Страница:
Директор училища – представительный дяденька средних лет. Всегда в костюме и белой сорочке с галстуком. Он читает нам экономику и иногда любит блеснуть своими познаниями в электричестве:
– Ребята, вы же знаете, что если поменять местами фазы у двигателя, он сгорит.
А мы уже знаем, что в этом случае изменится лишь направление вращения, и понимающе переглядываемся.
Эстетика. Родная, марксистско-ленинская. В ней говорится о моральном облике строителя коммунизма, о том, с чего начинается родина, о стирании различий между городом и деревней, умственным и физическим трудом, мухами и котлетами. О мате в эстетике ничего не сказано. Мы не ругаемся, просто беседуем матом, изредка вставляя некоторые дополнительные слова: конгруэнтность, биквадратный, электромагнитная индукция, диалектический материализм. Даже мысли приходят матом. Особенно популярно слово 'блин'. Оно завершает все предложения.
Физкультура проходит в небольшом спортивном зале. А бег и легкая атлетика на стадионе на Автозаводской улице за трамвайным кругом.
С преподавателем истории Михалычем мы ходим в походы. Начали с однодневных в Подмосковье. Идем где-то, Михалыч поднимает с дороги камень, тюк молотком – камень пополам. Внутри полость, покрытая прозрачными кристаллами. У меня долго хранился такой камушек.
Зимой поехали под Дубосеково. Вышли из вагонов, электричка уехала, и мы остались в полной темноте. Михалыч уже знал место, и мы, включив фонарики, пошли за ним. Спустились в ущелье. Оно закрывает нас от холодного ветра. В темноте, наверху изредка проносится игрушечная электричка, мелькая крошечными огоньками вагонов. Зажгли факелы из пластиковых полосок. Ломаем лапник под палатку, ставим палатки, носим дрова для костра. Поели и легли спать. Утром один
Михалыч вылез из палатки в трусах, все спали, в чем пришли. Наша палатка (Журавушкин, Потехин и я) дежурная – нужно вымыть вчерашнюю посуду. Внизу, среди ивовых прутьев вьется ручей. В нем мы и перемыли с песочком в ледяной воде все миски и ложки. Днем ходили в
Дубосеково, к громадному монументу защитникам города. Холодно.
Ветер. Все-таки с рюкзаками за спиной теплее. Музей мне не запомнился.
Около нашей мастерской большие ворота. Если они открыты, то курить выходим на улицу, а не в туалет. Курим с Шуриком. Выходит пара двоечников – где-то утащили пузырек с соляной кислотой. Присели и стали лить кислоту на землю – ни бум – бум в химии. – Дайте мне, – говорю, – ну, дайте мне. Дали. Вылил оставшуюся часть в кроватку с алюминиевой стружкой. Несколько секунд ничего не было. И вдруг столбом пошел белый водород. Я тут же сунул голову в газ и вздохнул ртом. Хотел проверить число Авогадро.
Любопытно какой у него вкус, запах. Дальше горла газ не пошел, мгновенно сработали какие-то клапана в горле и перекрыли доступ в легкие. После этого случая у меня стало плохо с памятью – перестал добавлять 'блин' в конце предложения.
В самом здании училища столовой нет. Фезеушники ходят есть на территорию завода через проходную напротив училища. Эта столовая только для нас. Кормят вкусно. Компот не разбавляют, вкусное первое и второе. К компоту прилагается пирожок с повидлом – объеденье.
Иногда на обед на закуску перед нами стоят на одном блюдце две шпроты, на другом – творог. Мы видим: шпроты совсем без чувств и ложим их головами в творог. Нам говорят: 'не ложьте!', а мы все ложим и ложим.
Кормят нас по талонам. Талонов всегда одно количество, а едоков меньше – кто-то болеет или отсутствует по другим причинам. Порцию отсутствующих делят между собой их друзья – пируют. В столовой работает жена нашего Николая Федоровича, поварихой.
После нового года нас распределили в заводские цеха, оформили электромонтерами второго разряда. Я и Игорь Панкратов попали в ДОЦ – деревообрабатывающий цех, в мастерскую электромонтеров. Здание построено еще при Рябушинском.
На первом этаже деревообработка – десятки станков, шум и запах свежей сосны, табельная, бухгалтерия, завком, начальник цеха, несколько помещений для изготовления фурнитуры для кабин. На втором этаже собирают платформы из досок с помощью гвоздобойных молотков, красят в зеленый цвет кабины, ползущие по напольному конвейеру. В подвале мастерская водопроводчиков. Их десятка полтора – многие не бритые, с цветными носами. Несколько токарных станков, генераторная, раздевалка и наша мастерская. У цеха двое ворот, напротив друг друга. Рядом с воротами стоит маленькая будка. Такая маленькая, что помещается только стул и больше ничего. Это место привратника.
Машины и электрокары сигналят, он выходит и открывает ворота.
Люди в нашей мастерской замечательные. Только один нехороший дяденька лет тридцати – Сережа. У него пятый разряд – это очень высокий разряд. Нас, иногда, придают ему в помощь. Специалист он хороший, но все время ворчит и ругается, торопит.
Мастер наш рассказал о своей молодости. Он самостоятельно научился разбираться в радио и электрических схемах. Пришел устраиваться на работу после войны. Ему сказали – начерти принципиальную схему станка. Он положил лист ватмана на пол, разложил на нем реостат, рубильник, трансформатор и остальные аппараты и стал обводить их контуры карандашом и соединять линиями.
С нами сидит и чинит дрели дедушка Иванов. Ему за семьдесят. Он рассказывает, что видел царя в 1913-м, на праздновании 300-летия дома Романовых. Говорит, что царь наш был рыжий.
Еще два электромонтера – бригадир Вася и Коцюба. Васька крепкий, добрый и всегда в хорошем настроении. Он залезает под потолок, на самый верх стремянки – пять с половиной метров, так, что позади его икр остается последняя, верхняя перекладина, и ломает старую арматуру, раскачиваясь из стороны в сторону.
У некоторых рабочих ладони и пальцы с такой толстой кожей, что они на спор вытаскивают предохранители под напряжением 380. Кожа, как кирзовый сапог, вокруг ногтей въевшаяся чернота.
В постоянную нашу обязанность входит замена перегоревших ламп в цеху. А еще замена колпаков ламп, покрывшихся зеленой краской от краскопультов. В любом случае нужно снимать тяжелый колпак. Работаем на пятиметровой стремянке. Нас трое Игорь, я и взрослый монтер. Один наверху, двое держат стремянку, упираясь ногами в ее концы с резиновыми набивками. Работаем только под напряжением. Выключать свет нельзя – внизу работают станки. Для слабых детских рук чугунные колпаки серьезный груз. Сворачиваешь, сворачиваешь, внезапно резьба кончилась и тяжесть в руке. Если удается, лампочку выворачиваем свободной рукой. Нет – спускаемся, и протягиваем колпак напарнику.
