Сименон Жорж. Мегрэ и виноторговец

   — Это снова я. А со мной Люка, самый давний из моих сотрудников.
   — У вас утомленный вид.
   — Возможно… У меня к вам еще несколько важных вопросов. — Мегрэ занял место Шабю перед конторкой. — Скажите, кто мог знать, что по средам Оскар Шабю ездит с вами на улицу Фортюни?
   — Здесь или вообще?
   — Здесь.
   — Здесь — каждый. Оскар не отличался скромностью. Стоило ему завести новую любовницу, как об этом сразу же узнавали все.
   — Вы уходили одновременно?
   — Да, и садились в его машину, довольно заметную.
   — Так повторялось каждую среду?
   — За редкими исключениями.
   — Лусек был в курсе?
   — Не могу сказать. Сюда он почти не приезжал. Зато патрон ежедневно проводил час-другой на авеню Опера.
   — Вы могли бы уточнить распорядок его дня?
   — Строгого расписания не было. Но обычно он выезжал из дому в девять часов и сам вел свой «Ягуар». Шофера и «Мерседес» он оставлял в распоряжении жены. Сначала патрон отправлялся в цех, где вина дегустируют и разливают по бутылкам. Это на набережной Берси.
   — А кто там этим ведает?
   — Господин Лепетр. Ему приходилось и тут и там. Но на складах у него есть помощник. Кажется, он из Сета.
   — Сюда тоже заходит?
   — Не часто.
   — О ваших отношениях с Шабю знает?
   — Вероятно.
   — Никогда за вами не ухаживал?
   — Думаю, что он просто меня не замечал.
   — Продолжайте.
   — К десяти утра патрон приезжал сюда. Просматривал почту. Я напоминала ему о назначенных деловых встречах. Потом он принимал поставщиков.
   — Как он вел себя наедине с вами?
   — По-разному. То совсем не замечал, будто меня здесь и не было. А то вдруг скажет: «Иди сюда», нисколько не заботясь, что дверь не заперта.
   — И вас никогда не заставали врасплох с ним?
   — Заставали. Раза два — машинистки, раз — Лепетр. Девушек это не смущало: он и с ними проделывал то же самое.
   — В котором часу он уезжал?
   — В полдень, если завтракал дома, и в половине первого, если в ресторане. А это случалось довольно часто.
   — А где завтракаете вы?
   — В небольшом ресторанчике недалеко отсюда, на набережной. Там неплохая кухня.
   — Вернемся к Шабю. Что он делал потом?
   Простодушный Люка с удивлением слушал разговор. Разглядывал Анну-Мари с головы до пят, тщетно силясь понять ее роль во всем этом деле.
   — Потом патрон часов до четырех работал на авеню Опера. У него с Лусеком общий кабинет.
   — И там тоже у Шабю были приключения подобного рода?
   — Вряд ли. Там совершенно другая атмосфера. И, возможно, его смущал Лусек. Это единственный, кого он даже боялся. Нет, боялся — пожалуй, слишком сильно сказано. Но, во всяком случае, держал себя с ним не так, как с другими, и никогда не позволял себе на него орать.
   — Когда он снова возвращался?
   — Примерно в половине пятого. Некоторое время уделял мсье Лепетру, иногда наблюдал за разгрузкой барж. Потом вызывал машинистку и диктовал письма.
   — А почему он не диктовал вам?
   — Я печатала главным образом личные письма.
   — Когда он уезжал совсем?
   — Часов в шесть, если не задерживался со мной или с кем-нибудь из девушек.
   — Случалось вам проводить вместе с ним весь вечер?
   — Только по средам, да и то до десяти часов.
   — Вы всегда уходили от Бланш после него?
   — Нет, бывало, что мы выходили одновременно. Шабю привозил меня на улицу Коленкур и высаживал метров за сто от дома. Но в ту среду он куда-то торопился, и я сказала, чтобы он меня не ждал.
   — Нам очень важно установить, кто еще знал о ваших свиданиях на улице Фортюни. Постарайтесь, пожалуйста, припомнить.
