Страница:
Мегрэ знал эту улицу, ночью напоминавшую времена Двора Чудес. Двор Чудес — кварталы в средневековом Париже, где селились деклассированные элементы.] Здесь можно было встретить только отбросы общества. Набившись в вонючие бистро, они проводили время за рюмкой красного вина или за чашкой бульона. Некоторые торчали там целые ночи, сидя на стуле или прислонившись к стене. Женщин среди них было не меньше, чем мужчин, и не менее пьяных, не менее грязных.
Это было настоящее отребье человеческое, еще страшнее тех, что живут под мостами. Женщины, пожилые и расплывшиеся, маячили на улицах с выщербленной мостовой, поджидая клиентов у дверей гостиниц.
— Пигу занимал комнату в гостинице «Лебедь». Три франка в день за железную койку с соломенным тюфяком. Водопровода там нет, уборная во дворе.
— Знаю.
— По ночам ходил разгружать грузовики с фруктами и овощами. Возвращался только на рассвете и часть дня проводил в постели.
— Когда он покинул гостиницу?
— Хозяин сказал, что не видел Пигу уже две недели. Его комнату тут же занял кто-то другой.
— Поиски в квартале продолжаются?
— Да. В бригаде пятнадцать человек, и они разделили между собой обязанности. Инспектора первого округа удивляются, почему мы не устроим облаву.
— Только не это. Ты им объяснил, что нужно действовать потише?
— Да, патрон.
— А от других ребят еще нет новостей?
— Пока ничего нет.
— Несколько минут назад Пигу был здесь, на бульваре Ришар-Ленуар.
— Вы его видели?
— Да. Из окна. Он стоял напротив, на другой стороне бульвара.
— Поймать его не пытались?
— Нет.
— И он ушел?
— Да. Пожалуй, еще вернется. А может быть, в последний момент у него не хватит решимости и он снова сбежит.
— Каких-нибудь распоряжений не будет?
— Нет. Спокойной ночи, малыш!
Мегрэ чувствовал себя отяжелевшим и, прежде чем снова усесться в кресло, налил себе рюмочку сливянки.
— А ты не думаешь, что от этого тебя бросит в жар?
— Многие пьют от гриппа водку. Правда, это лечение не в стиле доктора Пардона.
— Давненько что-то мы не приглашали их на обед. Вот уже больше месяца, как мы не виделись.
— Дай мне покончить с этим делом. У Лапуэнта есть новости. Стало известно, что Пигу провел последние месяцы в одной трущобе близ «Чрева Парижа», которая именуется гостиницей «Лебедь».
— Он съехал оттуда?
— Да, две недели назад.
Мегрэ отказывался лечь раньше времени, а время ложиться начиналось для него с десяти вечера. Он поглядывал на стенные часы, а потом попытался все же почитать газету. Однако, пробежав несколько строк, так и не понял, о чем в них говорится.
— Ты падаешь от усталости.
— Через десять минут лягу спать.
— Измерь температуру.
— Если ты настаиваешь…
Госпожа Мегрэ принесла градусник, и он послушно держал его во рту пять минут.
— Тридцать восемь! Если к утру не спадет, я позвоню Пардону, хочешь ты этого или не хочешь.
— Завтра воскресенье.
— Ничего. Пардон приедет.
Госпожа Мегрэ уже переодевалась у себя на ночь, и они переговаривались из разных комнат.
— Не люблю, когда у тебя воспаляется горло. Сейчас я его смажу.
— Ты ведь знаешь, что меня от этого может вырвать.
— Пустяки, даже не почувствуешь. То же самое ты говорил и в прошлый раз, а все обошлось хорошо.
Это была клейкая синяя жидкость, которою смазывали горло с помощью кисточки. Медикамент давно уже вышел из моды, но госпожа Мегрэ неукоснительно продолжала им пользоваться уже более двадцати лет.
— Открой-ка пошире рот.
Перед тем как задернуть шторы, Мегрэ не удержался и снова посмотрел в окно.
На тротуаре напротив никого не было. Ветер все усиливался, поднимая пыль с центральной части бульвара.
Он спал глубоким, тяжелым сном и не сразу выплыл на поверхность яви. Кто-то настойчиво тряс его за плечо, и первым побуждением комиссара было отодвинуться. Чья-то рука словно звала его; и, оттолкнув эту руку, Мегрэ сделал вид, что собирается перевернуться на другой бок.
— Мегрэ…
Голос жены едва был различим.
— Он здесь, на площадке. Позвонить не решился, только несколько раз тихонько постучал. Ты меня слышишь?
— Что? — Комиссар потянулся, чтобы зажечь ночник, и с удивлением посмотрел вокруг. Что ему снилось минуту назад? Он уже забыл, но осталось ощущение, будто он вернулся из другого мира. — Что ты сказала?
— Он здесь. Осторожно постучался в дверь. Комиссар встал и нашел лежавший на кресле халат.
— Который час?
— Половина третьего.
Мегрэ взял трубку, которую погасил перед сном, и снова раскурил.
— Ты не боишься, что…
Он на ходу повернул выключатель, вышел в прихожую, несколько секунд постоял неподвижно и наконец открыл дверь.
Лестница была уже давно погружена во мрак, и свет из квартиры внезапно вырвал из мрака человека на площадке. Он пытался что-то сказать. Должно быть, приготовил целую речь, но, увидя в нескольких шагах от себя Мегрэ, растрепанного, в халате, настолько растерялся, что лишь пробормотал:
— Я вас побеспокоил, не так ли?
— Входите, Пигу!
У него еще была возможность броситься к лестнице и удрать. Он моложе и проворнее комиссара. Сейчас он переступит порог, и тогда пиши пропало. Мегрэ замер, как при встрече с белкой.
Колебание длилось всего несколько секунд, но они показались необыкновенно долгими. Человек шагнул вперед. Сначала Мегрэ пришло в голову, что нужно запереть дверь и положить ключ в карман, но тут же передумал.
— Вы, наверное, продрогли?
— Ночь далеко не теплая, и очень ветрено.
— Садитесь! Когда обогреетесь, снимите свой плащ, — сказал Мегрэ и крикнул жене, которая уже одевалась: — Приготовь нам, пожалуйста, грог!
Затем, расслабившись, опустился на стул напротив своего гостя. Наконец-то он увидел его вблизи! Редко кто возбуждал в нем такое любопытство.
Больше всего поражала моложавость Пигу. Его круглое, даже толстощекое лицо таило в себе что-то детское, наивное.
— Сколько вам лет?
— Сорок пять.
— На вид вам столько не дашь.
— Это для меня вы заказали грог?
— Для вас и для себя. Я нездоров. У меня грипп, может быть, ангина, и грог будет кстати.
— Обычно я не пью. Только стаканчик вина за едой. Простите, что я такой грязный. Я уже давно не имел возможности почистить одежду. А горячей водой мылся в последний раз неделю назад в банях на улице Сен-Мартен.
