Страница:
— я почувствовалъ, какъ по лицу моему потекли слезы. Въ первую минуту я не обратилъ на это внимания, – думалъ, что это плачетъ Сусанинъ, – но вдругъ замcтилъ, что вмcсто прiятнаго тембра голоса изъ горла начинаетъ выходить какой-то жалобный клекотъ… Я испугался и сразу сообразилъ, что плачу я, растроганный Шаляпинъ, слишкомъ интенсивно почувсгвовавъ горе Сусанина, т.е. слезами лишними, ненужными, – и я мгновенно сдержалъ себя, охладилъ. «Нcтъ, брать, – сказалъ контролеръ, – не сентиментальничай. Богъ съ нимъ, съ Сусанинымъ. Ты ужъ лучше пой и играй правильно…»
«Ты не кручинься, дитятко мое,
Не плачь, мое возлюбленное чадо»,
Я ни на минуту не разстаюсь съ моимъ сознанiемъ на сценc. Ни на секунду не теряю способности и привычки контролировать гармонiю дcйствiя. Правильно ли стоить нога? Въ гармонiи ли положенiе тcла съ тcмъ переживанiемъ, которое я долженъ изображать? Я вижу каждый трепеть, я слышу каждый шорохъ вокругъ себя. У неряшливаго хориста скрипнулъ сапогъ, – меня это ужъ кольнуло. «Бездcльникъ, – думаю, – скрипятъ сапоги», а въ это время пою: «Я умира-аю»…
Безсознательность творчества, о которой любятъ говорить иные актеры, не очень меня восхищаетъ. Говорятъ: актеръ въ пылу вдохновенiя такъ вошелъ въ роль, что, выхвативъ кинжалъ, ранилъ имъ своего партнера. По моему мнcнiю, за такую безсознательность творчества слcдуетъ отвести въ участокъ… Когда даешь на сценc пощечину, надо, конечно, чтобы публика ахнула, но партнеру не должно быть больно. А если въ самомъ дълc шибко ударить, партнеръ упадетъ, и дирекцiи придется на четверть часа опустить занавcсъ. Выслать распорядителя и извиниться:
— Простите, господа. Мы вынуждены прекратить спектакль, – актеръ вошелъ въ роль…
30.
Актеръ усердно изучилъ свою партитуру, свободно и плодотворно поработало его воображенiе, онъ глубоко почувствовалъ всю гамму душевныхъ переживанiй персонажа; онъ тщательно разработалъ на репетицiяхъ интонации и жесты; строгимъ контролемъ надъ своими органами выраженiя достигъ удовлетворительной гармонiи. Образъ, который онъ въ перiодъ первыхъ вдохновенiй увидcлъ, какъ идеальную цcль, – отшлифованъ.
На первомъ представленiи оперы онъ побcдоносно перешелъ за рампу и покорилъ публику. Готовъ ли образъ окончательно?
Нcтъ, образъ еще не готовъ. Онъ долго еще дозрcваетъ, отъ спектакля къ спектаклю, годами, годами. Дcло въ томъ, что есть трудъ и наука, есть въ природc талантъ, но самая, можетъ быть, замcчательная вcщь въ природc – практика. Если воображенiе – мать, дающая роли жизнь, практика – кормилица, дающая ей здоровый ростъ.
Я думаю, ни одинъ сапожникъ, – а я въ юности имcлъ честь быть сапожникомъ и говорю en connaissance de cause, – какъ бы онъ ни былъ талантливъ, не можетъ сразу научиться хорошо точать сапоги, хотя бы онъ учился этому пять лcтъ. Конечно, онъ ихъ прекрасно сдcлаетъ, если онъ сапожникъ хорошiй, но узнать по вашему лицу, какiя у васъ ноги и какiя особенности нужны вашимъ сапогамъ, – для этого нужна практика и только практика. Убcдить! Но есть такое множество пустяковъ, которые стоятъ между вами и публикой. Есть вещи неуловимыя, до сихъ поръ не могу понять, въ чемъ дcло, но чувствую: это почему-то публикc мcшаетъ меня понять, мнc повcрить. Свcтъ въ театрc, если онъ въ какой-то таинственно-необходимой степени не соотвcтствуетъ освcщенiю сцены, мcшаетъ проявиться какимъ-то скрытымъ чувствамъ зрителя, подавляетъ и отвращаетъ его эмоцiю. Что нибудь въ костюмc, что-нибудь въ декорацiи или въ обстановкc. Такъ что актеръ въ творенiи образа зависитъ много отъ окружающей его обстановки, отъ мелочей, помогающихъ ему, и отъ мелочей, ему мcшающихъ. И только практика помогаетъ актеру замcчать, чувствовать, догадываться, что именно, какая деталь, какая соринка помcшала впечатлcнiю. Это дошло, это не доходитъ, это падаетъ криво. Зрительный залъ и идущiя изъ него на подмостки струи чувства шлифуютъ образъ неустанно, постоянно. Играть же свободно и радостно можно только тогда, когда чувствуешь, что публика за тобою идетъ. А чтобы держать публику – одного таланта мало: нуженъ опытъ, нужна практика, которые даются долгими годами работы.
И вотъ, когда-нибудь наступаетъ моментъ, когда чувствуешь, что образъ готовъ. Чcмъ это все-таки, въ концc концовъ, достигнуто? Я въ предыдущихъ главахъ объ этомъ немало говорилъ, но договорить до конца не могу. Это тамъ – за заборомъ. Выучкой не достигнешь и словами не объяснишь. Актеръ такъ вмcстилъ всего человcка въ себc, что все, что онъ ни дcлаетъ, въ жестc, интонацiи, окраскc звука, – точно и правдиво до послcдней степени. Ни на iоту больше, ни на iоту меньше. Актера этого я сравнилъ бы со стрcлкомъ въ «Тирc», которому такъ удалось попасть въ цcль, что колокольчикъ дрогнулъ и зазвонилъ. Если выстрcлъ уклонился бы на одинъ милиметръ, выстрcлъ это будетъ хорошiй, но колокольчикъ не зазвонитъ…
Такъ со всякой ролью. Это не такъ просто, чтобы зазвонилъ колокольчикъ. Часто, довольно часто блуждаешь около цcли, близко, одинъ милиметръ разстоянiя, но только около. Странное чувство. Одинъ моментъ я чувствую, чувствую, что колокольчикъ звонитъ, а сто моментовъ его не слышу. Но не это важно – важна самая способность чувствовать, звонитъ или молчитъ колокольчикъ… Точно также, если у слушателя моего, какъ мнc иногда говорятъ, прошли мурашки по кожc, – повcрьте, что я ихъ чувствую на его кожc. Я знаю, что онc прошли. Какъ я это знаю? Вотъ этого я объяснить не могу. Это по ту сторону забора…
На первомъ представленiи оперы онъ побcдоносно перешелъ за рампу и покорилъ публику. Готовъ ли образъ окончательно?