Иногда крутится колба, висящая на одном или двух электродах, а патрон остается на месте. Ее нужно просто сорвать, иначе замкнет. Во втором случае колба лежит в колпаке, торчит один патрон. Патрон мы выворачиваем пассатижами. Если не повезет можно сразу замкнуть электроды губками и получить искры. Или тихо вывернуть, перехватывая пассатижи то одной, то другой рукой. Важно, чтобы губки держали за одно место. При замыкании нельзя дергаться – полетишь вниз на станки. Нас научили опускать голову, когда начинаешь выкручивать лампу.
Прошло месяца два и в мастерской появился Пантелей Иваныч, дяденька лет сорока пяти. Когда-то до нас он был бригадиром в нашей мастерской, а потом уехал на север, что ли. Бригадирство ему не вернули, дали высокий разряд. Пантелей Иваныч ужасно безалаберный.
Однажды его поставили старшим над нами. Пошли заворачивать лампочки на участок сборки кабин. Мы с Игорем откручивали лампы, стоя на закапанном маслом двутавре, безо всякой страховки. Лестницу убирали, потому что по двутавру тянется цепь конвейера, по которому периодически проходит подвеска и обязательно потянет ее. Вообще-то такие работы запрещены. Нужно было что-то придумать, хотя бы попросить начальника участка на пять, десять минут прекратить доступ на эту ветку подвесок или в обед придти.
Все монтеры носят спецовки, а Пантелей Иваныч – синий халат, из-под которого виден пиджак, сорочка и галстук. Все темно-коричневое, темно-синее – производство все-таки, грязно. Когда над нами Пантелей Иваныч, стремянку таскаем с этажа на этаж по лестнице, хотя можно воспользоваться грузовым лифтом. Мы робко предлагаем ему сделать это, но Пантелей Иваныч говорит – какая разница. Мы молча переглядываемся.
Меняли лампы на первом этаже в помещении, где шьют всякую фурнитуру для кабин. Стремянку не раздвигали, а сложенную облокотили на ненадежную дюймовую трубу под потолком. Залез, отворачиваю колпак, вижу – ползет лестница вправо. Игорь и Пантелей Иваныч стоят, болтают. Говорю им сверху: – Держите лестницу! Куда там, стоят себе и делят шкуру неубитого медведя. Кручу, кручу, чувствую: опять поползла. Во мне уже осатаненность. О, кто-нибудь! Приди, нарушь, чужих людей соединенность и разобщенность близких душ!
Второй случай в жизни, когда кричал на взрослого человека.
Много времени уходит на ремонт электродрелей-гайковертов. Они используются на участке сборки кабин 157 ЗИЛ – машин. Дрели трехфазные, 36-вольтовые. Низкий вольтаж – в целях безопасности рабочих сборщиков. У всех дрелей одна неисправность – обрыв одной или нескольких фаз. Мы прозваниваем провода и укорачиваем кабель в резиновой оплетке до места обрыва. После нескольких ремонтов кабель становится слишком мал, и тогда его заменяем. Ремонтируем дрели в мастерской, за стендом с вольтметром, омметром, трехфазной розеткой для 36 вольт. Нас научили крутить отвертку одной рукой, прижимая ее ладонью в момент остановки. Научились срезать изоляцию провода, не задевая жилы. Конец провода мы оголяем на длину, достаточную для того, чтобы сделать петлю, в которую потом сядет болтик. Изолента у нас промышленная, черная, матерчатая, высокого качества. В магазине такая не продается. Правильно отрываем ленту: большой палец прижимает ее к катушке, а другой рукой делаем поперечный надрыв.
Бывают случаи, когда лента широка, тогда рвем ее вдоль на две части.
Как только мастерская получила новые ленты, нам дали домой по катушке.
В день приносят десяток, а то и два десятка дрелей. Позднее на конвейерах повсеместно перешли на пневматические дрели. А пока в нашем подвале для выработки нужного количества вольт и тока генераторная комната. В ней стоят генераторы и двигатели размером с квасную бочку, только синие. Однажды иду по коридору, вижу сноп искр из генераторной. Летят через сетку, которой она ограждена. Может сварка? Даже для сварки многовато, настоящий салют. Оказалось
'полетел' генератор. Замкнули пластины коллектора, и возник круговой огонь. Это редкое явление описывается только в учебниках.
На стенде мы проверяем и стартеры для люминесцентной арматуры.
Сгорел – не сгорел. Мы с Игорем хулиганим – разбираем стартер, закорачиваем электроды, вновь собираем и кладем в кучку для проверки. Косимся, как Богданыч сует их в тестовую розетку и говорит
'епересете?'.
Однажды вскрыли старый углекислотный огнетушитель, у которого истек срок годности. Нажимаешь, и из него идет струя, которая превращается в белый порошок. Это углекислый снег. Он такой же холодный и скрипит в ладони. Только в отличие от обычного снега, он не становится жидким, а сразу превращается в пар.
У нас много всяких двигателей со шкивами и муфтами на шпонках. У некоторых мы меняем подшипники, если необходимо, смазываем их новым тавотом. Если подшипник 'пригорел', снимаем его стяжками.
Сгоревшие электродвигатели разбираем, сбиваем зубилом обмотку статора – она из цветного металла, а остальное идет на переплавку.
Спереди и сзади у двигателя крышка и фланец. Нужно отвернуть все болты (восемь на крышке, восемь на фланце или шесть) и легким ударом киянки по концу вала сдвинуть статор. А дальше он легко пойдет сам.
Двигатели лежат перед мастерской на полу. Тут же их и разбираем.
Сижу, копаюсь со старым двигателем. Оба фланца снял, снял переднюю крышку. Отвернул болты с задней. Задняя что-то не идет. Колочу киянкой по валу. Не идет. Мимо проходит Геркулес.
– Что, не получается? Давай помогу.
Хрясть, хрясть. Крышка раскололась, статор частично вылез. Это не страшно, потому, что двигатель пойдет на переплавку.
– Учись студент, пока я жив.
– Спасибо.
Геркулес ушел. Только тут я увидел, что забыл отвернуть один болт с задней крышки.
Зимой в один прекрасный день вдруг выпало много снега. Мы всей мастерской пошли разгребать сугробы у складов нашей мастерской. Все работают весело, армию вспоминают. Васька шутит, Коцюба шутит.
