Соловьев Николай. Северка

 
   Наряды. Пожалуй, самые тяжелые – это столовая и казарма.
   В казарме узкое место туалеты. Бывает, что они засорены – это кто-то, кое-где у нас порой честно жить не хочет. В таком случае наряд не принимается. Если справиться своими силами нельзя, приезжает водометная машина – пожарка. Вставляет толстый шланг в отверстие и струей воды под большим напором пробивает засор. Если пожарки нет, приходится прибегать к стратегическому резерву ставки верховного главнокомандования. Дневальные спускаются в подвал. Здесь земляной пол и много всяких труб. У главной трубы, большой, как пушка крейсера 'Аврора' на конце самодельная пробка из ствола сосны.
   Удар сапогом – пробка на полу. Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути.
   Дневальных в казарме трое. Один постоянно стоит у тумбочки, напротив входных дверей. Другие работают – моют и натирают полы, чистят туалеты. Через два часа дневальные меняют друг друга. Если среди них есть Ванек, то работать приходится без него. Иногда Ванек просто уходит из казармы по своим делам. Ночью один дневальный стоит у тумбочки, другие спят. Ванек сладко спит всю ночь, а у тумбочки стоят младшие. Случается, когда спят все дневальные. Это совсем нехорошо. Ведь рядом с тумбочкой комната с оружием и они ее тоже охраняют. В любое время дежурный по дивизиону может сделать обход, а может и не сделать. Но, дежурный не зверь. Просто утром дневальные не находят на тумбочке телефона и сами идут за ним в штаб.
 
   В столовой самое тяжелое место моечная. Работать приходится монотонно, почти не отрываясь. От завтрака до обеда как раз хватает времени на то, чтобы вымыть всю посуду, после обеда все повторяется снова. Хорошо, что посуда металлическая. Мойки две. В одной посуда замачивается с порошком, в другой обмывается чистой водой. Перед закладкой тарелок нужно сбросить в ведро остатки пищи. Пар в моечной стоит такой, как в туманном Альбионе. Постепенно от брызг и пара намокает одежда. Работаем вдвоем. Часа через полтора прерываемся на перекур. Перед сдачей наряда мойщики волокут баки с отходами в подсобное хозяйство. В подсобном хозяйстве покушать ждут несколько коров и свиней.
   Другие рабочие столовой после каждой трапезы собирают грязную посуду со столов и несут ее на мойку. Потом закидывают лавки на столы и промывают пол. Если нет старшего, опрокидывают ведро воды и развозят ее тряпкой. Потом расставляют посуду, ложки, хлеб.
   Всем рабочим по столовой выдают хлопчатобумажные, старые кители и брюки, а повседневная одежда остается в казарме, сложенная на табурете.
   Ночью рабочие по столовой чистят картошку. Перед каждым ящик в пятьдесят килограммов. Количество картошки на одного рабочего зависит от завтрашнего количества едоков в дивизионе и от того, сколько злодеев, стоящих в наряде по столовой спят в казарме.
   Картошка сильно гниет. К апрелю на складе сгнивает до 80 %. Нормы помесячного гниения картофеля висят на двери продсклада.
   Обычно чистка картошки заканчивается не позднее трех-четырех утра.
   Возвращаемся в казарму, слегка сырыми. Казарма спит, тишина и темнота. Свет горит только у тумбочки дневального. Раздеваемся, туалет, сигарета, ложимся. Наконец-то ты свободен… 'Рота, подъем!'. Значит уже семь. Невыспавшиеся, одеваемся и опять в столовую.
   В столовой, кроме тяжелой ночной работы, на следующий день, при сдаче наряда, может ожидать неприятность. Принимающие наряд пересчитывают всю посуду и ложки. Если чего-то недостает, приходится, как-то выкручиваться.
 