Нcтъ, образъ еще не готовъ. Онъ долго еще дозрcваетъ, отъ спектакля къ спектаклю, годами, годами. Дcло въ томъ, что есть трудъ и наука, есть въ природc талантъ, но самая, можетъ быть, замcчательная вcщь въ природc – практика. Если воображенiе – мать, дающая роли жизнь, практика – кормилица, дающая ей здоровый ростъ.
Я думаю, ни одинъ сапожникъ, – а я въ юности имcлъ честь быть сапожникомъ и говорю en connaissance de cause, – какъ бы онъ ни былъ талантливъ, не можетъ сразу научиться хорошо точать сапоги, хотя бы онъ учился этому пять лcтъ. Конечно, онъ ихъ прекрасно сдcлаетъ, если онъ сапожникъ хорошiй, но узнать по вашему лицу, какiя у васъ ноги и какiя особенности нужны вашимъ сапогамъ, – для этого нужна практика и только практика. Убcдить! Но есть такое множество пустяковъ, которые стоятъ между вами и публикой. Есть вещи неуловимыя, до сихъ поръ не могу понять, въ чемъ дcло, но чувствую: это почему-то публикc мcшаетъ меня понять, мнc повcрить. Свcтъ въ театрc, если онъ въ какой-то таинственно-необходимой степени не соотвcтствуетъ освcщенiю сцены, мcшаетъ проявиться какимъ-то скрытымъ чувствамъ зрителя, подавляетъ и отвращаетъ его эмоцiю. Что нибудь въ костюмc, что-нибудь въ декорацiи или въ обстановкc. Такъ что актеръ въ творенiи образа зависитъ много отъ окружающей его обстановки, отъ мелочей, помогающихъ ему, и отъ мелочей, ему мcшающихъ. И только практика помогаетъ актеру замcчать, чувствовать, догадываться, что именно, какая деталь, какая соринка помcшала впечатлcнiю. Это дошло, это не доходитъ, это падаетъ криво. Зрительный залъ и идущiя изъ него на подмостки струи чувства шлифуютъ образъ неустанно, постоянно. Играть же свободно и радостно можно только тогда, когда чувствуешь, что публика за тобою идетъ. А чтобы держать публику – одного таланта мало: нуженъ опытъ, нужна практика, которые даются долгими годами работы.
И вотъ, когда-нибудь наступаетъ моментъ, когда чувствуешь, что образъ готовъ. Чcмъ это все-таки, въ концc концовъ, достигнуто? Я въ предыдущихъ главахъ объ этомъ немало говорилъ, но договорить до конца не могу. Это тамъ – за заборомъ. Выучкой не достигнешь и словами не объяснишь. Актеръ такъ вмcстилъ всего человcка въ себc, что все, что онъ ни дcлаетъ, въ жестc, интонацiи, окраскc звука, – точно и правдиво до послcдней степени. Ни на iоту больше, ни на iоту меньше. Актера этого я сравнилъ бы со стрcлкомъ въ «Тирc», которому такъ удалось попасть въ цcль, что колокольчикъ дрогнулъ и зазвонилъ. Если выстрcлъ уклонился бы на одинъ милиметръ, выстрcлъ это будетъ хорошiй, но колокольчикъ не зазвонитъ…
Такъ со всякой ролью. Это не такъ просто, чтобы зазвонилъ колокольчикъ. Часто, довольно часто блуждаешь около цcли, близко, одинъ милиметръ разстоянiя, но только около. Странное чувство. Одинъ моментъ я чувствую, чувствую, что колокольчикъ звонитъ, а сто моментовъ его не слышу. Но не это важно – важна самая способность чувствовать, звонитъ или молчитъ колокольчикъ… Точно также, если у слушателя моего, какъ мнc иногда говорятъ, прошли мурашки по кожc, – повcрьте, что я ихъ чувствую на его кожc. Я знаю, что онc прошли. Какъ я это знаю? Вотъ этого я объяснить не могу. Это по ту сторону забора…
31.
Что сценическая красота можетъ быть даже въ изображенiи уродства, — не пустая фраза. Это такая же простая и несомнcнная истина, какъ то, что могуть быть живописны отрепья нищаго. Тcмъ болcе прекрасно должно быть на сценc изображенiе красоты, и тcмъ благороднcе должно быть благородство. Для того-же, чтобы быть способнымъ эту красоту свободно воплотить, актеръ долженъ чрезвычайно заботливо развивать пластическiя качества своего тела. Непринужденность, свобода, ловкость и естественность физическихъ движенiй такое же необходимое условiе гармоническаго творчества, какъ звучность, свобода, полнота и естественность голоса. Отъ того, что это не всегда сознается, получаются печальный и курьезныя явленiя. Молодой человcкъ окончилъ консерваторiю или прошелъ курсъ у частнаго профессора пcнiя и сценическаго искусства, онъ поставилъ правильно тc или другiя ноты своего голоса, выучилъ роль и совершенно добросовестно полагаетъ, что онъ уже можетъ играть Рауля въ «Гугенотахъ» или царя Грознаго. Но скоро онъ убcждается, что ему неловко въ томъ костюме, который на него надcлъ портной-одcвальщикъ.
Милый, образованный молодой человcкъ, знающiй отлично исторiю гугенотовъ и кто такой Рауль де Нанжи, представъ передъ публикой за освещенной рампой, бываетъ скорcе похожъ на парикмахера, переряженнаго въ святочный костюмъ. Онъ просто не умcетъ ходить на сценc при публике, не владcя свободно своимъ тcломъ. Получается разладъ между рыцаремъ, котораго онъ изображаетъ, и имъ самимъ.
Пришелъ однажды ко мнc въ Петербурc молодой человcкъ съ письмомъ отъ одного моего друга-писателя. Писатель рекомендавалъ мнc юношу, какъ человcка даровитаго, даже поэта, но безъ всякихъ средствъ, – онъ хочетъ учиться пенiю. Нельзя ли послушать его и помочь ему?
