Щупов Андрей. Тост за Палача

   Подобные вещи он давно уже проделывал чисто механически, не прибегая к глубинному зрению. Владеющему метателом не нужны ключи. Все было просто и привычно. Подчиняясь мысленному импульсу, засов вышел из паза, щелкнул наконечником об ограничитель. Вадим пропустил секретаршу вперед, торопливо зажег свет.
   — Я называю это своей берлогой. Осваивайся.
   — Всего однокомнатная? — она выглядела изумленной.
   — Ты ожидала, что я живу во дворце?
   — Честно говоря, да. С вашими-то способностями давно уже можно было бы жить в какой-нибудь Швейцарии.
   — Опять «выкаешь»?
   Она смущенно пожала плечиками.
   — Мне нужно привыкнуть.
   — Привыкай.
   — Но ведь я права. Ты действительно мог бы купаться в золоте и жить за границей.
   — Предпочитаю купаться в обычной воде, а жить в России. В общем, красавица, мой свои прелестные ручки и проходи на кухню.
   — На кухню?
   — Да, тут сразу за поворотом, не заблудишься…
   Когда, спустя пару минут, Аллочка села за стол и движением послушной ученицы продемонстрировала ему чистые ладони, он отечески погладил ее по голове.
   — Умница! Чай или кофе?
   — Лучше чай.
   — Тоже хорошо.
   — Почему?
   — Как тебе сказать… Кофе — напиток вредный, а кроме того — откровенно грубоватый. Ценитель кофе — в некотором смысле ценитель самогона. Ароматно, терпко и никаких нюансов. Вот чай оценить по достоинству значительно сложнее. Зато и пользы от него не в пример больше. Чего улыбаешься? Это я тебе, как врач, говорю.
   — Да какой ты врач! Ты маг и экстрасенс. Это куда значительнее.
   — Тем более. Значит, должна поверить на слово, что чай лучше и полезнее. Хотя кофе у вас почему-то популярнее.
   — У вас?
   Вадим уставился на нее честными глазами.
   — Я сказал «у вас»?
   — Именно так ты и выразился.
   — Видимо, оговорился.
   — А мне кажется, что нет.
   В воздухе повисло молчание. Слышно было, как нечто живое и сердитое толкается в чайнике, ударами изнутри подбрасывая крышку. Может быть, пар, а может, и нечто иное. Дымов, не вставая, развернулся на табурете, дотянулся до плиты и выключил газ. Тем и хороши российские кухоньки, что уютны и крохотны. Не сходя с места можно ужинать, рыться в холодильнике, мыть посуду и даже шлепать тапком настенных тараканов.
   — Знаешь, Вадим, я ведь давно тебя вычислила.
   — Да неужто?
   С самым серьезным видом Аллочка кивнула
   — Я не шучу. Ты не такой, как все. Самую малость, но не такой. И рекламу не смотришь, и фильмов наших не знаешь. То есть, ты, конечно, эрудированный человек, постоянно цитируешь какого-то Экклезиаста, Бергсона, Кирхгофа…
   — Наверное, Киркегора? Кирхгоф — не философ, а немецкий физик. Работал в Петербургской Академии Наук.
   — Вот видишь, а я и этого толком не знаю. И никто из моих сверстников не знает. У нас другое образование, понимаешь?
   — Вот и помоги мне. — Разливая чай, Вадим кротко улыбнулся. — Подскажи, где и какие ляпы я совершаю. Обещаю, что буду к твоим советам прислушиваться.
   Помешав ложечкой в кружке, Алла подняла голову. Глаза ее распахнулись во всю ширь, став похожими на пару женских зеркалец. В каждом из них Дымов с удивлением разглядел себя — сидящего на табурете, с кружкой парящего чая в руке.
   — Скажи честно, ты шпион?
   Он усмехнулся.
   — Знакомая фраза. Не помню, откуда.
   — Вот видишь. А люди твоего поколения смотрели этот фильм десятки раз.
   — Какой фильм?
