Страница:
М-р Холлоуэй сел, спрятал очки в футляр, футляр убрал в карман.
— Полагаю, что вы, как никто другой, ждете, когда же мы схватим преступника. Боюсь, ждать вам придется долго. Быть может, мои коллеги, тоже расследующие это дело, придерживаются иного мнения… Ваше здоровье! Что до меня, скажу вам откровенно: чем дальше, тем меньше у меня надежды. Знаете, что будет, по-моему? То, что чаще всего и бывает в таких делах. Мне сдается, что существуют какие-то правила, никому на свете не известные, и события развиваются в точности по этим правилам. Лет так через пять или десять будет обнаружен труп другой девушки, и обстоятельства окажутся весьма схожи с нынешними, с той только разницей, что убийце повезет меньше и он оставит какую-нибудь улику. И тогда, сравнив оба преступления, мы путем дедукции установим, что поймали того, кто убил Беллу Шерман.
— Вы думаете, он будет убивать еще?
— Рано или поздно. Как только ему представится возможность.
— А если не представится?
— Он постарается создать ее сам. Но до этого не дойдет: таких, как Белла Шерман, увы, всегда хватает.
— С минуты на минуту вернется ее мать, — чувствуя себя несколько неловко, предупредил Спенсер.
— Знаю. Она тоже наверняка знает по имени человек десять из тех, что были любовниками ее дочери.
— Вы уверены? — На сей раз Эшби покраснел до корней волос.
— Как только там, в Вирджинии, за дело взялось ФБР, языки у людей развязались.
— И мать терпела?..
Есть ли дети у м-ра Холлоуэя? Есть ли у него дочь?
Откуда это странное безразличие, с которым он, пожав плечами, ответил:
— Все мамаши вам наговорят, что понятия не имели, даже мысли не допускали…
— Вы думаете, это не правда?
Но нынче вечером Спенсеру не суждено было узнать мнение начальника полиции на этот счет: внезапно резким толчком распахнулась дверь. Лорейн Шерман вошла первой, и так стремительно, что чуть не сбила с ног маленького м-ра Холлоуэя, вставшего ей навстречу. Следом шла Кристина, обвешанная покупками. На мгновение все оторопели.
— Мистер Холлоуэй, начальник полиции округа, — пробормотал Эшби.
— Я уже беседовала с коронером. Надеюсь, этого достаточно?
Наверно, в душе она незлая женщина, но сегодня Лорейн, как паровоз под парами, уже не в состоянии ни остановиться, ни дать задний ход.
— В мои намерения не входило докучать миссис Шерман. Я как раз собирался уходить, — сдержанно заметил м-р Холлоуэй, раскланялся с обеими дамами, протянул руку Спенсеру.
— Помните о том, что я вам сказал.
На пороге он помедлил и посмотрел на слесарей, колдовавших над дверью Кацев. Казалось, эти меры предосторожности позабавили его.
— Ты знаешь, Лорейн покидает нас сегодня вечером.
— Не может быть! — вежливо запротестовал Спенсер.
— Представь себе. Она так решила еще до приезда. — Кристина выложила покупки на стол в кухне, открыла холодильник, убрала в него колбасу и мороженое. — Райен продержал ее почти три четверти часа; он говорил о Белле в явно неподобающем тоне.
— Чего ты хочешь! — перебила Лорейн вымученным голосом, прозвучавшим еще более хрипло, чем раньше. — Он же хам. Все они хамы. Выходит, если бедная девчушка умерла… — Она еще с порога приметила бутылку и теперь, никого уже не спрашивая, сама себе налила в тот стакан, из которого пил начальник полиции. — Мужчины все свиньи. Помнишь, я тебе еще в колледже это говорила. Им только одно подавай, а как добьются своего, тебя же еще и попрекнут, зачем уступила. — Она смерила Эшби тяжелым, осуждающим взглядом, словно возлагая вину лично на него. — Эта их так называемая любовь — потребность все изгадить, и ничего больше. Уж ты поверь. Я знаю что говорю. Это как будто снимает с них грехи и делает их чище.
Она единым духом опрокинула в рот виски, передернулась и с вызывающей улыбкой поглядела на Эшби.
Странное дело, она внушала к себе почтение, возвышаясь, словно башня, посреди гостиной, и, несмотря на опьянение, выглядела совсем не смешной, а скорее значительной — даже Кристина в кухне перестала возиться с покупками и смотрела на нее.
— Ты воображаешь, что я говорю это спьяну?
— Нет, Лорейн.
— Хочешь — верь, хочешь — нет, а я сейчас сяду в поезд и поеду вместе с дочкой в Нью-Йорк. Мы будем в разных вагонах: ведь она мертвая. В Нью-Йорке дождемся утра и опять поедем, а приедем домой — зеваки соберутся глазеть, как мы выгружаемся. — Она задумалась. — Я все гадаю, придет ли ее отец. — Слово «отец» она выговорила с ненавистью. — В котором часу, ты сказала, отходит мой поезд?
— В двадцать один двадцать три. Ты успеешь пообедать и часок отдохнуть.
— Не надо мне отдыхать. Не хочу я отдыхать. — Нахмурив брови, она неожиданно внимательно глянула на Эшби. — И вообще, как я могу оставаться здесь?
— Лорейн, ну что ты говоришь?
— Что думаю, то и говорю. Мне не нравится твой муж.
Спенсер попытался выдавить улыбку и, не понимая, как себя вести, побрел наконец к двери в закуток.
— Я разгадала, какой он двуличный. Вот заговорила с ним — и он сразу ушел.
Кристина готова была сквозь землю провалиться.
Сейчас не время закатывать скандал, накидываться друг на друга с упреками. Лорейн только что потеряла дочь, об этом нельзя забывать. Проделала долгую, мучительную поездку. А уж что за человек Райен, всем известно: не следовало ему в разговоре с ней касаться всяких мерзостей. Белла умерла у них в доме и чуть ли не по их вине. Разве мать не имеет права выпить и наговорить невесть что?
Но зачем же, когда Спенсер закрывал за собой дверь, она добавила, словно пустила ему в спину камнем:
— Такие-то как раз хуже всех!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
— Полагаю, что вы, как никто другой, ждете, когда же мы схватим преступника. Боюсь, ждать вам придется долго. Быть может, мои коллеги, тоже расследующие это дело, придерживаются иного мнения… Ваше здоровье! Что до меня, скажу вам откровенно: чем дальше, тем меньше у меня надежды. Знаете, что будет, по-моему? То, что чаще всего и бывает в таких делах. Мне сдается, что существуют какие-то правила, никому на свете не известные, и события развиваются в точности по этим правилам. Лет так через пять или десять будет обнаружен труп другой девушки, и обстоятельства окажутся весьма схожи с нынешними, с той только разницей, что убийце повезет меньше и он оставит какую-нибудь улику. И тогда, сравнив оба преступления, мы путем дедукции установим, что поймали того, кто убил Беллу Шерман.
