Страница:
Уезжая с Песчаного Мыса, Гудрид чувствовала себя несчастной и бесполезной. В амбаре лежала люлька, которую начал мастерить Торстейн. Виноградная Страна снова казалась недосягаемой. Самой Гудрид больше ничего не было нужно. И кроме Тьодхильд, Стейна и Торкатлы, никто, пожалуй, и не вспомнил бы о ней, если бы она умерла.
«Морской конь» глубоко осел в воду, когда Торстейн Черный погрузил на корабль все пожитки и скот. Он не собирался возвращаться на Песчаный Мыс. А Гудрид передала весь свой скот и большую часть вещей в доме Белому Гудбранду и Люве, ибо на юге у нее было все необходимое. И только прялка да сундук с одеждой и драгоценностями стоял в трюме на приличном расстоянии от животных. Там же находились и два кожаные мешка с костями Торстейна, Эгиля и еще одиннадцати умерших. Гудрид страшилась свидания с Тьодхильд: еще один из ее сыновей умер.
После двухнедельного плавания в штормящем море «Морской конь» наконец подошел к берегам Братталида. Гудрид, увидев людей, стоявших на берегу, поняла, что они ожидают худшего. Наверное, потому, что у штурвала стоял Хавгрим, а не Торстейн сын Эрика. Лейв поплыл к кораблю на лодке, и когда он обнял Гудрид, сердце у нее защемило: от того пахло так же, как от его брата Торстейна. Гудрид с трудом произнесла:
– Рада видеть тебя, Лейв. У вас с Торкелем и Тьодхильд все в порядке?
– Спасибо за участие, Гудрид. Тьодхильд умерла этой весной, сразу же после 3 мая. Счастье, что она не дожила до похорон Торстейна. Когда она узнала о смерти Торвальда, она сказала тогда, что худшее из всего – это пережить собственных детей.
Гудрид молча стояла и ждала, пока Лейв помогал разгружать корабль. Тьодхильд больше нет! Неужели эти испытания никогда не кончатся и у нее всегда будет чувство, будто душа ее истекает кровью?
Лейв заявил вновь прибывшим в Братталид, что ему не хватает помощников. Он был особенно рад Торстейну Черному, которого помнил с детства. Лейв распорядился, чтобы мешки с костями умерших были перенесены в церковь Тьодхильд, а сам поднялся на корабль вместе с Гудрид и Торстейном Черным, погладил бороду и задумчиво сказал:
– Гудрид, я надеюсь, что тебе захочется остаться именно в Братталиде, а не на Бревенном Мысе. Хальти-Альдис управляется в доме одна после смерти матери, но хозяйство у нас большое, сама знаешь. А Торкатла со Стейном вполне смогут одни вести все дела на Бревенном мысе.
Гудрид молча кивнула. Неужели кому-то она еще нужна… А Лейв продолжал дальше:
– Благодарю тебя, Торстейн, за то, что ты помог жене моего брата. Что ты собираешься теперь делать: купить себе двор или же работать на других?
Торстейн Черный ответил не задумываясь:
– Я хочу иметь собственный двор в Восточном Поселении. У меня хватает добра, чтобы заплатить за небольшой клочок земли.
– Тогда могу тебе сказать, что продается небольшой двор Форни под Сожженной Горой. Одна из его дочерей в скором времени выйдет замуж за норвежца, и она хочет вывезти свое приданое в виде шкур, рогов единорогов и прочего.
– Мы поговорим с Форни об этом, – кивнул Торстейн Черный.
Впервые в жизни Гудрид возвращалась в края, которые, ей казалось, она оставила навсегда. В душе у нее светлело при виде каждого знакомого, дорогого лица, и теперь она поняла, почему те, кто отправляется в плавание, так легко прощаются с остающимися на берегу. И если корабль как новенький и команде сопутствует удача, то славно уезжать и возвращаться вновь, встречаясь с родными и близкими.
