Шведов Сергей. Клан двурогих

   – Дай мне шубу, я сама поговорю и с Оттаром и с Рагнвальдом.
   – Отдайте мне детей, – попыталась остановить Сигрид служанка.
   – Хорошо, ты проводишь меня.
   – Куда?
   – Здесь недалеко, я покажу.
   Это была дверь, о существовании которой служанка до сих пор не знала. Растерянно озираясь по сторонам, она шла вслед за Сигрид с единственной надеждой, встретить в этих сумрачных коридорах хоть одну живую душу. Королева шла впереди, безошибочно находя дорогу в полной темноте. Испуганная служанка боялась отстать от нее хотя бы на шаг, чтобы окончательно не раствориться в обступающем ее со всех сторон ужасе и мраке. То, что Сигрид бредит, девушка не сомневалась, не знала она только одного, как остановить эту рослую и сильную женщину. Кричать? Но она и так уже кричит в полный голос. И никто не слышит ее, никто не бежит ей на помощь с факелом в руках. А уж от плача детей и мертвые должны были бы проснуться. Из очередного проема, открывшегося в глухой на вид стене, пахнуло сыростью и плесенью, девушка отпрянула назад и в ужасе уставилась на королеву.
   – Дальше я пойду одна, – Сигрид взяла из рук растерявшейся служанки младенцев и решительно шагнула вперед. Камень глухо ударил о камень, стена сомкнулась, и девушка закричала от ужаса. Никто не отозвался на ее крик, и она заметалась в узких переходах, то и дело натыкаясь на глухие преграды, не в силах отыскать выход из этого невесть кем построенного лабиринта.
 
   Бес не внял уговорам Фрэя Ульвинского и не стал останавливаться в его замке. Ульвинский не обиделся, видимо догадался, почему так спешит вернуться домой владетель Ожский. Впрочем, догадались уже, кажется, все, но вслух своего мнения никто не высказывал. В конце концов, благородная Сигрид женщина зрелая и сама способна решить, от кого и когда ей рожать. Все считали Беса Ожского любовником Сигрид Брандомской, но это было не так. Они провели вместе только одну ночь, а на утро у Сигрид был такой вид, словно между ними ничего не было. Даже когда ее беременность стала очевидной для всех, и Бес пытался осторожно заговорить с ней на эту тему, он встретил ледяной прием. Глаза Сигрид вдруг сверкнули такой ненавистью, что Бес умолк, расстроенный и потрясенный. Она приняла его телом, но не захотела простить и принять душой. Если, конечно, преступления Беса Ожского попадают под понятия прощения и не прощения.
   С каждым шагом гнедого коня, приближающего Беса к Ожскому замку, беспокойство его не только не уменьшалось, но даже нарастало, словно снежный ком, катящийся с крутого склона. Копыта коня гулко простучали по подъемному мосту, и десятки людей бросились навстречу вернувшемуся в родной замок хозяину. Бес довольно скоро уяснил, что в замки случилось несчастье.
   – Сигрид пропала, – сказал ему Тах. – И дети тоже.
   – Какие дети? – не сразу понял Бес.
   – Ваши, – Тах удивленно посмотрел на отца. – Сигрид родила близнецов.
   Кеннет стоял в нескольких шагах позади Таха и в глазах его промелькнуло нечто очень похожее на ненависть. Но Бесу сейчас было не до Кеннета.
   – А ты куда смотрел?
   – Ну, извини, – возмутился Тах. – Чем я-то мог помочь?
   – А куда смотрели ее служанки?
   – Она ушла по подземному ходу. Мы пробовали пройти за ней следом, но в этом лабиринте сам черт ногу сломит.
   – Подземный ход ведет к оврагу на окраине Ожского бора. Ты отправил туда людей?
   – Собираюсь.
   – Долго копаешься. Всех на коней, и в Ожский бор. А мне факел. Быстро.