   — «Адъютант его превосходительства».
   — Кажется, я тоже его видел. — Осторожно сказал Дымов. — Одну или две серии.
   — А ты целиком посмотри. Очень неплохой фильм. — Аллочка продолжала испытующе глядеть на него. — Если хочешь, можешь спросить у меня то же самое. В смысле, кто я такая. Но я-то не шпионка, и никто меня к тебе не подсылал. Честное слово!
   — Я знаю.
   Было видно, как она вспыхнула. Даже чуточку разозлилась.
   — Между прочим, некоторые товарищи действительно подкатывали с разными вопросами. Пару раз даже деньги предлагали.
   — Ну да?
   — А ты как думал! Спрашивали о твоих методиках, интересовались пациентами. И знаешь, что я им отвечала?
   — Знаю.
   Она сердито бросила ложечку на стол.
   — Послушай! Если ты умеешь читать чужие мысли, это не дает тебе право…
   Вадим мягко накрыл руку Аллочки ладонью.
   — Брэк, малыш! Я все понял. И в голову твою я не лезу, поверь мне. Просто о некоторых вещах несложно догадаться без всякой телепатии.
   Тревога в ее глазах мгновенно сменилась детским любопытством.
   — А ты, правда, умеешь угадывать чужие мысли?
   Вадим ласково погладил ее руку, ответил не сразу.
   — Видишь ли, Аллочка, чужих мыслей нет. Мысли — достояние целиком и полностью общественное. Кто-то и впрямь может их слышать. Извне, понимаешь? А кто-то нет. Так они и попадают в наши головы. Вот угадывать чужие намерения у меня действительно иногда получается. Но мысль и намерение — разные вещи.
   — Как это?
   — А вот так. Волк намеревается утащить теленка, но это не мысль, это зов голодного желудка. Шестнадцатилетний оболтус поедает взглядом красивую дамочку. Его желания также неверно отождествлять с мыслями, поскольку настоящие мысли — это нечто совершенно иное. Я бы сказал — качественно иное.
   — Кто вы? — вырвалось у девушки.
   — Я? — Вадим покосился за окно, рассеянно потер мочку уха. — Человек, Аллочка. Ко всему прочему еще и мужчина, если ты заметила.
   — Ты знаешь, о чем я спрашиваю… — она порывисто вздохнула. — Я ведь давно стала подмечать все эти странности. Даже тетрадку завела с записями.
   — Дневник, что ли?
   — Ну да, дневник наблюдения. Совсем как в школе. Только я следила не за погодой, а за тобой.
   — И к каким выводам ты пришла?
   — Я поняла, что ты умеешь то, чего не умеют другие. Мало того, что ты излечиваешь самые жуткие болезни, успокаиваешь психопатов, так ты и говоришь немного не так, и одеваешься странно. А еще я помню того колченогого пса. Ты даже не воспользовался гипсом. Как такое возможно?
   — Ну… Иногда бывает возможно.
   Она упрямо мотнула головой.
   — Ты не тот, за кого себя выдаешь.
   — Верно, не тот. Мы все себя за кого-нибудь выдаем. Разве за это можно винить?
   — А я не виню, я спрашиваю. — Аллочка прикусила губу.
   — Ну, раз спрашиваешь, придется ответить. — Вадим грустно улыбнулся. — Ты права, Аллочка, я действительно беглец. Смертельно больной человек, покинувший свой мир и угодивший по нечаянности к вам.
   — К нам?
   — Ну да. Если честно, то ТАМ я долго бы не прожил. Месяц-полтора от силы. Так что терять мне, в сущности, было нечего, вот и рванул. От друзей, соратников, подчиненных.
   — Но для чего?
   — Может, для того, чтобы не превращаться в обузу, а может, по иным причинам. Самое странное, что здесь все неожиданно прошло. Более того — я не только поправился, но приобрел нечто иное.
   — Иное?
   — Ну да. Например, способности, которые, как выяснилось, могут приносить людям пользу. Таким образом, я и превратился в лекаря. Без сертификатов, лицензий и вузовских дипломов.
