Страница:
Единственный выход из такого противоречия возможен при допущении, что с течением времени совершаются в организме необходимые приспособления путем естественного подбора. Но с этим допущением находится в противоречии, во-первых, как мы видели, непризнание сопутствующих видоизменений между непосредственно кооперирующими частями, которые тесно связаны друг с другом; и потому тем более не может быть допущено возможности сопутствующих видоизменений между частями, которые и кооперируют посредственно, и притом удалены друг от друга. А во-вторых, прежде чем совершились бы необходимые приспособления в организме, разновидность могла бы погибнуть от несовершенств своего организма. Даже если бы и не было подобных трудностей, нам пришлось бы признать странный ряд положений следующего рода: 1) Изменение в одной части организма, реагируя на весь организм, вызывает изменения в других частях, отправления которых неизбежно тоже изменяются. 2) Такие изменения в организме особи влияют некоторым образом на воспроизводительные элементы. Последние, при продолжительном нарушении равновесия в организме, принимают особое, необычное строение. 3) Но изменения, вызываемые таким путем в воспроизводительных элементах, не такого рода, как те, которые вызываются изменениями функционального характера; изменения, передающиеся потомству, не имеют никакого отношения к тем разнообразным изменениям, которые возникают в организме родителей функциональным путем. 4) Так как равновесие отправлений не может быть восстановлено путем наследования эффектов нарушения отправлений индивидуального организма, то такое восстановление может быть произведено только путем наследования случайных изменений, которые могут оказаться во всех органах, без всякого соотношения к изменению отправлений Мы считаем невозможным принять подобный ряд положений и, кроме того, утверждаем, что они неубедительны.
"Но где же прямые доказательства того, что изменения функционального характера способны передаваться по наследству?" - таков вопрос, который предлагается теми, кто придерживается вышеизложенных ходячих толкований "Допустим, что действительно имеются некоторые затруднения; но во всяком случае, прежде чем для разъяснения их прибегнуть к допущению передачи по наследству изменений от употребления и неупотребления, необходимы верные доказательства того, что действительно последствия употребления и неупотребления способны передаваться по наследству."
Прежде чем непосредственно приступить к разъяснению этого затруднения, я позволю себе прибегнуть к косвенному доказательству указанием на то, что недостаток общепризнанных доказательств может происходить вовсе не от того, что таких доказательств есть мало. Невнимание или недостаток последнего приводят часто к игнорированию таких фактов, которые в действительности имеются в изобилии; это отлично иллюстрируется на примере исследования о доисторической эпохе. Под влиянием ходячего убеждения, что следов человека нет на земной поверхности в других образованиях, кроме самых поверхностных, геологи и антропологи не только не желали искать таких следов, но долгое время продолжали подсмеиваться над теми, которые утверждали, что нашли такие следы. Когда Boucher de Perthes'y удалось наконец раскрыть глаза представителям науки указанием на кремневые орудия, открытые им в четвертичных отложениях долины Соммы, и когда геологи и антропологи убедились наконец, что доказательства существования человека могут быть находимы в образованиях довольно глубокого возраста, и когда после этого ученые стали искать дальнейших доказательств, - тогда они стали находить их в обильном количестве повсюду. То же самое повторилось с вопросом, который касается нас ближе; мы могли видеть, что высокомерное отношение к гипотезе органической эволюции, с которым относились вообще натуралисты до опубликования работы Дарвина, мешало им видеть многочисленные факты, которые подтверждали эту гипотезу. Совершенно подобным же образом непризнание натуралистами передачи по наследству таких изменений строения, которые вызываются изменением в отправлениях, заставляет натуралистов относиться легкомысленно к тем доказательствам, которые подтверждают такую передачу, и не позволяет им заниматься отыскиванием дальнейших доказательств этого рода.
На вопрос о том, почему имеются многочисленные примеры случайных изменений, передающихся в потомстве, и почему нет примеров передачи в потомство изменений функционального происхождения, - на этот вопрос могут быть три ответа. Первый ответ тот, что изменения первого рода большей частью хорошо заметны, между тем как изменения второго рода почти всегда незаметны. Когда рождается ребенок с шестью пальцами, то такая аномалия не только легко замечается, но бывает настолько поразительна, что привлекает большое внимание. А когда такой ребенок, достигнув зрелого возраста, даст шестипалое потомство, то в околотке все знают об этом. Голубь, отличающийся особенно окрашенными перьями или же длиной и шириной своего хвоста или раздутой шеей, привлекает к себе внимание своею странностью; и если его потомство сохраняет эти особенности, случайно, быть может, усилившиеся, то такой факт отмечается и такую особенность стараются закрепить подбором. Ягненок, который сделался не способным к прыжкам благодаря короткости своих ног, не преминет обратить на себя внимание. И тот факт, что его потомство сохранило такую же коротконогость и стало через это неспособным перебираться через изгороди, начинает неизбежно получать широкое распространение. То же самое и с растениями. Если какой-либо цветок имеет излишнее количество лепестков, или необычно симметрическое расположение частей, или же какое-либо другое отличие от типа цветка этого рода, особенно по отношению к окраске, - то такой цветок легко обращает на себя внимание садовника; а предположение, что такая раз возникшая аномалия передается по наследству, часто вызывает производство опытов, которые ведут за собою дальнейшие доказательства подобного рода. Но совершенно иначе обстоит дело с функционально приобретенными изменениями. Местонахождением последних почти всегда бывает мускульная, костная и нервная системы, внутренности, - вообще, такие части тела, которые всецело или отчасти скрыты от взоров. Изменения в нервных центрах совершенно недоступны взору; кости могут подвергаться очень сильным изменениям в размерах или форме, не вызывая внимания к этим изменениям; а увеличение или уменьшение мускулов, покрытых, как у большинства животных, знакомых нам, толстыми покровами, должны стать достаточно большими, чтобы сделаться заметными при наружном осмотре.
