Смит Дебора. Тень моей любви

   – Хорошо здесь, – хрипло сказал Рони. – Высоко. Великое место. В нем есть что-то магическое.
   Дедушка тоже совершил небольшую церемонию. Его научил ей его дедушка, научившийся в свою очередь от своего. И так далее, вплоть до самого Шона Мэлони. Дедушка вынул из кармана рубашки ирландский свисток, пристроил свои толстые пальцы к полудюжине маленьких дырочек на его отполированной поверхности и, прижав к губам, заиграл “Удивительное очарование”.
   Незатейливую мелодию подхватил ветер и понес ее по долине. У меня мурашки побежали по телу. “Меня некогда потеряли, но теперь нашли, я был слепой, но теперь вижу”.
   Глаза Рони сияли.
   На этой горе он впервые почувствовал наши традиции. Ему открылась история рода, к которому он мог примкнуть. Тролли из горных легенд отдали его мне. Мы могли теперь идти вперед так, как мне хотелось, – вместе.
   Гора Даншинног стала с тех пор, для нас святым местом.

* * *

   Джош и Брэди приехали домой из колледжа на каникулы. Они стали настоящими мужчинами. Они водили спортивные машины, встречались с девушками, которые ко мне, маленькой сестричке Джоша и Брэди Мэлони, бессовестно подлизывались. Еще бы, мои братья стоили того: сдержанные, интересные, с медными шапками волос и обаятельными улыбками. Они так эффектно поводили сильными плечами. Их твердые впалые животы даже не вздрагивали, когда я во время шутливых потасовок стучала по ним кулаком.
   Джошу было двадцать пять, он был на четыре года старше Брэди, но учились они на одном курсе университета, потому что Джош два года отслужил старшим сержантом в Сайгоне.
   Я помню страх и постоянную тревогу нашей семьи, помню, как каждый вечер мы толпились перед телевизором послушать новости, как мама плакала, упаковывая посылки Джошу, и как я торжественно присоединяла к ее письмам свои неумелые рисунки, чтобы он знал, у нас все о’кей.
   Позднее я выяснила, что Джош в основном штурмовал бары и публичные дома да вытаскивал наших солдат из притонов с опиумом. Многого он, конечно, не рассказывал. Он очень переменился, и кое-что в нем беспокоило маму и папу. Для меня он был не только старшим, но и старым братом – вокруг глаз у него были морщины, он мало смеялся, а говорил в основном о политике, и довольно зло.
   Брэди же, наоборот, ничего не принимал всерьез. У него была большая мечта. Музыка! На барабане он играл, как дрессированная мартышка. Брэди организовал в школе рок-оркестр, который имел некоторый успех, но только если не исполнял сочинения моего брата. Этого не выдерживал почти никто, кроме самых стойких друзей.
   В конце концов и сам Брэди оставил надежды стать богатым рок-музыкантом. В университете он увлекся бизнесом, стал президентом какого-то общества и если не говорил о девушках, то говорил о деньгах.
   Брэди вообще не обращал внимания на Рони. Джош, казалось, избегал его. Однажды Джош, взвалив меня на спину, отправился к реке.
   – Я что-то не пойму, чего ты добиваешься, сестренка? Тебе нужен еще один брат? – спросил он.
   Я хихикнула.
   – Он лучше, чем брат. Я могу им командовать.
   Мы уселись на берегу. Джош уставился в холодную серебристую воду.
   – Все не так-то просто, – сказал он голосом терпеливого старшего брата. – Иногда дружишь с кем-то, ну, просто потому, что тебе одиноко. Потом чувство одиночества проходит, и этот друг тебе больше не нужен. А честно ли это по отношению к нему? Как ты думаешь?
   Я думала, что заботы о моих друзьях тут совершенно ни при чем. Просто Джош отчего-то чувствовал себя неловко в присутствии Рони. И ему было бы лучше, если бы тот исчез из нашей жизни.
   – Я не одинока. И с Рони все в порядке, – коротко ответила я, не желая знакомить брата со своими мыслями.
   – Когда я был во Вьетнаме, я подружился с кучей людей с совершенно другими взглядами, – не отставал Джош. – Стал говорить, как они. Поступать, как они. Теперь я дома, а от этого очень трудно избавиться.
   Он говорил как бы и не со мной, но все же я спросила:
   – Что же у тебя были за друзья?
   Джош провел рукой по лицу. На висках у него блестели капли пота, хотя было прохладно. Но Джош всегда выглядел так, как будто у него в мозгу пожар.
   – Ты можешь причинить боль, сестричка, если начинаешь дружить в силу ложных причин. Причинить боль себе, своей семье.
   Наступила неловкая пауза. О господи! Может, у меня и было что сказать ему, но было бессмысленно пытаться что-то объяснить Джошу. Некоторые люди, говорил папа, ругают темень вместо того, чтобы принести свечку.

