– Ну, будь по-твоему, – махнул граф рукой.
– Не дуйся!
– Я не дуюсь.
В понедельник после полудня то и дело трезвонил телефон. Графиня с кем-то говорила, сыпала остротами, то и дело поглядывая на часы. Посыльный поставил букет белых гвоздик от графа Стэйна. Затопили камины. Слуги готовили комнаты для гостей. В семь часов к подъезду подкатила желтая «лянче». За рулем сидел сухощавый тип с глубокими морщинками от крыльев носа до подбородка, в черных очках и шерстяном шлеме. Из машины выпорхнула дама в манто из леопарда и энергично зашагала к подъезду по выпавшему снегу. У нее были красивые длинные ноги и крашеные волосы. Шофер начал вынимать из машины чемоданы, и теперь всем стало ясно, что гостья намерена задержаться в замке. С подножки соскочил крупный белый кот и, брезгливо поджимая лапы, запрыгал вслед за хозяйкой. Это была экстравагантная и острая на язык миссис Риджент, третья жена старика Рональда Риджента, крупного акционера лондонской «Метрополитен». Леди Генри встретила ее в холле, и, смеясь и болтая, женщины расположились в креслах, поджидая других гостей. Миссис Риджент закурила тонкую сигарету и выпустила дым в потолок. Кот грузно влез к ней на колени.
– Соломон, негодник, – капризно сказала гостья. – Ты порвешь мои чулки.
Загудел клаксон и, объезжая круглый фонтан с разных сторон, подъехали две машины – белый «Мерседес» двадцать седьмого года и автомобиль Стэйна. Они затормозили почти у самого крыльца и пока в салоне «Мерседеса» происходила какая-то возня, юный граф хлопнул дверцей и взбежал по ступеням.
Толстая миссис Торн привезла свою племянницу и свою компаньонку, у которой росли волосы над верхней губой. Сама миссис Торн была близорука, и от этого казалось, что она на всех глядит с иронией.
– Зачем ты пригласила эту корову, дорогая? Разве что для смеха, – шепнула Дороти Риджент, но недостаточно тихо, ибо молодой Стэйн смутился и кашлянул.
– Ты судишь слишком предвзято, – спокойно ответила Адель. – Она прекрасно поет романсы.
В девять часов подали прекрасный ужин. Все устремились в столовую. Шампанское лилось рекой. Отовсюду слышались смех и веселые разговоры. Играла музыка. Анри, прищурясь, наблюдал за тем, как Стэйн лезет из кожи вон, чтобы угодить Адели. Он сидел по правую руку от нее, предупреждая все желания женщины, и близко не подпуская слуг. Красота этого юноши приводила в восхищение всех окружающих, возбуждая в его сердце тщеславие. Это был женоподобный мужчина, фат, за физической красотой которого скрывалась душевная пустота. Он часто увлекался той или иной женщиной, но, добившись благосклонности, оставлял без сожаления и колебаний, и если несчастная жертва просила пощадить, он только раздражался. Быть может, это происходило потому, что женщины сами падали к его ногам, победы доставались ему слишком легко. С леди Генри все оказалось по-другому. Она не глядела в его сторону и, казалось, терпит его присутствие только из вежливости. В сердце юноши разгорался огонь, доселе не ведомый ему. Анри страшно раздражали манеры Стэйна, особенно его наманикюренные ногти и белоснежные манжеты, накрахмаленные до такой степени, что едва не трещали, в которых сверкали запонки с бриллиантами. Джон Готфрид разговаривал с Габриэль, удивительно привлекательной в этот вечер. Она впервые попробовала шампанского и, розовая от удовольствия, шутила и смеялась. Не забывал Джон и об анемичнрй племяннице миссис Торн, сидевшей по левую руку от него. У нее была бледная кожа в синих прожилках, длинный нос и узкие губы, но все эти недостатки можно было простить за одни только глаза, большие, синие, с длинными загнутыми ресницами. Мисс Лилия робко улыбалась и глядела отрешенно и печально. Миссис Риджент сидела почти во главе стола и поддерживала разговор, казалось, со всем обществом одновременно. Она была сильно надушена и от нее несло сандаловым деревом и водяной лилией. Избалованную даму это ничуть не смущало. Ела она с аппетитом, а в количестве выпитого спиртного могла бы тягаться с матросами. Впрочем, сколько бы она не выпила, голова ее всегда оставалась ясной. Она явно положила глаз на хозяина замка, даже не беря в расчет, что это муж ее подруги. Адель видела все и забавлялась этим.
Ужин затягивался. Когда лорд Генри предложил женщинам пройти в каминный зал, все поднялись, шумно отодвигая стулья. В полутьме зала горели свечи в старинных канделябрах и от известнякового каминного портала распространялось розовое свечение. Общество расположилось на обширном диване и в креслах с волчьими шкурами. Стив в белой ливрее принес на серебряном подносе напитки. И тут, посреди оживленной беседы, леди Генри обратилась к миссис Торн.
– Жизель, дорогая, порадуй нас, спой нам одну из своих песен. А уж меня ты порадуешь больше других. Я так люблю твои песни! Спой, Жизель!
Все с интересом обернулись. Миссис Торн не заставила уговаривать себя. Она поставила бокал на столик, оперлась виском о сжатый кулак и закрыла глаза. Своеобразный голос Жизели Торн, полной тридцатичетырехлетней брюнетки поначалу мог показаться грубоватым, но он был богат, исполнен неизъяснимого очарования, то простонародный, глухой, то вдруг с резкими переходами на высокие ноты, он точно подходил к ее облику. В наступившей тишине музыка голоса лилась свободно. Это была старинная шотландская песня. В ней было все: простые радости, страсть и любовная тоска. Каждый из присутствующих видел свои картины. Это могли быть отрывки прошлого, калейдоскоп снов, порочные желания или просто картины, порождаемые словами песни. Вошли слуги, чтобы убрать пустые бокалы и сменить пепельницы. Заслушавшись, они задержались у дверей, почти незаметные в полумраке. Лорд Генри вытирал платочком глаза, Габриэль и Лилия, почти ровесницы, сидели рядом с прямыми спинами, зажав ладони между коленей, и глядели на Жизель. Когда ее голос смолк, все разразились аплодисментами. Зажгли верхний свет, Габриэль по просьбе графини, подбежала к патефону. Заиграл фокстрот. Дороти Риджент первая вскочила, сбросив с колен своего задремавшего питомца. Разошлись уже под утро. Еще какое-то время в башнях слышались голоса, кто-то упал на лестнице, заработали гостевые клозеты. Почти все стихло. Только под утро небо расчистилось и появились звезды, бледные в занимающемся рассвете.
