Серегин Михаил. К строевой - годен!

   Склад находился, как всегда в армии, рядом – в двухстах метрах от бани. Ближе просто негде хранить уголь.
   Нашлось только одно ведро и одна дырявая шайка, с ними и пришлось топать.
   Шайкой черпали лежащий под навесом уголь и загружали его в ведро.
   Изрядно замаравшись, пошли обратно. Фрол с ведром, Леха с шайкой, сержант сам с собой.
   Вывалив уголь на лист жести рядом с печкой, парочка получила указание от сержанта повторить.
   – Витаминов не хватает, – ныл Фрол, топая мимо гаражей.
   Ворота одного открылись, и из него вышел комроты Большебобов в старых джинсах и куртке, с авоськами, в которых находились домашние соления.
   Фрол облизнулся.
   – Сейчас бы огурчика с помидорчиком.
   – По сто пятьдесят и баиньки, – вздохнул Леха.
   Сходили во второй раз.
   – Теперь так, – сержант сидел на крылечке старенькой бани и лузгал непонятно где раздобытые семечки. – Охраняем объект всю ночь. Валетов спит с десяти вечера до двух, Простаков с двух до шести утра.
   Солдаты пожали плечами. Так? Так. Пусть так.
   В двадцать два десять Никодимов, надвинув на глаза кепку и причмокнув ярко-красными губами, объявил, что он уходит в роту спать и придет утром без пятнадцати шесть. В случае неожиданной проверки Фролу надлежало бежать в казарму и будить сержанта.
   Рядовые снова пожали плечами. Так? Пусть, пусть идет.
   Леха и не надеялся выучить за ночь весь опус Большебобова, названный им «Уставом внутриказарменной службы». Справиться бы с текстом присяги.
   С Фрола двадцать пять потов сошло к полуночи. Но текст они вызубрили. Он прогнал Леху десять раз. И тот без запинки оттарабанил.
   – Еще утром повторим для верности, – глаза Фрола блеснули. – Теперь о другом. Хочешь нажраться домашнего?
   Леха застыл, сидя на табурете. Кто же не хочет в армии покушать?
   – И чего надо делать?
   Фрол встал с топчана, взял из угла с инструментами здоровый лом и вручил его Лехе. Пощупал мощные бицепсы.
   – Почти ничего. Для тебя это раз плюнуть.
   Вооружив «гулливера» инструментом, против которого, как известно, приемов не существует, Фрол повел его в гаражи.
   Темная-темная ночь укрыла Самарскую губернию. Ясное небо. Звезды. Слабый серпик луны не в состоянии украсть у солнца побольше света и помочь в случае чего патрулям, изредка появляющимся в военном городке, заметить двух дерзких солдат.
   Они медленно шли рядом, постоянно оглядываясь по сторонам и силясь разглядеть в темных углах злых людей, не дающих солдатам по ночам воровать. Сволочей-офицеров, отлавливающих гуляющих пацанов и сажающих ни за что на губу.
   Страшно. Ведь они оставили свой наряд и топают где-то на границе части и поселка Киржи.
   Парочка приближалась к освещенному пятаку. Фонарь, зараза, ярко горит. Обходить далеко, но ведь нет никого. Сейчас они быстренько.
   Неожиданно что-то металлическое задело об асфальт. Фрол обернулся на здорового. Не он ли ломом скрябанул? Нет вроде.
   – Тише! – цыкнул Валетов, и оба замерли прямо в середине светлого пятна.
   – Нас видать со всех сторон, – забеспокоился Леха.
   – Тогда пошли вперед.
   Они снова вошли в тень и тут увидели здорового мужика с ломом в одной руке и стеклянной трехлитровой банкой в другой.
   – Товарищ прапорщик, – расплылся в улыбке Простаков. – Так это вы! А мы подумали, какие плохие люди. Вы куда идете?
   Поколеновяма глядел на бойцов с напрягом и молчал, зато Леха разговорился. На него находило иногда, обычно не к месту.
   – Вот и лом у вас такой же, как у меня. А чего вы стоите?
   Прапорщик звонко перднул.
