Страница:
— Слушай, — подавшись вперед, сказал он почти благоговейно, — а тебя со степенью, часом, преподавать к нам не позовут?
Для Лейнида это было как приглашение на Олимп.
Даниль призадумался и помрачнел.
— Позовут, — отвечал он со вздохом, — как пить дать и никуда не денусь. У Гены ж контракт рано или поздно кончится, а кому практику вести? У всех преподов и так по нескольку предметов…
Лейнид впал в изумление:
— А ты не хочешь?
— А чего в этом хорошего? — жалобно сказал Даниль. — Я же отказаться не смогу. Там и Аньке тоже по горло работы хватит. Еще потом дисциплину какую-нибудь брать придется, лекции составлять… Не люблю я работать, Лёнь.
— А почему отказаться не сможешь?
— Так некому больше, — пожал плечами Даниль. — Меня Ларионов уже припряг.
— Куда? — поинтересовался Лейнид.
— Да так… — поморщился Сергиевский, закуривая. — По институтским делам…
Распространяться на этот счет он явно не собирался; выспрашивать Широков не стал.
Даниль курил, разглядывая интерьер бара сквозь клубы дыма, и размышлял. После интервью с пернатым аналитиком Ящера он несколько дней ходил сам не свой и все ругал себя, что взялся за тему аномалии. Никто, конечно, не мог предсказать, сколько проблем и нервотрепки принесет ему в будущем интересная и, как казалось попервости, несложная для разработки тема — но должна же была прийти на помощь пресловутая контактерская интуиция и сообщить обладателю, что тут придется пахать. Пока что клятая интуиция только подкидывала работы. Вспоминая карту, виденную в отделе мониторинга, Даниль прикинул, что надо для начала разобраться со стихийными божествами и их отношением к аномалии, а для этого найти консультанта, профессионального шамана. Не прошло и пары дней, как он случайно встретил на крыльце института недавнего знакомого, инспектора Ростэнерго, разговорился с ним — и итогом беседы стал телефон Ксе.
Хуже того: получасом позже Даниля снова поймала Ворона. Не то чтобы он был против присутствия в своей жизни Вороны, но начинал подозревать, что Алиса Викторовна работает как Ящер, двадцать четыре часа в сутки.
— Вот ты где! — сказала она. — Специалист! Пойдем-ка.
— Куда? — испуганно пискнул Даниль, мигом почувствовав себя несчастным, сгорающим на работе человеком.
— К Андрей-Анатольичу, на совещание.
— Алис-Викторна, какое совещание? При чем тут я? — забормотал Даниль, но его уже тащили за рукав, дробно стуча каблучками по мрамору лестницы.
— Ты же аспирант! — увещевала Ворона. — Скоро преподавать начнешь, вот считай, вливаешься в коллектив.
«Что-о? — мысленно возопил пойманный. — Ничего я такого не обещал! У меня работа уже есть! Я вообще как Лаунхоффер, учить не люблю!» Но кабинет ректора близился, и сам седогривый Ларионов показался из-за дверей: возражать следовало в другой час.
— Вот! — торжествующе воскликнула Воронецкая, предъявляя добычу. — Привела!
— Молодец! — по-военному четко одобрил ректор и улыбнулся. — Здравствуй, Даниль, прости, что побеспокоили. У тебя будет пятнадцать минут?
— Что вы, Андрей Анатольевич, — скис аспирант. — Никакого беспокойства. Конечно. А… что, какая-то проблема возникла?
— Проблема давно возникла, — тот развел руками и очень деликатно загнал Сергиевского в кабинет. — Ты эту проблему уже решаешь, Даниль, но мы посоветовались и решили… то есть мы решили посоветоваться.
«Аномалия», — понял аспирант и уже спокойным взглядом окинул собравшихся. Конечно, Ворона не забыла о Наде, переполошила коллег, а Ларионов к задачам «кто должен, если никто не должен» относится по-комсомольски — берет вопрос на себя. Даниль подумал, что в данном случае они просто экономят энергию. Развиваясь естественным путем, события пришли бы к тому же итогу: рано или поздно врачи отчитаются о статистике кармасоматических заболеваний по региону, Минздрав обратится за помощью в Минтэнерго, Минтэнерго — в Управление по работе с тонким планом, а в Управлении после долгих раздумий придут к выводу, что разобраться с этим способны только ученые. Бюрократическая волокита займет несколько лет, а делать дело все равно придется профессуре МГИТТ, разве что на помощь им могут официально позвать зарубежных коллег.
Один зарубежный коллега уже ждал, развалившись на мягком стуле: голливудская улыбка Гены вселила в Даниля некоторый оптимизм, главным образом в виде надежды, что Гена возьмет часть работы на себя. Подле Гены восседала, по-совиному крутя головой, Лильяна Евстафьевна Казимеж, женщина толстая, хитрая и веселая. Задев локоть Даниля краем шали, прошла мимо Алиса Викторовна, шепнула ему в плечо: «Ну что ж ты стоишь, Данечка, садись», — и плюхнулась рядом с Лильяной.
Даниль медленно сел, озираясь. Ректор закрыл дверь и прошел на свое место во главе стола, а аспиранту все казалось, что не хватает чего-то.
Кого-то.
Здесь не было Ящера.
Потом Сергиевский удивился, почему не пригласили Аннаэр, но это еще можно было понять, в то время как отсутствию Лаунхоффера, специалиста специалистов, найти объяснение было решительно невозможно. «Он же здесь, — подумал Даниль. — Никуда не уезжал. Весь в работе, что ли? Но дело важное, если даже меня позвали…»
— Начнем, — сказал ректор.
— Ла-Ла опять разругались, — глубокомысленно сказал Даниль, выпуская дым через ноздри.
Лейнид фыркнул:
— Они хоть мирились с прошлого раза?
— Да вроде бы… Хотя не упомню, чтоб они руки друг другу подавали.
— А на этот раз что?
— Из-за Северорусской аномалии, — вздохнул аспирант и уставился на дно пустой кружки.
…Об этом ему потом рассказал Гена-матерщинник, похохатывая и уснащая речь цветистыми оборотами. Оказалось, что растревоженный Алисой Викторовной Ларионов стал искать способ бороться с последствиями аномалии и пришел к мысли, что природа аномалии еще не выяснена, зато анатомию человеческого тонкого тела наука изучила достаточно хорошо. Устранить саму аномалию пока невозможно, невозможно и эвакуировать население, а значит, нужно по возможности повысить сопротивляемость — изобрести вакцину для душ. Ректор собрал совещание и изложил соображения коллегам.
Лаунхоффер заявил, что это тупиковый путь. Пострадавших десятки тысяч, и их число по мере реинкарнирования будет расти. Нужно досконально изучить феномен, а потом бороться с его причинами.
