Страница:
В повествовании превеликое множество всякого рода зверских сцен. Убийства, грабежи, изнасилования, пьяные оргии, сумасбродства наркоманов, перестрелки и драки обезумевших и потерявших человеческий облик существ. С особым пристрастием к такого типа подробностям описаны ужасы белой эвакуации из Крыма.
Переполненные палубы, давка и теснота, старики и старухи под осенним дождем, отчаяние и припадки, а также всякого рода скверности и низости (православный священник спит в трюме с девкой и ругается с паствой и т.п.). Тут чувствуется даже какое-то сладострастие – в живописании чужих страданий и слез. Подобное равнодушие к людскому горю – пусть даже к людям, лишенным авторского сочувствия, – граничит с нравственной жесткостью, идущей вразрез с традициями нашей литературы. Где же тут заинтересованное желание понять, осмыслить, научиться чему-то хотя бы из чужого и ложного опыта?..
Рассмотрим теперь историческую, фактическую подоснову этого повествования. Нельзя не признать: автор изучил обширный круг литературы по своей теме. Кстати говоря, круг этот необычайно велик. Оказавшись не у дел, в эмиграции, огромное множество бывших белых – от «вождей» до самых рядовых капитанов и поручиков – написали свои воспоминания. Они достаточно известны в научной литературе. Мемуаристика эта носила крайне пристрастный, нервный характер. Сводились личные счеты, продолжались взаимные обвинения, наносились печатные оскорбления друг другу, выплескивалось наружу все порочащее противников (нередко и придуманное). В этом обилии взаимных обвинений и просто дрязг в избытке можно отыскать всякого рода злачный, а то и пикантный материалец.
Некоторые сцены в романе точно изложены по воспоминаниям А.И. Деникина «Очерки русской смуты» (убийство генерала Романовского в Константинополе и др.). Много почерпнуто из «Записок» П.Н. Врангеля, часто идет прямой пересказ этих воспоминаний, названных в романе почему-то «дневником». Используются и даже перелагаются целые эпизоды из многих иных, гораздо менее известных произведений белогвардейской мемуаристики. Например, биография последнего командира дроздовской дивизии А.В. Туркула излагается по его книге «Дроздовцы в огне» (Белград, 1937), а некоторые подробности из истории «героев» марковской дивизии – по двухтомнику «Марковцы в боях и походах за Россию» (Париж, 1962, 1964). Сообщаются даже некоторые подробности из воспоминаний матери генерала Врангеля, опубликованных И.В. Гессеном в 20-х годах в Берлине [9]. Широко использованы и воспоминания Александра Вертинского, опубликованные уже в Советском Союзе (например, многие сцены с генералом Слащевым), хотя сам Вертинский, пробывший всю врангелевскую эпопею в Крыму, в романе не упомянут.
Словом, литературные источники использованы многочисленные, хотя дело не обошлось и без ошибок. Назовем лишь некоторые. Известный А.В. Кривошеин был не «министром земледелия», а главноуправляющим главного управления землеустройства и земледелия – это ведомство получило статус министерства уже после уход Кривошеина (26 октября 1915 года). Один из героев сделался действительным статским советником и тем самым почти догнал по чинам своего отца генерал-майора, говорится в авторском тексте; «почти» тут совершенно излишне и свидетельствует о неуверенности автора в предмете: названный гражданский чин по Табели о рангах точно соответствовал генерал-майору. Деникина дразнили не «царь Антон», а «царь Андрон», об этом много писалось у нас в 20-х годах, например М.Н. Покровским. На Крым (по-тогдашнему – Таврическую губернию) не распространялась власть гетмана Скоропадского. Петербургский институт горных инженеров почему-то называется «привилегированным» и т.д.
Итак, автором за источник взяты белогвардейские мемуары. Источник, что и говорить, своеобразный, переполненный ненавистью, истерией и проклятиями. Если строить повествование на этом материале, то действие неизбежно замкнется в пределах белогвардейской верхушки, – именно этот круг и очерчен в названных мемуарных источниках. Ну а что за его пределами? Как жили и о чем думали в ту пору рабочие севастопольских заводов? Крестьяне, батраки и скотоводы Крыма? Об этом в романе нет даже намека.
«Народ» представлен только в лице денщиков или домашней прислуги – и все они тоже, как на подбор, жадные, злые, туповатые и подловатые. Солдаты, казаки и младшие офицеры (негвардейцы и добровольцы), которые и составляли преобладающую часть врангелевской армии, не показаны совсем, если не считать «массовых» сцен мародерства или потасовок. А ведь множество из этих людей, если не большинство, были втянуты в дело белых по воле случая, порой случая несчастного (вспомним не только Григория Мелехова – ведь и Михаилу Кошевому пришлось полгода провоевать в армии атамана Краснова).
О том, что происходило за пределами белогвардейского Крыма, сообщается лишь в нескольких абзацах справочного характера. Например, о знаменитейшей битве под Каховкой, где прославили свои имена будущие маршалы Советского Союза В.К. Блюхер и Л.А. Говоров, а также о назначении М.В. Фрунзе на Южный фронт и важнейших планах советского руководства – обо всем этом в совокупности говорится в 17 (семнадцати) строках журнального текста.
Да, разумеется, нельзя упрекать произведение за то, чего в нем нет. Не привлекло, стало быть, внимание автора, и все тут. На нет и суда нет. Значит, цель была поставлена именно такая: показать разложение белогвардейщины и тем самым – ее историческую обреченность. Против этого трудно возражать. И разложение, и обреченность – очевидные исторические факты. Но перед нами все же не дневник очевидца, а попытка создания художественного произведения, тут и спрос иной. Разложение разложением, но к чему смаковать грязь и кровь, размазывать все это в трех журнальных книгах? Какая же тут может быть задача и цель?