Молодой человcкъ былъ одетъ въ черную блузу, шнуркомъ подпоясанную подъ животомъ. Я заметилъ, что онъ ходитъ въ развалку, какъ ходили у насъ люди изъ народа съ идеями, мечтающiе помочь угнетеннымъ. Я замcтилъ также, что онъ обладаетъ великолепной физической силой, – я больно почувствовалъ его рукопожатiе. Я его послушалъ. Сравнительно недурнымъ голосомъ – басомъ – онъ спcлъ какую-то оперную арiю. Спcлъ скучно, что я ему и сказалъ. Онъ согласился съ этимъ, объяснивъ, что еще ни у кого не учился. На ученiе ему нужно 40 рублей въ мcсяцъ. Я ему ихъ обcщалъ, выдалъ авансъ и разрcшилъ время отъ времени приходить мнc попеть. Онъ поступилъ въ школу. Видалъ я его рcдко, – въ сроки взноса денегъ. Но этакъ черезъ полгода онъ пришелъ показать мнc свои успcхи. Въ той-же черной блузc, съ тcмъ же поясомъ подъ животомъ. Слишкомъ крcпко, какъ всегда, пожалъ мнc руку, въ развалку подошелъ къ фортепiано и запcлъ.
Никакой особенной разницы между первымъ разомъ и теперешнимъ я въ его пcнiи не замcтилъ. Онъ только дcлалъ какiя-то новыя задержанiя, едва ли нужныя, и пояснялъ мнc, почему они логически необходимы. Я сдcлалъ ему нcкоторыя замcчанiя по поводу его пcнiя и, между прочимъ, спросилъ его, что онъ думаетъ по поводу своей блузы: такъ ли онъ къ ней привыкъ, что съ ней не разстается, или, можетъ быть, у него не хватаетъ денегъ на другую одежду?…
Вопросъ мой, повидимому, смутилъ молодого человcка; однако, улыбнувшись, онъ сказалъ мнc, что голосъ звучитъ одинаково и въ блузc, и во фракc. Противъ этой истины я ничего не возразилъ. Дcйствительно, подумалъ я, – голосъ звучитъ одинаково…
Въ то время я игралъ короля Филиппа II въ «Донъ-Карлосc». Молодой человcкъ часто приходилъ просить билеты на эти мои спектакли: хочетъ изучить мою игру въ «Донъ-Карлосc», такъ какъ къ роли Филиппа II имcетъ особое тяготcнiе и надеется, что это будетъ лучшая изъ его ролей, когда онъ начнетъ свою карьеру. Я ему охотно давалъ контрамарки. Онъ приходилъ затcмъ благодарить меня и говорилъ, что моя игра переполняетъ его душу восторгомъ.
— Вотъ и чудно, – сказалъ я ему. – Я радъ, что такимъ образомъ вы получите нcсколько наглядныхъ уроковъ игры.
Прошелъ еще одинъ учебный годъ. Снова пришелъ ко мнc молодой пcвецъ. Въ черной блузc, съ пояскомъ подъ животомъ, снова до боли крcпко пожалъ мнc руку.
Молодой человcкъ, вcроятно, жаловался друзьямъ, что вотъ болыше актеры затираютъ молодыхъ и не даютъ имъ дороги… Онъ этого не говорилъ бы, если бы понималъ, что большими актерами дcлаются, обыкновенно, люди, съ одинаковой строгостью культивирующiе и свой духъ и его внcшнiя пластичекiя отраженiя.
Высочайшимъ образцомъ актера, въ совершенствc владcвшаго благородной пластикой своего «амплуа», является для меня Иванъ Платоновичъ Киселевскiй. Этотъ знаменитый актеръ гремcлъ въ концc прошлаго вcка въ роляхъ «благородныхъ отцовъ», — вообще «джентельменовъ». Я его видcлъ на сценc, въ Казани, когда я былъ еще мальчикъ. Лично же я встретился съ нимъ гораздо позже въ Тифлисc, въ салонc одной знакомой дамы, устроившей раутъ для гастролировавшей тамъ столичной труппы. Я былъ еще слишкомъ робокъ, чтобы вступить съ Киселевскимъ въ бесcду, — я наблюдалъ за нимъ издали, изъ угла. Сcдые волосы, белые, какъ лунь, бритое лицо — некрасивое, но интересное каждою морщинкой. Одcтъ въ черный сюртукъ. Безукоризненно завязанный галстукъ. Обворожительный голосъ совсемъ, какъ бархатъ. Говоритъ негромко, но все и везде слышно. Я любовался этой прекрасной фигурой. Киселевскаго пригласили къ буфету. Онъ подошелъ къ столу съ закусками и прежде, чcмъ выпить рюмку водки, взялъ тарелку, посыпалъ въ нее соль, перецъ, налилъ немного уксуса и прованскаго масла, смcшалъ все это вилкой и полилъ этимъ на другой тарелке салатъ. Читатель, конечно, удивляется, что я собственно такое разсказываю? Человcкъ сдcлалъ соусъ и закусилъ салатомъ рюмку водки. Просто, конечно, но какъ это сдcлалъ Киселевскiй – я помню до сихъ поръ, какъ одно изъ прекрасныхъ видcнiй благородной сценической пластики. Помню, какъ его превосходная, красивая рука брала каждый предметъ, какъ вилка въ его рукахъ сбивала эту незатейливую смcсь, и какимъ голосомъ, какой интонацiей онъ сказалъ:
— Ну, дорогiе друзья мои, актеры, поднимемъ рюмки въ честь милой хозяйки, устроившей намъ этотъ прекрасный праздникъ…
Благородство жило въ каждой линiи этого человъка. «Навcрное, англiйскiе лорды должны быть такими», – наивно подумалъ я. Я видcлъ потомъ въ жизни много аристократовъ, лордовъ и даже королей, но всякiй разъ съ гордостью за актера при этомъ вспоминалъ:
Милый, образованный молодой человcкъ, знающiй отлично исторiю гугенотовъ и кто такой Рауль де Нанжи, представъ передъ публикой за освещенной рампой, бываетъ скорcе похожъ на парикмахера, переряженнаго въ святочный костюмъ. Онъ просто не умcетъ ходить на сценc при публике, не владcя свободно своимъ тcломъ. Получается разладъ между рыцаремъ, котораго онъ изображаетъ, и имъ самимъ.