Чистили снег мы для себя от выхода из раздевалки к нашим складам.
Начиная со второго курса, мы стали работать три раза в неделю, а три – учиться. Приходим в мастерскую к восьми. На обед уходим в одиннадцать – такое расписание в училищной столовой. У наших электромонтеров обед с двенадцати до часу. Таким образом, мы больше часа сачкуем или едем в пивную, за Автозаводский мост. Заканчиваем работу в три часа, как несовершеннолетние. Вот это жизнь.
В пивной с Игорем или Сашкой Журавушкиным выпиваем по кружке, возвращаемся и лезем на стремянку, крутить лампочки. Мы мечтаем скорее повзрослеть, хотим, чтобы наша маленькая детская печень ничем не уступала взрослой.
С Игорем мы дружим, но только в цеху или училище, в отличие от
Сашек. Впрочем, дома у него, я однажды побывал. Игорь отлично разбирается в электронике – схемах усилителей, транзисторах, просто чувствует их, он самоучка. А учится слабо, на тройки. У нас мечта сделать свои электрогитары, колонки и усилитель. Игорь легко помогает нам в электронике.
В конце ноября нашу группу пригласили в гости будущие медсестры из медучилища у метро Кунцевская. В нашем училище своих девчоночьих групп нет. Когда-то была группа фрезеровщиц, но от этого быстро отказались – одни нервы.
Субботний вечер. Девчонки встретили нас, как родных. Их в группе тоже около тридцати. Встреча проходит в вытянутом зале. Два ряда столиков. Один вдоль окон, другой вдоль стены. Столики на четверых.
Каждому по 'Эклеру', по бутылке 'Буратино', пряники и еще что-то вкусное. Надо же потратились и разложили красиво как, лапушки.
Магнитофон периодически дает сбои, и танцы то и дело срываются. В основном звучат быстрые мелодии, парами никто не танцует. Мальчики и девочки сидят в разных рядах, друг напротив друга. Когда наелись, мальчики постепенно оживились и стали загадочно посматривать на девчонок. В ход пошли записки: 'Я работаю отлично, премирован много раз. Только жаль, что в жизни личной очень не хватает Вас', 'Я тоскую по соседству и на расстоянии. Ах, без Вас я как без сердца жить не в состоянии'. Мы с Сашкой Журавушкиным пишем с ошибками и потому сразу пересели за столик к двум девочкам. Премиленькие. Сидим визави. На нас посмотрели другие мальчишки и тоже стали пересаживаться. Познакомились. Ира и Света. Не успел я прошептать
Ире: Не видеть мне твоих лобзаний, не слышать мне твоих речей, не разделять твоих страданий, и тихой радости твоей…, как вошла вахтерша и объявила:
– Силь ву пле вотр дам ангаже.
Что означает: кто оставил свои польта в раздевалке, просьба срочно забрать.
В апреле на нашу группу дали бесплатную путевку в Одессу в санаторий профтехобразования на одного человека. Николай Федорович отправил меня. Двадцать один день у моря. Еду поездом, с Киевского.
Москву оставил с почками на деревьях. Проснулся рано, за окном
Хованщина, нет, Брянщина. На деревьях молодые листочки. Поселок.
Тетеньки в белых платочках и дяди в кепках, в брюках, заправленных в сапоги, спешат на работу. Идут пешком, или не торопясь, едут на велосипеде. Еще час прошел. Украина. Другой поселок. Белые мазанки, соломенные крыши. В школу идут пионеры с красными галстуками и бритыми затылками. И опять тетеньки и дяденьки, но уже опрятнее одетые. Листочки на деревьях заметно крупнее. Из леса вышли две косули, не боятся, провожают поезд. Киев. Стоянка час, но уходить далеко страшно. А сигарет то человеческих нет в табачном киоске.
В поезде познакомился с Ирой, москвичкой, она тоже едет в Одессу, но в другой санаторий.
В Одессу приехал вечером. От вокзала до санатория нужно добираться на трамвае. Удивительно: в одесском трамвае нет билетных касс, только компостеры. Может быть, в последнем вагоне нет, а в первом есть? Так, так, возьмем на заметку.
Санаторий для ПТУшников располагается в усадьбе прошлого века, в черте города. До моря десять минут пешком. Территория обнесена старым забором из песчаника, легкого желтого камня, который крошится, если задеть чем-то острым. Много зелени. Вокруг трава, кусты и деревья. В четырех местах под кустами сирени примята трава.
Цветы, кусты, садовник…
Второй месяц Юра Львов ходит по Харькову с капитаном Осиповым, пьет сельтерскую и признает то в одном, то в другом прохожем своего бывшего садовника. Осипов нещадно избивает садовника, приговаривая:
'мальчик нам все рассказал'. Полковник Щукин, однажды ставший свидетелем, подошел к ним с широко раскрытыми глазами и трясущимися, бледными губами спросил Юру:
– Неужто Вы все такие, только с виду лощеные…
В центре усадьбы старинный корпус. Очень старый, даже один балкон отвалился. В корпусе высокие потолки и двери. Рядом пара современных корпусов, один жилой и физиотерапии.
В нашей палате пять человек. Мальчишки из профтехучилищ разных городов страны. Москвичи тоже были, но в других палатах. Чемодан, при заселении сдается в камеру хранения, деньги – начальнику. Такой порядок, иначе сопрут. Все имеют книжку отдыхающего, в которой записаны приметы и кличка чемодана. В ней же врачи отмечают пройденные процедуры. На первом осмотре главный врач понюхал, понюхал меня и назначил хвойные ванны. Хорошо, что не сероводородные. От отроков, принявших сероводородные ванны, все трезвые отдыхающие стараются держаться подальше. И еще я получил:
ЛФК – лечебную физкультуру, прогревание и высмаркивание под песни советских композиторов. Раз в неделю книжечку проверяет начальник.
При отсутствии штампа и расписок врача о прохождении процедур чемодан переходит в собственность санатория.
В нашей палате один мальчик носит ботинки, не полуботинки, а ботинки. Это смешно – на улице жара. Ночью мальчишки в один ботинок налили пол графина воды. Хотели посмеяться утром. А утром воды в ботинке не было, вся впиталась, а ботинок опух и стал невменяем.
В один из вечеров только, только легли, еще свет не потушили. Я выглянул, нет ли девочек, и в трусиках пробежал в туалет. Не спеша вернулся. На середине палаты меня догнала уборщица и неожиданно шваркнула по голой спине тряпкой, которой мыла пол. Я развернулся, кулаки сжались, но поднять их не смог. Плюнул ей в лицо и стал выступать. Уборщица что-то пробормотала, вытерла переносицу и ушла.