Внимательно изучая друг друга, они с трудом подбирали слова.
— Я ждал вас с минуты на минуту.
— Вы меня видели?
— Да. Я даже чувствовал, что вы колеблетесь. Вы уже сделали шаг вперед, но тут же удалились в сторону улицы Шмен-Вер.
— И я видел вас в окне. Но я стоял в тени, и мне даже в голову не приходило, что вы тоже меня видите и даже узнали.
Услышав шум, Пигу вздрогнул, совсем как белка. Это госпожа Мегрэ принесла грог, из скромности стараясь не глядеть на посетителя.
— Сахару побольше?
— Пожалуйста.
— Положить лимон? — Приготовив грог, она поставила стакан перед гостем, потом перед мужем. — Если что-нибудь понадобится, позовите меня!
— Ладно. Может быть, мы попросим еще грогу.
Чувствовалось, что Пигу — человек воспитанный и старается вести себя прилично. Взял стакан и выжидал, пока комиссар пригубит первым.
— Очень горячо, но полезно, верно?
— Во всяком случае, грог вас согреет. А теперь снимайте плащ.
Пигу так и сделал. Костюм его был неплохо сшит, но оказался в пятнах и белой краске.
Теперь они не знали, о чем говорить. И тот и другой прекрасно понимали, что настало время коснуться вещей весьма серьезных, поэтому выжидали, хотя и по разным причинам. Молчание длилось довольно долго. Оба опять глотнули грога. Мегрэ встал и набил себе вторую трубку.
— Курите? — осведомился наконец он.
— У меня кончились сигареты.
Комиссар достал пачку из буфета и протянул ее гостю. Тот был смущен и не отрывал глаз от Мегрэ, подносившего спичку. Они снова сели, и Пигу заговорил:
— Прежде всего я должен извиниться, что побеспокоил вас дома, да еще среди ночи. Но я очень боялся явиться на набережную Орфевр, а бродить в одиночестве по улицам Парижа стало невмоготу.
Выражение лица Мегрэ не изменилось. В уютной домашней обстановке, со стаканом грога в руке и трубкой в зубах, он походил на доброжелательного старшего брата, которому можно все рассказать.
Глава 7
Глава 8
Это было настоящее отребье человеческое, еще страшнее тех, что живут под мостами. Женщины, пожилые и расплывшиеся, маячили на улицах с выщербленной мостовой, поджидая клиентов у дверей гостиниц.
— Пигу занимал комнату в гостинице «Лебедь». Три франка в день за железную койку с соломенным тюфяком. Водопровода там нет, уборная во дворе.
— Знаю.
— По ночам ходил разгружать грузовики с фруктами и овощами. Возвращался только на рассвете и часть дня проводил в постели.
— Когда он покинул гостиницу?
— Хозяин сказал, что не видел Пигу уже две недели. Его комнату тут же занял кто-то другой.
— Поиски в квартале продолжаются?
— Да. В бригаде пятнадцать человек, и они разделили между собой обязанности. Инспектора первого округа удивляются, почему мы не устроим облаву.
— Только не это. Ты им объяснил, что нужно действовать потише?
— Да, патрон.
— А от других ребят еще нет новостей?
— Пока ничего нет.
— Несколько минут назад Пигу был здесь, на бульваре Ришар-Ленуар.
— Вы его видели?
— Да. Из окна. Он стоял напротив, на другой стороне бульвара.
— Поймать его не пытались?
— Нет.
— И он ушел?
— Да. Пожалуй, еще вернется. А может быть, в последний момент у него не хватит решимости и он снова сбежит.
— Каких-нибудь распоряжений не будет?
— Нет. Спокойной ночи, малыш!
Мегрэ чувствовал себя отяжелевшим и, прежде чем снова усесться в кресло, налил себе рюмочку сливянки.
— А ты не думаешь, что от этого тебя бросит в жар?
— Многие пьют от гриппа водку. Правда, это лечение не в стиле доктора Пардона.
— Давненько что-то мы не приглашали их на обед. Вот уже больше месяца, как мы не виделись.
— Дай мне покончить с этим делом. У Лапуэнта есть новости. Стало известно, что Пигу провел последние месяцы в одной трущобе близ «Чрева Парижа», которая именуется гостиницей «Лебедь».
— Он съехал оттуда?
— Да, две недели назад.
Мегрэ отказывался лечь раньше времени, а время ложиться начиналось для него с десяти вечера. Он поглядывал на стенные часы, а потом попытался все же почитать газету. Однако, пробежав несколько строк, так и не понял, о чем в них говорится.
— Ты падаешь от усталости.
— Через десять минут лягу спать.
— Измерь температуру.
— Если ты настаиваешь…
Госпожа Мегрэ принесла градусник, и он послушно держал его во рту пять минут.
— Тридцать восемь! Если к утру не спадет, я позвоню Пардону, хочешь ты этого или не хочешь.
— Завтра воскресенье.
— Ничего. Пардон приедет.
Госпожа Мегрэ уже переодевалась у себя на ночь, и они переговаривались из разных комнат.
— Не люблю, когда у тебя воспаляется горло. Сейчас я его смажу.
— Ты ведь знаешь, что меня от этого может вырвать.
— Пустяки, даже не почувствуешь. То же самое ты говорил и в прошлый раз, а все обошлось хорошо.
Это была клейкая синяя жидкость, которою смазывали горло с помощью кисточки. Медикамент давно уже вышел из моды, но госпожа Мегрэ неукоснительно продолжала им пользоваться уже более двадцати лет.
— Открой-ка пошире рот.
Перед тем как задернуть шторы, Мегрэ не удержался и снова посмотрел в окно.
На тротуаре напротив никого не было. Ветер все усиливался, поднимая пыль с центральной части бульвара.
Он спал глубоким, тяжелым сном и не сразу выплыл на поверхность яви. Кто-то настойчиво тряс его за плечо, и первым побуждением комиссара было отодвинуться. Чья-то рука словно звала его; и, оттолкнув эту руку, Мегрэ сделал вид, что собирается перевернуться на другой бок.
— Мегрэ…
Голос жены едва был различим.
— Он здесь, на площадке. Позвонить не решился, только несколько раз тихонько постучал. Ты меня слышишь?
— Что? — Комиссар потянулся, чтобы зажечь ночник, и с удивлением посмотрел вокруг. Что ему снилось минуту назад? Он уже забыл, но осталось ощущение, будто он вернулся из другого мира. — Что ты сказала?
— Он здесь. Осторожно постучался в дверь. Комиссар встал и нашел лежавший на кресле халат.
— Который час?
— Половина третьего.
Мегрэ взял трубку, которую погасил перед сном, и снова раскурил.
— Ты не боишься, что…
Он на ходу повернул выключатель, вышел в прихожую, несколько секунд постоял неподвижно и наконец открыл дверь.