Пришелъ однажды ко мнc въ Петербурc молодой человcкъ съ письмомъ отъ одного моего друга-писателя. Писатель рекомендавалъ мнc юношу, какъ человcка даровитаго, даже поэта, но безъ всякихъ средствъ, – онъ хочетъ учиться пенiю. Нельзя ли послушать его и помочь ему?
Молодой человcкъ былъ одетъ въ черную блузу, шнуркомъ подпоясанную подъ животомъ. Я заметилъ, что онъ ходитъ въ развалку, какъ ходили у насъ люди изъ народа съ идеями, мечтающiе помочь угнетеннымъ. Я замcтилъ также, что онъ обладаетъ великолепной физической силой, – я больно почувствовалъ его рукопожатiе. Я его послушалъ. Сравнительно недурнымъ голосомъ – басомъ – онъ спcлъ какую-то оперную арiю. Спcлъ скучно, что я ему и сказалъ. Онъ согласился съ этимъ, объяснивъ, что еще ни у кого не учился. На ученiе ему нужно 40 рублей въ мcсяцъ. Я ему ихъ обcщалъ, выдалъ авансъ и разрcшилъ время отъ времени приходить мнc попеть. Онъ поступилъ въ школу. Видалъ я его рcдко, – въ сроки взноса денегъ. Но этакъ черезъ полгода онъ пришелъ показать мнc свои успcхи. Въ той-же черной блузc, съ тcмъ же поясомъ подъ животомъ. Слишкомъ крcпко, какъ всегда, пожалъ мнc руку, въ развалку подошелъ къ фортепiано и запcлъ.
Никакой особенной разницы между первымъ разомъ и теперешнимъ я въ его пcнiи не замcтилъ. Онъ только дcлалъ какiя-то новыя задержанiя, едва ли нужныя, и пояснялъ мнc, почему они логически необходимы. Я сдcлалъ ему нcкоторыя замcчанiя по поводу его пcнiя и, между прочимъ, спросилъ его, что онъ думаетъ по поводу своей блузы: такъ ли онъ къ ней привыкъ, что съ ней не разстается, или, можетъ быть, у него не хватаетъ денегъ на другую одежду?…
Вопросъ мой, повидимому, смутилъ молодого человcка; однако, улыбнувшись, онъ сказалъ мнc, что голосъ звучитъ одинаково и въ блузc, и во фракc. Противъ этой истины я ничего не возразилъ. Дcйствительно, подумалъ я, – голосъ звучитъ одинаково…
Въ то время я игралъ короля Филиппа II въ «Донъ-Карлосc». Молодой человcкъ часто приходилъ просить билеты на эти мои спектакли: хочетъ изучить мою игру въ «Донъ-Карлосc», такъ какъ къ роли Филиппа II имcетъ особое тяготcнiе и надеется, что это будетъ лучшая изъ его ролей, когда онъ начнетъ свою карьеру. Я ему охотно давалъ контрамарки. Онъ приходилъ затcмъ благодарить меня и говорилъ, что моя игра переполняетъ его душу восторгомъ.
— Вотъ и чудно, – сказалъ я ему. – Я радъ, что такимъ образомъ вы получите нcсколько наглядныхъ уроковъ игры.
Прошелъ еще одинъ учебный годъ. Снова пришелъ ко мнc молодой пcвецъ. Въ черной блузc, съ пояскомъ подъ животомъ, снова до боли крcпко пожалъ мнc руку.
— Молодой человcкъ. Вотъ уже 2 года, какъ вы учитесь. Вы ходили въ театръ смотрcть меня въ разныхъ роляхъ и очень увлекаетесь королемъ Филиппомъ II Испанскимъ. А ходите вы все на кривыхъ ногахъ въ развалку, носите блузу и такъ отъ души жмете руки, что потомъ онc болятъ. Вашъ профессоръ, очевидно, вамъ не объяснилъ, что помимо тcхъ нотъ, которыя надо задерживать, какъ вы въ прошлый разъ это мнc логически объяснили, надо еще учиться, какъ ходить не только на сценc, но и на улицc. Удивляюсь, что вы не сообразили этого сами. Голосъ, конечно, звучитъ одинаково во всякомъ костюмc, но короля Филиппа II, котораго вы собираетесь играть, вы никогда не сыграете. Я считаю двухлcтнiй опытъ вполнc достаточнымъ…
На этотъ разъ я поступилъ съ нимъ строго. Я ему сказалъ:
Молодой человcкъ, вcроятно, жаловался друзьямъ, что вотъ болыше актеры затираютъ молодыхъ и не даютъ имъ дороги… Онъ этого не говорилъ бы, если бы понималъ, что большими актерами дcлаются, обыкновенно, люди, съ одинаковой строгостью культивирующiе и свой духъ и его внcшнiя пластичекiя отраженiя.
Высочайшимъ образцомъ актера, въ совершенствc владcвшаго благородной пластикой своего «амплуа», является для меня Иванъ Платоновичъ Киселевскiй. Этотъ знаменитый актеръ гремcлъ въ концc прошлаго вcка въ роляхъ «благородныхъ отцовъ», — вообще «джентельменовъ». Я его видcлъ на сценc, въ Казани, когда я былъ еще мальчикъ. Лично же я встретился съ нимъ гораздо позже въ Тифлисc, въ салонc одной знакомой дамы, устроившей раутъ для гастролировавшей тамъ столичной труппы. Я былъ еще слишкомъ робокъ, чтобы вступить съ Киселевскимъ въ бесcду, — я наблюдалъ за нимъ издали, изъ угла. Сcдые волосы, белые, какъ лунь, бритое лицо — некрасивое, но интересное каждою морщинкой. Одcтъ въ черный сюртукъ. Безукоризненно завязанный галстукъ. Обворожительный голосъ совсемъ, какъ бархатъ. Говоритъ негромко, но все и везде слышно. Я любовался этой прекрасной фигурой. Киселевскаго пригласили къ буфету. Онъ подошелъ къ столу съ закусками и прежде, чcмъ выпить рюмку водки, взялъ тарелку, посыпалъ въ нее соль, перецъ, налилъ немного уксуса и прованскаго масла, смcшалъ все это вилкой и полилъ этимъ на другой тарелке салатъ. Читатель, конечно, удивляется, что я собственно такое разсказываю? Человcкъ сдcлалъ соусъ и закусилъ салатомъ рюмку водки. Просто, конечно, но какъ это сдcлалъ Киселевскiй – я помню до сихъ поръ, какъ одно изъ прекрасныхъ видcнiй благородной сценической пластики. Помню, какъ его превосходная, красивая рука брала каждый предметъ, какъ вилка въ его рукахъ сбивала эту незатейливую смcсь, и какимъ голосомъ, какой интонацiей онъ сказалъ:
— Ну, дорогiе друзья мои, актеры, поднимемъ рюмки въ честь милой хозяйки, устроившей намъ этотъ прекрасный праздникъ…
Благородство жило въ каждой линiи этого человъка. «Навcрное, англiйскiе лорды должны быть такими», – наивно подумалъ я. Я видcлъ потомъ въ жизни много аристократовъ, лордовъ и даже королей, но всякiй разъ съ гордостью за актера при этомъ вспоминалъ:
Иванъ Петровичъ Киселевскiй…
Ф.И.Шаляпинъ въ гостяхъ у русскихъ актеровъ въ Петербургскомъ убcжищc для престарcлыхъ артистовъ.