* * *

   Рождественское шествие в этом году прошло без сучка и задоринки. Но Рони не пошел смотреть на него, хотя я умоляла его, спорила с ним и страшно злилась.
   На следующий день я узнала, что он специально просил шерифа Винса послать в Стикем-роуд своего помощника на время парада. Рони и этот полицейский сидели в патрульной машине, чтобы быть уверенными:
   Большой Роан не покинет дома Дейзи.

Глава 12

   В это Рождество мне удалось немного сдержать свои бурные чувства. Обычно в рождественское утро я вставала первой. Пулей летела вниз по лестнице в ночной рубашке, в халате, теряя розовые шлепанцы. Бледный рассвет за окном был еще совсем серым, а дом полон трагической тишины ожидания. Распахивала тяжелые двери и врывалась в гостиную. Одна.
   На этот раз я спустилась вниз тихо, на цыпочках, прокралась к двери Рони и негромко, но настойчиво постучала в дверь. Потом, немного обождав, прошептала:
   – Рони, вставай. – Стучала я до тех пор, пока он, обмотав себя покрывалом, не приоткрыл двери. Он глядел на меня недоуменно и сонно.
   – Что случилось? – нетерпеливо спросил он.
   – Ничего. Сегодня Рождество. Пойдем со мной.
   – Да погоди ты. В чем дело?
   – Ах, ну да. Ты ведь ничего не знаешь. Я забыла, что ты не знаешь. – Я осмотрелась. Темный холл был пуст. – Ну, пошли же.
   – Подожди. Я оденусь.
   – Нет-нет. Никто не одевается утром на Рождество. – Я посмотрела в щель. Над покрывалом, которым он обмотал себя, был виден растянутый ворот спортивного свитера. Ниже – вылинявшие серые спортивные штаны с дыркой на коленях и старые, протертые на пальцах носки. – Да ты просто пижон.
   Я схватила за край покрывала и потянула Рони за собой.
   – Пойдем, а то через несколько минут появятся Хоп и Эван, а потом вообще все проснутся. У нас мало времени.
   Нахмурившись, Рони вместе со мной проскользнул в холл. Мы остановились у двери гостиной.
   – Смотри, – прошептала я и, затаив дыхание, повернула тяжелую дверную ручку. Потом тихонько, чтобы она не скрипнула, открыла дверь.
   Это было все равно что заглянуть в Зазеркалье. Рядом с камином, в котором горел огонь, сияла огнями рождественская елка, Я уже, конечно, понимала, что ее зажег не Санта-Клаус. Просто за полчаса до нас сюда приходила мама, но я не сказала об этом Рони. Пусть видит, что у нас настоящее Рождество. Ярко завернутые подарки за ночь выросли под елкой как грибы. Весь угол комнаты был завален пакетами. Из стереосистемы лились тихие звуки рождественского хора.
   Я слышала, как Рони за моей спиной шумно втянул в себя воздух. Я взглянула в его лицо, оно было открытым и ясным.
   – Поди сюда, – заторопила я. Он протиснулся в комнату вслед за мной. Я потянула его к камину. – Посмотри.
   На скамеечке стояла пустая ваза молочного стекла, а на фарфоровой тарелке остались крошки от маминого печенья. Конечно, это папа его съел, но раньше я думала, что Санта-Клаус.
   – Я никогда не видел ничего подобного. Только по телевизору.
   – О! Это на самом деле. Садись. Открою только один пакет до того, как появятся все. Имею право, потому что встала первой. И ты тоже. Это нормально.
   Он недоверчиво смотрел на меня.
   – Я получу подарки?
   – А как же! – Я полезла под елку, расшвыряла шуршащие пакеты и нашла наконец глубокую треугольную коробку, завернутую в красную фольгу и перевязанную лентой с бантом.
