силовыми методами.
Проституток, заполнивших «рабочую зону» своими телами, отлавливали как рыбу, загружали в машины и везли в специально приготовленный спортивный зал. Там встречи с «контингентом» сферы сексуальных услуг уже с нетерпением ждал энергичный Волков.
Готовясь к операции, генерал собрал руководство служб для совета. Рассказав о своей идее и не услышав возражений (где вы видели дурака, который в подобной ситуации будет возражать начальнику, даже если тот готовит всероссийскую глупость?), Волков задал всего один вопрос:
— Как мне лучше обращаться к этой публике?
Спросил и посмотрел на Богданова.
И в самом деле, проблема имелась. Сказать «дамы», адресуясь к сборищу жриц платной любви, задержанных в местах отхожего промысла, генералу казалось неуместным. Дамами он привык именовать женщин другого сорта — бесплатных и оприходованных в мужскую собственность печатями ЗАГСов. Назвать «гражданками» — слишком казенно. Все же генерал не рядовой мент, которому подобное обращение к населению предписано положением о службе. Короче, если не так и не сяк, то как?
Богданов, не отводя взгляда и пряча ехидную улыбку, задумчиво посоветовал:
— Я бы лично сказал: «Бледи и джентльмены».
Громкий выдох заменил взрыв хохота: смеяться до того, как засмеялся высший по чину начальник, у людей в погонах — признак дурного тона. Потому, когда справиться со смехом трудно, его маскируют любым подобающим способом: кашляют, громко вздыхают.
— Все шутишь?
Волков не был беспросветно тупым человеком и обладал достаточно развитым чувством юмора. Он любил анекдоты, умел их рассказывать, но при всей широте натуры не переносил, когда юмор касался его самого. Подначки больно задевали обостренное самолюбие и вызывали начальственное неудовольствие. Потому первое, что постарался выяснить Волков — подковырка имеет личный характер или универсальна по назначению.
— Нет, почему? — Уж что-что, а оправдываться Богданов умел. — Лично я бы так и обратился. Пресса прекрасно поймет…
— Возможно. — Волков покачал головой. — Но мы ещё над этим подумаем.
Тем не менее большой всемосковский сбор бледи из центра и джентльменов из милиции без курьезов не обошелся.
Волков вошел в зал, битком набитый веселыми дамами, с видом работодателя, который вправе решать какой частью тела, где и в каких условиях должен зарабатывать деньги персонал сферы постельных услуг, ему принадлежавшей.
Его появление аудитория встретила громкими возгласами одобрения и жидкими аплодисментами.
Женщины генерала узнали — он нередко возникал на экранах телевидения, когда нужно было попугать мир криминала очередными угрозами и обещаниями призвать распоясавшихся преступников к ответу. Однако появление такой высокой фигуры здесь никого не испугало. Кем бы ни были дамы улицы, права оставаться избирателями их никто не лишал.
Волков на предгрозовое бурчание «спецконтингента» внимания не обратил. Бодро выйдя вперед, он начал речь:
— Я хочу…
— Если хочешь, я дам!
Молодой женский голос прозвучал громко, с вызывающим озорством. Ну в чем мог обвинить лихой милицейский начальник даму или девицу, которая с таким пониманием восприняла его слова «Я хочу»? Волков покраснел от ярости.
— Предупреждаю вас… объявляю вам… мы пресечем эту самую наглую самую циничную форму проституции, выражающуюся в открытом приставании к гражданам…
Первый удар сбил генералу дыхание, выбил из памяти слова, которые должны были прозвучать по-государственному весомо и потому предназначались для внесения в историю борьбы милиции за сохранение общественной морали.
С места вскочила бабенка, явно не очень трезвая, с растрепанными волосами и все теми же гражданскими избирательными правами.
— А если мы не будем приставать?! Тогда можно?
Но Волкова уже не смогли смутить выкрики несознательных гражданок. Речь свою он продумал заранее, а сейчас, испытав сопротивление, вспомнил что собирался сказать и отступать не был намерен.
— Эта форма, установившаяся здесь и получившая массовое распространение, вызывает совершенно справедливое неудовольствие населения в том числе прессы. И мы эту форму пресечем, находясь в рамках закона и наших возможностей. Команда милиции уже дана…
— И ты нас собрал здесь, чтобы объявить такое?!
В середине зала с места вскочила худая, всклокоченная девица с прической типа «взрыв на макаронной фабрике», с синяком под глазом и находившаяся в немалом градусе подпития. Жестом трибуна, грозившего Карфагену разрушением, она вскинула руку вверх.
— Зачем нас похватали? Какое имеешь право? У меня есть собственность на орудие труда… — Девица приложением руки к нужному месту показала, что она имела в виду. — Может быть конфискуешь?