— Вы думаете, он будет убивать еще?
— Рано или поздно. Как только ему представится возможность.
— А если не представится?
— Он постарается создать ее сам. Но до этого не дойдет: таких, как Белла Шерман, увы, всегда хватает.
— С минуты на минуту вернется ее мать, — чувствуя себя несколько неловко, предупредил Спенсер.
— Знаю. Она тоже наверняка знает по имени человек десять из тех, что были любовниками ее дочери.
— Вы уверены? — На сей раз Эшби покраснел до корней волос.
— Как только там, в Вирджинии, за дело взялось ФБР, языки у людей развязались.
— И мать терпела?..
Есть ли дети у м-ра Холлоуэя? Есть ли у него дочь?
Откуда это странное безразличие, с которым он, пожав плечами, ответил:
— Все мамаши вам наговорят, что понятия не имели, даже мысли не допускали…
— Вы думаете, это не правда?
Но нынче вечером Спенсеру не суждено было узнать мнение начальника полиции на этот счет: внезапно резким толчком распахнулась дверь. Лорейн Шерман вошла первой, и так стремительно, что чуть не сбила с ног маленького м-ра Холлоуэя, вставшего ей навстречу. Следом шла Кристина, обвешанная покупками. На мгновение все оторопели.
— Мистер Холлоуэй, начальник полиции округа, — пробормотал Эшби.
— Я уже беседовала с коронером. Надеюсь, этого достаточно?
Наверно, в душе она незлая женщина, но сегодня Лорейн, как паровоз под парами, уже не в состоянии ни остановиться, ни дать задний ход.
— В мои намерения не входило докучать миссис Шерман. Я как раз собирался уходить, — сдержанно заметил м-р Холлоуэй, раскланялся с обеими дамами, протянул руку Спенсеру.
— Помните о том, что я вам сказал.
На пороге он помедлил и посмотрел на слесарей, колдовавших над дверью Кацев. Казалось, эти меры предосторожности позабавили его.
— Ты знаешь, Лорейн покидает нас сегодня вечером.
— Не может быть! — вежливо запротестовал Спенсер.
— Представь себе. Она так решила еще до приезда. — Кристина выложила покупки на стол в кухне, открыла холодильник, убрала в него колбасу и мороженое. — Райен продержал ее почти три четверти часа; он говорил о Белле в явно неподобающем тоне.
— Чего ты хочешь! — перебила Лорейн вымученным голосом, прозвучавшим еще более хрипло, чем раньше. — Он же хам. Все они хамы. Выходит, если бедная девчушка умерла… — Она еще с порога приметила бутылку и теперь, никого уже не спрашивая, сама себе налила в тот стакан, из которого пил начальник полиции. — Мужчины все свиньи. Помнишь, я тебе еще в колледже это говорила. Им только одно подавай, а как добьются своего, тебя же еще и попрекнут, зачем уступила. — Она смерила Эшби тяжелым, осуждающим взглядом, словно возлагая вину лично на него. — Эта их так называемая любовь — потребность все изгадить, и ничего больше. Уж ты поверь. Я знаю что говорю. Это как будто снимает с них грехи и делает их чище.
Она единым духом опрокинула в рот виски, передернулась и с вызывающей улыбкой поглядела на Эшби.
Странное дело, она внушала к себе почтение, возвышаясь, словно башня, посреди гостиной, и, несмотря на опьянение, выглядела совсем не смешной, а скорее значительной — даже Кристина в кухне перестала возиться с покупками и смотрела на нее.
— Ты воображаешь, что я говорю это спьяну?
— Нет, Лорейн.
— Хочешь — верь, хочешь — нет, а я сейчас сяду в поезд и поеду вместе с дочкой в Нью-Йорк. Мы будем в разных вагонах: ведь она мертвая. В Нью-Йорке дождемся утра и опять поедем, а приедем домой — зеваки соберутся глазеть, как мы выгружаемся. — Она задумалась. — Я все гадаю, придет ли ее отец. — Слово «отец» она выговорила с ненавистью. — В котором часу, ты сказала, отходит мой поезд?
— В двадцать один двадцать три. Ты успеешь пообедать и часок отдохнуть.
— Не надо мне отдыхать. Не хочу я отдыхать. — Нахмурив брови, она неожиданно внимательно глянула на Эшби. — И вообще, как я могу оставаться здесь?
— Лорейн, ну что ты говоришь?
— Что думаю, то и говорю. Мне не нравится твой муж.
Спенсер попытался выдавить улыбку и, не понимая, как себя вести, побрел наконец к двери в закуток.
— Я разгадала, какой он двуличный. Вот заговорила с ним — и он сразу ушел.
Кристина готова была сквозь землю провалиться.
Сейчас не время закатывать скандал, накидываться друг на друга с упреками. Лорейн только что потеряла дочь, об этом нельзя забывать. Проделала долгую, мучительную поездку. А уж что за человек Райен, всем известно: не следовало ему в разговоре с ней касаться всяких мерзостей. Белла умерла у них в доме и чуть ли не по их вине. Разве мать не имеет права выпить и наговорить невесть что?
Но зачем же, когда Спенсер закрывал за собой дверь, она добавила, словно пустила ему в спину камнем:
— Такие-то как раз хуже всех!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Это уже превратилось у него в манию, он сам сознает всю унизительность такого положения. Кроме того, унизительно видеть, как хитрит Кристина. Она все поняла, это ясно. И ее, и его уловки шиты белыми нитками.
Почему, стоит ей уйти в магазин или еще куда-нибудь, на него нападает желание выбраться из закутка, подобно тому как зверек выскакивает из норки? Неужели, когда дом вокруг логова пуст, чувство безопасности покидает его? Он как будто боится, что на него нападут врасплох, и он не увидит, откуда грозит опасность. На самом деле ничего подобного нет. Просто нервы шалят. Но, когда он один, ему все-таки спокойнее в гостиной, откуда видна аллея.
Спенсер облюбовал себе место у камина и по утрам складывает там поленья, словно ему все время зябко.