32.
Милые старые русскiе актеры!
129 Многихъ изъ нихъ – всю славную плеяду конца прошлого вcка – я перевидалъ за работой на сценc; но старcйшихъ, принадлежавшихъ къ болcе раннему поколcнно великаго россiйскаго актерства, мнc пришлось видcть уже на покоc въ петербургскомъ убcжищc для престарcлыхъ деятелей сцены. Грустно было, конечно, смотрcть на выбывшихъ изъ строя и утомленныхъ болcзнями стариковъ и старухъ, но все-таки визиты къ нимъ въ убежище всегда доставляли мнc особую радость. Они напоминали мнc картины старинныхъ мастеровъ. Какiе ясные лики! Они были покрыты какъ будто лакомъ, – это былъ лакъ скрипокъ Страдиварiуса, всегда блистающiй одинаково. Эта чудесная ясность старыхъ актерскихъ лицъ – секреть, нашимъ поколcнiемъ безнадежно потерянный. Въ ней, во всякомъ случаc, отражалась иная жизнь, полная тайнаго трепета передъ искусствомъ. Со священной робостью они шли на работу въ свой театръ, какъ идутъ на причастiе, хотя и не всегда бывали трезвыми…
Старый актерскiй мiръ былъ большой семьей. Безъ помпы и рекламъ, безъ выспреннихъ рcчей и фальшивой лести, вошедшихъ въ моду позже, актеры тcхъ поколcнiй жили тcсными дружными кружками. Собирались, совcтовались, помогали другъ другу, а когда надо было, говорили откровенно правду:
— Ты, братъ, Зарайскiй, играешь эту роль неправильно.
И какъ ни былъ самолюбивъ Зарайскiй, задумывался онъ надъ товарищеской критикой. И русскiй актеръ росъ и цвcлъ въ славc.
Извcстно, что русское актерство получило свое начало при Екатеринc Великой. Русскiе актеры были крcпостными людьми, пришли въ театръ отъ сохи, отъ дворни – отъ рабства. Они были вынуждены замыкаться въ себc самихъ, потому что не очень авантажно обращались съ ними господа, передъ которыми они разыгрывали на сценc свои чувства.
Я самъ еще засталъ время, когда Его Высокопревосходительство г. Директоръ Императорскихъ театровъ протягивалъ самымъ знаменитымъ актерамъ два пальца. Но при этихъ двухъ пальцахъ Его Высокопревосходительство, въ мое время, все-таки любезно улыбался, но отc стариковъ, уже кончавшихъ свою карьеру въ Императорскихъ театрахъ, я зналъ, что предыдущiе директора не протягивали и двухъ пальцевъ, а просто приходили за кулисы и громко заявляли:
— Если ты въ слcдующiй разъ осмелишься мнc наврать такъ, какъ навралъ сегодня, то я тебя посажу подъ арестъ.
Не похожъ ли на анекдотъ вотъ этотъ случай, – подлинный, цcликомъ отражающiй печальную дcйствительность того времени.
Я засталъ еще на сценc одного очень стараго пcвца, почему-то меня, мальчишку, полюбившаго. Пcвецъ былъ хорошiй – отличный басъ. Но будучи землеробомъ, онъ сажалъ у себя въ огородь рcдиску, огурцы и прочiе овощи, служившiе главнымъ образомъ закуской къ водкъ… Былъ онъ и поэтъ. Самъ я читалъ только одно изъ его произведенiй, но запомнилъ. Оно было адресовано его другу, библиотекарю театра, котораго звали Ефимомъ:
— Ваше Высокопревосходительство, умоляю васъ, не заставьте меня, Ваше Высокопревосходительство, послать васъ къ … матери.
«Фима, у меня есть рcдька въ пальтc,
Сдcлаемъ изъ нея декольте,
А кто водочки найти поможетъ,
Тотъ и рcдечки погложетъ»…
Такъ вотъ этотъ самый превосходный басъ, землеробъ и поэтъ, передъ выступленiемъ въ какомъ-то значительномъ концертc въ присутствiи Государя, не во время сдcлалъ «декольте» и запcлъ не то, что ему полагалось пcть. Директоръ, который, вcроятно, рекомендовалъ Государю участие этого пcвца, возмущенный влетcлъ въ уборную и раскричался на него такъ, какъ можно было кричать только на крепостного раба. А въ концc рcчи, уснащенной многими непристойными словами, изо всей силы ударилъ по нотамъ, которыя пcвецъ держалъ въ рукахъ. Ноты упали на полъ. Пcвецъ, до сихъ поръ безропотно молчавшiй, послc удара по нотамъ не выдержалъ и, нагибаясь поднять ихъ, глубокимъ, но спокойнымъ бархатнымъ басомъ рекъ:
Какъ ни былъ директоръ взволнованъ, и въ своемъ гнcвc и лентахъ величавъ, онъ сразу замолкъ, растерялся и ушелъ… Исторiя была предана забвенiю.