Может, в жизни ее еще поджидают радости, когда она осталась хозяйкой двух богатых дворов и большого корабля! Она пережила мор на Песчаном Мысе, а это значит, что Торбьёрг-прорицательница угадала верно, сказав тогда, что Гудрид не умрет молодой. Да и с Торстейном у них была счастливая семья. Может, настанет время, когда сбудется предсказание о дальних путешествиях на своем корабле. Как бы то ни было, она теперь знала, что требуется от команды на борту.
Но все эти надежды рассеялись после пышной тризны, устроенной Лейвом после того, как у церкви Тьодхильд были захоронены в общей могиле кости умерших на Песчаном Мысе, головами на запад. Лейв окропил могилу остатками святой воды, а когда Гудрид осторожно спросила, не хочет ли он долить бочонок, тот ответил, что святая вода слишком уж разбавлена, и он сам надумал отправиться в Исландию – поискать там подходящего священника, который, конечно же, не будет заниматься какими-нибудь колдовскими штучками.
В разговоре Лейв все больше напоминал теперь Эрика. Гудрид украдкой разглядывала его, вспоминая слова Торстейна о том, что брат его легок на подъем. И если его поездка в Исландию увенчается успехом, в Братталиде все пойдет на лад.
– Меня беспокоит только одно, – продолжал Лейв, – что корабль отца ни на что уже не годится, а «Рассекающий волны» нужен нам для охоты. Я охотно купил бы у тебя «Морского коня», если он, конечно, тебе самой не нужен. Я хорошо заплатил бы за него, и, разумеется, мы попросили бы кого-то другого оценить этот корабль.
Гудрид не смела поднять глаза, чтобы не показать, как она жаждет оставить корабль у себя. Конечно, она была богата и независима ровно настолько, насколько может быть женщина, – и все равно она не имела права сказать хёвдингу Братталида, что мечтает о собственных путешествиях на борту «Морского коня». Наверное, она поступает глупо: для дальнего плавания могла бы сгодиться лишь такая женщина, как Ауд Мудрая, которая привезла с собой в Исландию Вивиля, предка Гудрид.
Она глубоко вздохнула и ответила:
– Поступай, как знаешь, Лейв. Конечно, в Гренландии должен быть священник.
– Я собираюсь взять с собой Торкеля и в Норвегию тоже, ибо люди должны познакомиться с будущим хёвдингом Братталида.
Гудрид чувствовала себя увереннее.
– Любой отец гордился бы таким сыном, как Торкель.
Это была правда. За те два года, пока отсутствовала Гудрид, Стейн улучал любую свободную минуту, чтобы упражнять Торкеля в стрельбе из лука и умении держать меч. У самого Лейва не было ни времени, ни терпения обучать сына этим премудростям. Гудрид вспомнила, как все тот же Стейн учил ее попадать в мишень в Хеллисвеллире, и подумала, что лучшего воспитателя мальчику нельзя было и пожелать.
Однажды, Гудрид приехала на Бревенный Мыс, чтобы посоветоваться с Торкатлой о количестве сукна на продажу, и сказала:
– Странно, что Стейн не заведет себе семью; и это он, который так много учит чужих детей. Кто бы мог подумать… Ему больше нравится вскочить в седло и поскакать туда, где запахло сражением, как говаривал мой отец!
Торкатла заботливо разгладила стопку сукна, а потом ответила:
– Не все мужчины любят спать с женщинами, и кое-кто из них предпочитает не обременять себя семейной жизнью.
Гудрид никогда особенно не задумывалась над тем, как протекает супружеская жизнь у других. До того как она вышла замуж, эта тема представлялась ей таинственной, но потом все сделалось простым и понятным. Ей недоставало близости Торстейна, но не его желания. Временами она сама ощущала некоторое возбуждение, а потом все проходило бесследно. Но теперь это напоминало растущего в ней самой ребенка…
Торкатла остановилась, и Гудрид показалось, что она далеко, в своих неведомых мечтах. Тогда она решительно направилась к двери, сказав напоследок:
– Я попрошу Харальда Конскую гриву отнести сукно в лодку, пока мы с тобой утолим жажду. Я и забыла, какой сегодня жаркий день!