   Тах засунул пальцы в рот и пронзительно свистнул. Два десятка всадников поскакали следом за ним к воротам. Бес проводил их глазами и круто развернулся к Кеннету:
   – Ты пойдешь со мной.
   Кеннет вскинул голову, собираясь резко возразить, но в последний момент передумал – время для ссоры было самым неподходящим.
   Бес уверенно двигался вперед, безошибочно выбирая направление. Судя по всему, в хитросплетениях подземных Ожских переходов для него не было тайн.
   – Запоминай, – бросил он на ходу Кеннету, – пригодится. По этому подземному ходу мать вынесла меня на руках из Ожского замка, спасая от головорезов Брандомского. И по этому же ходу я вернулся сюда, чтобы отомстить твоему деду Бьерну за ее смерть.
   – Зачем ты мне это рассказываешь? – зло прошипел Кеннет. – Я и без того знаю, что руки у тебя по локоть в крови. И это кровь моих близких.
   – Не много же ты знаешь. – Бес даже не обернулся на этот задохнувшийся от ненависти голос.
   – Достаточно, чтобы при случае сунуть тебе кинжал под ребра.
   В этот раз меченый обернулся и даже поднял факел, чтобы получше рассмотреть лицо Кеннета.
   – Зачем же дело стало? – спросил он насмешливо. – Кинжал у пояса, спина в двух шагах.
   Кеннет молчал, закусив губу от бешенства и бессилия. Этот человек легко взял над ним верх только потому, что был бессердечнее и подлее. Уж он-то не задумываясь вогнал бы нож в спину своему врагу.
   – Я король, а не убийца, – холодно сказал Кеннет. – И должен судить по закону, а не по сердцу. Сердцем я тебя давно уже осудил.
   – По крайней мере честно.
   Бес круто развернулся и решительно зашагал вперед. Кеннет, хмуря густые брови, несколько долгих мгновений оставался на месте. Шаги меченого гулом отдавались под каменными сводами подземелья, словно колокол звонил в неурочный час, предупреждая о грядущем несчастье. Не будь там впереди матери, Кеннет не задумываясь повернул бы назад, но судьба Сигрид теперь, пожалуй, неразрывно связана с судьбой этого человека, а значит, и Кеннету придется идти за ним следом. Во всяком случае до тех пор, пока он сам не научится выбирать дорогу. И тогда он поговорит с меченым уже по другому.
   Сигрид засыпала или уже спала. Силы покинули ее сразу, как только она вырвалась из проклятого замка. Рыхлый снег провалился под ее отяжелевшим вдруг телом, и она обессиленно опустилась у ближайшего дерева, прислонившись к нему спиной. Даже младенцы перестали плакать, а может быть, она просто перестала слышать их голоса. Как не слышала злобного карканья ворон над своей головой и громких криков приближающейся погони.
   – Сигрид!
   Она не хотела слышать его голос. Другие голоса ее уже не волновали, но этот заставил подняться и рвануться вперед из последних сил. Она упала на самом краю оврага, вернее Бес успел перехватить ее в шаге от бездны, в которую она так жаждала провалиться навсегда. Она вновь услышала жалобный плач своих детей и вздрогнула всем телом в его объятиях. Вырваться, у нее уже не хватило сил. Не было сил бороться, не было сил сопротивляться этому человеку, шептавшему ласковые слова, и она повисла на его руках безвольной куклой, предоставив ему решать и свою, и ее судьбу. Все, что было в человеческих силах, она сделала, но Бог не принял ее жертвы.
   Кеннет со страхом заглянул под одеяльца на лица младенцев и вздохнул с облегчением. Оба были живы-здоровы и довольно активно сопели, соревнуясь друг с другом в желании жить и наслаждаться запахами пробуждающегося от зимнего сна Ожского бора. Эти два таких похожих друг на друга человечка вбирали в себя и всю любовь, и всю ненависть Кеннета Нордлэндского. Любовь к матери, к родной земле, к бескрайнему небу над головой, и ненависть ко всему подлому, кровавому и грязному, ко всему тому, что он мог бы назвать именем Беса Ожского. И этот человек без страха шел сейчас впереди Кеннета, словно в насмешку подставляя ему для удара спину, уверенный, что удар никогда не будет нанесен, ибо руки его злейшего врага связаны любовью, пересилившей ненависть.