Лестница была уже давно погружена во мрак, и свет из квартиры внезапно вырвал из мрака человека на площадке. Он пытался что-то сказать. Должно быть, приготовил целую речь, но, увидя в нескольких шагах от себя Мегрэ, растрепанного, в халате, настолько растерялся, что лишь пробормотал:
— Я вас побеспокоил, не так ли?
— Входите, Пигу!
У него еще была возможность броситься к лестнице и удрать. Он моложе и проворнее комиссара. Сейчас он переступит порог, и тогда пиши пропало. Мегрэ замер, как при встрече с белкой.
Колебание длилось всего несколько секунд, но они показались необыкновенно долгими. Человек шагнул вперед. Сначала Мегрэ пришло в голову, что нужно запереть дверь и положить ключ в карман, но тут же передумал.
— Вы, наверное, продрогли?
— Ночь далеко не теплая, и очень ветрено.
— Садитесь! Когда обогреетесь, снимите свой плащ, — сказал Мегрэ и крикнул жене, которая уже одевалась: — Приготовь нам, пожалуйста, грог!
Затем, расслабившись, опустился на стул напротив своего гостя. Наконец-то он увидел его вблизи! Редко кто возбуждал в нем такое любопытство.
Больше всего поражала моложавость Пигу. Его круглое, даже толстощекое лицо таило в себе что-то детское, наивное.
— Сколько вам лет?
— Сорок пять.
— На вид вам столько не дашь.
— Это для меня вы заказали грог?
— Для вас и для себя. Я нездоров. У меня грипп, может быть, ангина, и грог будет кстати.
— Обычно я не пью. Только стаканчик вина за едой. Простите, что я такой грязный. Я уже давно не имел возможности почистить одежду. А горячей водой мылся в последний раз неделю назад в банях на улице Сен-Мартен.
Внимательно изучая друг друга, они с трудом подбирали слова.
— Я ждал вас с минуты на минуту.
— Вы меня видели?
— Да. Я даже чувствовал, что вы колеблетесь. Вы уже сделали шаг вперед, но тут же удалились в сторону улицы Шмен-Вер.
— И я видел вас в окне. Но я стоял в тени, и мне даже в голову не приходило, что вы тоже меня видите и даже узнали.
Услышав шум, Пигу вздрогнул, совсем как белка. Это госпожа Мегрэ принесла грог, из скромности стараясь не глядеть на посетителя.
— Сахару побольше?
— Пожалуйста.
— Положить лимон? — Приготовив грог, она поставила стакан перед гостем, потом перед мужем. — Если что-нибудь понадобится, позовите меня!
— Ладно. Может быть, мы попросим еще грогу.
Чувствовалось, что Пигу — человек воспитанный и старается вести себя прилично. Взял стакан и выжидал, пока комиссар пригубит первым.
— Очень горячо, но полезно, верно?
— Во всяком случае, грог вас согреет. А теперь снимайте плащ.
Пигу так и сделал. Костюм его был неплохо сшит, но оказался в пятнах и белой краске.
Теперь они не знали, о чем говорить. И тот и другой прекрасно понимали, что настало время коснуться вещей весьма серьезных, поэтому выжидали, хотя и по разным причинам. Молчание длилось довольно долго. Оба опять глотнули грога. Мегрэ встал и набил себе вторую трубку.
— Курите? — осведомился наконец он.
— У меня кончились сигареты.
Комиссар достал пачку из буфета и протянул ее гостю. Тот был смущен и не отрывал глаз от Мегрэ, подносившего спичку. Они снова сели, и Пигу заговорил:
— Прежде всего я должен извиниться, что побеспокоил вас дома, да еще среди ночи. Но я очень боялся явиться на набережную Орфевр, а бродить в одиночестве по улицам Парижа стало невмоготу.
Выражение лица Мегрэ не изменилось. В уютной домашней обстановке, со стаканом грога в руке и трубкой в зубах, он походил на доброжелательного старшего брата, которому можно все рассказать.
Глава 7
— Что вы обо мне думаете? — произнес Пигу первые серьезные слова. Чувствовалось, что для маленького бухгалтера вопрос этот чрезвычайно важен. Должно быть, он всю жизнь искал ответа на него в глазах людей.
Что можно было сказать?
— Видите ли, Пигу, я вас еще недостаточно знаю, — буркнул Мегрэ, улыбаясь.
— Вы так добры со всеми преступниками?
— Далеко не со всеми. Я бываю и очень злым.
— С какими людьми, например?
— С людьми типа Оскара Шабю. Глаза Пигу разом просветлели, словно он обрел союзника.
— Знаете, я ведь действительно украл у него немного денег. Совсем немного. Меньше, чем он тратит в месяц на чаевые. Но настоящим вором был сам Шабю. Он украл у меня чувство собственного достоинства, мою человеческую гордость. Он унизил меня настолько, что я почти стыдился того, что существую.
— Как вам пришла в голову мысль взять деньги из кассы?
— Я должен говорить все?
— Иначе не стоило сюда приходить.
— Вы видели мою жену? Что вы можете о ней сказать?
— Я видел ее совсем недолго, но у меня сложилось впечатление, что она вышла замуж, чтобы бросить службу, и я даже удивлен, что она проработала еще три года.
— Два с половиной.
— Она из тех женщин, которые мечтают проводить дни дома в безделье.
— Вы это заметили?
— Это более чем очевидно.
— Часто по вечерам, когда я возвращался из конторы, мне приходилось браться за хозяйство. Если бы я ее слушал, мы каждый вечер ходили бы в ресторан, чтобы избавиться от домашних забот. Я думаю, она не виновата. Просто у нее очень слабое здоровье. Такие же у нее и сестры.
— Они живут в Париже?
— Одна в Алжире, замужем за инженером-нефтяником. Другая живет в Марселе, имеет троих детей.
— А почему у вас не было детей?
— Я хотел, но Лилиан категорически отказывалась.
— Понимаю.
— У нее есть еще третья сестра и брат… — Пигу покачал головой и продолжал: — Но к чему все это? Вы еще подумаете, что я пытаюсь умалить свою вину. — Пигу отпил глоток грога и закурил новую сигарету. — Я вас задерживаю и в такой час…
— Продолжайте! Итак, ваша жена тоже вас унижала.
— Откуда вы знаете?
— Она попрекала вас малыми заработками, не так ли?
— Да. Она постоянно твердила, что никак не может понять, как ее угораздило выйти за меня замуж. И при этом вздыхала: «Провести всю жизнь в двухкомнатной квартирке, даже без прислуги!»
Казалось, Пигу говорил все это для самого себя и смотрел не на Мегрэ, а куда-то в сторону.
— Она вам изменяла?
— Да. С самого начала замужества, но я узнал об этом только два-три года спустя. Однажды, когда мне пришлось уйти днем со службы к зубному врачу, я увидел ее на бульваре Мадлен под руку с каким-то мужчиной. Они вошли в соседний отель.