Другое важное различие между двумя родами изменений состоит в том, что для определения того, способно ли передаваться потомству то или иное случайное видоизменение, нужно только немного внимания при подборе особей и при наблюдении над потомством; между тем для определения передаваемости по наследству функционально приобретенных видоизменений потребны бывают значительные приспособления, которыми вызывалось бы большее или меньшее упражнение какой-либо части или нескольких частей организма; притом во многих случаях трудно бывает найти такие приспособления, поддерживать их затруднительно в течение целого поколения, а тем более - в течение ряда последовательных поколений.
Но это еще не все. В одном случае существуют побудительные причины к производству исследований, а в другом случае таких побудительных причин не существует Интерес денежный, или интерес дилетанта, или оба вместе заставляют многих лиц производить эксперименты, которые дают массу доказательств того, что случайные изменения наследуются. Овцеводы, извлекающие выгоду из производства некоторых разновидностей по форме или качеству; лица, производящие разных бесполезных животных, преследуя цели спорта в усовершенствовании разводимых ими животных; цветоводы, профессиональные или любители, которые берут премии за новые разновидности, - все эти лица составляют категории людей, которые дают естествоиспытателям богатый материал для доказательств. Но не существует никаких категорий людей, руководимых денежным или другим интересом, которые старались бы путем опытов убедиться, способны ли предаваться потомству последствия употребления или неупотребления.
Таким образом, существует достаточно много причин того явления, что в одном случае имеется значительное число прямых доказательств, а в другом случае таких доказательств мало; и притом настолько мало, что доказательства эти являются как бы случайными. Посмотрим теперь, какие это доказательства.
Особенно большого внимания заслуживает факт, открытый почти что случайно Броун-Секкаром в ряду его исследований. Им было найдено, что некоторые искусственно произведенные повреждения нервной системы, даже такие слабые, как перерезка подключичного (sciatic) нерва, оставляют после излечения усиленную возбудимость, которая ведет к появлению эпилепсии. При этом неожиданно оказывается, что потомство от морских свинок, которые получили таким путем наклонность к эпилепсии, при щипке в шею обнаруживали унаследованную наклонность к эпилептическим припадкам. Таким образом, необходимо признать, что морские свинки стали подвержены эпилепсии и что явления подобного рода происходили в тех случаях, когда не имели места обстоятельства, бывшие в опытах Броун-Секкара. Принимая во внимание невероятность того утверждения, что симптомы, наблюдавшиеся Броун-Секкаром, случались нисколько не чаще симптомов, возникающих естественным путем, причем имеются надежные доказательства противного, мы можем придавать большое значение результатам опытов Броун-Секкара.
Некоторые другие нервные расстройства тоже дают очень веские доказательства в пользу нашей гипотезы, - доказательства, правда, не непосредственно экспериментального характера. Существует немало примеров того, что безумие вызывается некоторыми обстоятельствами, которые тем или другим путем расстраивают нервные отправления. - вызывается, например, разного рода эксцессами; при этом никто не подвергает сомнению всеми принятое положение, что безумие предается по наследству. Можно ли утверждать, что передается по наследству лишь то безумие, которое возникло само собою, и что безумие, которое явилось следствием хронического нарушения отправлений, что такое безумие - не наследственно? Едва ли можно думать, чтобы такое утверждение было логично, и потому пока что, в ожидании дальнейших подтверждений, мы можем смело принять, что имеется еще одно подтверждение в пользу передаваемости по наследству функционально произведенных изменений.
К тому же и среди врачей я встречал воззрение, что нервные расстройства менее серьезного характера способны унаследоваться. Лица, которые повредили свою нервную систему продолжительным переутомлением или другим путем, произведут потомство, более или менее подверженное неврозам.
Дело не в том, какова форма наследственности: будет ли это какая-либо ненормальность мозга или недостаточный приток крови, во всяком случае, здесь мы имеем дело с изменениями функционального характера.
В пользу справедливости высказанного выше мнения относительно недостатка прямых доказательств говорит непосредственное рассмотрение этих доказательств Случаи, подтверждающие наш взгляд, таковы по своему существу, что при наблюдении они говорят сами за себя Они оправдывают наше подозрение, что многие из подобных случаев не могут быть твердо установлены не потому, что они редки, а просто вследствие того, что они очень мало бросаются в глаза и могут быть констатированы только при таких старательных исследованиях, которых никто не производит. Я сказал никто, но я не прав. Успешные изыскания были произведены одним человеком, которого компетентность в качестве наблюдателя стоит вне всяких сомнений и которого свидетельство менее, чем свидетельство всякого другого лица, может быть заподозрено в склонности к тому заключению, что подобного рода наследование может иметь место. Я имею в виду автора "Происхождения видов".