— Сколько времени займет исследование аномалии? — недовольно возразил Ларионов. — Здесь несколько десятилетий — реальный срок. Разве что вы сами этим займетесь.
— Этим занимается мой аспирант, — пожал плечами Эрик Юрьевич. — Я курирую его работу.
— Один человек! — Андрей Анатольевич начал кипятиться. — Это немыслимо. Нужно спешить. Сколько людей будут страдать и безвозвратно погибнут, не прожив всех своих жизней? Даже последнюю не дожив по-человечески?!
— Люди вообще смертны, — заметил Ящер. — Исследование может серьезно продвинуть науку вперед.
Ларионов побледнел.
…Даниль вздохнул и раздавил окурок в пепельнице.
— А потом сказал: «Эрик Юрьевич, вы фашист», — закончил он и покачал головой. Он знал об этой беседе только по насмешливому пересказу Гены, но представлял ее точно въяве: как Ящер выпрямляется во весь свой немалый рост, нехорошо глядя на Ларионова, как оба каменеют лицами, и как Лаунхоффер, прежде чем удалиться, замечает с ледяной иронией: «Вам, Саваоф Баалович, давно на пенсию пора…»
— И чего? — спросил Лейнид.
Даниль выгнул бровь и хмыкнул:
— Ты знаешь, сколько Ларионову лет?
— Ну, — поколебался Лейнид, — шестьдесят. Под шестьдесят.
— Он ветеран войны.
— Афганской? — не понял Широков.
— Великой Отечественной.
— Ничего себе дед сохранился! — вытаращил глаза студент.
Даниль улыбнулся.
— Будешь пересоздавать тело по два раза на дню — еще и не так сохранишься.
— А чего он еще моложе выглядеть не хочет?
— Потому как сед и благолепен видом. А Ящер не сед и не благолепен. Ла-Ла — это ж притча во языцех. Но, сам понимаешь, фашистом дедуган просто так не назовет. Только Ящера ж хрен словом убьешь, а дед этого понять не хочет…
— Даниль, — сказал Андрей Анатольевич, — как видишь, от тебя не требуется ничего, кроме добросовестной работы над диссертацией. То бишь, — он улыбнулся и поправился: — сам текст может и подождать, но мы все очень заинтересованы в аналитической части.
Аспирант кивнул, радуясь, что можно не врать и не выкручиваться.
— Я в ближайшее время собирался ехать на место, — сказал он. — Проводить полевые исследования.
— Это очень хорошо, — согласился ректор, постукивая карандашом по столу. — Итак, товарищи! — в партию Ларионов вступил на фронте и забывать привычные обращения не собирался. — Я думаю, что если мы возьмемся за это дело всем коллективом, то сможем выработать технологию достаточно быстро. Вопрос только в том, как ее внедрить?
— Как раз не вопрос, — пробурчала Лильяна. — В любом случае работать с больными будут наши выпускники. Либо у них проснется совесть, и будет миссия доброй воли, либо придется выбивать деньги. Но кроме них некому. Тут вопрос, нужны ли курсы повышения квалификации.
— Курсы вообще нужны, — покачал головой ректор. — Преподавателей нет. Разве что когда Аня придет, появится хоть сколько-нибудь времени. Кстати, — лицо его стало тревожным, — товарищи, я вас прошу ничего Эрику не говорить.
— Почему? — быстро спросила Ворона.
— А то он вмешается и все сделает наоборот, — удрученно сказал Ларионов и развел руками: — Дух противоречия силен в этом достойнейшем человеке.
— Что сделает наоборот? — недоумевала Алиса.
— Все! — посетовал Андрей Анатольевич. — Нет такого дела, где нельзя чего-нибудь испортить. Лисонька, а то ты его не знаешь? Вмешается и сделает, и не потому, что он кому-то враг, а потому, что я по несчастливой случайности являюсь его формальным начальством. Эрик Юрьевич глубоко убежден, что от начальства не может исходить никакая добрая инициатива.
— Ладно, — нахмурилась Ворона. — Не скажу.
— Забудешь, — проницательно сказала Лильяна.
— Не забуду! — вскинулась Алиса.
— Запиши, — зловеще посоветовала Казимеж.
— Запишу, — пригорюнилась Воронецкая и даже, кажется, действительно что-то записала; Даниль не следил.
Он думал о Матьземле.
От плинтусов к потолку тянулись занавеси паутины, почти невидимые — лишь изредка мерцали там и здесь светлые нити. Словно опираясь на пустоту, на одно лишь нежное свечение воздуха, по ним вился золотистый плющ; сияли, заменяя собой лампы дневного света, белые и голубые его цветы. Оштукатуренные стены отливали странными оттенками серебра, ящики генераторов перемигивались многоцветными огоньками, будто драгоценности рассыпали блики, и заставкой на мониторе мерцала звездная радуга.
— Какой ужас! Я вся в пуху! — восклицала Ворона, не выказывая, тем не менее, ни малейшего неудовольствия. Она сидела на столе и болтала ногами, а по столу ходила кошка Варька и оглушительно мурчала, выглаживаясь о ее спину и локоть, отчего на черном свитере Алисы оставались клочья ангорского белого пуха.
— Ревнует, дрянь, — благодушно сказал Эрик; привстал, сгреб кошку за шкирку и усадил себе на загривок. Варька немедля умолкла, сжалась в комок и недобрыми глазами уставилась на ту, о чей бок только что терлась.
Ворон, нахохлившийся на плече своей почти-тезки, неодобрительно каркнул. Кошка зашипела.
— Тихо! — велел хозяин.
Он сидел в кресле, развернутом к столу боком, и снизу вверх, лукаво щурясь, взирал на гостью. У ног Лаунхоффера возлежал черный доберман и шумно дышал, поглядывая на Алису так печально, как умеют только собаки.
— Я вчера дочитала материалы конференции, — прощебетала Ворона и с хитринкой покосилась на недовольную кошку, — вот по теории чакр статья очень интересная…
— Ни одной идеи, — Эрик пожал плечами. — Много разговоров о традициях. Материалы по донаучному периоду. Художественная литература.
— Вот я и говорю, что интересно, — беззаботно сказала Алиса. — Я ведь донаучным периодом когда-то занималась, но некоторых деталей, какие там, в статье, были, даже и не знала.
— А смысл? — Лаунхоффер приподнял бровь. — На улице холодно. Каждый первый старшекурсник использует энергию тонкого тела для согрева плотного. Это хорошо. Упражнение простое, но полезное. Зачем знать, что техника называется «туммо» и ей тысяча лет? Тибетские монахи целую жизнь клали на результат, которого студент добивается к седьмому семестру.
Ворона моргнула и фыркнула, клоня голову к плечу; лицо ее приняло одно из любимых неописуемых выражений.