— Вы ей об этом сказали?
— Да. Но она сразу накинулась на меня с упреками. Оказывается, я не могу создать ей такую жизнь, которая подобает молодой женщине. Вечером, вернувшись с работы, я только и мечтаю завалиться спать, и ей силком приходится вытягивать меня в кино… И все в таком роде. Не говоря уже о том, что я не устраиваю ее как мужчина. — Последние слова бросили Пигу в краску. Видимо, это признание было для него самым тягостным. — Однажды, три года назад, в день ее рождения, я взял из кассы ровно столько, чтобы хватило на хороший обед, и повел ее в ресторан на Больших бульварах. «Мне кажется, я скоро получу прибавку», — сказал я Лилиан. — «Давно пора. Как твоему хозяину не стыдно платить тебе так мало. Если бы я его увидела, я бы нашла, что сказать».
— Вы брали только мелкими суммами?
— Да. Сначала я объявил жене, что мне прибавили пятьдесят франков. Она не замедлила назвать сумму смехотворной, и я увеличил ее до ста.
— Вы не боялись, что попадетесь?
— Это вошло в привычку. Мои счетные книги никто не проверял, и по сравнению с суммами, находящимися в обороте, это было сущей безделицей.
— Но однажды вы взяли из кассы пятьсот франков.
— Совершенно верно. На Рождество. Дома я сказал, что получил наградные. Кончилось тем, что я сам поверил в свою ложь. Это возвышало меня в собственных глазах. Видите ли, я никогда не строил грандиозных планов насчет своей карьеры. Отцу, конечно, хотелось, чтобы я поступил на работу в Лионский кредит, но я боялся общения с людьми не моего уровня. На набережной Шарантон, в своем углу, я чувствовал себя так спокойно! Практически никто мною не интересовался.
— Как Шабю удалось обнаружить ваши хищения?
— Раскрыл их не он, а господин Лусек, который иногда просматривал мои счета. На этот раз что-то показалось ему подозрительным. Ничего не спросив, он сделал вид, что все в порядке, но тут же поставил в известность хозяина.
— Это было в июне?
— Да, в конце июня. Точнее, двадцать восьмого числа. Этой даты я никогда не забуду. Хозяин вызвал меня к себе в кабинет. Тут же сидела и его личная секретарша. Я ничего не подозревал. Мне и в голову не могло прийти, что растрата обнаружена.
— Он велел вам сесть?
— Да. Откуда вы знаете?
— Кузнечик, я хочу сказать Анна-Мари, описала мне всю сцену. По ее словам, она была смущена не меньше вашего.
— Мне было ужасно неловко, что меня так оскорбляют в присутствии женщины. В душе я предпочел бы попасть в руки полиции. Можно было подумать, что это доставляет ему удовольствие. Всякий раз, когда мне казалось, что Шабю наконец закончил, он начинал с новой силой. Знаете, за что он меня больше всего упрекал? За то, что я брал из кассы мелкими суммами. По его словам, он мог бы проникнуться уважением к крупному вору, но испытывает гадливое чувство к мелкому жулику.
Маленький бухгалтер говорил, волнуясь, и на минуту даже остановился, чтобы перевести дыхание. Лицо его побагровело. Он выпил еще глоток, и Мегрэ последовал его примеру.
— Когда он приказал мне подойти поближе, я даже представить не мог, что сейчас произойдет. Он залепил мне звонкую пощечину, и долгое время у меня на щеке оставались следы его пальцев. Я в жизни не получал пощечины. Даже в детстве меня не били. Я настолько оторопел, что едва удержался на ногах, а Шабю добавил: «Теперь убирайтесь прочь!» Не помню, тогда же или раньше он сказал, что рекомендации не даст и уверен, мне не найти приличного места.
— Он тоже был унижен, — вполголоса проговорил Мегрэ.
Жильбер Пигу резко повернулся к Мегрэ, открыв рот от изумления.
— Он же вам сказал, что над ним никто безнаказанно не смеется.
— Вы правы. Я не понял, что это было основной причиной издевательств с его стороны. Вы думаете, он был задет?
— Больше чем задет. Человек он был сильный, по крайней мере считал себя таковым. В жизни ему давалось все, что он задумывал. Не забывайте, он начинал карьеру агентом по продаже вина, ему приходилось бегать от двери к двери в надежде получить заказ. Для него вы просто не существовали. Вы прозябали в своей комнатке на первом этаже, куда он почти никогда не заглядывал, и держал он вас как бы из милости.
— Это на него похоже.
— Он тоже постоянно нуждался в самоутверждении. Поэтому он не пропускал ни одной женщины.
— Вы хотите сказать, что он заслуживает жалости? — нахмурился встревоженный Жильбер Пигу.
— Ее в большей или меньшей степени заслуживает любой из нас. Я пытаюсь понять. Устанавливать долю ответственности каждого не мое дело. Итак, вы покинули набережную Шарантон. Куда вы прежде всего направились?
— Было одиннадцать утра. Очень парило. Я укрылся в тени платанов. Потом зашел в бистро близ Аустерлицкого моста. Выпил две-три рюмки коньяку.
— А завтракали вместе с женой?
— Нет. Она давно уже перестала за мной заходить. Я где-то бродил, много пил, потом вдруг оказался в кино. Там было прохладнее, чем на улице. Помните, июнь был очень знойным?
Казалось, Пигу старался не упустить ни малейшей детали. Ему необходимо было выговориться, и раз уж такая возможность представилась, тем более что слушали его с явным интересом, он и выкладывал все.
— А вечером, когда вернулись домой, жена заметила, что вы много пили?
— Я сказал, что получил повышение, что переведен в контору на авеню Опера, и по этому случаю сослуживцы угостили меня аперитивом.
Мегрэ не улыбнулся, услышав это наивное признание, напротив, лицо его стало еще серьезней.
— Каким образом вы сумели через два дня вручить жене деньги? Ведь Шабю не уплатил вам за июнь?
— У меня не было сбережений. Ежемесячно я получал от жены сорок франков на сигареты и метро. Нужно было что-то придумать. Эта мысль мучила меня почти всю ночь. К утру я решился на следующий шаг. Уходя из дому, я предупредил, что к ужину не вернусь: часть вечера займет устройство в новом кабинете. Дело в том, что, уходя из конторы Шабю, я забыл вернуть ключ от сейфа. А там должна была находиться порядочная сумма, побольше, чем обычно: завтра предстояла получка.
За годы службы у Шабю мне приходилось возвращаться в контору по вечерам, когда бывала сверхурочная работа. Ключ от входной двери я тоже унес.
Сперва я о нем забыл, обошел здание, припомнив, что задняя, почти незаметная дверь плохо запирается и можно легко открыть язычок замка простым перочинным ножом.