В наши дни большая часть естествоиспытателей являются дарвинистами в большей степени, чем сам Дарвин Я не думаю, чтобы у них могла быть большая вера в справедливость органической теории. Но я склонен полагать, что так думают очень многие читатели, которые отождествляют громадную услугу, оказанную Дарвином теории органической эволюции, с самой теорией органической эволюции, и даже общее - с теорией эволюции вообще. Я думаю, что тот особенный фактор, который им первым был признан в качестве фактора, принимающего такое огромное участие в органической эволюции, стал рассматриваться его последователями в качестве единственного фактора, хотя он сам вовсе не смотрел таким образом на этот фактор. Правда, что Дарвин, видимо, отвергал те причинные деятели, которые признавались более ранними исследователями. В историческом очерке, предпосланном им в последнем издании {Настоящее сочинение написано Спенсером в 1886 г. (Прим. пер.)} его "Происхождения видов", он пишет: "Любопытно, насколько сильно мой дед Эразм Дарвин предвосхитил взгляды и ошибочные положения взглядов Ламарка, в своей "Zoonomia", опубликованной в 1794 году". А так как среди воззрений, о которых говорит Дарвин, проводилось такое воззрение, что изменение строения организмов обусловливается передачей потомству функционально возникших изменений, то выходит, будто Дарвин в вышеприведенных словах выражает свое отрицательное отношение к допущению такой передачи. Однако он вовсе не предполагал этого выражать; наоборот, признание им такой передачи, как причины эволюции, правда не как важной причины, подтверждается многими местами из его сочинений. В первой главе "Происхождения видов", касаясь унаследования эффектов привычки, он говорит, что "у животных усиленное употребление или неупотребление частей имеет очень значительное влияние"; при этом в качестве примера он говорит об изменении относительного веса частей крыльев и ног у дикой утки по сравнению с домашней уткой, также - о "сильном унаследованном развитии вымени у коров и у коз" и о повислых ушах домашних животных. Приводим еще некоторые места из последнего издания его труда:
"Я думаю, что не может быть никакого сомнения в том, что у наших домашних животных употребление усилило и увеличило одни части организма, а неупотребление уменьшило другие и что такие изменения передавались по наследству." (На следующих страницах Дарвин дает дальнейшие примеры подобного рода изменений.) "Привычка - по отношению к возникновению конституциональных особенностей, употребление - по отношению к усилению органов и неупотребление - по отношению к уменьшению органов - являются во многих случаях могущественными деятелями в своих последствиях. Обсуждая частные случаи, г-н Миварт проходит мимо последствий усилившегося употребления и неупотребления частей тела, чему я всегда придавал высокое значение и над чем я в своем "Variation under Domestication" останавливался гораздо дольше, чем, смею думать, какой-либо другой из, писателей." "С одной стороны, неупотребление может объяснить слабое развитие всей задней части тела, включая сюда и боковые плавники." "Я могу привести другой пример строения, которое, очевидно, своим возникновением обязано исключительно употреблению и привычке." "По-видимому, вероятно, что неупотребление оказалось могущественным деятелем в производстве фундаментальных органов." "В общем, мы можем сделать заключение, что привычка, употребление и неупотребление в некоторых случаях сыграли очень значительную роль в процессе изменения конституции и строения; но последние изменения нередко в значительной степени комбинировались, а подчас и маскировались влиянием естественного подбора внутренних изменений."
В своем вспомогательном труде "The Variation of Animals and Plants under Domestication", где Дарвин рассматривает вопрос детально, он дает более многочисленные доказательства унаследования эффектов употребления и неупотребления. Приведем некоторые из таких мест, взятые из первого тома первого издания.
Говоря о домашних кроликах, Дарвин пишет: "Недостаток упражнения, очевидно, изменил длину ног относительно тела..." "Таким образом, мы видим, что наиболее важный и сложный орган (мозг) во всей своей организации подчиняется закону уменьшения в массе от неупотребления". Дарвин замечает, что у птиц океанических островов, которые не подергались преследованию со стороны врагов, уменьшение крыльев произошло, по всей вероятности, от постепенного неупотребления. Сравнивая одну из таких птиц - лысуху с островов Тристан-да-Кунья с соответствующей европейской птицей и показывая, что все кости, участвующие в полете, у первой меньше, Дарвин прибавляет: "Таким образом, в скелете этого естественного вида встречаются почти такие же самые изменения, разве только пошедшие несколько дальше, как и у домашней утки; а в последнем случае, я думаю, что никто не станет оспаривать, что такие изменения произошли от уменьшения употребления крыльев и усиленного употребления ног... Как и у других домашних животных, прирученных очень давно, точно так же и у шелковичного червя пострадали некоторые инстинкты; гусеницы, помещенные на тутовое дерево, иногда приобретают странный недостаток пожирать основание листа, на котором они находятся, и через то падать вниз; но по словам Робине (Robmet), они сохраняют способность опять взбираться на дерево. Но иногда и эта способность теряется; и тогда упавшие гусеницы, будучи не способны подняться, погибают от голода; часто они не умеют перейти с листа на лист".
