Страница:
На следующий день в усадьбу пожаловал Эрик сын Торкеля, в сопровождении двух хорошо одетых людей и со множеством слуг. Несмотря на собачий лай и цокот конских копыт по каменным плитам, Гудрид расслышала, как кто-то сказал Сигрид:
– Похоже, что один из гостей Эрика – это Хьялти сын Скегги. Я слышал, что его корабль зашел в Борг. А тот черноволосый молодой человек – это Сигват сын Торда, один из королевских скальдов.
Сигрид велела рабам заколоть трех поросят и целиком зажарить их для гостей, а детей послали собирать молодой щавель и прочую весенную зелень. Друзья короля Олава должны запомнить этот пир в доме Эрика.
Гости наелись и напились так, что еле поднялись на следующее утро. Гудрид в одиночестве сидела у дома и шила сыну рубашку, когда на двор вышли Карлсефни и Хьялти и сели на траву возле нее. Хьялти сказал:
– Ну и сорванец у тебя, Гудрид! Его воспитатель, наверное, с ног сбился.
– Пожалуй, что так, – ответила Гудрид. – Но пока он не жалуется.
– Я взял с собой в это путешествие своего старшего сына, – продолжал Хьялти. – Он с остальными моими людьми поплыл дальше, чтобы продать наш товар. Аббатиса Годести, которая учит в школе Ислейва сына моего шурина, предпочитает получать за обучение серебром или моржовыми клыками.
– Как идут дела у Ислейва? – спросила Гудрид, думая о том, что же могла говорить жена Гицура, когда ее чадо отправляли в далекую страну.
– Когда он вернется домой, он будет таким же ученым, как и те святые мужи, которые прибывают в Исландию, просвещая нас Христовым учением, – с гордостью произнес Хьялти. – Мальчик научился читать и писать по-латыни так же хорошо, как я высекаю руны.
– Это не может не порадовать конунга Олава, – вставил Карлсефни. – Он печется о том, чтобы в Исландии было как можно больше ученых людей. – И вздохнув, добавил: – А зачем король послал за тобой, Хьялти?
Хьялти быстро взглянул на него, прежде чем ответить:
– Король хочет, чтобы мы с Бьёрном Толстым отправились на Восток – переговорить со шведским королем по поводу приграничных земель и примириться с ним. Бонды в тех краях порядком устали от раздоров и неизвестности, так и не разобравшись, кому же они должны платить налоги.
– Представляю себе, что Олав сын Харальда хотел бы получать налоги самолично, – сухо произнес Карлсефни, и прибавил: – Хьялти, ты слывешь честным и достойным человеком. Надеюсь, что в переговорах о налогах и торговле ты будешь на стороне исландцев.
Хьялти слегка усмехнулся.
– Король Олав рассказал мне, что ты предложил ему освободить от пошлин всех исландцев, которые проплывают через Норвегию. Но король считает, что они не лучшие мореплаватели…
– Спроси сам у Гудрид, как они с Торбьёрном плыли в Гренландию, – неожиданно резко произнес Карлсефни, так что Гудрид подняла голову от шитья.
– Мне это не надобно, – сказал Хьялти. – Когда я был в Нидаросе, я слышал об этом довольно рассказов. А однажды на рынке человек из Дублина поведал мне, что один старый исландец только что получил возможность вернуться на корабле к себе домой, после того как он с двумя другими людьми два лета назад сел на мель на своем маленьком суденышке в Ирландии.
Гудрид взглянула на Карлсефни. Тот медленно проговорил:
– Что же это за история?
– Старика того звали Торхалл сын Гамли, и он был на корабле в дальнем плавании вместе с неким Бьярни сыном Гримольва. Они возвращались домой, в Гренландию, после неудачной попытки поселиться в Виноградной Стране: с ними плавал тогда человек по имени Карлсефни. Корабль Бьярни был изъеден морскими червями в Ирландском море… Но лодка еще оставалась цела, и лишь половина команды смогла разместиться в ней. Оказались в лодке и две женщины: но и они, и многие другие умерли от голода и холода. А Бьярни остался на борту своего корабля с десятком человек.