Обреченность белогвардейщины – тема далеко не новая в советской литературе и искусстве. Память сразу же подскажет имена Михаила Шолохова, Алексея Толстого, Михаила Булгакова. Неплохой список! Так вот: генералы Деникин и Романовский выведены в «Тихом Доне», генерал Марков подробно показан в «Хождении по мукам», а в пьесе «Бег» дано прямое изображение Крыма при Врангеле, то есть та же тема, что у Марка Еленина. Невозможно, конечно, сравнивать текущую беллетристику с литературной классикой. Мы и не собираемся сравнивать в данном случае природу художественности, глубину образов, язык. Речь идет лишь о том, что сравнительно легко выделить из сугубо художественного пласта, то есть о самом жизненном материале, положенном в основу.
У Шолохова, А. Толстого и Булгакова изображены – с необычайной художественной силой! – многие темные стороны белогвардейщины: расправы с пленными, разгульное пьянство, изнасилования. Но разве хоть где-нибудь можно увидеть у названных писателей равнодушие к изображаемому? И разве в «Тихом Доне» тот же генерал Деникин не показан как противник умный и сильный? И разве герои «Бега» только пьянствуют и скандалят, а не размышляют мучительно о судьбах родины и своем собственном неудавшемся пути?
Нагромождая ужасы, словно бы любуясь всем этим кромешным безумием, Марк Еленин низводит трагедию до анекдота, «хохмы».
Вспомним опять-таки «Тихий Дон», сцену отступления, безнадежного бегства Белой армии, казачьего унтер-офицера, измученного, с обмороженными руками, который посреди всеобщего распада тащит с несколькими такими же усталыми людьми тяжелые пушки. «Жизни решусь, а батареи не брошу!» – говорит он. Решимость и стойкость этого обреченного человека не могут не вызвать сочувствия. «Никому не нужный Тушин», – точно и горько определил его характер П.В. Палиевский.
Легко представить в этой связи, как подобную картину описал бы Марк Еленин. Ясно, что казак с обмороженными руками оказался бы сифилитиком, пьяницей и грабителем, а пушки тащил бы лишь затем, чтобы продать их на ростовской толкучке. Трагедия исчезла, остается еще один ком пахучей грязи.
Есть ли все же в этом романе среди мерзкого людского месива хоть какие-то герои, вызывающие авторскую симпатию? Есть. Их так немного, что можно рассмотреть каждого. Заметим, что все эти герои – вымышленные, рожденные, так сказать, авторским воображением. Безусловно положительным является доктор Аркадий Львович Вовси – эпизодический герой, врач, «маленький человечек, словно гномик, появившийся из расщелины». О нем говорится скупо: «Никого у него не было на земле, он мог пристать к любому берегу». Герой случайно «пристал» к берегам крымским, лечит старого князя Белопольского. Когда в Крыму ненадолго установилась советская власть, «бывших» стали арестовывать, увели и Белопольского, ему, как и другим, грозил расстрел. Тогда доктор Вовси побеседовал со следователем ВЧК, человеком, по словам автора, «достаточно доброжелательным и интеллигентным», и старого князя сразу выпустили; следователь сказал на прощанье обрадованному старику, что доктор Вовси, мол, за него поручился…
Намечается вроде бы интересная линия, да и герой любопытен, но… Мелькнув в начале романа, доктор Вовси вскоре исчезает из поля зрения автора: пропал при белых, а почему, как – подробности не сообщаются. Жаль, интересный характер оказался не развернут.
Старому князю Белопольскому тоже уделено мало места, слова он произносит стертые и тусклые, на уровне школьных учебников, свое «славянофильство» отстаивает вяло и нудно. Зато много говорит другой положительный герой, профессор истории Шебеко – «ученик гениального Ключевского» (несколько преувеличена авторская характеристика В.О. Ключевского, но это уж дело вкуса). Шебеко либеральничает по поводу русской истории, в которой, мол, волю «диктовали нам татары, немцы, японцы», дважды обыгрывается летописное: земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет (хотя в летописи говорится другое: «а наряду в ней нет», – о чем ученик Ключевского не мог не знать); так всегда, мол, было и будет, ничего хорошего не случалось, да и ждать не приходится…
Названные «положительные» герои ничего не говорят (не задумываются?) о судьбах России на ее великом историческом переломе. Зато обстоятельно и вполне определенно высказался на ключевые темы другой герой – сын историка Шебеко, бывший присяжный поверенный (адвокат то есть), а затем темный гешефтмахер. Рассуждения его о понятиях Россия, родина заслуживают внимания.
«И что такое вообще Россия? Огромная империя, распластавшаяся по всему глобусу? Где, кто и когда определил ее границы? То, что мы когда-то отобрали у турок? У австрияков? И отдали япошкам? Объясните! Где начинается и где кончается отчизна? В границах моего поместья? Его у меня нет. За стенами петербургского особняка?.. Все это фикция! Родина там, где мы живем и трудимся. Там, где мы кормимся, где нам дают хлеб насущный… Интеллигенции не за что бороться. Математик может разрабатывать свои теоремы в какой угодно стране. Я способен проводить скупку-продажу панамских акций в Индии, а индийских на Шпицбергене. Росли бы при этом мои прибыли, все остальное – начиная со свободы! – мы себе купим. А квасной патриотизм – во что он только не вырождался! И в славянофильство, и в шовинизм, и в «Союз русского народа»…».
Разумеется, не стоят внимания глумливые рассуждения гешефтмахера, все это не ново и очень хорошо нам знакомо. Но вот что примечательно: на всем протяжении довольно пространного повествования никто – ни все остальные герои, ни автор – не опровергает вышеприведенных рассуждений, им ничего не противостоит: дескать, сам разбирайся, читатель!
Потребитель литературы «из жизни виконтов» обожает все новомодное. Сейчас, например, стали много писать о масонстве, – пожалуйста, в романе Марка Еленина несколько раз поминаются масоны (и один раз даже «жидомасоны»). Никакой оценки масонству не дается: кто они, хороши, плохи ли – автор не поясняет, просто помянуты, и все тут.