   – Прочь с дороги, суки! Одна половина ночи принадлежит мне, другая – разведке!
   Рядовой Валетов подошел вплотную к старшине роты.
   – О-о-о, товарищ прапорщик, вы не в меру приняли да еще и обоссались. Куда же это в таком виде?
   – К жене, суки. Спать.
   – А банка с... – Фрол разобрал, что там, – ...с огурцами откуда?
   – Солдат, почему не в люльке, ебть?!
   – Я в наряде, товарищ старшина.
   – Где мы?
   – Аэропорт.
   Простаков обошел прапора сзади и стал жужжать ему в ухо.
   – Да, – хрипло протянул он и неожиданно взмахнул в воздухе ломом, словно веточкой. Фрол едва успел присесть. – Слышу, транспорт взлетает. Солдат, я тебя прошу, возьми фонарь, освети мне путь.
   – Какой фонарь? – не въехал Леха и по-детски хихикнул.
   – Вот этот.
   Неожиданно прапорщик локтем вписал Простакову под глаз, тот отлетел, не успев увернуться. Лом в его руке дрогнул, но Поколеновяма действовал быстрее, он отбил инструмент, что держал в руке Простаков, своим оружием и наставил конец лома на ночного странника.
   – Не положено вам, товарищи солдаты, здесь гулять, – продолжал он вялым тоном. – Распоясались, суки.
   Фрол шептал, как молился:
   – Леша, не надо.
   Простаков отбросил инструмент в сторону. Железка звякнула. Одной рукой он стремительно отвел от себя лом, а другой въехал прапору прямо между глаз. Голова дернулась назад, а затем тело тихо обмякло.
   – Что ты сделал! – негодовал Валетов, кружась вокруг неподвижно лежащего тела.
   – Он ничего не вспомнит, – Леха взял прапорщика за ноги и рывком забросил на гаражи. Тело гулко ударилось.
   Валетов подошел и поднял банку с огурцами.
   – Так вот ты какой – разбой на дорогах.

* * *

   – Девятнадцатый, – прошептал Фрол. – И от фонаря далеко. Мы в тени.
   – И чего мне делать? Замок ломать?
   – Слушай, ты есть хочешь?
   – Хочу.
   – Ну так нечего рассуждать.
   Вставив лом в дужку замка, Леха навалился на образовавшийся рычаг всей своей массой.
   Бздриньк.
   – Йес! – воскликнул Фрол, отскакивая в сторону, чтобы не получить падающим на асфальт замком по ногам.
   – Уф, – выдохнул Леха.
   – Неужели тебе тяжело?
   – Есть немного, – пожаловался Простаков, но товарищ не слушал. – Так, теперь внутренний. С ним тяжелее.
   – Если Большебобов узнает, нам конец.
   – Перестань. Каким образом? Поддень вот тут и выворачивай дверцу.
   Щель действительно имела место быть. Для того чтобы раскурочить дверь, Простакову пришлось попотеть. Он кряхтел и упирался, но после каждого захода дверь неминуемо давала слабину.
   Со скрежетом и лязгом разрывая оказавшиеся на беду слабыми металлические листы, Простаков отодрал дверь от внутреннего замка, оставшегося висеть в ушах на собственных мощных выдвижных штырях.
   Один за другим грабители влезли в гараж.
   – Ни фига себе, у него «БМВ»! Какой-то сраный командир роты, – возмущался Фрол, подлезая под машину и спускаясь в погреб. – Чего встал, давай за мной.
   Внизу Валетов быстренько начал обследовать полки.
   – Огурчики, помидорчики, а вот перчики, не хочешь?
   Леха стоял, как истукан, с ломом в руках и ныл:
   – Пошли быстрее отсюда.
   – Идем. Бери вот эту банку, вот эту, вот домашняя кабачковая икра, ее возьмем. Сожрали все под весну, выбирать не из чего. Ладно, пошли.
   Большебобов нетвердо топал на службу. Воскресенье, а ему готовить карты к штабным учениям. Хорошо вчера посидели с мужиками. Зарплату опять же в пятницу выдали.
