Страница:
– Не-ет!.. Я эти районы знаю. Там такого нет!.. – проговорил второй курсант, который только что просто слушал. – Не надо клеветать на хорошие спальные районы!.. Там погано, но спать там – можно. И это – главное. Это, а не что-либо другое, является важным!.. Они не так уж и новы, но спать там можно!.. Чего уж так гнаться за новизной?!. Хотя я тоже предпочитаю новые вещи всем остальным… Не думайте, что я глупее… Но вещи – это вещи, а район – это район…
– Но ведь должен же быть, есть же где-нибудь этот райончик!.. – воскликнул Вася. – Ведь где-то же ты жил!.. Так вот, пейзаж, открывавшийся из окна, был похож на картину, которую, должно быть, рисуют в комнате психологической разгрузки на атомной подводной лодке… Или на межпланетном космическом корабле… А что, должно быть, наши потомки, если захотят взять какую-нибудь такую картинку с собой в межгалактическое путешествие, вполне могут взять за образец ту картину, которая открывалась из твоего окна в этом замечательном спальном райончике!..
– Да-да! Точно!.. Я слышала, что именно такую картину представляет из себя комната психологической разгрузки для переутомленной команды на атомной подводной лодке!.. Я читала в журнале «Наука и жизнь», – подтвердила тетушка.
– Нет, нет!.. – еще раз яростно сказал курсант-«Томмазо Кампанелла». – Я же говорил вам – мне не нравятся спальные районы. Там нет жизни. Там нет театров, кафе, ресторанов, там нет тех мест, где может разворачиваться основное хориновское действие… Там ты все время как будто оторван от чего-то интересного, что происходит без тебя!..
– В центр поезжай!.. – воскликнул второй курсант. – В центре всего навалом: и дискотек, и баров!.. Есть где гульнуть!.. Вот мы тут… – он не закончил.
Вася: – Согласен… Там нет мест, где можно развлекаться. Но там нет и мест, где можно работать… Что нравилось тебе в этом Бузино-Зюзино… Я могу сказать: тебе было ужасно приятно, что там ничто не напоминало тебе об ужасающем, иссушающем труде без начала и конца. Там не было фабрик, научных институтов, контор и банков, там не было офисов и фирм… Там не могло быть ничего подобного той проклятой фабрике, на которой тебе, Томмазо Кампанелла, приходится… По крайней мере, приходилось до этой ночи трудиться, точно в наказание… Ведь ты же помнишь Библию: труд дан человеку в наказание… В райском саду человек не мог и помыслить о том, что когда-нибудь ему придется добывать хлеб насущный в поте лица на мельничном комбинате!..
– Ох, как я замучился работать на этой фабрике!.. Как она из меня все жилы вытянула!.. – проговорил «Томмазо Кампанелла» (он же курсант-хориновец).
– Да, кстати… – добавил он. – Там, выше… Про «потомки» и межгалактическое путешествие – это, пожалуй, надо будет после вычеркнуть… Ведь мы и так в межгалактическом путешествии!.. По сюжету… Как-то немножко не подходит!..
Вася: – Межгалактическом путешествии… По сюжету… Где это?.. Что-то я этого не нахожу… А-а!.. Все понятно!.. Сообразив, в чем дело, он двинулся по своей роли дальше:
– Знаешь, Томмазо Кампанелла, дальше я просто вынужден читать тебе мораль!.. Да-да, именно сейчас, когда мы находимся на бешеном расстоянии за тысячи световых лет от Земли, в таком совершенно неподходящем месте для чтения морали, как каюта межгалактического звездолета, я вынужден читать тебе, Томмазо Кампанелла, мораль!.. Ты обожал этот райончик прежде всего потому, что он как раз и олицетворял собою отдых, отдых и отдых без всякого конца… Как я уже говорил, там просто не было таких мест, на которых всем нормальным людям просто приличествует трудиться… Нет, конечно, там была школа, но ты же понимаешь, что школа – это только на полдня… Да и потом, что это за труд – ты сидишь, а тебе рассказывают…
– Я категорически не согласен!.. – воскликнул второй курсант.
– Ну ладно!.. Не согласен… – обрезала его тетушка. – Учиться лучше, чем работать!..
– Да-а… – мечтательно произнес Вася. – Эту истину о том, что учиться – лучше, чем работать, ты, Томмазо Кампанелла, усек, можно сказать, с самого-самого начала… Во-первых, «ты сидишь, а тебе рассказывают», что уже само по себе здорово… Ведь, согласись, это порой просто интересно, если тема, про которую рассказывают, занимательна, а потом, как ни крути, быть зрителем легче, чем быть актером…
– Наш Господин Радио считает как раз наоборот… – робко пробормотала тетушка, впрочем, так, что все услышали.
Тем временем часовой вернулся на свой пост к воротам.
– Быть зрителем легче, чем быть актером… Это раз!.. Потом… Школьник – какое прекрасное состояние!.. Ведь ты еще – никто!.. Ты не художник. Но и не не-художник. Ты не ученый. Но и не не-ученый. Ты – не актер. Но и не не-актер. Ты еще не ухватился за какой-то один выбор, и потому ты отчасти владеешь всеми выборами сразу. Одним словом, ты – школьник. А тот райончик, в котором ты жил, Томмазо Кампанелла, он как бы только особенно подчеркивал это состояние – в нем было негде работать. В нем было только где учиться, да и то – средним образованием!.. Прекрасная это пора – школьничество!.. Школьники – первейшие и главнейшие из всех аферистов и мошенников. Ведь каждый школьник за кого только себя ни может выдать!.. За кого только ты себя, Томмазо Кампанелла, не выдавал!.. Ты выдавал себя и за будущего великого актера, этакого нового Мочалова!.. Выдавал ты себя и за будущего великого ученого-археолога!.. Аферист!.. Мошенник!.. Обманщик!.. Выдавал ты себя и за будущего великого журналиста!.. О, список твоих обманов и преступлений, подделок и фальсификаций был настолько огромен, что не вместился бы и в несколько томов уголовного дела. «Дела о Томмазо Кампанелла»!.. Но за всем этим, ты, конечно, был фантастический лодырь, жизнь тебя до поры до времени баловала – полдня учебы, и – привет!.. Домой!..