Кружится, кружится хоровод уродов и нелюдей, представляющих собой, по мысли автора, всю старую Россию. В последних строках книги приводится итоговое суждение, что революция выбросила за границу «всю мерзость старой России, весь этот сор, всю гниль». Оптимистический, так сказать, конец: так им и надо! И неловко тут даже вспоминать, что в понятие «сора» и «гнили» зачисляются, стало быть, Шаляпин и Рахманинов, Анна Павлова и Бунин, Малявин и Куприн, тот же Вертинский, наконец. Трагедия этих талантливых художников заключалась в непонимании глубинных основ нашей народной революции. Но народ всегда отделял их и им подобных от генерала-грабителя Шкуро или от белогвардейцев, творивших массовые расправы.
Когда милиционер ловит вора, применяя физическую силу, – это не трагедия. Трагедия – это судьба Григория Мелехова, Даши и Кати, булгаковских героев, потерявших путь и ориентиры в жизни. Трагедия – это общая судьба народа на крутом историческом изломе. Пусть это будет оптимистическая трагедия, пусть решение находится положительное, трагедия все равно остается. И вряд ли справедливо и благородно превращать трагическое прошлое в кунсткамеру.
«Наш современник», 1981, № 11
Документ № 10
Переполненные палубы, давка и теснота, старики и старухи под осенним дождем, отчаяние и припадки, а также всякого рода скверности и низости (православный священник спит в трюме с девкой и ругается с паствой и т.п.). Тут чувствуется даже какое-то сладострастие – в живописании чужих страданий и слез. Подобное равнодушие к людскому горю – пусть даже к людям, лишенным авторского сочувствия, – граничит с нравственной жесткостью, идущей вразрез с традициями нашей литературы. Где же тут заинтересованное желание понять, осмыслить, научиться чему-то хотя бы из чужого и ложного опыта?..
Рассмотрим теперь историческую, фактическую подоснову этого повествования. Нельзя не признать: автор изучил обширный круг литературы по своей теме. Кстати говоря, круг этот необычайно велик. Оказавшись не у дел, в эмиграции, огромное множество бывших белых – от «вождей» до самых рядовых капитанов и поручиков – написали свои воспоминания. Они достаточно известны в научной литературе. Мемуаристика эта носила крайне пристрастный, нервный характер. Сводились личные счеты, продолжались взаимные обвинения, наносились печатные оскорбления друг другу, выплескивалось наружу все порочащее противников (нередко и придуманное). В этом обилии взаимных обвинений и просто дрязг в избытке можно отыскать всякого рода злачный, а то и пикантный материалец.
Некоторые сцены в романе точно изложены по воспоминаниям А.И. Деникина «Очерки русской смуты» (убийство генерала Романовского в Константинополе и др.). Много почерпнуто из «Записок» П.Н. Врангеля, часто идет прямой пересказ этих воспоминаний, названных в романе почему-то «дневником». Используются и даже перелагаются целые эпизоды из многих иных, гораздо менее известных произведений белогвардейской мемуаристики. Например, биография последнего командира дроздовской дивизии А.В. Туркула излагается по его книге «Дроздовцы в огне» (Белград, 1937), а некоторые подробности из истории «героев» марковской дивизии – по двухтомнику «Марковцы в боях и походах за Россию» (Париж, 1962, 1964). Сообщаются даже некоторые подробности из воспоминаний матери генерала Врангеля, опубликованных И.В. Гессеном в 20-х годах в Берлине [9]. Широко использованы и воспоминания Александра Вертинского, опубликованные уже в Советском Союзе (например, многие сцены с генералом Слащевым), хотя сам Вертинский, пробывший всю врангелевскую эпопею в Крыму, в романе не упомянут.
Словом, литературные источники использованы многочисленные, хотя дело не обошлось и без ошибок. Назовем лишь некоторые. Известный А.В. Кривошеин был не «министром земледелия», а главноуправляющим главного управления землеустройства и земледелия – это ведомство получило статус министерства уже после уход Кривошеина (26 октября 1915 года). Один из героев сделался действительным статским советником и тем самым почти догнал по чинам своего отца генерал-майора, говорится в авторском тексте; «почти» тут совершенно излишне и свидетельствует о неуверенности автора в предмете: названный гражданский чин по Табели о рангах точно соответствовал генерал-майору. Деникина дразнили не «царь Антон», а «царь Андрон», об этом много писалось у нас в 20-х годах, например М.Н. Покровским. На Крым (по-тогдашнему – Таврическую губернию) не распространялась власть гетмана Скоропадского. Петербургский институт горных инженеров почему-то называется «привилегированным» и т.д.
Итак, автором за источник взяты белогвардейские мемуары. Источник, что и говорить, своеобразный, переполненный ненавистью, истерией и проклятиями. Если строить повествование на этом материале, то действие неизбежно замкнется в пределах белогвардейской верхушки, – именно этот круг и очерчен в названных мемуарных источниках. Ну а что за его пределами? Как жили и о чем думали в ту пору рабочие севастопольских заводов? Крестьяне, батраки и скотоводы Крыма? Об этом в романе нет даже намека.
«Народ» представлен только в лице денщиков или домашней прислуги – и все они тоже, как на подбор, жадные, злые, туповатые и подловатые. Солдаты, казаки и младшие офицеры (негвардейцы и добровольцы), которые и составляли преобладающую часть врангелевской армии, не показаны совсем, если не считать «массовых» сцен мародерства или потасовок. А ведь множество из этих людей, если не большинство, были втянуты в дело белых по воле случая, порой случая несчастного (вспомним не только Григория Мелехова – ведь и Михаилу Кошевому пришлось полгода провоевать в армии атамана Краснова).
О том, что происходило за пределами белогвардейского Крыма, сообщается лишь в нескольких абзацах справочного характера. Например, о знаменитейшей битве под Каховкой, где прославили свои имена будущие маршалы Советского Союза В.К. Блюхер и Л.А. Говоров, а также о назначении М.В. Фрунзе на Южный фронт и важнейших планах советского руководства – обо всем этом в совокупности говорится в 17 (семнадцати) строках журнального текста.