Глава 5
Рекин

   Поездка к гуярам окончательно подорвала силы благородного Рекина. С трудом дотащился он до Ожского замка и здесь занемог, уже, пожалуй, без всякой надежды на выздоровление. Как ни странно, надвигающаяся смерть не испугала Лаудсвильского. Быть может потому, что жизнь не сулила ему ничего хорошего. Почему все обернулось так страшно? Жизнь ушла в пустоту. И кто в этом виноват? Он сам? Бес Ожский? Гарольд? Ярл Гоонский? Владетели, с их жадностью и непомерным самомнением? Наверное, виноваты все понемножку. Каждый защищал свое. Но, защищая свое, одновременно разрушал чужое. Очень может быть, что это и есть жизнь. Рано или поздно рушится все, что человек создает в горделивом самомнении. Храм и тот рухнул. А уж по уму, по знаниям, по умению управлять людьми горданцам не было равных в нынешнем мире. Да и тот, прежний мир, о котором так любил поговорить посвященный Чирс, тоже ведь разрушился под бременем человеческих страстей. И не спасли его ни знания, ни опыт государственных мужей. Так что не стоит, пожалуй, Рекину посыпать голову пеплом, его участь не лучше, но и не хуже, чем у других. Да и вина относительная.
   Жизнь прожита. Много было в этой жизни и удач, и поражений, но никогда владетель Лаудсвильский не сдавался на милость обстоятельствам, не плыл как бревно по течению. Он всегда боролся, и сделал все, что от него в этой жизни зависело. Хотя, быть может, не все сделал верно. Но для того, чтобы исправить допущенные ошибки, ему понадобится еще одна жизнь, которой, увы, никогда не будет. Тем не менее, благородный Рекин, хитрая лаудсвильская лиса, как его называют «доброжелатели», должен сделать кое-что чужими руками, обманув при этом смерть. Пусть жизнь этого мальчика станет в какой-то степени его второй жизнью, в которой Рекин Лаудсвильский добьется победы.
   – Забудь все, что было, благородный Кеннет. Я не знаю, любит ли твоя мать этого человека или ненавидит, но она сделала правильный выбор и за себя, и за тебя. Прежний мир умрет вместе со мной, Кеннет, и нет смысла копаться в его обломках, отыскивая повод для новой свары. Тебе придется отстроить Лэнд заново, и дай Бог, чтобы он был лучше нашего. Строить будешь ты, Кеннет, но площадку под это здание должен расчистить для тебя Бес Ожский. Такой, каков он есть: жестокий, коварный, безжалостный и беспощадный, повидавший мир во всей его отвратительной наготе.
   – Его ненавидят.
   Благородный Рекин едва не захлебнулся мелким старческим смехом и закашлялся до слез на потускневших от боли глазах.
   – Ненавидят, потому что боятся. И правильно делают. Но тебя этот человек любит.
   – Это я уже успел заметить, – криво усмехнулся Кеннет, – он вообще неравнодушен к нашей семье.
   – Если ты имеешь в виду свою мать, то напрасно иронизируешь, – Лаудсвильский посмотрел на Кеннета почти зло. – У благородной Сигрид ума и сердца больше, чем у болванов, сплетничающих за ее спиной. Бес Ожский полюбил твою мать, когда ему было столько же лет, сколько сейчас тебе, и сумел пронести свое чувство через такие испытания, которые другим не снились. Не суди их, Кеннет. Это я тебе говорю, Рекин Лаудсвильский, на пороге смерти. Нет у тебя права их судить.