   – Это от меня.
   Я протянула коробку ему, чуть не подпрыгивая от нетерпения. Рони секунду не двигался, потом осторожно обошел елку и присел на корточки. Поднялся и протянул мне крошечную коробочку, завернутую в зеленую бумагу с малюсенькими красными колокольчиками. Скотча на ней было не меньше, чем нарядной бумаги.
   – Это тебе, – сказал он небрежно. – Бабушки помогли мне выбрать. – По тому, как он небрежно пожал плечами, я поняла, как для него это важно.
   Мы обменялись свертками и уселись рядом на скамейке.
   – Открой сначала ты, – приказала я, хотя мои пальцы уже развязывали ленту на его подарке. Они двигались сами по себе, как бы без моего участия.
   Он аккуратно снимал с коробки оберточную бумагу, видимо, опасаясь порвать ее. Я просто из себя выходила от его медлительности. Рони открыл коробку и вынул голубой пуловер. Так же осторожно, как снимал бумагу, он осмотрел его. С любовью и недоверием. Потрогал короткий толстый шнурок с биркой.
   – Новый, – выпалила я, – поэтому на нем цена. Если он тебе не годится по размеру или не нравится, ты можешь поменять его на другой.
   – Нет дырок от моли, – сказал он. – Пахнет, как новый. Мне нравится.
   – Надень.
   Он сбросил свое покрывало, за которое всю дорогу цеплялся как за последнюю надежду, и натянул свитер прямо на спортивную рубашку. Он выглядел в нем прекрасно, хотя свитер и оказался слишком широким.
   – Я хотела сначала купить тебе что-нибудь необычное, – поспешно начала я оправдываться. – Ну, например, охотничий нож или что-то в этом роде, но бабушка Дотти посоветовала мне это. – Я вздохнула. – Хотя, что в нем интересного.
   Он посмотрел на меня.
   – Это моя, по-настоящему моя, первая новая вещь в жизни, Клер! Потрясно!
   – Правда? – улыбнулась я. – Я так и думала, что тебе понравится.
   – Посмотри свой.
   Ленту я к тому времени уже развязала, действуя как во сне. И теперь я живо сорвала обертку, положила коробочку на колени и, едва дыша открыла крышечку.
   Внутри на подушечке из белого хлопка лежала эмалированная подвеска в форме трилистника – эмблема Ирландии. Маленькая, с десятицентовую монету на тоненькой золотой цепочке.
   – О! – Я любила всякие побрякушки не меньше, чем белка орехи. Мама ограничила мою коллекцию несколькими изящными бусами, серебряным ремешком для часов и парой клипсов с маленькими жемчужинами. Все остальное были пустяки, купленные мной на карманные деньги. Но я обожала и эти ерундовины; – Какая красивая!
   Цепочка была достаточно длинной, чтобы я могла продеть в нее голову, не расстегивая замочек. Я надела подвеску, распустила волосы, прижала руку к трилистнику.
   – Это самый лучший рождественский подарок, который я когда-либо получала, – сказала я. Сердце мое готово было выскочить из груди. – Я люблю тебя.
   – Ш-ш-ш, – сказал Рони, оглядываясь, как будто мы были не одни. – Я понимаю, что ты этим хочешь сказать, но другие могут не понять.
   – Скажи мне то же самое. Скажи!
   – Я думаю, что не стоит.
   – Тогда скажи только, что это навсегда.
   Он взглянул на меня и, не колеблясь, произнес:
   – Навсегда.
   Гостей в этот день было полно. Рони наблюдал из угла, вникая во все со спокойной силой животного, которое слишком долго находилось в клетке для того, чтобы сразу выйти из нее только потому, что кто-то открыл дверь.