Да, разумеется, нельзя упрекать произведение за то, чего в нем нет. Не привлекло, стало быть, внимание автора, и все тут. На нет и суда нет. Значит, цель была поставлена именно такая: показать разложение белогвардейщины и тем самым – ее историческую обреченность. Против этого трудно возражать. И разложение, и обреченность – очевидные исторические факты. Но перед нами все же не дневник очевидца, а попытка создания художественного произведения, тут и спрос иной. Разложение разложением, но к чему смаковать грязь и кровь, размазывать все это в трех журнальных книгах? Какая же тут может быть задача и цель?
Обреченность белогвардейщины – тема далеко не новая в советской литературе и искусстве. Память сразу же подскажет имена Михаила Шолохова, Алексея Толстого, Михаила Булгакова. Неплохой список! Так вот: генералы Деникин и Романовский выведены в «Тихом Доне», генерал Марков подробно показан в «Хождении по мукам», а в пьесе «Бег» дано прямое изображение Крыма при Врангеле, то есть та же тема, что у Марка Еленина. Невозможно, конечно, сравнивать текущую беллетристику с литературной классикой. Мы и не собираемся сравнивать в данном случае природу художественности, глубину образов, язык. Речь идет лишь о том, что сравнительно легко выделить из сугубо художественного пласта, то есть о самом жизненном материале, положенном в основу.
У Шолохова, А. Толстого и Булгакова изображены – с необычайной художественной силой! – многие темные стороны белогвардейщины: расправы с пленными, разгульное пьянство, изнасилования. Но разве хоть где-нибудь можно увидеть у названных писателей равнодушие к изображаемому? И разве в «Тихом Доне» тот же генерал Деникин не показан как противник умный и сильный? И разве герои «Бега» только пьянствуют и скандалят, а не размышляют мучительно о судьбах родины и своем собственном неудавшемся пути?
Нагромождая ужасы, словно бы любуясь всем этим кромешным безумием, Марк Еленин низводит трагедию до анекдота, «хохмы».
Вспомним опять-таки «Тихий Дон», сцену отступления, безнадежного бегства Белой армии, казачьего унтер-офицера, измученного, с обмороженными руками, который посреди всеобщего распада тащит с несколькими такими же усталыми людьми тяжелые пушки. «Жизни решусь, а батареи не брошу!» – говорит он. Решимость и стойкость этого обреченного человека не могут не вызвать сочувствия. «Никому не нужный Тушин», – точно и горько определил его характер П.В. Палиевский.
Легко представить в этой связи, как подобную картину описал бы Марк Еленин. Ясно, что казак с обмороженными руками оказался бы сифилитиком, пьяницей и грабителем, а пушки тащил бы лишь затем, чтобы продать их на ростовской толкучке. Трагедия исчезла, остается еще один ком пахучей грязи.
Есть ли все же в этом романе среди мерзкого людского месива хоть какие-то герои, вызывающие авторскую симпатию? Есть. Их так немного, что можно рассмотреть каждого. Заметим, что все эти герои – вымышленные, рожденные, так сказать, авторским воображением. Безусловно положительным является доктор Аркадий Львович Вовси – эпизодический герой, врач, «маленький человечек, словно гномик, появившийся из расщелины». О нем говорится скупо: «Никого у него не было на земле, он мог пристать к любому берегу». Герой случайно «пристал» к берегам крымским, лечит старого князя Белопольского. Когда в Крыму ненадолго установилась советская власть, «бывших» стали арестовывать, увели и Белопольского, ему, как и другим, грозил расстрел. Тогда доктор Вовси побеседовал со следователем ВЧК, человеком, по словам автора, «достаточно доброжелательным и интеллигентным», и старого князя сразу выпустили; следователь сказал на прощанье обрадованному старику, что доктор Вовси, мол, за него поручился…
Намечается вроде бы интересная линия, да и герой любопытен, но… Мелькнув в начале романа, доктор Вовси вскоре исчезает из поля зрения автора: пропал при белых, а почему, как – подробности не сообщаются. Жаль, интересный характер оказался не развернут.
Старому князю Белопольскому тоже уделено мало места, слова он произносит стертые и тусклые, на уровне школьных учебников, свое «славянофильство» отстаивает вяло и нудно. Зато много говорит другой положительный герой, профессор истории Шебеко – «ученик гениального Ключевского» (несколько преувеличена авторская характеристика В.О. Ключевского, но это уж дело вкуса). Шебеко либеральничает по поводу русской истории, в которой, мол, волю «диктовали нам татары, немцы, японцы», дважды обыгрывается летописное: земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет (хотя в летописи говорится другое: «а наряду в ней нет», – о чем ученик Ключевского не мог не знать); так всегда, мол, было и будет, ничего хорошего не случалось, да и ждать не приходится…
Названные «положительные» герои ничего не говорят (не задумываются?) о судьбах России на ее великом историческом переломе. Зато обстоятельно и вполне определенно высказался на ключевые темы другой герой – сын историка Шебеко, бывший присяжный поверенный (адвокат то есть), а затем темный гешефтмахер. Рассуждения его о понятиях Россия, родина заслуживают внимания.
«И что такое вообще Россия? Огромная империя, распластавшаяся по всему глобусу? Где, кто и когда определил ее границы? То, что мы когда-то отобрали у турок? У австрияков? И отдали япошкам? Объясните! Где начинается и где кончается отчизна? В границах моего поместья? Его у меня нет. За стенами петербургского особняка?.. Все это фикция! Родина там, где мы живем и трудимся. Там, где мы кормимся, где нам дают хлеб насущный… Интеллигенции не за что бороться. Математик может разрабатывать свои теоремы в какой угодно стране. Я способен проводить скупку-продажу панамских акций в Индии, а индийских на Шпицбергене. Росли бы при этом мои прибыли, все остальное – начиная со свободы! – мы себе купим. А квасной патриотизм – во что он только не вырождался! И в славянофильство, и в шовинизм, и в «Союз русского народа»…».