   Караул. В этот замечательный наряд красноармейцы попадают, прослужив месяцев девять, а то и год. В караул ходят преимущественно злодеи. Это же не хухры-мухры. Тут дело с оружием. Правда, без патронов, но все-таки. Нужно устав караульной службы знать. – Стой, стрелять буду! – Стою! – Стреляю! Всякие тонкости там, в кого первый предупредительный делать – в бледного прапорщика Пилипэнко, или в убегающего зигзагами замполита. Тексты устава зубрятся тяжело и быстро забываются. К следующему разу приходится учить заново. В оружейной комнате караул получает автоматы и идет на зону. Шесть человек, три пары. Старший – офицер. Пара два часа ходит по зоне, два часа бодрствует и два часа спит, сменяя другие пары. Никакой физической работы – сплошные прогулки, сон и расстрелы подозрительных.
   На зоне, которую охраняет караул, боксы с техникой. Раньше тут были столы для стационарных ракет, развитая сеть подземных коммуникаций. Теперь ничего нет. В некоторых боксах стоят тягачи.
   Зона окружена пятью полосами проволоки – не пролезет даже заяц. В том числе сетка, на которую изредка подают такое высокое напряжение, что она начинает притягивать мелкую пробегающую мимо живность – зайцев, тетеревов, ефрейторов.
   Начальником караула идет старший лейтенант или лейтенант. Как правило, начальник спокоен, ничего не приказывает, все идет своим чередом. Караул для нас и для лейтенанта – возможность спокойно отоспаться. Проблема возникает, если дежурная смена не предупредила вновь заступающих, где их искать. Дежурная смена, может завалиться, и уснуть где попало, особенно летом.
   Иногда дежурная смена ночью, в мороз тихо заходит в караульное помещение, проникает в комнату отдыха и укладывается на полу под топчанами. На топчанах в это время спит другая смена. Такой приход возможен, если с нами не строгий лейтенант. Если он спит в своей комнате. Мы, конечно, соблюдаем осторожность, на всякий случай.
   Однажды мы с Васькой зашли и завалились каждый под свой топчан. В шинелях, автоматы сбоку. Затихли. Вдруг дверь открывается, полоска света упала на пол. Вижу сапоги лейтенанта Мишкина. Кажется, мои сапоги, торчащие из-под топчана, он заметил тоже. Постоял, ничего не сказал и ушел. А ведь мог и пристрелить. Кстати, один капитан рассказал нам как-то, что кроме строевого устава и устава караульной службы есть боевой (кажется, так он назвал) устав вооруженных сил, который вступает в действие в военное время. По этому уставу запросто можно прихлопнуть на месте всякого, не выполнившего приказ.
   Не знаю, так ли это.
   С Мишкиным вышел однажды случай. Он дежурил по дивизиону. А я был дневальным, занимался какой-то работой. Прокричали 'Рота, отбой!', свет погас, но жизнь и хождение в казарме еще продолжается, за окном светло, весна. Мишкин ходит в нашем расположении между кроватями.
   Остановится у Лешкиной, постоит, постоит и отходит. И опять круг и опять стоит у Лешкиной кровати. В третий раз Мишкин даже нагнулся к
   Лешкиной голове. Послушал, откинул одеяло, а под ним шинель. Лешка положил шинель, как будто на боку спит, и ноги в коленях согнуты. А сам Лешка где-то вне казармы закусывает.
   В сильный мороз караульные, идущие на зону надевают овчинный тулуп длиной почти до пола. Он настолько большой, что может обернуть двух человек. Поднятый воротник торчит выше ушанки. Тулуп надевается прямо на шинель. На ноги караульные обувают толстые и жесткие валенки. Подошва у них не плоская, а закругленная. Ходишь, ходишь, и через некоторое время стопа устает. Но теплые.
   Раз с Васькой нам выпала смена, когда пришлось ходить в столовую за едой для караула. Три блюда в судках и бачке и хлеб. Пока получали в столовой свои порции, все куда-то разбрелись. Нас оставили на кухне наедине c большой грудой куриных тушек. Васька – хозяйственник, он спрятал курицу за пазуху. На обратном пути у караульного помещения Васька зарыл ее в сугроб, вечером пожарим, говорит. А вечером он не смог ее найти.
   Однажды мы надругались над Васькой. Кто-то узнал, что он понаставил банок у берез за казармой – собирает березовый сок. Мы вчетвером отыскали его банки. Сока ни в одной из них пока нет. Одна банка трехлитровая. Эта трехлитровая и вдохновила Лешку. Он взял ее и зачерпнул мутной воды с прошлогодними листьями и иголками из ближайшей лесной, канавы щедро, литра на два и поставил на прежнее место. Я уже тогда смеялся. Меня послали уговорить придти Ваську, а сами залегли за бугорком вблизи.
   Васька красит в белый бордюры у дороги.
   – Вась, говорят, ты березовый сок собираешь? Давай посмотрим, а?
   – Не, не могу, я занят, потом…
   Я не отстаю. Наконец Васька согласился и мы пошли. Как он увидел трехлитровую, глаза его загорелись:
   – Цельний банка! Цельний банка! – засунул голову и стал пить. Я взялся за березу, чтобы не упасть. Тут из-за пригорка вылезли визжащие красноармейцы…
 