* * *

   Я должна была признаться себе, что рада такой его обособленности. Ряд событий, произошедших в этот день, сильно поколебали мой оптимизм.
   Моя кузина Эстер, которую на прошлом параде сшибли с ног, прилагала все усилия, чтобы очернить Рони в глазах семьи. Многие наши дамы поддерживали ее на этом праведном пути. Жестокая по натуре, в самом расцвете своих шестнадцати лет, она была даже по нашим, приветствующим хорошее питание стандартам, толстой. Она самозабвенно любила играть на трубе и к каждому празднику готовила что-нибудь новенькое. Играть на трубе на солнцепеке способна только очень крепкая девушка. У нее были прямые длинные каштановые волосы, на концах она их мелко завивала. На веки при этом накладывала голубые тени. В общем, это было нечто.
   – Где твой приятель, Клер? – настойчиво приставала ко мне Эстер. Она приперлась прямо в мою спальню, где мы с Вайолет и Ребеккой рассматривали наши подарки, как будто ее кто-то звал.
   – Покажи-ка. – Эстер наклонилась и схватила мою подвеску.
   Я оттолкнула ее руку:
   – Не трогай.
   Эстер скривилась:
   – Дешевка. Сейчас зеленый, а вот увидишь, каким станет через пару месяцев.
   – Отстань, – сказала Ребекка. – Нам неинтересно, что ты думаешь.
   Я свирепо посмотрела на зловредную толстуху и спрятала подвеску под свой красный рождественский свитер. Я сидела, поджав под себя ноги, и рассматривала портативную пишущую машинку, которую подарили мне папа с мамой.
   Эстер снова наклонилась ко мне:
   – Кем ты собираешься стать? Секретаршей?
   – Нет, писательницей. И в свое время я напишу о тебе. Так что будь осторожна.
   – Ты уже, кажется, кое-что написала, – фыркнула кузина. – Ты совершенно испорчена. Боюсь, что тетю Мэрибет не волнует, что думают о тебе люди. Если бы тебя воспитала моя мама, она бы не позволила принять в подарок дешевку, которую Рони Салливан скорее всего украл в копеечном магазине. Я посмотрела ей прямо в глаза:
   – Почему бы тебе не поменять местами голову и задницу? Ведь все равно и то и другое полно дерьма?
   Вайолет и Ребекка от удивления даже рты пооткрывали. Я никогда не употребляла слово “дерьмо” в присутствии кого бы то ни было, кроме Рони.
   – Башка с дерьмом, – добавила я весело.
   Эстер надменно посмотрела на меня:
   – Ты, наверно, научилась этому у Рони Салливана?
   – А вот и нет. Сама придумала.
   – Так я тебе и поверила! Этот парень – мразь. Он будет так же гоняться за шлюхами, как и его отец. Хорошо бы он провалился сквозь землю.
   – А еще лучше – чтобы ты. Рони замечательный. Он нам всем нравится.
   Эстер ухмыльнулась:
   – Значит, ты собираешься стать писательницей и шлюхой.
   Вайолет и Ребекка в ужасе прижали руки ко рту. Не к ушам, конечно. Они страстно ловили каждое слово и, впустив в одно ухо, вовсе не собирались выпускать через другое.
   Я мило улыбнулась Эстер:
   – Конечно, я буду самой шикарной шлюхой в Дандерри. Во всяком случае, это лучше, чем сосать трубу и знать, что твоя толстая туша больше ни на что не годится.
   – Представляю, что будешь сосать ты, – выдала напоследок Эстер и вылетела из комнаты.
   Злая, выбитая из колеи, я передернула плечами. Бывают же такие дуры на свете. Вайолет с глазами, полными ужаса, спросила:
   – Как ты думаешь, что она имела в виду?
   – А, плевать!
   Ребекка, покраснев, сложила лодочкой руки и что-то прошептала Вайолет на ухо. Та сморщила нос и уставилась на меня.
   – Какой ужас!
   Они меня внимательно рассматривали, как будто под моей личиной скрывался кто-то отвратительный до невозможности. Подвеска казалась мне горячей.
   – Не беспокойтесь, я не собираюсь стать шлюхой, – заверила я их. – Я пошутила.
   – Тогда и не употребляй больше это слово, – Вайолет поджала губы.
   Зато Ребекка с готовностью наклонилась ко мне.
   – Ну, чему еще тебя научил Рони Салливан?
   – Да ничему он меня не учил, – с досадой отмахнулась я.
   – Вот было бы здорово, если бы он действительно украл для тебя эту подвеску, – добавила Ребекка в ожидании новых откровений.
   Но я уже поняла, где собака зарыта.
   – Он не крал ее. Он вообще не крадет.
   Ребекка и Вайолет обменялись понимающими взглядами.
   – А было бы здорово! – снова повторила Ребекка. – Держу пари – когда он получит права, он будет воровать машины.
   Я так разозлилась, что чуть снова не сказала “дерьмо”. Но мне стало совершенно ясно, что все судят о Рони по непристойностям, произносимым мной. Им так хотелось, чтобы он был плохим.
   Похоже, мои естественные наклонности грозили ему большими неприятностями.