Разумеется, не стоят внимания глумливые рассуждения гешефтмахера, все это не ново и очень хорошо нам знакомо. Но вот что примечательно: на всем протяжении довольно пространного повествования никто – ни все остальные герои, ни автор – не опровергает вышеприведенных рассуждений, им ничего не противостоит: дескать, сам разбирайся, читатель!
Потребитель литературы «из жизни виконтов» обожает все новомодное. Сейчас, например, стали много писать о масонстве, – пожалуйста, в романе Марка Еленина несколько раз поминаются масоны (и один раз даже «жидомасоны»). Никакой оценки масонству не дается: кто они, хороши, плохи ли – автор не поясняет, просто помянуты, и все тут.
Кружится, кружится хоровод уродов и нелюдей, представляющих собой, по мысли автора, всю старую Россию. В последних строках книги приводится итоговое суждение, что революция выбросила за границу «всю мерзость старой России, весь этот сор, всю гниль». Оптимистический, так сказать, конец: так им и надо! И неловко тут даже вспоминать, что в понятие «сора» и «гнили» зачисляются, стало быть, Шаляпин и Рахманинов, Анна Павлова и Бунин, Малявин и Куприн, тот же Вертинский, наконец. Трагедия этих талантливых художников заключалась в непонимании глубинных основ нашей народной революции. Но народ всегда отделял их и им подобных от генерала-грабителя Шкуро или от белогвардейцев, творивших массовые расправы.
Когда милиционер ловит вора, применяя физическую силу, – это не трагедия. Трагедия – это судьба Григория Мелехова, Даши и Кати, булгаковских героев, потерявших путь и ориентиры в жизни. Трагедия – это общая судьба народа на крутом историческом изломе. Пусть это будет оптимистическая трагедия, пусть решение находится положительное, трагедия все равно остается. И вряд ли справедливо и благородно превращать трагическое прошлое в кунсткамеру.
«Наш современник», 1981, № 11
Документ № 10
«Некритически относился к антисоветской деятельности»
Спасибо журналу «Источник». Только из публикации «Пресечь враждебные проявления «русизма» (№ 6, 1994 г.) я узнал, что с должности главного редактора журнала «Человек и закон» я был снят по предложению председателя КГБ Ю. Андропова, который считал, что «Семанов С.Н. в своем окружении распространяет клеветнические измышления о проводимой КПСС и советским правительством внутренней и внешней политике, допускает злобные оскорбительные выпады в адрес руководителей государства». За этими грозными фразами кроется обвинение в «русизме», т.е. в русском традиционном мировоззрении.
Секретная записка Ю. Андропова в ЦК КПСС датирована 28 марта 1981 г. 17 апреля того же года меня сняли с работы. Что же случилось потом? В августе 1981 г. КГБ арестовало А.М. Иванова, автора многих «самиздатовских» работ, моего отдаленного знакомого. В марте 1982 г. меня привезли в Лефортово, допрашивали два дня, устроили очную ставку с Ивановым, всячески угрожали. Все предъявленные мне обвинения я отрицал.
В июне состоялся суд над Ивановым. Он признал свою вину и получил «мягкий» приговор: год строгой изоляции (он уже отбыл его к тому времени в тюрьме) и пять лет ссылки. Судебная коллегия под диктовку КГБ направила «частное определение», касающееся меня (на суде оно не оглашалось). В итоге долгого разбирательства в писательской организации Москвы я получил строгий выговор с занесением в партийную карточку. Меня снова изгнали с работы – уже из скромного «Альманаха библиофила» и из Педагогического института им. Ленина, где я долгие годы преподавал, изгнали со всех общественных должностей, негласно лишили права работать и печататься. Так продолжалось три года.
Предлагаю вниманию читателей «Источника» копию частного определения, которую я самолично перепечатал на машинке парткома Московской организации СП с разрешения тогдашнего парторга В.И. Кочеткова. Прошу также опубликовать материалы «Радио Свобода» – сам я с ними познакомился совсем недавно.
Сергей СЕМАНОВ
№ 1
Частное определение
Копия
24 июня 1982 г. судебная коллегия по уголовным делам Мосгорсуда под председательством Богданова В.В. в открытом судебном заседании установила:
москвич, научный сотрудник Иванов Анатолий Михайлович признан виновным в том, что, будучи враждебно настроенным к существующему в СССР общественно-политическому строю, в 1971 – 1981 гг. умышленно в целях подрыва Советской власти систематически производил антисоветскую агитацию путем распространения, размножения среди широкого круга лиц сочинений, содержащих клеветнические измышления против советского общественно-политического строя.
Иванов А.М. признал себя виновным в написании и распространении журнала «Вече», собственных работ «Рыцарь неясного образа», «Логика кошмара».
Материалами предварительного и судебного следствия установлено, что одним из лиц, с которым Иванов А.М. поддерживал постоянные отношения, являлся член Московского отделения Союза писателей Семанов Сергей Николаевич, которого интересовали работы, статьи Иванова А.М., его участие в «Вече» и сам журнал. Регулярно с 1971 по 1974 гг. Иванов А.М. передавал Семанову С.Н. экземпляры каждого из 10 выпусков, а Семанов за полученный экземпляр платил Иванову от 10 до 15 руб.
В 1977—1978 гг. Иванов передал Семанову написанные им антисоветские пасквили «Рыцарь неясного образа» и «Логика кошмара».
Как видно из материалов уголовного дела, статья «Логика кошмара» написана Ивановым под влиянием идей Семанова, который их высказывал в беседах и разговорах с Ивановым.