Шитье выпало из рук Гудрид, и она перекрестилась, а мужчины сидели, опустив головы. Наконец Карлсефни сказал:
– Мы так и думали, что корабль Бьярни не сможет пробыть в море столько недель, несмотря на то, что мы починили его тогда в Виноградной Стране. Мысли о его участи тяготили меня с тех пор, как мы разминулись в Гренландии. Бьярни был славным мореплавателем и достойным мужем. Да и Торхалл тоже… Хорошо, что он теперь мирно и спокойно заживет себе у сына в Исландии.
Хьялти изумленно поднял брови и погладил себя по окладистой пышной бороде.
– Мирно и спокойно? Да кто же может мечтать о мирной жизни, когда появляется Греттир Могучий? Разве ты не знаешь, что он теперь снова в Исландии?
– А, да, его сводный брат говорил нам об этом, когда мы гостили у него в Тунсберге прошлым летом, – коротко ответил Карлсефни. – И что же, Греттира встретили дома как подобает?
– Об этом мне ничего неизвестно. Но тот, кто теперь убьет Греттира, получит щедрое вознаграждение.
– Кто же тогда друзья Греттира в Исландии? – спросила Гудрид.
– За исключением ближайших родственников? Конечно же, Снорри Годи: он, пожалуй, не откажется приютить у себя объявленного вне закона.
– Снорри Годи был верным другом моего отца, – сказала Гудрид.
– Он теперь также свекр твоей сестры Ингвилль, – продолжал Хьялти. – Для тебя это новость?
Воспоминания об Ингвилль, Мысе Снежной Горы и Снефрид охватили Гудрид. Словно в тумане, она слышала голос Хьялти:
– Разумеется, это была настоящая христианская свадьба, без всяких кровавых жертвоприношений, и на ней были два священника.
– В этом нет ничего удивительного, – говорил Карлсефни. – Эти люди умеют вести себя как подобает.
На мгновение Хьялти умолк, а затем проворно поднялся.
– Карлсефни, у меня есть одно послание, которое я просил бы тебя взять с собой в Исландию. Когда ты думаешь ехать туда?
– Я собирался отпраздновать Иванов день в Тунсберге: хочу, чтобы Гудрид и Снорри полюбовались кострами на берегу Фольден-фьорда. А вообще-то мне хочется добраться до дома как можно скорее. Очевидно, на альтинг я уже не успею, но я позабочусь о том, чтобы твои послания достигли цели.
Накануне ночи середины лета Гудрид сидела вместе с другими гостями на праздничном пиру и лакомилась мидиями, наблюдая, как пламя огромных костров отражается в водах Фольден-фьорда. Костры пылали повсюду – и вдоль берега, и на холмах и шхерах. И горели они в честь солнца, которое уже окрасило кровавым закатом северное небо. Гудрид пыталась собраться с мыслями и вспомнить о трех последних неделях в Лунде и о прощальном пире в честь Карлсефни. Но теперь, когда она уже находилась в пути, она вновь потеряла счет времени.
Она была несказанно рада, когда они добрались до Нидароса. И пока Карлсефни хлопотал на корабле, Гудрид и Снорри побродили по площади. Она крепко держала сына за руку, отвечая на его вопросы. Нет, тот странный мальчик, который сидит на привязи и пускает пузыри, – не продается… Кто-то, наверное, сглазил несчастного младенца при рождении, так что тот потерял разум, А теперь за ним и присмотреть некому. Да, вот эти котята в корзине выставлены на продажу, но в их доме в Скага-фьорде кошек и так хватает.
