Скаландис Ант. Миссия причастных

   Так вот, будучи Причастными, мы уже не могли отмахнуться от мистических прозрений тибетских лам, тамильских тигров и скромных московских шизов типа Эдмонда Меукова. Получалось, что так называемая дискета Сиропулоса, возникшая как бы из ниоткуда, вот так же запросто и исчезнет в никуда, если не предпринять по отношению к ней некоторых магических действий. А именно: заклятий, заговоров, напускания порчи и снятия сглаза, прочей оккультной муры. Все эти чудовищные посылы претили мне изначально, но наши эзотерические друзья продолжали судачить на полном серьезе о точках сингулярности, и когда, наконец, состоялась та историческая встреча в Гамбурге, завершившаяся формально с нами не связанным, а по сути, надо думать, четко запланированным под время моего приезда убийством лучшего агента, работавшего в штате у старика Грейва, я тоже вынужден был пересмотреть свое отношение ко всей этой лабуде.
   Ну а дальше начиналась полная чертовщина. Я опять оказывался на линии огня и вспомнил, как, готовясь к этому, задал свой шкурный вопрос Шактивенанде по телефону. Об Эмиратах тогда еще речи не было, и, звоня ему с автобана Берлин - Дрезден, я спрашивал про Москву:
   - Анжей, скажите, я что, должен буду вступить в открытый конфликт с Грейвом?
   - Можно это и так назвать. А вы боитесь смерти? - ответил он вопросом на вопрос, безошибочно угадывая мою главную тревогу.
   - Своей - нет, но у меня есть жена и сын. И еще у меня есть Верба.
   - Я вас понял, Михаил, но вы не о том думаете. Вы все никак не хотите сместить масштаб на несколько порядков. Видите ли, Грейв точно так же, как и мы, ищет точку сингулярности, и пока она не найдена, ни одному из нас неинтересно и невыгодно убивать прочих участников мероприятия, даже угрожать друг другу крайне глупо.
   - А потом? - спросил я упрямо.
   - Никто не знает, что будет потом, - честно признался Шактивенанда. Но, если я правильно понял, вы хотели бы услышать именно мой прогноз.
   - Вы чертовски прозорливы, Анжей, - не удержался я от иронии. Конечно, хотел бы.
   - Тогда слушайте. В точке сингулярности в зависимости от конкретных условий возможно: а) разрешение всех проблем, результатом которого станет впадение всего человечества в этакую своего рода нирвану; б) массовое перемещение на следующий уровень бытия с достижением, в частности, физического бессмертия всеми желающими; в) тотальная и практически одномоментная гибель ВСЕХ особей вида homo sapiens; г) разрешение некой частной, но ключевой проблемы развития цивилизации, которая даст толчок дальнейшему прогрессу; и, наконец, д) свертывание пространства-времени в точку, иными словами - гибель Вселенной. В каждом из пяти вариантов, Сергей, вы можете самостоятельно сделать вывод о судьбе вашей жены (обеих жен) и вашего ребенка. У меня все.
   - И вы это серьезно?! - вырвалось у меня.
   В дымном угаре московской кухоньки где-нибудь в Измайлове после двух стаканов водки и одной чашки чаю такое воспринималось бы легко; в знаменитой хижине гуру на заснеженном склоне в Гималаях - тем более. Даже в вакуумной чистоте лабораторий Спрингеровского Центра можно было призадуматься всерьез над подобной ахинеей, но, пожирая колесами новенькой "Субару" блестящее от дождя покрытие автобана Берлин - Дрезден, очень трудно представлять себе гибель человечества, гибель Вселенной или всеобщую нирвану. И я с прямотою немецкого пролетария возопил повторно, поскольку Нанда все еще загадочно молчал:
   - Вы это серьезно?!
   - Я затрудняюсь ответить на ваш вопрос, Михаил. (Зараза! Он нарочно называл меня то Сергеем, то Михаилом, намекая, надо полагать, на относительность всего сущего в этом мире.) Строго говоря, на него и нет ответа. Все зависит от вашего собственного отношения к моим словам.