— Ночного сторожа там нет?
— Нет. Я дождался темноты и проскользнул во двор. Задняя дверь, как я и предполагал, открылась без труда, и я пробрался в свою прежнюю комнату. Взял в сейфе, не считая, пачку денег.
— Сумма оказалась крупная?
— Побольше моего трехмесячного заработка. Я спрятал деньги дома на шкафу, а потом вручил Лилиан сумму, равную месячному жалованью. Я не решился сказать жене, что меня выгнали со службы.
— Почему вас так беспокоило, что она об этом подумает?
— Она была в какой-то степени свидетелем. Все эти годы следила за моей жизнью, следила критическим взглядом. А мне так хотелось, чтобы хоть один человек верил в меня! Теперь я стал проводить дни на улицах в поисках нового места. Мне казалось, найти его будет нетрудно. Я регулярно читал объявления и ходил по указанным адресам. Мне задавали вопросы. Прежде всего интересовались возрастом. Когда я отвечал, что мне сорок пять, дальше этого разговор обычно не шел: «Мы ищем молодого человека, максимум тридцати лет…» До сих пор я считал себя молодым, чувствовал себя полным сил. С каждым днем я все больше мрачнел. Через две недели я уже не искал обязательно место бухгалтера, я довольствовался бы и должностью рассыльного в бюро или продавца в универмаге… В лучшем случае записывали мою фамилию и адрес: «Вам сообщат письменно». Там, где меня уже собирались взять на работу, — такое бывало — неукоснительно спрашивали, где я служил прежде. Памятуя угрозу Шабю, я не решался им сказать правду. «Везде понемногу. Я долго был за границей». Тогда приходилось уточнять, где: в Бельгии или в Швейцарии. Я ведь не знаю никакого языка, кроме французского. — У вас есть рекомендации?» — «Есть. Я их представлю». Само собой разумеется, там я больше не появлялся. Конец июня — время трудное. Многие конторы закрыты, хозяева уезжают отдыхать. Я еще раз принес жалованье жене. Вернее, взял нужную сумму из моих резервов на шкафу… «Последнее время ты стал каким-то странным, — сказала мне Лилиан. — Ты, мне кажется, устаешь здесь больше, чем на набережной Шарантон»… «Я еще не привык к новой работе, мне необходимо приспособиться к вычислительной машине. На авеню Опера осуществляется контроль над всеми торговыми точками, а их свыше пятнадцати тысяч. Это накладывает на меня серьезную ответственность»… «Когда у тебя отпуск?»… «В этом году ничего не получится: не будет времени. Разве только на Рождество? Хотелось бы хоть разок отдохнуть зимой. Ты можешь ехать без меня. Почему бы тебе не провести недельки три, а то и месяц у родных?» И она уехала на месяц. Две недели провела у родителей в Экс-ан-Прованс, где ее отец работает архитектором, потом еще две недели в Бандоле, на вилле, которую летом снимает ее сестра, та, что с тремя детьми. Я почувствовал себя совсем одиноким в Париже. Продолжал читать объявления на улице Реомюр и ходил по указанным адресам. Но, как и прежде, безуспешно. Только теперь до меня дошло, что Шабю был прав — никакого места я не найду. Я стал бродить возле его дома на площади Вогезов, так, без всякой цели, просто, чтобы его увидеть, но оказалось, что он уехал. Наверняка в Канны. Там у них квартира.
— Вы его ненавидели?
— Да, всеми фибрами души. Мне казалось несправедливым, что он загорает на солнышке, а я тщетно пытаюсь найти работу в опустевшем Париже. Денег у меня оставалось немного больше той суммы, которую нужно было вручить в конце месяца жене. А потом? Что мне делать потом? Признаться, сказать правду? Я был убежден, что тогда она меня бросит. Лилиан не из тех женщин, что остаются с мужьями и в беде.
— Вы к ней питали еще какие-то чувства?
— Думаю, что да. Не знаю.
— А теперь?
— Мне кажется, теперь она стала для меня совсем чужой. Я даже удивлен, что меня когда-то интересовало ее мнение.
— Когда вы видели ее в последний раз?
— Еще двадцать дней после ее возвращения мы жили вместе. Я прекрасно сознавал, что в конце месяца необходимой суммы у меня не окажется.
Однажды утром я ушел с мыслью не возвращаться больше домой. Я ничего с собой не взял, кроме нескольких сот франков, которые у меня оставались.
— Вы сразу же отправились на улицу Гранд-Трюандери?
— Вы и это знаете? Нет. Сначала я снял комнату в дешевой, но приличной гостинице возле площади Бастилии. Там я не рисковал встретить жену.
— Тогда-то вы и стали следить за Оскаром Шабю?
— Теперь я всегда знал, где он находится в тот или иной час, и бродил по авеню Опера, то по площади Вогезов, то по набережной Шарантон. Я был также осведомлен, что почти каждую среду он приезжает со своей секретаршей в дом свиданий на улице Фортюни.
— Что вы задумали?
— Ничего я не задумал. Просто он меня интересовал как человек, сыгравший самую большую роль в моей жизни. Это он отнял у меня мое достоинство, всякую возможность снова стать человеком.
— Вы были вооружены?
Пигу вынул из кармана маленький вороненый пистолет, поднялся и положил его на круглый столик, напротив Мегрэ.
— Я взял его с собой из дома на тот случай, если решу покончить с собой.
— У вас было искушение это сделать?
— Много раз, особенно по вечерам. Но я всякий раз пугался. Я всегда боялся выстрелов, физической боли. Шабю, вероятно, был прав, я трус.
— Мне придется на минутку вас прервать, чтобы позвонить по телефону, — сказал Мегрэ. — Сейчас вы поймете, почему. — Он вызвал набережную Орфевр. — Мадемуазель, пожалуйста, инспектора Лапуэнта!
Пигу пытался что-то сказать, но тут же смолк.
А на кухне мадам Мегрэ готовила новую порцию грога.
Что можно было сказать?
— Видите ли, Пигу, я вас еще недостаточно знаю, — буркнул Мегрэ, улыбаясь.
— Вы так добры со всеми преступниками?
— Далеко не со всеми. Я бываю и очень злым.
— С какими людьми, например?
— С людьми типа Оскара Шабю. Глаза Пигу разом просветлели, словно он обрел союзника.
— Знаете, я ведь действительно украл у него немного денег. Совсем немного. Меньше, чем он тратит в месяц на чаевые. Но настоящим вором был сам Шабю. Он украл у меня чувство собственного достоинства, мою человеческую гордость. Он унизил меня настолько, что я почти стыдился того, что существую.
— Как вам пришла в голову мысль взять деньги из кассы?
— Я должен говорить все?
— Иначе не стоило сюда приходить.
— Вы видели мою жену? Что вы можете о ней сказать?