Вотъ почему, въ поискахъ теплаго человcческаго чувства, старые русские актеры жались другъ къ другу въ собственной средc. Не только въ столицахъ, вокругъ Императорскихъ театровъ, но и въ провинцiи они жили своей, особенной, дорогой имъ и необходимою жизнью. И въ ихъ средc, вcроятно, ютилась иногда зависть и ненависть – какъ всегда и вездc, – но эти черты не были характерны для актерской среды – въ ней господствовала настоящая, хорошая дружба.
Старый актеръ не cздилъ по желcзнымъ дорогамъ въ 1-мъ классc, какъ это уже намъ, счастливцамъ, сделалось возможно – довольно часто ходилъ онъ изъ города въ городъ пcшкомъ, иногда очень далекiя разстоянiя – по шпаламъ, а вотъ лицо его, чcмъ рcшительнcе его отстраняли отъ высшаго общества, тcмъ ярче и выпуклcе чеканилась оно на той прекрасной медали, которая называется «театръ».
33.
Что же случилось – спрашиваю я себя иногда – что случилось съ русскимъ актеромъ, что такъ стерлось его яркое, прекрасное лицо? Почему русскiй театръ потерялъ свою прежнюю обжигающую силу? Почему въ нашихъ театральныхъ залахъ перестали по настоящему плакать и по настоящему смеяться? Или мы такъ уже обcднcли людьми и дарованiями? Нcтъ, талантовъ у насъ, слава Богу, запась большой.
Въ ряду многихъ причинъ упадка русскаго театра – упадка, который невозможно замаскировать ни мишурой пустой болтовни о какихъ то новыхъ формахъ театральнаго искусства, ни беззастенчивой рекламой – я на первомъ планc вижу крутой разрывъ нашей театральной традицiи.
О традиiи въ искусствc можно, конечно, судить разно. Есть неподвижный традицiонный канонъ, напоминающiй одряхлcвшаго, склерознаго, всяческими болcзнями одержимаго старца, живущаго у ограды кладбища. Этому подагрику давно пора въ могилу, а онъ ко держится за свою безсмысленную, никому не нужную жизнь и распространяетъ вокругъ себя трупный запахъ. Не объ этой формальной и вредной традицiи я хлопочу. Я имcю въ виду преемственность живыхъ элементовъ искусства, въ которыхъ еще много плодотворнаго семени. Я не могу представить себc безпорочнаго зачатiя новыхъ формъ искусства… Если въ нихъ есть жизнь – плоть и духъ – то эта жизнь должна обязательно имcть генеологическую связь съ прошлымъ.
Прошлое нельзя просто срубить размашистымъ ударомъ топора. Надо разобраться, что въ старомъ омертвcло и принадлежать могилc, и что еще живо и достойно жизни. Лично я не представляю себъ, что въ поэзiи, напримcръ, можетъ всецcло одряхлеть традицiя Пушкина, въ живописи – традицiя итальянскаго Ренессанса и Рембрандта, въ музыкc – традицiя Баха, Моцарта и Бетховена… И ужъ никакъ не могу вообразить и признать возможнымъ, чтобы въ театральномъ искусствc могла когда нибудь одряхлеть та безсмертная традицiя, которая въ фокусc сцены ставитъ живую личность актера, душу человcка и богоподобное слово.
Между тcмъ, къ великому несчастью театра и театральной молодежи, поколеблена именно эта священная сценическая традицiя. Поколеблена она людьми, которые жилятся во чтобы то ни стало придумать что-то новое, хотя бы для этого пришлось насиловать природу театра. Эти люди называютъ себя новаторами; чаще всего это просто насильники надъ театромъ. Подлинное творится безъ насилiя, которымъ въ искусствc ничего нельзя достигнуть. Муссоргскiй великiй новаторъ, но никогда не былъ онъ насильникомъ. Станиславскiй, обновляя театральныя представленiя, никуда не ушелъ отъ человcческаго чувства и никогда не думалъ что нибудь дcлать насильно только для того, чтобы быть новаторомъ.
Позволю себc сказать, что и я въ свое время былъ въ нcкоторой степени новаторомъ, но я же ничего не сдcлалъ насильно. Я только собственной натурой почувствовалъ, что надо ближе приникнуть къ сердцу и душc зрителя, что надо затронуть въ немъ сердечныя струны, заставить его плакать и смеяться, не прибегая къ выдумкамъ, трюкамъ, а, наоборотъ, бережно храня высокiе уроки моихъ предшественниковъ, искреннихъ, яркихъ и глубокихъ русскихъ старыхъ актеровъ…
Это только горе-новаторы изо всcхъ силъ напрягаются придумать что нибудь такое сногсшибательное, другъ передъ другомъ щеголяя хлесткими выдумками.
Что это значитъ – «идти впередъ» въ театральномъ искусствc по принципу «во что бы то ни стало»? Это значить, что авторское слово, что актерская индивидуальность – дcло десятое, а вотъ важно, чтобы декорацiи были непременно въ стилc Пикассо, – заметьте, только въ стилc: самого Пикассо не даютъ… Другiе говорятъ: нcтъ, это не то. Декорацiи вообще не нужно – нужны холсты или сукна. Еще третьи выдумываютъ, что въ театрc надо актеру говорить возможно тише – чcмъ тише, тcмъ больше настроенiя. Ихъ оппоненты, наоборотъ, требуютъ отъ театра громовъ и молнiй. А ужъ самые большiе новаторы додумались до того, что публика въ театрc должна тоже принимать участие въ «дcйстве» и, вообще, изображать собою какого-то «соборнаго» актера…
Этими замcчательными выдумщиками являются преимущественно наши режиссеры – «постановщики» пьесъ и оперъ. Подавляющее ихъ большинство не умcетъ ни играть, ни пcть. О музыке они имеютъ весьма слабое понятiе. Но за то они большiе мастера выдумывать «новыя формы». Превратить четырехъ-актную классическую комедiю въ ревю изъ 38 картинъ. Они болыше доки по части «раскрытiя» намековъ автора. Такъ что, если дcйствiе происходить въ воскресный, скажемъ, полдень въ русскомъ губернскомъ городе, т.е. въ часъ, когда на церквахъ обычно звонятъ колокола, то они этимъ колокольнымъ звономъ угощаютъ публику изъ-за кулисъ. Малиновый шумъ заглушаетъ, правда, дiалогъ; за то талантливо «развернуть намекъ»… Замcчательно, однако, что уважая авторскiе намеки, эти новаторы самымъ безцеремоннымъ образомъ обращаются съ его текстомъ и съ точными его ремарками. Почему, напримcръ, «Гроза» Островскаго ставится подъ мостомъ? Островскому никакой мостъ не былъ нуженъ. Онъ указалъ мcсто и обстановку дcйствiя. Я не удивлюсь, если завтра поставятъ Шекспира или Мольера на Эйфелевой башнc; потому что постановщику важно не то, что задумалъ и осуществилъ въ своемъ произведенiи авторъ, а то, что онъ, «истолкователь тайныхъ мыслей» автора, вокругъ этого намудрилъ. Естественно, что на афишc о постановкъ, напримcръ, «Ревизора» скромное имя «Гоголь» напечатанно маленькими буквами, и аршинными буквами – имя знаменитаго постановщика Икса.
Глинка написалъ оперу «Русланъ и Людмилу». Недавно я имcлъ сомнительное удовольствiе увидcть эту старcйшую русскую оперу въ наиновcйшей русской-же постановке. Боже мой!.. Мудрствующему режиссеру, должно быть, неловко было говорить честной прозой – надо было во что бы то ни стало показать себя новаторомъ, выдумать что нибудь очень оригинальное. Въ этой пушкинской сказке все ясно. Режиссеръ, однако, выдумалъ нечто въ высшей степени астрономическое. Свcтозаръ и Русланъ, видите-ли, символизируютъ день, солнце, а Черноморъ – ночь. Можетъ быть, это было бы интересно на кафедрc, но почему публикc, пришедшей слушать оперу Глинки, надо было навязывать эту замысловатую науку, мнc осталось непонятнымъ. Я видcлъ только, что въ угоду этому замыслу – не снившемуся ни Пушкину, ни Глинкc – декорацiи и постановка оперы сдcланы были въ крайней степени несуразно.
Пиръ въ кiевской гридницc Свcтозара. Глинка, не будучи астрономомъ, сцену эту разработалъ, однако, недурно. Постановщикъ рcшилъ, что этого мало, и вмcсто гридницы построилъ лестницу жизни по мотиву извcстной лубочной картины – восходящая юность, нисходящая старость – и гости почему-то пируютъ на этой символической лcстницc. На небc появляются при этомъ звcзды разныхъ величинъ, а на полу косо стоитъ серпъ луны: такъ, очевидно, полагается. Вмcсто луны свcтятъ лампiоны такъ, что бьютъ въ глаза зрителямъ и мcшаютъ разсмотрcть остальныя новшества. Бороду Черномора несутъ на какой-то особенной подушкc, которая должна, вcроятно, символизировать весь мракъ, окру-жающiй бороду, или что-то такое въ этомъ родc. Но самое главное и удивительное это то, что во время самой обыкновенной сцены между Наиной и Фарлафомъ вдругъ неизвестно почему и для чего изъ-за кулисъ появляются какiя то странныя существа, не то это мохнатыя и кюряво-вcтвистыя деревья, не то это тc черти, которые мерещутся иногда алкоголикамъ. Такихъ сущесгвъ выходить штукъ двcнадцать, а ихъ нcть ни въ текстc Пушкина, ни въ музыкc Глинки.
Или вотъ, ставятъ «Русалку» Даргомыжскаго. Какъ известно, въ первомъ дcйствiи этой оперы стоитъ мельница. Выдумщикъ-режиссеръ не довольствуется тcмъ, что художникъ написалъ декорацию, на которой изобразилъ эту самую мельницу, онъ подчеркиваеть ее: выпускаетъ на сцену молодцовъ, и они довольно долгое время таскаютъ мcшки съ мукой, то въ мельницу, то на дворъ. Теперь прошу вспомнить, что на сценc въ это время происходить глубокая драма. Наташа въ полуобморочномъ состоянiи сидитъ въ столбнякc, еще минута – и она бросится въ воду топиться, – а тутъ мcшки съ мукой!
Въ ряду многихъ причинъ упадка русскаго театра – упадка, который невозможно замаскировать ни мишурой пустой болтовни о какихъ то новыхъ формахъ театральнаго искусства, ни беззастенчивой рекламой – я на первомъ планc вижу крутой разрывъ нашей театральной традицiи.
О традиiи въ искусствc можно, конечно, судить разно. Есть неподвижный традицiонный канонъ, напоминающiй одряхлcвшаго, склерознаго, всяческими болcзнями одержимаго старца, живущаго у ограды кладбища. Этому подагрику давно пора въ могилу, а онъ ко держится за свою безсмысленную, никому не нужную жизнь и распространяетъ вокругъ себя трупный запахъ. Не объ этой формальной и вредной традицiи я хлопочу. Я имcю въ виду преемственность живыхъ элементовъ искусства, въ которыхъ еще много плодотворнаго семени. Я не могу представить себc безпорочнаго зачатiя новыхъ формъ искусства… Если въ нихъ есть жизнь – плоть и духъ – то эта жизнь должна обязательно имcть генеологическую связь съ прошлымъ.
Прошлое нельзя просто срубить размашистымъ ударомъ топора. Надо разобраться, что въ старомъ омертвcло и принадлежать могилc, и что еще живо и достойно жизни. Лично я не представляю себъ, что въ поэзiи, напримcръ, можетъ всецcло одряхлеть традицiя Пушкина, въ живописи – традицiя итальянскаго Ренессанса и Рембрандта, въ музыкc – традицiя Баха, Моцарта и Бетховена… И ужъ никакъ не могу вообразить и признать возможнымъ, чтобы въ театральномъ искусствc могла когда нибудь одряхлеть та безсмертная традицiя, которая въ фокусc сцены ставитъ живую личность актера, душу человcка и богоподобное слово.
Между тcмъ, къ великому несчастью театра и театральной молодежи, поколеблена именно эта священная сценическая традицiя. Поколеблена она людьми, которые жилятся во чтобы то ни стало придумать что-то новое, хотя бы для этого пришлось насиловать природу театра. Эти люди называютъ себя новаторами; чаще всего это просто насильники надъ театромъ. Подлинное творится безъ насилiя, которымъ въ искусствc ничего нельзя достигнуть. Муссоргскiй великiй новаторъ, но никогда не былъ онъ насильникомъ. Станиславскiй, обновляя театральныя представленiя, никуда не ушелъ отъ человcческаго чувства и никогда не думалъ что нибудь дcлать насильно только для того, чтобы быть новаторомъ.
Позволю себc сказать, что и я въ свое время былъ въ нcкоторой степени новаторомъ, но я же ничего не сдcлалъ насильно. Я только собственной натурой почувствовалъ, что надо ближе приникнуть къ сердцу и душc зрителя, что надо затронуть въ немъ сердечныя струны, заставить его плакать и смеяться, не прибегая къ выдумкамъ, трюкамъ, а, наоборотъ, бережно храня высокiе уроки моихъ предшественниковъ, искреннихъ, яркихъ и глубокихъ русскихъ старыхъ актеровъ…
Это только горе-новаторы изо всcхъ силъ напрягаются придумать что нибудь такое сногсшибательное, другъ передъ другомъ щеголяя хлесткими выдумками.
Что это значитъ – «идти впередъ» въ театральномъ искусствc по принципу «во что бы то ни стало»? Это значить, что авторское слово, что актерская индивидуальность – дcло десятое, а вотъ важно, чтобы декорацiи были непременно въ стилc Пикассо, – заметьте, только въ стилc: самого Пикассо не даютъ… Другiе говорятъ: нcтъ, это не то. Декорацiи вообще не нужно – нужны холсты или сукна. Еще третьи выдумываютъ, что въ театрc надо актеру говорить возможно тише – чcмъ тише, тcмъ больше настроенiя. Ихъ оппоненты, наоборотъ, требуютъ отъ театра громовъ и молнiй. А ужъ самые большiе новаторы додумались до того, что публика въ театрc должна тоже принимать участие въ «дcйстве» и, вообще, изображать собою какого-то «соборнаго» актера…
Этими замcчательными выдумщиками являются преимущественно наши режиссеры – «постановщики» пьесъ и оперъ. Подавляющее ихъ большинство не умcетъ ни играть, ни пcть. О музыке они имеютъ весьма слабое понятiе. Но за то они большiе мастера выдумывать «новыя формы». Превратить четырехъ-актную классическую комедiю въ ревю изъ 38 картинъ. Они болыше доки по части «раскрытiя» намековъ автора. Такъ что, если дcйствiе происходить въ воскресный, скажемъ, полдень въ русскомъ губернскомъ городе, т.е. въ часъ, когда на церквахъ обычно звонятъ колокола, то они этимъ колокольнымъ звономъ угощаютъ публику изъ-за кулисъ. Малиновый шумъ заглушаетъ, правда, дiалогъ; за то талантливо «развернуть намекъ»… Замcчательно, однако, что уважая авторскiе намеки, эти новаторы самымъ безцеремоннымъ образомъ обращаются съ его текстомъ и съ точными его ремарками. Почему, напримcръ, «Гроза» Островскаго ставится подъ мостомъ? Островскому никакой мостъ не былъ нуженъ. Онъ указалъ мcсто и обстановку дcйствiя. Я не удивлюсь, если завтра поставятъ Шекспира или Мольера на Эйфелевой башнc; потому что постановщику важно не то, что задумалъ и осуществилъ въ своемъ произведенiи авторъ, а то, что онъ, «истолкователь тайныхъ мыслей» автора, вокругъ этого намудрилъ. Естественно, что на афишc о постановкъ, напримcръ, «Ревизора» скромное имя «Гоголь» напечатанно маленькими буквами, и аршинными буквами – имя знаменитаго постановщика Икса.
Глинка написалъ оперу «Русланъ и Людмилу». Недавно я имcлъ сомнительное удовольствiе увидcть эту старcйшую русскую оперу въ наиновcйшей русской-же постановке. Боже мой!.. Мудрствующему режиссеру, должно быть, неловко было говорить честной прозой – надо было во что бы то ни стало показать себя новаторомъ, выдумать что нибудь очень оригинальное. Въ этой пушкинской сказке все ясно. Режиссеръ, однако, выдумалъ нечто въ высшей степени астрономическое. Свcтозаръ и Русланъ, видите-ли, символизируютъ день, солнце, а Черноморъ – ночь. Можетъ быть, это было бы интересно на кафедрc, но почему публикc, пришедшей слушать оперу Глинки, надо было навязывать эту замысловатую науку, мнc осталось непонятнымъ. Я видcлъ только, что въ угоду этому замыслу – не снившемуся ни Пушкину, ни Глинкc – декорацiи и постановка оперы сдcланы были въ крайней степени несуразно.
Пиръ въ кiевской гридницc Свcтозара. Глинка, не будучи астрономомъ, сцену эту разработалъ, однако, недурно. Постановщикъ рcшилъ, что этого мало, и вмcсто гридницы построилъ лестницу жизни по мотиву извcстной лубочной картины – восходящая юность, нисходящая старость – и гости почему-то пируютъ на этой символической лcстницc. На небc появляются при этомъ звcзды разныхъ величинъ, а на полу косо стоитъ серпъ луны: такъ, очевидно, полагается. Вмcсто луны свcтятъ лампiоны такъ, что бьютъ въ глаза зрителямъ и мcшаютъ разсмотрcть остальныя новшества. Бороду Черномора несутъ на какой-то особенной подушкc, которая должна, вcроятно, символизировать весь мракъ, окру-жающiй бороду, или что-то такое въ этомъ родc. Но самое главное и удивительное это то, что во время самой обыкновенной сцены между Наиной и Фарлафомъ вдругъ неизвестно почему и для чего изъ-за кулисъ появляются какiя то странныя существа, не то это мохнатыя и кюряво-вcтвистыя деревья, не то это тc черти, которые мерещутся иногда алкоголикамъ. Такихъ сущесгвъ выходить штукъ двcнадцать, а ихъ нcть ни въ текстc Пушкина, ни въ музыкc Глинки.
Или вотъ, ставятъ «Русалку» Даргомыжскаго. Какъ известно, въ первомъ дcйствiи этой оперы стоитъ мельница. Выдумщикъ-режиссеръ не довольствуется тcмъ, что художникъ написалъ декорацию, на которой изобразилъ эту самую мельницу, онъ подчеркиваеть ее: выпускаетъ на сцену молодцовъ, и они довольно долгое время таскаютъ мcшки съ мукой, то въ мельницу, то на дворъ. Теперь прошу вспомнить, что на сценc въ это время происходить глубокая драма. Наташа въ полуобморочномъ состоянiи сидитъ въ столбнякc, еще минута – и она бросится въ воду топиться, – а тутъ мcшки съ мукой!