На берегу ее ждали Харальд Конская грива и Гилли.
– Ты уверена, что мне не надо перевезти тебя на другой берег, Гудрид?
– Спасибо тебе, Харальд, но мне доставит удовольствие грести самой в такой чудесный солнечный день. И потом, как бы ты вернулся обратно?
– Я просто выбрал бы окольный путь.
Гудрид взволнованно протянула ему руку.
– Ты славный человек, Харальд, Стейн говорил мне, как тяжело тебе приходилось.
Харальд опустил голову, а Гилли печально завыл. Гудрид пригляделась к ним.
– У тебя что-то случилось, Харальд?
– Нет… да… я сам не знаю. То, чего я хотел, пока еще не произошло…
– И что же это, Харальд?
Когда он поднял свое покрытое шрамами лицо, в глазах его блеснула надежда.
– Не можешь ли ты приворожить ко мне одну девушку, Гудрид? Ты ведь занималась колдовством в Западном Поселении.
– Что ты такое говоришь, Харальд? – Гудрил смешалась, поразившись повороту разговора.
– Я слышал, как Хавгрим рассказывал, будто ты заколдовала человека, который потом выздоровел, и вызвала у себя преждевременные роды… Будто ты умеешь так приворожить людей, что они исполняют твою волю…
В глазах у Гудрид потемнело, так что она успела расслышать только половину из того, что наговорил ей Харальд.
– Харальд, я никогда не занималась колдовством… Я не знаю и не умею этого. И знать не хочу. Можешь сказать это каждому, кто еще посмеет повторять подобные глупости. Но если я могу помочь тебе без колдовства, я охотно сделаю это.
Харальд потрепал Гилли за ухом и сказал:
– Все дело в Финне дочери Эрпа, Гудрид. Она такая красивая. Я хочу жениться на ней. Заставить полюбить себя.
– Харальд, никто не может заставить полюбить себя насильно. Я, во всяком случае, не умею этого. Но я уверена, что Финна и так любит тебя, как и мы все. Хотя я слышала, что она обручена с другим и осенью они сыграют свадьбу.
– Значит, она больше не будет жить на Бревенном Мысе?
– Нет.
– Тогда, может, я перестану тосковать по ней, – с неожиданной легкостью в голосе сказал Харальд.
Гудрид попрощалась с ним, погладила Гилли, который ответил ей протяжным воем, разнесшимся эхом по окрестностям. А Харальд помог ей оттолкнуть лодку от берега.
Гудрид гребла быстро, чтобы отвлечься от мыслей. Добравшись до Братталида, она почувствовала себя разгоряченной и голодной, и ей очень хотелось посоветоваться с кем-нибудь. Только теперь она поняла, как ей недостает Тьодхильд с ее проницательными, глубокими замечаниями. Ей было слишком тяжело после возвращения в Братталид, и она не успела осознать, как же пусто стало после смерти свекрови. Гудрид посетила церковь только раз, когда хоронили Торстейна и остальных, ибо сам Лейв не очень-то держался новой веры своей матери. Завтра же Гудрид обязательно отправится в церковь, чтобы помолиться о Тьодхильд, Торстейне и Торбьёрне!
Когда на следующий день Гудрид управилась с делами и пошла наконец в церковь, на дворе лил дождь и дул такой ветер, что, казалось, наступила зима. Гудрид поплотнее закуталась в плащ и двинулась прямо вперед, не оглядываясь по сторонам. Ветер дул с юга.
С крыши церкви стекали струи дождя, а внутри было тепло и уютно, несмотря на то, что холодное, сырое помещение было погружено в сумерки. Гудрид вытащила огниво и зажгла небольшую лампаду. Она опустилась на колени: шкура белого медведя уже вытерлась, истрепалась за все эти годы. Четыре раза она произнесла «Отче наш», в том числе и за Торвальда, а потом, поколебавшись, прочитала молитву еще и в пятый раз, за своего некрещенного младенца.