— Я видел ее совсем недолго, но у меня сложилось впечатление, что она вышла замуж, чтобы бросить службу, и я даже удивлен, что она проработала еще три года.
— Два с половиной.
— Она из тех женщин, которые мечтают проводить дни дома в безделье.
— Вы это заметили?
— Это более чем очевидно.
— Часто по вечерам, когда я возвращался из конторы, мне приходилось браться за хозяйство. Если бы я ее слушал, мы каждый вечер ходили бы в ресторан, чтобы избавиться от домашних забот. Я думаю, она не виновата. Просто у нее очень слабое здоровье. Такие же у нее и сестры.
— Они живут в Париже?
— Одна в Алжире, замужем за инженером-нефтяником. Другая живет в Марселе, имеет троих детей.
— А почему у вас не было детей?
— Я хотел, но Лилиан категорически отказывалась.
— Понимаю.
— У нее есть еще третья сестра и брат… — Пигу покачал головой и продолжал: — Но к чему все это? Вы еще подумаете, что я пытаюсь умалить свою вину. — Пигу отпил глоток грога и закурил новую сигарету. — Я вас задерживаю и в такой час…
— Продолжайте! Итак, ваша жена тоже вас унижала.
— Откуда вы знаете?
— Она попрекала вас малыми заработками, не так ли?
— Да. Она постоянно твердила, что никак не может понять, как ее угораздило выйти за меня замуж. И при этом вздыхала: «Провести всю жизнь в двухкомнатной квартирке, даже без прислуги!»
Казалось, Пигу говорил все это для самого себя и смотрел не на Мегрэ, а куда-то в сторону.
— Она вам изменяла?
— Да. С самого начала замужества, но я узнал об этом только два-три года спустя. Однажды, когда мне пришлось уйти днем со службы к зубному врачу, я увидел ее на бульваре Мадлен под руку с каким-то мужчиной. Они вошли в соседний отель.
— Вы ей об этом сказали?
— Да. Но она сразу накинулась на меня с упреками. Оказывается, я не могу создать ей такую жизнь, которая подобает молодой женщине. Вечером, вернувшись с работы, я только и мечтаю завалиться спать, и ей силком приходится вытягивать меня в кино… И все в таком роде. Не говоря уже о том, что я не устраиваю ее как мужчина. — Последние слова бросили Пигу в краску. Видимо, это признание было для него самым тягостным. — Однажды, три года назад, в день ее рождения, я взял из кассы ровно столько, чтобы хватило на хороший обед, и повел ее в ресторан на Больших бульварах. «Мне кажется, я скоро получу прибавку», — сказал я Лилиан. — «Давно пора. Как твоему хозяину не стыдно платить тебе так мало. Если бы я его увидела, я бы нашла, что сказать».
— Вы брали только мелкими суммами?
— Да. Сначала я объявил жене, что мне прибавили пятьдесят франков. Она не замедлила назвать сумму смехотворной, и я увеличил ее до ста.
— Вы не боялись, что попадетесь?
— Это вошло в привычку. Мои счетные книги никто не проверял, и по сравнению с суммами, находящимися в обороте, это было сущей безделицей.
— Но однажды вы взяли из кассы пятьсот франков.
— Совершенно верно. На Рождество. Дома я сказал, что получил наградные. Кончилось тем, что я сам поверил в свою ложь. Это возвышало меня в собственных глазах. Видите ли, я никогда не строил грандиозных планов насчет своей карьеры. Отцу, конечно, хотелось, чтобы я поступил на работу в Лионский кредит, но я боялся общения с людьми не моего уровня. На набережной Шарантон, в своем углу, я чувствовал себя так спокойно! Практически никто мною не интересовался.
— Как Шабю удалось обнаружить ваши хищения?
— Раскрыл их не он, а господин Лусек, который иногда просматривал мои счета. На этот раз что-то показалось ему подозрительным. Ничего не спросив, он сделал вид, что все в порядке, но тут же поставил в известность хозяина.
— Это было в июне?
— Да, в конце июня. Точнее, двадцать восьмого числа. Этой даты я никогда не забуду. Хозяин вызвал меня к себе в кабинет. Тут же сидела и его личная секретарша. Я ничего не подозревал. Мне и в голову не могло прийти, что растрата обнаружена.
— Он велел вам сесть?
— Да. Откуда вы знаете?
— Кузнечик, я хочу сказать Анна-Мари, описала мне всю сцену. По ее словам, она была смущена не меньше вашего.
— Мне было ужасно неловко, что меня так оскорбляют в присутствии женщины. В душе я предпочел бы попасть в руки полиции. Можно было подумать, что это доставляет ему удовольствие. Всякий раз, когда мне казалось, что Шабю наконец закончил, он начинал с новой силой. Знаете, за что он меня больше всего упрекал? За то, что я брал из кассы мелкими суммами. По его словам, он мог бы проникнуться уважением к крупному вору, но испытывает гадливое чувство к мелкому жулику.
Маленький бухгалтер говорил, волнуясь, и на минуту даже остановился, чтобы перевести дыхание. Лицо его побагровело. Он выпил еще глоток, и Мегрэ последовал его примеру.
— Когда он приказал мне подойти поближе, я даже представить не мог, что сейчас произойдет. Он залепил мне звонкую пощечину, и долгое время у меня на щеке оставались следы его пальцев. Я в жизни не получал пощечины. Даже в детстве меня не били. Я настолько оторопел, что едва удержался на ногах, а Шабю добавил: «Теперь убирайтесь прочь!» Не помню, тогда же или раньше он сказал, что рекомендации не даст и уверен, мне не найти приличного места.
— Он тоже был унижен, — вполголоса проговорил Мегрэ.
Жильбер Пигу резко повернулся к Мегрэ, открыв рот от изумления.
— Он же вам сказал, что над ним никто безнаказанно не смеется.
— Вы правы. Я не понял, что это было основной причиной издевательств с его стороны. Вы думаете, он был задет?
— Больше чем задет. Человек он был сильный, по крайней мере считал себя таковым. В жизни ему давалось все, что он задумывал. Не забывайте, он начинал карьеру агентом по продаже вина, ему приходилось бегать от двери к двери в надежде получить заказ. Для него вы просто не существовали. Вы прозябали в своей комнатке на первом этаже, куда он почти никогда не заглядывал, и держал он вас как бы из милости.
— Это на него похоже.
— Он тоже постоянно нуждался в самоутверждении. Поэтому он не пропускал ни одной женщины.
— Вы хотите сказать, что он заслуживает жалости? — нахмурился встревоженный Жильбер Пигу.
— Ее в большей или меньшей степени заслуживает любой из нас. Я пытаюсь понять. Устанавливать долю ответственности каждого не мое дело. Итак, вы покинули набережную Шарантон. Куда вы прежде всего направились?
— Было одиннадцать утра. Очень парило. Я укрылся в тени платанов. Потом зашел в бистро близ Аустерлицкого моста. Выпил две-три рюмки коньяку.