Адель не спала. Ее била крупная дрожь. Все тело было мокрым от пота. «Пустяки, это всего лишь нервы», – говорила она себе. Она стянула ночную рубашку и ворочалась с боку на бок в жаркой постели, среди беспорядка и простыней, влажных от испарины. Она хотела позвать Габриэль, хотела, чтобы девушка положила ей на лоб холодный компресс и дала успокоительных капель. Она потянулась было к кнопке, но передумала и отдернула руку. Не надо было столько пить. И вообще, в последнее время она слишком волнуется. Адель искала причину, которой можно было бы объяснить ее теперешнее состояние. Хотя истина была ей известна. Неужели опять? Не может быть! Это стало повторяться часто, даже слишком часто. Адель умела управлять своими желаниями. Так было всегда. И вот теперь что-то изменилось. Ну да, она какое-то время сможет удерживать себя, но потом ведь все равно сделает это. Ее бесило осознание своей слабости. Адель натянула одеяло до подбородка и тихо лежала, стараясь уснуть. Потом легла на живот. Сон не приходил. Она перевернулась и уставилась в бледное пятно рассвета. Ничего ведь не произойдет. Она сделает это в последний раз. Совсем чуть-чуть, только для того, чтобы успокоиться. Адель поднялась с постели и, обнаженная, проскользнула в ванную комнату. Она взобралась на ванную, скользкую от эмали, поставила одну ногу на туалетный столик. Хрустальные флаконы тихо, предательски зазвенели. Адель напряглась, как рысь, и потянулась к вентиляционной решетке. Там лежал пакет из плотной бумаги, сложенной в несколько слоев. Адель достала его и бесшумно спрыгнула на пол. Но хлипкий столик, от которого она оттолкнулась, закачался и флакон с ароматной жидкостью для ванн со звоном упал на пол. Запахло иланг-илангом и белой фрезией. Адель, не обратив на это внимания, занялась делом, руки ее слегка дрожали. Когда все было кончено, она вскинула голову, волосы ее взметнулись и потоком стекли на спину. Она приблизила свое лицо к зеркалу, потерла нос тонкими пальцами и довольно ухмыльнулась.
– Леди Адель! – услышала она тихий голос. – Вы здесь?
Адель резко повернулась. В ванной комнате стояла ее компаньонка в длинной ночной рубашке.
– Габриэль! Наконец-то!
Она притянула ее за кружевные рюши и заставила опуститься на колени…
Вечером уехала миссис Торн со своими спутницами, за ней укатил красный «Хорьх». Граф Стэйн был явно чем-то недоволен, кажется, у них с Анри произошла какая-то стычка.
Зато миссис Риджент и не думала покидать это прекрасное поместье. Она чувствовала себя здесь свободно, впрочем, как и везде, расхаживала по комнатам, наполняя их своими невыносимо сладкими духами. Много пила, много курила, оставляя окурки в кадках с декоративными растениями. Подружилась со слугами. Ее повсюду сопровождал Соломон. Яркая длинноногая красавица Дороти искренне считала, что она – украшение любого дома. В ней, кажется, совершенно отсутствовало чувство меры.
Несколько дней шел дождь, его косые штрихи были четко видны через стекло. По утрам в парке клубился тяжелый туман, и на мертвой траве лежал голубоватый иней. Леди Генри тонкими пальцами снимала с листочков клевера хрупкие кристаллы и подносила их к глазам. Дороти ухмылялась, брала Адель под руку и, дымя дорогой сигаретой, удалялась вглубь парка.
Однажды, рано утром, когда Адель и лорд Генри пили кофе в каминном зале, она вошла непричесанная, в небрежно подпоясанном халате и озабоченно спросила:
– Никто не видел моей зажигалки?
Граф в растерянности смотрел на эту женщину, похожую на большой корабль, на светлые всклокоченные кудри, капризные губы, на крупную грудь, приподнятую лифом.
Человек, довольно искушенный в любовных интригах, граф никак не желал примириться с тем, что можно флиртовать так грубо.
– Какую именно, Дороти? – спросила Ад ель. – У тебя их не меньше десятка.
Миссис Риджент вынула из кармана пачку и сунула в рот длинную тонкую сигарету, из другого кармана достала зажигалку.
– Вот эту, – спокойно сказала она и села в кресло напротив графа.
– Мы только что вспоминали вас, миссис Риджент. – начал граф.
– Меня? С какой стати?
Адель взглядом остановила мужа.
– Полно тебе! – сказала она. – Выпей с нами кофе, Дороти.
– Нет, дорогая, кофе вреден. Я бы предпочла воду. Кажется, я опять вчера перебрала.
– Ясно.
– Что ясно?
– То, что ты перебрала.
– А! Ну да! А помнишь, два года назад, – когда мы встретились в Париже, – ту вечеринку у Сиверсона? И ведь на пустом месте, откуда только народ набежал!
– Кстати, народ был весьма экзотический, – кивнула Адель.
– Ну да! Один шейх чего стоил!
– Ты тогда здорово напилась.
– Да я надралась! Ну, не одна я, конечно. Лорд Генри закатил глаза. Только этого не доставало!
Ему было неловко уйти, и потом, он хотел провести свободный час с Аделью. Но Дороти не выпускала ее из своих цепких лапок, и они болтали без умолку, то и дело перескакивая на жаргон, непонятный графу. Большим и указательным пальцем он собрал складки на лбу. Где-то он это уже слышал. Ну да, конечно! Так разговаривали рабочие, ремонтировавшие покои Адели. Он тогда так ждал ее! Граф с нежностью взглянул на жену, на ее красивый профиль, впалую щеку и изящную линию шеи.
– Было весело, правда, Дороти?
– Весело, что и говорить!
Миссис Риджент вдруг встала и потянулась за шоколадной конфетой. Ее колышущиеся груди оказались прямо перед глазами графа. Он почувствовал запах пиона и увидел бархатную мушку, приклеенную к правой груди. Миссис Риджент выпрямилась.
– Я завтра уезжаю. Папочка Рональд наверное скучает. Мне было отлично с тобой, дорогая.
Она скрылась за дверью. Через секунду в открытом проеме появился кот, глаза его сверкнули зеленым, он потянул воздух, повернулся и устремился вслед за хозяйкой. Граф Генри шумно выдохнул. Адель расхохоталась.
В этот день граф дважды сталкивался с Дороти на лестнице, один раз видел ее в бильярдной – прищурив глаз, она примеривала кий для удара. К обеду он не выходил, занятый делами, но слышал доносящуюся из столовой музыку. Так прошел вторник, в среду миссис Риджент уехала.