   О, как он был прав тогда! Я только теперь понял. Тополь на пару с Вербой послали меня на опаснейшую операцию. Послали именно меня - чайника, романтика, прозаика, вместо серьезного натасканного профессионала - это не от хорошей жизни, это оттого, что приперло. Действительно ли только я и мог разрешить их проблемы? Почти Шактивенанда решил именно так? Угроза нависла не надо мной, не над Белкой и Рюшиком, угроза нависла над миром, и когда агент Грейва начнет действовать, я, похоже, и впрямь не сумею этого не заметить. Возможно, изо всех ущелий полезут гигантские ископаемые ящеры, возможно, в гавань Порт-Рашида вползет "Титаник" вместе с айсбергом на веревочке и на глазах у восхищенной публики расколется пополам, возможно обветшавшее пространство, начав с Аравийских гор, будет неумолимо скручиваться, как высохший лист пергамента, но одного не будет наверняка не будет тривиальной стрельбы и мордобоя.
   Придя к такому выводу, я, наконец, успокоился, и в это время мимо меня прошагал Мыгин.
   - Привет, - сказал он.
   - Привет, - откликнулся я. - С чего в такую рань встаем?
   - Дела, - отшутился он, а потом решил ответить серьезно: - Вчера назюзюкались как свиньи, теперь - не могу! - пить хочется. А в ресторане, говорят, уже сок на столе.
   - Стоит, - подтвердил я, - с семи утра. А вы где вчера были?
   - Ужинали? В "Золотой вилке" на Насера, это такой филиппинский ресторан со шведским столом, салаты у них классные и в большом ассортименте. А пили, конечно, здесь, в номере. Ладно, давай, приходи завтракать.
   Мыгин побежал вниз, и только тогда я вдруг осознал, что выходил он не из своего номера, а из номера Алины. Ни фига себе! Оставалось понять, где ночевали Костик и Боря.
   Чуть позднее я выяснил и это. Костик побил все рекорды - он наклеил местную африканскую девушку, кажется, из Нигерии, и ночевал у нее в доме напротив. Боря оказался попроще - он тривиально ночевал у Наташки. При этом оставалось не до конца ясным, была ли это Наташкина месть Игорю или просто полюбовный обмен женами. Зато я понял главное: вот для чего - помимо бизнес-целей - отправляются российские граждане из провинциальных городов в далекие романтичные шоп-туры: оттянуться они хотят, развеяться, отдохнуть от унылого однообразия повседневщины.
   А уж я-то как оттянулся! И не говорите. В четвертый раз... Гагра-84, Юрмала-90, Багамы-95, ...да, в четвертый раз влюбился в собственную жену; во второй раз кинулся спасать человечество не по собственной воле и впервые угодил в ситуацию полнейшего абсурда, когда те, кто тебя инструктирует, сами не понимают, что делают. Ну, да ладно, надо проще смотреть на вещи, а то не доживешь до собственной смерти. (Интересно, это я сам придумал или у кого-то позаимствовал?)
   Третий день был очень похож на второй, а четвертый - на третий: завтрак, пляж, выпивка, обед в отеле, магазины, выпивка, ужин в ресторане, выпивка, тихие постельные игры, сон. Разнообразия ради менялись только рестораны и у некоторых - сексуальные партнеры. Как раз вечером четвертого дня Боря в изрядном подпитии предложил мне трахнуть Алину, дескать, она давно уже по мне сохнет, только сказать стесняется. Насколько его распутная полужена действительно выделяла меня среди прочих, я бы судить не взялся, а вот то, что неуемный в своих стремлениях Боря подбивает таким образом клинья под Белку, это я сразу понял. Как сказала бы наша толстая Бригитта, не равнодушная к мужскому стриптизу, но осуждающая ветреных кавалеров: "Er lauft jeder schurze nach!" (Он бегает за каждой юбкой!) Мне польстил интерес тридцатилетнего Здановича к моей любимой - значит, она еще ого-го! - и в какой-то момент даже щекотнула душу игривая мысль: "А что, если правда уговорить Белку на такую авантюру?" Как циничный шпион в интересах дела я бы так и должен был поступить, ведь нигде так не раскрывается человек, как в постели - давно известно, а тут еще возможность одним выстрелом - двух вальдшнепов: и особо опасного Борю проверить, и считавшуюся до сих пор безгрешной Алину. Но мне вдруг сделалось стыдно и противно просто от того, что я думаю об этом, да и на развратную Воропаеву - эффектную, но абсолютно не в моем вкусе пышную брюнетку что-то совсем не тянуло. Я вообще решил не посвящать Белку, насколько это было возможно, в наши жутковатые проблемы. Ей же здесь хорошо, так пусть будет еще лучше - до самого...... До чего? Вопрос! Но кто его знает, может, и до самого отъезда.