– Да, между прочим… Господин Радио переживает о том, как ему обрести яркую профессию…– проговорила тетушка. – А школьник Томмазо Кампанелла мошенническим образом присваивал себе всевозможные яркие профессии от актера и журналиста до ученого-археолога, выглядел нагло, нарядно и самоуверенно, занят был лишь полдня и вообще… Три раза каникулы по неделе – почти целый месяц. А потом еще целое лето свободы!.. Нарядный, наглый, хитрый, самоуверенный школьник, который сидит сейчас перед нами в белом кресле и нахально улыбается!.. Он вообще всегда нахально улыбался в лицо своим учителям!.. У него в кармане были все яркие профессии одновременно!.. А у них только одна – малооплачиваемого учителя средней школы… А теперь он не хочет работать на фабрике!..
– Да… Не хочу!.. Я хочу продолжить обучение!.. – закричал «Томмазо Кампанелла». – Ведь тот же Господин Истерика любил повторять «сколько будешь жить – столько и учись!» Ведь Господин Истерика очень, очень много учился…
– Обучение… А на что ты станешь жить?!.. – с укоризной спросил его Вася. – Деньги где брать, пока ты будешь учиться?..
– Да… Это проблема… Жить, действительно, будет не на что… – Томмазо Кампанелла задумался.
Вдруг что-то пришло ему на ум:
– А как же Господин Истерика?!. Он-то на что жил?!.. – воскликнул «Томмазо Кампанелла».
– Во-первых, Господин Истерика едва ли не большую часть своей жизни провел на казенных харчах, скитаясь по тюрьмам… А потом… «соединиться с разбойничьим миром – этим единственным революционером в России…» Помнишь, так учил террорист Нечаев. Революционеры частенько занимались прямым грабежом!.. Но это… Это мрачно… Это ужасно… Это трагедия… Кровь, убийства… Невинные жертвы… Это уже не жизнь школьника!.. Это тяжело переносить…
– Трагедия… – «Томмазо Кампанелла» опять на мгновение задумался. – В этом слове есть что-то привлекательное… Трагедия… Звучит заманчиво… Трагедия!.. – утвердительно произнес он.
И в следующее мгновение второй курсант с силой потянул его за рукав:
– Бежим!.. Караульный машет!.. Начальник идет!..
– Тетушка!.. Вася!.. До встречи!.. – прокричал «Томмазо Кампанелла». – Я буду думать всю ночь!.. К черту «завтра»!.. «Сегодня» – важнее!..
Второй курсант почти волок его за собой, делая Васе и тетушке знаки рукой: уходите прочь!.. Те поспешили в сторону проезжей части, где можно было поймать такси, – это, конечно, была большая трата денег, но тетушка решила окончательно распатронить свою заначку. К тому же они рассчитывали доехать подешевке. У ворот отчаянно жестикулировал караульный…
Как раз в этот момент Васе издалека удалось тормознуть какой-то древний, трескучий «запорожец», на котором неизвестно куда катил старый дед. Видимо, ни до, ни после них никто не рисковал нанимать этот драндулет в качестве такси, но именно на нем они относительно быстро, хотя и без комфорта, докатили обратно, как раз туда, откуда в этот вечер началось их необычное путешествие – в Лефортово, к подъезду «Хорина», где как раз в этот момент толпилось много народа. Часть из этих людей была в карнавальных костюмах.
Глава X
– Но ведь должен же быть, есть же где-нибудь этот райончик!.. – воскликнул Вася. – Ведь где-то же ты жил!.. Так вот, пейзаж, открывавшийся из окна, был похож на картину, которую, должно быть, рисуют в комнате психологической разгрузки на атомной подводной лодке… Или на межпланетном космическом корабле… А что, должно быть, наши потомки, если захотят взять какую-нибудь такую картинку с собой в межгалактическое путешествие, вполне могут взять за образец ту картину, которая открывалась из твоего окна в этом замечательном спальном райончике!..
– Да-да! Точно!.. Я слышала, что именно такую картину представляет из себя комната психологической разгрузки для переутомленной команды на атомной подводной лодке!.. Я читала в журнале «Наука и жизнь», – подтвердила тетушка.
– Нет, нет!.. – еще раз яростно сказал курсант-«Томмазо Кампанелла». – Я же говорил вам – мне не нравятся спальные районы. Там нет жизни. Там нет театров, кафе, ресторанов, там нет тех мест, где может разворачиваться основное хориновское действие… Там ты все время как будто оторван от чего-то интересного, что происходит без тебя!..
– В центр поезжай!.. – воскликнул второй курсант. – В центре всего навалом: и дискотек, и баров!.. Есть где гульнуть!.. Вот мы тут… – он не закончил.
Вася: – Согласен… Там нет мест, где можно развлекаться. Но там нет и мест, где можно работать… Что нравилось тебе в этом Бузино-Зюзино… Я могу сказать: тебе было ужасно приятно, что там ничто не напоминало тебе об ужасающем, иссушающем труде без начала и конца. Там не было фабрик, научных институтов, контор и банков, там не было офисов и фирм… Там не могло быть ничего подобного той проклятой фабрике, на которой тебе, Томмазо Кампанелла, приходится… По крайней мере, приходилось до этой ночи трудиться, точно в наказание… Ведь ты же помнишь Библию: труд дан человеку в наказание… В райском саду человек не мог и помыслить о том, что когда-нибудь ему придется добывать хлеб насущный в поте лица на мельничном комбинате!..
– Ох, как я замучился работать на этой фабрике!.. Как она из меня все жилы вытянула!.. – проговорил «Томмазо Кампанелла» (он же курсант-хориновец).
– Да, кстати… – добавил он. – Там, выше… Про «потомки» и межгалактическое путешествие – это, пожалуй, надо будет после вычеркнуть… Ведь мы и так в межгалактическом путешествии!.. По сюжету… Как-то немножко не подходит!..
Вася: – Межгалактическом путешествии… По сюжету… Где это?.. Что-то я этого не нахожу… А-а!.. Все понятно!.. Сообразив, в чем дело, он двинулся по своей роли дальше:
– Знаешь, Томмазо Кампанелла, дальше я просто вынужден читать тебе мораль!.. Да-да, именно сейчас, когда мы находимся на бешеном расстоянии за тысячи световых лет от Земли, в таком совершенно неподходящем месте для чтения морали, как каюта межгалактического звездолета, я вынужден читать тебе, Томмазо Кампанелла, мораль!.. Ты обожал этот райончик прежде всего потому, что он как раз и олицетворял собою отдых, отдых и отдых без всякого конца… Как я уже говорил, там просто не было таких мест, на которых всем нормальным людям просто приличествует трудиться… Нет, конечно, там была школа, но ты же понимаешь, что школа – это только на полдня… Да и потом, что это за труд – ты сидишь, а тебе рассказывают…
– Я категорически не согласен!.. – воскликнул второй курсант.
– Ну ладно!.. Не согласен… – обрезала его тетушка. – Учиться лучше, чем работать!..