Затем она присела на скамью, пытаясь усмирить свои мысли, и на душе у нее стало тихо и спокойно; она так хотела почувствовать торжественность, которая всегда присутствовала в церкви, когда здесь бывала Тьодхильд. Но чего-то не хватало. Тьодхильд умерла, и вместе с ней ушел этот торжественный, величавый дух молитвы.
Посидев еще немного, Гудрид потушила огонек лампады и вышла из церкви наружу. Дико завывал ветер, и она даже растерялась, не зная, откуда слышатся людские голоса, доносящиеся до ее слуха. Она повернулась в сторону фьорда, и сердце забилось сильнее. К берегу Братталида, невзирая на сильный прибой направлялся большой торговый корабль с порванным парусом. Только отважный, уверенный в своих силах купец мог рискнуть на такое. Гудрид никак не могла вспомнить, видела ли она эту шхуну раньше.
По дороге к дому она встретила людей, торопящихся к берегу и ведущих под уздцы вьючных лошадей: все были рады суматохе, которая поднялась из-за новых гостей. А на кухне уже хлопотала Альдис, подвесив над очагом самый большой котел.
– Они там, наверное, замерзли и промокли до нитки! – сказала она хозяйке.
Альдис резко повернувшись, схватила за руку молоденькую рабыню Ауд и прикрикнула на нее:
– Беги скорее в кладовую и принеси три дюжины вареных яиц кайры. Да поторопись! Мне надо успеть приготовить их как следует.
Гудрид с улыбкой посмотрела вслед рабыне.
– Ауд не торопится… Но когда я уеду от вас, ей придется выказывать больше усердия!
– Как знать, – буркнула Альдис.
Гудрид поспешила в дом, чтобы повесить на стену ковер, а потом пошла переодеться. Внезапно ей захотелось одеться понаряднее, чтобы скрасить своим видом непогоду на дворе. В ее душе поднялись смутные, таинственные ожидания. Она приколола к платью красивые броши и уже примеривала на голову шелковый платок, доставшийся ей от матери, как вдруг дверь распахнулась и Лейв громко крикнул ей:
– Гудрид дочь Торбьёрна, ты здесь? К тебе пожаловал старый друг!
К ней навстречу шагнул высокий, пожилой человек, отдав свой промокший плащ Ауд. Он протянул руки к Гудрид. Это был Снорри сын Торбранда, старый друг ее отца.
Она засияла от радости, сжав его руки в своих. Дружеское объятие было таким крепким, что платок соскользнул с волос Гудрид и упал на пол. И когда она, вспыхнув, наклонилась за ним, она взглянула на двух других человек, стоящих позади Снорри. Один из них был его сын Торбранд, а второй – Торфинн сын Торда из Скага-фьорда, человек в зеленом плаще, который стоял рядом с ее Снефрид на лугу альтинга.
ДАР ХОЗЯИНУ ХОЛМА
– Торбранда сына Снорри ты знаешь, Гудрид, а это его двоюродный брат, Торфинн сын Торда, хёвдинг корабля.
Гудрид проворно пригладила волосы, боясь снова покраснеть, когда она протянула Торфинну руку. Он казался еще выше, чем раньше, а его обветренное, точеное лицо исхудало, вокруг рта залегли морщины, и под глазами тоже лучились морщинки. Когда Гудрид смотрелась в бронзовое зеркало, она замечала, что щеки ее теряли свою округлость; через несколько лет загар не будет золотить ее кожу, а сделает ее коричневой и морщинистой. Помнит ли он ее?…
Она спокойно произнесла:
– Добро пожаловать в Братталид, Торфинн сын Торда! Садись, не погнушайся нашим угощением.
Снорри рассмеялся и сказал:
– Эти же слова услышал от тебя мой старший сын, когда ты была еще маленькой девочкой, Гудрид. Вот уж не ожидал, что ты окажешься хозяйкой Братталида!