— Это был риторический вопрос, я поняла, — сообщила она. — И какой же в этом смысл, а, Эрик?
Тот улыбался.
— Латынь принадлежит классической медицине, — сказал он. — Мы используем термины из восточных учений. Причем неправильно.
— Но это же удивительный факт, — откинула голову Алиса; глаза ее загорелись, — какие прозрения! Без всякой техники! Только на личной интуиции!..
Ящер кивнул.
— Я об этом и говорю, Алиса. Узкий специалист не совершит открытия. В восточном легендариуме есть и другие интересные идеи. Их ищут не в том корпусе текстов.
— Какие идеи? — Алиса с любопытством уставилась на Эрика, — например? А?
Кошка, по-прежнему сидевшая у хозяина на плече, подозрительно шевельнула розовым ухом. На полу тяжко вздохнул пес; похоже, последние несколько минут он о чем-то напряженно размышлял и пришел, наконец, к решению. Опасливо глянув на Лаунхоффера, доберман встал и со всеми предосторожностями подобрался к Вороне, после чего усиленно закрутил хвостом и положил морду ей на колени. Алиса засмеялась; ее маленькая рука опустилась между ушей Охотника, и тот блаженно закрыл глаза.
— Жил-был один мудрец, — подперев подбородок ладонью, с усмешкой сказал хозяин пса. — Весьма достойный человек. Достигший исключительного мастерства в обращении с энергией. Однажды боги не воздали ему обычных почестей. У богов были неотложные дела. У мудреца не было неотложных дел. Невежливые боги его не устраивали. Поэтому он решил…
— Сотворить новый мир. С приличными богами, — перебила Ворона, обеими руками почесывая счастливого пса под ошейником; доберман пытался лизать ей руки, и черную птицу на плече Алисы это, похоже, шокировало. — Я помню, я помню. Дядьку звали Вишвамитра. А что?..
— Вопрос дальнейшей эволюции Homo sapience, — ничуть не обидевшись, сказал Ящер, — упирается в сансару. Можно удлинять жизнь физического тела. Можно увеличивать количество реинкарнаций. Но это количественные изменения. Где возможен качественный скачок?
Стремительным плавным движением кошка спрыгнула ему на колени и свернулась клубком, подставив хозяйской ладони пушистый бок.
— Все уже придумано до нас, — понимающе покивала Ворона и с искренним восхищением сказала: — Ты такой умный, Эрик. Прямо страшно.
— Мне просто интересна эта тема, — небрежно ответствовал Лаунхоффер, всем видом свидетельствуя, что вороньи слова ему приятны.
— Что-то я еще хотела сказать, — призналась Алиса, уставившись в потолок, — и забыла.
— Не страшно, — сказал Эрик почти ласково. — В другой раз.
— Хорошо… — в задумчивости согласилась Ворона и вдруг подскочила на месте. — Ну вот, теперь мне еще и рукав обслюнявили! — с изумлением обнаружила она, — кошмар какой!!
Повинный в кошмаре доберман взвизгнул и в ужасе попятился, поджав не то что хвост, а и весь зад. Ворон каркнул с выражением крайнего неодобрения, снялся с плеча Алисы, хлопнул крыльями где-то под потолком и опустился на стол. Кошка, дремавшая у Ящера на коленях, раздраженно махнула хвостом, не удостоив сцену внимания.
— Это что такое? — сурово спросил Эрик у пса. Тот от испуга забыл, как должен себя вести, и только крутил башкой, переводя с одного человека на другого слишком ясный и внимчивый для собаки взгляд. Потом вспомнил собачьи обязанности, заскулил и горестно повалился кверху брюхом.
Алиса заливалась смехом.
— Они прелестные, Эрик, ну прелестные же! — сказала, всхлипывая. — И потрясающие. Когда только игрушка, это неинтересно, и голая программа — неинтересно, а когда одно с другим, и не так себе прилеплено, а… естественно… друг из друга выходит… ой, прости, какую-то я чушь несу…
— Неси, — разрешил тот, почесывая за ушами фыркающую кошку, — мне нравится.
— Я хотела сказать, — поправилась Ворона, искрящимся взглядом окидывая адский зверинец, — что они — не программы, а… художественные произведения. Ты прямо новое искусство изобрел.
Лаунхоффер пожал плечами и улыбнулся, глядя на нее с нескрываемым удовольствием.
— Ну что ты, что ты, — добродушно проворчала Алиса, глядя на впавшего в отчаяние добермана. — Иди ко мне, а? Не обижайся, я же ничего плохого…
Тот вмиг, изогнувшись, вскочил на лапы, в один прыжок оказался рядом с ней и потянул морду к тонким розовым пальцам. Ворона потрепала торчащие уши; хвост пса ходил туда-сюда с необыкновенной скоростью. Алиса рассеянно улыбнулась, а потом лицо ее переменилось внезапно, в глазах запрыгали огоньки: ей пришла какая-то мысль.
— Эрик, — озорно спросила она, наклонившись вперед, — а ты можешь сделать… для меня… дракончика?
— Я для тебя все могу, — ответил он чуть серьезнее, чем следовало бы здесь, в пересмешливом, ни к чему не обязывающем разговоре — и собеседница озадаченно заморгала, тряхнула волосами в немом вопросе. Точно зачарованная, она следила за тем, как Лаунхоффер нарочито медленно снимает часы, поддергивает рукав, открывая широкое запястье, поросшее сухим волосом, и с хрустом разминает пальцы. Одна из немногих, кто способен был увидеть происходящее, Ворона видела, и бесцветные глаза ее делались все шире и шире.
— А-ах!.. — восторженно, с замиранием сердца выдохнула она, когда Эрик, по-прежнему улыбаясь, резко отвел руку в сторону.
«А я бы не прочь побыть на месте собаки Ящера», — ернически подумал Даниль; потом ему пришло в голову, что Ящер, пожалуй, и сам не прочь сейчас побыть на месте своей собаки.
Потом он страшно смутился и испугался. Попадая куда-то через совмещение точек, физически невозможно предупредить о своем появлении, поначалу и Сергиевский, и Аня выходили с той стороны двери, намеренные честно стучать — но скоро Эрику Юрьевичу это надоело, и он велел аспирантам являться прямо в лабораторию, дабы не терять времени на глупые церемонии. Прежде Даниль никогда не заставал его врасплох, за чем-нибудь… настолько личным.
— Здрассте… — ошалело выдохнул он, не в силах решить — то ли переместиться за дверь, то ли сделать вид, что ничего особенного не случилось.
Ящер опустил руку на подлокотник кресла, перевел на Даниля горящий мрачным пламенем взор, и аспирант почувствовал себя ужином.