   Топая в штаб мимо расположения своей роты, он думал, зайти ему к своим орлам или пошли они куда подальше? Неожиданно скрутило живот, и он почувствовал сильный позыв на очко.
   «Неужели снова Люсина кабачковая икра? Второй год подряд». Он вбежал на этаж.
   Дневальный гаркнул: «Смирно!» Где кого команда застала, тот на том месте и замер, повернувшись лицом к входной двери.
   – Вольно! – крикнул командир, влетая в толчок.
   Ротный уселся аккурат между страдающим Фролом и бледным и измученным частыми посещениями сортира Лехой и дал первый залп.
   – Вух, – командир вытер испарину со лба. – Простаков, текст присяги выучил?
   Леха, замуштрованный Валетовым, выдал все от начала до конца.
   – Хорошо, а устав?
   Вместо ответа Простаков стрельнул.
   – Понятно.
   Теперь все трое дружным залпом выгоняли из себя часть Люсиной икры. Раздавались облегченные вздохи.
   – Почему не в наряде? – застегиваясь, спросил Большебобов.
   Фрол тоже поднялся и, глядя честными глазами в лицо командиру, сообщил, что у них проблемы с животом.
   – Не можете привыкнуть к местной пище? Это бывает. Чаще надо руки мыть. Записывайтесь в книгу больных и марш в санчасть. И еще, вы прапорщика не видели сегодня?
   – Нет. Может, взял отгул? – предположил Фрол.
   – Чтоб напиться, – добавил со своего места детина.
   Толстый доктор в мятом белом колпачке смотрел то на одного, то на другого.
   – Дрищем?
   – Так точно, – звонко ответил Простаков. – Красивый у вас в коридоре папоротник.
   – Пальма, – поправил врач.
   Перед кабинетом доктора росло шикарное дерево в кадке. Леха никогда таких растений вживую не видел и поспешил восхититься.
   – Чего ели?
   Фрол сразу отмел все подозрения.
   – Ничего, как все, в столовой.
   – Ладно. Полежите неделю. Полопаете левомицетин.
   В кабинет к доктору вбежал бешеный Большебобов.
   – А!!! Вот вы где, ублюдки-выблядки! Животики болят?
   Фрол не на шутку перепугался и вцепился в крепкую руку товарища, ища защиты.
   – Я вас, мать вашу... ой!
   Капитана повело.
   Доктор поднял с места свой живот и перегнулся с интересом через стол.
   – Что с вами, товарищ капитан?
   – Что-что?! Дрисня! Где туалет?
   – Прямо и направо, нет, налево, налево, перепутал.
   Командир метнулся на выход. Тот же симптом накрыл и Фрола. Мелкий помчался за Большебобовым.
   Врач закричал вслед:
   – Там только одно место!
   Бегуны пронеслись по коридору. Фрол на повороте обошел командира.
   Большебобов не мог поверить. Солдат сидел на так нужном ему плацдарме и согнать его не представляется возможным. Если он пошевелится, то все, что внутри, немедленно окажется в штанах.
   – Извините! – оправдывался Фрол, делая свои дела.
   – Быстрее, курсант! – орал капитан, перемежая слова громкими пуками.
   – Никак не закончится, – оправдывался Фрол, не слезая с унитаза.
   Леху тоже приперло, но бежать ему было некуда.
   Доктор стал с интересом наблюдать за «двойным Иваном», мечущимся по пустому коридору.
   Леха отдувался, как паровоз.
   – Я больше не могу, – кряхтел он.
   – Сможешь-сможешь, – ухмылялся военный медик, – никуда не денешься.
   – Не могу! – Простаков запрыгнул на кадку с пальмой и стал расстегивать штаны.
   – Только не туда! – Врач устремился к солдату.
   Их не зря учили делать все быстро. Леха заголил зад и прямо на глазах у приближающегося толстяка осквернил любимый куст доктора.
   – Сволочь, скотина, что ж ты делаешь?!
   За спиной доктора по коридору пронесся, хромая, Большебобов. Врач обернулся.
   – Суки, сволочи, засажу! – орал он, а из-под брючины текло на пол.