   Комиссар прочистил себе нос и нахлобучил на голову шляпу. Госпожа Мегрэ была права: солнце выглянуло, и Сена сверкала.
   — Поехали, Люка. Благодарю, мадемуазель.
   Они заворачивали к воротам здания Уголовной полиции, когда взгляд Мегрэ неожиданно встретился со взглядом человека, стоявшего у парапета набережной. Это длилось одно мгновение. Комиссар продолжал думать о своем, а незнакомец, приволакивая ногу, сразу же двинулся в сторону площади Дофина. Но уже через минуту Мегрэ спросил у Люка:
   — Заметил?
   — Кого?
   — Человека в старом дождевике. Он разглядывал наши окна, а когда мы поравнялись, пристально посмотрел мне в лицо. Уверен, что он меня узнал.
   — Какой-нибудь бродяга?
   — Не похоже. Выбрит и довольно опрятен. Должно быть, не жарко ему в осеннем плаще.
   В кабинете, продолжая думать об этой встрече, комиссар невольно подошел к окну. Незнакомца на улице не было.
   Мегрэ пытался уяснить себе, чем именно тот так поразил его. Может быть, напряженностью взгляда, выражавшего глубокое волнение? Не был ли этот взгляд призывом, обращенным к нему, Мегрэ?
   Пожав плечами, словно желая отогнать от себя навязчивую мысль, комиссар сел за стол и набил трубку. И вдруг почувствовал, как опять без видимой причины лоб его покрылся испариной. Пришлось снова вытаскивать платок.
   Он обещал жене вернуться к обеду, но забыл спросить, чем она собирается его кормить. А он любил знать заранее меню, чтобы порадоваться предвкушению вкусной еды.
   Зазвонил телефон.
   — Господин комиссар, вас спрашивает человек, не пожелавший сообщить ни свое имя, ни по какому вопросу он обращается. Соединить вас?
   — Да. Алло?
   — Комиссар Мегрэ? — послышался несколько приглушенный голос.
   — Да.
   — Я намерен сказать вам только одно: виноторговец не стоил того, чтобы из-за него переживать. Это была подлая гадина.
   — Вы его хорошо знали?
   Но на другом конце провода нажали на рычаг. Мегрэ тоже опустил трубку, задумчиво уставясь на аппарат. Может быть, это она, та исходная точка, которую он так мучительно искал после убийства Оскара Шабю?
   Казалось бы, звонок не внес ничего нового. Но не исключено, что этот человек если уж не сам убийца, то имеет прямое отношение к преступлению. Не принадлежит ли он к тем людям, которых невыносимо тяготит необходимость скрываться? Приходит время, и они начинают писать и звонить. И они далеко не всегда сумасшедшие.
   Комиссару не раз приходилось сталкиваться с подобными типами, и он убедился, что, совершив преступление, они не находят покоя, пока добровольно не отдадутся в руки правосудия.
   Болела голова, но Мегрэ все же вскрыл почту, подписал рапорты и просмотрел служебные бумаги. Это отнимало почти столько же времени, сколько сама оперативная работа.
   В полдень Мегрэ вышел. На бульваре дю Пале он, поколебавшись, завернул в бар. Во рту у него пересохло.
   У стойки Мегрэ долго выбирал, чем промочить горло. Вспомнил, что накануне ему понравился ром, и кивком указал буфетчику на бутылку. Стопки показалось маловато, комиссар велел повторить.
   Домой он приехал на такси и, тяжело ступая, поднялся по лестнице. Госпожа Мегрэ открыла дверь и сразу с беспокойством осведомилась:
   — Тебе не лучше?
   — Как будто получше. Но раза два сильно прошибал пот.
   Сняв пальто, шарф и шляпу, он прошел в комнаты.
   — Так что же у нас на завтрак?
   — Телячья печенка по-домашнему.
   Его любимое блюдо. Сидя в кресле и рассеянно перелистывая газеты, Мегрэ думал о телефонном разговоре с незнакомцем.