   Ротик у Аллочки чуть приоткрылся, но она и не думала язвить. По лицу Вадима было не понять — шутит он или говорит всерьез, но как бы то ни было — сейчас девушка верила всему, что он говорил. Она не изображала сочувствие, она действительно его жалела, и, глядя на собеседницу, Дымов неожиданно ощутил, как нечто горячее начинает разгораться в груди, омывая сердце, жаркими огненными всполохами доставая ледяной сгусток мозга. Возможно, это следовало называть признательностью за то, что его готовы были выслушать, а может, он попросту изнемог от затянувшегося притворства. Даже Саше Изотову, коллеге и другу, он не говорил всей правды. Наперед знал, что в отношения вторгнется холодок недоверия. Чудесам, какие бы они ни были, верят только своим собственным, чужим же принято криво улыбаться… То есть так Вадим рассуждал еще совсем недавно, а сейчас до него вдруг дошло, что правду или, во всяком случае, часть таковой легко и просто может воспринять эта сидящая перед ним девочка. Каким-то образом его язык не стал для нее чужим, возможно, не станут чужими и мысли.
   — Вадим, а там, в твоем мире… Там было хорошо?
   Он покачал головой.
   — Там было плохо. Очень и очень плохо. Там было страшно и голодно, а люди умирали на улицах сотнями и тысячами. От пуль, эпидемий, от природных катаклизмов.
   — Скажи честно, это наше будущее? — вопрос дался Аллочке с явным трудом. Она даже затаила дыхание, ожидая ответа.
   — Я не знаю. Правда, не знаю.
   — Но вы… Ты не жалеешь, что пришел сюда?
   — Как я могу жалеть? У меня не было выбора. Здесь я живу уже седьмой год, а там я бы давно умер.
   Аллочка отреагировала чисто по-женски: схватив его ладонь, прижалась к ней щекой. Дымов потрясенно замер. К таким вещам он не был готов, и волна чужой нежности заставила его содрогнуться. Это было все равно что распахнуть настежь душу. Наверное, не следовало подставлять ей ладонь. В одну секунду он разглядел ее всю — от первой секунды рождения и до сегодняшнего вечера. Ее чувства вошли в него, как нож в масло, и на глаза сами собой навернулись непрошенные слезы.
   Она подняла голову.
   — Ты плачешь?!
   — Кажется, да. — Он попытался отвернуться.
   — Но почему?
   — Сам не пойму. Даже там это случалось всего раз или два.
   — Значит, ты наш. — Аллочка снова прижалась к его руке. На этот раз губами. — Я точно знаю: чужие плакать не умеют. Выходит, ты не чужой…

* * *

   Они лежали, легко уместившись на кровати-полуторке, цепко обвив друг друга руками и ногами. Аллочка целовала его грудь, шептала на ухо смешную чепуху. Вадим отвечал, не думая. Мозг в эти минуты ему был без надобности.
   — Когда ты дрался, ты был похож на Ричарда Гира.
   — Это еще кто такой?
   — Мой люимый американский артист.
   — Значит, теперь и я угодил в любимые?
   — Угодил, — она игриво лизнула его в губы. — А еще ты уникальный мужчина. Честно, честно!
   — В каком смысле — уникальный?
   — Видишь ли, в народе давно замечено: женщины принимают сначала ванну, потом мужчину. У последнего в лучшем случае — все наоборот, в худшем — ванна вовсе отсутствует. Знаковое отличие, правда? Мы хотим стать чистыми ДЛЯ вас, а вы спешите к чистоте ПОСЛЕ нас.
   — Но ведь я первым отправился в душ.
   — Потому я и назвала тебя уникальным. Ты не гонишься за деньгами, спишь на скрипучей кровати, питаешься кашей с сухарями и даже лечишь совершенно по-своему.
   — Честно говоря, не по-своему. Многое из моих методик заимствовано у Бори Воздвиженова.
   — Какого еще Бори?