   Лешка вообще настоящий хулиган. В бытовой комнате, где солдаты подшивают подворотнички, стригут друг друга или чинят сапоги, он берет чей-то каблук и размашисто, по-хозяйски прибивает его к полу огромным гвоздем, пока нет владельца. Или прибивает к полу кем-то забытую гимнастерку, в нескольких местах для прочности.
   Однажды ночью мы стояли в оцеплении. Зима, стоять очень холодно.
   Как правило, стоим на перекрестке. Задача у нас такая: если появится колонна наших тягачей, приостановить другой транспорт. Когда пройдут тягачи – секрет для нас. Нас выставляют в десять вечера, а проходят они утром. Места такие глухие, что за всю ночь мимо постового может ничего не проехать. Мы одеты тепло – под шинелью телогрейка, на ногах валенки. И все-таки часа на морозе не выдержишь. Все стараются погреться в ближайшей будке у железнодорожного переезда, где сидит солдат-железнодорожник. Нас трое. Разбились на смены: одна сидит, караулит тягачи, другая ложится спать прямо на деревянном полу.
   Яркий свет лампы в лицо – не помеха. Спать тянет еще и от мороза.
   Лег, автомат на груди, магазин без патронов, конечно. Сквозь дрему чувствую, что-то неладное. Открываю глаза – прямо на моем животе делают неполную разборку моего же автомата. Пружины вытащили, магазин, еще железки какие-то. Не даром мне привиделся отвратительный сон, будто я целовался с нотариусом и двумя адвокатами.
   Во время отбоя в казарме Лешка подходит к моей крайней двухъярусной кровати и наклоняет ее. Я лежу на верхнем ярусе. Чтобы не упасть, обеими руками цепко хватаюсь за края кровати. Так как руки заняты, остается только орать на Лешку, как папа Карло, а он ржет: – Меньше пены. Через десять минут он отпускает кровать, я спрыгиваю и ношусь за ним в исподнем вокруг блока с кроватями.
   Носимся по уставу – на одного линейного дистанции. Догнать Лешку невозможно. Что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной, когда медведь бежит за мной…
 
   В караульной кухне много тараканов. Потому что тут всегда тепло и в шкафу всегда лежит хлеб. Они не боятся выбегать на обеденный стол днем, когда караульные едят.
   Лето, середина июля. Ходим по зоне с Лешкой караульными. Среди высокой травы колодец без люка. Сто раз проходил мимо. Посмотрел вниз: на дне что-то белое. Интересно. Спустился по лесенке, пнул сапогом – снег. А на улице двадцать восемь тепла. Лешка залез на вышку, с которой видна космическая площадка. А мне что-то не интересно. А может, и зря не полез, посмотрел бы на леса, сопочки.
   Свой второй новый год в армии я встретил в карауле.
 
   Наряд посыльным. Весь день куда-то посылают далеко или близко.
   Чтобы быстро выполнять поручения, нужно как минимум знать фамилии всех офицеров, сержантов, а лучше и всех красноармейцев. Утром посыльный встречает входящего командира дивизиона криком: 'Смирно!
   Дежурный по дивизиону на выход! Я сказал на выход!!'. Кричать нужно уверенно так, будто на ногу упала батарея отопления. Вечером посыльный моет полы в штабе. Посыльный подчиняется сержанту – помощнику дежурного по дивизиону. Есть ходят по очереди: сначала дежурный офицер в офицерскую столовую, потом посыльный с помощником в солдатскую. Возвращаемся с помощником после обеда. У входа в штаб стоят незнакомые три офицера, хихикают, старший – майор. Мы отдали честь, и зашли в штаб. На втором шагу из глаз, носа и рта одновременно начинает течь влага. Это от газа, называется он
   'Черемуха', против перхоти. Им наполнен весь коридор. Сержант шапкой закрыл лицо и я как он, и пробежали в комнату дежурного, к телефону.
   Это те самые офицеры на пороге штаба провели учения – зажгли слезоточивую шашку. Хорошо, что мину не поставили. Кроме нас с сержантом в штабе было всего человека два – телефонист и кладовщик.
   Ни командира, ни начштаба, ни замполита, ни каких-то других офицеров.
 