Лейв опередил расспросы Снорри:
– Гудрид осталась вдовой после смерти моего брата Торстейна. А мать наша умерла весной, и Гудрид пришлось взять на себя ведение хозяйства. Они с Альдис приготовили для гостей угощение.
Гудрид была рада предлогу и отвернулась от темно-синих внимательных глаз Торфинна, серьезно глядящих на нее. Прежде чем принести гостям миску с водой и полотенце, она еще раз поправила платок и платье, а потом благодарно взяла протянутую Альдис отжатую тряпку и приложила ее к своим пылающим щекам. Воздух в доме был жарким, насыщенным испарениями от мокрой шерстяной одежды, вареного мяса, и дрожал от звука голосов: к ним в дом набилось человек пятьдесят.
– Разумеется, корабль оказалась на верном пути! Вы ведь собрались торговать в этих краях? А этот парень не ценит попутный ветер! Недаром люди прозвали его Одаренный, Карлсефни.
– Виноградная Страна, говоришь? Ну разумеется, я слышал о ней, и не прочь послушать еще…
– Плохо, что это случилось с Торвальдом сыном Эрика… Наверное, скрелинги в тех краях занимаются колдовством, совсем как люди в Финнмарке.
Лейв выглядел необычайно довольным: он восседал на почетном сиденье, слева от него – Снорри, а справа – Торфинн. Гудрид рассчитывала, что хорошее настроение хозяина дома продлится еще несколько дней: она готовилась поговорить с ним о тающих съестных припасах, которые медленно пополнялись после тризны по Торстейну. В кладовых особенно недоставало твердости и заботливости Тьодхильд. И может быть, Лейву удастся выменять себе еды у Торфинна сына Торда… Гудрид оглядела толпу гостей за столом и вздохнула.
Лейв произнес краткую речь, почтив память Эрика, Тьодхильд, Торвальда, Торстейна и Торбьёрна, а потом гости набросились на еду. И когда Гудрид вышла подложить на блюдо еще вареной трески, Альдис красноречиво закатила глаза и прошептала:
– Надеюсь, они попробуют еще и каши из мха! Я добавила в нее ячмень и молоко, так что должно быть вкусно!
Гудрид улыбнулась служанке.
– Похоже, им все понравилось. Ведь это первая горячая пища, которую они отведали с тех пор, как уехали из Норвегии. И я думаю, они не заходили в Херьольвов Мыс.
Глаза Гудрид весело блеснули, когда она протянула рыбу Лейву. А тот продолжал разговаривать с Торфинном Карлсефни:
– Вот жалко, что ты не успел на наш тинг. Здесь было много народу!
Серьезные глаза Карлсефни скользнули по Гудрид, прежде чем он ответил Лейву:
– Я как раз собирался приехать на тинг, но задержался в Норвегии. В Нидаросе сейчас неспокойно, Эрик-ярл – в Англии, а его молодой сын содержится под стражей у старого лиса Эйнара Тамбарскьелфи. Кое-кто поговаривает, что Эрик-ярл больше не вернется домой, а конунг Олав сын Харальда собирается захватить власть в Норвегии.
Гудрид была вынуждена отойти от них: она обходила гостей вдоль стола, потчуя их принесенной рыбой. Повторяя себе, что волнение ее связано только с прибытием гостей, она внутренне ощущала, что Торфинн Карлсефни сын Торда имеет над ней власть. Прежде она, отправляясь с отцом на альтинг, видела там два десятка красивых, отважных парней из хорошего рода, в самом подходящем для брака возрасте. Но едва протекали две недели альтинга и она возвращалась домой в Хеллисвеллир, черты этих юношей стирались из ее памяти. Единственное лицо, о котором она вспоминала, принадлежало человеку, которого она и видела-то лишь мельком… Пока Карлсефни будет оставаться в Братталиде, она должна держаться скромно и достойно, чтобы ее поведение не походило на дурные наклонности молоденькой девушки или на смехотворные вздыхания вдовы!