– Да-а… – мечтательно произнес Вася. – Эту истину о том, что учиться – лучше, чем работать, ты, Томмазо Кампанелла, усек, можно сказать, с самого-самого начала… Во-первых, «ты сидишь, а тебе рассказывают», что уже само по себе здорово… Ведь, согласись, это порой просто интересно, если тема, про которую рассказывают, занимательна, а потом, как ни крути, быть зрителем легче, чем быть актером…
– Наш Господин Радио считает как раз наоборот… – робко пробормотала тетушка, впрочем, так, что все услышали.
Тем временем часовой вернулся на свой пост к воротам.
– Быть зрителем легче, чем быть актером… Это раз!.. Потом… Школьник – какое прекрасное состояние!.. Ведь ты еще – никто!.. Ты не художник. Но и не не-художник. Ты не ученый. Но и не не-ученый. Ты – не актер. Но и не не-актер. Ты еще не ухватился за какой-то один выбор, и потому ты отчасти владеешь всеми выборами сразу. Одним словом, ты – школьник. А тот райончик, в котором ты жил, Томмазо Кампанелла, он как бы только особенно подчеркивал это состояние – в нем было негде работать. В нем было только где учиться, да и то – средним образованием!.. Прекрасная это пора – школьничество!.. Школьники – первейшие и главнейшие из всех аферистов и мошенников. Ведь каждый школьник за кого только себя ни может выдать!.. За кого только ты себя, Томмазо Кампанелла, не выдавал!.. Ты выдавал себя и за будущего великого актера, этакого нового Мочалова!.. Выдавал ты себя и за будущего великого ученого-археолога!.. Аферист!.. Мошенник!.. Обманщик!.. Выдавал ты себя и за будущего великого журналиста!.. О, список твоих обманов и преступлений, подделок и фальсификаций был настолько огромен, что не вместился бы и в несколько томов уголовного дела. «Дела о Томмазо Кампанелла»!.. Но за всем этим, ты, конечно, был фантастический лодырь, жизнь тебя до поры до времени баловала – полдня учебы, и – привет!.. Домой!..
– Да, между прочим… Господин Радио переживает о том, как ему обрести яркую профессию…– проговорила тетушка. – А школьник Томмазо Кампанелла мошенническим образом присваивал себе всевозможные яркие профессии от актера и журналиста до ученого-археолога, выглядел нагло, нарядно и самоуверенно, занят был лишь полдня и вообще… Три раза каникулы по неделе – почти целый месяц. А потом еще целое лето свободы!.. Нарядный, наглый, хитрый, самоуверенный школьник, который сидит сейчас перед нами в белом кресле и нахально улыбается!.. Он вообще всегда нахально улыбался в лицо своим учителям!.. У него в кармане были все яркие профессии одновременно!.. А у них только одна – малооплачиваемого учителя средней школы… А теперь он не хочет работать на фабрике!..
– Да… Не хочу!.. Я хочу продолжить обучение!.. – закричал «Томмазо Кампанелла». – Ведь тот же Господин Истерика любил повторять «сколько будешь жить – столько и учись!» Ведь Господин Истерика очень, очень много учился…
– Обучение… А на что ты станешь жить?!.. – с укоризной спросил его Вася. – Деньги где брать, пока ты будешь учиться?..
– Да… Это проблема… Жить, действительно, будет не на что… – Томмазо Кампанелла задумался.
Вдруг что-то пришло ему на ум:
– А как же Господин Истерика?!. Он-то на что жил?!.. – воскликнул «Томмазо Кампанелла».
– Во-первых, Господин Истерика едва ли не большую часть своей жизни провел на казенных харчах, скитаясь по тюрьмам… А потом… «соединиться с разбойничьим миром – этим единственным революционером в России…» Помнишь, так учил террорист Нечаев. Революционеры частенько занимались прямым грабежом!.. Но это… Это мрачно… Это ужасно… Это трагедия… Кровь, убийства… Невинные жертвы… Это уже не жизнь школьника!.. Это тяжело переносить…
– Трагедия… – «Томмазо Кампанелла» опять на мгновение задумался. – В этом слове есть что-то привлекательное… Трагедия… Звучит заманчиво… Трагедия!.. – утвердительно произнес он.
И в следующее мгновение второй курсант с силой потянул его за рукав:
– Бежим!.. Караульный машет!.. Начальник идет!..
– Тетушка!.. Вася!.. До встречи!.. – прокричал «Томмазо Кампанелла». – Я буду думать всю ночь!.. К черту «завтра»!.. «Сегодня» – важнее!..
Второй курсант почти волок его за собой, делая Васе и тетушке знаки рукой: уходите прочь!.. Те поспешили в сторону проезжей части, где можно было поймать такси, – это, конечно, была большая трата денег, но тетушка решила окончательно распатронить свою заначку. К тому же они рассчитывали доехать подешевке. У ворот отчаянно жестикулировал караульный…
Как раз в этот момент Васе издалека удалось тормознуть какой-то древний, трескучий «запорожец», на котором неизвестно куда катил старый дед. Видимо, ни до, ни после них никто не рисковал нанимать этот драндулет в качестве такси, но именно на нем они относительно быстро, хотя и без комфорта, докатили обратно, как раз туда, откуда в этот вечер началось их необычное путешествие – в Лефортово, к подъезду «Хорина», где как раз в этот момент толпилось много народа. Часть из этих людей была в карнавальных костюмах.
Глава X
Маска палача
С трудом выбравшись из тесного «запорожца» и увидев толпу перед подъездом дома, в подвале которого, как он знал, находится зал «Хорина», друг курсанта Вася тут же извлек из кармана мягкий удобный блокнотик и сделал в нем следующую запись – отрывок из некоего произведения – под условным названием «Перед подъездом самого необычного в мире театра»:
«Новая декорация: улица в Лефортово. Какие-то актеры встретились перед декорацией, изображающей подъезд старинного трехэтажного дома. Доносящийся откуда-то из-за кулис голос, похожий выражением на тот, что звучит обычно в документальном кино за кадром, начинает монотонно читать текст, вроде бы даже и не относящийся к этим встретившимся возле декорации актерам».