Вот еще несколько примеров, взятых из второго тома:
"Во многих случаях есть основание думать, что уменьшенное употребление разных органов оказало влияние на соответствующие части организма потомства. Но нет хороших доказательств того, что это когда-либо совершалось в течение одного поколения... Наши домашние куры, гуси и утки почти совершенно потеряли не только у отдельных особей, но у всей породы способность летать; и потому нам никогда не случается видеть, чтобы испуганный цыпленок пытался бы улететь, как это делает молодой фазан... У домашнего голубя длина грудной кости, высота ее гребня, длина лопатки и душки, длина крыльев, измеренная между концами лучевой кости, - все стало меньше по сравнению с соответствующими частями дикого голубя". После подобного же и подробного рассмотрения уменьшения размеров у кур и уток Дарвин прибавляет: "Уменьшенный вес и размер костей в предыдущих случаях, по всей вероятности, является косвенным результатом реакции ослабленных мускулов на кости... Потузиус показал, что у уменьшенных пород свиней короткость ног и рыла, форма суставных отростков затылка и положение челюстей с верхними клыками, выдающимися очень неправильным образом вперед от нижних клыков могут быть приписаны тому, что эти части не имели достаточного упражнения... Такие изменения строения, хорошо передающиеся по наследству, характеризуют некоторые улучшенные породы, потому что они не могли произойти ни от одной домашней или дикой расы. Относительно рогатого скота профессор Таннер заметил, что легкие и печень у улучшенных пород оказываются значительно меньше в объеме по сравнению с теми же частями у животных, пользующихся совершенною свободою... Причина уменьшения легких у высокосовершенствованных пород животных, которые совершают мало движения, очевидна само собою". (На следующих страницах Дарвин также приводит факты, иллюстрирующие последствия употребления или неупотребления в изменении вида ушей, длины кишечного канала и природы инстинктов домашних животных.)
Однако допущение или, скорее, утверждение Дарвина, что передача по наследству функционально возникших изменений является фактором органической эволюции, становится особенно очевидным не из тех отрывков, которые приводились нами выше. Гораздо лучше выясняется это из одного места в предисловии ко второму изданию его "Происхождения человека". Он там протестует против того распространенного извращения его взглядов, что названный выше фактор не проявляется в природе. Место это следующее:
"Я пользуюсь здесь удобным случаем, чтобы заметить, что мои критики часто приписывают мне, будто я объясняю все изменения строения организма и его духовных свойств исключительно естественным подбором таких видоизменений, которые часто называются самопроизвольными, между тем я даже в первом издании "Происхождения видов" ясно утверждал, что должно придавать большое значение унаследованному эффекту употребления и неупотребления как по отношению к телу, так и по отношению к духу".
Но это еще не все. Есть доказательство того, что уверенность Дарвина в важном значении фактора, о котором идет речь, становилась с годами все сильнее, по мере пополнения новых доказательств. В шестом издании "Происхождения видов" в первой из вышеприведенных цитат Дарвин говорит следующим образом: "Я думаю, что не может быть никакого сомнения в том, что у наших домашних животных употребление усилило и увеличило одни части организма, а неупотребление уменьшило другие и что такие изменения передавались по наследству".
Но если обратиться к первому изданию того же труда, то можно будет увидеть, что слова: "Я думаю, что не может быть никакого сомнения..." заменили первоначальные слова: "Я думаю, что может быть малое сомнение...". Такая обдуманная замена одного слова с определенным значением другим, менее определенным, должна объясниться более решительным признанием фактора, которому первоначально придавалось меньше значения, чем следует; это особенно ясно доказывается словами вышеприведенной цитаты из предисловия к "Происхождению человека", в которой Дарвин говорит: "Даже в первом издании "Происхождения видов..." и т. д. Смысл этой цитаты тот, что в последующих изданиях и последующих своих трудах Дарвин значительно сильнее настаивает на факторе, о котором идет речь. Такая перемена имеет тем большее значение, что она произошла в то время жизни, когда обнаруживается естественная склонность к устойчивости взглядов.
В течение более раннего периода, когда Дарвин только открывал те многочисленные случаи, разъяснение которых было дано его гипотезой, иногда вместе с тем он имел возможность убеждаться, насколько шатки были объяснения, даваемые для этих многочисленных случаев гипотезой, признававшейся его дедом и Ламарком; естественно, что Дарвин всецело проникся убеждением, что одна гипотеза совершенно удовлетворительна, а другая не выдерживает критики. Но в уме человека, столь искреннего и настолько доступного для всякого рода доказательств, каким был Дарвин, естественно произошла реакция. Передача по наследству функционально возникших видоизменений, хотя (как можно судить по вышеприведенным цитатам, касавшимся воззрений названных более ранних исследователей), по-видимому, одно время и отвергалась, но при всем том такая передача всегда признавалась в известной мере, но затем она стала признаваться все более и более и в конце концов совершенно разумно была причислена к факторам, имеющим важное значение.
Покончив с тем поворотом во взглядах, который обнаружился в последних сочинениях Дарвина, мы позволим себе задать вопрос: не следует ли пойти дальше? Можно ли признать вполне достаточной ту долю участия в органической эволюции, какую Дарвин в конце концов приписывает передаче видоизменений, произведенных употреблением и неупотреблением? Обсуждая ряд доказательств, о котором мы говорили выше, я полагаю, позволительно будет думать, что названная доля участия должна быть значительно больше, чем допускал это Дарвин даже в последнее время.