   — Был такой замечательный врач.
   — Почему был? Он что, умер?
   — Хмм… Можно сказать и так. Но он и в самом деле был замечательным человеком. Чуть ли не в одиночку пытался спасти мир — воевал с таймерными болезнями, выводил грибные споры, пытался замедлить ураганное старение. — Вадим улыбнулся своим мыслям. — Кто знает, может, часть его души переселилась теперь в меня.
   Аллочка прижалась к нему крепче.
   — Я слышала, такое бывает. Индусы называют это реинкарнацией.
   Дымов кивнул.
   — Помню. Кажется, Толстой тоже ощущал в себе умершего Паскаля. А Цветаева — умершую за семь лет до ее рождения Марину Башкирцеву.
   — А ты? Кого ощущаешь в себе ты?
   — Сейчас я ощущаю в себе маленькую смышленую девочку, которая почему-то решила подружиться со стариком.
   — И вовсе не стариком! — Аллочка погладила его по лицу. — А если и стариком, то довольно бодрым для своих лет.
   — Что ж, и на том спасибо.
   — Лучше расскажи, где ты жил. Что это была за планета?
   — Ты не поверишь, но это была все та же Земля. И даже город был, по-моему, такой же. Разве что назывался не Екатеринбургом, а Воскресенском.
   — И континенты были такие же?
   — И континенты. Африка, Америка, Европа. Что-то уже скрылось под водой, часть территорий обезлюдела после ядерных катастроф.
   — Но вы ведь как-то жили?
   — Мы не жили, мы боролись. Каждый год и каждый день. Кто-то верил в лучшие времена, а кто-то просто спускал тормоза и торопился отгулять оставшееся по полной программе.
   Губы Аллочки скользнули по его лицу, приблизились к уху.
   — Пообещай, что не вернешься обратно. Что останешься здесь навсегда.
   — Обещаю, — Вадим закрыл глаза, сонно подумал, что, пожалуй, впервые за последние семь лет он засыпает абсолютно счастливым. Хотелось надеяться, что сны с этого момента у него изменятся, и вместо боевиков Пульхена, пылающих улиц Воскресенска, исхудавших детей придут иные картины — более красочные и менее страшные…
   Погрузившись в темную вязкую дрему, Вадим не видел, да и не мог видеть, как, осторожно поднявшись, Аллочка приблизилась к вороху сваленной в кресло одежды, порывшись, нашла рубаху Дымова. Включив маленький ночничок, девушка склонила голову, пальцами ищуще провела по ткани. Наткнувшись на разрез в районе живота, приглушенно ахнула. Края дыры были окаймлены багровой корочкой, ручеек подсохшей крови сползал вниз, заканчиваясь замысловатым вензелем. Все было понятно без слов. Руки у девушки задрожали, рубаха упала на пол.
   — Ну и пусть, — шепнула Аллочка. — Не все ли равно?
   Трепетно обняв себя за плечи, она медленно обернулась. Вадим спал, откинув голову на подушку, но не храпел, как это нередко случается в такой позе. Лицо его было спокойно, и только бицепс правой руки едва заметно подрагивал. На мгновение девушке почудилось, что над Дымовым мутно пульсирует некая дымчатая тень — словно облачко, зависшее над грудью великана. И даже не облачко, а купол медузы аурелии, которую и в самой прозрачной воде пловцы скорее угадывают, нежели видят. Слыша, как гулко бьется ее сердце, Аллочка торопливо шагнула к кровати и взмахнула рукой. Прямо сквозь дымчатое облако — словно отпугивала привязчивую муху.
   И, конечно же, ничего не почувствовала. Да и что, черт возьми, она должна была почувствовать? Надо было просто принять димедрол и не забивать голову нелепицами. После сегодняшних приключений людям, бывает, и не такое мерещится.