Гудрид почувствовала облегчение, когда они взошли на дорогу, ведущую вдоль берега реки Нид, на котором стояло много домов. Прямо перед ними лежала новая церковь, которую воздвиг конунг Олав в честь святого Климента. Вдохновленная, Гудрид взошла по деревянной лестнице к церковному порогу. За дверью было тихо, и она скользнула внутрь, крепко держа за руку Снорри.
Церковь была слабо освещена двумя большими восковыми свечами у алтаря. У входа Гудрид заметила чашу со святой водой и, погрузив в нее пальцы, перекрестилась и осенила крестным знамением сына. Она сделала это уже по привычке, как само собой разумеющееся, к чему приучилась, живя в Лунде. Едва она встала с колен, прочитав «Отче наш», как позади нее раздался голос. К ней обратились по-норвежски, но с сильным акцентом:
– Не хочешь ли ты приложиться к кресту, женщина?
Гудрид обернулась, На нее серьезно смотрел высокий, худощавый молодой монах, протягивая руку к Снорри.
– Пойдем со мной, малыш, Христос любит детей.
Снорри испуганно взглянул на монаха и зарылся лицом в материнское платье.
– Мой сын понял твои слова так, будто Христос ест детей, – сказала Гудрид после неловкой паузы. Монах в ужасе вглядывался в нее.
– Как же может такое подумать ребенок у матери-христианки? Разве ты не учишь его истинной вере?
– Я делаю все, что могу, но мне самой надо бы поучиться… Я, например, не понимаю, отчего люди говорят, будто христианская вера дарит нам радость.
– Молись Богу и очищай свои душу – и ты будешь спасена!
– Спасена от чего?
– От зла, от греха…
– Я понимаю, что такое «зло», но что означает «грех»? Эгберт-священник очень любил повторять это слово, но никогда не объяснял нам его, а мне стыдно было спросить об этом.
Монах вздохнул и произнес:
– Ты не могла бы прийти сюда завтра?
– Нет, – с искренним сожалением ответила Гудрид. – После обеда мы уплываем в Исландию.
– Так ты исландка? Тогда, пожалуй, понятно, почему ты в таком неведении.
– Слово «неведение» мне знакомо, – печально произнесла Гудрид. – Идем, Снорри, нам надо посмотреть, закончил ли отец погрузку.
«Рассекающий волны» принял на борт тяжелый груз. Сперва перегруженность корабля была не очень заметна, пока они шли по Тронхеймскому фьорду, но едва они очутились в открытом море, держа курс на юг, и с юго-запада подул сильный ветер, как волны начали бить короткими, резкими толчками в корпус судна. Гудрид сидела, закутавшись в плащ, на корме и держала на коленях Снорри, посматривая на довольное лицо Карлсефни. Оказывается, не она одна тоскует по родному дому!
С левого борта чернела земля, и над ней нависало тяжелое свинцовое небо. Блеклый ломтик заходящего солнца плавал в небесах, словно кусочек масла в горячей каше. Гудрид заметила, что в облаках образовались просветы, и с северной стороны темно-синее, пенящееся море заиграло солнечными бликами, так что у всех людей на корабле стало слепить глаза. Сгустился легкий туман, и мерцающее сквозь него солнце, казалось, даже ночью могло освещать путешественникам дорогу домой.
Снорри, сидя на коленях у матери, повернулся к ней.
– Мама, мы снова будем проплывать мимо ведьмы?
– Что?… А, ты хочешь сказать, мимо той скалы, которая торчит из моря возле Стада?
– Да, и там сидит старая, толстая ведьма и вызывает шторм на море. Эйндриди Лебединая шея рассказывал мне, что она поедает маленьких детей, – сказал Снорри и прижался к матери.
– Думаю, она ест только тех, кто не слушается старших и падает за борт прямо в море, – улыбнулась ему Гудрид и погладила мальчика по шелковистым, каштановым волосикам. Он был здоровым пригожим ребенком, и даже трудно было представить себе, что он вообще родился после первых несчастных младенцев, так и не увидивших свет. И если он все-таки родился, то есть надежда, что новое дитя, которое она носит под сердцем, тоже выживет.