   Простаков подтерся листочками и соскочил, довольный, на пол.
   – Да, что... да что это такое, – бормотал толстяк в мятой шапочке. – Нападение засранцев на медчасть.
   Фрол вышел довольный.
   – Теперь и помирать можно спокойно, а, Леха? Как думаешь, что нас ждет?
   Простаков почесал пузо.
   – Жопа.
   Измученный животом капитан поставил перед собой не менее утомленных Леху и Фрола.
   – По закону вам грозит дисбат. Вам там самое место. После того как вы приняли присягу, судить вас будет не гражданский суд, а военный. Но мы, простые русские офицеры, стараемся сор из части не выносить на всеобщее обозрение, а вывозить подальше на машинах. У кого из вас знакомство с генералом Серпуховым?
   Леха молчал. Понятное дело. Ему участь полегче, а Фролу? На самом деле в дисбат отправят. А это ведь тюрьма в тюрьме.
   – Молчите? Видать, крепко сдристались на моих соленьях. Так тому и быть. Направляетесь в поселок Чернодырье. В химвзвод. Делать из вас сержантов – то же самое, что пытаться выстругать из полена настоящий автомат. Не получится, материал не тот. Из бревен, ребята, ружья не делают, а из говна пули не отливают.
   – Как вы догадались, товарищ капитан? – Фрол не понимал, где они лажанулись.
   Большебобов молчал, в то время как Простаков расплылся в улыбке.
   – Я понял, товарищ капитан, – басил Леха, – я ж охотник. Вот найдешь в лесу метку медведя – и можно по ней определить, что он ел.
   Капитан цыкнул языком.
   – Молодец, рядовой. Теорема была доказана, когда я догадался сравнить в сортире свое с вашим. Ели мы одно и то же.

Глава 6
ПОСВЯЩЕНИЕ В ДУХИ

   Грязные и усталые, они ввалились в казарму. Долбаный «ЗИЛ» с пересаженным сердцем проснулся только за полночь. Прапорщик Евздрихин, довольный результатом, даже довез их на своем «уазике» до казармы.
   В отдельном взводе радиационной, химической и бактериологической защиты (РХБЗ) никто не спал.
   Резинкин вошел в темноту последним. Тут же включился свет, и он увидел, что наступает своими грязными кроссовками на расстеленные в виде дорожки солдатские одеяла.
   – Гадить кончай, – кто-то обиженно прогундел с верхней койки.
   – Молчать! – рявкнул Кирпичев.
   Ефрейтор и сержант метнулись в стороны, он же, не зная, куда ему деваться, остался стоять на первом одеяле. Все, тряпку он запачкал. Сейчас бить будут. Казалось, свободной койки ему не найти. Отовсюду на него смотрят наполненные интересом глаза. Тут же к нему на полусогнутых подбежали четверо лысых солдатиков. Каждый держал руки у лица и делал вид, будто фотографировал. Со всех сторон он слышал щелканье автоматических затворов камер.
   По одеялам к нему подошел благоухающий высокий солдат. Он был весь в белом: рубаха, кальсоны. Старая разбитая швабра переходила из руки в руку. Писклявым голосом он начал говорить в нее, словно в микрофон:
   – А вот и наш победитель! Добро пожаловать в стойлохряковский рай, душка! – Тут же со всех сторон послышалось ржание. – Мистер, вы счастливы?!
   Лохматая метелка, если бы Витек не отклонился, влетела бы в лицо. Он не знал, что ему делать.
   – Да, – вяло ответил Резинкин, чем вызвал новую волну куда более заразительного смеха.
   – Наши слушатели от такого ответа обкончались на своих местах! Личный рай подполковника Стойлохрякова приветствует тебя, красавчик!
   Весь кубрик покатывался со смеху.
   – Я дембель Агапов, ведущий нашего ночного шоу, а ты, лапка?
   – Резинкин.
   – В нашем эфире господин Гондонкин. А! А! А! Туман дайте, дайте туман.
   Несколько человек зажгли сигареты и стали интенсивно пускать дым перед носом у Виктора.
