Страница:
— Хорошо.
Спустя двc три недcли послc этого, въ раннее летнее утро, на одной изъ набережныхъ Невы, по близости отъ Художественной Академiи, собрался небольшой кружокъ моихъ знакомыхъ и друзей. Я съ семьей стоялъ на палубc. Мы махали платками. А мои дражайшiе музыканты Марiинскаго оркестра, старые мои кровные сослуживцы, разыгрывали марши.
Когда же двинулся пароходъ, съ кормы котораго я, снявъ шляпу, махалъ ею и кланялся имъ – то въ этотъ грустный для меня моментъ, грустный потому, что я уже зналъ, что долго не вернусь на родину – музыканты заиграли «Интернацiоналъ»…
Такъ, на глазахъ у моихъ друзей, въ холодныхъ прозрачныхъ водахъ Царицы-Невы растаялъ навсегда мнимый большевикъ – Шаляпинъ.
III. «Любовь народная».
77.
Съ жадной радостью вдыхалъ я воздухъ Европы. Послc нищенской и печальной жизни русскихъ столицъ все представлялось мнc богатымъ и прекраснымъ. По улицамъ ходили, какъ мнc казалось, счастливые люди – беззаботные и хорошо одcтые. Меня изумляли обыкновенныя витрины магазиновъ, въ которыхъ можно было безъ усилiй и ордеровъ центральной власти достать любой товаръ. О томъ, что я оставилъ позади себя, не хотcлось думать. Малcйшее напоминанiе о пережитомъ вызывало мучительное чувство. Я, конечно, далъ себc слово держаться заграницей вдали отъ всякой политики, заниматься своимъ дcломъ и избегать открытаго выраженiя какихъ нибудь моихъ опинiоновъ о совcтской власти. Не мое это актерское дcло, – думалъ я. Заявленiе Дзержинскому, что никакихъ политическихъ интервью я давать не буду, было совершенно искреннимъ. А между тcмъ, уже черезъ нcкоторое время послc выcзда изъ Петербурга я невольно учинилъ весьма резкую демонстрацiю противъ совcтской власти, и только потому, что глупый одинъ человcкъ грубо напомнилъ мнc заграницей то, отъ чего я убcжалъ.
Было это въ Осло. Пришелъ ко мнc совcтскiй консулъ, не то приветствовать меня, не то облегчить мнc хлопоты по поездке. Хотя внимание консула мнc вовсе не было нужно, я его сердечно поблагодарилъ – оно меня тронуло. Оказалось, однако, что консулъ исправлялъ въ Осло еще одну оффицiальную обязанность – онъ былъ корреспондентомъ совcтского телеграфнаго агентства. И вотъ, исполнивъ весьма мило консульскiй долгъ гостепрiимства, мой посетитель незаметно для меня перегримировался, принялъ домашне-русскiй обликъ и вступилъ въ торжественное исправленiе второй его служебной обязанности.
— Какъ вы, Федоръ Ивановичъ, относитесь къ совcтской власти?
Поставилъ вопросъ и раскрылъ корреспондентскiй блокнотъ, собираясь записывать мой отвcть.
Не знаю, гдc теперь этотъ знаменитый блокнотъ – успелъ ли хозяинъ его унести вмcстc со своими ногами, или онъ по настоящее время валяется на полу гостинницы въ Осло.
Глупый вопросъ и наглое залезанiе въ мою душу, еще полную боли, меня взорвали, какъ бомбу. Забывъ Дзержинскаго и все на свcте, я до смерти испугалъ консула-корреспондента отвcтнымъ вопросительнымъ знакомъ, который я четко изобразилъ въ воздухе, поднявъ тяжелый стулъ:
— А опрашивали они меня, когда власть брали? – закричалъ я громовымъ голосомъ. – Тогда, небось, обошлись безъ моего мнcнiя, а теперь – какъ я отношусь? – Вонъ немедленно отсюда!…
Не знаю, сделался ли известенъ этотъ инцидентъ Дзержинскому, и что онъ о немъ подумалъ. За то, мнc очень скоро пришлось, къ сожалешю, узнать, что думаютъ о моемъ отношенiи къ большевистской власти заграницей… Это само по себc не очень важное обстоятельство находится въ связи съ темой болcе общаго порядка, которая меня часто занимала и даже, признаюсь, волновала: почему это люди склонны такъ охотно во всемъ видcть плохое и такъ легко всему плохому вcрить? Тутъ мнc необходимо сдcлать отступленiе.
Было это въ Осло. Пришелъ ко мнc совcтскiй консулъ, не то приветствовать меня, не то облегчить мнc хлопоты по поездке. Хотя внимание консула мнc вовсе не было нужно, я его сердечно поблагодарилъ – оно меня тронуло. Оказалось, однако, что консулъ исправлялъ въ Осло еще одну оффицiальную обязанность – онъ былъ корреспондентомъ совcтского телеграфнаго агентства. И вотъ, исполнивъ весьма мило консульскiй долгъ гостепрiимства, мой посетитель незаметно для меня перегримировался, принялъ домашне-русскiй обликъ и вступилъ въ торжественное исправленiе второй его служебной обязанности.
— Какъ вы, Федоръ Ивановичъ, относитесь къ совcтской власти?
Поставилъ вопросъ и раскрылъ корреспондентскiй блокнотъ, собираясь записывать мой отвcть.
Не знаю, гдc теперь этотъ знаменитый блокнотъ – успелъ ли хозяинъ его унести вмcстc со своими ногами, или онъ по настоящее время валяется на полу гостинницы въ Осло.
Глупый вопросъ и наглое залезанiе въ мою душу, еще полную боли, меня взорвали, какъ бомбу. Забывъ Дзержинскаго и все на свcте, я до смерти испугалъ консула-корреспондента отвcтнымъ вопросительнымъ знакомъ, который я четко изобразилъ въ воздухе, поднявъ тяжелый стулъ:
— А опрашивали они меня, когда власть брали? – закричалъ я громовымъ голосомъ. – Тогда, небось, обошлись безъ моего мнcнiя, а теперь – какъ я отношусь? – Вонъ немедленно отсюда!…
Не знаю, сделался ли известенъ этотъ инцидентъ Дзержинскому, и что онъ о немъ подумалъ. За то, мнc очень скоро пришлось, къ сожалешю, узнать, что думаютъ о моемъ отношенiи къ большевистской власти заграницей… Это само по себc не очень важное обстоятельство находится въ связи съ темой болcе общаго порядка, которая меня часто занимала и даже, признаюсь, волновала: почему это люди склонны такъ охотно во всемъ видcть плохое и такъ легко всему плохому вcрить? Тутъ мнc необходимо сдcлать отступленiе.
78.