В пользу такого взгляда можно прежде всего привести то обстоятельство, что существует обширный класс явлений, который остался бы необъясненным, если не допустить существование фактора, о котором идет речь. Если допускать, что кооперирующие части, как мы уже видели, не изменяются все вместе, даже тогда, когда их немного, и они вместе связаны друг с другом, и если тем более не может быть допущена возможность изменения кооперирующих частей в том случае, когда их много и они притом удалены друг от друга, тогда мы совершенно отказываемся объяснить те многочисленные изменения в организации, которые обнаруживаются во всех случаях, когда при выгодном употреблении какой-либо изменившейся части и многие другие части организма, связанные с первой в деятельности, тоже подвергаются изменениям.
"Но где же прямые доказательства того, что изменения функционального характера способны передаваться по наследству?" - таков вопрос, который предлагается теми, кто придерживается вышеизложенных ходячих толкований "Допустим, что действительно имеются некоторые затруднения; но во всяком случае, прежде чем для разъяснения их прибегнуть к допущению передачи по наследству изменений от употребления и неупотребления, необходимы верные доказательства того, что действительно последствия употребления и неупотребления способны передаваться по наследству."
Прежде чем непосредственно приступить к разъяснению этого затруднения, я позволю себе прибегнуть к косвенному доказательству указанием на то, что недостаток общепризнанных доказательств может происходить вовсе не от того, что таких доказательств есть мало. Невнимание или недостаток последнего приводят часто к игнорированию таких фактов, которые в действительности имеются в изобилии; это отлично иллюстрируется на примере исследования о доисторической эпохе. Под влиянием ходячего убеждения, что следов человека нет на земной поверхности в других образованиях, кроме самых поверхностных, геологи и антропологи не только не желали искать таких следов, но долгое время продолжали подсмеиваться над теми, которые утверждали, что нашли такие следы. Когда Boucher de Perthes'y удалось наконец раскрыть глаза представителям науки указанием на кремневые орудия, открытые им в четвертичных отложениях долины Соммы, и когда геологи и антропологи убедились наконец, что доказательства существования человека могут быть находимы в образованиях довольно глубокого возраста, и когда после этого ученые стали искать дальнейших доказательств, - тогда они стали находить их в обильном количестве повсюду. То же самое повторилось с вопросом, который касается нас ближе; мы могли видеть, что высокомерное отношение к гипотезе органической эволюции, с которым относились вообще натуралисты до опубликования работы Дарвина, мешало им видеть многочисленные факты, которые подтверждали эту гипотезу. Совершенно подобным же образом непризнание натуралистами передачи по наследству таких изменений строения, которые вызываются изменением в отправлениях, заставляет натуралистов относиться легкомысленно к тем доказательствам, которые подтверждают такую передачу, и не позволяет им заниматься отыскиванием дальнейших доказательств этого рода.
На вопрос о том, почему имеются многочисленные примеры случайных изменений, передающихся в потомстве, и почему нет примеров передачи в потомство изменений функционального происхождения, - на этот вопрос могут быть три ответа. Первый ответ тот, что изменения первого рода большей частью хорошо заметны, между тем как изменения второго рода почти всегда незаметны. Когда рождается ребенок с шестью пальцами, то такая аномалия не только легко замечается, но бывает настолько поразительна, что привлекает большое внимание. А когда такой ребенок, достигнув зрелого возраста, даст шестипалое потомство, то в околотке все знают об этом. Голубь, отличающийся особенно окрашенными перьями или же длиной и шириной своего хвоста или раздутой шеей, привлекает к себе внимание своею странностью; и если его потомство сохраняет эти особенности, случайно, быть может, усилившиеся, то такой факт отмечается и такую особенность стараются закрепить подбором. Ягненок, который сделался не способным к прыжкам благодаря короткости своих ног, не преминет обратить на себя внимание. И тот факт, что его потомство сохранило такую же коротконогость и стало через это неспособным перебираться через изгороди, начинает неизбежно получать широкое распространение. То же самое и с растениями. Если какой-либо цветок имеет излишнее количество лепестков, или необычно симметрическое расположение частей, или же какое-либо другое отличие от типа цветка этого рода, особенно по отношению к окраске, - то такой цветок легко обращает на себя внимание садовника; а предположение, что такая раз возникшая аномалия передается по наследству, часто вызывает производство опытов, которые ведут за собою дальнейшие доказательства подобного рода. Но совершенно иначе обстоит дело с функционально приобретенными изменениями. Местонахождением последних почти всегда бывает мускульная, костная и нервная системы, внутренности, - вообще, такие части тела, которые всецело или отчасти скрыты от взоров. Изменения в нервных центрах совершенно недоступны взору; кости могут подвергаться очень сильным изменениям в размерах или форме, не вызывая внимания к этим изменениям; а увеличение или уменьшение мускулов, покрытых, как у большинства животных, знакомых нам, толстыми покровами, должны стать достаточно большими, чтобы сделаться заметными при наружном осмотре.