   Не звонил ли ему тот самый человек, что стоял у входа в здание уголовной полиции? Не исключено, что он позвонит снова. Может, даже сюда, домой: адрес и телефон комиссара упоминаются в газетах. Их знают почти все шоферы такси.
   — О чем ты задумался? — спросила госпожа Мегрэ, накрывая на стол.
   — Об одном субъекте, которого заметил, когда подъезжал к полиции. Наши взгляды скрестились. Кажется, ему хотелось что-то мне сообщить.
   — Ты прочел это в его глазах?
   — Вот именно. Не он ли позвонил мне чуть позже и сказал, что Шабю — подлая гадина и о нем не стоит жалеть? Он именно так и выразился. Трубку повесили раньше, чем я успел раскрыть рот.
   — Надеешься, что он позвонит еще?
   — Надеюсь. Обычно они так и поступают. Их возбуждает игра с огнем. Впрочем, это мог быть и какой-нибудь чудак, знающий о деле ровно столько, сколько прочел о нем в газетах. Чем черт не шутит!
   — Включить телевизор?
   Ели молча, изредка обмениваясь репликами. Мегрэ все время мысленно возвращался тому, чем был сейчас целиком поглощен.
   — Если ты сыт, я оставлю печенку на завтра вместо закуски.
   Пожалуй, он не прочь и завтра поесть печенки. Он выпил всего два стакана бордо, но изрядно осоловел и, закрыв глаза, вскоре задремал. Казалось, он куда-то плывет, и это было так приятно, что просыпаться не хотелось.
   Ему приснился человек, приволакивающий ногу. Левую или правую? Во сне это обстоятельство приобрело особое значение, но комиссар не мог объяснить себе, почему.
   Госпожа Мегрэ бесшумно убирала со стола. Комиссар ощущал легкое движение воздуха, когда она проходила мимо. Потом все замерло, и он стал тихонько похрапывать.
   Внезапно проснувшись, Мегрэ удивился, что все еще сидит в кресле, хотя часы показывают пять минут четвертого. Он поискал глазами жену и по равномерному постукиванию, доносящемуся с кухни, понял, что жена гладит. Через минуту она вошла.
   — Поспал хорошо?
   — Отлично! Готов спать так весь день.
   — Температуру не будешь мерить?
   — Если ты настаиваешь.
   — Тебе непременно надо быть на службе?
   — Да. Лучше поехать.
   — Ну тогда прими аспирин. А я вызову такси.
   Он послушно проглотил таблетку и, чтобы отбить неприятный вкус во рту, запил рюмкой сливовой настойки, — ее присылала сестра госпожи Мегрэ из Эльзаса.
   Небо было ясное, бледно-голубое, солнце сверкало, но воздух оставался холодным.
   — Включить отопление, шеф? У вас простуженный вид. У меня дома тоже все болеют — и жена и малыши, один за другим. Со дня на день — моя очередь.
   — Только без отопления. Я и без того все время потею.
   — Вы тоже? За сегодняшнее утро я уже несколько раз сидел весь мокрый.
   Мегрэ показалось, что лестница, по которой он поднимался столько лет подряд, стала круче, и обрадовался, когда добрался, наконец, до своего стола.
   — Ничего нового, Люка?
   — Ничего, патрон.
   — Никто не звонил?
   — Нет. Вернулся Лапуэнт, он ждет вас.
   — Зови.
   Мегрэ выбрал самую легкую из лежавших на столе трубок и неторопливо раскурил ее.
   — Ну как, малыш, собрал материал?
   — Почти на всех, патрон. Мне повезло.
   — Садись и давай сюда список.
   — Вот список, но заметки мои вам не разобрать. Лучше я прочту сам, а потом представлю письменный рапорт. Начну с Ксавье Тореля, министра. Тут не пришлось никого расспрашивать. Я просмотрел утренние газеты за четверг и узнал, что в среду, на премьере нового фильма, посвященного Сопротивлению, правительство представлял Ксавье Торель.