   В армии есть поощрения, о которых многие солдаты мечтают. У каждого они свои. Кому-то хочется получить очередное звание, кого-то интересуют значки 'классный специалист', 'воин-спортсмен',
   'физик-теоретик', кому-то хочется в краткосрочный отпуск домой. О доме мечтают бывшие десятиклассники из хороших семей или красноармейцы – мужья, красноармейцы – отцы, их не так много. Мне тоже хочется в отпуск. Неужели не отпустят? Мне не нужны погремушки или звания. Прослужил я год – срок как раз подходящий, а ближе к дембелю будет не интересно ехать. На гауптвахте не был, вне очереди нарядов не получал. Получил кучку мелких благодарностей за постоянные складные статьи в 'боевой листок' всех пяти отделений группы об ужасах империализма и затянувшихся массовых удоях в стране. Выступил на комсомольском собрании, где заклеймил комсорга дивизиона, прапорщика позором и нехорошими словами. На какой-то слет ездил в часть вместе с семью красноармейцами от дивизиона.
   Поощрения сыплются на красноармейцев к красным праздникам: 23 февраля, ноябрьским, 1-му и 9-му мая. Их зачитывают перед строем на плацу. Седьмого ноября меня наградили очередным званием – ефрейтор.
   Наконец-то. Теперь я могу остановить красноармейца и спросить:
   – А на одного линейного дистанции?! А побатальонно?!
   – А… э…
   – Что? Нечем крыть?!
   – Разрешите итить, Ваш броть?
   – Разрешаю
   – Покорнейше благодарим.
   В последние месяцы я заработал два наряда вне очереди. Чисто случайно. Первый за шерстяные носки. Красноармейцу положены портянки, но многие злодеи носят носки. Голубая кровь. Няня и мне прислала носки, кто ей посоветовал, не знаю. У портянок множество преимуществ перед носками: их меняют после бани, их не надо штопать, если протерлась – чуть сдвинул и дырка закроется. Представляю, во что бы превратился дивизион с дырявыми носками. Если красноармеец храпит ночью, портянки по русскому обычаю кладут на подушку, рядом с носом.
   Зимой портянок по две на каждой ноге – хлопчатобумажная и фланелевая, тепло. Свои носки я положил под матрац и их быстро обнаружили.
   Второй наряд мы заработали вместе с Лешкой за опоздание на построение. Недалеко от КПП убежище, в виде высокого холма, поросшего травкой. Туда прячется дивизион, когда с космической площадки пускают неправильные ракеты – они взрываются на старте и отравляют местность гептилом. Конец мая. После работ мы не пошли сразу в казарму, а забрались с Лешкой на этот холм, с лесной стороны, чтобы не заметили, легли на спину и зажмурились. Еще холодно даже в телогрейках, но у самой земли, у травы, текут теплые струи воздуха. Последний раз снег шел 17-го мая, правда, в этот же день растаял.
   Жаль, конечно, что не удалось побывать в отпуске. Но жизнь мою скрасили два приезда Ларисы. Первый раз через семь месяцев, потом еще через пять. Утром мне сообщали, что в Плесецке – жена, и душа моя пела. Мне давали отпуск на сутки или двое и отпускали в Плесецк.
   До учебки ехал на поезде, оттуда на газике с увольнительной в
   Плесецк. Лариса снимала комнатку в деревянной избушке. Туалет во дворе. Рядом с ним груда пузырьков от одеколона – в стране сухой закон. Весь день мы нежимся в постели. Плесецк деревянный, весь коричневый от дорог, до деревьев и домов – снега уже нет, а зелени пока нет. Днем ходили фотографироваться в местное ателье. После первого свидания я чуть не опоздал из увольнения. Не было автобуса.
   Побежал пешком, тяжело в шинели. Через пять минут меня догнал пустой автобус, остановился. Поблагодарил водителя. А во второй раз Лариса приезжала осенью. Рассказала, как в ожидании московского поезда в
   Плесецке съела несколько пирожков с клюквой. По пять копеек пирожок.
   Какая прелесть. Вы ели пирожки с клюквой?
 