Никогда еще не видел моря. В первый же день вышел из санатория и спросил первого встречного, где оно. Он посмотрел на меня внимательно и показал рукой в противоположную сторону. Санаторий стоит на Приморском бульваре, недалеко от Аркадии. До моря близко.
Берег высокий. Море темно-синее. Спустился, попробовал на вкус, оно должно быть соленым. Соленое. Пляж почти пустой, еще не достаточно тепло. Вернулся в санаторий – санаторной книжки нет! Прощай чемодан!
Вечером ворота закрыли, а на следующий день я нашел свою книжку в песке, на пляже, на том же месте.
Ира, с которой я познакомился в поезде, дала мне свой одесский адрес, и я решил навестить ее. Купил карту города, и побережьем пошел пешком в Черноморку. Черноморка это оазис западнее Одессы.
Детский санаторий. Низкий белый заборчик. Галечные дорожки с белым кирпичом по бокам. Толстые стволы деревьев внизу покрашены известью.
Клумбы. Белые скульптуры пионеров горнистов, трубачей, футболистов, композиция мальчиш – плохиш и Максим Горький пьют чай с вареньем и печеньем. Ира меня холодно встретила. Не стоит больше ходить сюда.
Попил кваса из бочки на побережье. Холодный, колючий. В город возвращался трамваем. Два – три километра трамвай идет по голой степи среди виноградников. Никаких домов, деревьев, дорог и транспорта, только трамвайные рельсы впереди. Здесь позднее снимали
'Рабу любви'.
Если днем жарко, идем на пляж, если градусов двадцать – в город.
Облик Одессы сложился в моем воображении благодаря книге 'Белеет парус одинокий', Валентина Катаева. И благодаря фильму с тем же названием. На деле оказалось, что город совсем другой. Во всяком случае, тот, что я видел. У нас была специальная экскурсия по городу. И самостоятельно я бывал на Привозе, Дерибасовской,
Приморском бульваре, Потемкинской лестнице, в парке культуры и отдыха. В парке на аттракционах дают жвачку, если застрелишь кого-нибудь. Жвачка для мальчиков, тоже, что лак для ногтей для девочек. Акация на бульварах белая, а не желтая, как в Подмосковье.
И растет она деревьями, а не кустами.
Мороженое в Одессе непривычное. Например: фруктовое в шоколаде за
18 копеек. В Москве такого нет. У нас или фруктовое за 7 – 9 копеек, или сливочное в шоколаде 'Лакомка' за 22 копейки.
Сигарет нет. В палате у меня купили последнюю пачку 'Пегаса', а когда я подошел к первому киоску, а потом ко второму, то увидел только папиросы 'Волна' за шестнадцать копеек и сигареты 'Якорь' за сорок.
Свои сорок пять рублей я растянул на все три недели. Иду в город – беру по пять рублей. Этого хватает на мороженное, лимонад 'Буратино' и сигареты. Стараюсь экономить на проезде. Оказывается, в одесском пассажирском транспорте вообще нет касс. Их просто спилят, пока водитель смотрит на светофор. Позднее выяснилось, что во всех городах страны так. Только в Москве и Ленинграде в городском общественном транспорте стоят кассы. Для оплаты проезда нужно заранее приобретать талоны и компостировать их в салоне.
Ближе к маю стало теплее. Каждый день солнечный. Утром, когда открываешь глаза в кровати, сквозь листву видно пасмурное небо. Но это обман. Солнце еще не поднялось над городом, оно висит у моря.
Воздух: 23 – 25 градусов. Можно загорать. Пробуем купаться, но долго не выдерживаем – вода 11 градусов.
Пока мы отдыхали, поджигатели войны на загнивающем Западе забряцали оружием. По стране прокатилась волна по сбору подписей за мир во всем мире. Вот и в нашем санатории на выходе из столовой появились листы подписей. Сначала все писали себя, потом в списках зачастили Козловы, Пипискины, Хрюши, а потом пошли такие любители мира, что все отходили от листов с улыбками и слезами.
Одеваюсь я модно. Ботинки на платформе. Брюки – клеш от бедра, с накладными карманами, в которые влезают только пальцы, ладонь остается снаружи. Пиджак в клетку, почти как у Бубы Касторского.
Ярко-желтая рубашка. Ее воротник с острыми длинными концами заправлен поверх пиджака. В моде широкий пояс у брюк и широкий ремень с чудовищной пряжкой. А про новую рубаху и костюм, что в праздник сшил, мне районный парикмахер комплименты говорил.
Познакомился с девочкой Ритой. Рита из подмосковного городка
Электросталь. Мы сидим вечером на лавочке. Никогда еще не целовал девчонок. Попробовал поцеловать Риту, но она говорит, что ей нельзя в губы, – Слаба. Млею. Ничего не поделаешь, целуемся в щеку. Сидим, взявшись за руки, и негромко напеваем:
'Весна' за 190 рублей, мы бродим по центру, ищем. 'Весна' считается лучшим магнитофоном из трех марок, выпускаемых в стране. У Сергея две купюры по сто рублей. Большие, желтые бумажки с профилем Ленина, пахнут типографией. Несколько раз видел такую у мамы в день зарплаты.
Те, кто не бывал в Одессе говорят: 'Одэсса', а не 'Одесса'.
С обрывистого берега бросил в море пятнадцатикопеечную монету, чтобы еще раз когда-нибудь вернуться.
Наступили летние каникулы. У нас они 45 дней, а не 90, как у школьников. Пол лета мы работаем на заводе, в своих мастерских. В выходные я, Сашка Журавушкин, Рита, с корой познакомился в Одессе, и ее подруга встречаемся в парке культуры Горького. Гуляем по аллеям, сидим в закусочной берем бутылку красного вина. Рита любит выпить.
Иногда она приезжает ко мне домой, и, насупившись, сидит на кушетке, пока в беседе участвуют мама и Димка. Она умнее меня, и раньше поняла, что мы не пара. Звонит всегда она мне. Из будки, домашнего телефона у нее нет. Мы с Сашкой поехали к Рите, в Электросталь, на ее день рождения. Чуть больше часа на электричке от Курского. Сашка тащит кассетный магнитофон – у кого-то взяли взаймы, я – цветы, торт и вино. Двухэтажный, старенький дом. Риты дома не оказалось, нас встретила мама. Посидели втроем несколько часов, послушали музыку, выпили. Рита так и не пришла. Дома меня успокаивала мама и Димка:
– Ребята, вы же знаете, что если поменять местами фазы у двигателя, он сгорит.