Услышав шум машины, подходит к окну, становится так, чтобы его не было видно, надеясь рассмотреть лицо Кристины, пока она еще не успела приготовиться.
От нее тоже не укрылось, что он следит за ней; слишком уж естественный, слишком беззаботный у нее вид, когда она выходит из машины, поднимается по ступенькам, притворяясь, что обнаружила его присутствие, только когда отворилась дверь, веселым голосом спрашивает:
— Никто не приходил?
Это игра, у которой есть свои правила, и они день ото дня совершенствуют эти правила.
— Нет. Никто.
— И звонков не было?
— Не было.
Он убежден: этот тон нужен ей, чтобы скрыть замешательство, заполнить словами тишину, которая ее угнетает. Раньше у нее не было этой беспричинной говорливости.
От нечего делать он идет за ней в кухню, смотрит, как она раскладывает в холодильнике покупки, и все время выискивает у нее на лице следы переживаний.
— Кого ты встретила? — спрашивает он в конце концов, глядя в сторону.
— Ей-Богу, никого.
— Как так? В десять утра в бакалее ни одной живой души?
— Я имею в виду — никого из тех, о ком стоит рассказывать. Просто не обратила внимания, кто там был.
— И ни с кем не поговорила?
Это палка о двух концах. Ей это ясно. Он и сам знает.
В этом и заключается щекотливость положения. Признайся жена, что ни с кем не перемолвилась, он решит, что ей стыдно или что люди ее сторонятся. А если она с кем-нибудь говорила, почему не признаться в этом сразу же, не ответить прямо?
— Встретила я, к примеру, Люсиль Руни. На будущей неделе муж ее возвращается.
— А где он?
— В Чикаго, ты же знаешь. Начальство отправило его в Чикаго еще три месяца тому назад.
— Она ничего такого не говорила?
— Говорила, как рада, что он приезжает, и если его опять пошлют, она поедет вместе с ним.
— Про меня был разговор?
— Ни слова.
— Это все?
— Видела я миссис Скарборо, но только кивнула ей издали.
— Почему? Потому что она сплетница?
— Да нет. Просто она была в другом конце магазина, а я не хотела пропускать очередь к мяснику.
Кристина отвечает невозмутимо, без малейшего нетерпения. Он даже начинает злиться именно на эту ее мягкость. Он надеется, что рано или поздно она выдаст себя какой-нибудь вспышкой. Остается думать, что она относится к нему как к больному. Или знает больше, чем говорит, о том, что против него затевается? Он не страдает манией преследования, у него нет навязчивых идей.
Просто он начинает кое-что понимать. Еще в субботу утром у него появились подозрения против нее. Она как раз вернулась из магазина. Дорога была очень скользкая, поэтому он высматривал ее в окно. Впервые. По крайней мере осознанно — впервые. Спенсер подумал, что надо бы выйти и помочь ей донести покупки. Она еще не заметила его и не знала, что он здесь, потому что это было впервые; закрывая машину, она вдруг уставилась на дом, на какую-то точку возле дверей, и Эшби показалось, что Кристина как-то вздрогнула, побледнела и на мгновение замерла, словно пытаясь взять себя в руки. Потом она подняла взгляд и увидела мужа; на губах у нее тотчас проступила какая-то машинальная улыбка, и с этой улыбкой она вошла в дом.
— Что это ты увидела?
— Я?
— Да, ты.
— Когда?
— Сию минуту, когда смотрела на дом.
— Что я могла увидеть?
— Тебе что-нибудь сказали?
— Да нет. С какой стати? Кто и что мог мне сказать?
— Ты вроде бы удивилась, даже вздрогнула.
— От холода, может быть? Я включила в машине отопление, а когда открыла дверцу, стало холодно.
Это не правда. Спенсер еще раньше видел, как на то же самое место глазела служанка Кацев. Он не обратил внимания, решил, что девушка загляделась на какую-нибудь приблудную кошку. Теперь это совпадение его поразило. Кристина пыталась его удержать, но он выскочил — без шапки, без пальто, даже сапоги не надел и чуть не поскользнулся на ступенях. И увидел. На угловом камне, справа от двери, на самом виду, было выведено дегтем огромное «У». Кисть брызгалась, и от этого зрелище было еще безобразнее, злее, страшнее. «Убийца», как пишут на афишах кинотеатров, вот что это значило!
Служанки из дома напротив видели. Шейла Кац, наверно, тоже. Как только были врезаны новые замки и проведена сигнализация, муж ее сразу уехал, и, странное дело, с тех пор Спенсер больше ее не видел. Не видел ее лица. Не замечал ее у окна. Разве что изредка мелькнет ее профиль, покажется силуэт и тут же растает в глубине комнаты. Может быть, Кац запретил ей глядеть из окна и появляться на виду? Он опасался, выходит, именно его, Эшби? Предостерегал жену насчет соседа?
Накануне, то есть в пятницу, старый м-р Холлоуэй сделал одно открытие. Во второй половине дня он опять заглянул к Эшби, как бы по дороге, и посидел немного в гостиной, разглагольствуя все больше не о деле, а о погоде да о поезде, потерпевшем накануне крушение в штате Мичиган. Потом он встал и, вздохнув, сказал:
— Пожалуй, загляну еще на несколько минут к мисс Шерман, если позволите. Это у меня как навязчивая идея, не правда ли? Мне все кажется, что я наткнусь на улику, мимо которой мы до сих пор проходили.
Он просидел там долго, молча и, по-видимому, неподвижно, поскольку из комнаты не доносилось ни звука; в конце концов Эшби вернулся к себе в закуток. Кристина гладила в кухне. Повсюду в доме горел свет.
С тех пор как Спенсер приехал из школы, он не притрагивался ни к токарному станку, ни к верстаку, на котором столярничал. Раньше он мечтал о нескольких свободных днях, чтобы приняться за какую-нибудь трудоемкую вещь, а теперь, когда с утра до вечера нечем заняться, ему это и в голову не приходит. Вся его деятельность свелась к тому, что он стал прибирать на полках и в ящиках. Кроме того, он начал наносить на бумагу кое-какие заметки: имена, обрывки фраз, схематические рисунки, понятные ему одному, а может быть, он и сам их толком не понимал. У него накопилось уже несколько таких листков. Некоторые он порвал, но сперва перенес с них кое-какие записи.
В дверь постучали, и он сразу крикнул: «Войдите!» — потому что знал: это м-р Холлоуэй, и хотел его увидеть еще раз; по установившейся уже традиции он заранее приготовил два стакана — Садитесь. Я уж боялся, вдруг вы ушли не попрощавшись — меня бы это огорчило.