* * *

   Вечером мы отправились в церковь.
   Рони в церкви. В серо-голубом костюме Джоша и широком, заколотом булавкой галстуке папы он выглядел так, что многие просто извертелись на своих местах, желая удостовериться в том, насколько он хорош.
   Он сидел на нашей церковной скамье, вытянувшись, как выпь на болоте.
   – Пой, – толкала я его локтем.
   – Не умею, – прошептал он. – Ты поешь громко. За двоих.
   В канун Нового года, сидя у себя в комнате, я услышала в холле громкие голоса Джоша и Брэди. Я чуяла возможный скандал, как мышь – сыр. Я подошла к двери, чуть приоткрыла ее и навострила уши.
   – Думаю, что нам стоит уговорить его.
   – Ты видел выражение его лица, когда папа советовался с тетей Бесс и дядей Билли? Уверен, что он был готов удрать еще до того, как папа объяснил, почему они подают бумаги в суд.
   – Чокнутый мальчишка.
   – Он не мальчишка. И уже давно.
   – Очень интересно!
   – Мама уверяет, что он бросится и на тигра, чтобы защитить Клер. Думаю, что она права.
   – Да ты только послушай, что говорят о нем бабушки. Они тоже на нем помешались, совсем как ты.
   Они обсуждают Рони! Я выглянула из комнаты.
   – Что случилось?
   Джош с беспокойством взглянул на Брэди.
   – Дети любят подслушивать, – сказал он назидательно.
   – Вы говорите о Рони. Что случилось?
   Они обменялись осторожными взрослыми взглядами. Я сбежала вниз по лестнице, сердце у меня билось где-то в горле.
   Папа и мама сидели за кухонным столом с серьезными лицами.
   – Что с Рони? – я забеспокоилась. Мало ли что они там удумали.
   Они посмотрели друг на друга. Папа обнял меня за талию.
   – Мы договорились, что Рони никогда не вернется на Пустошь. Никогда, горошинка.
   – Ты хочешь сказать, что он будет жить с нами?
   Папа посмотрел на меня так, будто в моем вопросе было что-то не так.
   – Именно это я и имею в виду, милая.
   – Вы обещаете?
   – Обещаем, – сказала мама, перекрестилась и подняла вверх два пальца. – Мы подписали в суде все необходимые документы.
   Я выскочила во двор. Мне понадобилось какое-то время, чтобы найти Рони. Он был на ближнем пастбище, просто сидел на пригорке.
   – Я слышала, – сообщила я, плюхнувшись рядом, – ты у нас теперь навсегда.
   – Бог мой! – изумился он. Глаза его сияли. – Ты была права. Я осторожно дотронулась до его руки.
   – Я люблю тебя.
   Он отвернулся, но тут же повернулся снова ко мне.
   – Я тебя тоже люблю. Только не говори никому. Перед заходом солнца мы с Рони поднялись на Даншинног. Зажгли несколько хлопушек и смотрели, как они взрываются на фоне холодного пурпурно-розового неба.
   Рони выглядел спокойнее обычного. Я взглянула ему в лицо и от того, что увидела, просто засияла, почувствовав себя совершенно счастливой. Он не мог петь в церкви, но он беззвучно пел сейчас, здесь, всей душой. Он вырос на Пустоши, на самом дне, но он всегда хотел взлететь как можно выше.