Другое важное различие между двумя родами изменений состоит в том, что для определения того, способно ли передаваться потомству то или иное случайное видоизменение, нужно только немного внимания при подборе особей и при наблюдении над потомством; между тем для определения передаваемости по наследству функционально приобретенных видоизменений потребны бывают значительные приспособления, которыми вызывалось бы большее или меньшее упражнение какой-либо части или нескольких частей организма; притом во многих случаях трудно бывает найти такие приспособления, поддерживать их затруднительно в течение целого поколения, а тем более - в течение ряда последовательных поколений.
Но это еще не все. В одном случае существуют побудительные причины к производству исследований, а в другом случае таких побудительных причин не существует Интерес денежный, или интерес дилетанта, или оба вместе заставляют многих лиц производить эксперименты, которые дают массу доказательств того, что случайные изменения наследуются. Овцеводы, извлекающие выгоду из производства некоторых разновидностей по форме или качеству; лица, производящие разных бесполезных животных, преследуя цели спорта в усовершенствовании разводимых ими животных; цветоводы, профессиональные или любители, которые берут премии за новые разновидности, - все эти лица составляют категории людей, которые дают естествоиспытателям богатый материал для доказательств. Но не существует никаких категорий людей, руководимых денежным или другим интересом, которые старались бы путем опытов убедиться, способны ли предаваться потомству последствия употребления или неупотребления.
Таким образом, существует достаточно много причин того явления, что в одном случае имеется значительное число прямых доказательств, а в другом случае таких доказательств мало; и притом настолько мало, что доказательства эти являются как бы случайными. Посмотрим теперь, какие это доказательства.
Особенно большого внимания заслуживает факт, открытый почти что случайно Броун-Секкаром в ряду его исследований. Им было найдено, что некоторые искусственно произведенные повреждения нервной системы, даже такие слабые, как перерезка подключичного (sciatic) нерва, оставляют после излечения усиленную возбудимость, которая ведет к появлению эпилепсии. При этом неожиданно оказывается, что потомство от морских свинок, которые получили таким путем наклонность к эпилепсии, при щипке в шею обнаруживали унаследованную наклонность к эпилептическим припадкам. Таким образом, необходимо признать, что морские свинки стали подвержены эпилепсии и что явления подобного рода происходили в тех случаях, когда не имели места обстоятельства, бывшие в опытах Броун-Секкара. Принимая во внимание невероятность того утверждения, что симптомы, наблюдавшиеся Броун-Секкаром, случались нисколько не чаще симптомов, возникающих естественным путем, причем имеются надежные доказательства противного, мы можем придавать большое значение результатам опытов Броун-Секкара.
Некоторые другие нервные расстройства тоже дают очень веские доказательства в пользу нашей гипотезы, - доказательства, правда, не непосредственно экспериментального характера. Существует немало примеров того, что безумие вызывается некоторыми обстоятельствами, которые тем или другим путем расстраивают нервные отправления. - вызывается, например, разного рода эксцессами; при этом никто не подвергает сомнению всеми принятое положение, что безумие предается по наследству. Можно ли утверждать, что передается по наследству лишь то безумие, которое возникло само собою, и что безумие, которое явилось следствием хронического нарушения отправлений, что такое безумие - не наследственно? Едва ли можно думать, чтобы такое утверждение было логично, и потому пока что, в ожидании дальнейших подтверждений, мы можем смело принять, что имеется еще одно подтверждение в пользу передаваемости по наследству функционально произведенных изменений.
К тому же и среди врачей я встречал воззрение, что нервные расстройства менее серьезного характера способны унаследоваться. Лица, которые повредили свою нервную систему продолжительным переутомлением или другим путем, произведут потомство, более или менее подверженное неврозам.
Дело не в том, какова форма наследственности: будет ли это какая-либо ненормальность мозга или недостаточный приток крови, во всяком случае, здесь мы имеем дело с изменениями функционального характера.
В пользу справедливости высказанного выше мнения относительно недостатка прямых доказательств говорит непосредственное рассмотрение этих доказательств Случаи, подтверждающие наш взгляд, таковы по своему существу, что при наблюдении они говорят сами за себя Они оправдывают наше подозрение, что многие из подобных случаев не могут быть твердо установлены не потому, что они редки, а просто вследствие того, что они очень мало бросаются в глаза и могут быть констатированы только при таких старательных исследованиях, которых никто не производит. Я сказал никто, но я не прав. Успешные изыскания были произведены одним человеком, которого компетентность в качестве наблюдателя стоит вне всяких сомнений и которого свидетельство менее, чем свидетельство всякого другого лица, может быть заподозрено в склонности к тому заключению, что подобного рода наследование может иметь место. Я имею в виду автора "Происхождения видов".