А мы уже знаем, что в этом случае изменится лишь направление вращения, и понимающе переглядываемся.
Эстетика. Родная, марксистско-ленинская. В ней говорится о моральном облике строителя коммунизма, о том, с чего начинается родина, о стирании различий между городом и деревней, умственным и физическим трудом, мухами и котлетами. О мате в эстетике ничего не сказано. Мы не ругаемся, просто беседуем матом, изредка вставляя некоторые дополнительные слова: конгруэнтность, биквадратный, электромагнитная индукция, диалектический материализм. Даже мысли приходят матом. Особенно популярно слово 'блин'. Оно завершает все предложения.
Физкультура проходит в небольшом спортивном зале. А бег и легкая атлетика на стадионе на Автозаводской улице за трамвайным кругом.
С преподавателем истории Михалычем мы ходим в походы. Начали с однодневных в Подмосковье. Идем где-то, Михалыч поднимает с дороги камень, тюк молотком – камень пополам. Внутри полость, покрытая прозрачными кристаллами. У меня долго хранился такой камушек.
Зимой поехали под Дубосеково. Вышли из вагонов, электричка уехала, и мы остались в полной темноте. Михалыч уже знал место, и мы, включив фонарики, пошли за ним. Спустились в ущелье. Оно закрывает нас от холодного ветра. В темноте, наверху изредка проносится игрушечная электричка, мелькая крошечными огоньками вагонов. Зажгли факелы из пластиковых полосок. Ломаем лапник под палатку, ставим палатки, носим дрова для костра. Поели и легли спать. Утром один
Михалыч вылез из палатки в трусах, все спали, в чем пришли. Наша палатка (Журавушкин, Потехин и я) дежурная – нужно вымыть вчерашнюю посуду. Внизу, среди ивовых прутьев вьется ручей. В нем мы и перемыли с песочком в ледяной воде все миски и ложки. Днем ходили в
Дубосеково, к громадному монументу защитникам города. Холодно.
Ветер. Все-таки с рюкзаками за спиной теплее. Музей мне не запомнился.
Около нашей мастерской большие ворота. Если они открыты, то курить выходим на улицу, а не в туалет. Курим с Шуриком. Выходит пара двоечников – где-то утащили пузырек с соляной кислотой. Присели и стали лить кислоту на землю – ни бум – бум в химии. – Дайте мне, – говорю, – ну, дайте мне. Дали. Вылил оставшуюся часть в кроватку с алюминиевой стружкой. Несколько секунд ничего не было. И вдруг столбом пошел белый водород. Я тут же сунул голову в газ и вздохнул ртом. Хотел проверить число Авогадро.
Любопытно какой у него вкус, запах. Дальше горла газ не пошел, мгновенно сработали какие-то клапана в горле и перекрыли доступ в легкие. После этого случая у меня стало плохо с памятью – перестал добавлять 'блин' в конце предложения.
В самом здании училища столовой нет. Фезеушники ходят есть на территорию завода через проходную напротив училища. Эта столовая только для нас. Кормят вкусно. Компот не разбавляют, вкусное первое и второе. К компоту прилагается пирожок с повидлом – объеденье.
Иногда на обед на закуску перед нами стоят на одном блюдце две шпроты, на другом – творог. Мы видим: шпроты совсем без чувств и ложим их головами в творог. Нам говорят: 'не ложьте!', а мы все ложим и ложим.
Кормят нас по талонам. Талонов всегда одно количество, а едоков меньше – кто-то болеет или отсутствует по другим причинам. Порцию отсутствующих делят между собой их друзья – пируют. В столовой работает жена нашего Николая Федоровича, поварихой.
После нового года нас распределили в заводские цеха, оформили электромонтерами второго разряда. Я и Игорь Панкратов попали в ДОЦ – деревообрабатывающий цех, в мастерскую электромонтеров. Здание построено еще при Рябушинском.
На первом этаже деревообработка – десятки станков, шум и запах свежей сосны, табельная, бухгалтерия, завком, начальник цеха, несколько помещений для изготовления фурнитуры для кабин. На втором этаже собирают платформы из досок с помощью гвоздобойных молотков, красят в зеленый цвет кабины, ползущие по напольному конвейеру. В подвале мастерская водопроводчиков. Их десятка полтора – многие не бритые, с цветными носами. Несколько токарных станков, генераторная, раздевалка и наша мастерская. У цеха двое ворот, напротив друг друга. Рядом с воротами стоит маленькая будка. Такая маленькая, что помещается только стул и больше ничего. Это место привратника.
Машины и электрокары сигналят, он выходит и открывает ворота.
Люди в нашей мастерской замечательные. Только один нехороший дяденька лет тридцати – Сережа. У него пятый разряд – это очень высокий разряд. Нас, иногда, придают ему в помощь. Специалист он хороший, но все время ворчит и ругается, торопит.
Мастер наш рассказал о своей молодости. Он самостоятельно научился разбираться в радио и электрических схемах. Пришел устраиваться на работу после войны. Ему сказали – начерти принципиальную схему станка. Он положил лист ватмана на пол, разложил на нем реостат, рубильник, трансформатор и остальные аппараты и стал обводить их контуры карандашом и соединять линиями.
С нами сидит и чинит дрели дедушка Иванов. Ему за семьдесят. Он рассказывает, что видел царя в 1913-м, на праздновании 300-летия дома Романовых. Говорит, что царь наш был рыжий.
Еще два электромонтера – бригадир Вася и Коцюба. Васька крепкий, добрый и всегда в хорошем настроении. Он залезает под потолок, на самый верх стремянки – пять с половиной метров, так, что позади его икр остается последняя, верхняя перекладина, и ломает старую арматуру, раскачиваясь из стороны в сторону.
У некоторых рабочих ладони и пальцы с такой толстой кожей, что они на спор вытаскивают предохранители под напряжением 380. Кожа, как кирзовый сапог, вокруг ногтей въевшаяся чернота.
В постоянную нашу обязанность входит замена перегоревших ламп в цеху. А еще замена колпаков ламп, покрывшихся зеленой краской от краскопультов. В любом случае нужно снимать тяжелый колпак. Работаем на пятиметровой стремянке. Нас трое Игорь, я и взрослый монтер. Один наверху, двое держат стремянку, упираясь ногами в ее концы с резиновыми набивками. Работаем только под напряжением. Выключать свет нельзя – внизу работают станки. Для слабых детских рук чугунные колпаки серьезный груз. Сворачиваешь, сворачиваешь, внезапно резьба кончилась и тяжесть в руке. Если удается, лампочку выворачиваем свободной рукой. Нет – спускаемся, и протягиваем колпак напарнику.