Въ теченiе моей долгой артистической карьеры я нерcдко получалъ знаки вниманiя къ моему таланту со стороны публики, а иногда и оффицiальныя «награды» отъ правительствъ и государей. Какъ артистъ, я нравился всcмъ слоямъ населенiя, имcлъ успcхъ и при дворc. Но честно говорю, что никогда я не добивался никакихъ наградъ, ибо отъ природы не страдаю честолюбiемъ, а еще меньше – тщеславiемъ. Награды же я получалъ потому, что разъ было принято награждать артистовъ, то не могли же не награждать и меня. Отличiя, которыя я получалъ, являлись для меня въ известной степени сюрпризами – признаюсь, почти всегда прiятными.
Впрочемъ, съ первой наградой у меня въ царскiя времена вышла курьезная непрiятность, – вcрнcе, инцидентъ, въ которомъ я проявилъ нcкоторую строптивость характера, и доставившей немного щекотливыхъ хлопотъ моимъ друзьямъ, а главное – Теляковскому.
Однажды мнc присылаютъ изъ Министерства Двора футляръ съ царскимъ подаркомъ – золотыми часами. Посмотрcлъ я часы, и показалось мнc, что они недостаточно отражаютъ широту натуры Россiйскаго Государя. Я бы сказалъ, что эти золотые съ розочками часы доставили бы очень большую радость заслуженному швейцару богатаго дома… Я подумалъ, что лично мнc такихъ часовъ вообще не надо – у меня были лучшiе, а держать ихъ для хвастовства передъ иностранцами—вотъ де, какiе Царь Русскiй часы подарить можетъ! – не имcло никакого смысла – хвастаться ими какъ разъ и нельзя было. Я положилъ часы въ футляръ и отослалъ ихъ милому Теляковскому при письмc, въ которомъ вполнc точно объяснилъ резоны моего поступка. Получился «скандалъ». Въ старину отъ царскихъ подарковъ никто не смcлъ отказываться, а я…
В.А.Теляковскiй отправился въ Кабинетъ Его Величества и вмcстc со своими тамъ друзьями безъ огласки инцидентъ уладилъ. Черезъ нcкоторое время я получилъ другiе часы – на этотъ разъ приличные. Кстати сказать, они хранятся у меня до сихъ поръ.
Столь же неожиданно, какъ часы, получилъ я званiе Солиста Его Величества. Въ 1909 году, когда я пcлъ въ Брюсселc въ La Monnaie, я вдругъ получаю отъ Теляковскаго телеграмму съ поздравленiемъ меня со званiемъ Солиста. Только позже я узналъ, что Теляковскiй хлопоталъ объ этомъ званiи для меня, но безуспcшно, уже долгiе годы. Препятствовалъ будто бы награжденiю меня этимъ высокимъ званiемъ великiй князь Сергей Александровичъ, дядя государя. Онъ зналъ, что я другъ «презрcннаго босяка» Горькаго, и вообще считалъ меня кабацкой затычкой. Какъ удалось Теляковскому убcдить Государя, что я этого званiя не опозорю – не знаю. Меня интересовала другая сторона вопроса. Такъ какъ я крестьянинъ по происхожденiю, то и дcти мои продолжали считаться крестьянами, т.е., гражданами второго сорта. Они, напримcръ, не могли быть приняты въ Пушкинскiй Лицей, привлекавшiй меня, конечно, тcмъ, что онъ былъ Пушкинскiй. Я подумалъ, можетъ быть, дcти Солиста Его Величества получать эту возможность. Я отправился съ моимъ вопросомъ къ одному важному чиновнику Министерства Двора.
— Кто же я такой теперь? – спрашивалъ я.
Чиновникъ гнусаво объяснилъ мнc, что грcхъ моего рожденiя отъ русскаго крестьянина высокимъ званiемъ Солиста Его Величества еще не смытъ. Въ Пушкинскомъ лицеc мои дcти учиться еще не могутъ. Но теперь – утcшилъ онъ меня – я, по крайней мcрc, имcю нcкоторое основанiе объ этомъ похлопотать…
Волею судьбы «Солистъ Его Величества» превратился въ «Перваго Народнаго Артиста» Совcтской Республики. Произошло это – также совершенно для меня неожиданно – при слcдующихъ обстоятельствахъ.
Въ первый перiодъ революции, когда Луначарскiй сталъ комиссаромъ народнаго просвcщенiя, онъ часто выступалъ передъ спектаклями въ оперныхъ и драматическихъ театрахъ въ качествc докладчика объ исполняемой пьесc. Особенно охотно онъ дcлалъ это въ тcхъ случаяхъ, когда спектакль давался для спецiально приглашенной публики. Онъ объяснялъ ей достоинства и недостатки произведенiя съ марксистской точки зрcнiя. Въ этихъ докладахъ иногда отдавалось должное буржуазной культурc, но тутъ же говорилось о хрупкости и недостаточности этой культуры. Въ заключенiе публикc давалось оффицiальное увcренiе, что въ самомъ близкомъ времени мы на практикc покажемъ полноцcнный вcсъ будущаго пролетарскаго искусства и все ничтожество искусства прошлаго.
Какъ то въ Марiинскомъ театрc былъ данъ оперный спектакль съ моимъ участiемъ для прапорщиковъ, молодыхъ офицеровъ Красной армiи. Шелъ «Севильскiй Цирюльникъ». Такъ какъ въ этой оперc я выхожу только во 2-мъ актc, то я въ театръ не торопился. Мнc можно было придти къ началу 1-го акта. Я засталъ на сценc еще говорящаго публикc Луначарскаго. Прошелъ въ уборную, и тутъ мнc пришли и сказали, что Луначарскiй меня спрашивалъ, и дали при этомъ понять, что было неловко съ моей стороны опоздать къ его докладу. Я выразилъ сожалcнiе, но при этомъ замcтилъ, что меня никто не предупреждалъ о митингc передъ спектаклемъ… Въ этотъ моментъ прибcжалъ ко мнc, запыхавшись, помощникъ режиссера, и сказалъ:
— Тов. Луначарскiй проситъ васъ сейчасъ же выйти на сцену.
— Въ чемъ дcло?
Пошелъ на сцену и въ кулисахъ встрcтилъ Луначарскаго, который, любезно поздоровавшись, сказалъ, что считаетъ справедливымъ и необходимымъ въ присутствiи молодой армiи наградить меня званiемъ Перваго Народнаго Артиста соцiалистической Республики.
Я сконфузился, поблагодарилъ его, а онъ вывелъ меня на сцену, сталъ въ ораторскую позу и сказалъ въ мой профиль нcсколько очень для меня лестныхъ словъ, закончивъ рcчь тcмъ, что представляетъ присутствующей въ театрc молодой армiи, а вмcстc съ нею всей Совcтской Россiи, Перваго Народная Артиста Республики.