   Обессиленный старик упал на подушки. Может и стоило рассказать молодому королю правду о его настоящем отце, но в этом случае Сигрид, пожалуй, проклянет Рекина Лаудсвильского. А зачем лишнее проклятие и без того грешной душе.
   – Бес Ожский будет защищать тебя всю жизнь.
   – Почему? – Кеннет требовательно смотрел на старого владетеля. Рекину стало не по себе от этого взгляда. Кто знает, быть может, мальчишка догадывается об истинном положении дел?
   – Видишь ли, – мягко сказал Лаудсвильский, – твоим дедом был Тор Нидрасский, капитан меченых, а значит, в глазах Беса Ожского ты тоже меченый.
   – Я думал, что все это пустая болтовня.
   – Нет, – глаза Рекина неожиданно блеснули весельем, – твоим дедом был Тор Нидрасский, за это я ручаюсь.
   – Тах тоже считает меня меченым и даже подарил мне мечи убитого Волка.
   – Носи, – коротко посоветовал Рекин.
   – Я король Лэнда, – надменно произнес Кеннет. – Разве не ты, благородный Рекин, сам без конца твердишь мне об этом?
   – Именно поэтому Кеннет. Башня владела Приграничьем более пятисот лет, а Нордлэнд от силы двадцать. Не говоря уже о том, что весь Лэнд жил когда-то под рукой Башни.
   – И ты предлагаешь, чтобы я ее возродил?
   – Покойников не воскресить, – усмехнулся Рекин. – Но меченые умели побеждать, и память об их победах будет вдохновлять многих.
   Кеннет молчал долго. Рекин, откинувшись на подушки, пристально наблюдал за выражением его нахмуренного пока еще мальчишеского лица. Этот молодой человек умеет скрывать свои чувства даже от близких, что, пожалуй, к лучшему. Врагов у Кеннета Нордлэндского будет много. И Рекину хотелось верить, что этот потомок меченых, владетелей и королей сумеет оправдать возлагаемые на него надежды.
   – Не знаю, – сказал после долгого молчания молодой король, – иногда мне кажется, что мы уже все проиграли.
   – Каждый вправе сомневаться, Кеннет, – спокойно отозвался Лаудсвильский, – но мы должны выполнить свой долг до конца, а там уж как Бог даст.
   – Я свой долг выполню, можешь не сомневаться, благородный Рекин.
   – Пригласи ко мне Отранского, – крикнул в спину уходящему Кеннету Лаудсвильский.
   Боль отступила, но он знал, что это ненадолго. За отпущенное короткое время Рекину предстояло еще многое сделать. Хотя если бы его спросили, а зачем так хлопочет старый больной владетель, которому осталось жить всего несколько дней, он, пожалуй, не сразу нашел бы, что ответить. Слишком долго он управлял делами Лэнда, чтобы уйти просто так, не оставив последних распоряжений.
   Гаук Отранский был удивлен и бодрым голосом, и оживленным видом казалось бы уже окончательно угомонившегося владетеля. Но как старый боевой конь из последних сил рвется в битву, так и Рекин Лаудсвильский до последнего вздоха не желал выпускать нити интриг из своих рук.
   – Рад видеть тебя, благородный Рекин, – искренне приветствовал Отранский старого знакомого.
   Да, много было пережито-прожито, всего сразу не упомнишь. Были они и друзьями и врагами, и вновь друзьями. Одно слово – жизнь. Она и сведет, и разведет, а конец для всех один. Благородному Рекину выпала не самая трудная смерть, будем надеяться, что так же повезет и Гауку Отранскому.
   – Владетель Хилурдский сбежал к Олегуну.
   – А Гоголандский?
   – Арвид на месте. Его раненный сын держит.
   – Ты присмотри за Гоголандским, может, его не сын держит, а желание услужить гуярам.
   – Не знаю, – покачал головой Отранский, – все-таки Арвид никогда не был отпетой сволочью.
   – А благородный Олегун был? – усмехнулся Рекин. – То-то и оно. Жди, за Хилурдским другие потянутся.