Пес Лаунхоффера осторожно убрал башку из-под вороньей руки, нырнул под стол и там сгинул как призрак, кошка последовала за ним, а ворон, захлопав крыльями, растворился где-то под потолком. Алиса Викторовна спрыгнула со стола, озираясь почти испуганно, и пролепетала:
— Здравствуй, Данечка.
«Надо же, — глупо подумал аспирант, — и когда цветы вырасти успели? А, да, это он для Вороны…» Цветы на стенах и потолке лаборатории медленно гасли, плети плюща растворялись, становясь тенями.
— Вот беда-то, — виновато покачала головой Воронецкая. — Пришла и забыла, зачем пришла, а ведь дело какое-то было… ладно, я тогда пойду, вспоминать буду.
Эрдманн, явившаяся следом за Сергиевским, конечно, увидела шлейф ауры, который Алиса забыла за собой стереть; лицо ее стало предельно спокойным и безразличным.
Шаман ждал Сергиевского на перроне.
Он был тихий, неприметный парень с мышиного цвета волосами и типично славянским, нерезко прочерченным лицом; где-нибудь в провинции таких нашлось бы двенадцать на дюжину, в столице — поменьше, но и здесь шаман выглядел обычнейшим из обычных. Ксе едва поднял на Даниля глаза, вновь уставился на собственные ботинки и сказал:
— Если вы не против, мы с вами до Волоколамска на электричке поедем. Там живут стфари.
Говорил он без спешки, и Даниль только задним числом понял, что перебил его, возразив:
— Мне не нужны стфари как таковые, мне нужна конкретная территория.
Ксе терпеливо кивнул.
— Мои знакомые, стфари, собираются ехать туда и готовы нас подвезти. На машине получится удобнее и быстрее.
— А, — сказал аспирант. — Конечно.
В эту минуту он как никогда искренне посочувствовал Аннаэр, мучившейся из-за матери. Удобнее и быстрее всего было бы просто сигануть к этим тверским колхозам через совмещение точек; по-детски обидно становилось от мысли, что и тихого шамана, и неожиданно обнаружившихся его приятелей-стфари Даниль с легкостью мог прихватить с собой, хоть вместе с машиной, и — не мог. Сергиевский не знал, кто и зачем изобрел негласный закон, но даже Лаунхоффер летал на конференции самолетами; впрочем, ему-то в бизнес-классе, наверно, никто не мешал работать. «Мало ли вещей, которые может делать один из десяти тысяч? — уныло подумал аспирант. — Чего скрывать-то? Ладно, будем считать, что это новые впечатления, экстрим такой». Он окинул взглядом металлические крыши, ряды рельс, зеленые тулова электричек, толпу людей, одетых бедно и неряшливо — направление было дачное, большая их часть ехала копаться в земле…
Подошел поезд.
Лесная осень летела за окнами. Глаз нельзя было оторвать от мутного заплеванного стекла, за которым светились шафранная желтизна и алый коралл; гасла светлая зелень листвы, за ней проступали еловый холод и скупая чернь обнажившихся веток. Чаща наплывала, почти задевая быстрый вагон, отступала, раскидываясь убранным полем с гребешками леса вдали, близилась снова. Тонущие в кустарнике полустанки, дряхлые деревеньки и новенькие поселки, горящие краснотой кирпича, фонари переездов и многоэтажки, точно ракеты, взлетающие из леса, высокие мосты над обмелевшими реками… Даниль даже в городе нечасто выбирался на прогулку, слишком пристрастившись к перемещениям через тонкий план; летом в южные города и то он ходил через точки — в курортной сутолоке все равно никто не следил, каким именно образом добрался к морю очередной отдыхающий. Когда-то прежде он уже садился на поезд, но было это в незапамятной древности, в раннем детстве, и помнились из тех времен только подвыпивший отец, обозленная мать и курица, завернутая в фольгу.
Даниль забыл, что такое дорога.
Она явилась и взяла его в плен.
Сергиевский и взгляда не кинул на дремавшего рядом Ксе — жадно, как ребенок, он всматривался в заоконный пейзаж. Уже и дощатые сиденья казались удобными, и не раздражали дачники в раритетных штанах с оттянутыми коленками, и саженцы их, лопаты и грабли стали милы и смешны. Внезапным озарением Даниль понял, чего был лишен: один из десяти тысяч, он не знал этого странного состояния, пребывания между двумя точками, не здесь и не там, когда изменяется восприятие времени, и отступают тяжелые мысли, не поспевающие за ходом электропоезда.
— Нам выходить, — это было единственное, что Ксе сказал за время пути. Даниль с сожалением поднялся, последний раз глянул на мир сквозь немытое стекло и помял ладонью затекшую шею.
Холодный ветер, пахнущий мазутом и опавшей листвой, умыл его на платформе; метрах в двухстах поднимался старый вокзал, вперед и назад уходили бесконечные рельсы, а все остальное было — листва и ветви.
Ксе звонил своим стфари, а Даниль озирался, запрокинув голову, и думал, что вид у него, должно быть, преглупый, но ему это даже нравится.
— Пойдемте, — донесся глуховатый голос шамана. Сергиевский шагнул, не глядя; интуиция подсказала ему направление, а вслед за этим тотчас бросилось в глаза, что Ксе смотрит на старенькую синюю «Ниву», припаркованную под раскидистым деревом. «Ох и развалюха…» — лениво определил аспирант; громадные не по-городски деревья, почти укрывшие привокзальную площадь, все еще представлялись ему интересней людей… Даниль вернулся к реальности как раз тогда, когда она вознамерилась подкинуть ему сюрприз.
Рядом с машиной стояли два бога.
— Твою мать! — прошипел Ксе, быстрым шагом направляясь к ним.
«Опаньки, — только и подумал Сергиевский. — А парень-то непрост…»
От ларька к «Ниве» шел высоченный, толстый от переразвитой мускулатуры мужчина с бочкообразной грудью; он нес пиво и беззлобно ругнулся, когда шаман едва не налетел на него.
— Это беда, а не пацан, — с ухмылкой пожаловался гигант. — Как упрется рогом в землю — экскаватором не снесешь.
— Менгра! — возопил шаман. — Я же все сказал! Мы же по делу… тут… человек же…
Старший, интеллигентного вида бог виновато развел руками.
Младший, мальчишка лет пятнадцати, насупился и смотрел на Ксе исподлобья, взглядом упрямым и несчастным, точно щенок, брошенный и вновь пришедший к хозяйской двери.
— Блин! — орал Ксе. — Жень! Ты чем думал?! Как мы в машину влезем, ты хоть подумал? Придурок! Ну зачем ты приперся?! Что тебе тут надо?
Тот молчал и сопел, явно не намеренный сдавать позиции.
Даниль смотрел и пытался не хохотать. Или хотя бы хохотать не в голос и не так неприлично. Обиженный бог пялился на шамана в упор, точно собирался проглядеть дырку.
— Ты обещал, — угрюмо сказал он.