Публика устроила мнc шумную овацiю. Въ отвcть на такой прiятный подарокъ, взволнованный, я сказалъ, что я много разъ въ моей артистической жизни получалъ подарки при разныхъ обстоятельствахъ отъ разныхъ правителей, но этотъ подарокъ – званiе народнаго артиста – мнc всcхъ подарковъ дороже, потому что онъ гораздо ближе къ моему сердцу человcка изъ народа. А такъ какъ – закончилъ я – здcсь присутствуетъ молодежь россiйскаго народа, то я, въ свою очередь, желаю имъ найти въ жизни успcшныя дороги; желаю, чтобы каждый изъ нихъ испыталъ когда нибудь то чувство удовлетворенiя, которое я испытываю въ эту минуту.
Слова эти были искреннiя. Я, дcйствительно, отъ всей души желалъ этимъ русскимъ молодымъ людямъ успcховъ въ жизни. Ни о какой политикc я, разумcется, при этомъ не думалъ.
Оказалось, однако, что за эту мою рcчь я немедленно былъ зачисленъ чуть ли не въ тайные агенты Г.П.У. Уже нcкiй пiанистъ, бывшiй когда то моимъ закадычнымъ другомъ, выбравшись заграницу изъ Россiи, разсказывалъ всcмъ, какъ низко палъ Шаляпинъ. Если бы – заявлялъ онъ – къ нему въ руки когда нибудь попала власть, то онъ ни минуты не остановился бы передъ наказанiемъ Шаляпина, а формой наказания избралъ бы порку… А нcкiй зарубежный писатель, также до нcкоторой степени мой бывшiй прiятель, а еще больше шумный мой поклонникъ, въ гимназическiе годы проводившiй ночи въ дежурствахъ у кассы, чтобы получить билетъ на мой спектакль – съ одобренiя редакторовъ копеечныхъ газетъ и грошевыхъ мыслей – разсказывалъ въ печати публикc, что Шаляпинъ сделался до такой степени ярымъ коммунистомъ, что во время представленiя въ Марiинскомъ театрc «Евгенiя Онcгина», играя роль генерала Гремина, срывалъ съ себя эполеты и для демонстрацiи бросалъ ихъ въ партеръ, приводя этимъ въ восторгъ солдатскую публику…
Всc такiе слухи создали обо мнc среди живущихъ заграницей русскихъ мнcнiе, что я настоящiй большевикъ, или, по крайней мcрc, прислужникъ большевиковъ. Чего же – недоумевали люди – Шаляпинъ покинулъ столь любезную ему власть и уcхалъ съ семьей заграницу? И вотъ, когда я прicхалъ въ Парижъ, одинъ небезызвcстный русскiй журналистъ, излагая свои точныя соображенiя о причинахъ моего выcзда изъ Россiи, объяснилъ ихъ русской читающей публикc весьма основательно:
— Появленiе Шаляпина въ Парижc очень симптоматично, а именно – крысы бcгутъ съ тонущаго корабля…
Впрочемъ, съ первой наградой у меня въ царскiя времена вышла курьезная непрiятность, – вcрнcе, инцидентъ, въ которомъ я проявилъ нcкоторую строптивость характера, и доставившей немного щекотливыхъ хлопотъ моимъ друзьямъ, а главное – Теляковскому.
Однажды мнc присылаютъ изъ Министерства Двора футляръ съ царскимъ подаркомъ – золотыми часами. Посмотрcлъ я часы, и показалось мнc, что они недостаточно отражаютъ широту натуры Россiйскаго Государя. Я бы сказалъ, что эти золотые съ розочками часы доставили бы очень большую радость заслуженному швейцару богатаго дома… Я подумалъ, что лично мнc такихъ часовъ вообще не надо – у меня были лучшiе, а держать ихъ для хвастовства передъ иностранцами—вотъ де, какiе Царь Русскiй часы подарить можетъ! – не имcло никакого смысла – хвастаться ими какъ разъ и нельзя было. Я положилъ часы въ футляръ и отослалъ ихъ милому Теляковскому при письмc, въ которомъ вполнc точно объяснилъ резоны моего поступка. Получился «скандалъ». Въ старину отъ царскихъ подарковъ никто не смcлъ отказываться, а я…
В.А.Теляковскiй отправился въ Кабинетъ Его Величества и вмcстc со своими тамъ друзьями безъ огласки инцидентъ уладилъ. Черезъ нcкоторое время я получилъ другiе часы – на этотъ разъ приличные. Кстати сказать, они хранятся у меня до сихъ поръ.
Столь же неожиданно, какъ часы, получилъ я званiе Солиста Его Величества. Въ 1909 году, когда я пcлъ въ Брюсселc въ La Monnaie, я вдругъ получаю отъ Теляковскаго телеграмму съ поздравленiемъ меня со званiемъ Солиста. Только позже я узналъ, что Теляковскiй хлопоталъ объ этомъ званiи для меня, но безуспcшно, уже долгiе годы. Препятствовалъ будто бы награжденiю меня этимъ высокимъ званiемъ великiй князь Сергей Александровичъ, дядя государя. Онъ зналъ, что я другъ «презрcннаго босяка» Горькаго, и вообще считалъ меня кабацкой затычкой. Какъ удалось Теляковскому убcдить Государя, что я этого званiя не опозорю – не знаю. Меня интересовала другая сторона вопроса. Такъ какъ я крестьянинъ по происхожденiю, то и дcти мои продолжали считаться крестьянами, т.е., гражданами второго сорта. Они, напримcръ, не могли быть приняты въ Пушкинскiй Лицей, привлекавшiй меня, конечно, тcмъ, что онъ былъ Пушкинскiй. Я подумалъ, можетъ быть, дcти Солиста Его Величества получать эту возможность. Я отправился съ моимъ вопросомъ къ одному важному чиновнику Министерства Двора.
— Кто же я такой теперь? – спрашивалъ я.
Чиновникъ гнусаво объяснилъ мнc, что грcхъ моего рожденiя отъ русскаго крестьянина высокимъ званiемъ Солиста Его Величества еще не смытъ. Въ Пушкинскомъ лицеc мои дcти учиться еще не могутъ. Но теперь – утcшилъ онъ меня – я, по крайней мcрc, имcю нcкоторое основанiе объ этомъ похлопотать…
Волею судьбы «Солистъ Его Величества» превратился въ «Перваго Народнаго Артиста» Совcтской Республики. Произошло это – также совершенно для меня неожиданно – при слcдующихъ обстоятельствахъ.
Въ первый перiодъ революции, когда Луначарскiй сталъ комиссаромъ народнаго просвcщенiя, онъ часто выступалъ передъ спектаклями въ оперныхъ и драматическихъ театрахъ въ качествc докладчика объ исполняемой пьесc. Особенно охотно онъ дcлалъ это въ тcхъ случаяхъ, когда спектакль давался для спецiально приглашенной публики. Онъ объяснялъ ей достоинства и недостатки произведенiя съ марксистской точки зрcнiя. Въ этихъ докладахъ иногда отдавалось должное буржуазной культурc, но тутъ же говорилось о хрупкости и недостаточности этой культуры. Въ заключенiе публикc давалось оффицiальное увcренiе, что въ самомъ близкомъ времени мы на практикc покажемъ полноцcнный вcсъ будущаго пролетарскаго искусства и все ничтожество искусства прошлаго.