В судебном заседании установлено, что Семанов, имея влияние своим авторитетом на Иванова, в своих беседах с ним по существу подстрекал Иванова к изготовлению и распространению клеветнических документов в отношении отдельных членов Союза писателей. Одним из таких документов является изготовленный Ивановым текст «По поводу письма Куняева»[10], подписанный им «Василий Рязанов». Текст был размножен во многих экземплярах и разослан членам Союза писателей по списку, составленному Семановым (данное письмо не вменялось Иванову в вину по ст. 70 ч. 1 УК РСФСР).
Иванов на следствии и в суде показал, что Семанов, зная о наличии у него вызова на постоянное жительство в Израиль, настоятельно рекомендовал реализовать вызов, выехать за границу и начать там выпускать журнал, подобный «Вече».
В судебное заседание Семанов, вызванный в качестве свидетеля, по болезни не явился. В соответствии со ст. 286 УПК РСФСР показания Семанова, данные им в ходе предварительного расследования, были оглашены на судебном заседании. На очной ставке с Ивановым 24 марта 1982 г. Семанов подтвердил, что ему было известно об участии Иванова в издании нелегального машинописного журнала «Вече», что в журнале помещались статьи Иванова под псевдонимом «Скуратов», что от Иванова получал экземпляры всех выпусков журнала и за каждый платил по 10– 15 руб.
Семанов также показал, что после прочтения очередного выпуска он его уничтожал. Такое заявление Семанова подтверждает, что ему была понятна антисоветская направленность журнала. Остальные обстоятельства Семанов отрицал.
Материалы предварительного и судебного следствия не дают основания коллегии полагать, что Иванов умышленно оговаривает Семанова, тем более, что факты, о которых давал показания Иванов, как в отношении конкретных обстоятельств, так и в отношении конкретных лиц, нашли объективное подтверждение в суде. И Иванов, и Семанов показали, что отношения между ними были нормальные, доверительные, неприязни и вражды между ними не было.
Судебная коллегия признает указанные выше фактические действия Семанова подтвержденными материалами предварительного и судебного следствия.
Все вышеприведенные обстоятельства свидетельствуют о недостойном поведении Семанова, кандидата исторических наук, члена ССП и состоящего в рядах КПСС, который не только некритически относился к антисоветской деятельности Иванова, с которым длительное время поддерживал тесные отношения, но по существу своими разговорами и советами поощрял противоправную деятельность Иванова.
Судебная коллегия находит, что изложенные факты недостойного поведения Семанова должны стать предметом обсуждения Московского отделения Союза писателей и его партийной организации.
Копию частного определения направить первому секретарю Московской писательской организации Ф.Ф. Кузнецову, секретарю парторганизации В.И. Кочеткову для обсуждения и принятия мер по отмеченным в определении вопросам в отношении Семанова С.Н.
28 июня 1982 г.
И. о. председателя
Московского городского суда
Л.К. МИРОНОВ
№2
РАДИО СВОБОДА:
МАТЕРИАЛЫ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОГО ОТДЕЛА
15 октября 1982 года
РС 164/82
АРЕСТ СЕРГЕЯ СЕМАНОВА
Ю. Вишневская
По неподтвержденным сообщениям, в начале августа 1982 г, в Москве был арестован [11] Сергей Николаевич Семанов, историк, журналист, редактор, литературный критик. И, что самое удивительное, – номенклатурный работник. Ибо Семанов был арестован по политическому обвинению и содержится в Лефортовской тюрьме КГБ.
Официальная биография Семанова такова: Сергей Николаевич Семанов родился 13 января [12] 1934 г. в Ленинграде. Окончил исторический факультет Ленинградского университета. Печатался в различных советских изданиях, начиная с 1956 г. Длительное время работал в научных учреждениях. Автор книг «Макаров», «Памятник „Тысячелетие России“, „Сердце Родины“ (сборник литературно-критических статей), „Тихий Дон“: литература и история», «18 марта 1921», «Брусилов», «Ликвидация антисоветского кронштадтского мятежа 1921 года». Автор ряда работ по русской истории и истории русской Гражданской войны 1918—1920 гг. Кандидат исторических наук. С 1969 г. – заведующий редакцией серии «Жизнь замечательных людей» издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». В ноябре 1976 г. [13] утвержден главным редактором научно-популярного журнала Министерства юстиции СССР «Человек и закон». Член коллегии Министерства юстиции СССР [14]. Член КПСС.
Начиная с июня (№ 6) 1981 г. Семанов перестал возглавлять редакцию журнала «Человек и закон», причем, насколько это известно, не по своей воле, несмотря на то, что в бытность его главным редактором в журнале помимо статей, посвященных правовому просвещению широких народных масс, регулярно публиковались разного рода «разоблачения» западного образа жизни при отсутствии, с другой стороны, материалов с критикой каких бы то ни было явлений советской действительности. В момент своего ареста Семанов возглавлял один из отделов издательства «Молодая гвардия».
Неофициально Семанов известен в качестве одного из столпов т. н. «эстаблишментской правой» (пользуясь выражением эмигрантского исследователя этого феномена Александра Янова), одним из крупнейших теоретиков «национал-большевизма» (сводящегося, по сути дела, к соединению традиций крайне правых учений дореволюционной России с традициями сталинизма, прежде всего, позднего сталинизма периода печально известной «борьбы с космополитизмом и низкопоклонством перед Западом»). Славе такой Семанов обязан одной из своих статей, опубликованных в журнале «Молодая гвардия». Тогда в статье Семанова «О ценностях относительных и вечных», в которой интеллигенция прежде всего увидела попытку оправдания сталинского «великого террора», в частности, говорилось:
«Теперь ясно видно, что в деле борьбы с разрушителями и нигилистами перелом произошел в середине 30-х годов [15]. Мне кажется, что мы еще до сих пор не осознали всю значимость гигантских перемен, случившихся в ту пору. Эти перемены оказали самое благотворное влияние на развитие нашей культуры».
В той же статье Семанов объявил Октябрьский большевистский переворот 1917 г. (который, к слову сказать, в среде «диссидентской правой» считается результатом деятельности иностранцев и инородцев, венгров, евреев, латышей, китайцев) «бесценным национальным достоянием», «великой русской революцией, открывшей новую эпоху в судьбе Родины и всего мира».