   — С женой?
   — С женой и восемнадцатилетним сыном.
   — Дальше.
   — Я прикинул, что на этом киносеансе могли присутствовать еще кое-кто из важных персон, хотя в газетах они не упомянуты. Так оно и оказалось. Там был доктор Риу. Он тоже проживает на площади Вогезов, через два дома от Шабю.
   — Кто тебе сказал, что он был в кино?
   — Привратница, разумеется… Это, конечно, не новый, но пока еще самый верный способ узнать, что тебе требуется. Между прочим, как раз этот доктор Риу — домашний врач госпожи Шабю.
   — Она часто болеет?
   — Во всяком случае, частенько его вызывает. Я видел и доктора и его жену. Этакий упитанный господин. Темные волосы старательно зачесаны на лысину. Жена — рослая рыжая кляча. Вряд ли она могла прельстить Оскара Шабю.
   — Так, двоих в сторону. Следующий.
   — Анри Лежандр, промышленник, был в тот день в Руане. У него там уютная квартира, где он бывает два раза в неделю. Это сказал его шофер, принявший меня за коммивояжера.
   — А его жена?
   — Уже неделю болеет гриппом… О биржевом маклере Пьере Марло я разузнал покуда очень мало, он обедал не дома. Это с ним часто случается. Говорят, любит вкусно поесть. Обойти большие рестораны я еще не успел.
   — А где был Кокассон, издатель книг по искусству?
   — Тоже в кинотеатре.
   — Адвокат Пупар?
   — На званом обеде у посла Соединенных Штатов, на авеню Габриель.
   — С супругой?
   — Да. Теперь о госпоже Жапи, Эстелле Жапи. Она вдова или разводка. Живет на бульваре Осман. Долго была любовницей Шабю, но вот уже несколько месяцев, как они не встречались. Я приволокнулся за горничной, и она мне по секрету сказала, что Шабю некрасиво обошелся с этой Жапи. В среду мадам обедала дома, а потом смотрела телевизор.
   Их перебил телефонный звонок. Мегрэ снял трубку.
   — Просят лично вас, господин комиссар. Кажется, тот же голос, что утром.
   — Соедините.
   Некоторое время Мегрэ слышал только учащенное дыхание. Наконец, раздался взволнованный голос:
   — Вы у телефона?
   — Да.
   — Я хочу еще раз повторить, что Шабю был гадина. Намотайте себе это хорошенько на ус.
   — Минутку…
   Но на другом конце провода трубку опять повесили.
   — Может быть, это убийца, может, просто злой шутник. Он так быстро обрывает разговор, что я не успеваю разобраться… Как бы его разыскать? Вот если бы он сболтнул что-нибудь лишнее или допустил оплошность.
   — Что он вам сказал?
   — То же, что утром: Шабю был гадина.
   Не один он так считает. Многие, в том числе и завсегдатаи салона госпожи Шабю, придерживаются того же мнения. Этот Шабю делал все, что от него зависело, чтобы вызвать антипатию, даже ненависть у своих конкурентов, служащих и любовниц.
   Напрашивается вывод, что он их сознательно провоцировал. Но до прошлой среды его, кажется, никто не решался осадить. Неужели он никогда не получал пощечины, которой счел за благо не хвастаться? Неужели ни один ревнивец не заехал ему кулаком в лицо?
   Нет, он держался нагло, был уверен в своих силах и позволял себе дразнить судьбу.
   Однако же нашелся человек, по словам госпожи Бланш, это был мужчина, которому стало невтерпеж и который подстерег Шабю у выхода из дома свиданий на улице Фортюни. У этого человека были, видимо, особенно веские основания ненавидеть виноторговца: убивая, он ставил на карту свою свободу, если не саму жизнь.
   Где искать убийцу? Среди знакомых убитого? Сведения, добытые Лапуэнтом, были не слишком обнадеживающими. За супружескую неверность убивают теперь все реже, особенно в определенной социальной среде. А не принадлежит ли преступник к персоналу конторы на набережной Шарантон? Или филиала на авеню Опера? Наконец, тот ли это, кто дважды звонил комиссару? И не потому ли он звонит, что хочет признанием облегчить душу?