— Что я тебе обещал? — вызверился Ксе.
Для Лейнида это было как приглашение на Олимп.
Даниль призадумался и помрачнел.
— Позовут, — отвечал он со вздохом, — как пить дать и никуда не денусь. У Гены ж контракт рано или поздно кончится, а кому практику вести? У всех преподов и так по нескольку предметов…
Лейнид впал в изумление:
— А ты не хочешь?
— А чего в этом хорошего? — жалобно сказал Даниль. — Я же отказаться не смогу. Там и Аньке тоже по горло работы хватит. Еще потом дисциплину какую-нибудь брать придется, лекции составлять… Не люблю я работать, Лёнь.
— А почему отказаться не сможешь?
— Так некому больше, — пожал плечами Даниль. — Меня Ларионов уже припряг.
— Куда? — поинтересовался Лейнид.
— Да так… — поморщился Сергиевский, закуривая. — По институтским делам…
Распространяться на этот счет он явно не собирался; выспрашивать Широков не стал.
Даниль курил, разглядывая интерьер бара сквозь клубы дыма, и размышлял. После интервью с пернатым аналитиком Ящера он несколько дней ходил сам не свой и все ругал себя, что взялся за тему аномалии. Никто, конечно, не мог предсказать, сколько проблем и нервотрепки принесет ему в будущем интересная и, как казалось попервости, несложная для разработки тема — но должна же была прийти на помощь пресловутая контактерская интуиция и сообщить обладателю, что тут придется пахать. Пока что клятая интуиция только подкидывала работы. Вспоминая карту, виденную в отделе мониторинга, Даниль прикинул, что надо для начала разобраться со стихийными божествами и их отношением к аномалии, а для этого найти консультанта, профессионального шамана. Не прошло и пары дней, как он случайно встретил на крыльце института недавнего знакомого, инспектора Ростэнерго, разговорился с ним — и итогом беседы стал телефон Ксе.
Хуже того: получасом позже Даниля снова поймала Ворона. Не то чтобы он был против присутствия в своей жизни Вороны, но начинал подозревать, что Алиса Викторовна работает как Ящер, двадцать четыре часа в сутки.
— Вот ты где! — сказала она. — Специалист! Пойдем-ка.
— Куда? — испуганно пискнул Даниль, мигом почувствовав себя несчастным, сгорающим на работе человеком.
— К Андрей-Анатольичу, на совещание.
— Алис-Викторна, какое совещание? При чем тут я? — забормотал Даниль, но его уже тащили за рукав, дробно стуча каблучками по мрамору лестницы.
— Ты же аспирант! — увещевала Ворона. — Скоро преподавать начнешь, вот считай, вливаешься в коллектив.
«Что-о? — мысленно возопил пойманный. — Ничего я такого не обещал! У меня работа уже есть! Я вообще как Лаунхоффер, учить не люблю!» Но кабинет ректора близился, и сам седогривый Ларионов показался из-за дверей: возражать следовало в другой час.
— Вот! — торжествующе воскликнула Воронецкая, предъявляя добычу. — Привела!
— Молодец! — по-военному четко одобрил ректор и улыбнулся. — Здравствуй, Даниль, прости, что побеспокоили. У тебя будет пятнадцать минут?
— Что вы, Андрей Анатольевич, — скис аспирант. — Никакого беспокойства. Конечно. А… что, какая-то проблема возникла?
— Проблема давно возникла, — тот развел руками и очень деликатно загнал Сергиевского в кабинет. — Ты эту проблему уже решаешь, Даниль, но мы посоветовались и решили… то есть мы решили посоветоваться.
«Аномалия», — понял аспирант и уже спокойным взглядом окинул собравшихся. Конечно, Ворона не забыла о Наде, переполошила коллег, а Ларионов к задачам «кто должен, если никто не должен» относится по-комсомольски — берет вопрос на себя. Даниль подумал, что в данном случае они просто экономят энергию. Развиваясь естественным путем, события пришли бы к тому же итогу: рано или поздно врачи отчитаются о статистике кармасоматических заболеваний по региону, Минздрав обратится за помощью в Минтэнерго, Минтэнерго — в Управление по работе с тонким планом, а в Управлении после долгих раздумий придут к выводу, что разобраться с этим способны только ученые. Бюрократическая волокита займет несколько лет, а делать дело все равно придется профессуре МГИТТ, разве что на помощь им могут официально позвать зарубежных коллег.
Один зарубежный коллега уже ждал, развалившись на мягком стуле: голливудская улыбка Гены вселила в Даниля некоторый оптимизм, главным образом в виде надежды, что Гена возьмет часть работы на себя. Подле Гены восседала, по-совиному крутя головой, Лильяна Евстафьевна Казимеж, женщина толстая, хитрая и веселая. Задев локоть Даниля краем шали, прошла мимо Алиса Викторовна, шепнула ему в плечо: «Ну что ж ты стоишь, Данечка, садись», — и плюхнулась рядом с Лильяной.
Даниль медленно сел, озираясь. Ректор закрыл дверь и прошел на свое место во главе стола, а аспиранту все казалось, что не хватает чего-то.
Кого-то.
Здесь не было Ящера.
Потом Сергиевский удивился, почему не пригласили Аннаэр, но это еще можно было понять, в то время как отсутствию Лаунхоффера, специалиста специалистов, найти объяснение было решительно невозможно. «Он же здесь, — подумал Даниль. — Никуда не уезжал. Весь в работе, что ли? Но дело важное, если даже меня позвали…»
— Начнем, — сказал ректор.
— Ла-Ла опять разругались, — глубокомысленно сказал Даниль, выпуская дым через ноздри.
Лейнид фыркнул:
— Они хоть мирились с прошлого раза?
— Да вроде бы… Хотя не упомню, чтоб они руки друг другу подавали.
— А на этот раз что?
— Из-за Северорусской аномалии, — вздохнул аспирант и уставился на дно пустой кружки.
…Об этом ему потом рассказал Гена-матерщинник, похохатывая и уснащая речь цветистыми оборотами. Оказалось, что растревоженный Алисой Викторовной Ларионов стал искать способ бороться с последствиями аномалии и пришел к мысли, что природа аномалии еще не выяснена, зато анатомию человеческого тонкого тела наука изучила достаточно хорошо. Устранить саму аномалию пока невозможно, невозможно и эвакуировать население, а значит, нужно по возможности повысить сопротивляемость — изобрести вакцину для душ. Ректор собрал совещание и изложил соображения коллегам.
Лаунхоффер заявил, что это тупиковый путь. Пострадавших десятки тысяч, и их число по мере реинкарнирования будет расти. Нужно досконально изучить феномен, а потом бороться с его причинами.
— Сколько времени займет исследование аномалии? — недовольно возразил Ларионов. — Здесь несколько десятилетий — реальный срок. Разве что вы сами этим займетесь.