Эта статья Семанова произвела целую бурю в «самиздате», где тогда, в 1970 г. еще не было разделения на диссидентов «правых» и «левых», «западников» и «националистов». В частности, в то время еще всеми диссидентами почитаемый историк-марксист Рой Медведев посвятил «Молодой гвардии» и Семанову значительную часть «Политического дневника» № 75 за декабрь 1970 г. По сведениям Роя Медведева, в числе других авторов, писавших свои статьи с критикой «Молодой гвардии» в редакции ряда советских журналов, были Феликс Кузнецов (ныне первый секретарь правления Московской писательской организации) и Раиса Лерт (ныне последний не арестованный член редколлегии свободного самиздатского журнала «Поиски»). Однако ни «Новый мир» статью Кузнецова, ни «Вопросы литературы» статью Лерт, ни какой-либо другой советский журнал какую-либо критическую статью на эту тему не опубликовал. Статья Лерт увидела свет два года спустя в сборнике «Новый колокол», в Лондоне [16]. А Кузнецов, хотя и гораздо позже, но все-таки дождался своего часа: именно с его статей в «Вопросах литературы» и «Литературной газете» начался официальный поход на «неославянофилов» и «национал-коммунистов» в советской историографии и истории литературы [17].
Секретная записка Ю. Андропова в ЦК КПСС датирована 28 марта 1981 г. 17 апреля того же года меня сняли с работы. Что же случилось потом? В августе 1981 г. КГБ арестовало А.М. Иванова, автора многих «самиздатовских» работ, моего отдаленного знакомого. В марте 1982 г. меня привезли в Лефортово, допрашивали два дня, устроили очную ставку с Ивановым, всячески угрожали. Все предъявленные мне обвинения я отрицал.
В июне состоялся суд над Ивановым. Он признал свою вину и получил «мягкий» приговор: год строгой изоляции (он уже отбыл его к тому времени в тюрьме) и пять лет ссылки. Судебная коллегия под диктовку КГБ направила «частное определение», касающееся меня (на суде оно не оглашалось). В итоге долгого разбирательства в писательской организации Москвы я получил строгий выговор с занесением в партийную карточку. Меня снова изгнали с работы – уже из скромного «Альманаха библиофила» и из Педагогического института им. Ленина, где я долгие годы преподавал, изгнали со всех общественных должностей, негласно лишили права работать и печататься. Так продолжалось три года.
Предлагаю вниманию читателей «Источника» копию частного определения, которую я самолично перепечатал на машинке парткома Московской организации СП с разрешения тогдашнего парторга В.И. Кочеткова. Прошу также опубликовать материалы «Радио Свобода» – сам я с ними познакомился совсем недавно.
Сергей СЕМАНОВ
№ 1
Частное определение
Копия
24 июня 1982 г. судебная коллегия по уголовным делам Мосгорсуда под председательством Богданова В.В. в открытом судебном заседании установила:
москвич, научный сотрудник Иванов Анатолий Михайлович признан виновным в том, что, будучи враждебно настроенным к существующему в СССР общественно-политическому строю, в 1971 – 1981 гг. умышленно в целях подрыва Советской власти систематически производил антисоветскую агитацию путем распространения, размножения среди широкого круга лиц сочинений, содержащих клеветнические измышления против советского общественно-политического строя.
Иванов А.М. признал себя виновным в написании и распространении журнала «Вече», собственных работ «Рыцарь неясного образа», «Логика кошмара».
Материалами предварительного и судебного следствия установлено, что одним из лиц, с которым Иванов А.М. поддерживал постоянные отношения, являлся член Московского отделения Союза писателей Семанов Сергей Николаевич, которого интересовали работы, статьи Иванова А.М., его участие в «Вече» и сам журнал. Регулярно с 1971 по 1974 гг. Иванов А.М. передавал Семанову С.Н. экземпляры каждого из 10 выпусков, а Семанов за полученный экземпляр платил Иванову от 10 до 15 руб.
В 1977—1978 гг. Иванов передал Семанову написанные им антисоветские пасквили «Рыцарь неясного образа» и «Логика кошмара».
Как видно из материалов уголовного дела, статья «Логика кошмара» написана Ивановым под влиянием идей Семанова, который их высказывал в беседах и разговорах с Ивановым.
В судебном заседании установлено, что Семанов, имея влияние своим авторитетом на Иванова, в своих беседах с ним по существу подстрекал Иванова к изготовлению и распространению клеветнических документов в отношении отдельных членов Союза писателей. Одним из таких документов является изготовленный Ивановым текст «По поводу письма Куняева»[10], подписанный им «Василий Рязанов». Текст был размножен во многих экземплярах и разослан членам Союза писателей по списку, составленному Семановым (данное письмо не вменялось Иванову в вину по ст. 70 ч. 1 УК РСФСР).
Иванов на следствии и в суде показал, что Семанов, зная о наличии у него вызова на постоянное жительство в Израиль, настоятельно рекомендовал реализовать вызов, выехать за границу и начать там выпускать журнал, подобный «Вече».
В судебное заседание Семанов, вызванный в качестве свидетеля, по болезни не явился. В соответствии со ст. 286 УПК РСФСР показания Семанова, данные им в ходе предварительного расследования, были оглашены на судебном заседании. На очной ставке с Ивановым 24 марта 1982 г. Семанов подтвердил, что ему было известно об участии Иванова в издании нелегального машинописного журнала «Вече», что в журнале помещались статьи Иванова под псевдонимом «Скуратов», что от Иванова получал экземпляры всех выпусков журнала и за каждый платил по 10– 15 руб.
Семанов также показал, что после прочтения очередного выпуска он его уничтожал. Такое заявление Семанова подтверждает, что ему была понятна антисоветская направленность журнала. Остальные обстоятельства Семанов отрицал.