Глава 13

   Знаменитая игра в “Монополию” с блеском подтвердила то, что я поняла уже давно. В том, что касалось земли и денег, Рони обладал не менее острым чутьем, чем любой Мэлони или Делани.
   В тот день все телевизионные ведущие Атланты в один голос уверяли, что погода сохранится теплая. Но дедушка Мэлони разбирался в этом лучше.
   – Холода и льда будет больше, чем волос в носу у эскимоса, – предупредил он, когда мама и папа загрузили прабабушку Алису и бабушку Элизабет в машину для очередной поездки в Атланту.
   Бабушки были непреклонны: они посмотрят гастрольный спектакль “Привет, Долли”, даже если для этого им придется пересечь Арктику на собачьих упряжках.
   – Ты думаешь, будет гололед? Мы успеем вернуться до ночных заморозков, – сказал папа. – Предпочитаю рискнуть, чем отговаривать их.
   Они уехали. Хоп и Эван были в Южной Каролине в поездке, спонсируемой церковью. Они приглашали с собой и Рони, но он отказался, сославшись на то, что ему надо заниматься.
   Скорее всего, его решение было связано с тем, что я пообещала ему унылую перспективу: придется учить Библию, есть черствые хот-доги и без конца молиться. О том, что в поезде девочки, я просто забыла упомянуть.
   В общем, Рони и я остались дома с дедушкой и бабушкой Мэлони. Как и предсказал дедушка, к четырем часам все вокруг обледенело, деревья покрылись инеем, и транспортная служба перекрыла все дороги.
   Мы все очень уютно устроились в доме, включая Генерала Паттона, нескольких кошек и белку Марвина.
   Папа позвонил и сказал дедушке, что они с мамой и престарелыми любительницами музыки вынуждены остановиться на ночь в отеле. Дедушка повернулся к бабушке и сказал:
   – Ну что ж, это послужит им уроком. Мама и Элизабет наверняка сейчас спорят до потери сознания о ценах на номера.
   Я была на верху блаженства. Я и Рони смотрели телевизор, объедались кукурузными хлопьями. Потом мы пошли с дедушкой на улицу, чтобы помочь ему накормить скот, и совершенно окоченели. Генерал Паттон, играя, гонялся за белкой. Кошки, те вообще считали Марвина маленьким длинноволосым котенком, почему-то обожающим прятать орехи во все щели.
   Вскоре после наступления темноты электричество отключили. Мы ели бутерброды. Дедушка, закутавшись в плед, с кошкой на коленях, дремал в кресле. Бабушка зажгла керосиновые лампы, поставила их на стол в библиотеке, похрустела пальцами и спросила:
   – Кто хочет играть со мной в “Монополию”?
   – Только не я, – тут же откликнулась я.
   – Она как акула, – шепнула я Рони. – Выиграет все твои деньги и будет хихикать, когда ты попросишь взаймы.
   Рони вообще-то играл великолепно. Хоп и Эван и глазом не успевали моргнуть, как он обчищал их до последнего пенни. Я всегда продавала все свои фишки, страшно рисковала, но Рони цепко держался за свои карточки с недвижимостью и был хитер, как черт.
   – Я буду, – сказал он, безмятежно улыбнувшись. Бабушка и Рони уселись за стол друг против друга, перед ними, как поле битвы, лежала игральная доска, свет от камина и керосиновых ламп отражался в их полных решимости глазах.
   Я какое-то время наблюдала за ними, лежа на кушетке, закутавшись в плед и зевая.
   – Она никогда не проигрывает, – пробормотала я и заснула.
   Когда я проснулась, дрожа от холода, было раннее утро. Огонь в камине погас, лампы не горели. Генерал Паттон спал, свернувшись клубком рядом со мной, дедушка храпел в кресле.
   – Ну, пожалуйста, еще разок, – услышала я хриплый голос бабушки. – У меня есть право отыграться. Я поморгала, протерла глаза и приподнялась на локте. Рони, опустив голову на руку, сонно смотрел на бабушку.
   – Я ужасно хочу спать, – простонал он. – Достаточно, миссис Дотти. Признайтесь, что не можете обыграть меня.
   – Ну еще разок, – бабушка наклонилась над столом, волосы ее свисали рыжими космами.
   – Извините, не могу.
   – Я подам кофе. Ты же честный бизнесмен, Рони Салливан. Ты не можешь мне отказать. Если мы сыграем разок, я тебе еще раз объясню про облигации.
   – Хорошо, – кивнул он.
   Бабушка вышла из гостиной. Рони с трудом вытащил себя из-за стола, рухнул на пол рядом со мной и устало прислонился к кушетке. Голова его упала на Генерала Паттона. Он медленно вздохнул и тут же уснул. Я огляделась вокруг и легонько, чтобы не разбудить, погладила его волосы.
   Рони явно интересовали деньги.
   – В нем говорит ирландская кровь, – уверял папа.
   Рони уже открыл накопительный счет в банке. Каждую неделю он делил деньги, которые зарабатывал, на три части, одну вкладывал в конверт и опускал в почтовый ящик отца на Пустоши, другую клал в банк, а третью – очень маленькую – оставлял себе.
   Вошла бабушка, бесцеремонно разбудила его и заставила выпить две чашки кофе. Потом они безостановочно играли, пока не проснулся дедушка, и нам снова пришлось выйти на улицу, чтобы покормить скот.