   – На кой они сдались гуярам? Придется землей и замками с ними делиться.
   – Можно и поделиться, а потом отобрать, – поморщился Рекин.
   – Во всяком случае, перемирие не сделало нас ни честнее, ни сильнее, – вздохнул Отранский.
   – Я и не надеялся, что перемирие поможет нам укрепить силы.
   – А на что ты надеялся, благородный Рекин? – в голосе Отранского послышалось раздражение.
   – Надо сохранить людей, Гаук, – Лаудсвильский поднял на гостя спокойные глаза. – Бес Ожский прав: Лэнд – это люди, а не земля. Сохраним людей, сохраним обычаи и веру, значит рано или поздно вернем и землю. Гуяры согласны принять беженцев из Остлэнда, Вестлэнда и Нордлэнда. Эти люди должны вернуться домой. Но перед возвращением в них надо вселить веру, что гуяры – это временно, и что скоро в Лэнд вернется законная власть. Эту уверенность в людях надо поддерживать и потом, даже если вам придется оставить Приграничье.
   – Я уходить не собираюсь, – холодно заметил Гаук.
   – Не о тебе речь. Своей жизнью мы вольны распоряжаться, как нам заблагорассудится, но мы не вправе рисковать судьбой Лэнда.
   – Чтобы содержать такое количество агентов, нам потребуется много золота. Нужны базы в Ожском бору, и на островах у духов. Придется подкупать и гуяр, и вестлэндцев Олегуна. У меня таких денег нет. Нет и людей, способных все это организовать.
   – Зато и деньги, и люди есть у Беса Ожского. Я уже не говорю о том огромном опыте, который приобрел этот человек, противоборствуя Храму и Лэнду. Тебе не грех у него поучиться.
   – Никто не знает, что у Беса Ожского на уме.
   – Я знаю! Действуй через Сигрид, через Кеннета, через Таха.
   – С этого меченого мальчишки где сядешь, там и слезешь.
   – Ты меня удивляешь, благородный Гаук, – Лаудсвильского даже повело от огорчения, – женщина способна приручить любого мужчину, хоть меченого, хоть не меченого.
   – А где я возьму эту женщину? – возмутился Отранский. – Я не сводня, в конце концов,
   Лаудсвильский зафыркал жеребцом в ответ на отповедь благородного Гаука.
   – Почему бы тебе не выдать за Таха свою дочь?
   – Ну знаешь ли… – Отранский даже руками развел.
   – Этот Тах внук посвященного Вара и правнук посвященного Ахая.
   – Мне-то какое до всего этого дело, владетель?
   – Тебе-то никакого, благородный Гаук, но в Суране сей факт может оказаться немаловажным.
   – Храм разрушен до основания, – неуверенно возразил Отранский.
   – Храм разрушен, но осталась легенда об ушедших благословенных временах. Ибо ушедшие времена всегда благословенны, благородный Гаук, всегда они лучше нынешних. Уверяю тебя, если Тах заявит о своих претензиях на власть, то в суранских городах найдется немало людей, готовых поддержать его притязания.
   – Нам-то какая от всего этого радость?
   – Неужели ты, благородный Гаук, собираешься одолеть гуяров в одиночку?
   – Не знаю, – покачал головой Отранский. – Я человек простой, Рекин, для меня все эти суранские города – темный лес.
   – Зато для Фрэя Ульвинского там нет тайн. Пусть Сураном займется он.
   – А деньги? Где я возьму столько денег? Если нам не поможет Бес Ожский, то Приграничье будет голодать этим летом.
   – Деньги есть у Сигрид. Бьерн Брандомский немало нахапал в свое время. Золото Башни и Храма наверняка прибрал к рукам Бес Ожский. Меченый не просто богат, он сказочно богат. Да и его сын Тах отнюдь не нищий.
   – У мальчишки-то откуда?