Какъ то въ Марiинскомъ театрc былъ данъ оперный спектакль съ моимъ участiемъ для прапорщиковъ, молодыхъ офицеровъ Красной армiи. Шелъ «Севильскiй Цирюльникъ». Такъ какъ въ этой оперc я выхожу только во 2-мъ актc, то я въ театръ не торопился. Мнc можно было придти къ началу 1-го акта. Я засталъ на сценc еще говорящаго публикc Луначарскаго. Прошелъ въ уборную, и тутъ мнc пришли и сказали, что Луначарскiй меня спрашивалъ, и дали при этомъ понять, что было неловко съ моей стороны опоздать къ его докладу. Я выразилъ сожалcнiе, но при этомъ замcтилъ, что меня никто не предупреждалъ о митингc передъ спектаклемъ… Въ этотъ моментъ прибcжалъ ко мнc, запыхавшись, помощникъ режиссера, и сказалъ:
— Тов. Луначарскiй проситъ васъ сейчасъ же выйти на сцену.
— Въ чемъ дcло?
Пошелъ на сцену и въ кулисахъ встрcтилъ Луначарскаго, который, любезно поздоровавшись, сказалъ, что считаетъ справедливымъ и необходимымъ въ присутствiи молодой армiи наградить меня званiемъ Перваго Народнаго Артиста соцiалистической Республики.
Я сконфузился, поблагодарилъ его, а онъ вывелъ меня на сцену, сталъ въ ораторскую позу и сказалъ въ мой профиль нcсколько очень для меня лестныхъ словъ, закончивъ рcчь тcмъ, что представляетъ присутствующей въ театрc молодой армiи, а вмcстc съ нею всей Совcтской Россiи, Перваго Народная Артиста Республики.
Публика устроила мнc шумную овацiю. Въ отвcть на такой прiятный подарокъ, взволнованный, я сказалъ, что я много разъ въ моей артистической жизни получалъ подарки при разныхъ обстоятельствахъ отъ разныхъ правителей, но этотъ подарокъ – званiе народнаго артиста – мнc всcхъ подарковъ дороже, потому что онъ гораздо ближе къ моему сердцу человcка изъ народа. А такъ какъ – закончилъ я – здcсь присутствуетъ молодежь россiйскаго народа, то я, въ свою очередь, желаю имъ найти въ жизни успcшныя дороги; желаю, чтобы каждый изъ нихъ испыталъ когда нибудь то чувство удовлетворенiя, которое я испытываю въ эту минуту.
Слова эти были искреннiя. Я, дcйствительно, отъ всей души желалъ этимъ русскимъ молодымъ людямъ успcховъ въ жизни. Ни о какой политикc я, разумcется, при этомъ не думалъ.
Оказалось, однако, что за эту мою рcчь я немедленно былъ зачисленъ чуть ли не въ тайные агенты Г.П.У. Уже нcкiй пiанистъ, бывшiй когда то моимъ закадычнымъ другомъ, выбравшись заграницу изъ Россiи, разсказывалъ всcмъ, какъ низко палъ Шаляпинъ. Если бы – заявлялъ онъ – къ нему въ руки когда нибудь попала власть, то онъ ни минуты не остановился бы передъ наказанiемъ Шаляпина, а формой наказания избралъ бы порку… А нcкiй зарубежный писатель, также до нcкоторой степени мой бывшiй прiятель, а еще больше шумный мой поклонникъ, въ гимназическiе годы проводившiй ночи въ дежурствахъ у кассы, чтобы получить билетъ на мой спектакль – съ одобренiя редакторовъ копеечныхъ газетъ и грошевыхъ мыслей – разсказывалъ въ печати публикc, что Шаляпинъ сделался до такой степени ярымъ коммунистомъ, что во время представленiя въ Марiинскомъ театрc «Евгенiя Онcгина», играя роль генерала Гремина, срывалъ съ себя эполеты и для демонстрацiи бросалъ ихъ въ партеръ, приводя этимъ въ восторгъ солдатскую публику…
Всc такiе слухи создали обо мнc среди живущихъ заграницей русскихъ мнcнiе, что я настоящiй большевикъ, или, по крайней мcрc, прислужникъ большевиковъ. Чего же – недоумевали люди – Шаляпинъ покинулъ столь любезную ему власть и уcхалъ съ семьей заграницу? И вотъ, когда я прicхалъ въ Парижъ, одинъ небезызвcстный русскiй журналистъ, излагая свои точныя соображенiя о причинахъ моего выcзда изъ Россiи, объяснилъ ихъ русской читающей публикc весьма основательно:
— Появленiе Шаляпина въ Парижc очень симптоматично, а именно – крысы бcгутъ съ тонущаго корабля…
79.
Этотъ чрезвычайно замcчательный комплиментъ воскресилъ въ моей памяти много въ разное время передуманныхъ мыслей о томъ странномъ восторгc, съ которымъ русскiй человcкъ «развcнчиваетъ» своихъ «любимцевъ». Кажется, что ему доставляетъ сладострастное наслажденiе унизить сегодня того самаго человcка, котораго онъ только вчера возносилъ. Унизить часто безъ основанiй, какъ безъ повода иногда возносилъ. Точно тяжело русскому человcку безъ внутренней досады признать заслугу, поклониться таланту. При первомъ случаc онъ торопится за эту испытанную имъ досаду страстно отомстить. Не знаю, быть можетъ, эта черта свойственна людямъ вообще, но я ее видcлъ преимущественно въ русской варiацiи и не мало ей удивлялся. Почему это въ нашемъ быту злое издевательство сходитъ за умъ, а великодушный энтузiазмъ за глупость. Почему, напримcръ, В.В.Стасова, который первый возславилъ новую русскую музыку, за его благородный энтузiазмъ называли «Вавила Барабановъ», «Неуважай Корыто», «Тромбонъ» и т.п., а Буренина, который безпощадно шпынялъ и – скажу – грубо и низко издcвался, напримcръ, надъ сентиментальнымъ и больнымъ Надсономъ, признали умнымъ человcкомъ? Неужели же умъ – это умcше видcть все въ плохомъ свcтc, а глупость – видcть хорошее? Вcдь Стасовъ и Надсонъ жили на свcтc только съ однимъ желанiемъ – куда ни взглянуть, замcтить прекрасное. Какъ они благородны въ томъ, что съ энтузiазмомъ смотрcли на самыя, казалось, маленькiя вещи и дcлали ихъ большими? Почему это русская любовь такъ тиранически нетерпима? Живи не такъ, какъ хочется, а какъ моя любовь къ тебc велитъ. Поступай такъ, какъ моей любви къ тебc это кажется благолcпнымъ. Я полюбилъ тебя, значитъ – создавай себя въ каждую минуту твоей жизни по моему образу и подобiю. Горе тебc, если ты въ чcмъ нибудь уклонился отъ моего идеала.