Дальше Вася принялся записывать в свой блокнотик тот текст, который монотонно читает из-за кулис «голос». Вот он, этот текст:
«Тем временем, в тот самый день, когда наглый и хитрый школьник Томмазо Кампанелла, закрученный невероятным черным вихрем, впал в такую депрессию, что не помня себя провел несколько часов на улицах города, а затем обнаружил вход в театр, в Москве, в тот же самый день, в последние дни календарной осени, между Рубцовской набережной и Спартаковской площадью, на углу, у дома по Бакунинской улице, но стоявшего чуть вглубине, часов около десяти вечера полтора десятка человек устроили оживленную встречу. Так, как будто они не виделись долгие годы. Одеты они в большинстве своем были небогато, возраста самого разного, и если и имели одну на всех типичную черту, то ею была неприметность и даже некоторая жалконькая убогость, которой может быть убог только человек, достаточно образованный и начитанный, и которую, наверняка, можно встретить разве что среди низкооплачиваемых библиотекарш в каких-нибудь районных читальнях.
Это были участники ансамбля «Хорин», чье название расшифровывалось как «Хор, исполняющий песни на иностранных языках». Коллектив этот во все времена, а существовал «Хорин» уже, наверное, лет десять, – а Томмазо Кампанелла как хориновец с небольшим стажем просто ничего не знал об этом, – оставался совершенно любительским и собирался для репетиций по вечерам в разные годы по разным адресам, но всегда – где-то неподалеку от среднего, если уместно так выразиться, течения Яузы, – то в Лефортово (как раз неподалеку от тюрьмы КГБ), то близ тюрьмы «Матросская тишина», то возле Электрозаводского моста, то, как в последнее время, ближе к Бауманской. Все объяснялось тем, что основные участники «Хорина» жили как раз в этом районе или где-то совсем поблизости и, конечно же, собираться именно в этих местах было для всех удобнее.
Нынче они уже один раз расставались друг с другом. Но после того, как всех обзвонил Господин Радио, встретились вновь («сбой режима дня», на котором так настаивал всегда Томмазо Кампанелла). Встретились в атмосфере от того несколько более, чем обычно, взволнованной и нервозной, что, как убедил их Господин Радио, назавтра предстояло выступление неординарное – для заключенных «Матросской тишины». Мнения по этому событию сразу же разделились: одни относились к такому выступлению как к задаче не очень-то приятной, однако же благородной и подлежащей обязательному и наилучшему выполнению хотя бы из гуманистических целей, другие, напротив, смаковали мрачные подробности предстоявшего дела, выворачивая его в нечто вроде посещения комнаты страха, наподобие той, что когда-то была открыта на памяти некоторых участников ансамбля неподалеку – в Измайловском парке. Среди участниц хора – женщин – сразу и без исключения утвердилось первое отношение, тогда как среди немногих смакователей все были мужчины и, в основном, новички в этой странной самодеятельной театральной труппе».
Люди в карнавальных масках и разноцветных костюмах проводили тетушку курсанта и Васю в маленькую каморку, примыкавшую к «зрительному залу» «Хорина», который на самом деле был просто подвальным помещением, чуть более просторным, чем обычно бывают подвальные помещения подобного рода.
Изо всех сил кружила за окошком угрюмая, жестокая метель, не было ей никакой преграды. Изо всех сил закручивало вихри и мчалось вперед упрямое, несговорчивое время, как ни спотыкались минуты, а бежали вперед, как ни болели, ни страдали часы от получаемых ран, а и они шли, шли, шли… Секундочки-кавалеристки из женского хориновского , батальона – сколько гибло их, безымянных, этим вечером среди бесчисленных мрачных сугробов и старых обветшалых лефортовских домиков, а и они нахлестывали своих упрямых лошадок и двигались вперед, в будущее. Сквозь маленькое с двойными рамами заледенелое окошко под самым потолком было видно: белое марево то сильно сгущалось, когда метель начиналась сильнее, то становилось пожиже, точно совсем разбавленное молоко. Тогда можно было разглядеть, как бегут по небу низкие, штормовые тучи. Было видно еще и старый лефортовский фонарь, который, как и положено фонарю, раскачивался на ветру и время от времени мигал, точно бы начиная сомневаться, правильно ли он делает, что светит на этой пустынной и неуютной улице, где нет рядом с ним ни одного его собрата-фонаря. Метель-преобразователь или метель-преграда? Метель – жестокая сила, которая не даст осуществиться никаким планам? Или метель – союзница «Хорина» и Томмазо Кампанелла в том странном и почти наверняка обреченном на поражение театральном проекте, в который они тем не менее упрямо верили? Им надо было бороться. Все было против них – какая обычная жизненная ситуация! Но был же у них и хотя бы маленький шанс выиграть историю, черт побери?! Должно же иметься в наличии что-то такое, наподобие маленького шанса, шансика, шансишки, шансинюлечки! Несмотря ни на что. Должно же!..
Да. Так.
Каморка располагалась на задворках, за сценой, и была, как и в случае той комнатки, в которой сидели в азербайджанской шашлычной Жора-Людоед и Жак, лишь нишкой, одной из импровизированных стен которой, отделявших ее от большого зала, были лишь наспех сколоченные куски фанеры и те же самые портьеры из плотного материала багрово-красного цвета, очень похожего по цвету на тот, из которого шьют армейские знамена. Только вот золотых букв с наименованием воинской части на нем, конечно, не было.
Между прочим, такие вот нишки, временные перегородки из не очень надежных и не очень прочных материалов, были здесь, в Лефортово, по тем адресам, с которыми сталкивались этими ночами хориновцы, не редкостью. Потому что дома по адресам были все старинные, не знавшие ремонта, по крайней мере, лет сто, с очень запутанной и неудобной планировкой, много раз переделывавшейся. Так что для того, чтобы лучше приспособить эти помещения под какие-то теперешние нужды, их приходилось «доводить до ума» при помощи таких вот временных перегородок и портьерок. Ну да это было обычное дело для старых домов прошлого века, и нечего об этом особенно много говорить! И так все ясно.
Между прочим, разноцветные костюмы были сшиты довольно ловко, а маски скрывали лица столь хорошо, что их совершенно невозможно было под ними узнать.
– Вот это да! Такого мы никак не могли вообразить. Да откройте же вы хоть кто-нибудь наконец лицо! Отчего такой маскарад? Какая причина? Это новый хориновский эксперимент?! – искренне поражалась тетушка курсанта.
– Поговорим о причинах маскарада потом, когда светлое пламя хориновской революции в настроениях уже вовсю будет взвиваться над нашим необыкновенным, самым невероятным в мире самодеятельным театром «Хорин», – сказала маска палача. – А сейчас мы повсюду слышим только одно: неодолимый и зловещий бой часов, возвещающий, что фактор времени, как метко подмечал Томмазо Кампанелла, является основополагающим фактором всей хориновской деятельности. Нам дано хориновское революционное задание: подготовить такую невероятную сценку, которая должна вывести всю революционную ситуацию на стадию разгона эмоций, раскручивания эмоций. Дело напрямую связано с последними тезисами Томмазо Кампанелла «Революция в лефортовских эмоциях и практические указания к действию». Штаб «Хорина» полагает, что если наша невероятная сценка «выстрелит» удачно, то она вполне может стать первым камнем хориновской революционной лавины, которая покатится после этой сценки с гор нашего настроения, сметая все на своем пути и закладывая основы второй половины сегодняшнего хориновского вечера.