   Все было тихо, мирно, благостно. Наблюдения, донесения и встречные шифровки начинали казаться рутиной или некой специально придуманной игрой, добавлявшей немного перчика к нашему слишком уж диетическому отдыху.
   На пятый день ушлые супруги Борзятниковы предложили поменять место купания. Я, конечно, напрягся, вспомнил туннель во второй день, с особым вниманием следил за всеми, но ничего опять не произошло, или...
   Роскошный парк Мамзар на красивом мысу, вонзающемся в море, понравился всем. Ехать было подальше, практически это уже за городом, оттуда берег Шарджи виден не хуже дубайского, зато и народу на Мамзаре существенно меньше. Что всегда приятно. Европейцев, кроме нас, почти и не было. Приехал какой-то индус-мусульманин со своим гаремом, сам купался в плавочках, а бабы его, несчастные, так и лазили в воду полностью одетые - сомнительное, мне кажется, удовольствие, но законы ислама - вещь суровая. Николаич пялился на них как-то уж слишком пристально, до неприличия, и я вновь заподозрил неладное. Вдруг это у него такая оригинальная агентура! Ну просто не давали мне, мерзавцы, расслабиться ни на час! Хоть плачь.
   Плакать я, конечно, не стал и на обратной дороге понял однозначно: с Мамзара красную точку можно теперь удалять смело.
   В тот же день за обедом случился примечательный разговор между Наташкой и Костей.
   - Слушай, Костик, - остановила она входящего в зал Чижова, нежно беря его за руку (она всех так нежно брала за руку, будто не поговорить собиралась, а прямо тут же и уложить на себя; впрочем, Костика она, должно быть, и в самом деле укладывала уже). - Слушай, помнишь ту бракованную дискету, которую ты хотел выбросить, а я забрала на всякий случай?
   - Это которая не отформатирована была? - уточнил Костик.
   - Ну да. Так я тут в одном магазине попросила ее в дисковод вставить все нормально, дискета как дискета. Так что у нашего портье просто компьютер на керосине. Так ему можешь и передать...
   Ё-моё! Так, значит, дискета, отправленная мною Спрингеру, попала к Наташке чисто случайно. Все-таки она была из той, Костиковой партии и уже как раз не случайно оказалась идентичной остальным. Но! Внимание. Есть как минимум три варианта. Первый, самый простой: пуганая ворона куста боится, то есть дискета действительно бракованная или просто чистая, и значит, Спрингеровский Центр занимается сейчас полной ерундой. Второй вариант: Наташка, а возможно, и Костик не ведают, что творят, они являются не более чем орудием в руках третьего лица. И наконец, последний вариант: они оба в сговоре. Уж очень что-то громко идет их беседа и в такой непосредственной близости от меня!
   Голова у меня мгновенно вспухла, и вечером я включил в донесение повторный запрос о дискете, так как ответ по экспертизе до сих пор не пришел. И настроение и самочувствие было отвратительным, может, еще и потому, что у нас полностью закончилось спиртное - вылакали и джин и виски - только две последние баночки пива грустили в холодильнике. Для чего мы с Пашей их берегли - не понятно, но то, что вечером от такой дозы не развеселишься, было очевидно, уж лучше перед обедом махнуть для аппетита. Да, оставался еще Белкин НЗ - три баночки джин-тоника, но покуситься на него - это страшный грех.
   Все челноки готовились терпеть со спиртным до "фри шопа" на обратной дороге, а я-то, конечно, мог себе позволить. В любом пятизвездочном отеле за сумасшедшие деньги - что-то вроде ста баксов за пятьдесят граммов ординарного виски! - наливали без ограничений. Но поступить так было бы не просто глупостью, а тройным преступлением: это бы означало засветить свое богатство, оторваться от коллектива и утратить бдительность - все одновременно. Я не пошел пьянствовать в бар ближайшего "Хилтона" на берегу пролива, я просто рано лег спать в тот вечер, тем более что у Белки как раз случился первый день и в нашем трехсуточном сексуальном запое была поставлена естественная физиологическая точка.
   А последним весьма экзотическим штрихом той субботы стала прочитанная перед сном шифровка Тополя, в которой он сообщал, что завтра выйдет со мной на связь по телефону ровно в 21.00 по дубайскому времени, и мне в этот момент надлежит быть не где-нибудь, а посреди пролива на одной из моторных лодок, которые за полдирхама перевозят с берега на берег местных темнокожих пролетариев.