— Этим занимается мой аспирант, — пожал плечами Эрик Юрьевич. — Я курирую его работу.
— Один человек! — Андрей Анатольевич начал кипятиться. — Это немыслимо. Нужно спешить. Сколько людей будут страдать и безвозвратно погибнут, не прожив всех своих жизней? Даже последнюю не дожив по-человечески?!
— Люди вообще смертны, — заметил Ящер. — Исследование может серьезно продвинуть науку вперед.
Ларионов побледнел.
…Даниль вздохнул и раздавил окурок в пепельнице.
— А потом сказал: «Эрик Юрьевич, вы фашист», — закончил он и покачал головой. Он знал об этой беседе только по насмешливому пересказу Гены, но представлял ее точно въяве: как Ящер выпрямляется во весь свой немалый рост, нехорошо глядя на Ларионова, как оба каменеют лицами, и как Лаунхоффер, прежде чем удалиться, замечает с ледяной иронией: «Вам, Саваоф Баалович, давно на пенсию пора…»
— И чего? — спросил Лейнид.
Даниль выгнул бровь и хмыкнул:
— Ты знаешь, сколько Ларионову лет?
— Ну, — поколебался Лейнид, — шестьдесят. Под шестьдесят.
— Он ветеран войны.
— Афганской? — не понял Широков.
— Великой Отечественной.
— Ничего себе дед сохранился! — вытаращил глаза студент.
Даниль улыбнулся.
— Будешь пересоздавать тело по два раза на дню — еще и не так сохранишься.
— А чего он еще моложе выглядеть не хочет?
— Потому как сед и благолепен видом. А Ящер не сед и не благолепен. Ла-Ла — это ж притча во языцех. Но, сам понимаешь, фашистом дедуган просто так не назовет. Только Ящера ж хрен словом убьешь, а дед этого понять не хочет…
— Даниль, — сказал Андрей Анатольевич, — как видишь, от тебя не требуется ничего, кроме добросовестной работы над диссертацией. То бишь, — он улыбнулся и поправился: — сам текст может и подождать, но мы все очень заинтересованы в аналитической части.
Аспирант кивнул, радуясь, что можно не врать и не выкручиваться.
— Я в ближайшее время собирался ехать на место, — сказал он. — Проводить полевые исследования.
— Это очень хорошо, — согласился ректор, постукивая карандашом по столу. — Итак, товарищи! — в партию Ларионов вступил на фронте и забывать привычные обращения не собирался. — Я думаю, что если мы возьмемся за это дело всем коллективом, то сможем выработать технологию достаточно быстро. Вопрос только в том, как ее внедрить?
— Как раз не вопрос, — пробурчала Лильяна. — В любом случае работать с больными будут наши выпускники. Либо у них проснется совесть, и будет миссия доброй воли, либо придется выбивать деньги. Но кроме них некому. Тут вопрос, нужны ли курсы повышения квалификации.
— Курсы вообще нужны, — покачал головой ректор. — Преподавателей нет. Разве что когда Аня придет, появится хоть сколько-нибудь времени. Кстати, — лицо его стало тревожным, — товарищи, я вас прошу ничего Эрику не говорить.
— Почему? — быстро спросила Ворона.
— А то он вмешается и все сделает наоборот, — удрученно сказал Ларионов и развел руками: — Дух противоречия силен в этом достойнейшем человеке.
— Что сделает наоборот? — недоумевала Алиса.
— Все! — посетовал Андрей Анатольевич. — Нет такого дела, где нельзя чего-нибудь испортить. Лисонька, а то ты его не знаешь? Вмешается и сделает, и не потому, что он кому-то враг, а потому, что я по несчастливой случайности являюсь его формальным начальством. Эрик Юрьевич глубоко убежден, что от начальства не может исходить никакая добрая инициатива.
— Ладно, — нахмурилась Ворона. — Не скажу.
— Забудешь, — проницательно сказала Лильяна.
— Не забуду! — вскинулась Алиса.
— Запиши, — зловеще посоветовала Казимеж.
— Запишу, — пригорюнилась Воронецкая и даже, кажется, действительно что-то записала; Даниль не следил.
Он думал о Матьземле.
От плинтусов к потолку тянулись занавеси паутины, почти невидимые — лишь изредка мерцали там и здесь светлые нити. Словно опираясь на пустоту, на одно лишь нежное свечение воздуха, по ним вился золотистый плющ; сияли, заменяя собой лампы дневного света, белые и голубые его цветы. Оштукатуренные стены отливали странными оттенками серебра, ящики генераторов перемигивались многоцветными огоньками, будто драгоценности рассыпали блики, и заставкой на мониторе мерцала звездная радуга.
— Какой ужас! Я вся в пуху! — восклицала Ворона, не выказывая, тем не менее, ни малейшего неудовольствия. Она сидела на столе и болтала ногами, а по столу ходила кошка Варька и оглушительно мурчала, выглаживаясь о ее спину и локоть, отчего на черном свитере Алисы оставались клочья ангорского белого пуха.
— Ревнует, дрянь, — благодушно сказал Эрик; привстал, сгреб кошку за шкирку и усадил себе на загривок. Варька немедля умолкла, сжалась в комок и недобрыми глазами уставилась на ту, о чей бок только что терлась.
Ворон, нахохлившийся на плече своей почти-тезки, неодобрительно каркнул. Кошка зашипела.
— Тихо! — велел хозяин.
Он сидел в кресле, развернутом к столу боком, и снизу вверх, лукаво щурясь, взирал на гостью. У ног Лаунхоффера возлежал черный доберман и шумно дышал, поглядывая на Алису так печально, как умеют только собаки.
— Я вчера дочитала материалы конференции, — прощебетала Ворона и с хитринкой покосилась на недовольную кошку, — вот по теории чакр статья очень интересная…
— Ни одной идеи, — Эрик пожал плечами. — Много разговоров о традициях. Материалы по донаучному периоду. Художественная литература.
— Вот я и говорю, что интересно, — беззаботно сказала Алиса. — Я ведь донаучным периодом когда-то занималась, но некоторых деталей, какие там, в статье, были, даже и не знала.
— А смысл? — Лаунхоффер приподнял бровь. — На улице холодно. Каждый первый старшекурсник использует энергию тонкого тела для согрева плотного. Это хорошо. Упражнение простое, но полезное. Зачем знать, что техника называется «туммо» и ей тысяча лет? Тибетские монахи целую жизнь клали на результат, которого студент добивается к седьмому семестру.
Ворона моргнула и фыркнула, клоня голову к плечу; лицо ее приняло одно из любимых неописуемых выражений.
— Это был риторический вопрос, я поняла, — сообщила она. — И какой же в этом смысл, а, Эрик?