ГЛАВА 14
– Не дуйся!
– Я не дуюсь.
В понедельник после полудня то и дело трезвонил телефон. Графиня с кем-то говорила, сыпала остротами, то и дело поглядывая на часы. Посыльный поставил букет белых гвоздик от графа Стэйна. Затопили камины. Слуги готовили комнаты для гостей. В семь часов к подъезду подкатила желтая «лянче». За рулем сидел сухощавый тип с глубокими морщинками от крыльев носа до подбородка, в черных очках и шерстяном шлеме. Из машины выпорхнула дама в манто из леопарда и энергично зашагала к подъезду по выпавшему снегу. У нее были красивые длинные ноги и крашеные волосы. Шофер начал вынимать из машины чемоданы, и теперь всем стало ясно, что гостья намерена задержаться в замке. С подножки соскочил крупный белый кот и, брезгливо поджимая лапы, запрыгал вслед за хозяйкой. Это была экстравагантная и острая на язык миссис Риджент, третья жена старика Рональда Риджента, крупного акционера лондонской «Метрополитен». Леди Генри встретила ее в холле, и, смеясь и болтая, женщины расположились в креслах, поджидая других гостей. Миссис Риджент закурила тонкую сигарету и выпустила дым в потолок. Кот грузно влез к ней на колени.
– Соломон, негодник, – капризно сказала гостья. – Ты порвешь мои чулки.
Загудел клаксон и, объезжая круглый фонтан с разных сторон, подъехали две машины – белый «Мерседес» двадцать седьмого года и автомобиль Стэйна. Они затормозили почти у самого крыльца и пока в салоне «Мерседеса» происходила какая-то возня, юный граф хлопнул дверцей и взбежал по ступеням.
Толстая миссис Торн привезла свою племянницу и свою компаньонку, у которой росли волосы над верхней губой. Сама миссис Торн была близорука, и от этого казалось, что она на всех глядит с иронией.
– Зачем ты пригласила эту корову, дорогая? Разве что для смеха, – шепнула Дороти Риджент, но недостаточно тихо, ибо молодой Стэйн смутился и кашлянул.
– Ты судишь слишком предвзято, – спокойно ответила Адель. – Она прекрасно поет романсы.
В девять часов подали прекрасный ужин. Все устремились в столовую. Шампанское лилось рекой. Отовсюду слышались смех и веселые разговоры. Играла музыка. Анри, прищурясь, наблюдал за тем, как Стэйн лезет из кожи вон, чтобы угодить Адели. Он сидел по правую руку от нее, предупреждая все желания женщины, и близко не подпуская слуг. Красота этого юноши приводила в восхищение всех окружающих, возбуждая в его сердце тщеславие. Это был женоподобный мужчина, фат, за физической красотой которого скрывалась душевная пустота. Он часто увлекался той или иной женщиной, но, добившись благосклонности, оставлял без сожаления и колебаний, и если несчастная жертва просила пощадить, он только раздражался. Быть может, это происходило потому, что женщины сами падали к его ногам, победы доставались ему слишком легко. С леди Генри все оказалось по-другому. Она не глядела в его сторону и, казалось, терпит его присутствие только из вежливости. В сердце юноши разгорался огонь, доселе не ведомый ему. Анри страшно раздражали манеры Стэйна, особенно его наманикюренные ногти и белоснежные манжеты, накрахмаленные до такой степени, что едва не трещали, в которых сверкали запонки с бриллиантами. Джон Готфрид разговаривал с Габриэль, удивительно привлекательной в этот вечер. Она впервые попробовала шампанского и, розовая от удовольствия, шутила и смеялась. Не забывал Джон и об анемичнрй племяннице миссис Торн, сидевшей по левую руку от него. У нее была бледная кожа в синих прожилках, длинный нос и узкие губы, но все эти недостатки можно было простить за одни только глаза, большие, синие, с длинными загнутыми ресницами. Мисс Лилия робко улыбалась и глядела отрешенно и печально. Миссис Риджент сидела почти во главе стола и поддерживала разговор, казалось, со всем обществом одновременно. Она была сильно надушена и от нее несло сандаловым деревом и водяной лилией. Избалованную даму это ничуть не смущало. Ела она с аппетитом, а в количестве выпитого спиртного могла бы тягаться с матросами. Впрочем, сколько бы она не выпила, голова ее всегда оставалась ясной. Она явно положила глаз на хозяина замка, даже не беря в расчет, что это муж ее подруги. Адель видела все и забавлялась этим.
Ужин затягивался. Когда лорд Генри предложил женщинам пройти в каминный зал, все поднялись, шумно отодвигая стулья. В полутьме зала горели свечи в старинных канделябрах и от известнякового каминного портала распространялось розовое свечение. Общество расположилось на обширном диване и в креслах с волчьими шкурами. Стив в белой ливрее принес на серебряном подносе напитки. И тут, посреди оживленной беседы, леди Генри обратилась к миссис Торн.
– Жизель, дорогая, порадуй нас, спой нам одну из своих песен. А уж меня ты порадуешь больше других. Я так люблю твои песни! Спой, Жизель!
Все с интересом обернулись. Миссис Торн не заставила уговаривать себя. Она поставила бокал на столик, оперлась виском о сжатый кулак и закрыла глаза. Своеобразный голос Жизели Торн, полной тридцатичетырехлетней брюнетки поначалу мог показаться грубоватым, но он был богат, исполнен неизъяснимого очарования, то простонародный, глухой, то вдруг с резкими переходами на высокие ноты, он точно подходил к ее облику. В наступившей тишине музыка голоса лилась свободно. Это была старинная шотландская песня. В ней было все: простые радости, страсть и любовная тоска. Каждый из присутствующих видел свои картины. Это могли быть отрывки прошлого, калейдоскоп снов, порочные желания или просто картины, порождаемые словами песни. Вошли слуги, чтобы убрать пустые бокалы и сменить пепельницы. Заслушавшись, они задержались у дверей, почти незаметные в полумраке. Лорд Генри вытирал платочком глаза, Габриэль и Лилия, почти ровесницы, сидели рядом с прямыми спинами, зажав ладони между коленей, и глядели на Жизель. Когда ее голос смолк, все разразились аплодисментами. Зажгли верхний свет, Габриэль по просьбе графини, подбежала к патефону. Заиграл фокстрот. Дороти Риджент первая вскочила, сбросив с колен своего задремавшего питомца. Разошлись уже под утро. Еще какое-то время в башнях слышались голоса, кто-то упал на лестнице, заработали гостевые клозеты. Почти все стихло. Только под утро небо расчистилось и появились звезды, бледные в занимающемся рассвете.