— А завтракали вместе с женой?
— Нет. Она давно уже перестала за мной заходить. Я где-то бродил, много пил, потом вдруг оказался в кино. Там было прохладнее, чем на улице. Помните, июнь был очень знойным?
Казалось, Пигу старался не упустить ни малейшей детали. Ему необходимо было выговориться, и раз уж такая возможность представилась, тем более что слушали его с явным интересом, он и выкладывал все.
— А вечером, когда вернулись домой, жена заметила, что вы много пили?
— Я сказал, что получил повышение, что переведен в контору на авеню Опера, и по этому случаю сослуживцы угостили меня аперитивом.
Мегрэ не улыбнулся, услышав это наивное признание, напротив, лицо его стало еще серьезней.
— Каким образом вы сумели через два дня вручить жене деньги? Ведь Шабю не уплатил вам за июнь?
— У меня не было сбережений. Ежемесячно я получал от жены сорок франков на сигареты и метро. Нужно было что-то придумать. Эта мысль мучила меня почти всю ночь. К утру я решился на следующий шаг. Уходя из дому, я предупредил, что к ужину не вернусь: часть вечера займет устройство в новом кабинете. Дело в том, что, уходя из конторы Шабю, я забыл вернуть ключ от сейфа. А там должна была находиться порядочная сумма, побольше, чем обычно: завтра предстояла получка.
За годы службы у Шабю мне приходилось возвращаться в контору по вечерам, когда бывала сверхурочная работа. Ключ от входной двери я тоже унес.
Сперва я о нем забыл, обошел здание, припомнив, что задняя, почти незаметная дверь плохо запирается и можно легко открыть язычок замка простым перочинным ножом.
— Ночного сторожа там нет?
— Нет. Я дождался темноты и проскользнул во двор. Задняя дверь, как я и предполагал, открылась без труда, и я пробрался в свою прежнюю комнату. Взял в сейфе, не считая, пачку денег.
— Сумма оказалась крупная?
— Побольше моего трехмесячного заработка. Я спрятал деньги дома на шкафу, а потом вручил Лилиан сумму, равную месячному жалованью. Я не решился сказать жене, что меня выгнали со службы.
— Почему вас так беспокоило, что она об этом подумает?
— Она была в какой-то степени свидетелем. Все эти годы следила за моей жизнью, следила критическим взглядом. А мне так хотелось, чтобы хоть один человек верил в меня! Теперь я стал проводить дни на улицах в поисках нового места. Мне казалось, найти его будет нетрудно. Я регулярно читал объявления и ходил по указанным адресам. Мне задавали вопросы. Прежде всего интересовались возрастом. Когда я отвечал, что мне сорок пять, дальше этого разговор обычно не шел: «Мы ищем молодого человека, максимум тридцати лет…» До сих пор я считал себя молодым, чувствовал себя полным сил. С каждым днем я все больше мрачнел. Через две недели я уже не искал обязательно место бухгалтера, я довольствовался бы и должностью рассыльного в бюро или продавца в универмаге… В лучшем случае записывали мою фамилию и адрес: «Вам сообщат письменно». Там, где меня уже собирались взять на работу, — такое бывало — неукоснительно спрашивали, где я служил прежде. Памятуя угрозу Шабю, я не решался им сказать правду. «Везде понемногу. Я долго был за границей». Тогда приходилось уточнять, где: в Бельгии или в Швейцарии. Я ведь не знаю никакого языка, кроме французского. — У вас есть рекомендации?» — «Есть. Я их представлю». Само собой разумеется, там я больше не появлялся. Конец июня — время трудное. Многие конторы закрыты, хозяева уезжают отдыхать. Я еще раз принес жалованье жене. Вернее, взял нужную сумму из моих резервов на шкафу… «Последнее время ты стал каким-то странным, — сказала мне Лилиан. — Ты, мне кажется, устаешь здесь больше, чем на набережной Шарантон»… «Я еще не привык к новой работе, мне необходимо приспособиться к вычислительной машине. На авеню Опера осуществляется контроль над всеми торговыми точками, а их свыше пятнадцати тысяч. Это накладывает на меня серьезную ответственность»… «Когда у тебя отпуск?»… «В этом году ничего не получится: не будет времени. Разве только на Рождество? Хотелось бы хоть разок отдохнуть зимой. Ты можешь ехать без меня. Почему бы тебе не провести недельки три, а то и месяц у родных?» И она уехала на месяц. Две недели провела у родителей в Экс-ан-Прованс, где ее отец работает архитектором, потом еще две недели в Бандоле, на вилле, которую летом снимает ее сестра, та, что с тремя детьми. Я почувствовал себя совсем одиноким в Париже. Продолжал читать объявления на улице Реомюр и ходил по указанным адресам. Но, как и прежде, безуспешно. Только теперь до меня дошло, что Шабю был прав — никакого места я не найду. Я стал бродить возле его дома на площади Вогезов, так, без всякой цели, просто, чтобы его увидеть, но оказалось, что он уехал. Наверняка в Канны. Там у них квартира.
— Вы его ненавидели?
— Да, всеми фибрами души. Мне казалось несправедливым, что он загорает на солнышке, а я тщетно пытаюсь найти работу в опустевшем Париже. Денег у меня оставалось немного больше той суммы, которую нужно было вручить в конце месяца жене. А потом? Что мне делать потом? Признаться, сказать правду? Я был убежден, что тогда она меня бросит. Лилиан не из тех женщин, что остаются с мужьями и в беде.
— Вы к ней питали еще какие-то чувства?
— Думаю, что да. Не знаю.
— А теперь?
— Мне кажется, теперь она стала для меня совсем чужой. Я даже удивлен, что меня когда-то интересовало ее мнение.
— Когда вы видели ее в последний раз?
— Еще двадцать дней после ее возвращения мы жили вместе. Я прекрасно сознавал, что в конце месяца необходимой суммы у меня не окажется.
Однажды утром я ушел с мыслью не возвращаться больше домой. Я ничего с собой не взял, кроме нескольких сот франков, которые у меня оставались.
— Вы сразу же отправились на улицу Гранд-Трюандери?
— Вы и это знаете? Нет. Сначала я снял комнату в дешевой, но приличной гостинице возле площади Бастилии. Там я не рисковал встретить жену.
— Тогда-то вы и стали следить за Оскаром Шабю?
— Теперь я всегда знал, где он находится в тот или иной час, и бродил по авеню Опера, то по площади Вогезов, то по набережной Шарантон. Я был также осведомлен, что почти каждую среду он приезжает со своей секретаршей в дом свиданий на улице Фортюни.
— Что вы задумали?
— Ничего я не задумал. Просто он меня интересовал как человек, сыгравший самую большую роль в моей жизни. Это он отнял у меня мое достоинство, всякую возможность снова стать человеком.
— Вы были вооружены?