Тетушка не узнавала голоса. Впрочем, в последнее время в «Хорине» появилось много новых людей, многих из которых она так и не успела запомнить в лицо, не то что по голосу. Томмазо Кампанелла недаром ставил перед всеми сознательными хориновцами задачу привлечь в самый необыкновенный в мире самодеятельный театр как можно больше новых участников в как можно более сжатые сроки. Может быть, под маской палача как раз и скрывался один из многих энтузиастов, лишь недавно бросившихся в горнило хориновского действия со всем безрассудством новообращенных.
Двое с интересом осматривались в этой маленькой каморке, поскольку, по крайней мере для одного из них, это было первое помещение настоящего «Хорина», которое он увидел своими глазами. Но, как это ни странно, помимо необычных одеяний приведших их сюда хориновцев, здесь все было обыкновенно и даже более того – убого, бедно, обшарпано. Чувствовалась некая временность, случайность, зыбкость всего того, что здесь было, всякой детали, составлявшей антураж этой комнаты. Вот полированный стол на ободранных, поцарапанных ножках. На нем какая-то куцонькая грязная скатерка, вся в многочисленных пятнах от кушаний и напитков. На скатерти темная от чайного налета щербатая чашка-бочонок, а в ней – алюминиевая ложка. Тут же лежали очень древний, чуть ли не букинистический номер журнала «Художественная самодеятельность», томик пьес Мольера, колода карт. На дальнем краю стола возвышалась недопитая бутылка вина.
– Ладно, садитесь и на всякий случай готовьтесь влиться в действие. Текста вы, конечно, не знаете, но может быть, вы пригодитесь в «гарнире», иными словами, в массовке, – сказали тетушке курсанта и Васе яркие карнавальные маски, а сами тем временем приступили к репетиции. Вдоль стен этой маленькой обшарпанной каморки стояли старый диван с торчавшей пружиной и несколько стульев, не менее ветхих, чем и все остальное. Часть масок расположилась на диване и стульях, часть – осталась стоять, но так, впрочем, чтобы каждому было видно каждого, и посредине, между ними, оставалось место наподобие театральной площадки. Тетушке и Васе не оставалось ничего другого, как скромно стоять у двери. Впрочем, в следующее мгновение одна из карнавальных масок (длинный белый нос-клюв и закрывающие пол-лица черные очки под широкополой черно-белой шляпой) уступила тетушке стул, который каждый раз, когда кто-нибудь на него садился или вставал, откликался глухим, недовольным скрипением.
– Друзья, хориновцы, Господин Радио просил нас включить в свое выступление что-нибудь, что бы однозначно способствовало «раскручиванию эмоций». Но, к сожалению, друзья, в головах у многих из нас еще полный туман по поводу этого самого раскручивания эмоций. Многие из нас просто не знают, что это означает – раскручивание эмоций, – громко объявила стоявшая в углу каморки маска Красной Смерти. На ее алом платье выделялось несколько крупных жирных пятен. Желая скрыть их, Красная Смерть после каждого движения пыталась особенным образом собрать вместе оборки платья, издававшего при этом противное бумажное шуршание.
Со всех сторон послышались возгласы:
– А правда, что это значит? «Раскручивание эмоций!» Что это значит?
– Мы протестуем против такой групповщины! Одни – знают, другие – не знают. Вы должны были внятно донести это до всех хориновцев!
Красная Смерть явно оказалась в замешательстве:
– Друзья, но Томмазо Кампанелла здесь нет. Господин Радио занят. Я, к сожалению, не в состоянии дать четкие разъяснения по такому сложному вопросу из теории хориновской революции. Друзья, вы, честное слово, ставите меня в сложное положение. Как же это объяснить?
– А как же вы собирались своим выступлением способствовать раскручиванию эмоций, если вы даже не в состоянии толком объяснить, что это такое?! – надрывал глотку один очень крикливый хориновец, явный представитель инертного хориновского «болота», который тем не менее всегда был не прочь побузотерить. Благо, для этого не требовалось никаких усилий, кроме усилий голосовых связок.
Красная Смерть еще больше растерялась.
– Я знаю, что такое раскручивание эмоций, – проговорила тетушка курсанта, смело поднимаясь со своего места и выходя на середину душной, прокуренной каморки. – Только я не знаю, как это все объяснить правильно, по хориновской науке. Но я попробую это сделать своими словами, на практическом примере.
– Правильно, тетка! – подбодрила ее маска Пьеро. – Заткни этого горлопана. Объясни ему. Пусть хоть что-то постарается понять наконец про хориновскую революцию, если он имеет наглость называть свою ничтожную персону хориновцем.
– Ну ты! Сейчас схлопочешь! – вскочил со своего места представитель «болота».
– Тихо! – заткнула его тетушка хориновца. – Раскручивание эмоций это создание ситуаций, чем-то напоминающих ту, о которой я сейчас скажу. Итак, представьте, что сейчас вам объявили, что «Хорином» чрезвычайно заинтересовались организаторы одного театрального фестиваля. И они даже прислали письмо с предложением «Хорину» сыграть спектакль на профессиональных подмостках. Причем другие участники этого фестиваля – это вполне профессиональные и известные театры. Но играть спектакль надо очень скоро. Скажем, через неделю. Мы полностью ошарашены и начинаем изо всех сил суетиться. Мы поражены и осчастливлены тем, что нам сделали такое предложение. Мы понимаем, что оно может в корне изменить нашу жизнь. Но мы в кошмаре: нас пригласили, но играть-то нечего, спектакль не отрепетирован, даже пьеса не написана. Чтобы успеть все приготовить, надо репетировать в течение семи суток и днем и ночью. И то ничего не успеешь. А еще надо доехать до места проведения фестиваля, потому что он будет проходить не просто в другом городе, а за границей. А еще каждому из нас надо как-то взять отпуск на работе, раздобыть где-то денег на билет. В общем, вы представляете, какая суматоха начнется. И тут, через несколько часов после того как началась эта суматоха, вдруг кто-то говорит, что это приглашение было злой шуткой. И на самом деле «Хорин» никто никуда не приглашал. Просто все было подстроено. А в самый разгар разочарования и отчаяния, которое наступит после того как все поверят, что это была шутка, выясняется, что все совсем наоборот: уверение в том, что это была шутка, было ложью, и приглашение действительно реально. Но на разочарования и отчаяния потеряно слишком много времени. И как раз в этот момент в «Хорин» приходят представители фестиваля и говорят: мы хотим предварительно просмотреть вашу пьесу, ваш спектакль. Но пьесы нет, спектакль еще не готов, хотя бы и вчерне. Мы начинаем уговаривать их отложить просмотр. Они отказываются и говорят, что в таком случае они вынуждены отменить приглашение «Хорина» на фестиваль. Но тут один из них вроде бы начинает уговариваться, а второй – против. Господин Радио бьет этого второго по физиономии, и тот, который был готов уговориться, становится на сторону Господина Радио и говорит, что тот, второй, всегда ему не нравился и плел против него интриги. В этот самый момент кто-то кричит, что за сценой «Хорина» обнаружен труп неизвестной женщины. Тут входит милиция и говорит, что всех сейчас заберут в тюрьму, потому что подозрение падает на всех сразу.