   – Фотографы, фотографы! – снова перед ним стали ползать на карачках и щелкать. Особенно старался один из кодлы. Держа в руках обычную мыльницу, он приседал, подпрыгивал, повисал на спинках кроватей и не прекращал съемку. – Как вам обстановка?
   – Никак.
   – О! Мне два года тут хреново, а ему никак. Зайчик, – Агапов потрепал за щеку рядового, – хуже места быть не может. Завтра ты наденешь форму и станешь как все.
   Резинкин собрался с духом и выдал:
   – Послушай, пидор, ты хоть одну бабу-то в жизни трахнул?
   Смех прекратился. Лежа на своем месте, ржал лишь один Кирпичев.
   – Кикимор, заткнись, – взвыл надушенный дембель.
   – Сам заткнись, – спокойно ответил Константин, перестав, впрочем, гыгыкать.
   Агапов завыл и с силой ударил Резинкина черенком швабры в живот. Согнувшись пополам от боли, Витек застонал, кое-как продолжая стоять на ногах.
   – Скорее, скорее, человеку плохо, несчастье, боли в брюшной полости, – снова стал придуряться ведущий ночного шоу. – Проведем нашего героя на его место, – двое из фотографов подхватили его под руки и подвели к койке где-то в середине. – Лезь наверх, зайка, пора бай-бай.
   Резинкин медлил и получил щеткой в зад от ведущего шоу.
   – У тебя десять секунд, время пошло. Раз, два, три...
   Издевательский тон пропал, команда прозвучала непривычно резко. Пока он стягивал с себя джинсы, покрывала, разбросанные на полу, разобрали. Погас свет.
   – Десять. Не успел. Все духи, подъем! – скомандовал Агап. – За пидора отрабатывать будешь не только ты, но и все духи. Вы один призыв, и вы в одной упряжке. Один облажался – пашут все. Батрак, качку!
   Витек стал подниматься. Черенок швабры прошелся по спине. Кроме него, вокруг шевелились еще несколько человек.
   Свет снова зажгли. Он стоял в одних трусах. Рядом пятеро пацанов в нижнем белье. Сняв одежду, Резинкин почувствовал холод.
   Сержант Батраков сел на своей нижней койке на входе в кубрик.
   – Упор лежа.
   Надрессированные пятеро немедленно подчинились. Резинкин упал следом.
   – Кто больше всех, тот идет спать. Начали на счет. Раз.
   Витя вместе с остальными согнул руки в локтях.
   – Два, – все выпрямились.
   Отжимался он неплохо. Если бы только не этот удар в живот шваброй и долгая возня с машиной.
   Какие же длинные выдались сутки!
   Резинкин сжал зубы и напряг жилы.
   Пот капал с носа, а он продолжал стоять в упоре лежа. В казарме никто не спал. Красный от напряжения, Резинкин продолжал отжиматься. Его соседи давно рухнули без сил, а он держался.
   – Восемьдесят два, – красный от невозможности унизить сержант продолжал счет. – Восемьдесят три, – здесь последовала пауза, восемьдесят четыре не следовало. Приходилось стоять на согнутых, трясущихся от напряжения руках и ждать счета.
   Дверь в кубрик отлетела в сторону. Сержант моментально юркнул под одеяло. Фантастическим образом потух свет. Как такое возможно? Казарма вымерла.
   – Восемьдесят четыре, – произнес грубый голос. – Химики! Наблюдаю парад в коридоре через пять секунд.
   Если бы он не успел быстро подняться, его бы затоптали в темноте. Течение тел в кальсонах и рубахах вынесло его вместе со всеми.
   Заняв свое место в строю по ранжиру, Резинкин замер перед мрачным человеком в майорских погонах. Из одежды на Витьке имелись лишь семейные голубенькие трусы в белый цветочек, а вот майки не было вовсе, зато из иллюминации наличествовали красное ухо и зеленоватые наплывы в районе солнечного сплетения и живота.
   Рядом с майором стоял молодой лейтенант очень интеллигентного вида, то есть в очках. Лицо его, несмотря на поздний час, фонило не сном и безмятежностью, а тревогой. Глаза плясали в нервном тике и ощупывали строй. Будто перед ним не люди, а звери какие.