* * *

   Когда мама, папа и старые бабушки вернулись после полудня домой, вконец измученные, Рони спал на полу, бабушка Дотти – на кушетке. Оба сжимали в руках деньги.
   Мы все пришли к выводу: любого, кто сумел обыграть бабушку Мэлони, судьба предназначила для великих дел.
   А чем я хуже?! – решила я. Пора совершить скачок в журналистике, хватит скромных публикаций о школьном клубе в городском еженедельнике “Трилистник”.
   “Мы ждем от вас рассказов о вашем городе” – было написано в одном из маминых женских журналов. Ну, из тех, которые рассказывают, как делать хорошую горчицу, иметь стройные бедра, и печатают на обложке портрет Мэри Тайлер Мор в качестве примера для тех, кто хочет стать телевизионной звездой и при этом остаться приличным человеком.
   Журнал обещал за хорошую историю пятьдесят баксов. Пятьдесят баксов! Да я была напичкана этими историями. Горя от нетерпения, я тайно напечатала пять страниц через один интервал на своей новой машинке.
   Используя невероятные метафоры и все прилагательные, которые сумела отыскать в большом словаре в гостиной, я написала о том, как Рони убил оленя, чтобы заплатить дяде Купли.
   Я вплела в текст массу незавершенных сюжетных линий из жизни нашего городка. Потом задумалась над высшим смыслом рассказа. Потом махнула на это рукой.
   Мне казалось, что я была очень профессиональна. Я проверила опечатки, свела их к минимуму – ну, штук двадцать на страницу. Сочинила очаровательное письмо, в котором сообщала заинтересованным лицам следующее: “Я знаю, что вам это понравится. Пришлите, пожалуйста, чек”. И размашисто подписалась: “Искренне ваша Клер К. Мэлони”. Аккуратно сложив свой шедевр, я положила его в розовый конверт с обратным адресом, написанным золотыми чернилами.
   Редакция журнала находилась в Нью-Йорке. Адрес я тоже написала золотыми чернилами. С моей точки зрения, это должно было произвести впечатление. В качестве дополнительной страховки я наклеила две марки и холодным утром, когда ждала школьный автобус, опустила письмо в почтовый ящик.