Въ Суконной Слободc, бывало, ходитъ этакiй кудрявый молодой человcкъ съ голубыми глазами къ дcвицc. Благородно, не возвышая голоса, вкрадчиво объясняетъ ей свою безкорыстную любовь. Дcвица повcрила, отдала ему свое сердечное вниманiе. А послc десятка поцcлуевъ кудрявый человcкъ съ голубыми глазами уже начинаетъ замcчать, что она ведетъ себя не такъ строго, какъ должна вести себя девушка: любовь его оскорблена. Не дай Богъ, если она ему возразитъ, что самъ же онъ ее цcловалъ – онъ придетъ въ неописуемую ярость и предъявитъ ей категорическое требованiе:
— Отдай мнc немедленно мои письма назадъ!…
Русская публика меня любила – я этого отрицать не могу. Но почему же не было низости, въ которую она бы не повcрила, когда дcло касалось меня? Почему, несмотря на преклоненiе передъ моимъ талантомъ, мнc приписывали самыя худшiя качества?
Я еще могу понять басни и росказни о моемъ эпическомъ пьянствc хотя никогда ни въ какомъ смыслc не былъ я пьяницей. Въ представленiи русскаго человcка герой не можетъ пить изъ стакана – онъ долженъ пить ушатами. Я пилъ рюмками, но, такъ какъ я былъ «герой», надо было сказать, что я пью бочками сороковыми, – и ни въ одномъ глазу! Это, пожалуй, даже комплиментъ мнc – молодецъ. Сила русскаго человcка часто измcрялась количествомъ алкоголя, которое онъ можетъ безнаказанно поглотить. Если онъ могъ выпить дюжину шампанскаго и не падалъ на полъ, а, гордо шатаясь, шелъ къ выходу, – его благоговcйно провожали словами:
— Вотъ это человcкъ!
Такъ что «пьянство» мое я понимаю, – и даже польщенъ. Но не понимаю, напримcръ, почему «герою» умcстно приписывать черты мелкаго лавочника?
Богатую пищу всевозможнымъ сплетнямъ давали, и даютъ до сихъ поръ, мои отношенiя съ дирижерами. Создалась легенда, что я постоянно устраиваю имъ неприятности, оскорбляю ихъ, вообще – ругаюсь. За сорокъ лcтъ работы на сценc столкновенiя съ различными дирижерами у меня, дcйствительно, случались, и все же меня поражаетъ та легкость, съ которою мои «поклонники» дcлаютъ изъ мухи слона, и та моральная беззаботность, съ какой на меня въ этихъ случаяхъ просто клевещутъ. Не было ни одного такого столкновенiя, которое не раздули бы въ «скандалъ» – учиненный, конечно, мною. Виноватымъ всегда оказываюсь я. Не запомню случая, чтобы кто нибудь далъ себc трудъ подумать, съ чего я съ дирижерами «скандалю»? Выгоду, что ли, я извлекаю изъ этихъ столкновенiй или они доставляютъ мнc безкорыстное удовольствiе?
Увcренность въ оркестровомъ сопровожденiи для меня, какъ для всякаго пcвца, одно изъ главнcйшихъ условiй спокойной работы на сценc. Только тогда я въ состоянiи цcликомъ сосредоточиться на творенiи сценическаго образа, когда дирижеръ правильно ведетъ оркестръ. Только тогда могу я во время игры осуществлять тотъ контроль надъ собою, о которомъ я говорилъ въ первой части этой книги. Слово «правильно» я здcсь понимаю не въ смыслc глубоко-художественнаго истолкованiя произведcнiя, а лишь въ самомъ простомъ и обычномъ смыслc надлежащаго движенiя и чередованiя ударовъ. Къ великому моему сожалcнiю, у большинства дирижеровъ отсутствуетъ чувство (именно, чувство) ритма. Такъ что, первый ударъ сплошь и рядомъ оказывается или короче второго, или длиннcе. И вотъ когда дирижеръ теряетъ тактъ, то забcгаетъ впередъ, этимъ лишая меня времени дcлать необходимыя сценическiя движенiя или мимическiя паузы, то отстаетъ, заставляя меня замедлить дcйствiе – правильная работа становится для меня совершенно невозможной. Ошибки дирижера выбиваютъ меня изъ колеи, я теряю спокойствiе, сосредоточенность, настроенiе. И такъ какъ я не обладаю завидной способностью быть равнодушнымъ къ тому, какъ я передъ публикой исполняю Моцарта, Мусоргскаго или Римскаго-Корсакова (лишь бы заплатили гонораръ!), то малcйшая клякса отзывается въ моей душc каленымъ желcзомъ. Маленькiя ошибки, невольныя и мгновенныя, у человcка всегда возможны. Мои мгновенныя-же на нихъ реакцiи обыкновенно остаются незамcтными для публики. Но когда невнимательный, а въ особенности бездарный дирижеръ, какихъ около театра несчетное количество, начинаетъ врать упорно и путать безнадежно, то я иногда теряю самообладанiе и начинаю отбивать со сцены такты, стараясь ввести дирижера въ надлежащiй ритмъ… Говорятъ, что это непринято, что это невcжливо, что это дирижера оскорбляетъ. Возможно, что это такъ, но скажу прямо: оскорблять я никого не хочу и очень жалcю, если мною кто нибудь оскорбленъ; а, вотъ, быть «вcжливымъ» за счетъ Моцарта, Римскаго-Корсакова и Мусоргскаго, котораго невcжественный дирижеръ извращаетъ и, подлинно, оскорбляетъ – я едва ли когда нибудь себя уговорю… Не способенъ я быть «вcжливымъ» до такой степени, чтобы слcпо и покорно слcдовать за дирижеромъ, куда онъ меня безъ толка и смысла вздумаетъ тянуть, сохраняя при этомъ на гримc прiятную улыбку… Я никогда не отказываю въ уваженiи добросовcстному труду, но имcю-же я, наконецъ, право требовать отъ дирижера нcкотораго уваженiя и къ моимъ усилiямъ дать добросовcстно сработанный спектакль. Съ дирижерами у меня бываютъ тщательныя репетицiи. Я имъ втолковываю нота въ ноту все, что должно и какъ должно быть сделано на спектаклc. На этихъ репетицiяхъ я не издаю декретовъ: всc мои замcчанiя, всc указанiя мои я подробно объясняю. Если бы дирижеръ, дcйствительно, пожелалъ меня куда нибудь вести за собою, я бы, пожалуй, за нимъ пошелъ, если бы только онъ меня убcдилъ въ своей правоте. Логике я внялъ бы, даже неудобной для меня. Но въ томъ то и дcло, что я еще не видcлъ ни одного дирижера, который логично возразилъ бы мнc на репетицiи. Если меня спроситъ музыкантъ, артистъ, хористъ, рабочiй, почему я дcлаю то или это, я немедленно дамъ ему объясненiе, простое и понятное, но если мнc случается на репетицiи спросить дирижера, почему онъ дcлаетъ такъ, а не иначе, то онъ отвcта не находитъ…
Эти дирижерскiя ошибки, мcшающiя мнc пcть и играть, почти всегда являются слcдствiемъ неряшливости, невниманiя къ работе или же претенцiозной самоувcренности при недостатке таланта. Пусть дирижеры, которые на меня жалуются публике и газетамъ, пеняютъ немного и на себя. Это будетъ, по крайней мcрc, справедливо. Ведь, съ Направникомъ, Рахманиновымъ, Тосканини у меня никогда никакихъ столкновенiй не случалось.