Иногда крутится колба, висящая на одном или двух электродах, а патрон остается на месте. Ее нужно просто сорвать, иначе замкнет. Во втором случае колба лежит в колпаке, торчит один патрон. Патрон мы выворачиваем пассатижами. Если не повезет можно сразу замкнуть электроды губками и получить искры. Или тихо вывернуть, перехватывая пассатижи то одной, то другой рукой. Важно, чтобы губки держали за одно место. При замыкании нельзя дергаться – полетишь вниз на станки. Нас научили опускать голову, когда начинаешь выкручивать лампу.
Прошло месяца два и в мастерской появился Пантелей Иваныч, дяденька лет сорока пяти. Когда-то до нас он был бригадиром в нашей мастерской, а потом уехал на север, что ли. Бригадирство ему не вернули, дали высокий разряд. Пантелей Иваныч ужасно безалаберный.
Однажды его поставили старшим над нами. Пошли заворачивать лампочки на участок сборки кабин. Мы с Игорем откручивали лампы, стоя на закапанном маслом двутавре, безо всякой страховки. Лестницу убирали, потому что по двутавру тянется цепь конвейера, по которому периодически проходит подвеска и обязательно потянет ее. Вообще-то такие работы запрещены. Нужно было что-то придумать, хотя бы попросить начальника участка на пять, десять минут прекратить доступ на эту ветку подвесок или в обед придти.
Все монтеры носят спецовки, а Пантелей Иваныч – синий халат, из-под которого виден пиджак, сорочка и галстук. Все темно-коричневое, темно-синее – производство все-таки, грязно. Когда над нами Пантелей Иваныч, стремянку таскаем с этажа на этаж по лестнице, хотя можно воспользоваться грузовым лифтом. Мы робко предлагаем ему сделать это, но Пантелей Иваныч говорит – какая разница. Мы молча переглядываемся.
Меняли лампы на первом этаже в помещении, где шьют всякую фурнитуру для кабин. Стремянку не раздвигали, а сложенную облокотили на ненадежную дюймовую трубу под потолком. Залез, отворачиваю колпак, вижу – ползет лестница вправо. Игорь и Пантелей Иваныч стоят, болтают. Говорю им сверху: – Держите лестницу! Куда там, стоят себе и делят шкуру неубитого медведя. Кручу, кручу, чувствую: опять поползла. Во мне уже осатаненность. О, кто-нибудь! Приди, нарушь, чужих людей соединенность и разобщенность близких душ!
Второй случай в жизни, когда кричал на взрослого человека.
Много времени уходит на ремонт электродрелей-гайковертов. Они используются на участке сборки кабин 157 ЗИЛ – машин. Дрели трехфазные, 36-вольтовые. Низкий вольтаж – в целях безопасности рабочих сборщиков. У всех дрелей одна неисправность – обрыв одной или нескольких фаз. Мы прозваниваем провода и укорачиваем кабель в резиновой оплетке до места обрыва. После нескольких ремонтов кабель становится слишком мал, и тогда его заменяем. Ремонтируем дрели в мастерской, за стендом с вольтметром, омметром, трехфазной розеткой для 36 вольт. Нас научили крутить отвертку одной рукой, прижимая ее ладонью в момент остановки. Научились срезать изоляцию провода, не задевая жилы. Конец провода мы оголяем на длину, достаточную для того, чтобы сделать петлю, в которую потом сядет болтик. Изолента у нас промышленная, черная, матерчатая, высокого качества. В магазине такая не продается. Правильно отрываем ленту: большой палец прижимает ее к катушке, а другой рукой делаем поперечный надрыв.
Бывают случаи, когда лента широка, тогда рвем ее вдоль на две части.
Как только мастерская получила новые ленты, нам дали домой по катушке.
В день приносят десяток, а то и два десятка дрелей. Позднее на конвейерах повсеместно перешли на пневматические дрели. А пока в нашем подвале для выработки нужного количества вольт и тока генераторная комната. В ней стоят генераторы и двигатели размером с квасную бочку, только синие. Однажды иду по коридору, вижу сноп искр из генераторной. Летят через сетку, которой она ограждена. Может сварка? Даже для сварки многовато, настоящий салют. Оказалось
'полетел' генератор. Замкнули пластины коллектора, и возник круговой огонь. Это редкое явление описывается только в учебниках.
На стенде мы проверяем и стартеры для люминесцентной арматуры.
Сгорел – не сгорел. Мы с Игорем хулиганим – разбираем стартер, закорачиваем электроды, вновь собираем и кладем в кучку для проверки. Косимся, как Богданыч сует их в тестовую розетку и говорит
'епересете?'.
Однажды вскрыли старый углекислотный огнетушитель, у которого истек срок годности. Нажимаешь, и из него идет струя, которая превращается в белый порошок. Это углекислый снег. Он такой же холодный и скрипит в ладони. Только в отличие от обычного снега, он не становится жидким, а сразу превращается в пар.
У нас много всяких двигателей со шкивами и муфтами на шпонках. У некоторых мы меняем подшипники, если необходимо, смазываем их новым тавотом. Если подшипник 'пригорел', снимаем его стяжками.
Сгоревшие электродвигатели разбираем, сбиваем зубилом обмотку статора – она из цветного металла, а остальное идет на переплавку.
Спереди и сзади у двигателя крышка и фланец. Нужно отвернуть все болты (восемь на крышке, восемь на фланце или шесть) и легким ударом киянки по концу вала сдвинуть статор. А дальше он легко пойдет сам.
Двигатели лежат перед мастерской на полу. Тут же их и разбираем.
Сижу, копаюсь со старым двигателем. Оба фланца снял, снял переднюю крышку. Отвернул болты с задней. Задняя что-то не идет. Колочу киянкой по валу. Не идет. Мимо проходит Геркулес.
– Что, не получается? Давай помогу.
Хрясть, хрясть. Крышка раскололась, статор частично вылез. Это не страшно, потому, что двигатель пойдет на переплавку.
– Учись студент, пока я жив.
– Спасибо.
Геркулес ушел. Только тут я увидел, что забыл отвернуть один болт с задней крышки.
Зимой в один прекрасный день вдруг выпало много снега. Мы всей мастерской пошли разгребать сугробы у складов нашей мастерской. Все работают весело, армию вспоминают. Васька шутит, Коцюба шутит.
Чистили снег мы для себя от выхода из раздевалки к нашим складам.