Адель не спала. Ее била крупная дрожь. Все тело было мокрым от пота. «Пустяки, это всего лишь нервы», – говорила она себе. Она стянула ночную рубашку и ворочалась с боку на бок в жаркой постели, среди беспорядка и простыней, влажных от испарины. Она хотела позвать Габриэль, хотела, чтобы девушка положила ей на лоб холодный компресс и дала успокоительных капель. Она потянулась было к кнопке, но передумала и отдернула руку. Не надо было столько пить. И вообще, в последнее время она слишком волнуется. Адель искала причину, которой можно было бы объяснить ее теперешнее состояние. Хотя истина была ей известна. Неужели опять? Не может быть! Это стало повторяться часто, даже слишком часто. Адель умела управлять своими желаниями. Так было всегда. И вот теперь что-то изменилось. Ну да, она какое-то время сможет удерживать себя, но потом ведь все равно сделает это. Ее бесило осознание своей слабости. Адель натянула одеяло до подбородка и тихо лежала, стараясь уснуть. Потом легла на живот. Сон не приходил. Она перевернулась и уставилась в бледное пятно рассвета. Ничего ведь не произойдет. Она сделает это в последний раз. Совсем чуть-чуть, только для того, чтобы успокоиться. Адель поднялась с постели и, обнаженная, проскользнула в ванную комнату. Она взобралась на ванную, скользкую от эмали, поставила одну ногу на туалетный столик. Хрустальные флаконы тихо, предательски зазвенели. Адель напряглась, как рысь, и потянулась к вентиляционной решетке. Там лежал пакет из плотной бумаги, сложенной в несколько слоев. Адель достала его и бесшумно спрыгнула на пол. Но хлипкий столик, от которого она оттолкнулась, закачался и флакон с ароматной жидкостью для ванн со звоном упал на пол. Запахло иланг-илангом и белой фрезией. Адель, не обратив на это внимания, занялась делом, руки ее слегка дрожали. Когда все было кончено, она вскинула голову, волосы ее взметнулись и потоком стекли на спину. Она приблизила свое лицо к зеркалу, потерла нос тонкими пальцами и довольно ухмыльнулась.
– Леди Адель! – услышала она тихий голос. – Вы здесь?
Адель резко повернулась. В ванной комнате стояла ее компаньонка в длинной ночной рубашке.
– Габриэль! Наконец-то!
Она притянула ее за кружевные рюши и заставила опуститься на колени…
* * *
Адель встала невыспавшаяся, раздраженная, и, посмотрев в окно, поняла, что солнца опять нет, идет дождь, даже не дождь, а так, сыплется мокрая пыль. Она накинула прозрачный пеньюар и подошла к окну. Задумчиво глядела она на пустынный парк, на роскошные автомобили у подъезда, на круглый бассейн фонтана, из которого уже была выпущена вода – все это выглядело очень красиво в приглушенном свете. Наверное, все давно проснулись и пьют внизу кофе. И она должна будет развлекать этих бездельников. Адель вздохнула. Дождь не перестанет весь день, почти невидимый, холодный. Вот с такими мелкими дождями приходит осень, от которой не убежишь. Вдруг она увидела Джона Готфрида, выходящего из подъезда в длинном кожаном пальто. Он поднял воротник, сунул руки в карманы и медленно двинулся к парку. Адель прильнула к стеклу и, не отрываясь, глядела на него. Он обернулся, взгляды их встретились. Она помахала ему. Нет, все это чудесно, и она вознаграждена вполне! Адель уснула, а полчаса спустя, когда Габриэль принесла кофе, счастливая, лежала в постели и видела все тоже бледное небо.Вечером уехала миссис Торн со своими спутницами, за ней укатил красный «Хорьх». Граф Стэйн был явно чем-то недоволен, кажется, у них с Анри произошла какая-то стычка.
Зато миссис Риджент и не думала покидать это прекрасное поместье. Она чувствовала себя здесь свободно, впрочем, как и везде, расхаживала по комнатам, наполняя их своими невыносимо сладкими духами. Много пила, много курила, оставляя окурки в кадках с декоративными растениями. Подружилась со слугами. Ее повсюду сопровождал Соломон. Яркая длинноногая красавица Дороти искренне считала, что она – украшение любого дома. В ней, кажется, совершенно отсутствовало чувство меры.
Несколько дней шел дождь, его косые штрихи были четко видны через стекло. По утрам в парке клубился тяжелый туман, и на мертвой траве лежал голубоватый иней. Леди Генри тонкими пальцами снимала с листочков клевера хрупкие кристаллы и подносила их к глазам. Дороти ухмылялась, брала Адель под руку и, дымя дорогой сигаретой, удалялась вглубь парка.
Однажды, рано утром, когда Адель и лорд Генри пили кофе в каминном зале, она вошла непричесанная, в небрежно подпоясанном халате и озабоченно спросила:
– Никто не видел моей зажигалки?
Граф в растерянности смотрел на эту женщину, похожую на большой корабль, на светлые всклокоченные кудри, капризные губы, на крупную грудь, приподнятую лифом.
Человек, довольно искушенный в любовных интригах, граф никак не желал примириться с тем, что можно флиртовать так грубо.
– Какую именно, Дороти? – спросила Ад ель. – У тебя их не меньше десятка.
Миссис Риджент вынула из кармана пачку и сунула в рот длинную тонкую сигарету, из другого кармана достала зажигалку.
– Вот эту, – спокойно сказала она и села в кресло напротив графа.
– Мы только что вспоминали вас, миссис Риджент. – начал граф.
– Меня? С какой стати?
Адель взглядом остановила мужа.
– Полно тебе! – сказала она. – Выпей с нами кофе, Дороти.
– Нет, дорогая, кофе вреден. Я бы предпочла воду. Кажется, я опять вчера перебрала.
– Ясно.
– Что ясно?
– То, что ты перебрала.
– А! Ну да! А помнишь, два года назад, – когда мы встретились в Париже, – ту вечеринку у Сиверсона? И ведь на пустом месте, откуда только народ набежал!
– Кстати, народ был весьма экзотический, – кивнула Адель.
– Ну да! Один шейх чего стоил!
– Ты тогда здорово напилась.
– Да я надралась! Ну, не одна я, конечно. Лорд Генри закатил глаза. Только этого не доставало!