Я охотно принимаю упрекъ въ несдержанности – онъ мною заслуженъ. Я сознаю, что у меня вспыльчивый характеръ, и что выраженiе недовольства у меня бываетъ резкое. Пусть меня критикуютъ, когда я неправъ. Но не постигаю, почему нужно сочинять про меня злостныя небылицы? Въ Парижc дирижеръ портитъ мнc во французскомъ театрc русскую новинку, за которую я несу главную отвcтственность передъ авторомъ, передъ театромъ и передъ французской публикой. Во время действiя я нахожу себя вынужденнымъ отбивать со сцены такты. Этотъ грехъ я за собою признаю. Но я не помню случая, чтобы я со сцены, во время дcйствiя, передъ публикой произносилъ какiя нибудь слова по адресу дирижеровъ. А въ газетахъ пишутъ, что я такъ его со сцены ругалъ, что какiя то изысканныя дамы встали съ мcстъ и, оскорбленныя, покинули залъ!.. Очевидно, сознанiе, что я недостаточно оберегаю честь русскаго искусства, доставляетъ кому-то «нравственное удовлетворенiе»…
А какiе толки вызвало въ свое время награждение меня званiемъ Солиста Его Величества. Въ радикальныхъ кругахъ мнc ставили въ упрекъ и то, что награду эту мнc дали, и то, что я ее принялъ, какъ позже мнc вменяли въ преступленiе, что я не бросилъ назадъ въ лицо Луначарскому награды званiемъ Народнаго артиста. И такъ, въ сущности, водится до сихъ поръ. Если я сижу съ русскимъ генераломъ въ кафе de la Рaix, то въ это время гдc нибудь въ русскомъ кварталc на rue de Banquiers обсуждается вопросъ, давно ли я сдcлался монархистомъ или всегда былъ имъ. Стоитъ же мнc на другой день въ томъ же кафе встрcтить этакого, скрывающаяся неизcстно отъ кого, знакомаго коммуниста Ш. и выпить съ нимъ стаканъ портвейну, такъ уже на всcхъ улицахъ, гдc живутъ русскiе, происходитъ необыкновенный переполохъ. Въ концc концовъ, они понять не могутъ:
— Монархистъ Шаляпинъ или коммунистъ? Одни его видели съ генераломъ Д., а другiе – съ коммунистомъ Щ…
3амcчу, что все сказанное служитъ только нcкоторымъ предисловiемъ къ разсказу объ одномъ изъ самыхъ нелcпыхъ и тяжелыхъ инцидентовъ всей моей карьеры. Безъ злобы я говорю о немъ теперь, но и до сихъ поръ въ душc моей пробуждается острая горcчь обиды, когда я вспоминаю, сколько этотъ инцидентъ причинилъ мнc незаслуженнаго страданiя, когда я вспоминаю о той жестокой травлc, которой я изъ-за него подвергался.
Въ Суконной Слободc, бывало, ходитъ этакiй кудрявый молодой человcкъ съ голубыми глазами къ дcвицc. Благородно, не возвышая голоса, вкрадчиво объясняетъ ей свою безкорыстную любовь. Дcвица повcрила, отдала ему свое сердечное вниманiе. А послc десятка поцcлуевъ кудрявый человcкъ съ голубыми глазами уже начинаетъ замcчать, что она ведетъ себя не такъ строго, какъ должна вести себя девушка: любовь его оскорблена. Не дай Богъ, если она ему возразитъ, что самъ же онъ ее цcловалъ – онъ придетъ въ неописуемую ярость и предъявитъ ей категорическое требованiе:
— Отдай мнc немедленно мои письма назадъ!…
Русская публика меня любила – я этого отрицать не могу. Но почему же не было низости, въ которую она бы не повcрила, когда дcло касалось меня? Почему, несмотря на преклоненiе передъ моимъ талантомъ, мнc приписывали самыя худшiя качества?
Я еще могу понять басни и росказни о моемъ эпическомъ пьянствc хотя никогда ни въ какомъ смыслc не былъ я пьяницей. Въ представленiи русскаго человcка герой не можетъ пить изъ стакана – онъ долженъ пить ушатами. Я пилъ рюмками, но, такъ какъ я былъ «герой», надо было сказать, что я пью бочками сороковыми, – и ни въ одномъ глазу! Это, пожалуй, даже комплиментъ мнc – молодецъ. Сила русскаго человcка часто измcрялась количествомъ алкоголя, которое онъ можетъ безнаказанно поглотить. Если онъ могъ выпить дюжину шампанскаго и не падалъ на полъ, а, гордо шатаясь, шелъ къ выходу, – его благоговcйно провожали словами:
— Вотъ это человcкъ!
Такъ что «пьянство» мое я понимаю, – и даже польщенъ. Но не понимаю, напримcръ, почему «герою» умcстно приписывать черты мелкаго лавочника?
— Шаляпинъ открылъ лавочку!..
Вспоминается мнc такой замcчательный случай.
Въ Московскомъ Большомъ театрc былъ объявленъ мой бенефисъ. Мои бенефисы всегда публику привлекали, заботиться о продажc билетовъ, разумcется, мнc не было никакой надобности. Продавалось все до послcдняго мcста. Но вотъ мнc стало извcстно, что на предыдущiй мой бенефисъ барышники скупили огромное количество мcстъ и продавали ихъ публики по бcшенымъ цcнамъ, – распродавъ, однако, всc билеты. Стало мнc досадно, что мой бенефисный спектакль оказывается, такимъ образомъ, недоступнымъ публикc со скромными средствами, главнымъ образомъ – московской интеллигенцiи. И вотъ что я дcлаю: помещаю въ газетахъ объявленiе, что билеты на бенефисъ можно получить у меня непосредственно въ моей квартирc. Хлопотно это было и утомительно, но я никогда не лcнюсь, когда считаю какое нибудь дcйствiе нужнымъ и справедливымъ. Мнc же очень хотелось доставить удовольсше небогатой интеллигенцiи. Что же вы думаете объ этомъ написали въ газетахъ?