В наши дни большая часть естествоиспытателей являются дарвинистами в большей степени, чем сам Дарвин Я не думаю, чтобы у них могла быть большая вера в справедливость органической теории. Но я склонен полагать, что так думают очень многие читатели, которые отождествляют громадную услугу, оказанную Дарвином теории органической эволюции, с самой теорией органической эволюции, и даже общее - с теорией эволюции вообще. Я думаю, что тот особенный фактор, который им первым был признан в качестве фактора, принимающего такое огромное участие в органической эволюции, стал рассматриваться его последователями в качестве единственного фактора, хотя он сам вовсе не смотрел таким образом на этот фактор. Правда, что Дарвин, видимо, отвергал те причинные деятели, которые признавались более ранними исследователями. В историческом очерке, предпосланном им в последнем издании {Настоящее сочинение написано Спенсером в 1886 г. (Прим. пер.)} его "Происхождения видов", он пишет: "Любопытно, насколько сильно мой дед Эразм Дарвин предвосхитил взгляды и ошибочные положения взглядов Ламарка, в своей "Zoonomia", опубликованной в 1794 году". А так как среди воззрений, о которых говорит Дарвин, проводилось такое воззрение, что изменение строения организмов обусловливается передачей потомству функционально возникших изменений, то выходит, будто Дарвин в вышеприведенных словах выражает свое отрицательное отношение к допущению такой передачи. Однако он вовсе не предполагал этого выражать; наоборот, признание им такой передачи, как причины эволюции, правда не как важной причины, подтверждается многими местами из его сочинений. В первой главе "Происхождения видов", касаясь унаследования эффектов привычки, он говорит, что "у животных усиленное употребление или неупотребление частей имеет очень значительное влияние"; при этом в качестве примера он говорит об изменении относительного веса частей крыльев и ног у дикой утки по сравнению с домашней уткой, также - о "сильном унаследованном развитии вымени у коров и у коз" и о повислых ушах домашних животных. Приводим еще некоторые места из последнего издания его труда:
"Я думаю, что не может быть никакого сомнения в том, что у наших домашних животных употребление усилило и увеличило одни части организма, а неупотребление уменьшило другие и что такие изменения передавались по наследству." (На следующих страницах Дарвин дает дальнейшие примеры подобного рода изменений.) "Привычка - по отношению к возникновению конституциональных особенностей, употребление - по отношению к усилению органов и неупотребление - по отношению к уменьшению органов - являются во многих случаях могущественными деятелями в своих последствиях. Обсуждая частные случаи, г-н Миварт проходит мимо последствий усилившегося употребления и неупотребления частей тела, чему я всегда придавал высокое значение и над чем я в своем "Variation under Domestication" останавливался гораздо дольше, чем, смею думать, какой-либо другой из, писателей." "С одной стороны, неупотребление может объяснить слабое развитие всей задней части тела, включая сюда и боковые плавники." "Я могу привести другой пример строения, которое, очевидно, своим возникновением обязано исключительно употреблению и привычке." "По-видимому, вероятно, что неупотребление оказалось могущественным деятелем в производстве фундаментальных органов." "В общем, мы можем сделать заключение, что привычка, употребление и неупотребление в некоторых случаях сыграли очень значительную роль в процессе изменения конституции и строения; но последние изменения нередко в значительной степени комбинировались, а подчас и маскировались влиянием естественного подбора внутренних изменений."
В своем вспомогательном труде "The Variation of Animals and Plants under Domestication", где Дарвин рассматривает вопрос детально, он дает более многочисленные доказательства унаследования эффектов употребления и неупотребления. Приведем некоторые из таких мест, взятые из первого тома первого издания.
Говоря о домашних кроликах, Дарвин пишет: "Недостаток упражнения, очевидно, изменил длину ног относительно тела..." "Таким образом, мы видим, что наиболее важный и сложный орган (мозг) во всей своей организации подчиняется закону уменьшения в массе от неупотребления". Дарвин замечает, что у птиц океанических островов, которые не подергались преследованию со стороны врагов, уменьшение крыльев произошло, по всей вероятности, от постепенного неупотребления. Сравнивая одну из таких птиц - лысуху с островов Тристан-да-Кунья с соответствующей европейской птицей и показывая, что все кости, участвующие в полете, у первой меньше, Дарвин прибавляет: "Таким образом, в скелете этого естественного вида встречаются почти такие же самые изменения, разве только пошедшие несколько дальше, как и у домашней утки; а в последнем случае, я думаю, что никто не станет оспаривать, что такие изменения произошли от уменьшения употребления крыльев и усиленного употребления ног... Как и у других домашних животных, прирученных очень давно, точно так же и у шелковичного червя пострадали некоторые инстинкты; гусеницы, помещенные на тутовое дерево, иногда приобретают странный недостаток пожирать основание листа, на котором они находятся, и через то падать вниз; но по словам Робине (Robmet), они сохраняют способность опять взбираться на дерево. Но иногда и эта способность теряется; и тогда упавшие гусеницы, будучи не способны подняться, погибают от голода; часто они не умеют перейти с листа на лист".