Он разлил по стаканам виски, бросил лед и стал наливать содовую, поглядывая на лицо старика, чтобы знать, когда будет довольно.
— Благодарю. Хватит. Представьте себе, как это ни странно, я не ошибся.
М-р Холлоуэй со стаканом в руке расположился, вытянув ноги, в старом кожаном кресле, оно было такое домашнее, такое покойное, словно старые шлепанцы.
— Я с самого начала, сам не понимая толком почему, чувствовал, что эта история меня чем-то задевает. Помнится, я вам говорил, что, по всей видимости, мы никогда не докопаемся до разгадки. Сегодня я смотрю на дело немногим оптимистичнее, и все же по меньшей мере одну деталь я вытащил на свет Божий. Видите ли, я был совершенно уверен, что эта комната еще, так сказать, чревата открытиями.
Со вздохом он извлек из жилетного кармана какой-то небольшой предмет и выложил его на стол перед хозяином дома; он не поглядел на Спенсера, не добавил ни слова в объяснение, а уставился на свой стакан и медленно отхлебнул виски. Предмет на столе оказался ключом, одним из трех ключей от дома.
— Ваш ключ у вас, не так ли? У вашей жены свой ключ. Третий был у Беллы Шерман, его-то я и нашел, — проговорил наконец полицейский.
Эшби и бровью не повел. С какой стати ему беспокоиться? Скрывать ему нечего, бояться нечего. Его смутило лишь то, как старательно Холлоуэй отводит глаза, — он не понимал, как ему теперь держаться. Похоже, найденный ключ усугубляет подозрения, направленные против него?
— Знаете, где я его нашел?
— Вы же сказали — в спальне.
— Мне казалось, в прошлые разы я искал повсюду.
С другой стороны, специалисты, подчиненные лейтенанта Эверелла, тоже полагали, что обшарили каждый уголок.
И вот только что сижу я посреди комнаты и вдруг замечаю, что на этажерке между книг всунута черная сумочка. Вам она знакома?
— Знакома. У Беллы было две: замшевая, та, которую вы мне сейчас показываете, она носила ее только на выход, и другая, кожаная, на каждый день.
— Ну так вот! Ключ лежал в черной сумочке.
Эшби подумал о показаниях м-с Кац. Холлоуэй прочел это по его лицу. Наверняка это он и имел в виду, когда обронил:
— Любопытно, не правда ли?
— Вы забываете, что она не утверждала, будто видела, что именно Белла передала тому человеку, — заспорил Эшби. Может быть, зря? — Если я правильно запомнил, она только высказала предположение, что это мог быть ключ. Она даже не ручалась, что девушка была именно Беллой Шерман.
— Знаю. Может, это была и она, но вещь, которую она передала, никак не могла быть этим ключом. Кстати, вы знаете, с какой сумочкой Белла ходила в тот вечер?
Спенсер искренне ответил, что не знает. Он и впрямь не знал. Он понимал, как это важно. Ему ничто не мешало солгать. От него не укрылось, что, с тех-пор как м-р Холлоуэй вошел в закуток, он смотрит на Спенсера не так, как раньше: во взгляде его читается сострадание.
— Вы убеждены, не так ли, что не открывали ей дверь, когда она вернулась около половины десятого якобы из кино?
— Я не выходил из этой комнаты. Я удивился, когда заметил ее на верхней ступеньке лестницы.
— Она была в пальто и в берете? Значит, почти наверняка сумочка была при ней.
— Возможно.
— Другую сумочку обнаружили на самом виду — на столе у нее в комнате; поэтому возникло предположение, что девушка брала именно ее. А поскольку в той сумочке ключа не было, из этого сделали вывод, что предположение миссис Кац соответствует истине. Из этого исходили и в дальнейших рассуждениях.
— Ну а теперь?..
— Мы явно в чем-то ошиблись. Грязная история, мистер Эшби, прискорбная история. И для моего, и для вашего спокойствия было бы лучше, если бы ничего этого не было. А еще я думаю, что лучше бы мне не находить этот ключ. Не знаю пока, куда он нас заведет, но предвижу, что люди пустятся судить и рядить на свой лад. Раз ключ был в доме, значит, Белла сама открыла дверь убийце.
— Разве это более странно, чем передать ему ключ на пороге?
— Понимаю вашу точку зрения. Но увидите: люди рассудят по-иному.
Потом Холлоуэй ушел; казалось, он был собой недоволен.
Должно быть, буква «У» появилась на стене ночью, еще до того, как газеты сообщили о ключе. Это не мальчишеские проказы. Надо было раздобыть деготь, кисть, выйти из дома, несмотря на мороз, идти, по-видимому, пешком: Спенсер не слышал, чтобы поблизости останавливалась машина.
После той субботней сцены с Кристиной, когда он обнаружил это «У», были еще неприятности с детьми. По субботам они целой стайкой играют на воздухе. В снежную погоду возятся не на их улице, а на соседней: там спуск круче, и они катаются на санках. Значит, не случайно они вертелись целый день перед домом Эшби. Это чувствовалось по тому, как они глазели на окна, подталкивали друг друга локтями, шушукались.
Эшби ни в чем не хотел отступать от своих привычек.
Ему и раньше приходилось по несколько дней сидеть дома, но тогда причиной была простуда; в этих случаях он то пристраивался у камина в гостиной, то брел к себе в закуток. И теперь он ведет себя так же: слоняется в шлепанцах, с трубкой в зубах, и бессознательно, подчиняясь своеобразной мимикрии, вживается в роль больного.
Несколько раз, повернувшись к окну, он видел лица мальчишек, прильнувшие к стеклам. У него не было соблазна их прогнать. У Кристины тоже, хотя она все замечала. Она знала не хуже Спенсера, что гнать их не стоит. Она вела себя так, словно ни с ним, ни с другими ничего не случилось; чуть не каждый день у нее то заседание комитета, то чаепитие, то благотворительное собрание, везде она продолжает бывать. Правда, кажется, перестала задерживаться вне дома больше, чем это вызвано необходимостью.
— Никто тебе ничего не говорил?
— Только о делах.
Он ей не верит. Он перестал ей верить. Среди заметок, которые он писал у себя в кабинете, была такая: «И Крист тоже?» Он имел в виду не какого-то там неведомого Криста, а свою жену. Запись означала: «Неужели и она, как другие, гадает, виновен он на самом деле или нет?»