   Осторожно Алла забралась под одеяло, вытянувшись, прижалась к Вадиму. Не просыпаясь, он рефлекторно обнял ее. Выждав немного, девушка скользнула ладонью по мужскому телу и очень скоро обнаружила то, что искала. Короста свежего рубца — как раз напротив печени. Врачом она не была, однако санитарные курсы успела закочить. А потому знала, как именовать собственное открытие. Ранение из разряда проникающих, затронувшее жизненно важный орган. Тем не менее, вопреки всему Вадим остался жив, как оставались живыми все те, кто попадали к нему на прием. Правда, их не пытались убивать и не били ножом в печень, однако Аллочка и не собиралась ничего себе объяснять. Там в парке он, кажется, прижимал к животу руку — совсем недолго, но, видимо, этого хватило. Во всяком случае, на что способны его волшебные руки, она уже немного знала. А потому восприняла факт удивительной неуязвимости с положенным спокойствием.
   Опустив голову на грудь бессмертного Дымова, Аллочка судорожно вздохнула и вновь упрямо прошептала:
   — Ну и пусть! А я все равно буду здесь и с ним…

Глава 13

   — Вадим просил перед вами извиниться. К сожалению, он пока занят, но мне велено развлекать вас, а я человек исполнительный. — Саша Изотов церемонно раскланялся с оперативниками. — С Сергеем мы уже знакомы, а вот с капитаном…
   — Это Шматов, — представил Миронов напарника. — Зовут Потап, но легко откликается на Потапыча. Так что можно без фамильярностей. Ну, а это мсье Изотов. В простонародье говоря — Саша. По профессии — экстрасенс и психиатр, по призванию — бабник и балагур.
   — Зачем же так сразу, Серж?
   — Ничего, Потапыч человек свой, ему лучше знать правду.
   — Да разве это правда? По-моему, у меня есть другие замечательные качества.
   — Например?
   — Например, я люблю родину.
   — Нашел чем хвастать! Мы все ее, распроклятую, любим.
   — Еще я неплохой фотограф. Моя «Обнаженная под кустом бузины» заняла в прошлом году второе место на городском смотре.
   — Вот видишь, только второе.
   — Ничего себе! Ты знаешь, сколько фотографий присылают на конкурсы? Десятки и сотни тысяч!
   — Но ведь снова на обнаженке выехал.
   — Что ж тут зазорного? Обнаженная женщина — это не голый мужик.
   — То-то и оно! Голую красотку любой дурак сфотографирует, а ты попробуй потного грязного мужика снять — да так, чтобы потом смотреть было не противно.
   — А чем сейчас занят Дымов? — прервал разгорающуюся пикировку Шматов. — Мы ведь с ним вроде договаривались на сегодня.
   — Увы, Вадик у нас на расхват. Так что своим временем распоряжаться в сущности не может. Таков удел всех талантливых людей.
   — Себя к талантам, ты, видно, не причисляешь?
   — Если говорить о медицине, то, увы. Бездарен, аки, пес. Зато не завидую и не ревную. Уж в этом Вадим может на меня полагаться.
   — Разве завидуют только талантливые?
   — Еще бы. Они более, чем кто-либо, осознают насколько сильнее и интереснее та или иная личность. Талантливый Прокофьев терпеть не мог Рахманинова. Ученик подрос и стал отвечать учителю тем же. Склоняемый в веках Сальери тоже был отнюдь не бездарен, и именно поэтому, по мнению нынешних историков, ему крепко завидовал Моцарт.
   — Может, наоборот?
   — Как раз нет. Успех больше способствовал Сальери, вот Моцарт и дулся. Кстати, и финал говорит сам за себя. Свинью-то в итоге подложили Сальери, а не Моцарту. Считай, ославили и оскандалили на весь свет. Так что вся история с отравлением появилась на свет, во многом благодаря стараниям автора знаменитого «Реквиема». А уж Пушкин поставил окончательную точку, заставив всех нас поверить в то, чего не было.
   — Однако! — фыркнул Шматов. — Интересные факты можно узнать у психиатра. Слушай, Сергунь, может, нам взять Александра с собой? Сам говоришь: он тоже экстрасенс. Да еще вон какой эрудированный. По крайней мере будет не скучно.