Тот улыбался.
— Латынь принадлежит классической медицине, — сказал он. — Мы используем термины из восточных учений. Причем неправильно.
— Но это же удивительный факт, — откинула голову Алиса; глаза ее загорелись, — какие прозрения! Без всякой техники! Только на личной интуиции!..
Ящер кивнул.
— Я об этом и говорю, Алиса. Узкий специалист не совершит открытия. В восточном легендариуме есть и другие интересные идеи. Их ищут не в том корпусе текстов.
— Какие идеи? — Алиса с любопытством уставилась на Эрика, — например? А?
Кошка, по-прежнему сидевшая у хозяина на плече, подозрительно шевельнула розовым ухом. На полу тяжко вздохнул пес; похоже, последние несколько минут он о чем-то напряженно размышлял и пришел, наконец, к решению. Опасливо глянув на Лаунхоффера, доберман встал и со всеми предосторожностями подобрался к Вороне, после чего усиленно закрутил хвостом и положил морду ей на колени. Алиса засмеялась; ее маленькая рука опустилась между ушей Охотника, и тот блаженно закрыл глаза.
— Жил-был один мудрец, — подперев подбородок ладонью, с усмешкой сказал хозяин пса. — Весьма достойный человек. Достигший исключительного мастерства в обращении с энергией. Однажды боги не воздали ему обычных почестей. У богов были неотложные дела. У мудреца не было неотложных дел. Невежливые боги его не устраивали. Поэтому он решил…
— Сотворить новый мир. С приличными богами, — перебила Ворона, обеими руками почесывая счастливого пса под ошейником; доберман пытался лизать ей руки, и черную птицу на плече Алисы это, похоже, шокировало. — Я помню, я помню. Дядьку звали Вишвамитра. А что?..
— Вопрос дальнейшей эволюции Homo sapience, — ничуть не обидевшись, сказал Ящер, — упирается в сансару. Можно удлинять жизнь физического тела. Можно увеличивать количество реинкарнаций. Но это количественные изменения. Где возможен качественный скачок?
Стремительным плавным движением кошка спрыгнула ему на колени и свернулась клубком, подставив хозяйской ладони пушистый бок.
— Все уже придумано до нас, — понимающе покивала Ворона и с искренним восхищением сказала: — Ты такой умный, Эрик. Прямо страшно.
— Мне просто интересна эта тема, — небрежно ответствовал Лаунхоффер, всем видом свидетельствуя, что вороньи слова ему приятны.
— Что-то я еще хотела сказать, — призналась Алиса, уставившись в потолок, — и забыла.
— Не страшно, — сказал Эрик почти ласково. — В другой раз.
— Хорошо… — в задумчивости согласилась Ворона и вдруг подскочила на месте. — Ну вот, теперь мне еще и рукав обслюнявили! — с изумлением обнаружила она, — кошмар какой!!
Повинный в кошмаре доберман взвизгнул и в ужасе попятился, поджав не то что хвост, а и весь зад. Ворон каркнул с выражением крайнего неодобрения, снялся с плеча Алисы, хлопнул крыльями где-то под потолком и опустился на стол. Кошка, дремавшая у Ящера на коленях, раздраженно махнула хвостом, не удостоив сцену внимания.
— Это что такое? — сурово спросил Эрик у пса. Тот от испуга забыл, как должен себя вести, и только крутил башкой, переводя с одного человека на другого слишком ясный и внимчивый для собаки взгляд. Потом вспомнил собачьи обязанности, заскулил и горестно повалился кверху брюхом.
Алиса заливалась смехом.
— Они прелестные, Эрик, ну прелестные же! — сказала, всхлипывая. — И потрясающие. Когда только игрушка, это неинтересно, и голая программа — неинтересно, а когда одно с другим, и не так себе прилеплено, а… естественно… друг из друга выходит… ой, прости, какую-то я чушь несу…
— Неси, — разрешил тот, почесывая за ушами фыркающую кошку, — мне нравится.
— Я хотела сказать, — поправилась Ворона, искрящимся взглядом окидывая адский зверинец, — что они — не программы, а… художественные произведения. Ты прямо новое искусство изобрел.
Лаунхоффер пожал плечами и улыбнулся, глядя на нее с нескрываемым удовольствием.
— Ну что ты, что ты, — добродушно проворчала Алиса, глядя на впавшего в отчаяние добермана. — Иди ко мне, а? Не обижайся, я же ничего плохого…
Тот вмиг, изогнувшись, вскочил на лапы, в один прыжок оказался рядом с ней и потянул морду к тонким розовым пальцам. Ворона потрепала торчащие уши; хвост пса ходил туда-сюда с необыкновенной скоростью. Алиса рассеянно улыбнулась, а потом лицо ее переменилось внезапно, в глазах запрыгали огоньки: ей пришла какая-то мысль.
— Эрик, — озорно спросила она, наклонившись вперед, — а ты можешь сделать… для меня… дракончика?
— Я для тебя все могу, — ответил он чуть серьезнее, чем следовало бы здесь, в пересмешливом, ни к чему не обязывающем разговоре — и собеседница озадаченно заморгала, тряхнула волосами в немом вопросе. Точно зачарованная, она следила за тем, как Лаунхоффер нарочито медленно снимает часы, поддергивает рукав, открывая широкое запястье, поросшее сухим волосом, и с хрустом разминает пальцы. Одна из немногих, кто способен был увидеть происходящее, Ворона видела, и бесцветные глаза ее делались все шире и шире.
— А-ах!.. — восторженно, с замиранием сердца выдохнула она, когда Эрик, по-прежнему улыбаясь, резко отвел руку в сторону.
«А я бы не прочь побыть на месте собаки Ящера», — ернически подумал Даниль; потом ему пришло в голову, что Ящер, пожалуй, и сам не прочь сейчас побыть на месте своей собаки.
Потом он страшно смутился и испугался. Попадая куда-то через совмещение точек, физически невозможно предупредить о своем появлении, поначалу и Сергиевский, и Аня выходили с той стороны двери, намеренные честно стучать — но скоро Эрику Юрьевичу это надоело, и он велел аспирантам являться прямо в лабораторию, дабы не терять времени на глупые церемонии. Прежде Даниль никогда не заставал его врасплох, за чем-нибудь… настолько личным.
— Здрассте… — ошалело выдохнул он, не в силах решить — то ли переместиться за дверь, то ли сделать вид, что ничего особенного не случилось.
Ящер опустил руку на подлокотник кресла, перевел на Даниля горящий мрачным пламенем взор, и аспирант почувствовал себя ужином.
Пес Лаунхоффера осторожно убрал башку из-под вороньей руки, нырнул под стол и там сгинул как призрак, кошка последовала за ним, а ворон, захлопав крыльями, растворился где-то под потолком. Алиса Викторовна спрыгнула со стола, озираясь почти испуганно, и пролепетала:
— Здравствуй, Данечка.