   Инструкция радовала новизной, и я засыпал весь в предчувствии чего-то важного и, возможно, радостного.
   А день шестой и впрямь выдался прекрасным и на другие совсем не похожим. Во-первых, все проснулись с идеально чистыми головами. Во-вторых, жара неожиданно спала до двадцати семи градусов в тени, и это бодрило необычайно. В-третьих, кто-то, по-моему, все-таки Наташка, предложил ехать не на пляж, а в аква-парк. Рюшик, услышав об этом, завелся с пол-оборота. Но что характерно, и все взрослые загорелись. То ли надоело изо дня в день просто валяться на песке, то ли в каждом взрослом действительно до старости живет ребенок, то ли... мне не хотелось особо рассуждать - я был просто обязан прислушиваться ко всем и плыть по течению.
   С этим челночным народцем плыть параллельным курсом было удивительно легко и просто: они всё делали дружно. Исключение составлял Зданович, иногда увлекавший с собою Костю, иногда Алину, а иногда и обоих. К знаниям Боря стремился не менее азартно, чем к юбкам. И я еще в четверг, если не в среду, отчаялся отслеживать его безумные перемещения по музеям, книжным магазинам, концертным залам, его поездки в соседние города на взятых в прокат автомобилях. При здешних дорогах, по которым никто не запрещал летать со скоростью двести, а то и больше, если мотор позволяет, вся страна начинала казаться большой деревней: за полдня из конца в конец - не проблема. Боря и пользовался этим, не жалея сил, времени и денег.
   Так что если центральным фигурантом был все-таки он, то все, что могло состояться, уже давно состоялось, и Грейв, потирая руки, празднует победу, а мы воюем с собственными тенями. Однако Шактивенанда повторял упорно, что все намного сложнее, и я все решал и решал их проклятый ребус. Мелкие подозрения множились, крупные рассасывались или конкретизировались. И по сумме происходящего я все чаще приходил к грустному выводу: именно Паша Гольдштейн - самый вероятный агент Грейва. Все складывалось, как в дурном детективе, когда лучший друг и оказывается главным врагом. Пошлый сюжетец, доложу я вам как писатель.
   И вот мы скользим по длинным перекрученным желобам, прыгаем с тарзанки в бассейн, с визгом рушимся на водных санях по жутко крутой горке, лениво кружим вдоль искусственной реки в этаких надувных креслах; неспешно курим, обсыхая в теньке, снимаем друг друга всеми имеющимися в распоряжении камерами, при этом каждый демонстративно пытается зафиксировать Мыгина с Наташкой; попиваем соки, причем апельсиновый и манговый уже надоели, хочется чего-нибудь этакого, и у нас становится модным кокосовый и тростниковый. Потом снова лезем в бассейн и увлеченно играем в водный баскетбол с другой русской командой - из Волгограда. Господи, да в этих Эмиратах кругом одни русские! Проигрываемся в пух и прах, и все равно остаемся страшно довольны собою, ведь не пили накануне - вот здоровье из нас так и прет. Те, кто постарше, просто гордятся своим самочувствием и решают, наконец, не злоупотреблять внезапно нахлынувшей бодростью - как бы не поплатиться после. А Витек вместе с Рюшиком, ни в чем не желающие знать меры, отправляются вновь на крутые горки. И возвращаются они оттуда несколько пришибленные: оказывается, катились вдвоем на специально предусмотренном для этого круге (у арабов все специально предусмотрено), но ухитрились таки перевернуться, баловались, наверно. Андрюшка отделался легким испугом и парой ушибов мягких мест, а вот Витёк ободрал руку совершенно непонятно обо что: желоба эти вручную проклеиваются и тщательнейшим образом проверяются чуть ли не ежедневно на предмет возможных дефектов. Но факт налицо: Витёк возвращается, как солдат из боя. Руку держит вверх, словно в приветствии, по ней струится кровь, а рожа у парня довольная-предовольная. Не иначе всю жизнь мечтал познакомиться с местной бесплатной медициной.
   - Пластыря нет? - вопрошает он у всей компании.
   - В отеле - пожалуйста, - говорит Наташка, - а здесь нет....
   - Да ты смой пойди кровищу-то в туалете, - советует Мыгин. - Бумажкой какой-нибудь заклей и так все пройдет. То же мне, ранение!
   - Ну, уж нет, - говорит Витёк, - пусть помогают, дармоеды! Раз у них такие законы гуманные. Обязательно пойду к врачу.