Пигу вынул из кармана маленький вороненый пистолет, поднялся и положил его на круглый столик, напротив Мегрэ.
— Я взял его с собой из дома на тот случай, если решу покончить с собой.
— У вас было искушение это сделать?
— Много раз, особенно по вечерам. Но я всякий раз пугался. Я всегда боялся выстрелов, физической боли. Шабю, вероятно, был прав, я трус.
— Мне придется на минутку вас прервать, чтобы позвонить по телефону, — сказал Мегрэ. — Сейчас вы поймете, почему. — Он вызвал набережную Орфевр. — Мадемуазель, пожалуйста, инспектора Лапуэнта!
Пигу пытался что-то сказать, но тут же смолк.
А на кухне мадам Мегрэ готовила новую порцию грога.
Глава 8
— Ты, Лапуэнт?
— Вы все еще на ногах, патрон? Голос у вас не сонный. Пока никаких сообщений.
— Знаю.
— Откуда? Ведь вы из дому…
— Да.
— Сейчас три часа утра.
— Можешь отозвать людей. Розыск прекращен.
— Его удалось найти?
— Он здесь, у меня, и мы спокойно беседуем.
— Сам пришел?
— Не стану же я бегать за ним по бульвару Ришар-Ленуар.
— И как он?
— Ничего.
— Я вам нужен?
— Пока нет. Но оставайся на месте. Сними патрули, поставь в известность Жанвье, Люка, Торранса и Лурти. Я еще позвоню попозже.
Мегрэ повесил трубку и молча подождал, пока мадам Мегрэ снова наполнит стаканы.
— Я забыл вам сказать, Пигу, что хоть мы и находимся у меня на квартире, а не на набережной Орфевр, я и здесь остаюсь должностным лицом и сохраняю право использовать все, что вы найдете нужным сообщить мне.
— Естественно.
— Знаете ли вы какого-нибудь хорошего адвоката?
— Ни единого — ни хорошего, ни плохого.
— Но адвокат вам понадобится завтра же, когда вы начнете давать показания судебному следователю. Я назову вам несколько фамилий.
— Благодарю.
После звонка Лапуэнту Мегрэ и Пигу чувствовали себя несколько натянуто. Чтобы разрядить атмосферу, комиссар поднял стакан:
— Ваше здоровье!
— Ваше!.. — Пигу слабо улыбнулся: — Не скоро смогу я снова выпить стакан грога. Мне влепят на полную катушку, правда?
— Почему вы так решили?
— Да прежде всего потому, что Шабю был очень богат и влиятелен. К тому же, я решительно ничего не смогу сказать в свое оправдание.
— Когда вы впервые подумали об убийстве?
— Сам не знаю. Началось с того, что пришлось оставить гостиницу на площади Бастилии и перекочевать в ночлежку на улице Гранд Трюандери. Там было омерзительно. Каждый раз, возвращаясь после разгрузки овощей на центральном рынке, я засыпал в слезах. Меня изводили шум и вонь. Угнетала мысль, что я навсегда выброшен за борт, перенесен в какой-то чужой мир. Днем, слоняясь по городу, я заходил на площадь Вогезов, то шел на набережную Шарантон или на авеню Опера. Два-три раза, подстерегая Лилиан, я прятался на кладбище Монпарнас. А встречая Шабю, все чаще повторял про себя: «Я убью его!» Но, конечно, это были только слова, которые невольно срывались с губ. На самом деле я совсем не собирался его убивать. Просто, если можно так выразиться, наблюдал издали за тем, как он живет. Смотрел на его шикарную машину, на его самодовольное лицо, на безукоризненно сшитый костюм, брюки без единой морщинки. Сам я в это время стремительно катился вниз. Единственный костюм, захваченный из дому, потрепался и покрылся пятнами. Плащ нисколько не защищал от холода, но на самое дешевое пальто от старьевщика у меня не было денег.
— Вы все еще на ногах, патрон? Голос у вас не сонный. Пока никаких сообщений.
— Знаю.
— Откуда? Ведь вы из дому…
— Да.
— Сейчас три часа утра.
— Можешь отозвать людей. Розыск прекращен.
— Его удалось найти?
— Он здесь, у меня, и мы спокойно беседуем.
— Сам пришел?
— Не стану же я бегать за ним по бульвару Ришар-Ленуар.
— И как он?
— Ничего.
— Я вам нужен?
— Пока нет. Но оставайся на месте. Сними патрули, поставь в известность Жанвье, Люка, Торранса и Лурти. Я еще позвоню попозже.
Мегрэ повесил трубку и молча подождал, пока мадам Мегрэ снова наполнит стаканы.
— Я забыл вам сказать, Пигу, что хоть мы и находимся у меня на квартире, а не на набережной Орфевр, я и здесь остаюсь должностным лицом и сохраняю право использовать все, что вы найдете нужным сообщить мне.
— Естественно.
— Знаете ли вы какого-нибудь хорошего адвоката?
— Ни единого — ни хорошего, ни плохого.
— Но адвокат вам понадобится завтра же, когда вы начнете давать показания судебному следователю. Я назову вам несколько фамилий.
— Благодарю.
После звонка Лапуэнту Мегрэ и Пигу чувствовали себя несколько натянуто. Чтобы разрядить атмосферу, комиссар поднял стакан:
— Ваше здоровье!
— Ваше!.. — Пигу слабо улыбнулся: — Не скоро смогу я снова выпить стакан грога. Мне влепят на полную катушку, правда?
— Почему вы так решили?
— Да прежде всего потому, что Шабю был очень богат и влиятелен. К тому же, я решительно ничего не смогу сказать в свое оправдание.
— Когда вы впервые подумали об убийстве?
— Сам не знаю. Началось с того, что пришлось оставить гостиницу на площади Бастилии и перекочевать в ночлежку на улице Гранд Трюандери. Там было омерзительно. Каждый раз, возвращаясь после разгрузки овощей на центральном рынке, я засыпал в слезах. Меня изводили шум и вонь. Угнетала мысль, что я навсегда выброшен за борт, перенесен в какой-то чужой мир. Днем, слоняясь по городу, я заходил на площадь Вогезов, то шел на набережную Шарантон или на авеню Опера. Два-три раза, подстерегая Лилиан, я прятался на кладбище Монпарнас. А встречая Шабю, все чаще повторял про себя: «Я убью его!» Но, конечно, это были только слова, которые невольно срывались с губ. На самом деле я совсем не собирался его убивать. Просто, если можно так выразиться, наблюдал издали за тем, как он живет. Смотрел на его шикарную машину, на его самодовольное лицо, на безукоризненно сшитый костюм, брюки без единой морщинки. Сам я в это время стремительно катился вниз. Единственный костюм, захваченный из дому, потрепался и покрылся пятнами. Плащ нисколько не защищал от холода, но на самое дешевое пальто от старьевщика у меня не было денег.