Этой гипотезы газеты не высказывали. Но каждый день они отметали одну или несколько других гипотез, так что поле поисков постоянно сужалось. Ни один из опрошенных молодых людей не признался, что видел Беллу вечером или ночью перед убийством. Согласно результатам вскрытия, произведенного Уилберном, смерть наступила около часу ночи. Поскольку Кристина к этому времени еще не вернулась, алиби у Спенсера нет.
А у всех молодых людей есть алиби. После кино только несколько человек не пошли домой, и эти немногие разбрелись компаниями есть горячие сосиски или мороженое. Им задавали нескромные вопросы; газета сообщала об этом, тщательно выбирая выражения:
«Более или менее интимные» — это намек на парочки в автомобилях. Все, о ком упоминалось, имеют в своем распоряжении родительские машины. Они никак не могли отвезти Беллу в бар вроде «Маленького коттеджа»: их не обслужили бы там, потому что они несовершеннолетние. В подобных обстоятельствах подростки покупают бутылку и останавливаются на обочине. Вот вам и «мимолетные отношения». Такое происходит каждый вечер, Все об этом знают, знают и родители, хотя предпочитают притворяться, будто понятия ни о чем не имеют А может быть, родители иных девушек, развлекающихся подобным образом, и впрямь питают какие-то иллюзии?
Спенсер дошел до того, что вслушивался дома в малейшие шорохи. Когда становилось невыносимо, когда тишина оглушала его, он чувствовал, как подступает тревога, выбирался из закутка и воображал, что Кристина, шушукается с кем-то, что против него затевается заговор.
М-р Холлоуэй прав: все это приключение оказывается крайне неприятным. Кто-то задушил Беллу. И с каждым днем все очевиднее становится, что убийца — не бродяга, не случайный прохожий. Такие люди не остаются незамеченными, их преследуют на всех дорогах Коннектикута.
Но поскольку убийца — не Спенсер (сдается, твердо убежден в этом лишь он один), значит, есть кто-то, кого Белла привела в дом, кто-то, входящий, по-видимому, в число их знакомых.
Вот еще довод в пользу его каракулей. До сих пор полиция больше всего занималась, пожалуй, молодыми людьми. А Спенсер не забывает и о женатых мужчинах.
Наверняка не у него одного в тот вечер жена отлучилась из дому. А кто-то, возможно, вернулся домой очень поздно, причем жена могла ничего и не знать, если у них отдельные спальни. Один из парней, признавшийся, что «развлекался» с Беллой за неделю до ее смерти, добавил:
— Мы ее не слишком-то интересовали.
— Почему?
— Она считала, что мы еще мальчишки.
Эшби выписывал фамилии в столбик; воздух в закутке был густой, тяжелый.
После субботы, оставившей по себе какое-то гнетущее, мутно-серое воспоминание, наступило воскресное утро, которое, в сущности, все расставило по местам.
Они с Кристиной исправно посещают церковь. Кристина очень религиозна, среди дам, занимающихся церковными делами, она одна из самых деятельных и раз в пять недель, когда до нее доходит очередь, украшает алтарь. Пока они одевались. Спенсер колебался и наконец, бросив на жену один из тех взглядов исподтишка, к которым приучил себя в последнее время, брякнул:
— Как ты считаешь, не посидеть ли мне лучше дома?
Она не сразу поняла его мысль.
— Почему? Тебе нездоровится?
Уточнять было невыносимо. Кристина дала мужу возможность схитрить, но ему стало противно.
— Дело не во мне, а в других. Возможно, им неохота со мной встречаться. Ты же помнишь, как получилось в школе.
Поскольку речь шла о религии, она отнеслась к этому со всей серьезностью и позвонила настоятелю. Значит, не зря Спенсер беспокоился. Настоятель тоже заколебался.
— Что он говорит?
— Что у тебя нет никаких причин пропускать службу.
Если… — Она закусила губу и покраснела.
— Если, конечно, я невиновен, так, что ли?
Теперь он вынужден идти в церковь. Эшби смирился скрепя сердце. Он чувствовал, что все это напрасно, что там ему не место — во всяком случае, сегодня. Было сыро, на снегу виднелись ржавые подтеки, с крыш срывались тяжелые капли; машины, особенно те, на которых надеты цепи, разбрызгивали по сторонам потоки снежной жижи. Спенсер с Кристиной прошли к своей скамье, четвертой слева; почти все уже расселись по местам, и Эшби сразу же почувствовал, как вокруг него образовалась пустота. Ощущение было настолько отчетливо, что, он готов был поклясться, оно передалось и Кристине.
После он с ней об этом не говорил. Она тоже промолчала, не коснулись они и проповеди. Спенсеру подумалось: вероятно, настоятель не без задней мысли вынудил его пойти в церковь. В это воскресенье он избрал темой проповеди 22-й стих псалма 33:
Эшби тоже сотни раз пел в воскресенье вместе с другими верующими не только в этой церкви, но и в школьной часовне, и в часовнях других школ, через которые прошел, и в своей родной деревне. Слова, мелодия приходили сами собой, но веры не было, и взгляд его оставался равнодушным.
Все сидели, повернувшись в одну сторону, залитые ровным светом, в котором не было никакой таинственности. Оглядываясь, он видел неподвижные лица, и только взгляды перебегали с места на место, только взгляды не застыли. Никто его не обвиняет, не побивает камнями.
Почему, стоит ей уйти в магазин или еще куда-нибудь, на него нападает желание выбраться из закутка, подобно тому как зверек выскакивает из норки? Неужели, когда дом вокруг логова пуст, чувство безопасности покидает его? Он как будто боится, что на него нападут врасплох, и он не увидит, откуда грозит опасность. На самом деле ничего подобного нет. Просто нервы шалят. Но, когда он один, ему все-таки спокойнее в гостиной, откуда видна аллея.
Спенсер облюбовал себе место у камина и по утрам складывает там поленья, словно ему все время зябко.
Услышав шум машины, подходит к окну, становится так, чтобы его не было видно, надеясь рассмотреть лицо Кристины, пока она еще не успела приготовиться.
От нее тоже не укрылось, что он следит за ней; слишком уж естественный, слишком беззаботный у нее вид, когда она выходит из машины, поднимается по ступенькам, притворяясь, что обнаружила его присутствие, только когда отворилась дверь, веселым голосом спрашивает:
— Никто не приходил?
Это игра, у которой есть свои правила, и они день ото дня совершенствуют эти правила.