Материалы предварительного и судебного следствия не дают основания коллегии полагать, что Иванов умышленно оговаривает Семанова, тем более, что факты, о которых давал показания Иванов, как в отношении конкретных обстоятельств, так и в отношении конкретных лиц, нашли объективное подтверждение в суде. И Иванов, и Семанов показали, что отношения между ними были нормальные, доверительные, неприязни и вражды между ними не было.
Судебная коллегия признает указанные выше фактические действия Семанова подтвержденными материалами предварительного и судебного следствия.
Все вышеприведенные обстоятельства свидетельствуют о недостойном поведении Семанова, кандидата исторических наук, члена ССП и состоящего в рядах КПСС, который не только некритически относился к антисоветской деятельности Иванова, с которым длительное время поддерживал тесные отношения, но по существу своими разговорами и советами поощрял противоправную деятельность Иванова.
Судебная коллегия находит, что изложенные факты недостойного поведения Семанова должны стать предметом обсуждения Московского отделения Союза писателей и его партийной организации.
Копию частного определения направить первому секретарю Московской писательской организации Ф.Ф. Кузнецову, секретарю парторганизации В.И. Кочеткову для обсуждения и принятия мер по отмеченным в определении вопросам в отношении Семанова С.Н.
28 июня 1982 г.
И. о. председателя
Московского городского суда
Л.К. МИРОНОВ
№2
РАДИО СВОБОДА:
МАТЕРИАЛЫ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОГО ОТДЕЛА
15 октября 1982 года
РС 164/82
АРЕСТ СЕРГЕЯ СЕМАНОВА
Ю. Вишневская
По неподтвержденным сообщениям, в начале августа 1982 г, в Москве был арестован [11] Сергей Николаевич Семанов, историк, журналист, редактор, литературный критик. И, что самое удивительное, – номенклатурный работник. Ибо Семанов был арестован по политическому обвинению и содержится в Лефортовской тюрьме КГБ.
Официальная биография Семанова такова: Сергей Николаевич Семанов родился 13 января [12] 1934 г. в Ленинграде. Окончил исторический факультет Ленинградского университета. Печатался в различных советских изданиях, начиная с 1956 г. Длительное время работал в научных учреждениях. Автор книг «Макаров», «Памятник „Тысячелетие России“, „Сердце Родины“ (сборник литературно-критических статей), „Тихий Дон“: литература и история», «18 марта 1921», «Брусилов», «Ликвидация антисоветского кронштадтского мятежа 1921 года». Автор ряда работ по русской истории и истории русской Гражданской войны 1918—1920 гг. Кандидат исторических наук. С 1969 г. – заведующий редакцией серии «Жизнь замечательных людей» издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». В ноябре 1976 г. [13] утвержден главным редактором научно-популярного журнала Министерства юстиции СССР «Человек и закон». Член коллегии Министерства юстиции СССР [14]. Член КПСС.
Начиная с июня (№ 6) 1981 г. Семанов перестал возглавлять редакцию журнала «Человек и закон», причем, насколько это известно, не по своей воле, несмотря на то, что в бытность его главным редактором в журнале помимо статей, посвященных правовому просвещению широких народных масс, регулярно публиковались разного рода «разоблачения» западного образа жизни при отсутствии, с другой стороны, материалов с критикой каких бы то ни было явлений советской действительности. В момент своего ареста Семанов возглавлял один из отделов издательства «Молодая гвардия».
Неофициально Семанов известен в качестве одного из столпов т. н. «эстаблишментской правой» (пользуясь выражением эмигрантского исследователя этого феномена Александра Янова), одним из крупнейших теоретиков «национал-большевизма» (сводящегося, по сути дела, к соединению традиций крайне правых учений дореволюционной России с традициями сталинизма, прежде всего, позднего сталинизма периода печально известной «борьбы с космополитизмом и низкопоклонством перед Западом»). Славе такой Семанов обязан одной из своих статей, опубликованных в журнале «Молодая гвардия». Тогда в статье Семанова «О ценностях относительных и вечных», в которой интеллигенция прежде всего увидела попытку оправдания сталинского «великого террора», в частности, говорилось:
«Теперь ясно видно, что в деле борьбы с разрушителями и нигилистами перелом произошел в середине 30-х годов [15]. Мне кажется, что мы еще до сих пор не осознали всю значимость гигантских перемен, случившихся в ту пору. Эти перемены оказали самое благотворное влияние на развитие нашей культуры».
В той же статье Семанов объявил Октябрьский большевистский переворот 1917 г. (который, к слову сказать, в среде «диссидентской правой» считается результатом деятельности иностранцев и инородцев, венгров, евреев, латышей, китайцев) «бесценным национальным достоянием», «великой русской революцией, открывшей новую эпоху в судьбе Родины и всего мира».
Эта статья Семанова произвела целую бурю в «самиздате», где тогда, в 1970 г. еще не было разделения на диссидентов «правых» и «левых», «западников» и «националистов». В частности, в то время еще всеми диссидентами почитаемый историк-марксист Рой Медведев посвятил «Молодой гвардии» и Семанову значительную часть «Политического дневника» № 75 за декабрь 1970 г. По сведениям Роя Медведева, в числе других авторов, писавших свои статьи с критикой «Молодой гвардии» в редакции ряда советских журналов, были Феликс Кузнецов (ныне первый секретарь правления Московской писательской организации) и Раиса Лерт (ныне последний не арестованный член редколлегии свободного самиздатского журнала «Поиски»). Однако ни «Новый мир» статью Кузнецова, ни «Вопросы литературы» статью Лерт, ни какой-либо другой советский журнал какую-либо критическую статью на эту тему не опубликовал. Статья Лерт увидела свет два года спустя в сборнике «Новый колокол», в Лондоне [16]. А Кузнецов, хотя и гораздо позже, но все-таки дождался своего часа: именно с его статей в «Вопросах литературы» и «Литературной газете» начался официальный поход на «неославянофилов» и «национал-коммунистов» в советской историографии и истории литературы [17].