   У нас замечательный командир дивизиона, подполковник. Подполковник
   – высокое звание для наших мест. Он единственный в дивизионе.
   Ближайший по званию к нему майор – замполит. Начальник штаба – капитан. Командир дивизиона человек интеллигентный. Дело свое знает, с юмором. Похож на Калягина.
   Начальник штаба тоже был неплохой, профессионал. Капитан. Старше меня года на четыре. Его вскоре перевели куда-то. Пришел майор, лет сорока. Месяца два стажировался, тугодум, так ничего и не понял. За то легко делает несколько переворотов на турнике. Выглядит лет на десять старше. Кожа на шее дряблая, как у старика.
   Замполиту (заместитель командира по политической части) лет сорок пять, а выглядит он на пятьдесят пять. На лице злодейская улыбка.
   Ему подчиняются прапорщик – комсомольский секретарь, ефрейтор – завклубом и красноармеец – киномеханик. Ни кому из них нельзя доверять.
   Командир нашей группы – капитан Полухин. Спокоен, подтянут, строг, при необходимости. Знает свое дело. Подтягивается тринадцать раз.
   Думаю, у него и дома все в порядке. Завидую его жене и детям.
   И старшина дивизиона, в первые полгода, был неплохой, Вася Поддубный.
   В третьей группе служит старший лейтенант, ровесник мне, к которому я обращаюсь по имени отчеству, а не 'товарищ старший лейтенант'. Это звучит непривычно и напоминает свободу. Палыч не такой, как большинство офицеров. Однажды он в качестве дежурного по дивизиону сопровождал группы в столовую. Идем. Ребята переговариваются с ним, шутят.
   – Отставить смех, – говорит Палыч серьезно, – Да я вас щас! – копается в кобуре и направляет на нас зеленый огурец. Как он не боится стукачей.
 
   В армии я отметил два своих дня рождения. Первый не запомнился. А второй пришелся незадолго до увольнения. Отмечали шесть человек.
   Ребята из Петербурга, Тулы, Москвы и Новгорода. Двое одного со мной призыва, двое старшего призыва, двое младшего. Родные прислали мне посылку, и мы хорошо закусили. У Лешки ключи от подвала. Два специалиста нашли колпак от лампы, налили в него какую-то техническую жидкость и стали быстро вращать в ней деревянную палочку. Через некоторое время палочка покрылась толстым слоем коричневой резины. В колпаке остался спирт. Боюсь, мой желудок будет возражать. И не только я не пил. Главное, что виноделы не обиделись и не настаивали.
   Это в первые недели, когда мы только прибыли в дивизион, однажды днем сидим в казарме, ждем распоряжений. Часа полтора нашу группу не трогали – единственный случай за службу. В нашей компании два новобранца из Тульской области и один новгородский. Между ними зашел разговор о спиртном. В середине восьмидесятых в стране был сухой закон. Народ прибегал к различным уловкам в питии. В ход шли одеколоны, технические жидкости, очищенные народным способом. Меня поразило, как быстро живущие в разных концах страны мальчишки нашли общий язык. Со стороны можно подумать, что говорят аспиранты-химики.
   Мелькают названия каких-то персолей, антимолей, крекинг, вулканизация. Они с полуслова понимают друг друга и с радостью открывают сходство или различия в деталях, делятся своими тонкостями и особенностями. Сижу, молчу и с любопытством наблюдаю, как сблизила их общая тема.
 
   Домой меня отпустили не ровно через полтора года. Переслужил месяц с небольшим. Попросил маму прислать мне гражданскую одежду к увольнению.
   К дембелю злодеям высылают из дому по двести рублей, на которые они покупают подарки родным и близким и одеваются сами. Двести рублей – это не малая сумма – месячный оклад начальника конструкторского отдела. В солдатском магазине у прилавка два дембеля выбирают и покупают. На прилавке свернутая в несколько раз материя: на темно-свекольком фоне большие с кулак бутоны роз. Что ли платок для девушки? Только хотел спросить, кому. Продавщица расправила – мужские трусы. Не синие, общевойсковые, а попсовые. Я понял, что был на грани провала. Жаль, что поленился купить их на память. И ведь была мысль: 'такого больше не увидишь'. И не дорого к тому же, рублей пять.
   Один из обязательных атрибутов дембеля – альбом фотографий. Его также присылают из дома. Это толстая книжка в кожаной обложке, тисненая золотом, рублей за шестьдесят, восемьдесят. Хотя в дивизионе запрещено иметь фотоаппарат и фотографировать, альбомы заполнены карточками. Многие альбомы со стихами и куплетами про родину, про любовь, про душманов: 'а душман попьет кваску, купит эскимо, ни куда не торопясь, выйдет из кино…'.
   Дембеля тщательно готовят свою парадную форму. Если они едут зимой, начесывают шинель. Шапку, потерявшую форму, замачивают в воде, натягивают на четыре учебника политэкономии и оставляют в сушилке. Для растяжки шапок в бытовой комнате есть приспособление, напоминающее голову. Четыре части его расходятся или сходятся, при вращении винта. Но почему-то предпочитают учебники.
   Давно отслужившие граждане иногда из дома высылают свою парадную форму дембелям. Однажды я видел дембельский китель. Такой был на
   Геринге, когда он руководил люфтваффе. По всему контуру китель прошит белым поливинилхлоридным шнуром. Аксельбанты. Яркие нашивки
   'СА', 'Marlboro', значки.
   На груди дембеля сверкает десяток значков. Тут и свои, и обмененные, и купленные. Некоторые офицеры могут достать любой значок с удостоверением за ящик клюквы или банку сушеных подберезовиков.