Гудрид перекрестилась, поплотнее укуталась в плащ, чтобы их не забрызгали морские волны, и закрыла глаза. Здесь, на море, все принадлежало ей, Карлсефни и его людям. Здесь она была дома.
Когда наконец «Рассекающий волны» повернул к норвежскому берегу, на север от Стада, и поднял парус, чтобы воспользоваться бейдевиндом, у Пекки Плосконосого нашлось время заняться Снорри. Увидев, как Гудрид несет вяленую рыбу и пиво, Карлсефни озабоченно сказал:
– Тебе нельзя носить так много, иначе поскользнешься и не удержишь равновесие…
Она дотронулась до своего живота.
– Пока еще малыш ведет себя спокойно, и я почти не ощущаю его.
– Ты уверена в том, что это мальчик? – подразнивающе спросил он. Она отвела глаза и ответила:
– Нет… Но ведь ты хочешь именно мальчика?
Карлсефни вновь сделался серьезным и медленно проговорил:
– Сильные сыновья хороши, если только они не идут против отца или друг друга. Но мужчинам нужны женщины, так что не думаю, что мы с тобой, Гудрид, откажемся от дочери.
Словно в мареве, предстала перед Гудрид та картина летнего жаркого полдня на Бревенном Мысе, когда она рассказывала Карлсефни о своей преждевременно умершей малютке на Песчаном Мысе. И в ней проснулось томление по крохотной дочурке, которая семенит за матерью и послушно внимает всем ее наставлениям. Гудрид озабоченно спросила у мужа:
– Твоя мать, Торунн, тоже хотела иметь дочку?
– Все мои сестры умерли в младенчестве, от удушья, и это случилось еще до того, как я появился на свет.
– Да, ты рассказывал мне об этом. Но как ты думаешь, благосклонно ли она примет меня в своем доме?
– Если она еще жива, она вольна поступать по-своему. Но когда я приезжаю к себе в усадьбу, там решаю я. Разве когда-нибудь я дал тебе повод усомниться в своей искренности?
– Нет, – ответила Гудрид. – Хотела бы я посмотреть на женщину, которая более довольна своей участью, чем я.
«Довольна» было всего лишь бледным словом в сравнении с тем, что чувствовала она сама. Где бы ни был Карлсефни, он умел все устроить как надо, и с ним было спокойно и надежно. И уже не казались преградой ни бурлящее море, ни неистовый ветер, ни опасные подводные скалы. Не страшили Карлсефни и злые языки: он просто не прислушивался к тому, что болтают люди.
Гудрид сидела, склонившись над пряжей, и пыталась представить себе свою свекровь. Может, она такая же добродушная и большая, как ее брат, Снорри сын Торбранда… Какие бы чувства ни питала к ней Торунн, Гудрид исходила из того, что свекрови приятно будет увидеть вернувшегося домой сына и полюбоваться славным внуком.
На восьмой день Гудрид проснулась от далекого шума прибоя; значит, они наконец подходят к берегу. Но она не спешила вставать, чтобы посмотреть, как из-за моря покажется родная Исландия. Радость была так велика, что переполняла ее сердце.
РАЗГОВОР НАЕДИНЕ
Даже Снорри понял, что не следует бегать по палубе, а потому не роптал, когда мать привязала его веревкой к своей талии. Чтобы отвлечь сына, Гудрид рассказывала ему о далеких землях, в которых он побывал «совсем маленьким мальчиком», о скрелингах и о красивой, богатой стране на западе. Она смотрела в сияющие глазки сына и радостно думала о том, что будучи женой Карлсефни, она немало повидала в своей жизни.
Всякий раз, когда кто-то из команды оглядывался на Гудрид, они смущенно улыбались, и они подмигивали друг другу, словно этот ураганный ветер был им нипочем. А люди, вычерпывающие воду, распевали песни, и Гудрид чувствовала себя столь уверенно, что не торопилась сойти на сушу. Нет, корабль напоминал ей большого коня, который обязательно привезет ее домой.
На третий день ветер спал. Люди с радостью встретили приказ поднять паруса. И когда наконец Карлсефни убедился в том, что на корабле все в порядке, он передал штурвал Эйндриди, а сам подошел к Гудрид со Снорри. Он положил голову жене на колени, и она, вынув частую расческу, принялась расчесывать его спутанные, просоленные, поседевшие волосы.
– Гм-мм… – он взглянул на нее глазами, покрасневшими от усталости, и слабо улыбнулся, а потом повернул лицо к солнцу, закрыл глаза и вытянулся.
– Хорошо, что люди на борту не унывают, – сказала ему Гудрид, распутывая руками колтун на голове.
– Ты ведь знаешь, что говорят о коне, несущемся к дому! Я знаю этот берег как свои пять пальцев, словно я у себя в саду, и остальные могут сказать то же самое. Здесь мы рыбачили еще мальчишками, а потом уже, повзрослев, стали купцами. Следующим будет Вопна-фьорд, за ним ты увидишь Баккефлу и Длинный Мыс. А потом сразу же начинается Осотовый Фьорд, где когда-то поселился один из предков моей матери…
Исхудавшее, заострившееся лицо Карлсефни разгладилось, и он уснул. А Гудрид рассеянно думала, что означает подрагивание в ее утробе: может, это их младенец восстает против того, что тяжелая голова отца покоится на ее коленях. Потом она обратила внимание на то, что Снорри уже устал оставаться в одиночестве. Он стоял и звал Пекку Плосконосого, который возился с грузом на палубе. Гудрид ужаснулась, увидев, что строп на мачте ослабел и вот-вот оторвется от поручней.
– Строп болтается, берегись, Пекка! – закричала она.
Карлсефни вскочил на ноги как раз в тот момент, когда тяжелый строп выбросил Пекку Плосконосого за борт, прежде чем тот успел отойти от большого тюка, а потом начал раскачиваться туда-обратно, угрожающе нависая над палубой.
Эйндриди в мгновение ока повернул корабль против ветра, и люди успели закрепить строп. Но тот со всей своей тяжестью ударил еще одного из команды и сломал ему руку. Карлсефни бросился к штурвалу и круто развернул тяжело нагруженный корабль к тому месту, где волнующееся, темно-зеленое море поглотило его вольноотпущенника. Но Пекки нигде не было видно. Карлсефни прочитал над погибшим молитву и взял курс к целинной полоске суши на северо-западе.
Когда «Рассекающий волны» входил в широкое устье Скага-фьорда, навстречу ему выплыли самые различные суда. Далеко над водой в тихий летний день разносились приветственные крики. А на берегу блеяли овцы и лаяли собаки. Когда Карлсефни миновал скалистый остров, который назывался Перешеечным – блеяние перепуганных овец на борту корабля спугнуло целую стаю морских птиц.
– Как же удается переправлять овец на Перешеечный Остров? – спросила Гудрид, глядя в сторону пастбищ, приютившихся на этой темной, скалистой земле. Вокруг острова было затишье.
– Их просто поднимают туда, наверх, а домой часто привозят уже убоину, – ответил ей Карсефни. – И овцы здесь хорошо нагуливают жирок. Некоторые из богатых бондов в округе владеют общим правом на пользование этими пастбищами и следят, чтобы оно не нарушалось. – Он показал на фьорд. – Видишь, Скага-фьорд тянется с севера на юг. И летом, во время солнцестояния ты увидишь солнце прямо в проходе фьорда, тогда как зимой там же загорится северное сияние. Вон на той стороне фьорда виднеется пар от горячих источников Рейкера, а в долине их еще больше. А там, на другой стороне, лежит Хов, где живет мой родич Халльдор. Отсюда нашей усадьбы еще не видно, потому что между ней и фьордом пролегает возвышенность.