Ему было неловко уйти, и потом, он хотел провести свободный час с Аделью. Но Дороти не выпускала ее из своих цепких лапок, и они болтали без умолку, то и дело перескакивая на жаргон, непонятный графу. Большим и указательным пальцем он собрал складки на лбу. Где-то он это уже слышал. Ну да, конечно! Так разговаривали рабочие, ремонтировавшие покои Адели. Он тогда так ждал ее! Граф с нежностью взглянул на жену, на ее красивый профиль, впалую щеку и изящную линию шеи.
– Было весело, правда, Дороти?
– Весело, что и говорить!
Миссис Риджент вдруг встала и потянулась за шоколадной конфетой. Ее колышущиеся груди оказались прямо перед глазами графа. Он почувствовал запах пиона и увидел бархатную мушку, приклеенную к правой груди. Миссис Риджент выпрямилась.
– Я завтра уезжаю. Папочка Рональд наверное скучает. Мне было отлично с тобой, дорогая.
Она скрылась за дверью. Через секунду в открытом проеме появился кот, глаза его сверкнули зеленым, он потянул воздух, повернулся и устремился вслед за хозяйкой. Граф Генри шумно выдохнул. Адель расхохоталась.
В этот день граф дважды сталкивался с Дороти на лестнице, один раз видел ее в бильярдной – прищурив глаз, она примеривала кий для удара. К обеду он не выходил, занятый делами, но слышал доносящуюся из столовой музыку. Так прошел вторник, в среду миссис Риджент уехала.
ГЛАВА 14
Наступила глубокая осень. Ноябрь. Дожди вперемежку со снегом не прекращались, висел холодный непроницаемый туман. Леди Генри уехала в Лондон по приглашению одной своей приятельницы, на этот раз с особой радостью, ибо там был Ричард. Анри тосковал. Было видно, что он сильно привязан к Адели. Отец утешал его, но Готфрид догадывался об истинной причине душевных терзаний молодого графа. Он все чаще вспоминал о Северном море, о каменистом побережье острова Шеппи. Анри был так поглощен своей тоской, что не замечал ничего вокруг. Он снова начал пить и уверял Джона, что такое состояние ему приятно, – тяжелая голова, и мысли, как дым.
Однажды, когда при свете догорающего дня Джон читал, сидя у окна в своей комнате, Анри вошел к нему.
– Приветствую, дружище, – сказал он.
В руке Анри держал бутылку. Снова весь день у него была тяжелая от алкоголя голова. Но он был рад этому, ибо мог хотя бы вот так, хотя бы искусственно, расслабиться, вернуть хорошее расположение духа. Теперь его настроение всецело зависело от каких-то мелочей, которые в обычное время и в расчет не принимаются. Например, кончится дождь, или будет лить, какая пластинка крутится на патефоне, позвонила или нет Адель? Он стал чрезмерно раздражительным, любой пустяк выводил молодого графа из себя – это было видно по беспокойному блеску в глазах, по сумбурным фразам, то и дело прорывавшимся в его речи. Анри отдернул штору и пристально посмотрел в окно, на мглистое небо, по которому неслись рваные тучи, на черные верхушки парка.
– Такие вот пейзажи наводят на мысли о вечности, – сказал он. – Давайте выпьем, Джон! Я, знаете ли, притащил бутылку, но стаканов не захватил. Найдется у вас что-нибудь?
Стаканы нашлись – один рядом с графином, второй на раковине с зубной щеткой. Это был джин. Молодые люди поморщились.
– А знаете, Джон, для чего я здесь? – начал молодой граф. – Ведь не просто так, верно? Я полез от скуки в библиотеку и меня занесло в архивы. Я имею ввиду семейные архивы, Джон. Род Генри старинный, мои героические предки прошли сквозь века. Особенно возвысились они во времена крестовых походов, когда папы боролись за преобладание церковной власти над светской. Рыцарь Жан Эбергард Генри был даже причислен к лику святых, когда после возвращения из Святой Земли был предательски убит в Авиньоне. Меня, знаете ли, многое заинтересовало и даже поразило в старинной хронике. Летописи очень интересны, дух захватывает от некоторых. Какие только преступления и злодейства не скрывают замки! Я расскажу вам одну историю, Джон, весьма поучительную. Мы с вами в старинном родовом замке, и в XIV веке, в первой его половине, здесь жил граф Руперт Генри. У него был друг, скорее даже брат, некий Людвиг Боллармин, которого ребенком подобрал отец Руперта, граф Энтони Генри где-то на Белинском озере, когда тот умирал от голода и побоев. Руперт был старше Людвига на четыре года. Много лет они провели вместе, вместе росли, учились владеть мечом. Это были славные воины, и, что важно, они любили друг друга. Из Испании Руперт привез молодую жену Родану. Это была дочь благородного испанца, прекрасная, как сон, и пагубная для тех, кто осмеливался глядеть в ее сторону. Демон владел ею, убивая тех, кто подпадал по ее чары. Руперт Генри был одержим этой женщиной, как помешанный падал он к ее ногам, готовый на любые подвиги или безумства по одному ее слову. Вначале молодой Боллармин принял прекрасную Родану с распростертыми объятиями, но вскоре понял, какая сила поселилась в замке. Он забыл брата, забыл, что человек, отдающий свое сердце на произвол женщины, так или иначе погибает. Боллармину следовало бы бежать от графини, но Родена была опасным существом, которому нелегко противиться. К несчастью Людвига, Родана воспылала к нему безумной страстью. Но испанке этого оказалось мало. Она решила отделаться от мужа. Сделать это было несложно, ибо он всецело доверял ей. Однажды Руперта нашли мертвым. Удар был точен, по-видимому, рыцарь умер сразу. После него остался семилетний сын от первого брака и младенец, рожденный Роданой. Узнав, что не кто иной, как графиня убила брата, Людвиг Боллармин бежал в ужасе. На следующий день он вернулся и объявил своей невестке, что предает ее в руки Святой Инквизиции. Родана наполнила вином два кубка, и глядя друг другу в глаза, они осушили их. Когда в покои вошли святые отцы, любовники лежали на каменных плитах, голова Роданы покоилась на груди Бол-лармина и на губах еще теплилась улыбка. Рыцарь обнимал ее. Они будто спали. Хуже всего то, что графиня была беременна, и не от мужа. Трагическая легенда. Сам не знаю, почему, Джон, но она взволновала меня. В летописи описан кинжал, которым мог быть заколот несчастный Руперт Генри. Я кинулся к каталогам отца и, представляете, нашел образец, схожий с описаниями хроникера! Один из тех, которыми отец особенно дорожит. Я уверен, что это он. Ошибки быть не может. Он хранится в бильярдной, в одной из ячеек ниши под сфинксом. Это клинок из дамасской стали, с искусной гравировкой слева: «Родана Испанская» и символ: закрытая водяная лилия. Очень дорогие, богато украшенные ножны, образец высокого мастерства художника. На обратной стороне ножен можно прочесть надпись: «Рыцарь не оставит ту, которую любит, но умрет, прижав ее к своей груди».
Анри тяжело вздохнул, и провел ладонью по лицу, будто отгонял видения. Уже наступил вечер, серые сумерки смягчали очертания всех предметов и придавали чуждый им облик. Ярким пятном белела рубашка молодого графа. Джон молчал, понимая, что с Анри что-то происходит.
– Да-а. – а, дела… Давайте-ка еще выпьем. Они выпили.
– Но это не все. – После паузы сказал Анри. – Есть кое-что еще. Скажем так, я нашел что-то и хочу вам показать. Но сначала выпьем еще по стаканчику.
– Не вижу в этом необходимости, граф, – сказал Готфрид.
– Ну, как хотите. А я выпью.
– Могу я узнать, Анри, что вы такое нашли, что так потрясло вас? – спросил Джон.
– Конечно, дружище, – тотчас отозвался граф. – Вам известно, что в замке имеется обширная галерея, которую отец неусыпно бережет? Этакая летопись рода. Портреты, доспехи, ценное оружие, древние знамена. Да, портреты… Неподвижный взор угасших поколений.
Анри помолчал.
– Я стал искать, – продолжил он. – Меня словно подзуживал бес. Я проводил часы в галерее, в библиотеке, за древними рукописями. Я чувствовал, что есть какой-то пробел. Пойдемте со мной, Джон, я расскажу вам по дороге.
Они долго шли длинными коридорами, парадными залами, галереями, погруженными во мрак, со сводами, схожими с монастырскими, где каждый шаг гулко разносился в пространстве. Перед ними вставали каменные лестницы, покрытые пылью и паутиной. По всему было видно, что люди давно не заглядывали в эти уголки замка. Джон потерял ориентир и всецело полагался только на своего спутника. Молодые люди стали взбираться по винтовой лестнице. Сильно пахло птичьим пометом, повсюду лежали перья.
Анри зажег фонарь. Было что-то жуткое в его розовом свечении.
– Осторожно, Джон, – предостерег Анри, – здесь все очень старое. Где-то есть пролом в крыше. Обычно здесь живут голуби. Черт их знает, куда они деваются зимой, наверное, улетают в город… Так вот, мой друг, поиски увенчались успехом. В галерее выставлены портреты далеко не всех предков. Но, тем не менее, все они имеются в замке, в одном из старых флигелей. Надо сказать, они не в лучшем виде, перепады температур и прочее…
Кое-где провис холст, что-то потрескалось, что-то потемнело. Два портрета, написанных на дереве и вовсе погрызли мыши. Кто знает, сколько они находятся там, быть может, столетия…
– Почему же такое отношение к этим памятникам? – спросил Джон в недоумении.
– О, Джон! – Это опальные предки, – сказал Анри. – Преступники, предатели, вероломные убийцы. Не все они даже упоминаются в хрониках.
Граф с трудом открыл дверь, обитую железными пластинами. Они вошли в зал, где в беспорядке были разбросаны ржавые щиты, шлемы, возвышались пирамиды мечей и копий.
– Это бывшая оружейная, – вздохнул Анри. – Время безжалостно и, когда-то грозное оружие теперь стало бесполезным хламом.
Они миновали зал и вошли в каморку, дверь которой была так низка, что им пришлось нагнуться. На темных панелях размещались в два, а то и в три ряда портреты разных размеров, все как один укрытые сукном. Анри снял покрывала с двух крайних рам. Дерево, на котором были написаны портреты, рассохлось и потрескалось.
– Это самые старые, – сказал Анри. – Один из первых представителей Генри – Титус и его супруга Агнесса. А вот их внук, Ричард, который задушил свою невесту по ложному подозрению и собрался пойти в монахи, но тут, кстати, подвернулась война. Он отличался особыми зверствами, поджоги, грабежи, насилие были в ходу у его людей. Ряса, кстати, стала его отличительным знаком.
Готфрид смотрел на грозного рыцаря, облеченного в монашескую одежду и опоясанного мечом.
Анри открывал портреты один за другим, коротко рассказывая историю жизни изображенных людей.
– Все, дальше нам не надо, – проговорил Анри. – Пусть остальные покоятся с миром. Мы нашли то, что искали. Боллармин и Родана. Даже здесь, в этом сыром склепе, они рядом.
Молодой граф подошел и осторожно снял серое истлевшее сукно, покрывавшее один из двух портретов, потом такое же покрывало упало с другой рамы, поднимая облако пыли. Изумленному взору их открылась тайна, которую время хранило за семью печатями. Молодой человек отступил и молча вглядывался в черты преступной графини. Анри стоял у стены, держа фонарь на вытянутой руке.
На Джона из тяжелой дубовой рамы, с потемневшего холста глядела Адель. Это было то же узкое бледное лицо, с совершенными чертами, надменное выражение рта, те же удлиненные черные глаза, суровые и страстные. Волосы были спрятаны под чепцом, лишь на висках струились тонкие черные пряди. Ее правая рука лежала на груди, словно она пыталась защитить сердце, большой палец касался золотого медальона с изображением водяной лилии. Потрясенный, Готфрид не мог вымолвить ни слова.
– Смотрите сюда, дружище.
Джон вздрогнул. Ему показалось, что это не голос молодого графа, он будто принадлежал другому человеку. Готфрид заскользил взглядом вслед за розовым фонарем.
– Это Людвиг Боллармин, смотрите, Джон Готфрид, – сказал граф.
И взор молодого человека устремился на портрет рыцаря. Это был мужчина с благородной осанкой и широкими плечами. Его глаза серые, как сталь, светились гордостью и энергией, его рот выражал суровость и холодность, а подбородок – твердость. В его длинных темных локонах, обрамлявших лицо, виднелись нити ранней седины. Холст сильно потемнел, но было видно, что рыцарь укрыт плащом.
– Что скажете на это, Джон? – приглушенным голосом спросил Анри. – Вы молчите? Ну же! Смелее! Не зря ведь я сидел в этих чертовых архивах! Джон Готфрид и Людвиг Боллармин – одно лицо! Потрясающе. Скажите, дружище, у вас никогда не возникало здесь, в этих стенах, ощущение дежа вю? Признайтесь. Это опасно, Джон, – продолжал он после паузы. – Я не вправе делать выводы. О боже, никаких выводов! Но, быть может, виток истории повторяется? Я не любопытен, Джон. Будьте покойны, завтра я уеду.
Готфрид так и не нашелся, что ответить. В молчании возвращались они в жилые помещения, и Джон чувствовал, что Анри била нервная дрожь, он расстроен, зол на весь мир. У самого Готфрида было осунувшееся лицо и усталые глаза.
– Доброй ночи!
– Вам тоже.
Джон лениво поднялся в свою комнату. Часы подбирались к одиннадцати. Ночь стояла непроглядная. Он был опустошен, кем-то выпит. Без сил упал он на постель. Пальцы потянулись к пуговицам рубашки и замерли. Адель, Адель, если бы ты была рядом. Если бы я мог любить тебя, ни от кого не прячась. Мне нет дела до твоего прошлого, до твоих тайн, я люблю тебя такой, какой ты предстала предо мной. И я отдам тебе свое сердце. Я иду к тебе безоружный, с верой в тебя, я благодарен тебе за то, что могу любить. И ничего не потребую взамен, моя Адель.
Однажды, когда при свете догорающего дня Джон читал, сидя у окна в своей комнате, Анри вошел к нему.
– Приветствую, дружище, – сказал он.
В руке Анри держал бутылку. Снова весь день у него была тяжелая от алкоголя голова. Но он был рад этому, ибо мог хотя бы вот так, хотя бы искусственно, расслабиться, вернуть хорошее расположение духа. Теперь его настроение всецело зависело от каких-то мелочей, которые в обычное время и в расчет не принимаются. Например, кончится дождь, или будет лить, какая пластинка крутится на патефоне, позвонила или нет Адель? Он стал чрезмерно раздражительным, любой пустяк выводил молодого графа из себя – это было видно по беспокойному блеску в глазах, по сумбурным фразам, то и дело прорывавшимся в его речи. Анри отдернул штору и пристально посмотрел в окно, на мглистое небо, по которому неслись рваные тучи, на черные верхушки парка.
– Такие вот пейзажи наводят на мысли о вечности, – сказал он. – Давайте выпьем, Джон! Я, знаете ли, притащил бутылку, но стаканов не захватил. Найдется у вас что-нибудь?
Стаканы нашлись – один рядом с графином, второй на раковине с зубной щеткой. Это был джин. Молодые люди поморщились.
– А знаете, Джон, для чего я здесь? – начал молодой граф. – Ведь не просто так, верно? Я полез от скуки в библиотеку и меня занесло в архивы. Я имею ввиду семейные архивы, Джон. Род Генри старинный, мои героические предки прошли сквозь века. Особенно возвысились они во времена крестовых походов, когда папы боролись за преобладание церковной власти над светской. Рыцарь Жан Эбергард Генри был даже причислен к лику святых, когда после возвращения из Святой Земли был предательски убит в Авиньоне. Меня, знаете ли, многое заинтересовало и даже поразило в старинной хронике. Летописи очень интересны, дух захватывает от некоторых. Какие только преступления и злодейства не скрывают замки! Я расскажу вам одну историю, Джон, весьма поучительную. Мы с вами в старинном родовом замке, и в XIV веке, в первой его половине, здесь жил граф Руперт Генри. У него был друг, скорее даже брат, некий Людвиг Боллармин, которого ребенком подобрал отец Руперта, граф Энтони Генри где-то на Белинском озере, когда тот умирал от голода и побоев. Руперт был старше Людвига на четыре года. Много лет они провели вместе, вместе росли, учились владеть мечом. Это были славные воины, и, что важно, они любили друг друга. Из Испании Руперт привез молодую жену Родану. Это была дочь благородного испанца, прекрасная, как сон, и пагубная для тех, кто осмеливался глядеть в ее сторону. Демон владел ею, убивая тех, кто подпадал по ее чары. Руперт Генри был одержим этой женщиной, как помешанный падал он к ее ногам, готовый на любые подвиги или безумства по одному ее слову. Вначале молодой Боллармин принял прекрасную Родану с распростертыми объятиями, но вскоре понял, какая сила поселилась в замке. Он забыл брата, забыл, что человек, отдающий свое сердце на произвол женщины, так или иначе погибает. Боллармину следовало бы бежать от графини, но Родена была опасным существом, которому нелегко противиться. К несчастью Людвига, Родана воспылала к нему безумной страстью. Но испанке этого оказалось мало. Она решила отделаться от мужа. Сделать это было несложно, ибо он всецело доверял ей. Однажды Руперта нашли мертвым. Удар был точен, по-видимому, рыцарь умер сразу. После него остался семилетний сын от первого брака и младенец, рожденный Роданой. Узнав, что не кто иной, как графиня убила брата, Людвиг Боллармин бежал в ужасе. На следующий день он вернулся и объявил своей невестке, что предает ее в руки Святой Инквизиции. Родана наполнила вином два кубка, и глядя друг другу в глаза, они осушили их. Когда в покои вошли святые отцы, любовники лежали на каменных плитах, голова Роданы покоилась на груди Бол-лармина и на губах еще теплилась улыбка. Рыцарь обнимал ее. Они будто спали. Хуже всего то, что графиня была беременна, и не от мужа. Трагическая легенда. Сам не знаю, почему, Джон, но она взволновала меня. В летописи описан кинжал, которым мог быть заколот несчастный Руперт Генри. Я кинулся к каталогам отца и, представляете, нашел образец, схожий с описаниями хроникера! Один из тех, которыми отец особенно дорожит. Я уверен, что это он. Ошибки быть не может. Он хранится в бильярдной, в одной из ячеек ниши под сфинксом. Это клинок из дамасской стали, с искусной гравировкой слева: «Родана Испанская» и символ: закрытая водяная лилия. Очень дорогие, богато украшенные ножны, образец высокого мастерства художника. На обратной стороне ножен можно прочесть надпись: «Рыцарь не оставит ту, которую любит, но умрет, прижав ее к своей груди».
Анри тяжело вздохнул, и провел ладонью по лицу, будто отгонял видения. Уже наступил вечер, серые сумерки смягчали очертания всех предметов и придавали чуждый им облик. Ярким пятном белела рубашка молодого графа. Джон молчал, понимая, что с Анри что-то происходит.
– Да-а. – а, дела… Давайте-ка еще выпьем. Они выпили.
– Но это не все. – После паузы сказал Анри. – Есть кое-что еще. Скажем так, я нашел что-то и хочу вам показать. Но сначала выпьем еще по стаканчику.
– Не вижу в этом необходимости, граф, – сказал Готфрид.
– Ну, как хотите. А я выпью.
– Могу я узнать, Анри, что вы такое нашли, что так потрясло вас? – спросил Джон.
– Конечно, дружище, – тотчас отозвался граф. – Вам известно, что в замке имеется обширная галерея, которую отец неусыпно бережет? Этакая летопись рода. Портреты, доспехи, ценное оружие, древние знамена. Да, портреты… Неподвижный взор угасших поколений.
Анри помолчал.
– Я стал искать, – продолжил он. – Меня словно подзуживал бес. Я проводил часы в галерее, в библиотеке, за древними рукописями. Я чувствовал, что есть какой-то пробел. Пойдемте со мной, Джон, я расскажу вам по дороге.
Они долго шли длинными коридорами, парадными залами, галереями, погруженными во мрак, со сводами, схожими с монастырскими, где каждый шаг гулко разносился в пространстве. Перед ними вставали каменные лестницы, покрытые пылью и паутиной. По всему было видно, что люди давно не заглядывали в эти уголки замка. Джон потерял ориентир и всецело полагался только на своего спутника. Молодые люди стали взбираться по винтовой лестнице. Сильно пахло птичьим пометом, повсюду лежали перья.
Анри зажег фонарь. Было что-то жуткое в его розовом свечении.
– Осторожно, Джон, – предостерег Анри, – здесь все очень старое. Где-то есть пролом в крыше. Обычно здесь живут голуби. Черт их знает, куда они деваются зимой, наверное, улетают в город… Так вот, мой друг, поиски увенчались успехом. В галерее выставлены портреты далеко не всех предков. Но, тем не менее, все они имеются в замке, в одном из старых флигелей. Надо сказать, они не в лучшем виде, перепады температур и прочее…
Кое-где провис холст, что-то потрескалось, что-то потемнело. Два портрета, написанных на дереве и вовсе погрызли мыши. Кто знает, сколько они находятся там, быть может, столетия…
– Почему же такое отношение к этим памятникам? – спросил Джон в недоумении.
– О, Джон! – Это опальные предки, – сказал Анри. – Преступники, предатели, вероломные убийцы. Не все они даже упоминаются в хрониках.
Граф с трудом открыл дверь, обитую железными пластинами. Они вошли в зал, где в беспорядке были разбросаны ржавые щиты, шлемы, возвышались пирамиды мечей и копий.
– Это бывшая оружейная, – вздохнул Анри. – Время безжалостно и, когда-то грозное оружие теперь стало бесполезным хламом.
Они миновали зал и вошли в каморку, дверь которой была так низка, что им пришлось нагнуться. На темных панелях размещались в два, а то и в три ряда портреты разных размеров, все как один укрытые сукном. Анри снял покрывала с двух крайних рам. Дерево, на котором были написаны портреты, рассохлось и потрескалось.
– Это самые старые, – сказал Анри. – Один из первых представителей Генри – Титус и его супруга Агнесса. А вот их внук, Ричард, который задушил свою невесту по ложному подозрению и собрался пойти в монахи, но тут, кстати, подвернулась война. Он отличался особыми зверствами, поджоги, грабежи, насилие были в ходу у его людей. Ряса, кстати, стала его отличительным знаком.
Готфрид смотрел на грозного рыцаря, облеченного в монашескую одежду и опоясанного мечом.
Анри открывал портреты один за другим, коротко рассказывая историю жизни изображенных людей.
– Все, дальше нам не надо, – проговорил Анри. – Пусть остальные покоятся с миром. Мы нашли то, что искали. Боллармин и Родана. Даже здесь, в этом сыром склепе, они рядом.
Молодой граф подошел и осторожно снял серое истлевшее сукно, покрывавшее один из двух портретов, потом такое же покрывало упало с другой рамы, поднимая облако пыли. Изумленному взору их открылась тайна, которую время хранило за семью печатями. Молодой человек отступил и молча вглядывался в черты преступной графини. Анри стоял у стены, держа фонарь на вытянутой руке.
На Джона из тяжелой дубовой рамы, с потемневшего холста глядела Адель. Это было то же узкое бледное лицо, с совершенными чертами, надменное выражение рта, те же удлиненные черные глаза, суровые и страстные. Волосы были спрятаны под чепцом, лишь на висках струились тонкие черные пряди. Ее правая рука лежала на груди, словно она пыталась защитить сердце, большой палец касался золотого медальона с изображением водяной лилии. Потрясенный, Готфрид не мог вымолвить ни слова.
– Смотрите сюда, дружище.
Джон вздрогнул. Ему показалось, что это не голос молодого графа, он будто принадлежал другому человеку. Готфрид заскользил взглядом вслед за розовым фонарем.
– Это Людвиг Боллармин, смотрите, Джон Готфрид, – сказал граф.
И взор молодого человека устремился на портрет рыцаря. Это был мужчина с благородной осанкой и широкими плечами. Его глаза серые, как сталь, светились гордостью и энергией, его рот выражал суровость и холодность, а подбородок – твердость. В его длинных темных локонах, обрамлявших лицо, виднелись нити ранней седины. Холст сильно потемнел, но было видно, что рыцарь укрыт плащом.
– Что скажете на это, Джон? – приглушенным голосом спросил Анри. – Вы молчите? Ну же! Смелее! Не зря ведь я сидел в этих чертовых архивах! Джон Готфрид и Людвиг Боллармин – одно лицо! Потрясающе. Скажите, дружище, у вас никогда не возникало здесь, в этих стенах, ощущение дежа вю? Признайтесь. Это опасно, Джон, – продолжал он после паузы. – Я не вправе делать выводы. О боже, никаких выводов! Но, быть может, виток истории повторяется? Я не любопытен, Джон. Будьте покойны, завтра я уеду.
Готфрид так и не нашелся, что ответить. В молчании возвращались они в жилые помещения, и Джон чувствовал, что Анри била нервная дрожь, он расстроен, зол на весь мир. У самого Готфрида было осунувшееся лицо и усталые глаза.
– Доброй ночи!
– Вам тоже.
Джон лениво поднялся в свою комнату. Часы подбирались к одиннадцати. Ночь стояла непроглядная. Он был опустошен, кем-то выпит. Без сил упал он на постель. Пальцы потянулись к пуговицам рубашки и замерли. Адель, Адель, если бы ты была рядом. Если бы я мог любить тебя, ни от кого не прячась. Мне нет дела до твоего прошлого, до твоих тайн, я люблю тебя такой, какой ты предстала предо мной. И я отдам тебе свое сердце. Я иду к тебе безоружный, с верой в тебя, я благодарен тебе за то, что могу любить. И ничего не потребую взамен, моя Адель.