   - Камеру не забудь, когда пойдешь, - шутит Костик, - а то самое интересное прозеваешь.
   - Слушай! - вдруг обращается ко мне Гольдштейн. - А ты же был в здешней больнице, расскажи Витьку, как это делается....
   Ба-бах!
   В моей голове разрывается бесшумная ослепляющая граната. Солнце вмиг делается черным, небо - противно-желтым. А вода в бассейне - красной и непрозрачной, как кровь. Прикрыв глаза, я трясу головой, чтобы избавиться от наваждения. У меня в запасе какая-нибудь секунда, но я не знаю, что отвечать, и просто делаю вид, будто не расслышал, так как слишком засмотрелся на Витькину ссадину.
   Паша повторяет вопрос, и я, наконец, мямлю уклончиво в том смысле, что посещение больницы - это вообще не проблема, да и не может быть, чтобы в "Вандерленде" не было своего медицинского кабинета....
   Я не помню, чем закончилась в итоге история с Витьком, собственно, в тот момент впору было уже меня тащить к врачу, Белка, во всяком случае, наблюдала за мной с явным испугом. А Паша больше не муссировал эту тему. Как настоящий профессионал. Вот черт! Ну и что еще я мог теперь о нем думать? Главное-то было сказано. Зачем? Это другой вопрос. Но Гольдштейн знал, что я ходил в Мактоумскую больницу. Видеть это случайно он не мог. Потому что спал в то время. Значит, либо на него работала агентура, либо он сам персонально следил за мною и четко отрабатывал легенду прикрытия. Оставался еще один, спасительный, вариант, дескать, кто-то другой меня выследил, а теперь этот кто-то устами Паши устраивает мне проверку. Но такое было уже явным изобретением сущностей сверх необходимого - просто все слишком четко сходилось на Гольдштейне, а мне (то ли всем назло, то ли просто из личной симпатии к фигуранту) до безумия хотелось выгородить его, реабилитировать. Впрочем, строго по шпионским правилам я обязан был подвергать жесточайшей критике любую версию, тем более такую гладенькую, какая получалась в случае с Пашей.
   Я и подвергал, да ни хрена из той критики не выходило. Выходило только еще хуже. Вспоминалось вдруг, что Паша исчезал куда-то ненадолго, когда Витёк с Андрюшкой уходили кататься. Что, если это он и подстроил нелепую травму с целью завести разговор о больнице невзначай? Допущение, конечно, слишком уж витиеватое, но я давно понял, что в нашем деле без подобной бредятины не бывает. С Анжеем пообщаешься - не такое еще в голову полезет! В общем, не удавалось мне отмазать Пашу. Главный фигурант - он и есть главный. Другой бы на моем месте радовался, ведь задание, считай, наполовину выполнено. А я все сильнее впадал в депрессию.
   Белке свою кислую рожу объяснил просто:
   - Живот болит и башка одновременно. Видать, съел чего-нибудь, а заодно перегрелся.
   Женушка посмотрела на меня с сомнением, но от дальнейших расспросов воздержалась.
   А в отеле, после обеда, уже второго подряд съеденного совершенно всухую, нас ожидал сюрприз. Прибыла очередная группа русских челноков из Питера, и в ее составе Паша встретил старого знакомого. Бывший тверяк и однокашник Гольдштейна Роберт, толстый, лысый, но очень обаятельный армянин, приехал не за товаром, а за компанию с друзьями - отдохнуть, с людьми пообщаться, разведать возможности по бизнесу в незнакомой для него стране. А бизнес у Роберта был серьезный, финансовый. Эмираты в этом отношении место благодатное, особенно Дубай: куда не плюнь - кругом банки не случайно молодой арабский город претендовал на роль финансовой столицы мира после возвращения Гонконга Китаю. Не получилось, кстати, лишь потому, что по эмиратским законам пятьдесят один процент акций любого предприятия, в том числе и иностранного банка, на арабской территории должен принадлежать местной фирме. В Европе и Америке таких законов не понимают, в смысле не принимают, но относятся с большим уважением.