Небо заволокло тучами, и на восточную сторону фьорда упала тень, играя в прятки с заснеженными горными вершинами, окаймляющими широкую долину фьорда. Повсюду стояли березовые рощи, то там, то сям краснели рябины. Это была тихая, плодородная земля.
Карлсефни спустил трап, и Гудрид поставила Снорри на тюк, чтобы он смог увидеть всадников, скачущих вдоль берега. Конская сбруя и оружие поблескивали в косых лучах солнца. После долгого пребывания в море Гудрид была переполнена новыми впечатлениями.
И пока Карлсефни бросал якорь, к «Рассекащему волны» подплыла разноцветная шестивесельная лодка, и крепко сбитый, седеющий воин выкрикнул имя Карлсефни.
– Оттар сын Вемунда! – ответил ему Карлсефни. – Теперь я вижу, что оказался дома. Гудрид, это надсмотрщик на Рябиновом Хуторе, который научил меня всему, что я теперь умею. И все равно мне с ним не сравниться.
Оттар снял с себя мягкую фетровую шапку, приветствуя гостей, но суровое выражение его лица не смягчилось, когда он услышал похвалы Карлсефни.
– Что с тобой? – спросил Карлсефни. – Уж не болен ли ты? Или у тебя плохие вести о моей матери и нашей усадьбе?
– Спасибо тебе, Торфинн, я здоров, и на Рябиновом Хуторе ничего не изменилось. Торунн дочь Торбранда выслала меня вперед, чтобы поприветствовать тебя и спросить, не может ли она поговорить с тобой наедине.
– Вот как? Ну что же, поговорим! – беспечно ответил Карлсефни. – Но сперва ей следует познакомиться с Гудрид и нашим сыном. Ты готова, Гудрид? Эйндриди, спусти в лодку седло Гудрид, и еще уздечку с бубенчиками, которую мне подарил король Олав.
На берегу их поджидали кони с лоснящимися боками, и Карлсефни выбрал для Гудрид гнедую кобылку и самолично оседлал ее, а потом уже отошел к своему жеребцу. Карлсефни был так весел и счастлив, что Гудрид на некоторое время и думать забыла о странной просьбе его матери. Надсмотрщик Оттар помог ей сесть на кобылу, и она улыбнулась ему, запахивая плащ.
– Спасибо тебе за прием, Оттар! Никогда не встречала более радушного гостеприимства.
– Будем надеяться, что так будет продолжаться и дальше, – ответив он и протянул ей вожжи.
Карлсефни поехал впереди, посадив Снорри в свое седло. Из домов выходили люди, махая прибывшим и выкрикивая приветствия, и Гудрид махала им в ответ. По обе стороны дороги пасся тучный скот, а через некоторое время до них донесся такой вкусный запах вареного мяса, что у Гудрид слюнки потекли при одной только мысли о горячей еде. Ее свекровь, конечно же, знала об их приезде, и потому она позаботилась о достойной встрече своего единственного сына.
Когда они въехали на двор Рябинового Хутора, на пороге их ждала высокая, седая женщина, одетая в черное. На ней была украшенная каменьями цепь, на которой висели нож и швейные принадлежности. Она стояла, держась прямо, спокойно, словно стройная мачта. Карлсефни опустил Снорри на землю и отдал поводья слуге. Затем он повернулся к Гудрид и помог ей сойти на землю столь учтиво, словно она была сама королевская дочь. Он подвел жену и ребенка к старой женщине, обнял и поцеловал ее. Оба они были почти одного роста.
– Мама, это моя жена, Гудрид дочь Торбьёрна, и наш сын Снорри.
– Подумать только. И где ты нашел их? – спросила Торунн ледяным тоном, прикоснувшись губами к щеке своего сына.
Гудрид сделала шаг назад, словно Торунн ударила ее, но Карлсефни крепко держал ее за руку, не выпуская также и Снорри.