   – Смир-р-рно! – гаркнул майор, стоя на чистом коричневом линолеуме, широко расставив ноги. – Двадцать шесть ублюдков, не имея отца, совсем отбились от устава, так, что ли, а? Кирпичев, Агапов?...
   – Мы... – замычал Кирпичев.
   – Молчать, неожиданно зачатые! Батраков, откуда синяк?
   Сержант стоял молча, глядя перед собой в пустоту.
   – Фамилия? – Начальник штаба отдельного батальона встал напротив голубеньких трусов, выделяющихся на общем фоне, как столб посреди поля.
   – Резинкин.
   – Как ты вообще на свет появился с такой фамилией? Откуда синяки?
   Ну нет, до такого он не опустится. Стучать – последнее дело.
   Майор прищурился, глядя в упор.
   – Молчишь? Гордость взыграла? Ну ничего, через месяц-другой будешь как все: морда начищена, сапоги вымыты, – вернувшись на середку, он продолжил: – Вот вам новый папа – лейтенант Мудрецкий. Прибыл в нашу часть на два долгих года. – Представленный едва заметно кивнул и поправил очки на носу.
   Офицер не был хлипким, но и крепким его никто бы не назвал. Середнячок, но умный. Образование расположилось на нажившем едва заметные складки лбу широким белым пятном. Большой ладони не хватит, чтоб такой закрыть.
   – Химвзвод, кто сегодня помогал Евздрихину в парке?
   Резинкин шагнул вперед вместе с ефрейтором и сержантом.
   – Завтра с утра снова в парк, работа там навозной кучей навалена, разгребать некому. Лейтенант, механиков в наряды не ставить, обедом и ужином обеспечить на месте.
   – Есть, – первое слово, которое услышали подчиненные от своего командира, оказалось вялым и растаяло в мозгу быстрее междометия «бля».
   – Запомните, химвзвод, – майор надул щеки, – если еще раз я застану вас после отбоя за нарушением установленного образа поведения, все у меня пойдете в спортгородок заниматься утренней зарядкой круглосуточно, пропагандируя здоровое поведение организма на собственных телах. Я вам такие торчки спускать сквозь пальцы не буду. Все ясно?
   Резинкин видел, как часто под стеклышками очков моргают глаза Мудрецкого. Похоже, не все из услышанного укладывалось у высшего образования в голове.
   – И еще! Уникальная способность отдельно взятых старослужащих поражает воображение командного состава, к примеру, меня. Проводить униженную линию поведения, касающуюся имения некоторых новопришедших, считаю явным свидетельством прямого желания оказаться в нарядном позоре по сортиру до конца срока пребывания на службе. Что встали, как коровы перед отелом? Пятнадцать секунд, отбой!
   Резинкина внесли обратно, осталось только в койку запрыгнуть и затаиться.
   – Урод! Мое место! – тут же кто-то заорал на него.
   Взвод дружно заржал.
   Черт, он перепутал койки. Спрыгнув с одной кровати, занял свободную в следующем ряду. Вот вроде его. Его кровать. Его.
   Начальник штаба Холодец отбросил маску свирепого вояки и снова превратился в нормального человека. Немного косноязычного, но нормального. Сняв полевую кепку, он провел по черному ежику коротких волос и тихо-тихо сообщил Юре Мудрецкому, вчерашнему неудавшемуся аспиранту:
   – Принимай командование, лейтенант, – и кивнул в сторону орущей и гикающей фанерной двери в самом конце коридора. – Или ты будешь каждый день их иметь, или они тебя.
   – Есть, – Мудрецкий неуклюже отдал честь.
   – Во-во, давай.
   Юра медленно приближался к вибрирующей двери, с тревогой слушая удаляющееся шлепанье армейских ботинок. Все. Он решил, что из офицеров теперь на этаже только он один.
   Тянул за ручку, а дверь ржала над ним тремя десятками глоток.
   – Зажгите, пожалуйста, свет, – тихо попросил он, не решаясь войти в темноту.