«Надо же, — глупо подумал аспирант, — и когда цветы вырасти успели? А, да, это он для Вороны…» Цветы на стенах и потолке лаборатории медленно гасли, плети плюща растворялись, становясь тенями.
— Вот беда-то, — виновато покачала головой Воронецкая. — Пришла и забыла, зачем пришла, а ведь дело какое-то было… ладно, я тогда пойду, вспоминать буду.
Эрдманн, явившаяся следом за Сергиевским, конечно, увидела шлейф ауры, который Алиса забыла за собой стереть; лицо ее стало предельно спокойным и безразличным.
Шаман ждал Сергиевского на перроне.
Он был тихий, неприметный парень с мышиного цвета волосами и типично славянским, нерезко прочерченным лицом; где-нибудь в провинции таких нашлось бы двенадцать на дюжину, в столице — поменьше, но и здесь шаман выглядел обычнейшим из обычных. Ксе едва поднял на Даниля глаза, вновь уставился на собственные ботинки и сказал:
— Если вы не против, мы с вами до Волоколамска на электричке поедем. Там живут стфари.
Говорил он без спешки, и Даниль только задним числом понял, что перебил его, возразив:
— Мне не нужны стфари как таковые, мне нужна конкретная территория.
Ксе терпеливо кивнул.
— Мои знакомые, стфари, собираются ехать туда и готовы нас подвезти. На машине получится удобнее и быстрее.
— А, — сказал аспирант. — Конечно.
В эту минуту он как никогда искренне посочувствовал Аннаэр, мучившейся из-за матери. Удобнее и быстрее всего было бы просто сигануть к этим тверским колхозам через совмещение точек; по-детски обидно становилось от мысли, что и тихого шамана, и неожиданно обнаружившихся его приятелей-стфари Даниль с легкостью мог прихватить с собой, хоть вместе с машиной, и — не мог. Сергиевский не знал, кто и зачем изобрел негласный закон, но даже Лаунхоффер летал на конференции самолетами; впрочем, ему-то в бизнес-классе, наверно, никто не мешал работать. «Мало ли вещей, которые может делать один из десяти тысяч? — уныло подумал аспирант. — Чего скрывать-то? Ладно, будем считать, что это новые впечатления, экстрим такой». Он окинул взглядом металлические крыши, ряды рельс, зеленые тулова электричек, толпу людей, одетых бедно и неряшливо — направление было дачное, большая их часть ехала копаться в земле…
Подошел поезд.
Лесная осень летела за окнами. Глаз нельзя было оторвать от мутного заплеванного стекла, за которым светились шафранная желтизна и алый коралл; гасла светлая зелень листвы, за ней проступали еловый холод и скупая чернь обнажившихся веток. Чаща наплывала, почти задевая быстрый вагон, отступала, раскидываясь убранным полем с гребешками леса вдали, близилась снова. Тонущие в кустарнике полустанки, дряхлые деревеньки и новенькие поселки, горящие краснотой кирпича, фонари переездов и многоэтажки, точно ракеты, взлетающие из леса, высокие мосты над обмелевшими реками… Даниль даже в городе нечасто выбирался на прогулку, слишком пристрастившись к перемещениям через тонкий план; летом в южные города и то он ходил через точки — в курортной сутолоке все равно никто не следил, каким именно образом добрался к морю очередной отдыхающий. Когда-то прежде он уже садился на поезд, но было это в незапамятной древности, в раннем детстве, и помнились из тех времен только подвыпивший отец, обозленная мать и курица, завернутая в фольгу.
Даниль забыл, что такое дорога.
Она явилась и взяла его в плен.
Сергиевский и взгляда не кинул на дремавшего рядом Ксе — жадно, как ребенок, он всматривался в заоконный пейзаж. Уже и дощатые сиденья казались удобными, и не раздражали дачники в раритетных штанах с оттянутыми коленками, и саженцы их, лопаты и грабли стали милы и смешны. Внезапным озарением Даниль понял, чего был лишен: один из десяти тысяч, он не знал этого странного состояния, пребывания между двумя точками, не здесь и не там, когда изменяется восприятие времени, и отступают тяжелые мысли, не поспевающие за ходом электропоезда.
— Нам выходить, — это было единственное, что Ксе сказал за время пути. Даниль с сожалением поднялся, последний раз глянул на мир сквозь немытое стекло и помял ладонью затекшую шею.
Холодный ветер, пахнущий мазутом и опавшей листвой, умыл его на платформе; метрах в двухстах поднимался старый вокзал, вперед и назад уходили бесконечные рельсы, а все остальное было — листва и ветви.
Ксе звонил своим стфари, а Даниль озирался, запрокинув голову, и думал, что вид у него, должно быть, преглупый, но ему это даже нравится.
— Пойдемте, — донесся глуховатый голос шамана. Сергиевский шагнул, не глядя; интуиция подсказала ему направление, а вслед за этим тотчас бросилось в глаза, что Ксе смотрит на старенькую синюю «Ниву», припаркованную под раскидистым деревом. «Ох и развалюха…» — лениво определил аспирант; громадные не по-городски деревья, почти укрывшие привокзальную площадь, все еще представлялись ему интересней людей… Даниль вернулся к реальности как раз тогда, когда она вознамерилась подкинуть ему сюрприз.
Рядом с машиной стояли два бога.
— Твою мать! — прошипел Ксе, быстрым шагом направляясь к ним.
«Опаньки, — только и подумал Сергиевский. — А парень-то непрост…»
От ларька к «Ниве» шел высоченный, толстый от переразвитой мускулатуры мужчина с бочкообразной грудью; он нес пиво и беззлобно ругнулся, когда шаман едва не налетел на него.
— Это беда, а не пацан, — с ухмылкой пожаловался гигант. — Как упрется рогом в землю — экскаватором не снесешь.
— Менгра! — возопил шаман. — Я же все сказал! Мы же по делу… тут… человек же…
Старший, интеллигентного вида бог виновато развел руками.
Младший, мальчишка лет пятнадцати, насупился и смотрел на Ксе исподлобья, взглядом упрямым и несчастным, точно щенок, брошенный и вновь пришедший к хозяйской двери.
— Блин! — орал Ксе. — Жень! Ты чем думал?! Как мы в машину влезем, ты хоть подумал? Придурок! Ну зачем ты приперся?! Что тебе тут надо?
Тот молчал и сопел, явно не намеренный сдавать позиции.
Даниль смотрел и пытался не хохотать. Или хотя бы хохотать не в голос и не так неприлично. Обиженный бог пялился на шамана в упор, точно собирался проглядеть дырку.
— Ты обещал, — угрюмо сказал он.
— Что я тебе обещал? — вызверился Ксе.