Богатую пищу всевозможнымъ сплетнямъ давали, и даютъ до сихъ поръ, мои отношенiя съ дирижерами. Создалась легенда, что я постоянно устраиваю имъ неприятности, оскорбляю ихъ, вообще – ругаюсь. За сорокъ лcтъ работы на сценc столкновенiя съ различными дирижерами у меня, дcйствительно, случались, и все же меня поражаетъ та легкость, съ которою мои «поклонники» дcлаютъ изъ мухи слона, и та моральная беззаботность, съ какой на меня въ этихъ случаяхъ просто клевещутъ. Не было ни одного такого столкновенiя, которое не раздули бы въ «скандалъ» – учиненный, конечно, мною. Виноватымъ всегда оказываюсь я. Не запомню случая, чтобы кто нибудь далъ себc трудъ подумать, съ чего я съ дирижерами «скандалю»? Выгоду, что ли, я извлекаю изъ этихъ столкновенiй или они доставляютъ мнc безкорыстное удовольствiе?
Увcренность въ оркестровомъ сопровожденiи для меня, какъ для всякаго пcвца, одно изъ главнcйшихъ условiй спокойной работы на сценc. Только тогда я въ состоянiи цcликомъ сосредоточиться на творенiи сценическаго образа, когда дирижеръ правильно ведетъ оркестръ. Только тогда могу я во время игры осуществлять тотъ контроль надъ собою, о которомъ я говорилъ въ первой части этой книги. Слово «правильно» я здcсь понимаю не въ смыслc глубоко-художественнаго истолкованiя произведcнiя, а лишь въ самомъ простомъ и обычномъ смыслc надлежащаго движенiя и чередованiя ударовъ. Къ великому моему сожалcнiю, у большинства дирижеровъ отсутствуетъ чувство (именно, чувство) ритма. Такъ что, первый ударъ сплошь и рядомъ оказывается или короче второго, или длиннcе. И вотъ когда дирижеръ теряетъ тактъ, то забcгаетъ впередъ, этимъ лишая меня времени дcлать необходимыя сценическiя движенiя или мимическiя паузы, то отстаетъ, заставляя меня замедлить дcйствiе – правильная работа становится для меня совершенно невозможной. Ошибки дирижера выбиваютъ меня изъ колеи, я теряю спокойствiе, сосредоточенность, настроенiе. И такъ какъ я не обладаю завидной способностью быть равнодушнымъ къ тому, какъ я передъ публикой исполняю Моцарта, Мусоргскаго или Римскаго-Корсакова (лишь бы заплатили гонораръ!), то малcйшая клякса отзывается въ моей душc каленымъ желcзомъ. Маленькiя ошибки, невольныя и мгновенныя, у человcка всегда возможны. Мои мгновенныя-же на нихъ реакцiи обыкновенно остаются незамcтными для публики. Но когда невнимательный, а въ особенности бездарный дирижеръ, какихъ около театра несчетное количество, начинаетъ врать упорно и путать безнадежно, то я иногда теряю самообладанiе и начинаю отбивать со сцены такты, стараясь ввести дирижера въ надлежащiй ритмъ… Говорятъ, что это непринято, что это невcжливо, что это дирижера оскорбляетъ. Возможно, что это такъ, но скажу прямо: оскорблять я никого не хочу и очень жалcю, если мною кто нибудь оскорбленъ; а, вотъ, быть «вcжливымъ» за счетъ Моцарта, Римскаго-Корсакова и Мусоргскаго, котораго невcжественный дирижеръ извращаетъ и, подлинно, оскорбляетъ – я едва ли когда нибудь себя уговорю… Не способенъ я быть «вcжливымъ» до такой степени, чтобы слcпо и покорно слcдовать за дирижеромъ, куда онъ меня безъ толка и смысла вздумаетъ тянуть, сохраняя при этомъ на гримc прiятную улыбку… Я никогда не отказываю въ уваженiи добросовcстному труду, но имcю-же я, наконецъ, право требовать отъ дирижера нcкотораго уваженiя и къ моимъ усилiямъ дать добросовcстно сработанный спектакль. Съ дирижерами у меня бываютъ тщательныя репетицiи. Я имъ втолковываю нота въ ноту все, что должно и какъ должно быть сделано на спектаклc. На этихъ репетицiяхъ я не издаю декретовъ: всc мои замcчанiя, всc указанiя мои я подробно объясняю. Если бы дирижеръ, дcйствительно, пожелалъ меня куда нибудь вести за собою, я бы, пожалуй, за нимъ пошелъ, если бы только онъ меня убcдилъ въ своей правоте. Логике я внялъ бы, даже неудобной для меня. Но въ томъ то и дcло, что я еще не видcлъ ни одного дирижера, который логично возразилъ бы мнc на репетицiи. Если меня спроситъ музыкантъ, артистъ, хористъ, рабочiй, почему я дcлаю то или это, я немедленно дамъ ему объясненiе, простое и понятное, но если мнc случается на репетицiи спросить дирижера, почему онъ дcлаетъ такъ, а не иначе, то онъ отвcта не находитъ…
Эти дирижерскiя ошибки, мcшающiя мнc пcть и играть, почти всегда являются слcдствiемъ неряшливости, невниманiя къ работе или же претенцiозной самоувcренности при недостатке таланта. Пусть дирижеры, которые на меня жалуются публике и газетамъ, пеняютъ немного и на себя. Это будетъ, по крайней мcрc, справедливо. Ведь, съ Направникомъ, Рахманиновымъ, Тосканини у меня никогда никакихъ столкновенiй не случалось.
Я охотно принимаю упрекъ въ несдержанности – онъ мною заслуженъ. Я сознаю, что у меня вспыльчивый характеръ, и что выраженiе недовольства у меня бываетъ резкое. Пусть меня критикуютъ, когда я неправъ. Но не постигаю, почему нужно сочинять про меня злостныя небылицы? Въ Парижc дирижеръ портитъ мнc во французскомъ театрc русскую новинку, за которую я несу главную отвcтственность передъ авторомъ, передъ театромъ и передъ французской публикой. Во время действiя я нахожу себя вынужденнымъ отбивать со сцены такты. Этотъ грехъ я за собою признаю. Но я не помню случая, чтобы я со сцены, во время дcйствiя, передъ публикой произносилъ какiя нибудь слова по адресу дирижеровъ. А въ газетахъ пишутъ, что я такъ его со сцены ругалъ, что какiя то изысканныя дамы встали съ мcстъ и, оскорбленныя, покинули залъ!.. Очевидно, сознанiе, что я недостаточно оберегаю честь русскаго искусства, доставляетъ кому-то «нравственное удовлетворенiе»…
А какiе толки вызвало въ свое время награждение меня званiемъ Солиста Его Величества. Въ радикальныхъ кругахъ мнc ставили въ упрекъ и то, что награду эту мнc дали, и то, что я ее принялъ, какъ позже мнc вменяли въ преступленiе, что я не бросилъ назадъ въ лицо Луначарскому награды званiемъ Народнаго артиста. И такъ, въ сущности, водится до сихъ поръ. Если я сижу съ русскимъ генераломъ въ кафе de la Рaix, то въ это время гдc нибудь въ русскомъ кварталc на rue de Banquiers обсуждается вопросъ, давно ли я сдcлался монархистомъ или всегда былъ имъ. Стоитъ же мнc на другой день въ томъ же кафе встрcтить этакого, скрывающаяся неизcстно отъ кого, знакомаго коммуниста Ш. и выпить съ нимъ стаканъ портвейну, такъ уже на всcхъ улицахъ, гдc живутъ русскiе, происходитъ необыкновенный переполохъ. Въ концc концовъ, они понять не могутъ:
— Монархистъ Шаляпинъ или коммунистъ? Одни его видели съ генераломъ Д., а другiе – съ коммунистомъ Щ…
3амcчу, что все сказанное служитъ только нcкоторымъ предисловiемъ къ разсказу объ одномъ изъ самыхъ нелcпыхъ и тяжелыхъ инцидентовъ всей моей карьеры. Безъ злобы я говорю о немъ теперь, но и до сихъ поръ въ душc моей пробуждается острая горcчь обиды, когда я вспоминаю, сколько этотъ инцидентъ причинилъ мнc незаслуженнаго страданiя, когда я вспоминаю о той жестокой травлc, которой я изъ-за него подвергался.