   – В последнем письме ко мне посвященный Халукар посетовал мимоходом, что ему так и не удалось обнаружить золото посвященного Вара, который был самым богатым человеком в Храме. А из всей многочисленной семьи Левой руки Великого уцелела только его дочь, мать Таха. Теперь ты понимаешь, благородный Гаук, почему так важно, чтобы интересы Лэнда не были совсем уж чужими меченому мальчишке. Конечно Бес Ожский не оставит Кеннета пока жив, но ведь и он не вечен. Кстати, дочери Беса тоже следует подыскать жениха из наших.
   Гаук усмехнулся:
   – По-моему, ты, благородный Рекин, собрался переженить всех в Приграничье…
   – Во всяком случае, я сделаю все, что в моих силах, для укрепления союза владетелей с Бесом Ожским.
   – Мне кажется, Рекин, что ты самый большой оптимист во всем Лэнде.
   – Будем надеяться, что этот оптимизм не на пустом месте, – отозвался Лаудсвильский.

Глава 6
Кристин

   Рекин Лаудсвильский умер в первый день лета, и эта смерть потрясла Кеннета даже больше, чем он мог предположить. Неугомонный владетель наконец успокоился навсегда в фамильном склепе Хаарских ярлов, взяв напоследок клятву с Кеннета, перезахоронить его в развалинах Лаудсвиля, по возвращении на трон нордлэндских королей. Кеннет обещал, но отнюдь не был уверен, что ему удастся выполнить взятое на себя обязательство.
   В Приграничье пока все было спокойно. Условия перемирия соблюдались и лэндцами, и гуярами. Никто не сомневался, что это затишье перед бурей. Но грянет буря или нет, а жить надо было, именно поэтому еще по весне, как только просохли дороги, Бес Ожский и Фрэй Ульвинский, в сопровождении полусотни дружинников, отправились в Суран. О целях этой экспедиции особенно не распространялись, да и знали о ней немногие. Приграничью нужен был хлеб, чтобы прокормить многочисленных беженцев из Лэнда, и хотя в последнее время их количество значительно уменьшилось за счет возвратившихся к родным очагам, но немало было и таких, которым возвращаться было просто некуда. В основном это были жители Бурга и других крупных городов, разрушенных гуярами. Обустройство этих беспокойных людей стало головной болью и Гаука Отранского, и оправившейся после долгой болезни Сигрид. Кеннету тоже пришлось вникать в дела Приграничья: принимать делегации от купечества, от ремесленников и, как говорил Тах, надувать щеки, хмурить брови, расточать благосклонные улыбки.
   Приграничные дороги с приходом весны сделались небезопасными. Банд, орудовавших в Ожском бору, день ото дня становилось все больше и действовали они все наглее и наглее, подбираясь порой к стенам укрепленных замков. Буржский сброд активно осваивался в Ожском бору, тревожа не только окрестных крестьян, но и нападая на хлебные обозы, которые под усиленной охраной дружинников направлялись в городки Приграничья для скопившихся там беженцев. Гаук Отранский обратился за помощью к королю Кеннету. В замке Ож было до сотни дружинников из личной охраны короля, кроме того сильные гарнизоны были расположены в ближайших замках, Брандоме и Ингуальде. Кеннет вызвался было сам навести порядок в окрестностях, но тут запротестовали и старый владетель Саарский, и благородная Сигрид: негоже королю в нынешней ситуации воевать со своими подданными, даже если эти подданные встали на путь разбоев и грабежей.
   Очистку ближайших лесов поручили Таху. Меченый с большим рвением принялся за дело, тем более что человеку, выросшему в Южном лесу, Ожский бор казался родным домом. Опытные дружинники, участники многих сражений и стычек, поражались умению этого мальчишки ориентироваться на местности, его звериной хитрости и коварству, когда следовало заманить врага в ловушку, и той веселой беспощадности, с которой он преследовал разбойников. Вот уж действительно, истинный сын Черного колдуна.