Палашевский переулок.

   В поезде я переоделся в гражданское. С утра не отрываясь, стоял у открытого окна, смотрел на приближающуюся цивилизацию. Ах ты боже господи, настрелялси досыти, для моей для милушки теперь оставлю силушки. Два часа пополудни. Ярославский вокзал. Как легко лететь по ступенькам подземного перехода в серых старых моих ботинках. После полутора лет сапог. Заехал к маме на час, а потом к Ларисе. Она писала, что снимает квартиру на Палашевском переулке, с подругой.
   Приехал. Четырехэтажный особняк. На площадке две квартиры. Окна квартиры выходят на восток, юг и запад, балкон, эркер, комната для прислуги. Потолки три сорок. Проводка наружная – плеточкой на колках, выключатели в металлическом корпусе тумблерного и кнопочного типа. Телефон – черный, пуленепробиваемый вариант. Шнур у телефонной трубки прямой, как в кинофильме 'Волга – Волга'. Сориться мы начали на третий день.
   Квартиру Лариса сняла год назад с подругой на условиях ухода за престарелой бабушкой.
   Месяца три я бездельничал. Столько разрешал КЗОТ, чтобы не прервать трудовой стаж.
   Прошло три недели, и мы с Ларисой поехали в Каунас к ее родственникам. Они приютили нас у себя в общежитии офицеров-вертолетчиков. Также как у русских, у литовцев окончания женских и мужских фамилий отличаются. У мужчин фамилии оканчиваются на -ас, -юс, у женщин на -ене. Я не знал и спрашивал встречных:
   – Мне бы Люсю Маскавичюс повидать.
   – Мне бы тоже.
   Из нашего окна виден забор, за которым стоят вертолеты с шестью или восемью лопастями.
   Время в Каунасе провели бездарно, ездили или ходили в город или на озеро вблизи Каунаса. В городе мы любили ходить по главной пешеходной улице.
   Живем мы в пригороде. Ходить в город ближе – по железнодорожному мосту через Нямунас. На мосту всегда дежурит автоматчик в темно-синей форме.
   У Каунасского озера зона отдыха и парк развлечений. К противоположному берегу грести час на лодке. Он кажется необитаемым, сплошные заросли ивы. Здесь у берега плавают хлопья розовой пены.
   На пути к железнодорожной станции стоит одинокий киоск, без людей, потому что будни. Продают сосиски, которые вкусно пахнут, как микояновские. В Москве в открытой продаже таких нет.
   Почти перед отъездом нас пригласили на свадьбу. Отвезли на машине на окраину. Вся улица состоит из ряда одноэтажных каменных домиков с приусадебными участками, низкие заборчики, вишни, яблони, смородина, чисто, травка. Нас тихо предупредили, что в такой-то бутылке спиртное для невоздержанных. После него расстроится желудок.
   Национальный торт или пирог из песочного теста, похож на горку песка на балтийском пляже.
   Хотели съездить в Клайпеду, но опоздали на поезд из-за сдвига местного времени на час.
   Кроме коробки конфет я ничего не оставил гостеприимным хозяевам.
   Они отказывались от денег. Так нехорошо получилось.
 
   После отпуска я вернулся на ЗИЛ, в свой отдел. Ребята меня с радостью приняли. Показали новую технику, контроллеры. Я с интересом включился в работу.
   Оклад мне положили 160 рублей. Года за два – три он вырос до двухсот. В этот период деньги впервые стали оставаться, потому что цены были еще относительно стабильны. У нас с Ларисой скопилось тысяча рублей, они лежали на полке этажерки, Лариса что-то покупала.
   В конце 80-х, начале 90-х годов в промтоварных магазинах был дефицит товаров, такой же, как в коммунистические времена. Даже имея деньги, проездив весь день по городу, не купишь ботинки, женские сапоги, рубашку и другие вещи из длинного списка. Везде очереди. За молоком и хлебом, за колбасой и сыром. От трех до тридцати человек впереди.