   — У тебя все?
   — Еще Филипп Бордерель, театральный критик. Он был на генеральной репетиции в театре Мишодьер вместе со своей любовницей. Ну и последний — архитектор Труар. В среду он ужинал с известным застройщиком у Липпа.
   Сколько было еще людей, не попавших в этот список, но имевших свои счеты с виноторговцем? Не пришлось бы вызывать для разговора с глазу на глаз десятки мужчин и женщин…
   — Когда похороны? — спросил Лапуэнт.
   — Не знаю. Когда я уходил от вдовы Шабю, она ждала агента из похоронного бюро. Тело собирались доставить вчера вечером. Не съездить ли нам туда?
   Через несколько минут они катили по направлению к площади Вогезов. Входная дверь на втором этаже была открыта настежь, и уже на пороге они почувствовали смешанный запах восковых свечей и хризантем.
   Оскар Шабю уже покоился в гробу, но он был еще открыт. Рядом с ним преклонила колени пожилая женщина. В трауре, чуть поодаль, в ногах покойного, лицо которого освещалось танцующим миганием свечей, стояла молодая пара.
   Кто эта пожилая дама? Не мать ли мадам Шабю? А вот этой молодой паре здесь явно не по нутру. И верно: наскоро перекрестившись, мужчина вышел, увлекая за собой срою спутницу.
   Опустив по обычаю стебелек самшита в сосуд со святой водой, Мегрэ осенил покойника крестным знаменем. Лапуэнт повторил его жест с важным, слегка комичным видом.
   Даже в смерти грубое лицо Оскара Шабю производило внушительное впечатление — столько в нем было силы и, несмотря на грубость, известной привлекательности.
   В коридоре они столкнулись с госпожой Шабю.
   — Вы ко мне?
   — Нет, пришли отдать последний долг покойному.
   — Он словно живой, не правда ли? После вскрытия пришлось изрядно потрудиться над трупом. Оскар выглядит точно таким, каким был. Только глаза, к несчастью, закрыты.
   Машинально она прошла вместе с ними до двери, и тут, у самого порога, Мегрэ сказал:
   — Извините, сударыня, но я хотел бы задать вам еще один вопрос…
   Она с любопытством взглянула на него:
   — Пожалуйста.
   — Действительно ли вы хотите, чтобы убийца Оскара Шабю был найден?
   Такого вопроса она не ожидала и на мгновение растерялась.
   — Почему, собственно, я должна хотеть, чтобы он оставался на свободе?
   — Потому что если его поймают, начнется громкий процесс, о котором затрубят газеты, радио, телевидение. Будут опрошены многие служащие фирмы. Через суд пройдет длинная вереница свидетелей. Среди них, без сомнения, найдутся такие, в том числе и приятельницы вашего мужа, которые не станут скрывать правду…
   — Не понимаю, что вы имеете в виду, — задумчиво произнесла Жанна Шабю. Она помедлила, как бы взвешивая все «за» и «против», и добавила: — Вы правы. Разразится большой скандал.
   — Но вы не ответили на мой вопрос.
   — Сказать по правде, мне это безразлично. Отомстить я не стремлюсь. Тот, кто убил, имел, видимо, на это веские основания, а может быть, и моральное право. Какая польза обществу, если его посадят за решетку на много лет, а то и на всю жизнь?
   — Вправе ли я допустить, что, даже имея подозрения на кого-либо, вы предпочли бы не высказывать их?
   — До сих пор я не думала об этом, потому что никого не подозревала. Но если бы у меня возникли подозрения — мой долг их высказать, не правда ли? Так бы и я поступила, но, честно говоря, против воли.
   — Кто же теперь возглавит фирму? Лусек?
   — Этот человек меня пугает. Он чем-то напоминает холоднокровную рептилию, и я испытываю отвращение, когда он смотрит на меня в упор.