— Нет. Никто.
— И звонков не было?
— Не было.
Он убежден: этот тон нужен ей, чтобы скрыть замешательство, заполнить словами тишину, которая ее угнетает. Раньше у нее не было этой беспричинной говорливости.
От нечего делать он идет за ней в кухню, смотрит, как она раскладывает в холодильнике покупки, и все время выискивает у нее на лице следы переживаний.
— Кого ты встретила? — спрашивает он в конце концов, глядя в сторону.
— Ей-Богу, никого.
— Как так? В десять утра в бакалее ни одной живой души?
— Я имею в виду — никого из тех, о ком стоит рассказывать. Просто не обратила внимания, кто там был.
— И ни с кем не поговорила?
Это палка о двух концах. Ей это ясно. Он и сам знает.
В этом и заключается щекотливость положения. Признайся жена, что ни с кем не перемолвилась, он решит, что ей стыдно или что люди ее сторонятся. А если она с кем-нибудь говорила, почему не признаться в этом сразу же, не ответить прямо?
— Встретила я, к примеру, Люсиль Руни. На будущей неделе муж ее возвращается.
— А где он?
— В Чикаго, ты же знаешь. Начальство отправило его в Чикаго еще три месяца тому назад.
— Она ничего такого не говорила?
— Говорила, как рада, что он приезжает, и если его опять пошлют, она поедет вместе с ним.
— Про меня был разговор?
— Ни слова.
— Это все?
— Видела я миссис Скарборо, но только кивнула ей издали.
— Почему? Потому что она сплетница?
— Да нет. Просто она была в другом конце магазина, а я не хотела пропускать очередь к мяснику.
Кристина отвечает невозмутимо, без малейшего нетерпения. Он даже начинает злиться именно на эту ее мягкость. Он надеется, что рано или поздно она выдаст себя какой-нибудь вспышкой. Остается думать, что она относится к нему как к больному. Или знает больше, чем говорит, о том, что против него затевается? Он не страдает манией преследования, у него нет навязчивых идей.
Просто он начинает кое-что понимать. Еще в субботу утром у него появились подозрения против нее. Она как раз вернулась из магазина. Дорога была очень скользкая, поэтому он высматривал ее в окно. Впервые. По крайней мере осознанно — впервые. Спенсер подумал, что надо бы выйти и помочь ей донести покупки. Она еще не заметила его и не знала, что он здесь, потому что это было впервые; закрывая машину, она вдруг уставилась на дом, на какую-то точку возле дверей, и Эшби показалось, что Кристина как-то вздрогнула, побледнела и на мгновение замерла, словно пытаясь взять себя в руки. Потом она подняла взгляд и увидела мужа; на губах у нее тотчас проступила какая-то машинальная улыбка, и с этой улыбкой она вошла в дом.
— Что это ты увидела?
— Я?
— Да, ты.
— Когда?
— Сию минуту, когда смотрела на дом.
— Что я могла увидеть?
— Тебе что-нибудь сказали?
— Да нет. С какой стати? Кто и что мог мне сказать?
— Ты вроде бы удивилась, даже вздрогнула.
— От холода, может быть? Я включила в машине отопление, а когда открыла дверцу, стало холодно.
Это не правда. Спенсер еще раньше видел, как на то же самое место глазела служанка Кацев. Он не обратил внимания, решил, что девушка загляделась на какую-нибудь приблудную кошку. Теперь это совпадение его поразило. Кристина пыталась его удержать, но он выскочил — без шапки, без пальто, даже сапоги не надел и чуть не поскользнулся на ступенях. И увидел. На угловом камне, справа от двери, на самом виду, было выведено дегтем огромное «У». Кисть брызгалась, и от этого зрелище было еще безобразнее, злее, страшнее. «Убийца», как пишут на афишах кинотеатров, вот что это значило!
Служанки из дома напротив видели. Шейла Кац, наверно, тоже. Как только были врезаны новые замки и проведена сигнализация, муж ее сразу уехал, и, странное дело, с тех пор Спенсер больше ее не видел. Не видел ее лица. Не замечал ее у окна. Разве что изредка мелькнет ее профиль, покажется силуэт и тут же растает в глубине комнаты. Может быть, Кац запретил ей глядеть из окна и появляться на виду? Он опасался, выходит, именно его, Эшби? Предостерегал жену насчет соседа?
Накануне, то есть в пятницу, старый м-р Холлоуэй сделал одно открытие. Во второй половине дня он опять заглянул к Эшби, как бы по дороге, и посидел немного в гостиной, разглагольствуя все больше не о деле, а о погоде да о поезде, потерпевшем накануне крушение в штате Мичиган. Потом он встал и, вздохнув, сказал:
— Пожалуй, загляну еще на несколько минут к мисс Шерман, если позволите. Это у меня как навязчивая идея, не правда ли? Мне все кажется, что я наткнусь на улику, мимо которой мы до сих пор проходили.
Он просидел там долго, молча и, по-видимому, неподвижно, поскольку из комнаты не доносилось ни звука; в конце концов Эшби вернулся к себе в закуток. Кристина гладила в кухне. Повсюду в доме горел свет.
С тех пор как Спенсер приехал из школы, он не притрагивался ни к токарному станку, ни к верстаку, на котором столярничал. Раньше он мечтал о нескольких свободных днях, чтобы приняться за какую-нибудь трудоемкую вещь, а теперь, когда с утра до вечера нечем заняться, ему это и в голову не приходит. Вся его деятельность свелась к тому, что он стал прибирать на полках и в ящиках. Кроме того, он начал наносить на бумагу кое-какие заметки: имена, обрывки фраз, схематические рисунки, понятные ему одному, а может быть, он и сам их толком не понимал. У него накопилось уже несколько таких листков. Некоторые он порвал, но сперва перенес с них кое-какие записи.
В дверь постучали, и он сразу крикнул: «Войдите!» — потому что знал: это м-р Холлоуэй, и хотел его увидеть еще раз; по установившейся уже традиции он заранее приготовил два стакана — Садитесь. Я уж боялся, вдруг вы ушли не попрощавшись — меня бы это огорчило.
Он разлил по стаканам виски, бросил лед и стал наливать содовую, поглядывая на лицо старика, чтобы знать, когда будет довольно.
— Благодарю. Хватит. Представьте себе, как это ни странно, я не ошибся.
М-р Холлоуэй со стаканом в руке расположился, вытянув ноги, в старом кожаном кресле, оно было такое домашнее, такое покойное, словно старые шлепанцы.
— Я с самого начала, сам не понимая толком почему, чувствовал, что эта история меня чем-то задевает. Помнится, я вам говорил, что, по всей видимости, мы никогда не докопаемся до разгадки. Сегодня я смотрю на дело немногим оптимистичнее, и все же по меньшей мере одну деталь я вытащил на свет Божий. Видите ли, я был совершенно уверен, что эта комната еще, так сказать, чревата открытиями.
Со вздохом он извлек из жилетного кармана какой-то небольшой предмет и выложил его на стол перед хозяином дома; он не поглядел на Спенсера, не добавил ни слова в объяснение, а уставился на свой стакан и медленно отхлебнул виски. Предмет на столе оказался ключом, одним из трех ключей от дома.
— Ваш ключ у вас, не так ли? У вашей жены свой ключ. Третий был у Беллы Шерман, его-то я и нашел, — проговорил наконец полицейский.
Эшби и бровью не повел. С какой стати ему беспокоиться? Скрывать ему нечего, бояться нечего. Его смутило лишь то, как старательно Холлоуэй отводит глаза, — он не понимал, как ему теперь держаться. Похоже, найденный ключ усугубляет подозрения, направленные против него?
— Знаете, где я его нашел?
— Вы же сказали — в спальне.
— Мне казалось, в прошлые разы я искал повсюду.
С другой стороны, специалисты, подчиненные лейтенанта Эверелла, тоже полагали, что обшарили каждый уголок.
И вот только что сижу я посреди комнаты и вдруг замечаю, что на этажерке между книг всунута черная сумочка. Вам она знакома?
— Знакома. У Беллы было две: замшевая, та, которую вы мне сейчас показываете, она носила ее только на выход, и другая, кожаная, на каждый день.
— Ну так вот! Ключ лежал в черной сумочке.
Эшби подумал о показаниях м-с Кац. Холлоуэй прочел это по его лицу. Наверняка это он и имел в виду, когда обронил:
— Любопытно, не правда ли?
— Вы забываете, что она не утверждала, будто видела, что именно Белла передала тому человеку, — заспорил Эшби. Может быть, зря? — Если я правильно запомнил, она только высказала предположение, что это мог быть ключ. Она даже не ручалась, что девушка была именно Беллой Шерман.
— Знаю. Может, это была и она, но вещь, которую она передала, никак не могла быть этим ключом. Кстати, вы знаете, с какой сумочкой Белла ходила в тот вечер?
Спенсер искренне ответил, что не знает. Он и впрямь не знал. Он понимал, как это важно. Ему ничто не мешало солгать. От него не укрылось, что, с тех-пор как м-р Холлоуэй вошел в закуток, он смотрит на Спенсера не так, как раньше: во взгляде его читается сострадание.
— Вы убеждены, не так ли, что не открывали ей дверь, когда она вернулась около половины десятого якобы из кино?
— Я не выходил из этой комнаты. Я удивился, когда заметил ее на верхней ступеньке лестницы.
— Она была в пальто и в берете? Значит, почти наверняка сумочка была при ней.
— Возможно.
— Другую сумочку обнаружили на самом виду — на столе у нее в комнате; поэтому возникло предположение, что девушка брала именно ее. А поскольку в той сумочке ключа не было, из этого сделали вывод, что предположение миссис Кац соответствует истине. Из этого исходили и в дальнейших рассуждениях.
— Ну а теперь?..
— Мы явно в чем-то ошиблись. Грязная история, мистер Эшби, прискорбная история. И для моего, и для вашего спокойствия было бы лучше, если бы ничего этого не было. А еще я думаю, что лучше бы мне не находить этот ключ. Не знаю пока, куда он нас заведет, но предвижу, что люди пустятся судить и рядить на свой лад. Раз ключ был в доме, значит, Белла сама открыла дверь убийце.
— Разве это более странно, чем передать ему ключ на пороге?
— Понимаю вашу точку зрения. Но увидите: люди рассудят по-иному.
Потом Холлоуэй ушел; казалось, он был собой недоволен.
Должно быть, буква «У» появилась на стене ночью, еще до того, как газеты сообщили о ключе. Это не мальчишеские проказы. Надо было раздобыть деготь, кисть, выйти из дома, несмотря на мороз, идти, по-видимому, пешком: Спенсер не слышал, чтобы поблизости останавливалась машина.
После той субботней сцены с Кристиной, когда он обнаружил это «У», были еще неприятности с детьми. По субботам они целой стайкой играют на воздухе. В снежную погоду возятся не на их улице, а на соседней: там спуск круче, и они катаются на санках. Значит, не случайно они вертелись целый день перед домом Эшби. Это чувствовалось по тому, как они глазели на окна, подталкивали друг друга локтями, шушукались.
Эшби ни в чем не хотел отступать от своих привычек.
Ему и раньше приходилось по несколько дней сидеть дома, но тогда причиной была простуда; в этих случаях он то пристраивался у камина в гостиной, то брел к себе в закуток. И теперь он ведет себя так же: слоняется в шлепанцах, с трубкой в зубах, и бессознательно, подчиняясь своеобразной мимикрии, вживается в роль больного.
Несколько раз, повернувшись к окну, он видел лица мальчишек, прильнувшие к стеклам. У него не было соблазна их прогнать. У Кристины тоже, хотя она все замечала. Она знала не хуже Спенсера, что гнать их не стоит. Она вела себя так, словно ни с ним, ни с другими ничего не случилось; чуть не каждый день у нее то заседание комитета, то чаепитие, то благотворительное собрание, везде она продолжает бывать. Правда, кажется, перестала задерживаться вне дома больше, чем это вызвано необходимостью.
— Никто тебе ничего не говорил?
— Только о делах.
Он ей не верит. Он перестал ей верить. Среди заметок, которые он писал у себя в кабинете, была такая: «И Крист тоже?» Он имел в виду не какого-то там неведомого Криста, а свою жену. Запись означала: «Неужели и она, как другие, гадает, виновен он на самом деле или нет?»
Этой гипотезы газеты не высказывали. Но каждый день они отметали одну или несколько других гипотез, так что поле поисков постоянно сужалось. Ни один из опрошенных молодых людей не признался, что видел Беллу вечером или ночью перед убийством. Согласно результатам вскрытия, произведенного Уилберном, смерть наступила около часу ночи. Поскольку Кристина к этому времени еще не вернулась, алиби у Спенсера нет.
А у всех молодых людей есть алиби. После кино только несколько человек не пошли домой, и эти немногие разбрелись компаниями есть горячие сосиски или мороженое. Им задавали нескромные вопросы; газета сообщала об этом, тщательно выбирая выражения:
«Двое из опрошенных подростков признали, что вступали с погибшей в более или менее интимные отношения, но оба настаивали на том, что эти отношения были мимолетны».И это Спенсер тоже учел, записывая фамилии у себя в кабинете. Он, кажется, знает всех, кто общался с Беллой. Среди них и некоторые бывшие его ученики, и сыновья друзей, знакомых. Кто же их опрашивал? Билл Райен, разумеется, — недаром Кристина застала у него в приемной местных молодых людей, когда ездила с Лорейн в Личфилд. Но что подразумевается под словами «более или менее интимные отношения»? Эти вопросы, сидя в одиночестве у себя в закутке, и обдумывал со всех сторон Спенсер. Садился с карандашом в руке, запускал пальцы в волосы — точь-в-точь как когда-то, готовясь к экзаменам ночами напролет… Машинально принимался рисовать на бумаге всякие завитушки, потом слова, перед какой-нибудь фамилией ставил крестик.
«Более или менее интимные» — это намек на парочки в автомобилях. Все, о ком упоминалось, имеют в своем распоряжении родительские машины. Они никак не могли отвезти Беллу в бар вроде «Маленького коттеджа»: их не обслужили бы там, потому что они несовершеннолетние. В подобных обстоятельствах подростки покупают бутылку и останавливаются на обочине. Вот вам и «мимолетные отношения». Такое происходит каждый вечер, Все об этом знают, знают и родители, хотя предпочитают притворяться, будто понятия ни о чем не имеют А может быть, родители иных девушек, развлекающихся подобным образом, и впрямь питают какие-то иллюзии?
Спенсер дошел до того, что вслушивался дома в малейшие шорохи. Когда становилось невыносимо, когда тишина оглушала его, он чувствовал, как подступает тревога, выбирался из закутка и воображал, что Кристина, шушукается с кем-то, что против него затевается заговор.
М-р Холлоуэй прав: все это приключение оказывается крайне неприятным. Кто-то задушил Беллу. И с каждым днем все очевиднее становится, что убийца — не бродяга, не случайный прохожий. Такие люди не остаются незамеченными, их преследуют на всех дорогах Коннектикута.
Но поскольку убийца — не Спенсер (сдается, твердо убежден в этом лишь он один), значит, есть кто-то, кого Белла привела в дом, кто-то, входящий, по-видимому, в число их знакомых.
Вот еще довод в пользу его каракулей. До сих пор полиция больше всего занималась, пожалуй, молодыми людьми. А Спенсер не забывает и о женатых мужчинах.
Наверняка не у него одного в тот вечер жена отлучилась из дому. А кто-то, возможно, вернулся домой очень поздно, причем жена могла ничего и не знать, если у них отдельные спальни. Один из парней, признавшийся, что «развлекался» с Беллой за неделю до ее смерти, добавил:
— Мы ее не слишком-то интересовали.
— Почему?
— Она считала, что мы еще мальчишки.
Эшби выписывал фамилии в столбик; воздух в закутке был густой, тяжелый.
После субботы, оставившей по себе какое-то гнетущее, мутно-серое воспоминание, наступило воскресное утро, которое, в сущности, все расставило по местам.
Они с Кристиной исправно посещают церковь. Кристина очень религиозна, среди дам, занимающихся церковными делами, она одна из самых деятельных и раз в пять недель, когда до нее доходит очередь, украшает алтарь. Пока они одевались. Спенсер колебался и наконец, бросив на жену один из тех взглядов исподтишка, к которым приучил себя в последнее время, брякнул:
— Как ты считаешь, не посидеть ли мне лучше дома?
Она не сразу поняла его мысль.
— Почему? Тебе нездоровится?
Уточнять было невыносимо. Кристина дала мужу возможность схитрить, но ему стало противно.
— Дело не во мне, а в других. Возможно, им неохота со мной встречаться. Ты же помнишь, как получилось в школе.
Поскольку речь шла о религии, она отнеслась к этому со всей серьезностью и позвонила настоятелю. Значит, не зря Спенсер беспокоился. Настоятель тоже заколебался.
— Что он говорит?
— Что у тебя нет никаких причин пропускать службу.
Если… — Она закусила губу и покраснела.
— Если, конечно, я невиновен, так, что ли?
Теперь он вынужден идти в церковь. Эшби смирился скрепя сердце. Он чувствовал, что все это напрасно, что там ему не место — во всяком случае, сегодня. Было сыро, на снегу виднелись ржавые подтеки, с крыш срывались тяжелые капли; машины, особенно те, на которых надеты цепи, разбрызгивали по сторонам потоки снежной жижи. Спенсер с Кристиной прошли к своей скамье, четвертой слева; почти все уже расселись по местам, и Эшби сразу же почувствовал, как вокруг него образовалась пустота. Ощущение было настолько отчетливо, что, он готов был поклясться, оно передалось и Кристине.
После он с ней об этом не говорил. Она тоже промолчала, не коснулись они и проповеди. Спенсеру подумалось: вероятно, настоятель не без задней мысли вынудил его пойти в церковь. В это воскресенье он избрал темой проповеди 22-й стих псалма 33:
Но задолго до того, как началась проповедь, Эшби почувствовал, что исключен — во всяком случае, сейчас — из людского сообщества. Может быть, исключен — это неточно? Может быть, он сам уже не чувствует себя одним из всех? Что правда, то правда, он восстал против остальных. Вокруг него сотни три народу, как всегда по воскресеньям, все в самых нарядных костюмах и платьях; все поют гимны, номера которых обозначены на доске, и голосам вторит жирный звук фисгармонии. Кристина тоже молится вместе со всеми, открывает рот одновременно с ними, взгляд и выражение лица у нее такие же, как у всех.
«Убьет грешника зло,
и ненавидящие праведного погибнут».
Эшби тоже сотни раз пел в воскресенье вместе с другими верующими не только в этой церкви, но и в школьной часовне, и в часовнях других школ, через которые прошел, и в своей родной деревне. Слова, мелодия приходили сами собой, но веры не было, и взгляд его оставался равнодушным.
Все сидели, повернувшись в одну сторону, залитые ровным светом, в котором не было никакой таинственности. Оглядываясь, он видел неподвижные лица, и только взгляды перебегали с места на место, только взгляды не застыли. Никто его не обвиняет, не побивает камнями.