– Подойди поцелуй бабушку, Снорри.
Снорри послушно вышел вперед и чмокнул ее в морщинистую щеку. А потом показал загорелой ручкой на роскошную цепь Торунн и серьезно сказал:
– Бабушка, за такую цепь ты можешь купить себе в Нидаросе сколько угодно котят.
Уголки рта у Торунн дрогнули, и она подозвала к себе толстую молодую служанку.
– Если ты любишь котят, Снорри, Ауд Толстушка поведет тебя на склад шерсти и покажет, сколько у нас их там.
Снорри охотно ушел вместе с Ауд, и за ними побежали другие дети. А Карлсефни сказал:
– Нам есть что рассказать друг другу, мама. Во всяком случае, ты получила от меня известие о том, что я женился в Братталиде, в Гренландии, на Гудрид?
– Я слышала, что мой сын женился на женщине из рода рабов, у которой нет ни имени, ни богатства. Это она и есть?
Глаза Карлсефни сузились, и он еще крепче сжал руку Гудрид, но голос его звучал по-прежнему спокойно, когда он ответил:
– Гудрид родила мне Снорри и ждет еще ребенка. И я счастлив со своей женой. Гудрид обладает всеми качествами для того, чтобы стать хозяйкой в моей усадьбе.
К Гудрид вернулось мужество, и она посмотрела прямо в глаза Торунн и тихо, но твердо проговорила:
– Если нам и дальше будет сопутствовать удача, то ты еще долго будешь оставаться хозяйкой в доме. А я буду помогать тебе.
– Вот как, – усмехнулась Торунн и посмотрела поверх головы Гудрид. – У нас не принято заставлять своих гостей работать.
На пиру у Торунн, устроенном в честь гостей, было все, что Гудрид уже успела попробовать в Норвегии, но обильное угощение застревало у нее в горле. Она сидела на почетном месте, рядом с Карлсефни, а слева от своего сына восседала Торунн. Гудрид охватывала то злость, то презрение к своей новой свекрови. Карлсефни рассказывал об их путешествиях, а ей хотелось больше всего плакать, свернуться клубочком на постели и уснуть, уснуть…
Как ни странно, желание Гудрид исполнилось, и на следующее утро ее никто не разбудил. Проснувшись в полутемной спальне, она начала припоминать, где она находится, силясь угадать, который час. Место Карлсефни было пустым, и в доме не было слышно ни звука: будто бы слуги с утра не хлопотали по хозяйству, разжигая очаг и ставя варить на огонь котелки с кашей. Гудрид перевесила ноги через кровать, как вдруг до нее донесся сухой голос Торунн. Свекровь была в соседней комнате, через стенку:
– Итак, ты хочешь сказать, Торфинн, что ты, потомок королевы Ауд Мудрой, взял себе в жены женщину, в роду которой был раб Ауд, которого она привезла с собой в Исландию? И это ты, который мог бы жениться на любой дочери исландского богача! А когда я думаю о тех дворах, которые были отданы в приданое за те годы, что ты отсутствовал дома, у меня просто руки опускаются.
Карлсефни спокойно отвечал ей:
– По линии матери Гудрид состоит в родстве с самыми знатными родами в Исландии и Гренландии. И потом, говорили, что раб Вивиль родился в Англии, и там он был высокого происхождения. А его потомки оставили после себя добрую память. Когда мы были в Норвегии, многие люди еще помнили отца Гудрид. Да и твои братья считают, что он был достойным человеком.
– Я никогда не прислушиваюсь к тому, что говорят мои братья, – коротко ответила Торунн. – Могу биться об заклад, что Торлейв Кимби по-прежнему глупец, а Снорри никогда уже не разбогатеет.
– Сын Снорри Годи женат на двоюродной сестре Гудрид. Ты считаешь, что Снорри Годи тоже глупец? К тому же тебе следует знать, что приданое Гудрид состояло из двух отличных дворов и денег за морской корабль.