   — Однако Оскар Шабю оказывал ему полное доверие?
   — Лусек заработал мужу кучу денег. Это продувная бестия, отлично знающая кодекс и умеющая с выгодой пользоваться этим. Вначале он занимался только документацией, но мало-помалу стал правой рукой Оскара.
   — Кому принадлежит идея «Вина монахов»?
   — Оскару. В то время все делалось на набережной Шарантон. Лусек предложил открыть филиал на авеню Опера и во много раз увеличить число точек в провинции.
   — Ваш муж считал его честным человеком?
   — Он в нем нуждался. А свои интересы Оскар вполне мог защищать сам.
   — И все же я не узнал, сохранит ли Лусек свой пост.
   — Он останется на службе по крайней мере на некоторое время, но в той же должности, какую занимает теперь.
   — Кто же станет во главе фирмы?
   — Я. — Она сказала это просто, как нечто само собой разумеющееся. — Я всегда считала себя деловой женщиной, и муж недаром прибегал к моим советам.
   — Ваш кабинет будет на авеню Опера?
   — Да. Но я не буду делить его с Лусеком. Помещений там достаточно.
   — И вы сами станете ходить на склады, в погреба, на разгрузку?
   — А почему бы и нет?
   — Произойдут ли перемены в составе служащих?
   — Ради чего? Не потому ли, что девчонки спали с моим мужем? Но тогда я должна отказать всем своим приятельницам, за исключением очень пожилых.
   Впорхнула маленькая подвижная молодая дама. Она бросилась на шею хозяйке дома, приговаривая:
   — Бедная моя!
   — Извините меня, господин комиссар.
   — Разумеется, разумеется… Благодарю вас, мадам.
   Спускаясь по лестнице и утирая лицо платком, Мегрэ вполголоса повторял:
   — Любопытная особа!
   Двумя ступеньками ниже он задержался и добавил:
   — Или я здорово ошибаюсь, или эта история еще далека от конца.
   Во всяком случае, откровенность Жанны Шабю заслуживала уважения.

Глава 4

   Было около пяти часов, когда к Мегрэ тихонько постучали. Не дожидаясь ответа, Жозеф, самый старый из вахтеров, открыл дверь и подал комиссару карточку:
   «Имя и фамилия: Жан-Люк Кокассон. Причина посещения: дело Шабю».
   — А где же он сам? — спросил Мегрэ.
   — Я провел его в аквариум.
   Так назывался застекленный с трех сторон зал ожидания, где всегда сидели посетители.
   — Помаринуйте его там еще несколько минут, а потом приведите.
   Мегрэ медленно высморкался, немного постоял у окна, затем подошел к стенному шкафу, где всегда была в запасе бутылка коньяка, и налил себе рюмку.
   Он по-прежнему чувствовал недомогание и какую-то гнетущую вялость, ноги были словно ватные.
   Комиссар раскуривал трубку, когда дверь снова открылась и Жозеф доложил:
   — Господин Кокассон.
   Казалось, на посетителя не произвела никакого впечатления обстановка, царившая в Уголовной полиции. Он подошел к столу, протянув руку:
   — Имею честь видеть комиссара Мегрэ? Мегрэ ограничился тем, что проворчал:
   — Прошу садиться! — И, обогнув свой письменный стол, тоже опустился в кресло. — Если не ошибаюсь, вы занимаетесь изданием книг по искусству?
   — Совершенно верно. Вам известна моя книжная лавка на улице Сент-Андре де Ар?
   Мегрэ уклонился от ответа и задумчиво оглядел собеседника. Это был красивый мужчина, высокий, стройный, с густыми, гладко причесанными волосами. Серые костюм и пальто гармонировали с сединой, а на губах играла самодовольная улыбка, по-видимому, привычная.
   В нем было какое-то сходство с породистым псом, например, со среднеазиатской овчаркой.