Начиная со второго курса, мы стали работать три раза в неделю, а три – учиться. Приходим в мастерскую к восьми. На обед уходим в одиннадцать – такое расписание в училищной столовой. У наших электромонтеров обед с двенадцати до часу. Таким образом, мы больше часа сачкуем или едем в пивную, за Автозаводский мост. Заканчиваем работу в три часа, как несовершеннолетние. Вот это жизнь.
В пивной с Игорем или Сашкой Журавушкиным выпиваем по кружке, возвращаемся и лезем на стремянку, крутить лампочки. Мы мечтаем скорее повзрослеть, хотим, чтобы наша маленькая детская печень ничем не уступала взрослой.
С Игорем мы дружим, но только в цеху или училище, в отличие от
Сашек. Впрочем, дома у него, я однажды побывал. Игорь отлично разбирается в электронике – схемах усилителей, транзисторах, просто чувствует их, он самоучка. А учится слабо, на тройки. У нас мечта сделать свои электрогитары, колонки и усилитель. Игорь легко помогает нам в электронике.
В конце ноября нашу группу пригласили в гости будущие медсестры из медучилища у метро Кунцевская. В нашем училище своих девчоночьих групп нет. Когда-то была группа фрезеровщиц, но от этого быстро отказались – одни нервы.
Субботний вечер. Девчонки встретили нас, как родных. Их в группе тоже около тридцати. Встреча проходит в вытянутом зале. Два ряда столиков. Один вдоль окон, другой вдоль стены. Столики на четверых.
Каждому по 'Эклеру', по бутылке 'Буратино', пряники и еще что-то вкусное. Надо же потратились и разложили красиво как, лапушки.
Магнитофон периодически дает сбои, и танцы то и дело срываются. В основном звучат быстрые мелодии, парами никто не танцует. Мальчики и девочки сидят в разных рядах, друг напротив друга. Когда наелись, мальчики постепенно оживились и стали загадочно посматривать на девчонок. В ход пошли записки: 'Я работаю отлично, премирован много раз. Только жаль, что в жизни личной очень не хватает Вас', 'Я тоскую по соседству и на расстоянии. Ах, без Вас я как без сердца жить не в состоянии'. Мы с Сашкой Журавушкиным пишем с ошибками и потому сразу пересели за столик к двум девочкам. Премиленькие. Сидим визави. На нас посмотрели другие мальчишки и тоже стали пересаживаться. Познакомились. Ира и Света. Не успел я прошептать
Ире: Не видеть мне твоих лобзаний, не слышать мне твоих речей, не разделять твоих страданий, и тихой радости твоей…, как вошла вахтерша и объявила:
– Силь ву пле вотр дам ангаже.
Что означает: кто оставил свои польта в раздевалке, просьба срочно забрать.
В апреле на нашу группу дали бесплатную путевку в Одессу в санаторий профтехобразования на одного человека. Николай Федорович отправил меня. Двадцать один день у моря. Еду поездом, с Киевского.
Москву оставил с почками на деревьях. Проснулся рано, за окном
Хованщина, нет, Брянщина. На деревьях молодые листочки. Поселок.
Тетеньки в белых платочках и дяди в кепках, в брюках, заправленных в сапоги, спешат на работу. Идут пешком, или не торопясь, едут на велосипеде. Еще час прошел. Украина. Другой поселок. Белые мазанки, соломенные крыши. В школу идут пионеры с красными галстуками и бритыми затылками. И опять тетеньки и дяденьки, но уже опрятнее одетые. Листочки на деревьях заметно крупнее. Из леса вышли две косули, не боятся, провожают поезд. Киев. Стоянка час, но уходить далеко страшно. А сигарет то человеческих нет в табачном киоске.
В поезде познакомился с Ирой, москвичкой, она тоже едет в Одессу, но в другой санаторий.
В Одессу приехал вечером. От вокзала до санатория нужно добираться на трамвае. Удивительно: в одесском трамвае нет билетных касс, только компостеры. Может быть, в последнем вагоне нет, а в первом есть? Так, так, возьмем на заметку.
Санаторий для ПТУшников располагается в усадьбе прошлого века, в черте города. До моря десять минут пешком. Территория обнесена старым забором из песчаника, легкого желтого камня, который крошится, если задеть чем-то острым. Много зелени. Вокруг трава, кусты и деревья. В четырех местах под кустами сирени примята трава.
Цветы, кусты, садовник…
Второй месяц Юра Львов ходит по Харькову с капитаном Осиповым, пьет сельтерскую и признает то в одном, то в другом прохожем своего бывшего садовника. Осипов нещадно избивает садовника, приговаривая:
'мальчик нам все рассказал'. Полковник Щукин, однажды ставший свидетелем, подошел к ним с широко раскрытыми глазами и трясущимися, бледными губами спросил Юру:
– Неужто Вы все такие, только с виду лощеные…
В центре усадьбы старинный корпус. Очень старый, даже один балкон отвалился. В корпусе высокие потолки и двери. Рядом пара современных корпусов, один жилой и физиотерапии.
В нашей палате пять человек. Мальчишки из профтехучилищ разных городов страны. Москвичи тоже были, но в других палатах. Чемодан, при заселении сдается в камеру хранения, деньги – начальнику. Такой порядок, иначе сопрут. Все имеют книжку отдыхающего, в которой записаны приметы и кличка чемодана. В ней же врачи отмечают пройденные процедуры. На первом осмотре главный врач понюхал, понюхал меня и назначил хвойные ванны. Хорошо, что не сероводородные. От отроков, принявших сероводородные ванны, все трезвые отдыхающие стараются держаться подальше. И еще я получил:
ЛФК – лечебную физкультуру, прогревание и высмаркивание под песни советских композиторов. Раз в неделю книжечку проверяет начальник.
При отсутствии штампа и расписок врача о прохождении процедур чемодан переходит в собственность санатория.
В нашей палате один мальчик носит ботинки, не полуботинки, а ботинки. Это смешно – на улице жара. Ночью мальчишки в один ботинок налили пол графина воды. Хотели посмеяться утром. А утром воды в ботинке не было, вся впиталась, а ботинок опух и стал невменяем.
В один из вечеров только, только легли, еще свет не потушили. Я выглянул, нет ли девочек, и в трусиках пробежал в туалет. Не спеша вернулся. На середине палаты меня догнала уборщица и неожиданно шваркнула по голой спине тряпкой, которой мыла пол. Я развернулся, кулаки сжались, но поднять их не смог. Плюнул ей в лицо и стал выступать. Уборщица что-то пробормотала, вытерла переносицу и ушла.
Никогда еще не видел моря. В первый же день вышел из санатория и спросил первого встречного, где оно. Он посмотрел на меня внимательно и показал рукой в противоположную сторону. Санаторий стоит на Приморском бульваре, недалеко от Аркадии. До моря близко.