80.
Государь Николай II, въ первый разъ послc Японской войны, собрался прicхать на спектакль въ Марiинскiй театръ. Само собою разумcется, что театральный залъ принялъ чрезвычайно торжественный видъ, наполнившись генералами отъ инфантерiи, отъ каваллерiи и отъ артиллерiи, министрами, сановниками, представителями большого свcта. Залъ блестcлъ сплошными лентами и декольте. Однимъ словомъ, сюперъ-гала. Для меня же это былъ не только обыкновенный спектакль, но еще и такой, которымъ я въ душc былъ недоволенъ: шелъ «Борисъ Годуновъ» въ новой постановкc, казавшейся мнc убогой и неудачной.
Я зналъ, что въ это время между хористами и Дирекцiей Марiинскаго театра происходили какiя то недоразумcнiя матерiальнаго характера. Не то это былъ вопросъ о бенефисc для хора, не то о прибавкc жалованья. Хористы были недовольны. Они не очень скрывали своей рcшимости объявить въ крайнемъ случай забастовку. Какъ будто, даже угрожали этимъ. Управляющей Конторой Императорскихъ Театровъ былъ человcкъ твердаго характера и съ хористами разговаривалъ довольно громко. Когда онъ услышалъ, что можетъ возникнуть забастовка, онъ, кажется, вывcсилъ объявленiе въ томъ смыслc, что въ случаc забастовки онъ не задумается закрыть театръ на недcлю, на двc недели, на мcсяцъ, т.е. на все то время, которое окажется необходимымъ для набора совершенно новаго комплекта хористовъ. Объявленiе произвело на хоръ впечатлcнiе, и онъ внcшне притихъ, но обиды своей хористы не заглушили. И вотъ, когда они узнали, что въ театръ прicхалъ Государь, то они тайно между собою сговорились со сцены подать Царю не то жалобу, не то петицiю по поводу обидъ дирекцiи.
Я зналъ, что въ это время между хористами и Дирекцiей Марiинскаго театра происходили какiя то недоразумcнiя матерiальнаго характера. Не то это былъ вопросъ о бенефисc для хора, не то о прибавкc жалованья. Хористы были недовольны. Они не очень скрывали своей рcшимости объявить въ крайнемъ случай забастовку. Какъ будто, даже угрожали этимъ. Управляющей Конторой Императорскихъ Театровъ былъ человcкъ твердаго характера и съ хористами разговаривалъ довольно громко. Когда онъ услышалъ, что можетъ возникнуть забастовка, онъ, кажется, вывcсилъ объявленiе въ томъ смыслc, что въ случаc забастовки онъ не задумается закрыть театръ на недcлю, на двc недели, на мcсяцъ, т.е. на все то время, которое окажется необходимымъ для набора совершенно новаго комплекта хористовъ. Объявленiе произвело на хоръ впечатлcнiе, и онъ внcшне притихъ, но обиды своей хористы не заглушили. И вотъ, когда они узнали, что въ театръ прicхалъ Государь, то они тайно между собою сговорились со сцены подать Царю не то жалобу, не то петицiю по поводу обидъ дирекцiи.
Объ этомъ намcренiи хора я, разумcется, ничего не зналъ.
По ходу дcйствiя въ «Борисc Годуновc» хору это всего удобнcе было сдcлать сейчасъ же послc пролога. Но наша фешенебельная публика, знающая толкъ въ«Мадамъ Батерфляй», осталась равнодушной къ прекрасной музыкc Мусоргскаго въ прологc, и вызововъ не послcдовало. Слcдующая сцена въ келiи также имcетъ хоръ, но хоръ поетъ за кулисами. Публикc «сюперъ-гала» превосходная сцена въ кельc кажется скучной, и послc этого акта опять не было никакихъ вызововъ. У хора, значитъ, остается надежда на сцену коронацiи: выходитъ Шаляпинъ, будутъ вызовы. Но, увы, и послc сцены коронацiи шумъ въ зрительномъ залc не имcлъ никакого отношенiя къ оперc: здоровались, болтали, сплетничали… Въ сценc корчмы нcтъ хора. Нcть также хора и въ моей сценc въ теремc. Хору какъ будто выйти нельзя. Истомленные хористы рcшили: если и послc моей сцены не подымется занавcсъ, значитъ – и опера ничего не стоитъ, и Шаляпинъ плохой актеръ; если же занавcсъ подымется – выйти. Занавcсъ наверное подымется – надcялись они. И не ошиблись. Послc сцены галлюцинацiй, послc словъ: «Господи, помилуй душу преступнаго Царя Бориса» – занавcсъ опустился подъ невообразимый шумъ рукоплесканiй и вызововъ. Я вышелъ на сцену раскланяться. И въ этотъ самый моментъ произошло нcчто невcроягное и въ тотъ моментъ для меня непостижимое. Изъ задней двери декорацiй – съ боковъ выхода не было – высыпала, предводительствуемая одной актрисой, густая толпа хористовъ съ пcнiемъ «Боже царя храни!», направилась на аванъ-сцену и бухнулась на колcни. Когда я услышалъ, что поютъ гимнъ, увидcлъ, что весь залъ поднялся, что хористы на колcняхъ, я никакъ не могъ сообразить, что собственно случилось – не могъ сообразить, особенно послc этой физически утомительной сцены, когда пульсъ у меня 200. Мнc пришло въ голову, что, должно быть, случилось какое нибудь страшное террористическое покушенiе, или – смcшно! – какая нибудь высокая дама въ ложc родила…