   — Прошу простить, что беспокою, тем более, что мое сообщение не покажется вам особенно интересным. Я был другом Оскара Шабю…
   — Знаю. Мне также известно, что в среду вы присутствовали на премьере фильма о Сопротивлении. Однако сеанс начался только в половине десятого, и у вас было достаточно времени, чтобы проделать путь от улицы Фортюни до Елисейских полей.
   — Вы меня подозреваете?
   — До выяснения дела все лица, имевшие отношение к Оскару Шабю, для нас более или менее подозрительны. Госпожу Бланш знаете?
   Кокассон на мгновение задумался, но тут же решился:
   — Да. Мне приходилось у нее бывать.
   — С кем?
   — С Жанной Шабю. Она знала, что ее муж завсегдатай этого дома свиданий, и ей самой хотелось посмотреть заведение.
   — Значит, вы любовник госпожи Шабю?
   — Да, был, и, надо полагать, не единственный.
   — Когда прекратилась ваша связь?
   — Вот уже примерно полгода, как мы не встречаемся.
   — Вы бывали у нее на площади Вогезов?
   — Да, когда муж уезжал по делам, а это случалось почти каждую неделю.
   — Из-за этого вы решили со мной повидаться?
   — Нет. Я только ответил на ваш вопрос. Я пришел затем, чтобы узнать, нашли ли вы письма.
   Мегрэ, нахмурившись, взглянул на посетителя.
   — Какие письма?
   — Письма, адресованные лично Оскару Шабю. Не его деловую корреспонденцию. Полагаю, что он хранил их в надежном месте на площади Вогезов, может быть, на набережной Шарантон.
   — Вам хотелось бы их заполучить?
   — Видите ли, Мег… Это моя жена… Так вот, у нее мания писать длинные письма, где она выкладывает все, что взбредет в голову…
   — Итак, вы хотите получить ее письма?
   — У жены была довольно долгая связь с Оскаром. Я застал их, и, кажется, он был этим раздосадован.
   — Он был в нее влюблен?
   — Помилуй бог! Оскар никогда и ни в кого не был влюблен! Просто очередной номер в его донжуанском списке.
   — Вы ревнивы?
   — В конце концов я смирился со саоей участью.
   — У вашей жены были и другие похождения?
   — Не смею отрицать.
   — Если я правильно понял, ваша жена была любовницей Шабю, а вы — любовником госпожи Шабю. Так, что ли? — В голосе Мегрэ звучала ирония, которой издатель, однако, не замечал. — И вы тоже писали на площадь Вогезов?
   — Несколько раз.
   — Госпоже Шабю?
   — Нет, Оскару.
   — Чтобы выразить неудовольствие по поводу его отношений с Мег?
   — Нет. — Кокассон подошел к самому щекотливому вопросу и постарался принять развязный вид. — Вы, должно быть, не представляете, каково положение издателя книг по искусству. Клиентура очень ограничена, себестоимость невероятно высока. Каждое издание отнимает несколько лет и требует солидных капиталовложений. Вы понимаете, что без меценатов не обойтись!
   — А Шабю был меценатом? — невинным голосом осведомился Мегрэ.
   — Оскар был очень богат. Он прямо-таки греб деньги лопатой. Я и подумал, что он мог бы мне помочь…
   — И написали об этом?
   — Да.
   — В то время, когда он был любовником вашей жены?
   — Одно другого не касается.
   — Это произошло после того, как вы их застали?
   — Точно не помню, но полагаю, что да. Откинувшись в кресле, Мегрэ уминал большим пальцем табак в своей трубке.
   — А вы в то время уже были любовником Жанны Шабю?
   — Я так и думал, что вы меня не поймете. О наших отношениях вы судите с точки зрения старой буржуазной морали, которая теперь не в моде у людей нашего круга. Для нас сексуальные связи не имеют никакого значения.
   — Отлично вас понимаю. Иначе говоря, вы обратились с просьбой к Оскару Шабю только потому, что он был богат?
   — Совершенно верно.
   — С таким же успехом вы могли бы обратиться к любому промышленнику или банкиру, с которым не были знакомы?
   — Да, если бы оказался в безвыходном положении.