   Все это мы обсуждали с Робертом, уже поднявшись в номер, для начала в Пашин. Витька попросили сбегать за водичкой в магазин напротив. По-русски это называется "послать мальчонку за пивом", но Паша-то уже чувствовал, что Роберт приехал не пустой и будут у нас сегодня напитки поинтереснее пресловутого пива. Я же очень изящно сел на хвоста. Впрочем, Гольдштейн меня сам позвал, представив Роберту как писателя. Паше, как я понял, очень льстило знакомство с "живым классиком". Книгу мою он еще и не открывал, но другу юности не преминул похвастаться, для чего и вытащил со дна сумки.
   А само появление Роберта меня, конечно, напрягало. В контексте моих последних открытий выглядело оно совсем странно. Как говорится, извините, товарищи, но об еще одном персонаже из Твери мы не договаривались. Да и сама фигура этого армянского миллионера, приезжающего в трехзвездочный отель вместе с командой челноков, озадачивала изрядно, да что там "озадачивала"! - выглядела просто откровенной карикатурой на меня самого.
   Голова моя пошла кругом, и спасти ее от полной интеллектуальной катастрофы могло теперь только одно - стаканчик чего-нибудь крепкого. И мечта сбылась.
   Как только вошли в номер к Роберту с ответным дружественным визитом, хозяин со всей кавказской щедростью раскатал по столу лаваш, вывалил из бездонных закромов сыр, копченое мясо, овощи, зелень - это ж надо было тащить с собой такое из Питера в Дубай! - и наконец открыл один из своих дипломатов с кодовыми замками, а там...... А там!.. Как на полке дорогого ереванского магазина целый иконостас экспортных бренди: "Ахтамар", "Двин", "Наири", "Васпуракан".... Белку мы, конечно, тоже пригласили, и Рюшика с дядей Робертом познакомили, и у дяди Роберта нашлись для мальчика-сладкоежки и пахлава, и шакер-пури, и сахар виноградный, и прекрасная толстая чучхела, только армяне и умеют такую делать. В общем, вечерочек выдался не хуже первого, я только твердил себе после каждой новой дозы: "Не забыть про сеанс связи! Не забыть!" И мучительно выдумывал легенду. Легенда получилась совершенно идиотская, дескать, мальчику обещал снять камерой ночной город со всеми огнями, отраженными в проливе, он, мол, сам хотел, но сегодня уже сил у ребенка нет, завтра - тем более не получится, а послезавтра мы улетаем. Все было глупо ужасно. Какой ночной город? Какие огни? Какой мальчик? Хорошо хоть не при Андрюшке все это молол. Однако и Паша, и Витёк были уже очень веселые, а Роберт на мой уход никак не обиделся, только звал заходить еще. Белка смотрела озадаченно. Чуяла, родная, подвох. Но с ней у меня была четкая договоренность: на людях не комментировать никаких моих слов и действий - она это давно и хорошо понимала.
   В общем, на пристань я пришел заблаговременно. Оценил обстановку. Лодки отчаливали часто, одна за другой, по мере заполнения людьми, и рассчитать время было довольно легко. Вот только таблеток никаких я пить не стал, понадеялся на внутренние силы организма, однако прекрасный армянский коньяк (по старой советской привычке мне все-таки было удобнее называть его коньяком, а не бренди) расслабил как-то уж слишком сильно. Трубку телефонную, бумажник с документами и оружие я не забыл. А вот все, о чем хотел сказать Тополю, вылетело из головы напрочь. Вместо четких мыслей клубился под черепом радужный и очень ароматный коньячный туман.
   Без пяти девять я шагнул через борт и, пройдя ближе к носу, сел на краешек жесткой скамейки. Народец, набившийся в посудину, хорошо сгодился бы для съемок в массовке какого-нибудь фильма об угнетении рабов в Бразилии или о притеснении черных в довоенной Америке - худые, молчаливые, в обтрепанных спецовках, с изможденными лицами. Я в своем белом костюмчике от "Гуччи" был совершенно неуместен в этом пейзаже, но надо отдать им должное: каждый, едва заметно покосившись в мою сторону, тут же переставал обращать внимание на богатенького идиота, использующего такой странный способ переезда через пролив.
   А Кхор Дубай меж тем плескал маслянистыми волнами в борта, переливался огнями, благоухал морем, цветами и специями, звенел романтичной мелодией, долетавшей из ближайшего плавучего ресторана и настырно пробивавшейся сквозь рычание нашего лодочного движка. Ровно в 21.00 в мелодию эту вплелся новый звук. И я быстро, одним пальцем придушил его, впуская в свое левое ухо голос Лени Вайсберга, а правое прикрывая ладонью, потому что шумовой фон был все-таки очень велик.