Сименон Жорж. Смерть Беллы

   — Надеюсь, ты никогда не станешь пить. Ведь если ты пошел в него…
   Он так боялся, что до двадцати пяти лет не притрагивался даже к пиву. Его не столько пугал какой-то определенный порок, какая-то конкретная опасность, сколько смутное влечение, которое испытывал он к некоторым кварталам города, к некоторым улицам и даже к некоему определенному освещению, определенной музыке, чуть ли не к запахам. Ему казалось, что есть целый мир, принадлежащий матери, мир покоя и чистоты, безопасности и разума, и этот мир рано или поздно может изгнать его, как изгнал отца. Но в минуты откровенности с самим собой он понимал, что все не так, что на самом деле его самого подмывает отвернуться от этого мира, перечеркнуть его, восстать против него. Иногда он ненавидел этот мир.
   Порой у него кружилась голова при виде дверей какого-нибудь бара в дождливый вечер. Он с завистью оборачивался вслед нищим, бродягам. В годы учения он долгое время был убежден, что его судьба — стать бродягой. Не потому ли он женился на Кристине? Все толкало его на стезю греха. Он тратил жизнь на то, чтобы убежать от греха; до самой женитьбы почти все каникулы проводил с рюкзаком за спиной, этакий великовозрастный одинокий бойскаут.
   — Завтрак готов. Спенсер.
   Она заметила фотографии, но ничего не сказала. Ума и чуткости у нее куда больше, чем у матери Спенсера.
   После завтрака он прикорнул в кресле у камина; когда затрезвонил телефон, он вздрогнул, но не встал, посмотрел на Кристину, которая взяла трубку, назвалась и больше уже, как обычно, не сказала ни слова. Когда она повесила трубку, он, не зная, как спросить, смущенно пробормотал:
   — Это он?
   — Никто ничего не сказал.
   — Ты слышала, как он дышит?
   — По-моему, слышала. А может быть, я лучше поеду с тобой? — заколебалась она.
   — Нет. Я сам.
   — Заодно купила бы кое-что в Личфилде, пока ты будешь у коронера.
   — Что тебе надо?
   — Всякие мелочи — нитки, пуговицы, резинку…
   — Это и здесь продается.
   Если уж на то пошло, он не хочет, чтобы она ехала с ним. Он хочет ехать один. Когда он выйдет от Района, будет совсем темно, а он так давно не видел города, пускай маленького, но с фонарями и освещенными витринами.
   Он сходил за бутылкой виски, налил себе стакан, спросил:
   — Будешь?
   — Нет, не сейчас, благодарю, — и, не удержавшись, она добавила:
   — Смотри, как бы не перебрать. Не забудь, что едешь к Райену.
   Он не злоупотреблял виски и никогда не напивался.
   Слишком уж был запуган! И теперь, видя, как он смотрит на бутылку, жена забеспокоилась, — можно подумать, что его страхи прошли. Бедная Кристина! Ей так хочется поехать с ним, чтобы его защитить! Это желание вовсе не обязательно продиктовано любовью; скорее, как его мать, Кристина обуреваема чувством долга, а может быть, ощущает себя представительницей общественности. Разве не так? Разве он ошибается?
   Возможно, и ошибается. Он не настаивает. Она, конечно, не влюблена в буквальном смысле слова. На страсть она не способна. Но кто знает? Вероятно, это не мешает ей его любить. Он почти жалел ее, видя, с каким ужасом смотрит она, как он пьет. Может быть, знай она, где взять другую машину, Кристина поехала бы за ним, чтобы оберегать его вопреки ему.
   Ну уж нет, черт побери! Он назло выпил виски одним духом и налил себе второй стакан.
   — Спенсер!
   — Что? — непонимающе глянул он.
   Она осеклась. Ее братец Уэстон сегодня утром на почте тоже осекся. А ведь Эшби ничего не сказал Вогэну.
   Не сделал даже ни одного угрожающего жеста. Только глянул в лицо человеку, который его унизил, а потом не спеша обвел глазами всех стоявших вокруг.
   Кто знает, если бы в воскресенье, во время службы, он смело повернулся к собравшимся и посмотрел им прямо в глаза — может быть, они и прервали бы свое самозабвенное пение, утратили бы невозмутимость?
   — А, сосед пожаловал убедиться, что ее не похитили! — усмехнулся Спенсер.
   Обычно он не позволял себе такого тона. Они вообще не говорили о Каце, чей черный лимузин и в самом деле виднелся перед домом напротив. Кристина посмотрела на мужа с удивлением и неподдельной тревогой. Он знал, что эти слова ей неприятны, но как ни в чем не бывало пошел в спальню, чтобы перед уходом пригладить волосы щеткой.
   Кристина в этот день занялась шитьем. Пожалуй, женщины нарочно прибегают порой к этому занятию, придающему им такой смиренный, такой достойный вид.
   — До скорого!
   Он наклонился и поцеловал ее в лоб. Она дотронулась кончиками пальцев до его запястья, словно ободряя или пытаясь отвести злую судьбу.
   — Не гони машину, Он и не собирался гнать. Не такой смерти он хочет.
   Ему уютно было сидеть в темной машине и смотреть, как люди тонут в сияющих лучах его фар. Только что он сочувствовал разочарование, увидев, что приехал Кац, тем более что на сей раз едва ли он появился на часок-другой. После каждой поездки он обычно проводит дома несколько дней, и тогда по утрам Эшби видит, как в окне спальни маячит его жирная фигура, от которой веет невыносимым самодовольством.
   Райен, наверно, нарочно все подстроил. В четыре, когда Спенсер приехал, в приемной никого не было. Он постучался, увидел краем глаза, что коронер у себя в кабинете говорит по телефону. Но в это время в дверном проеме выросла мисс Меллер и сказала:
   — Не могли бы вы минутку подождать, мистер Эшби?
   Она кивнула ему на кресло в зале ожидания; там его продержали минут двадцать. В кабинет никто не входил.
   Никто не выходил оттуда. Однако, когда мисс Меллер наконец пригласила Эшби войти, оказалось, что в углу сидит высокий молодой человек с волосами ежиком. Его не стали знакомить со Спенсером. Все вели себя так, словно его вообще нет. Он устроился подальше от света, скрестил длинные ноги. На нем был солидный темный костюм в духе Новой Англии, и вид у него был серьезный, отрешенный, ни дать ни взять молодой физик-атомщик. Спенсер понимал, что на самом деле никакой он не физик, но лишь в самом конце узнал, что это врач-психиатр, приглашенный Биллом Райеном в качестве эксперта.
   Знай Спенсер об этом раньше, повел бы он себя иначе?
   Вряд ли. Он посмотрел прямо в лицо коронеру — того этот взгляд явно смутил. Райен не из тех людей, которые в глубине души гордятся собой. Если бы не женитьба, разве сделал бы он такую карьеру? Он всегда поступал должным образом: женился, на ком надо было жениться, смеялся, когда выгодно было смеяться, негодовал, когда от него ждали негодования. Людей взыскательных ему, наверно, нелегко обвести вокруг пальца: он толстокож, полнокровен, и аппетиты у него немалые. Вероятно, ему удалось найти надежное средство их удовлетворять?
   Быть может, в этом его выручает мисс Меллер?
   — Садитесь, Эшби. Не знаю, насколько вы осведомлены, но за неделю расследования мы совсем не продвинулись и даже, можно сказать, сделали шаг назад. Я решил взяться за это дело с самого начала, и не исключено, что в ближайшие дни состоится следственный эксперимент. Не забудьте, вы главный свидетель. Сегодня вечером, пока вы здесь, полиция поставит небольшой опыт, чтобы убедиться, что другой наш свидетель, миссис Кац, действительно могла видеть то, о чем она нам сообщила.
   Короче, на сей раз мы будем работать как следует.
   Быть может, он надеялся смутить Спенсера, но тот, напротив, пришел от его слов в наилучшее расположение духа.
   — Я снова задам вам по порядку все те вопросы, которые задавал, допрашивая вас в первый раз, а мисс Меллер будет записывать ваши ответы.
   На этот раз она сидит не на кушетке, а за столом, но ее ноги видны ничуть не хуже, чем тогда.
   — Вы готовы, мисс Меллер?
   — В любой момент.
   — Полагаю, Эшби, вы на память не жалуетесь? Считается, что учителя обладают превосходной памятью.
   — Текст я запоминаю плохо, если вы это имеете в виду, и не могу пересказать слово в слово то, что отвечал вам на прошлой неделе.
   Неужели такой человек, как Райен, может быть доволен собой? На следующих выборах он станет судьей, лет через десять сенатором, быть может, главным судьей Коннектикута с окладом двадцать тысяч долларов в год.
   Куча людей, иногда весьма низкого пошиба, помогли ему сделать карьеру, помогут и впредь и знают, что имеют на него права.
   — Исходя из того, что сообщила нам ваша жена, в день убийства вы с самого вечера не покидали дома.
   — Это верно.
   Слова сразу же срывались у него с языка. Вопреки тому, что он предполагал и о чем только что предупредил Райена, в памяти у него застряло все — и вопросы, и ответы; это превращалось в игру, напоминало учебные тексты, которые из года в год пересказывают ему ученики.
   — Почему?
   — Что — почему?
   — Почему вы не ушли?
   — Потому что не хотелось.
   — Ваша жена позвонила вам.., и т.д. и т.д. Я пропущу, если вы не возражаете?
   — Как угодно. Ответ такой: «Это правда. Я ответил ей, что собираюсь ложиться спать». Все так?
   Мисс Меллер кивнула. Реплики следовали одна за другой. Некоторые теперь, по прошествии времени, больно его задевали.
   — Вы не видели девушку?
   — Она заглянула ко мне пожелать спокойной ночи.
   Это похоже на сон, который приснился во второй раз и непонятно — повторится ли все в точности до конца.
   — Она сообщила вам, что ложится спать?
   Он посмотрел на незнакомца в углу, чувствуя, что тот наблюдает за ним пристальнее, чем раньше, и, забыв слова, ответил наугад:
   — Я не слышал, что она сказала.
   В первый раз он дал более подробное объяснение. Не то внезапный интерес человека, с которым его не познакомили, не то слова «ложится спать», вызвавшие у него определенные ассоциации, привели к тому, что он представил себе Беллу во всех подробностях.
   — Вы начали уставать?
   — Нет. С чего вы взяли?
   — Вид у вас не то утомленный, не то встревоженный.
   Райен повернулся к незнакомцу, обменялся с ним взглядом. Казалось, он хотел сказать: «Вот видите!»
   Фостер Льюис — так звали незнакомца — ничего не сказал. Он ни разу не вставил ни единого слова. Вероятно, при допросе он присутствует неофициально. Эшби не знал законов, но предполагал, что официальное освидетельствование производится в другом месте — в больнице или кабинете врача — и не при девушке, пусть даже секретаршей коронера. В сущности, с какой стати Райен вздумал показывать его психиатру? Разве поведение Эшби показалось коронеру ненормальным? Или просто он считает, что Белла могла быть убита только человеком психически неуравновешенным, вот ему и потребовалось мнение эксперта обо всех подозреваемых? Спенсер пока еще не задавался подобными проблемами. Опять пошли прежние вопросы и ответы.
   — В котором часу это было?
   — Не знаю.
   — Приблизительно?
   — Не имею ни малейшего понятия.
   — …
   — …
   — По возвращении из кино?
   — …
   Они перебрасывались репликами. Дело шло к концу.
   — Она была в шляпке и в пальто?
   — Да.
   — Как?
   Он ответил наобум. И ошибся. Пришлось поправиться.
   — Простите. Я хотел сказать, что на ней был темный берет.
   — Вы в этом уверены?
   — Да.
   — Вы не помните, при ней была сумочка?
   — У нее были поклонники?
   — У нее были друзья и подруги.
   Теперь он знает, что это не правда. Она занималась любовью по меньшей мере с двумя парнями. Впрочем, в газете об этом сказано иными словами, и, возможно, все это было не так уж серьезно.
   — О чем вы думаете?
   — Ни о чем.
   — Вы не знаете, кто-нибудь ухаживал за ней особенно настойчиво?
   — Я…
   — Слушаю вас. Вы?..
   — Я должен отвечать так же, как в прошлый раз?
   — Отвечайте правду.
   — Я читал газеты.
   — Значит, вам известно, что у нее были поклонники.
   — Да.
   — Как вы отнеслись к этому, когда узнали?
   — Не сразу поверил.
   — Почему?
   Они совершенно отступили от текста. И тот, и другой сбились. Спенсер теперь импровизировал; глядя Райену в глаза, он объявил:
   — Потому что я долго верил в честность мужчин и порядочность девушек.
   — Вы хотите сказать, что утратили эту веру?
   — В отношении Беллы Шерман, разумеется. Вы ведь знаете факты?
   — А вы? — спросил коронер, приблизив к нему полное, лоснящееся лицо.

III

   Перешли к другой серии вопросов, которые были записаны у Райена на листе бумаги чьим-то чужим, не его почерком. Прежде чем идти дальше, он оглянулся на Фостера Льюиса, который с отсутствующим видом по-прежнему сидел в углу; потом весьма неловко объявил:
   — Полагаю, мисс Меллер, вы можете вернуться к себе в кабинет и перепечатать эту часть допроса.
   Как он зовет ее наедине? У нее большие глаза, пухлые губы и груди, пухлый зад, которым она вертит на ходу.
   Поравнявшись с Эшби, она окинула его вызывающим взглядом, который был у нее, должно быть, наготове для всех мужчин, и, покачивая бедрами, скрылась в соседней комнате, оставив дверь полуоткрытой.
   Эшби чувствовал себя совершенно непринужденно.
   Он даже подошел к столу, чуть не под носом у коронера выбил трубку в пепельницу, куда тот стряхивал пепел своей сигары, потом набил трубку, раскурил ее, вернулся в кресло и закинул ногу на ногу в подражание безмолвному незнакомцу с волосами ежиком.
   — Заметьте, я не буду больше записывать ваши ответы. Я собираюсь задать вам несколько вопросов более личного свойства. — Казалось, он ждет, что Эшби станет возражать, но тот промолчал. — Прежде всего позвольте узнать, от чего умер ваш отец?
   Он это знает. Скорее всего, это написано на лежащей перед ним бумаге, которую он с трудом читает, — почерк мелкий, неразборчивый. Зачем ему надо, чтобы Спенсер сам сказал? Чтобы проследить за выражением его лица?
   Эшби, желая показать, что все понимает, повернулся для ответа к тому углу, где сидел Льюис.
   — Мой отец покончил самоубийством, выстрелив себе в рот из пистолета.
   Фостер Льюис хранил безучастный, отсутствующий вид, но Райен чуть заметно покивал ему головой, словно учитель, подбадривающий любимого ученика на экзамене.
   — Вы знаете, отчего он так поступил?
   — Вероятно, не хотел больше жить, не правда ли?
   — Я имею в виду, он запутался в делах или оказался перед каким-нибудь неодолимым препятствием?
   — Если верить моим родным, он растранжирил свое состояние и большую часть состояния матери.
   — Вы очень любили отца, мистер Эшби?
   — Я его мало знал.
   — Он редко бывал дома?
   — Просто я почти все время находился в школе-интернате.
   Именно к таким вопросам он и приготовился, как только заметил этот лист и выражение лица Райена.
   Эшби понимал, что Райен и Льюис ловят каждое его слово, но это его не задевало: голова у него была на удивление ясная, он чувствовал себя совершенно раскованно.
   — Что вы думаете об отце?
   — А каково ваше мнение, мистер коронер? — улыбнулся Спенсер. — Я полагаю, что он не ладил с окружающими, а они не сумели его оценить.
   — Сколько ему было, когда он умер?
   — Тридцать восемь лет, — смущенно сказал Спенсер, порывшись в памяти; он сам поразился этой цифре. На три месяца меньше, чем ему теперь. Как мучительно думать, что отец умер, когда был моложе его!
   — Полагаю, вам не хотелось бы, чтобы мы углублялись в тему, которая для вас, должно быть, тягостна?
   Нет. Не тягостна. Даже не неприятна. Но Спенсер чувствовал, что говорить им об этом не стоит.
   — В тех школах, где вы учились, мистер Эшби, у вас было много друзей?
   Спенсер задумался. Несмотря на всю свою непринужденность, он был настороже.
   — Приятели были, как у всех.
   — Я имею в виду друзей.
   — Не так уж много. Очень мало.
   — Или вообще не было?
   — Строго говоря, вообще не было.
   — Можно сказать, вы были довольно-таки одиноки?
   — Нет. Не совсем так. Я был в футбольной, в бейсбольной, в хоккейной командах. Даже играл в спектаклях.
   — Но вы не искали общества приятелей?
   — Может быть, они не искали моего?
   — Из-за репутации вашего отца?
   — Не знаю. Я этого не говорил.
   — Не кажется ли вам, мистер Эшби, что вы сами были робки, обидчивы? Вы всегда считались блестящим учеником. Всюду, где вы учились, вас запомнили как умного, но эгоистичного и склонного к меланхолии мальчика.
   На столе он заметил бумаги с грифами разных школ.
   Власти и впрямь обратились во все школы, где он учился, чтобы получить сведения из первых рук. Кто знает, может быть, Райен смотрит сейчас на его отметки по латыни за восьмой класс или на отзывы бородатого директора лицея, который советовал ему заняться исследовательской работой?
   В газетах писали, что опрошены не только все молодые люди и большинство девушек в деревне, но и все завсегдатаи кинотеатра, рабочие на заправочных станциях, бармены в радиусе нескольких миль. В Вирджинии ФБР всерьез занялось прошлым Беллы, в том числе ее пребыванием в школе; в дело вовлечены сотни людей.
   Вся эта гигантская работа заняла от силы неделю. Разве не поразительно такое расточительство сил? Спенсеру это напоминало научно-популярный фильм, который недавно показывали в школе; в этом фильме неисчислимые армии белых кровяных телец приходили в боевую готовность, как только приближались враждебные микробы.
   Тысячи людей погибают еженедельно в дорожных происшествиях, тысячи мечутся в агонии в своих постелях каждую ночь, и это не ввергает общество в лихорадку. Но вот задушили одну-единственную девчонку, Беллу Шерман, и все клеточки организма пришли в возбуждение. Не потому ли, что под угрозой оказалось существование общества в целом, если прибегнуть к любимому словцу Кристины? Кто-то нарушил правила, поставил себя вне установленных границ, бросил вызов законам; его следует обнаружить и покарать, потому что он несет в себе разрушение.
   — Вы улыбаетесь, мистер Эшби.
   — Нет, мистер коронер.
   Спенсер нарочно обращался к нему с указанием должности, и это сбивало Райена с толку.
   — Этот допрос кажется вам забавным?
   — Ни в коей мере, уверяю вас. Понимаю, вы хотите удостовериться в моем душевном здоровье. И я стараюсь, как видите, отвечать на ваши вопросы по мере сил.
   Слушаю вас, продолжайте.
   Льюис тоже невольно улыбнулся. У Райена нет такта, необходимого для проведения подобной операции. Он сам это чувствует, ерзает на стуле, покашливает, гасит сигару и тут же закуривает новую, выплевывая кончик на пол.
   — Вы поздно женились, мистер Эшби?
   — В тридцать лет.
   — По нынешним временам поздно. До женитьбы у вас было много связей?
   Спенсер молчал; он был озадачен.
   — Вы не расслышали вопроса?
   — Я должен отвечать?
   — А это уж решать вам самому.
   Вероятно, мисс Меллер слушает в соседнем кабинете — дверь приоткрыта, стука машинки не слышно. Но, в сущности, не все ли Спенсеру равно?
   — У меня не было связей, мистер Райен, если я правильно понял ваш вопрос.
   — А легкие увлечения?
   — Тем более не было.
   — Вы, скорее, избегали общества девушек?
   — Я просто его не искал.
   — Следовательно, до самой женитьбы вы ни с кем не вступали в интимные отношения?
   Спенсер снова помолчал. Но с какой стати запираться?
   — Это не так. Случалось, что и вступал.
   — Часто?
   — Раз десять.
   — С девушками?
   — Отнюдь нет.
   — С замужними?
   — С профессионалками.
   Им хотелось выжать из него именно это? Есть в этом что-нибудь необычное? У него не было ни малейшего желания усложнять себе жизнь. Однажды ему довелось…
   Но об этом его не спрашивают.
   — С тех пор как вы женились, были у вас отношения с другими женщинами?
   — Нет, мистер Райен, — снова развеселился Спенсер.
   Райен невольно ухитрился вызвать у него чувство собственного превосходства, которое Эшби испытывал нечасто.
   — Полагаю, вы станете утверждать, что все время, пока Белла Шерман жила под вашей крышей, вы не испытывали к ней интереса?
   — Несомненно. Я едва помнил о ее существовании.
   — Вы никогда не болели, мистер Эшби?
   — В детстве корью и скарлатиной. Два года назад я перенес бронхит.
   — Нервными расстройствами не страдали?
   — Насколько помнится, не страдал. Лично мне всегда казалось, что я психически здоров.
   Быть может, напрасно он встал в такую позу. Эти люди не только защищаются, но вдобавок еще не слишком разборчивы в средствах, потому что они воплощают закон. И впрямь ли им в данном случае так важно найти истинного виновного? А вдруг их устроит на эту роль кто угодно? В чем, собственно, дело? В том, чтобы покарать. Но за что? В сущности, разве Эшби не представляет, с их точки зрения, такой же опасности, как человек, изнасиловавший и задушивший Беллу?
   Если верить старому м-ру Холлоуэю, человеку искушенному, убийца может годами существовать спокойно, вести примерный образ жизни, и никому в голову не придет его заподозрить. Правда, может быть, когда-нибудь, лет через десять — двадцать, если представится случай, он опять возьмется за прежнее. Хорошенькое дельце: жертва в счет не идет, ведь этот труп у них не последний! Это принципиальный вопрос. Итак, в течение недели они пребывают в убеждении, что Спенсер Эшби, преподаватель «Крествью скул», перестал быть одним из них.
   — Пожалуй, у меня нет к вам больше вопросов.
   Что они собираются предпринять? Задержать его сразу же? Почему бы и нет? У него слегка перехватило горло: что ни говори, страшно. Он даже пожалел, что вел себя так неосмотрительно. Может быть, он обидел их. Эти люди ничего так не боятся, как иронии. На вопросы, которые им самим кажутся серьезными, следовало бы отвечать серьезно.
   — Каково ваше мнение обо всем этом, Льюис?
   Наконец-то прозвучала эта фамилия; напустив на себя невинный, чуточку хитрый вид, Райен выболтал их секрет.
   — Вы, разумеется, слышали о нем, Эшби. Фостер Льюис — один из наиболее блестящих психиатров новейшей школы; я попросил его по-дружески присутствовать на некоторых допросах по этому делу. Не знаю еще, что он о вас думает. Вы могли заметить, что мы при вас не шушукались. Мне-то кажется, что вы блестяще выдержали экзамен.
   — Мистер Эшби, несомненно, умный человек, — откликнулся врач, наклонившись вперед и вежливо улыбнувшись.
   — Признаться, я рад, что он держался спокойнее, чем в прошлый раз, — не без наивности добавил Райен. — Когда я его допрашивал дома, он вел себя так напряженно, так.., натянуто, позволю себе заметить, что произвел на меня тягостное впечатление.
   Все трое были уже на ногах. Похоже, сегодня вечером его не задержат. Разве что Райен окажется слишком подл, чтобы играть в открытую, и велит шерифу арестовать Спенсера в вестибюле. С него станется.
   — На сегодня все, Эшби. Я, как положено, продолжаю расследование. Буду заниматься этим делом столько, сколько понадобится.
   Он протянул Спенсеру руку. Хороший это признак или плохой? Фостер Льюис тоже подал ему длинную костлявую руку.
   — Рад был познакомиться…
   Мисс Меллер не вышла из соседнего кабинета, где наконец застучала пишущая машинка. Здание успело опустеть; горело лишь несколько ламп, большей частью в коридорах и в холле. Двери пустых кабинетов были открыты: кто угодно приходи и ройся без помехи в папках с делами. Это производило странное впечатление. По ошибке Эшби забрел в зал суда — там были такие же белые стены, дубовые панели и скамьи, та же строгая простота, что в церкви. Спенсера никто не задержал.
   Никто не караулил его у входной двери. Никто не следовал за ним по Главной улице, на которую он, вместо того чтобы направиться к машине, вышел, ища глазами бар.
   Пить ему не хотелось. Особенной потребности в спиртном тоже не было. С его стороны это обдуманный волевой акт, акт протеста. Точно так же он недавно на глазах у встревоженной Кристины нарочно осушил два стакана виски.
   Не потому ли она так настойчиво просилась с ним в Личфилд — боялась, как бы у него не появилось искушение поступить.., как раз так, как он поступил? Это не вполне справедливо, не надо на нее возводить поклеп.
   Она предполагала, что допрос будет мучительный, что на Спенсера он подействует угнетающе, вот и вызвалась ехать с ним, чтобы его поддержать. Но также для того, чтобы помешать ему напиться. Или отколоть какой-нибудь номер еще похлеще! Не так уж она в нем уверена.
   Она принадлежит к их миру. Причем является краеугольным камнем этого мира. В принципе она верит в Спенсера. Но разве временами у нее не появляется такой же взгляд на вещи, как у ее братца Уэстона или у того же Райена? Ведь Райен ничуть не верит в его невиновность.
   Потому-то он так развеселился к концу. Он уверился, что Эшби начинает тонуть. Теперь это всего лишь вопрос времени и хитрости: в конце концов он, Райен, сумеет его подловить и представить прокурору безупречно оформленное дело.
   Легкими хлопьями падал снег. Магазины были закрыты, витрины освещены; в витрине магазина дамского платья в странных позах застыли три голых манекена: они словно делали прохожим реверанс. На углу есть бар, но там Спенсер рискует встретить знакомых, а разговаривать неохота. Может быть, Райен и Фостер Льюис сидят там сейчас и обсуждают его дело! Эшби предпочел дойти до третьего перекрестка и наконец нырнул в тепло и мягкий свет какой-то забегаловки, где ни разу не бывал.
   Телевизор был включен. На экране мужчина, сидя за столом, читал последнюю сводку новостей; иногда он поднимал голову и глядел вперед, словно ему были видны зрители. Двое у края стойки говорили о строительстве какого-то дома; один был в спецовке. Эшби облокотился на стойку, оглядел тускло освещенные бутылки и в конце концов ткнул в незнакомый сорт виски.