   Тах довольно быстро навел порядок в округе, заслужив благодарность и владетелей и крестьян. Кеннет завидовал меченому, но старался держать свои чувства в узде, да и зависть была глупой, мальчишеской, которую не следовало выставлять на показ. Оказалось, что быть королем в разоренной стране хлопотно и скучно. То и дело приходилось разбирать свары между владетелями, которых даже поражение не смогло излечить от высокомерия и неуживчивости. Что делили эти люди, все, казалось, потерявшие, Кеннет понять не мог, но владетели без конца припоминали вековой давности обиды, плели интриги, создавали недолговечные союзы, заключали браки. И весь этот странный хоровод вытанцовывал вокруг Кеннета, требуя внимания и денег. Однако средств в королевской казне не было вовсе. Кое-что перепадало остлэндским и нордлэндским владетелям от королевы Сигрид, но эти скромные пожертвования не столько утихомиривали, сколько разжигали страсти. И добро бы речь шла о юнцах, но многие владетели годились Кеннету в отцы, а то и в деды. Конечно, трудно было ждать от людей потерявших все, в том числе и своих близких, спокойствия и рассудительности, но хотя бы на каплю понимания Кеннет Нордлэндский мог, казалось бы, рассчитывать с их стороны. Появились обиженные, которые втихомолку, а кое-кто уже и открыто, искали связи с Оле Олегуном, благо в агентах самозваного вестлэндского короля недостатка не было. Следом за Хилурдским отъехал к Олегуну еще несколько владетелей со своими уцелевшими дружинниками. Все усилия Отранского и Мьесенского, сплотить оставшихся владетелей, закончились практически ничем. Нетерпеливый Мьесенский ругался, Гаук Отранский только плечами пожимал. Рекин Лаудсвильский и здесь оказался прав – владетели уже созрели для измены, дело было только за гуярами, которые, однако, не спешили возвращать хозяевам земли и замки, что заставляло многих пока держаться друг за друга и короля Кеннета. Кто его знает, как в конце концов повернется дело. Поговаривали, что Бес Ожский и Фрэй Ульвинский ведут переговоры со степняками и суранцами о совместном выступлении против гуяров. Словом, рвать отношения с Кеннетом, не договорившись с гуярами было просто глупо. К тому же прибыли первые хлебные обозы из Сурана, а значит, появилась надежда дожить до нового урожая, пересидеть еще одну зиму, а там как Бог даст.
   Шум во дворе вывел Кеннета из задумчивости. Судя по всему, это Тах вернулся из очередной карательной экспедиции в Ожский бор. Кеннет подошел к окну и некоторое время наблюдал за поднявшейся суетой. Если судить по довольному виду дружинников, по их уверенным голосам, то экспедиция и на этот раз прошла успешно. Около десятка понурых людей со связанными руками жались у стены. Надо полагать, это и были захваченные в плен разбойники. Тах оставался пока в седле, скаля белые крупные зубы в сторону высыпавших во двор фрейлин королевы Кристин. Впрочем, и сама Кристин была здесь же, в легком светлом платье, очень выгодно подчеркивающим достоинства ее фигуры. Она о чем-то пересмеивалась с меченым. Это задело Кеннета, и он неожиданно даже для себя выругался сквозь зубы. Старый владетель Саарский, заменивший на посту первого министра несуществующего уже нордлэндского королевства Рекина Лаудсвильского, удивленно поднял голову и смущенно откашлялся. Кеннет махнул в его сторону рукой, сигнализируя, что все в порядке, и вновь повернулся к окну.
   Гильдис Отранская протягивала маленького Бьерна Таху и весело при этом смеялась. Кристин протестовала, во всяком случае, так показалось Кеннету, но тоже улыбалась. Похоже, им там, во дворе, всем было очень весело. А меченый Тах был очень хорош на вороном коне, не даром же Гильдис Отранская и Ингрид Мьесенская никак не могут его поделить, и своими ссорами не раз уже привлекали внимание благородной Сигрид, у которой и без этих клуш хватало забот.