– Да, должно быть, человек, который попал в подобную ситуацию, испытает очень много разнообразных эмоций за очень короткий период времени, – сказал Вася, выходя на середину каморки и становясь рядом с тетушкой курсанта. – Его эмоции, действительно, раскрутятся, как колесо, которое сначала было неподвижно, а через мгновение глянь – уже и бешено крутится. Захлебнуться от счастья, впасть в отчаяние, умереть и воскреснуть, потерять все в одну секунду и неожиданно приобрести целый мир. Именно такую жизнь обожал Господин Истерика, о котором я сейчас пишу реферат. При этом, по каждому из моментов, описанных тетушкой, он бы бился в истерике: сперва потому, что нет пьесы, потом потому, что не знал бы, как отмазаться от основной работы, потом бы опять потому, что медленно идет подготовка к спектаклю, потом истерика из-за того, что все это злой обман. Потом истерика из-за того, что на самом деле это не обман, а время-то уже потеряно. Потом из-за того, что пришли организаторы фестиваля, а показать нечего. Потом потому, что Господин Радио не сдержался и ударил одного из них и из-за этого всему приглашению на фестиваль конец. Потом потому, что надо бороться с одним из представителей фестиваля на стороне другого представителя и одновременно надо готовить пьесу и думать, как отмазаться от работы. И хочется спать и есть. И тут истерика из-за того, что произошел такой ужас, и найден труп женщины. И истерика из-за того, что жутко идти в тюрьму. Вот такие вот эмоциональные перепады, такие ситуации, подобные той, какую расписала нам сейчас тетушка, но только, конечно, совсем с другой спецификой и фактурой были в революционной деятельности Господина Истерика постоянно. Специфика и фактура у него была не театральная, а революционная. Он не самодеятельным театром командовал, он организовывал революционные выступления трудящихся и руководил ими.
«Новая декорация: улица в Лефортово. Какие-то актеры встретились перед декорацией, изображающей подъезд старинного трехэтажного дома. Доносящийся откуда-то из-за кулис голос, похожий выражением на тот, что звучит обычно в документальном кино за кадром, начинает монотонно читать текст, вроде бы даже и не относящийся к этим встретившимся возле декорации актерам».
Дальше Вася принялся записывать в свой блокнотик тот текст, который монотонно читает из-за кулис «голос». Вот он, этот текст:
«Тем временем, в тот самый день, когда наглый и хитрый школьник Томмазо Кампанелла, закрученный невероятным черным вихрем, впал в такую депрессию, что не помня себя провел несколько часов на улицах города, а затем обнаружил вход в театр, в Москве, в тот же самый день, в последние дни календарной осени, между Рубцовской набережной и Спартаковской площадью, на углу, у дома по Бакунинской улице, но стоявшего чуть вглубине, часов около десяти вечера полтора десятка человек устроили оживленную встречу. Так, как будто они не виделись долгие годы. Одеты они в большинстве своем были небогато, возраста самого разного, и если и имели одну на всех типичную черту, то ею была неприметность и даже некоторая жалконькая убогость, которой может быть убог только человек, достаточно образованный и начитанный, и которую, наверняка, можно встретить разве что среди низкооплачиваемых библиотекарш в каких-нибудь районных читальнях.
Это были участники ансамбля «Хорин», чье название расшифровывалось как «Хор, исполняющий песни на иностранных языках». Коллектив этот во все времена, а существовал «Хорин» уже, наверное, лет десять, – а Томмазо Кампанелла как хориновец с небольшим стажем просто ничего не знал об этом, – оставался совершенно любительским и собирался для репетиций по вечерам в разные годы по разным адресам, но всегда – где-то неподалеку от среднего, если уместно так выразиться, течения Яузы, – то в Лефортово (как раз неподалеку от тюрьмы КГБ), то близ тюрьмы «Матросская тишина», то возле Электрозаводского моста, то, как в последнее время, ближе к Бауманской. Все объяснялось тем, что основные участники «Хорина» жили как раз в этом районе или где-то совсем поблизости и, конечно же, собираться именно в этих местах было для всех удобнее.
Нынче они уже один раз расставались друг с другом. Но после того, как всех обзвонил Господин Радио, встретились вновь («сбой режима дня», на котором так настаивал всегда Томмазо Кампанелла). Встретились в атмосфере от того несколько более, чем обычно, взволнованной и нервозной, что, как убедил их Господин Радио, назавтра предстояло выступление неординарное – для заключенных «Матросской тишины». Мнения по этому событию сразу же разделились: одни относились к такому выступлению как к задаче не очень-то приятной, однако же благородной и подлежащей обязательному и наилучшему выполнению хотя бы из гуманистических целей, другие, напротив, смаковали мрачные подробности предстоявшего дела, выворачивая его в нечто вроде посещения комнаты страха, наподобие той, что когда-то была открыта на памяти некоторых участников ансамбля неподалеку – в Измайловском парке. Среди участниц хора – женщин – сразу и без исключения утвердилось первое отношение, тогда как среди немногих смакователей все были мужчины и, в основном, новички в этой странной самодеятельной театральной труппе».
Люди в карнавальных масках и разноцветных костюмах проводили тетушку курсанта и Васю в маленькую каморку, примыкавшую к «зрительному залу» «Хорина», который на самом деле был просто подвальным помещением, чуть более просторным, чем обычно бывают подвальные помещения подобного рода.
Изо всех сил кружила за окошком угрюмая, жестокая метель, не было ей никакой преграды. Изо всех сил закручивало вихри и мчалось вперед упрямое, несговорчивое время, как ни спотыкались минуты, а бежали вперед, как ни болели, ни страдали часы от получаемых ран, а и они шли, шли, шли… Секундочки-кавалеристки из женского хориновского , батальона – сколько гибло их, безымянных, этим вечером среди бесчисленных мрачных сугробов и старых обветшалых лефортовских домиков, а и они нахлестывали своих упрямых лошадок и двигались вперед, в будущее. Сквозь маленькое с двойными рамами заледенелое окошко под самым потолком было видно: белое марево то сильно сгущалось, когда метель начиналась сильнее, то становилось пожиже, точно совсем разбавленное молоко. Тогда можно было разглядеть, как бегут по небу низкие, штормовые тучи. Было видно еще и старый лефортовский фонарь, который, как и положено фонарю, раскачивался на ветру и время от времени мигал, точно бы начиная сомневаться, правильно ли он делает, что светит на этой пустынной и неуютной улице, где нет рядом с ним ни одного его собрата-фонаря. Метель-преобразователь или метель-преграда? Метель – жестокая сила, которая не даст осуществиться никаким планам? Или метель – союзница «Хорина» и Томмазо Кампанелла в том странном и почти наверняка обреченном на поражение театральном проекте, в который они тем не менее упрямо верили? Им надо было бороться. Все было против них – какая обычная жизненная ситуация! Но был же у них и хотя бы маленький шанс выиграть историю, черт побери?! Должно же иметься в наличии что-то такое, наподобие маленького шанса, шансика, шансишки, шансинюлечки! Несмотря ни на что. Должно же!..
Да. Так.
Каморка располагалась на задворках, за сценой, и была, как и в случае той комнатки, в которой сидели в азербайджанской шашлычной Жора-Людоед и Жак, лишь нишкой, одной из импровизированных стен которой, отделявших ее от большого зала, были лишь наспех сколоченные куски фанеры и те же самые портьеры из плотного материала багрово-красного цвета, очень похожего по цвету на тот, из которого шьют армейские знамена. Только вот золотых букв с наименованием воинской части на нем, конечно, не было.
Между прочим, такие вот нишки, временные перегородки из не очень надежных и не очень прочных материалов, были здесь, в Лефортово, по тем адресам, с которыми сталкивались этими ночами хориновцы, не редкостью. Потому что дома по адресам были все старинные, не знавшие ремонта, по крайней мере, лет сто, с очень запутанной и неудобной планировкой, много раз переделывавшейся. Так что для того, чтобы лучше приспособить эти помещения под какие-то теперешние нужды, их приходилось «доводить до ума» при помощи таких вот временных перегородок и портьерок. Ну да это было обычное дело для старых домов прошлого века, и нечего об этом особенно много говорить! И так все ясно.
Между прочим, разноцветные костюмы были сшиты довольно ловко, а маски скрывали лица столь хорошо, что их совершенно невозможно было под ними узнать.
– Вот это да! Такого мы никак не могли вообразить. Да откройте же вы хоть кто-нибудь наконец лицо! Отчего такой маскарад? Какая причина? Это новый хориновский эксперимент?! – искренне поражалась тетушка курсанта.
– Поговорим о причинах маскарада потом, когда светлое пламя хориновской революции в настроениях уже вовсю будет взвиваться над нашим необыкновенным, самым невероятным в мире самодеятельным театром «Хорин», – сказала маска палача. – А сейчас мы повсюду слышим только одно: неодолимый и зловещий бой часов, возвещающий, что фактор времени, как метко подмечал Томмазо Кампанелла, является основополагающим фактором всей хориновской деятельности. Нам дано хориновское революционное задание: подготовить такую невероятную сценку, которая должна вывести всю революционную ситуацию на стадию разгона эмоций, раскручивания эмоций. Дело напрямую связано с последними тезисами Томмазо Кампанелла «Революция в лефортовских эмоциях и практические указания к действию». Штаб «Хорина» полагает, что если наша невероятная сценка «выстрелит» удачно, то она вполне может стать первым камнем хориновской революционной лавины, которая покатится после этой сценки с гор нашего настроения, сметая все на своем пути и закладывая основы второй половины сегодняшнего хориновского вечера.
Тетушка не узнавала голоса. Впрочем, в последнее время в «Хорине» появилось много новых людей, многих из которых она так и не успела запомнить в лицо, не то что по голосу. Томмазо Кампанелла недаром ставил перед всеми сознательными хориновцами задачу привлечь в самый необыкновенный в мире самодеятельный театр как можно больше новых участников в как можно более сжатые сроки. Может быть, под маской палача как раз и скрывался один из многих энтузиастов, лишь недавно бросившихся в горнило хориновского действия со всем безрассудством новообращенных.
Двое с интересом осматривались в этой маленькой каморке, поскольку, по крайней мере для одного из них, это было первое помещение настоящего «Хорина», которое он увидел своими глазами. Но, как это ни странно, помимо необычных одеяний приведших их сюда хориновцев, здесь все было обыкновенно и даже более того – убого, бедно, обшарпано. Чувствовалась некая временность, случайность, зыбкость всего того, что здесь было, всякой детали, составлявшей антураж этой комнаты. Вот полированный стол на ободранных, поцарапанных ножках. На нем какая-то куцонькая грязная скатерка, вся в многочисленных пятнах от кушаний и напитков. На скатерти темная от чайного налета щербатая чашка-бочонок, а в ней – алюминиевая ложка. Тут же лежали очень древний, чуть ли не букинистический номер журнала «Художественная самодеятельность», томик пьес Мольера, колода карт. На дальнем краю стола возвышалась недопитая бутылка вина.
– Ладно, садитесь и на всякий случай готовьтесь влиться в действие. Текста вы, конечно, не знаете, но может быть, вы пригодитесь в «гарнире», иными словами, в массовке, – сказали тетушке курсанта и Васе яркие карнавальные маски, а сами тем временем приступили к репетиции. Вдоль стен этой маленькой обшарпанной каморки стояли старый диван с торчавшей пружиной и несколько стульев, не менее ветхих, чем и все остальное. Часть масок расположилась на диване и стульях, часть – осталась стоять, но так, впрочем, чтобы каждому было видно каждого, и посредине, между ними, оставалось место наподобие театральной площадки. Тетушке и Васе не оставалось ничего другого, как скромно стоять у двери. Впрочем, в следующее мгновение одна из карнавальных масок (длинный белый нос-клюв и закрывающие пол-лица черные очки под широкополой черно-белой шляпой) уступила тетушке стул, который каждый раз, когда кто-нибудь на него садился или вставал, откликался глухим, недовольным скрипением.
– Друзья, хориновцы, Господин Радио просил нас включить в свое выступление что-нибудь, что бы однозначно способствовало «раскручиванию эмоций». Но, к сожалению, друзья, в головах у многих из нас еще полный туман по поводу этого самого раскручивания эмоций. Многие из нас просто не знают, что это означает – раскручивание эмоций, – громко объявила стоявшая в углу каморки маска Красной Смерти. На ее алом платье выделялось несколько крупных жирных пятен. Желая скрыть их, Красная Смерть после каждого движения пыталась особенным образом собрать вместе оборки платья, издававшего при этом противное бумажное шуршание.
Со всех сторон послышались возгласы:
– А правда, что это значит? «Раскручивание эмоций!» Что это значит?
– Мы протестуем против такой групповщины! Одни – знают, другие – не знают. Вы должны были внятно донести это до всех хориновцев!
Красная Смерть явно оказалась в замешательстве:
– Друзья, но Томмазо Кампанелла здесь нет. Господин Радио занят. Я, к сожалению, не в состоянии дать четкие разъяснения по такому сложному вопросу из теории хориновской революции. Друзья, вы, честное слово, ставите меня в сложное положение. Как же это объяснить?
– А как же вы собирались своим выступлением способствовать раскручиванию эмоций, если вы даже не в состоянии толком объяснить, что это такое?! – надрывал глотку один очень крикливый хориновец, явный представитель инертного хориновского «болота», который тем не менее всегда был не прочь побузотерить. Благо, для этого не требовалось никаких усилий, кроме усилий голосовых связок.
Красная Смерть еще больше растерялась.
– Я знаю, что такое раскручивание эмоций, – проговорила тетушка курсанта, смело поднимаясь со своего места и выходя на середину душной, прокуренной каморки. – Только я не знаю, как это все объяснить правильно, по хориновской науке. Но я попробую это сделать своими словами, на практическом примере.
– Правильно, тетка! – подбодрила ее маска Пьеро. – Заткни этого горлопана. Объясни ему. Пусть хоть что-то постарается понять наконец про хориновскую революцию, если он имеет наглость называть свою ничтожную персону хориновцем.
– Ну ты! Сейчас схлопочешь! – вскочил со своего места представитель «болота».
– Тихо! – заткнула его тетушка хориновца. – Раскручивание эмоций это создание ситуаций, чем-то напоминающих ту, о которой я сейчас скажу. Итак, представьте, что сейчас вам объявили, что «Хорином» чрезвычайно заинтересовались организаторы одного театрального фестиваля. И они даже прислали письмо с предложением «Хорину» сыграть спектакль на профессиональных подмостках. Причем другие участники этого фестиваля – это вполне профессиональные и известные театры. Но играть спектакль надо очень скоро. Скажем, через неделю. Мы полностью ошарашены и начинаем изо всех сил суетиться. Мы поражены и осчастливлены тем, что нам сделали такое предложение. Мы понимаем, что оно может в корне изменить нашу жизнь. Но мы в кошмаре: нас пригласили, но играть-то нечего, спектакль не отрепетирован, даже пьеса не написана. Чтобы успеть все приготовить, надо репетировать в течение семи суток и днем и ночью. И то ничего не успеешь. А еще надо доехать до места проведения фестиваля, потому что он будет проходить не просто в другом городе, а за границей. А еще каждому из нас надо как-то взять отпуск на работе, раздобыть где-то денег на билет. В общем, вы представляете, какая суматоха начнется. И тут, через несколько часов после того как началась эта суматоха, вдруг кто-то говорит, что это приглашение было злой шуткой. И на самом деле «Хорин» никто никуда не приглашал. Просто все было подстроено. А в самый разгар разочарования и отчаяния, которое наступит после того как все поверят, что это была шутка, выясняется, что все совсем наоборот: уверение в том, что это была шутка, было ложью, и приглашение действительно реально. Но на разочарования и отчаяния потеряно слишком много времени. И как раз в этот момент в «Хорин» приходят представители фестиваля и говорят: мы хотим предварительно просмотреть вашу пьесу, ваш спектакль. Но пьесы нет, спектакль еще не готов, хотя бы и вчерне. Мы начинаем уговаривать их отложить просмотр. Они отказываются и говорят, что в таком случае они вынуждены отменить приглашение «Хорина» на фестиваль. Но тут один из них вроде бы начинает уговариваться, а второй – против. Господин Радио бьет этого второго по физиономии, и тот, который был готов уговориться, становится на сторону Господина Радио и говорит, что тот, второй, всегда ему не нравился и плел против него интриги. В этот самый момент кто-то кричит, что за сценой «Хорина» обнаружен труп неизвестной женщины. Тут входит милиция и говорит, что всех сейчас заберут в тюрьму, потому что подозрение падает на всех сразу.
– Да, должно быть, человек, который попал в подобную ситуацию, испытает очень много разнообразных эмоций за очень короткий период времени, – сказал Вася, выходя на середину каморки и становясь рядом с тетушкой курсанта. – Его эмоции, действительно, раскрутятся, как колесо, которое сначала было неподвижно, а через мгновение глянь – уже и бешено крутится. Захлебнуться от счастья, впасть в отчаяние, умереть и воскреснуть, потерять все в одну секунду и неожиданно приобрести целый мир. Именно такую жизнь обожал Господин Истерика, о котором я сейчас пишу реферат. При этом, по каждому из моментов, описанных тетушкой, он бы бился в истерике: сперва потому, что нет пьесы, потом потому, что не знал бы, как отмазаться от основной работы, потом бы опять потому, что медленно идет подготовка к спектаклю, потом истерика из-за того, что все это злой обман. Потом истерика из-за того, что на самом деле это не обман, а время-то уже потеряно. Потом из-за того, что пришли организаторы фестиваля, а показать нечего. Потом потому, что Господин Радио не сдержался и ударил одного из них и из-за этого всему приглашению на фестиваль конец. Потом потому, что надо бороться с одним из представителей фестиваля на стороне другого представителя и одновременно надо готовить пьесу и думать, как отмазаться от работы. И хочется спать и есть. И тут истерика из-за того, что произошел такой ужас, и найден труп женщины. И истерика из-за того, что жутко идти в тюрьму. Вот такие вот эмоциональные перепады, такие ситуации, подобные той, какую расписала нам сейчас тетушка, но только, конечно, совсем с другой спецификой и фактурой были в революционной деятельности Господина Истерика постоянно. Специфика и фактура у него была не театральная, а революционная. Он не самодеятельным театром командовал, он организовывал революционные выступления трудящихся и руководил ими.