   – Чего?! – гаркнул кто-то.
   – Пацаны, тихо, нам лейтенант чего-то хочет сказать.
   – Свет включите, – чуть громче и чуть более нервно попросил Мудрецкий.
   – Выключатель на стене, – крикнули снова из темноты.
   Пошарив по стене, он действительно нащупал выступающий из пластмассового корпуса носик.
   Стоваттная лампочка под трехметровым потолком вспыхнула. Беспорядочные смехуечки оборвались. Мудрецкий встал у двери, не решаясь пройти.
   – Я ваш новый командир, – неладно скроенный очкарик старался рассмотреть лица лежащих под одеялами. – Поэтому прошу больше громко не смеяться и не драться. Вы должны себя вести хорошо, чтобы не подводить друг друга, а теперь и меня, – он снова нажал на кнопку выключателя. Лейтенант не уходил, стоял и слушал, как время от времени поскрипывают койки. Ошалевшая от такого обращения братия не знала, что и сдерзнуть. – Спокойной ночи, – пожелал Мудрецкий и вышел.
   Ему удалось дойти до входной двери, прежде чем его нагнал тайфун молодецкого ржания.
   Он не вернулся. Ему хотелось просто как можно быстрее уйти из казармы. Как он будет служить дальше, командуя этой кодлой, лейтенант Юра себе не представлял.

* * *

   Работа в парке спасла Витька Резинкина от Агапа и Кикимора, изнывающих от последних недель службы.
   На следующий же день сержант вернул ему его удар под глаз, но больше не бил. Времени не было. Проявив себя нужным запахом, Витек зацепился за механиков и по некой негласной договоренности между дедами стал ходить под Батраковым и Петрушевским. Его даже не поднимали ночью качаться, но в благодарность за это ему приходилось выполнять самую грязную работу в парке: убирать вечером бокс после работы, складывать инструмент, выметать грязь. Но он не выл. Могло быть и хуже. Ему никто не говорил об этом, он просто знал.

* * *

   Горькая левомицетиновая отрыжка выбила слезы. Фрол сплюнул, вылезая из доставившего их «уазика».
   Долго ехать не пришлось. Полтора часа – и они на месте. Судя по тому, что путь-дорога отличалась отвратительностью, привезли их в такое место, где гости – редкость. Поэтому им всегда рады.
   Обстановочка так себе. Плац, штаб, казарма, столовка. Все маленькое. Даже вертится слово «уютное».
   Командир третьей роты капитан Паркин Максим Михайлович сидел за своим столом в каптерке, громко именуемой штабом роты, и курил.
   – Вкусно кушать любим? – спросил он, ни к кому из двоих прибывших солдат не обращаясь и продолжая листать Лехин военный билет.
   Вояки молчали. Фрол не на шутку перепугался, когда речь зашла о дисбате. Истории, что приходили оттуда, были одна другой ужаснее. Могут и посадить за взлом гаража и воровство.
   Простаков, кажется, тоже понял – пронесло и в прямом, и в переносном смысле. Всю жизнь так не бывает, и магия знакомства с генералом рано или поздно закончится.
   Докурив, Максим Михайлович поднялся, потянулся, улыбнулся, пнул ногой назад ободранный стул на колесиках:
   – Пошли, засери.
   Протопали по коридору, подошли к крайней двери.
   Ничего нового они не увидели. Те же койки, те же одеяла, те же табуретки и тумбочки.
   «Везде одно и то же», – сделал верный вывод Фрол, входя в кубрик.
   – Агапов! – позвал капитан.
   – А, я, товарищ капитан, – кто-то хрипел из дальнего угла.
   – Ну-ка выйди к свету, а то не видно ничего. Дело есть.
   Показался высокий, всего на полголовы ниже Простакова, старший сержант с картофелеобразным носом и толстыми губами.
   Леху поразил запах дорогого одеколона и внешний вид военнослужащего. Раньше он таких аккуратных солдат не видел. Даже прапорщик Поколеновяма – и тот не выглядел так опрятно в день принятия присяги, как сейчас этот старший сержант.