Волков не собирался сдаваться.
— Я не буду вступать с вами в дискуссии на тему морали. Не мое дело выяснять хорошо это или плохо — проституция…
Зал зашелся в дружных криках и визге. Некоторые голоса звучали сильнее других.
— Ой, ой, смотри, какой моралист!
— Дядя генерал, хочешь попробовать? Я могу на столе. Чтобы ты сравнил со своей женой. И совершенно бесплатно…
— Благотворительно!
Милиционеры, стоявшие вдоль стен и приглядывавшие за порядком в зале, прятали улыбки. Волкова это задело. Чего он хотел услышать и увидеть, собрав в одном зале столько тружениц нижнего этажа, предположить трудно. Но проповедник из него явно не получался.
— У меня хватит сил это пресечь!
— Ой, ой! Нам теперь и развлекаться станет нельзя?
— Вы не развлекаетесь. Вы здесь зарабатываете. А мы вам теперь этого не позволим…
— Может лучше налог с нас брать? Мы заплатим.
— Дядя, а если соберем тебе на дачу? Баксами…
— Уже завтра вы поймете — это не шуточки. Мы будем защищать от вас улицы ежедневно, еженощно…
— За ноги держать станете, что ли? Ментов не хватит!
Волков не успел среагировать на реплику, как вскочила солидная дама и густым пивным басом выкрикнула:
— Значит, не дашь зарабатывать? Право на труд отменяешь? Тогда я тебе двух своих детей прямо сегодня вечером к дому подброшу. Ты генерал — прокормишь. А я перестану трудиться…
И вот теперь, вспоминая происшествие, доставившее немало удовольствий столичным любителям лицезрения начальственной блажи, Богданов видел торжество сексуальной демократии в действии. И думал, что точно так же победит и демократия кайфа в варианте, который ещё будет предложен столице…
* * *
Он стоял на углу двух улиц, прислонившись спиной к стене большого универмага. Серое лицо, копна волос, вылезавших на уши из под черной сетчатой кепочки с красной надписью «Red bull». В одной руке свернутая в трубку газета «Аргументы и факты», другая — в кармане брюк, едва когда-то встречавшихся с утюгом.Алексей и остановился рядом.
— Привет, Козлик.
Алексей мог бы назвать его и Рудиком, поскольку они знали друг друга не первый год.
В принципе Рудик Кубасов — гнусь подзаборная. Говорит, словно ему еловую шишку в рот засундулили. И мычит после каждого слова: э-э-э. В самый раз идти диктором на телевидение. Там у них мекающие, гыркающие и мычащие — нарасхват. Вот только что благообразностью портрета не вышел.
Морда лица у Рудика плоская, будто скалкой её раскатали. Лоб узкий, нос кривой, сдвинут на бок. Было дело по пьяной лавочке. Врезали Рудику слева, а справа, чтобы попорченное исправить, не догадались.
Рудик бреется редко и потому зарастает клочковатой щетиной — одна волосина длиннее, другая — короче; одна — рыжая, вторая — серая, третья вообще черная и вьется штопором. Оттого и кличка — Козлик.
Поскольку Рудик всегда при делах, которые с законами не в ладу, он в любую минуту ждет, что его прихватит милиция и готов к этому каждый миг.
— Привет, Козлик!
Козлик сжался, лицо преобразилось и стало похожим на мордочку сиамского кота — испуганную и хищную одновременно.
— Я чист, командир. За что?
За что? — это обычный вопрос, который первым слышит милиционер, даже если он взял преступника с поличным. Затем следует обязательное оправдание: «Падла буду, не виноват». Первые два слова божбы могут быть и послабее и покруче в зависимости от обстоятельств задержания и личности задержанного. Вторые чаще всего постоянны.
Тем не менее Алексей понял свой промах — он вышел из дому, не сняв формы охранника, которая делала его в чем-то похожим на омоновца. В другой раз надо менять одежду.
— Ты знаешь, Козлик, я не мент. Рассчитываю на мирный разговор.
— Расколоть меня собрался? Для кого стараешься?
— Пока для себя.
— Не выйдет. Рудольф не из тех, кто закладывает.
— Твое дело. — Алексей твердо взял Козлика за левую руку чуть ниже локтя и слегка повернул, скручивая. — Тебе хуже. Я не мент и могу разделать тебя под отбивную. А ты долго будешь жалеть, что сразу не согласился на мирный разговор.
Главное в таких обстоятельствах с ходу показать собеседнику серьезность намерений и крутость возможностей. Это достаточно хорошо убеждает упрямцев.
Алексей выставил вперед левую ногу, наступил на носок кроссовки Козлика и перенес на неё всю тяжесть тела.