Вот еще несколько примеров, взятых из второго тома:
"Во многих случаях есть основание думать, что уменьшенное употребление разных органов оказало влияние на соответствующие части организма потомства. Но нет хороших доказательств того, что это когда-либо совершалось в течение одного поколения... Наши домашние куры, гуси и утки почти совершенно потеряли не только у отдельных особей, но у всей породы способность летать; и потому нам никогда не случается видеть, чтобы испуганный цыпленок пытался бы улететь, как это делает молодой фазан... У домашнего голубя длина грудной кости, высота ее гребня, длина лопатки и душки, длина крыльев, измеренная между концами лучевой кости, - все стало меньше по сравнению с соответствующими частями дикого голубя". После подобного же и подробного рассмотрения уменьшения размеров у кур и уток Дарвин прибавляет: "Уменьшенный вес и размер костей в предыдущих случаях, по всей вероятности, является косвенным результатом реакции ослабленных мускулов на кости... Потузиус показал, что у уменьшенных пород свиней короткость ног и рыла, форма суставных отростков затылка и положение челюстей с верхними клыками, выдающимися очень неправильным образом вперед от нижних клыков могут быть приписаны тому, что эти части не имели достаточного упражнения... Такие изменения строения, хорошо передающиеся по наследству, характеризуют некоторые улучшенные породы, потому что они не могли произойти ни от одной домашней или дикой расы. Относительно рогатого скота профессор Таннер заметил, что легкие и печень у улучшенных пород оказываются значительно меньше в объеме по сравнению с теми же частями у животных, пользующихся совершенною свободою... Причина уменьшения легких у высокосовершенствованных пород животных, которые совершают мало движения, очевидна само собою". (На следующих страницах Дарвин также приводит факты, иллюстрирующие последствия употребления или неупотребления в изменении вида ушей, длины кишечного канала и природы инстинктов домашних животных.)
Однако допущение или, скорее, утверждение Дарвина, что передача по наследству функционально возникших изменений является фактором органической эволюции, становится особенно очевидным не из тех отрывков, которые приводились нами выше. Гораздо лучше выясняется это из одного места в предисловии ко второму изданию его "Происхождения человека". Он там протестует против того распространенного извращения его взглядов, что названный выше фактор не проявляется в природе. Место это следующее:
"Я пользуюсь здесь удобным случаем, чтобы заметить, что мои критики часто приписывают мне, будто я объясняю все изменения строения организма и его духовных свойств исключительно естественным подбором таких видоизменений, которые часто называются самопроизвольными, между тем я даже в первом издании "Происхождения видов" ясно утверждал, что должно придавать большое значение унаследованному эффекту употребления и неупотребления как по отношению к телу, так и по отношению к духу".
Но это еще не все. Есть доказательство того, что уверенность Дарвина в важном значении фактора, о котором идет речь, становилась с годами все сильнее, по мере пополнения новых доказательств. В шестом издании "Происхождения видов" в первой из вышеприведенных цитат Дарвин говорит следующим образом: "Я думаю, что не может быть никакого сомнения в том, что у наших домашних животных употребление усилило и увеличило одни части организма, а неупотребление уменьшило другие и что такие изменения передавались по наследству".
Но если обратиться к первому изданию того же труда, то можно будет увидеть, что слова: "Я думаю, что не может быть никакого сомнения..." заменили первоначальные слова: "Я думаю, что может быть малое сомнение...". Такая обдуманная замена одного слова с определенным значением другим, менее определенным, должна объясниться более решительным признанием фактора, которому первоначально придавалось меньше значения, чем следует; это особенно ясно доказывается словами вышеприведенной цитаты из предисловия к "Происхождению человека", в которой Дарвин говорит: "Даже в первом издании "Происхождения видов..." и т. д. Смысл этой цитаты тот, что в последующих изданиях и последующих своих трудах Дарвин значительно сильнее настаивает на факторе, о котором идет речь. Такая перемена имеет тем большее значение, что она произошла в то время жизни, когда обнаруживается естественная склонность к устойчивости взглядов.
В течение более раннего периода, когда Дарвин только открывал те многочисленные случаи, разъяснение которых было дано его гипотезой, иногда вместе с тем он имел возможность убеждаться, насколько шатки были объяснения, даваемые для этих многочисленных случаев гипотезой, признававшейся его дедом и Ламарком; естественно, что Дарвин всецело проникся убеждением, что одна гипотеза совершенно удовлетворительна, а другая не выдерживает критики. Но в уме человека, столь искреннего и настолько доступного для всякого рода доказательств, каким был Дарвин, естественно произошла реакция. Передача по наследству функционально возникших видоизменений, хотя (как можно судить по вышеприведенным цитатам, касавшимся воззрений названных более ранних исследователей), по-видимому, одно время и отвергалась, но при всем том такая передача всегда признавалась в известной мере, но затем она стала признаваться все более и более и в конце концов совершенно разумно была причислена к факторам, имеющим важное значение.
Покончив с тем поворотом во взглядах, который обнаружился в последних сочинениях Дарвина, мы позволим себе задать вопрос: не следует ли пойти дальше? Можно ли признать вполне достаточной ту долю участия в органической эволюции, какую Дарвин в конце концов приписывает передаче видоизменений, произведенных употреблением и неупотреблением? Обсуждая ряд доказательств, о котором мы говорили выше, я полагаю, позволительно будет думать, что названная доля участия должна быть значительно больше, чем допускал это Дарвин даже в последнее время.
В пользу такого взгляда можно прежде всего привести то обстоятельство, что существует обширный класс явлений, который остался бы необъясненным, если не допустить существование фактора, о котором идет речь. Если допускать, что кооперирующие части, как мы уже видели, не изменяются все вместе, даже тогда, когда их немного, и они вместе связаны друг с другом, и если тем более не может быть допущена возможность изменения кооперирующих частей в том случае, когда их много и они притом удалены друг от друга, тогда мы совершенно отказываемся объяснить те многочисленные изменения в организации, которые обнаруживаются во всех случаях, когда при выгодном употреблении какой-либо изменившейся части и многие другие части организма, связанные с первой в деятельности, тоже подвергаются изменениям.