Снорри отправился в Кимбавоге навестить своего брата Торлейва, а тем временем Торбранд сын Снорри занялся кораблем Карлсефни, а сам купец торговал на Площадке тинга. Однажды туда вышла и Гудрид – обменять сукно на зерно для Бревенного Мыса. Она услышала, как Торбранд говорил своему хёвдингу, что им требуется новый парус и новая обшивка бортов, прежде чем они отправятся обратно в Исландию. Вполне возможно, что они сумеют вернуться домой до зимних штормов, но неизвестно, сколько времени у них займет починка корабля.
Карлсефни отложил в сторону счетную дощечку, в задумчивости теребя короткую, выгоревшую на солнце бородку, и ответил:
– Я скажу Лейву, что нам нужен новый парус, Торбранд. А для того, чтобы залатать корпус корабля, требуется время. Поди к Лейву и спроси у него, не уступит ли он тебе свою кузницу, чтобы успеть наковать гвоздей.
Гудрид оставила раба Ньяля сторожить тюк с сукном, а сама подошла поближе.
– Торфинн сын Торда, у меня на Бревенном мысе достаточно парусины – тебе на парус хватит. Она хранилась у меня для моего собственного корабля, но теперь я продала его Лейву. – Голос у нее слегка задрожал. Карлсефни изучающе посмотрел на нее и ответил:
– Я хорошо заплачу тебе за парусину.
Гудрид кивнула, продолжая с рассудительным видом:
– Я охотно возьму у тебя взамен овес и ячмень. А в придачу я надеюсь продать свое сукно…
Она сделала знак Ньялю, и он подошел к ним с товаром. Карлсефни довольно ощупал сукно, а потом сказал тем же будничным голосом:
– Хорошие у тебя вещи. Надеюсь, что мои товары тебе тоже понравятся. Если ты пойдешь со мной на склад…
В полумраке хранилища золотисто светились развязанные мешки с зерном, и Гудрид вспомнились истории викингов, которые бывали в Миклагарде[8] и видели там целые палаты, наполненные золотом. В углу стоял сундук с шерстяными и шелковыми тканями, а под потолком были подвешены льняная пряжа и разноцветные шелковые нити. Гудрид вдохнула в себя запах кладовой, прежде чем она заметила, что в дверном проеме стоит Карлсефни, глядя на нее.
– Прежде чем ты выберешь, что тебе нужно, Гудрид, мне следовало бы отправиться с тобой на Бревенный Мыс и взглянуть на твою парусину. Тогда мы условимся о цене.
– Тебе не надо будет хлопотать об этом: я пошлю за парусиной одного из слуг, и он привезет ее прямо сюда.
Он взглянул ей прямо в глаза, когда она проходила мимо него на двор, и ответил:
– Мне это не хлопотно. Напротив, я охотно посмотрю на твою усадьбу. Или все дело в том, что Братталид отныне стал для тебя домом?
Гудрид слабо улыбнулась, поняв, что он имел в виду.
– Ты хочешь знать, не выйду ли я замуж за Лейва? Нет, об этом никто и думать не собирается. Я была женой его брата, Торстейна.
– Ты говоришь об этом, словно тебе есть что утаивать. Этот брак совершился против твоей воли?
– Нет, – твердо ответила Гудрид, – это не так. Торстейн был хорошим человеком и добрым мужем.
Карлсефни улыбнулся, и от его облика исходило такое тепло, что ей казалось, платок на ней вот-вот загорится. Он проговорил:
– Если я когда-нибудь женюсь, я буду надеяться, что моя жена будет говорить обо мне так же хорошо!
– Разве тебя дома в Исландии не ждет жена? – Гудрид почувствовала, будто на нее вылили ушат холодной воды: она ощутила прилив сил и необычайную радость. Синие глаза прищурились, и в улыбке блеснули белоснежные зубы.
– Нет, я пока не женат. Моя мать все хлопочет об этом. Но если я когда-нибудь возьму себе жену, я хочу, чтобы она сопровождала меня в моих путешествиях, пока я не состарюсь и не буду сидеть дома у огня. А таких женщин не очень-то много.
– А может быть, многие женщины как раз годятся для дальних плаваний, просто мужчины не спрашивают их об этом, – сказала Гудрид. – Теперь, когда ты уже видел мое сукно, можно, я оставлю его у тебя в кладовой, чтобы Ньяль не ходил с ним понапрасну?
– Конечно.
Карлсефни велел одному из своих рабов положить тюк сукна на складе, а сам достал плоские деревянные палочки для обмера. Гудрид крикнула, стоя в дверях:
– Я принесу свои палочки, Торфинн!
Она вернулась с длинной палочкой, на которой искусно были вырезаны руны: «Гудрид и Торкатла сделали из меня 120 локтей». Она наблюдала, как Торфинн мерял ее сукно, а потом они вышли вместе на двор.
– Ты многое умеешь, – сказал он. Похоже было, что он радуется.
– Отец научил меня считать, и ему всегда нравилось вырезать собственные палочки для обмера. Он говорил, что никогда неизвестно, как могут поступить другие, – ответила Гудрид.
– Да, Торбьёрн сын Кетиля оставил после себя добрую память, – сказал Торфинн Карлсефни.
Когда Гудрид вместе с Ньялем возвращалась в дом, она думала о том, когда же Карлсефни соберется поехать на Бревенный Мыс, чтобы взглянуть на ее парусину. Ей хотелось, чтобы к его приезду дом выглядел ухоженным и прибранным. И сумеет ли она выменять себе немного пшеницы к йолю? Нужно будет посоветоваться об этом с Торкатлой и Стейном.
А Карлсефни не торопился ни с торговлей, ни с починкой корабля. Когда Лейв узнал, как обстоят дела с «Рассекающим волны», он предложил Карлсефни и части его людей перезимовать в Братталиде. У Снорри и Торбранда были в Кимбавоге родичи, а остальных можно было разместить у соседей, поблизости. Карлсефни принял приглашение Лейва и велел перенести мешки с зерном и ячменем в кладовую Братталида, в придачу к тем подаркам, которые он преподнес хозяину дома еще по прибытии.
Гудрид как раз осматривала новые запасы в кладовой, когда, выйдя к дому, она повстречалась с Карлсефни. Они поздоровались и вместе пошли к главному входу.
– Ты очень щедр, Торфинн, – сказала ему Гудрид. – Я думаю, не отдать ли тебе парусину даром!
– Нет, разве такому торгу учил тебя Торбьёрн! И потом, мы с тобой условились посмотреть Бревенный Мыс. Я рассчитываю поехать туда через три дня.
Карлсефни остановился, прислушиваясь к протяжному вою на другой стороне фьорда, и сказал;
– Похоже, рядом с вами завелся волк!
– Это не волк, – улыбнулась Гудрид, – а моя собака на Бревенном Мысе. Ее зовут Гилли. Он просит поесть у Харальда Конской гривы.
– Надеюсь, этот Харальд покормит пса к моему появлению. А то я не мастер штопать порванные чулки.
– Я починю тебе их, если собака порвет их, – добродушно сказала Гудрид. – Но, как правило, все ограничивается одним лаем. И потом, Гилли хорошо охраняет дом и двор.
В тот вечер Гудрид легла рано. Уже засыпая, она слышала в отдалении собачий вой, который то замирал, то возобновлялся с новой силой. Сперва она решила, что это только сон, обрывки воспоминаний о дневном разговоре с Карлсефни, но потом услышала, что в доме поднялись люди. Гудрид расправила сорочку и потянулась за плащом. Спала она теперь в комнатке Тьодхильд. Открыв дверь, Гудрид увидела, что Лейв, Карлсефни и другие берут с собой оружие, а Ньяль зажигает лампы и достает факелы. С другой стороны фьорда доносился непрерывный вой.