   — Скучно, может, и не будет, — скромно возразил Изотов, — но, увы, я Вадиму не ровня.
   — Что, значит, не ровня?
   — Мы с ним в разных весовых категориях. Мое дело трепаться и выслушивать, а он сразу подноготную видит. И, честно говоря, лечить мог бы без всего этого антуража. — Изотов обвел рукой помещение. — Да чего там туман напускать! Без Дымова мы были бы заурядной клиникой, а теперь к нам просятся со всей страны. Последние два года и иностранцы начинают заявки присылать. Если бы не жесткие лимиты, давно бы перешли на западного клиента. Но мы патриоты и предпочтение отдаем соотечественникам.
   — Бедные, бедные иностранцы!
   — Да не особенно бедные. Во всяком случае, с них мы ломим тройные тарифы…
   Продолжая болтать, Изотов провел офицеров по выложенному белыми панелями коридорчику, задержавшись перед лестницей, указал направо:
   — Здесь у нас стационар на двести коек, а за той дверью музей. Небольшой, конечно, но довольно любопытный. Кстати, есть там и мои бессмертные фото.
   — Опять какое-нибудь «ню»?
   — Ну почему же. Снимал наших пациентов. До и после курса лечения.
   — А там что? — Миронов кивнул налево.
   — Там у нас столовая. А чуть дальше идут физиокабинеты, бассейн с душевыми кабинками, мастерские…
   — Мастерские? Что еще за мастерские? — удивился Потап.
   — Самые обыкновенные — со станками, кульманами и слесарными столами. Кто желает, может и поплотничать. Весь необходимый инструмент тоже имеется.
   — Так это для вас или для больных?
   — Разумеется, для больных. Такова одна из методик Дымова. Пациенты не должны валяться по палатам и слоняться без дела. Так что наши больные трудятся в поте лица.
   — Неужто добровольно?
   — Само собой! Еще и очередь устанавливать приходится. Тут ведь у нас и озон, и ионы, и с кислородом никаких проблем.
   — Хмм… Интересно было бы взглянуть на ваши мастерские.
   — Нет проблем, прошу. — Изотов приглашающе кивнул: — Одно из правил центра — никаких секретов от общественности. Во-первых, один черт, искомая общественность все пронюхает, а во-вторых, глупо возражать против тиражирования доброй практики.
   — Что ж, разумно.
   — Еще бы!..
   Они одолели пару лестничных пролетов и, миновав душевые секции, очутились в миниатюрном дендрарии.
   — Это наш мини-парк, оазис для страждущих. А вот там за стеклом залы с мастерскими.
   Они приблизились к просторным окнам, выходящим в соседнее помещение, и, глянув вниз, Миронов удивленно присвистнул. Вероятно, дендрарий намеренно расположили чуть выше мастерских. Отсюда, как с балкона, можно было созерцать всех работающих в зале. Размерами мастерские напоминали стандартную волейбольную площадку, только вместо игроков ее заполняли копошащиеся внизу люди.
   — Еще одна новация Дымова. — Изотов постучал костяшками пальцев по стеклу. — Как известно, глядеть на работающих людей куда полезнее, чем пялиться в экран телевизора. Чужой азарт заражает. Очень часто посетители дендрария, поглазев часок-другой на трудяг за стеклом, спускаются в зал и просят принять их в бригаду.
   — Хмм… Забавно. А это ничего, что мы тут торчим?
   Изотов пожал плечами.
   — По-моему, ничего запретного наши больные не делают. Кроме того, это полупрозрачное зеркало. Мы их видим, они нас нет. То есть, конечно, догадываются, что на них смотрят, но по большому счету им это до лампочки. Они увлечены, понимаете?
   — Но мы ведь все равно подглядываем. Как-то неудобно.
   — Мы не подглядываем, а наблюдаем. Это входит, между прочим, в обязанности врачей. Кроме того, во всех без исключения больницах практикуется обмен опытом. Все равно как на открытых уроках в школе. Вот и сюда приходят коллеги из других больниц, бывает, с ординатуры кого-нибудь присылают. Тем более, что посмотреть у нас действительно есть на что. Мы ведь в каком-то смысле новаторы, поскольку традиционной электротерапии, иглоукалыванию и хирургическим вмешательствам предпочитаем более продуктивные методики.
   — Например, трудотерапию. — Ухмыльнулся Шматов.
   — Совершенно верно. Зачастую этого бывает более чем достаточно, чтобы поставить клиента на ноги.
   — Почему же другие лечат иначе?
   — Увы, современная медицина остается все такой же консервативной. Чтобы изменить менталитет общества, нужны даже не десятилетия, а века. Скажем, ту же флюрографию, безусловно вредную и малоэффективную, во всем мире уже отменили. Крохотный мазок из мокроты — и все дела. А мы продолжаем рентгеном народ портить, от чего имеем, кстати, определенный процент онкозаболеваний. — Изотов поморщился. — Но ладно — мы, взрослые! На рентген ведь и младенцев посылают, а это опаснее вдвойне.
   — Ну, это ты явно загнул! Кто их на рентген-то пошлет?
   Саша Изотов снисходительно улыбнулся.
   — Милые мои, где вы живете, позвольте поинтересоваться? Знаете ли вы, к примеру, что такое детская дисплазия?
   — Чего, чего?
   — Проще говоря — послеродовой вывих тазобедренного сустава. Штука весьма неприятная, а посему требующая срочного выявления. Вот и кладут вашего младенца под рентгеновский аппарат. При этом ничем не прикрывают и самым безжалостным образом облучают то, что облучать крайне не рекомендуется. А потом доктора чешут в затылках и дивятся ранней импотенции и повальному бесплодию.
   — Вот тебе на! Зачем же тогда это продолжается?
   — Здрасьте! А куда девать аппаратуру, что делать со специалистами и десятками тысяч новообращенных кандидатов наук? Это их хлеб, и ничего другого делать они не умеют. Так что поверьте мне, изменить что-либо в медицине так же трудно, как реформировать армию.
   — Этак ты и по милиции пройдешься?
   — А что? Или скажешь, не заслуживаете?
   — Лучше объясни, что они там сколачивают? — Миронов ткнул пальцем в стекло. — Все гляжу и никак не могу понять.
   Изотов посмотрел в указанном направлении.
   — А-а, это… Кажется, пирамиду.
   — Что, что?
   — Пирамиду, — терпеливо повторил Изотов. — Разумеется, в уменьшенном масштабе.
   — Зачем?
   — Как это зачем? По-моему, о свойствах египетских пирамид наслышаны уже все. Чудо — оно и есть чудо. Без объяснений и комментариев. Я не о том, как их возводили, а о том, что претерпевают помещенные в пирамиды тела.
   — Помнится, тела туда помещали, предварительно убедившись в их полной безжизненности.
   — Так-то оно так, но если даже мертвая плоть под куполом пирамид избегает тления, почему не поэкспериментировать с живыми? Вот ученые и экспериментируют.
   — И каковы результаты?
   — Смею вас уверить, кое-что интересное порой получают. Собственно, уже выяснено, что пирамиды — это не только мумификация плоти, но еще и нормализация всех полевых структур, антибактериальный допинг, активизация метаболизма живых клеток. Почему и отчего это происходит — никто толком объяснить не может, — все на уровне первичных гипотез. Однако согласитесь, глупо не использовать полезные качества, только потому, что мы не знаем их первоприроды. Этак следовало бы отказаться от большинства мировых открытий… — Изотов ухмыльнулся. — Что же касается деревянных пирамид, то мы не первые до этого додумались. На западе подобная практика прижилась уже давно. Кстати говоря, несколько палат в нашем центре также имеют пирамидальный свод.
   — Даже так?
   — Я же говорил: в каком-то смысле мы новаторы. Честно говороя, пару раз я и сам успел там переночевать. Любопытно было попробовать.