Берег высокий. Море темно-синее. Спустился, попробовал на вкус, оно должно быть соленым. Соленое. Пляж почти пустой, еще не достаточно тепло. Вернулся в санаторий – санаторной книжки нет! Прощай чемодан!
Вечером ворота закрыли, а на следующий день я нашел свою книжку в песке, на пляже, на том же месте.
Ира, с которой я познакомился в поезде, дала мне свой одесский адрес, и я решил навестить ее. Купил карту города, и побережьем пошел пешком в Черноморку. Черноморка это оазис западнее Одессы.
Детский санаторий. Низкий белый заборчик. Галечные дорожки с белым кирпичом по бокам. Толстые стволы деревьев внизу покрашены известью.
Клумбы. Белые скульптуры пионеров горнистов, трубачей, футболистов, композиция мальчиш – плохиш и Максим Горький пьют чай с вареньем и печеньем. Ира меня холодно встретила. Не стоит больше ходить сюда.
Попил кваса из бочки на побережье. Холодный, колючий. В город возвращался трамваем. Два – три километра трамвай идет по голой степи среди виноградников. Никаких домов, деревьев, дорог и транспорта, только трамвайные рельсы впереди. Здесь позднее снимали
'Рабу любви'.
Если днем жарко, идем на пляж, если градусов двадцать – в город.
Облик Одессы сложился в моем воображении благодаря книге 'Белеет парус одинокий', Валентина Катаева. И благодаря фильму с тем же названием. На деле оказалось, что город совсем другой. Во всяком случае, тот, что я видел. У нас была специальная экскурсия по городу. И самостоятельно я бывал на Привозе, Дерибасовской,
Приморском бульваре, Потемкинской лестнице, в парке культуры и отдыха. В парке на аттракционах дают жвачку, если застрелишь кого-нибудь. Жвачка для мальчиков, тоже, что лак для ногтей для девочек. Акация на бульварах белая, а не желтая, как в Подмосковье.
И растет она деревьями, а не кустами.
Мороженое в Одессе непривычное. Например: фруктовое в шоколаде за
18 копеек. В Москве такого нет. У нас или фруктовое за 7 – 9 копеек, или сливочное в шоколаде 'Лакомка' за 22 копейки.
Сигарет нет. В палате у меня купили последнюю пачку 'Пегаса', а когда я подошел к первому киоску, а потом ко второму, то увидел только папиросы 'Волна' за шестнадцать копеек и сигареты 'Якорь' за сорок.
Свои сорок пять рублей я растянул на все три недели. Иду в город – беру по пять рублей. Этого хватает на мороженное, лимонад 'Буратино' и сигареты. Стараюсь экономить на проезде. Оказывается, в одесском пассажирском транспорте вообще нет касс. Их просто спилят, пока водитель смотрит на светофор. Позднее выяснилось, что во всех городах страны так. Только в Москве и Ленинграде в городском общественном транспорте стоят кассы. Для оплаты проезда нужно заранее приобретать талоны и компостировать их в салоне.
Ближе к маю стало теплее. Каждый день солнечный. Утром, когда открываешь глаза в кровати, сквозь листву видно пасмурное небо. Но это обман. Солнце еще не поднялось над городом, оно висит у моря.
Воздух: 23 – 25 градусов. Можно загорать. Пробуем купаться, но долго не выдерживаем – вода 11 градусов.
Пока мы отдыхали, поджигатели войны на загнивающем Западе забряцали оружием. По стране прокатилась волна по сбору подписей за мир во всем мире. Вот и в нашем санатории на выходе из столовой появились листы подписей. Сначала все писали себя, потом в списках зачастили Козловы, Пипискины, Хрюши, а потом пошли такие любители мира, что все отходили от листов с улыбками и слезами.
Одеваюсь я модно. Ботинки на платформе. Брюки – клеш от бедра, с накладными карманами, в которые влезают только пальцы, ладонь остается снаружи. Пиджак в клетку, почти как у Бубы Касторского.
Ярко-желтая рубашка. Ее воротник с острыми длинными концами заправлен поверх пиджака. В моде широкий пояс у брюк и широкий ремень с чудовищной пряжкой. А про новую рубаху и костюм, что в праздник сшил, мне районный парикмахер комплименты говорил.
Познакомился с девочкой Ритой. Рита из подмосковного городка
Электросталь. Мы сидим вечером на лавочке. Никогда еще не целовал девчонок. Попробовал поцеловать Риту, но она говорит, что ей нельзя в губы, – Слаба. Млею. Ничего не поделаешь, целуемся в щеку. Сидим, взявшись за руки, и негромко напеваем:
Оставшуюся неделю в Одессе гуляю с Ритой или с Сергеем, ФЗУшником из Донецка. У него удивительно жесткие ладони, не кончики пальцев, а вся ладонь – он газоэлектросварщик. Сергей хочет купить магнитофон
Гремела атака, и пули звенели,
И громко строчил пулемет
И девушка наша проходит Каховкой
В горящей шинели идет…
'Весна' за 190 рублей, мы бродим по центру, ищем. 'Весна' считается лучшим магнитофоном из трех марок, выпускаемых в стране. У Сергея две купюры по сто рублей. Большие, желтые бумажки с профилем Ленина, пахнут типографией. Несколько раз видел такую у мамы в день зарплаты.
Те, кто не бывал в Одессе говорят: 'Одэсса', а не 'Одесса'.
С обрывистого берега бросил в море пятнадцатикопеечную монету, чтобы еще раз когда-нибудь вернуться.
Наступили летние каникулы. У нас они 45 дней, а не 90, как у школьников. Пол лета мы работаем на заводе, в своих мастерских. В выходные я, Сашка Журавушкин, Рита, с корой познакомился в Одессе, и ее подруга встречаемся в парке культуры Горького. Гуляем по аллеям, сидим в закусочной берем бутылку красного вина. Рита любит выпить.
Иногда она приезжает ко мне домой, и, насупившись, сидит на кушетке, пока в беседе участвуют мама и Димка. Она умнее меня, и раньше поняла, что мы не пара. Звонит всегда она мне. Из будки, домашнего телефона у нее нет. Мы с Сашкой поехали к Рите, в Электросталь, на ее день рождения. Чуть больше часа на электричке от Курского. Сашка тащит кассетный магнитофон – у кого-то взяли взаймы, я – цветы, торт и вино. Двухэтажный, старенький дом. Риты дома не оказалось, нас встретила мама. Посидели втроем несколько часов, послушали музыку, выпили. Рита так и не пришла. Дома меня успокаивала мама и Димка: