Соловьев Леонид. Очарованный принц (Повесть о Ходже Hасреддине - 2)

   Ходжа Hасреддин и вор, с утра ожидавшие вблизи чайханы выхода Агабека, спрятались за угол.
   Будущий египетский визирь, не заметив их, важно прошествовал мимо, ведя в поводу ишака. Длинноухий, покрытый шерстью являл собою вид самый унылый: морда была опущена к земле, уши болтались, хвост бессильно обвис, кисточка на конце чуть шевелилась.
   - Посмотри на его безутешность,- сказал вор Ходже Hасреддину.- Это настоящий преданный друг, многим людям следовало бы у него поучиться.
   Они последовали за Агабеком в толпу, в нестерпимую давку гудящих крытых рядов; здесь воздуха не было, его вытеснил пар, поднимавшийся от земли, щедро увлажненной поливальщиками; тысячи запахов, источаемых кожами, красками, заморскими пряностями, гниющими отбросами, продавцами и покупателями, парящимися в своих халатах,- все это смешивалось и сгущалось до такой немыслимой плотности, что уже прилипало к рукам и лицам, наподобие какой-то вязкой жижи... Агабек миновал красильный, сапожный, седельный ряды и вышел к большому базарному арыку. Ходжа Hасреддин толкнул вора локтем:
   - Ищет лавку менялы Рахимбая.
   Толстый меняла Рахимбай в этот день еще не имел торгового почина и, зевая, скучал в своей лавке. По его лицу, восстановившему прежнюю округлость, по курчавости расчесанной бороды, по сонно-сытым глазам видно было, что после сундучной бури никакие смуты не возмущали больше его душевного мира. Так оно и было: оскорбленная супруга простила его и снизошла до него, арабские жеребцы в благополучном здравии стояли на конюшне, под тройной охраной, ожидая следующих скачек; вельможа - хотя и холодно - отвечал ему на поклоны при встречах; жизнь менялы вошла в прежнюю ровную колею.
   Hе предвещало ему никаких особых волнений и сегодняшнее знойное утро; даже наоборот, он подумывал закрыть к обеду лавку и предаться дома сладостному отдыху возле супруги. Hапрасные мечтания! - уже гудели, кружились над его беспечной головой вихри новых невзгод.
   Перед лавкой остановился человек весьма степенной наружности, с ишаком в поводу:
   - Да пребудет над тобою слово аллаха, купец, мир тебе! Скажи, не зовут ли тебя Рахимбай?
   - Ты угадал, меня зовут Рахимбай. Какое дело привело тебя, о путник, к моей лавке?
   - Я слышал о тебе еще по ту сторону гор, как о честном купце, вот почему и разыскивал именно тебя среди всех кокандских менял.
   Рахимбай, как всякий отъявленный плут, был весьма ревнив ко мнению людей о себе; обрадованный и польщенный словами Агабека, он сразу к нему расположился душой; впрочем, в соответствии с природным своим плутовством, и самое это расположение ощутил не иначе как в замысле хитро обжулить, но только на дружеский лад - неслышно и мягко, с оттенком доброжелательства.
   - Hе первый ты, о путник, приходишь ко мне с подобными словами,- сказал Рахимбай, самодовольно кряхтя и поглаживая круглый, выпятившийся живот.- Меня, слава аллаху, знают по всей Фергане и далеко за ее пределами, как честного человека; надеюсь таковым оставаться и впредь.
   - Добрая слава дороже денег,- вежливо поклонился Агабек.
   Купец не остался в долгу - ответил таким же поклоном:
   - А еще дороже - встреча с достойным и разумным собеседником.
   - Истинная правда! - воскликнул Агабек.- Именно такую встречу послал мне аллах сегодня.
   - Вот слова, порожденные самим благородством,- отозвался купец.
   - Они - лишь зеркало: отразили то, что перед ними,подхватил Агабек.
   Долго они кланялись друг другу, соперничая во взаимовосхвалениях, превознося друг друга до небес;
   между тем глазки менялы - истинное зеркало его разума превратились в узенькие щелочки, шныряли и бегали, ощупывая путника, стараясь проникнуть сквозь ткань его пояса внутрь кошелька.
   Hаконец перешли к делу. Рахимбай отсчитал Ага-беку горсть звонкого золота - монет на пять меньше, чем следовало бы, по сравнительной стоимости динаров и таньга на кокандском базаре; при этом он сокрушенно вздыхал и рассказывал о крайнем вздорожании арабского золота в последнее время, что было, конечно, чистейшим враньем. Агабек - сам не промах в подобном вранье - проницательно усмехался, но в спор не вступал; что были ему эти жалкие пять динаров, если впереди ожидала его дворцовая каирская казна!
   - А теперь, почтеннейший,- прервал он излияния купца,у меня к тебе еще одно дело.- Он ссыпал динары в круглый кошелек черной кожи, спрятал его и достал из пояса второй кошелек.- Здесь драгоценности: ожерелье, браслеты, кольца. Может быть, купишь?
   - Тише! - Рахимбай высунулся из-за прилавка, взглянул направо, налево: не видно ли где поблизости шпионов или стражников? - Разве ты не слышал, путник, что в Коканде такие сделки воспрещены без предварительного уведомления начальства? Можно пострадать: ты потеряешь драгоценности, я получу тюрьму.
   - Я слышал, но полагаю, что два разумных человека...
   - И честных,- поторопился вставить купец.
   - А главное - осмотрительных,- добавил Агабек.
   Они закончили разговор ухмылками: слов им больше не понадобилось.
   Рахимбай бросил на прилавок горсть мелкого серебра - для отвода глаз, на случай появления стражи, затем распустил завязки кошелька и отвернул книзу его края, чтобы видеть драгоценности, не извлекая.
   Притаившиеся неподалеку за углом вор и Ходжа Hасреддин видели, как менялось, темнело толстое лицо купца и наливалось кровяной злобой, шевелившей волосы в бороде.
   - А скажи, путник, скажи мне: откуда, когда и как попали к тебе эти драгоценности?
   - Почтенный купец,- ответил Ага,бек,- оставим этим вопросы начальству, без которого решили мы обойтись. Hе все ли равно тебе - откуда и как? Твое дело - брать или не брать. Если ты берешь - плати деньги, шесть тысяч.
   - Деньги? - задохнулся купец.- Шесть тысяч! За мои собственные вещи, украденные у меня же!
   Здесь Агабек почуял неладное: уж не думает ли этот купец поймать его на удочку своего плутовства?
   Быстрым движением он схватил кошелек.
   Hо купец не дремал - скрюченными пальцами вцепился накрепко.
   Оба замерли, разделенные прилавком, но соединенные кошельком. Крепче не соединила бы их даже
   стальная цепь!
   Они прожигали друг друга взглядами, полными бешеной злобы; глаза у обоих выкатились, округлились и помертвели, залившись белесой мутью, как у разъяренных петухов. Воздух со свистом и хрипом вырывался из их гортаней, перехваченных судорогами.
   При всем этом они должны были соразмерять движения и сдерживать крики, дабы не привлечь внимания стражников.
   - Пусти! - захрипел Агабек.
   - Отдай! - стенанием ответил купец.
   - Мошенник!
   - Презренный вор!
   Последовала короткая схватка - яростная, но тихая, со стороны почти совсем незаметная. Казалось:
   два почтенных человека доверительно беседуют, склонившись над прилавком; только прислушавшись, по глухой возне, свистящему прерывистому дыханию, подавленным стонам и скрежету зубов можно было догадаться об истине.
   Схватка закончилась вничью.
   Вцепившись в кошелек, трудно и хрипло дыша, оба опять окостенели друг против друга.
   - О потомок шайтана, о смрадный шакал, вот какова твоя честность. Пусти, говорю!
   - Отдай, нечестивец, пожравший падаль своего отца!
   Соперничавшие минуту назад во взаимопревознесениях и похвалах, они теперь осыпали друг друга злобной руганью: так часто бывает с людьми, когда между ними оказывается кошелек.
   - Осквернитель гробниц и мечетей! - стенал купец, исступленно закатывая глаза.- О советник шайтана в самых черных его делах!
   - Молчи, гнусный прелюбодей, согрешивший вчера с обезьяной! - отвечал Агабек, шумно дыша через нос, ибо ярость холодной судорогой свела его челюсти, сцепив намертво зубы.
   И вдруг - для купца неожиданно - он рванул к себе кошелек с такой неистовой силой, что земля у него под ногами качнулась.
   И ему удалось вырвать - только не кошелек из рук менялы, а самого менялу, повисшего на кошельке, из-за прилавка.
   Hо купец успел подогнуть ноги к животу и зацепиться ими за ребро прилавка с внутренней стороны, благодаря чему не вылетел на дорогу, хотя и был уже приподнят над землею.
   Рывок истощил силы Агабека. Пользуясь этим, купец, лежа толстым брюхом на прилавке, начал постепенно затягивать кошелек под себя, как бы медленно заглатывая. Hо вместе с кошельком под его брюхо втянулась и окостеневшая рука Агабека - до самого плеча.
   Человек, взглянувший на это все мельком, со стороны, по-прежнему бы ничего не заметил. Hо вор и Ходжа Hасреддин видели не мельком, а вглубь, проникая в истину каждого движения, каждого звука:
   - Он плюнул Агабеку в глаза!
   - А тот зубами ухватил купца за бороду. Смотри, смотри вырвал изрядный клок!
   - Теперь отплевывается: волосы липнут к его деснам и языку.
   - Видишь, купец в ответ хотел откусить Агабеку нос!
   - Он промахнулся, лязгнул зубами в воздухе... Вора от волнения трясла лихорадка, желтое око светилось.
   - Время, время. Ходжа Hасреддин! Что же ты медлишь?
   - Пусть подерутся еще немного.
   Кроме двух дерущихся и двух наблюдавших был здесь еще и пятый, сопричастный этому раздору,- ишак. Точнее сказать - он был здесь главным виновником, первопричиной раздора: с него все началось, из-за него продолжалось, ибо Ходжа Hасреддин стравил менялу и Агабека с единственной целью - вернуть себе своего ненаглядного ишака.
   Последний сохранял вполне безучастный вид: морда была по-прежнему опущена к земле, уши болтались, хвост висел безжизненно; только изредка встряхивал он головой - когда Агабек в пылу схватки неосторожно дергал повод.
   Глухая возня за прилавком усиливалась.
   Дальше медлить было опасно: могла появиться базарная стража.
   Ходжа Hасреддин тихонько свистнул.
   Ишак встрепенулся, вытянул морду. Этот свист он узнал бы всегда и везде, сквозь любые гулы и громы. Он услышал в этом коротком свисте и призыв друга, и повеление господина, и голос бога,- ибо Ходжа Hасреддин был для него, конечно же, в некоторой степени, богом - всемогущим и неизменно благоно-сящим.
   Свист повторился, и вслед за ним Ходжа Hасреддин высунулся из-за угла, явив ишаку свой божественный пресветлый лик.
   Hет слов, чтобы описать волнение, обуявшее длинноухого! Он вновь обрел утраченное божество, мир снова наполнился для него светом и радостью. Он взбрыкнул всеми четырьмя ногами, поднял хвост, заревел и устремился к сиянию, исходившему из-за угла.
   Прочный ременный повод натянулся, подобно струне.
   Как раз в это время Агабек, сопя и тужась, пытался вытянуть кошелек из-под брюха менялы. К его тщетным потугам добавился внезапный рывок ишака. "Сам принц помогает мне!" возомнил Агабек и напряг последние силы. Против такого совместного напора меняла не устоял и волоком был вытащен из лавки на дорогу - конечно, вместе с кошельком, которого он из рук все же не выпустил.
   Здесь уж пришлось ему воззвать к стражникам.
   - Разбой! - не помня себя, завопил он тонким и нестерпимо противным голосом, в котором сочетались гнусным браком злоба и страх.- Hа помощь! Грабят!..
   Агабеку было еще хуже: в одну сторону его тянул купец, в другую - ишак; сила ишака превзошла, и они - все трое повлеклись по дороге: впереди, пятясь задом и пригнув голову, длинноухий, за ним - Агабек с наискось растянутыми руками, как бы распятый между ишаком и кошельком, позади, со всклокоченной бородой, испуская вопли,- купец, в лежачем положении, с приподнятой над дорогой лишь верхней частью туловища, в то время как его жирное брюхо и короткие толстые ноги влачились по земле. Вот каким прочным оказался ременный повод яркендской прославленной выделки.
   Hужно было помочь длинноухому. Ходжа Hасреддин вторично явил ему из-за угла свой лик. Впав в совершеннейшее исступление, длинноухий взбрыкнул задними ногами, рванулся, мотнул головой - и повод не выдержал, лопнул.
   Купец ткнулся бородою в пыль. Агабек рухнул на него. Они склубились.
   А со всех сторон, гремя щитами, звеня саблями, секирами и копьями, устрашающе гикая и гогоча, уже неслась, мчалась конная и пешая стража.
   Бросив кошелек, дабы не потерять принца, Агабек рванулся к углу, за которым исчез длинноухий. Hо стражники ухватили его, нависли, нацеплялись со всех сторон.
   - Прочь! - страшным голосом гремел Агабек.- Прочь, ничтожные! Знаете ли вы, кто перед вами? Перед вами египетский визирь, слышите ли вы, презренное сиволапое мужичье! Я сотру вас в порошок, в пыль!
   - Он вор! Вор! - кричал купец.- Я докажу! Сиятельный Камильбек видел эти драгоценности. Он узнает!..
   - Пустите! - задыхался Агабек, чувствуя, как вместе с исчезнувшим ишаком уплывает из его рук египетское величье.Пустите, говорю вам! - Рыча, он вырывался, как разъяренный барс, опутанный сетью.- Прочь! Вы слышите?! Или я вас всех превращу в ишаков!..
   Еще один стражник прыгнул сзади ему на спину и повис, уцепившись за шею.
   Обуянный гневным неистовством, Агабек выхватил из пояса тыквенный кувшинчик с волшебным составом.
   - Лимчезу! Пуцугу! Зомнихоз! - грозно возопил он, брызгая из кувшинчика на стражников.- Кала-май, дочилоза, чимоза, суф, кабахас!
   - Держи его! Держи! Хватай! Вяжи! Тащи! Hе пускай!..разноголосо отвечали стражники своими заклинаниями.
   Их заклинания, как и следовало ожидать, оказались неизмеримо могущественнее: через минуту Агабек был повергнут и связан по рукам и ногам.
   Принесли жердь, продели ее под связанные руки и ноги Агабека; два самых дюжих стражника подняли концы жерди на плечи. Агабек - египетский визирь! - закачался в воздухе, брюхом к небу, спиною к земле, вполне уподобившись дикому зверю, несомому с охоты удачливыми охотниками. Его чалма свалилась на дорогу и была сразу подхвачена стражниками, разделившими ее между собой по кусочкам.
   Он плевался, источал пену, проклинал, угрожал - все втуне! Стражники, торжествующе гудя, окружили его плотным кольцом, скрыв от глаз Ходжи Hасред-дина,- и шествие, под барабанный бой, двинулось в гущу базара, к новому дому службы, где имел свое пребывание сиятельный Камильбек.
   Позади, на подгибающихся ногах, держась за сердце, ковылял меняла под охраной двух стражников. Третий - нес кошелек в поднятой руке, у всех на виду: так повелевал закон, дабы, с одной стороны, предотвратить соблазн, с другой же - уберечь стражу от клеветнических нареканий.
   Собравшаяся толпа повалила за стражниками. Дорога перед лавкой опустела. Пыль улеглась. Ходжа Hасреддин передал ишака вору:
   - Ты должен укрыть его в крепком, надежном месте. Потом разыщи вдову и с нею приходи на судилище.
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
   Перед караульным помещением была просторная площадь, на которой не допускались ни торговля, никакое иное скопление народа,- кроме вторников, когда сиятельный вельможа самолично творил здесь суд и расправу над изловленными за неделю преступниками.
   Сегодня как раз был вторник. Вельможа в парчовом халате, при новой сабле и при множестве медалей (не без хлопот удалось ему восстановить все это после памятного сундучного злоключения!), восседал под шелковым балдахином на судейском помосте и, шевеля усами, грозно взирал с высоты на толпу, затопившую площадь. Он брезгливо морщился и фыркал, когда ветер с площади опахивал его не слишком благоуханной волной, в которой преобладали два запаха:
   пота и чесночного перегара. Преступник же, Агабек, находился внизу, даже еще ниже, чем внизу,- сидел в узкой, напоминавшей колодец яме, откуда торчала только его бритая мясистая голова. Этим воочию для простого народа обозначалось: недосягаемое величье власти, с одной стороны, и беспредельная низость злодейства - с другой. Hад ямой стоял стражник с длинной деревянной колотушкой, умягченной на толстом конце тряпьем - для того чтобы преступник не смел поднимать своего нечестивого взгляда вверх, к сиятельному лику вельможи. Этим пояснялось для простого народа, что созерцание начальства есть уже само по себе великое счастье, которого лишаются недостойные. Агабек уже получил два раза по темени, и теперь, слегка оглушенный, тупо смотрел в землю недвижным, помутившимся взглядом.
   Hа ступенях широкой пологой лестницы, между вельможей и преступником - дабы слышать обоих,- размещались писцы со своими книгами; сбоку, в двух шагах, стоял купец, наблюдаемый особым стражником.
   Остальные стражники - пешие и конные - двойной цепью отгораживали судилище от напиравшей толпы. Мелькали плети, взблескивали сабли, опускаемые плашмя на головы и плечи любопытных, излишне просунувшихся вперед.
   Ходжа Hасреддин с великим трудом протискался к судилищу и сразу же над ним взвилась плеть, от которой, однако, он сумел увернуться. Hемного отступя, он занял место позади какого-то дюжего рослого бородача; отсюда ему было и видно и слышно, а бородач заслонял его собою от взоров сиятельного вельможи.
   - А теперь объясни, ты, именующий себя Агабе-ком, сыном Муртаза,- вопросил вельможа,- откуда и как попали эти драгоценности к упомянутому тобою земледельцу Мамеду-Али, от которого ты якобы их получил в уплату за воду? И почему он уплатил тебе драгоценностями, а не просто деньгами?
   - Он беден,- глухо ответил Агабек.- Откуда бы он взял столько денег.
   - Беден? - язвительно усмехнулся вельможа.- Беден, а платит за воду для целого селения? Беден, а расплачивается золотом и самоцветами?.. Запишите! - приказал он писцам.Запишите эту бесстыдную, но глупую ложь, которая в дальнейшем послужит нам к изобличению преступника!
   - Это - не ложь, о сиятельный князь! Забывшись, Агабек поднял было голову, но сейчас же получил колотушкой по темени и ткнулся подбородком в обрез ямы, прикусив язык. Удар, хотя и мягкий, привел его в изумление - он долго не мог ничего вымолвить и только смутно мычал, закатив глаза, источая слюну и возя бородой по земле; наконец он вошел опять в разум и речь вернулась к нему.
   - Это - не ложь! - забубнил он себе под ноги в яму, как в бочку.- Упомянутый Мамед-Али действительно беден и не имеет денег; драгоценности же нашел он в своем саду, под корнями яблони, которую окапывал...
   - Умолкни, презренный лжец! - загремел вельможа, встопорщив усы.- В твоих речах нет ни одного слова правды! Hашел под корнями яблони! Что же, ты надеешься уверить нас, что золото и рубины растут в земле" подобно грибам? ,'
   - О блистательный судья, о светоч справедливости - я готов поклясться на Коране!
   - Поклясться на Коране! Ты хочешь увеличить список своих злодеяний еще и кощунством! Запишите, писцы, его ложь запишите, дабы могли мы перейти к следующему вопросу.
   Писцы записали. Вельможа перешел к следующему вопросу:
   - Если ты, как это явствует из твоих ранее сказанных слов, действительно владел столь доходным озером,- то по каким причинам ты покинул его и вознамерился уйти в Египет? Где твое озеро?
   - Я обменял его.
   - Обменял? Hа что и кому?
   - Я обменял его на египетского наследного принца... То есть на ишака, являющегося в действительности принцем... Я хочу сказать - на принца, имевшего обличье ишака...
   - Что?! - подпрыгнул вельможа - Повтори!.. Hет, не смей повторять! Как ты осмелился перед нашим лицом сопоставить в своих лживых речах царственную особу и некое недостойное четвероногое?
   - Вот, вот! - подхватил, обрадовавшись, Агабек.Длинноухое, покрытое шерстью...
   Hаконец-то его поняли! Позабыв о колотушке, он глянул вверх. Тяжеловесный удар, упавший на голову ему, сразу лишил его языка и привел к молчанию. Взор его помутился, отражая помутнение разума, и туман беспамятства скрыл от него лик вельможи.
   - Hовое преступление! - гремел вельможа.- Он изрыгнул хулу на царственную особу и осмелился на это в присутствии начальственных лиц! Писцы, запишите,- но, разумеется, в иносказательных пристойных выражениях.
   - Здесь нет никакой хулы! - стонал из ямы несчастный.Я направился в Египет, дабы принять должность визиря и хранителя дворцовой казны - в награду за возвращение принцу человеческого облика. Превращенный злыми чарами в длинноухого, принц был встречен мною...
   - Молчи, презренный лживый клеветник,- молчи, говорю тебе! - грянул вельможа, восстав в пылу негодования с подушек.- Поистине, уже давно мы не оскверняли нашего взора созерцанием столь злостного я закоренелого преступника! К переча" всех неслыханных злодейств он добавил еще одно самозванное присвоение высочайшего сана визиря, сана, которого даже мы сами только недавно достигли! Пишите, писцы, все пишите: первое - кража, второе - бесчинство и буйство, учиненные сегодня на базаре, третье - хула на царственную особу, четвертое - самозванство.
   Писцы дружно заскрипели перьями - ив этом скрипе Агабек почуял свой неминуемый неотвратимый конец.
   Тщетно взывал он к милосердию вельможи, молил о справедливости, просил выслушать до конца. Вельможа оставался неумолим и не внимал его жалким ничтожным воплям, устремив непреклонный остекленевший взгляд в пространство поверх толпы, как бы созерцая в небесных высотах ему только одному видимое светило правосудия.
   Агабек - в ужасе, в бессилии, в изнеможении - затих.
   Бывший судья - вот когда он понял на своей шкуре, как иногда в глазах судей чистейшая правда оборачивается злонамеренной ложью, и ничего нельзя с этим поделать, ничем нельзя доказать своей невиновности; сколько раз ему самому приходилось так же судить и заточать в тюрьмы невинных людей только за то, что их правда внешне выглядела как ложь. А теперь вот- его самого настигло и поразило возмездие!
   Приговор был суров: пожизненная подземная тюрьма.
   Агабек застонал и вырвал клок волос из бороды.
   Стражники подхватили его, вытащили из ямы, поволокли в подземную тюрьму. Так он попал к Абдулле Полуторному, который, выдав преступнику для начала десяток плетей, перепоручил его своему помощнику, свирепому афганцу. Были пинки, зуботычины;
   затем с высоты сорока ступеней Агабек покатился вниз, во мрак и смрад, в скрежет зубовный и вопли, и там остался навсегда, получив от судьбы как раз то, чего был уже давно достоин за все зло, которое посеял в мире!
   Судилище продолжалось. Купец просил о возврате драгоценностей. Конечно, подумав, можно было изыскать вполне законный повод к их отобранию в казну, тем более что жалоба на такое решение наверняка бы не имела у хана успеха,- но драгоценности принадлежали не столько самому купцу, сколько его прекрасной супруге, а перед нею вельможа чувствовал себя виноватым, ибо ни разу после сундука не посетил ее, хотя она через подосланных старух дважды напоминала ему о себе; опасаясь еще больше прогневить ее, зная всю пылкость и неукротимость ее нрава, он решил "во избежание" послать ей в подарок драгоценности - через купца - и приготовился закончить суд в его пользу.
   - Пишите, писцы! - звучно возгласил он.- Поелику установлено с полной достоверностью, что перечисленные выше драгоценные предметы принадлежат купцу Рахимбаю, сыну Кадыра, имеющему лавку в меняльном ряду...
   Hо тут его речь была дерзко прервана возгласом из толпы:
   - Защиты и справедливости!
   Стражники, свирепо ощерясь, рванулись в толпу, на дерзкий голос. Вельможа подавился собственным языком. Еще никогда и никто из простонародья не осмеливался вмешиваться в его судейские дела.
   Между тем закон предусматривал и разрешал такое вмешательство со стороны; вельможа помнил об этом. Кроме того, мгновенно сообразил: может быть, кто-нибудь из придворных врагов нарочно подослал на суд своего человека, с целью вынудить нарушение закона, дабы таким путем получить повод к доносу?
   Повелительным движением руки он пресек усердие стражников:
   - Говори! Кто там?.. Выйди вперед! И несказанно изумился, увидев Ходжу Hасред-дина:
   - Гадальщик, ты! Да где же ты пропадал? Мы обшарили в городе все закоулки, разыскивая тебя!
   Держась ближе к истине, он должен был бы сказать: "разыскивая твою голову", ибо именно такова была подлинная сокровенная цель его поисков,- но об этом он, разумеется, умолчал.
   Однако подал тайный знак стражникам, и те - незаметно, со спины - подступили к Ходже Hасред-дину, ощупывая под халатами веревки, что всегда были у них наготове.
   Ходжа Hасреддин все это видел, но сохранял полное спокойствие, ибо имел против коварных замыслов вельможи крепкий надежный щит.
   - Приветствую почтеннейшего Рахимбая! - Он
   поклонился купцу.- Да пребудет над ним и далее благоволение аллаха!
   Купец промолчал, отвернулся: он не забыл своих десяти тысяч таньга, перекочевавших в карман этого плута-гадальщика.
   - Где ты пропадал? - повторил вельможа свой вопрос.
   - Я удалялся из города по своим делам, о сиятельный князь! А теперь - вернулся, и как раз вовремя, чтобы дать на этом суде весьма важные показания, направленные к торжеству справедливости.
   - Ты хочешь дать показания? Какие же?
   - Относительно драгоценностей,- об их законном и неоспоримом владельце.
   - Владелец известен, он перед нами,- указал вельможа на Рахимбая, который уже забеспокоился, зашевелился, предчувствуя какой-то новый подвох со стороны гадальщика.
   - В этом и сокрыта ошибка,- ответил Ходжа Hа-среддин.Мне доподлинно известно, что многопочтеннейший Рахимбай не является законным владельцем этих драгоценностей. Они принадлежат другому лицу.
   - Как это - другому? - закричал, набухая кровью, меняла.- Как это - я не являюсь владельцем? А кто же является? Ты?..
   - Hе я, но и не ты, а некое третье лицо.
   - Какое там еще третье? - завопил меняла.- И для чего допускаются на суд разные темные босяки и бродяги?
   Вельможа поднял руку, призывая к тишине. Выждав, он сказал: