В комнате, откуда были видны убеленные башни и зубчатые стены, полускрытые деревьями, на Джона вдруг пахнуло ветром, воочию предстал залив Моркам в шторм, грохот стихии и брызги, брызги… Он сидел на камнях. Его светлый костюм превратился в тряпку, новые туфли были полны воды, а он наслаждался буйством, жизнью. Потом поехал в Ланкастер, зашел в кофейню, и немец-кельнер налил ему портвейна.
– Вот что, мистер Готфрид, я думаю, мы довольно дали времени юному графу побаловаться. Уотсон говорил мне, что он устроил тут за вами настоящую слежку. Ну и довольно!
Граф позвонил.
– Стив, сообщите миссис Уиллис, что я желаю видеть господина Ричарда немедленно, – сказал он вошедшему в кабинет молодому слуге.
Через четверть часа раздались торопливые шаги, и в кабинет порывисто вошел подросток с тонкими чертами лица.
– Вы хотели меня видеть, отец? – спросил он.
– Да, Ричард, мне необходимо с тобой поговорить, – ответил Генри.
Следом за мальчиком вошла дама в розовой блузке, черной юбке, из-под которой торчали полные голени в чулках. Дама была пышнотела, тридцати с небольшим лет, имела цветущий вид – настоящая обывательница.
От быстрой ходьбы она часто дышала, и бант на ее груди вздымался едва ли не до подбородка. Опустив глаза, она приветствовала графа, разговаривая, с сильным валлийским акцентом.
– Итак, мой мальчик, – продолжал граф Генри, – мне необходимо поговорить с тобой и представить нового воспитателя. Он займется проверкой твоих знаний, а также подготовкой к экзамену. Мне нужны результаты, Ричард! Результаты, а не бесконечные жалобы! И теперь при тебе я передаю мистеру Готфриду свою отеческую власть. Будь благоразумен, мой мальчик, и прилежен.
Увидев Джона, Ричард, весь вспыхнув, презрительно посмотрел на него, не удостоив даже приветствия. С его языка уже готова была сорваться какая-то дерзость, но миссис Уиллис положила руку ему на плечо и сжала, да так, что кончики ее белых пальцев покраснели. Ричард сдвинул брови, но взгляд не отвел. Это была странная минута. Ребенок словно испытывал Готфрида.
– Хорошо, отец, я приму ваши слова, как должное, – сказал наконец Ричард, – но у меня вопрос.
– Ну же.
– Вы не рассердитесь?
– Нет.
– Нет, правда, не рассердитесь?
– Не рассержусь, Ричард, говорю же тебе!
– Мистер Готфрид будет проводить со мной все время?
– Да, он будет заниматься с тобой, и занятия эти потребуют немало усилий и времени.
– А миссис Уиллис? Что будет с ней?
– Она, конечно же, останется при тебе, Ричард!
– И будет жить в нашем замке. Так или нет?
– Конечно.
– А! Ну слава богу. Бедняжка миссис Уиллис! Я так волновался за нее, но теперь спокоен! Она останется в замке, будет ловить каждое ваше слово, реветь в своей комнате по ночам, и писать вам любовные письма, которых у нее уже целая стопка.
Дама охнула и залилась краской. Лицо ее сделалось пунцовым, и светлые, подстриженные по моде волосы, только подчеркнули этот отчаянный колер.
Граф сжал губы и нахмурился.
– Ричард, это переходит всякие границы, – процедил он. – Ступайте к себе. Я распоряжусь в конюшне, чтобы две недели вам не давали лошадей.
Маленький граф повернулся, чтобы уйти, но не отказал себе в удовольствии бросить на Готфрида ненавидящий взгляд.
– Черт его принес! – проворчал он.
Все это время Джон с любопытством разглядывал мальчика. Ему стали понятны слабость графа к сыну, его обеспокоенность душевным состоянием ребенка, его терзания. Никогда Готфриду не приходилось видеть такого красивого мальчика. Он был высок и худощав, бледное лицо с тонкими, слегка неправильными чертами обрамляли темные волосы, которые Ричард, похоже упорно не желал стричь. Яркий, четко очерченный рот капризно изгибался, а дикие арабские глаза сверкали гордостью и весельем. Готфрид поразился. Такая внешность казалась идеалом, безумием великого художника. Хотелось, не отрываясь, смотреть на этот образ, и тут же – закрыть лицо руками; что-то демоническое было ?о внешности этого ребенка. И все же, в нем прослеживалось что-то подкупающее, какой-то тонкий аристократизм.
– Вот видите! – воскликнул граф с раздражением. – Это – мой сын! Пора, наконец, его приструнить.
– Я готов приступить к воспитанию Ричарда, граф, – спокойно сказал Джон.. – Надеюсь, нашими общими усилиями мы добьемся положительного результата.
– Надеюсь, мистер Готфрид.
– Но скажите, граф, в чертах этого ребенка больше материнского, нежели вашего? Мне он показался замечательно красивым.
– Он копия матери, – вздохнул граф. – Мальчик, немного грубоват… А его мать! Это камея. Обольстительная и опасная.
Джон не заметил, как спустилась тьма. В своей комнате, отложив книгу, он сел у окна. Внутренний дворик был не освещен, зато там, в глубине лежали желтые прямоугольники – в галерее горел свет. Ночь, замок, приоткрытая створка окна. У Джона родилось ощущение, что никогда больше он этого не увидит. Ему решительно некуда было спешить, но он нетерпеливо поглядывал на наручные часы – подарок Вики.
Загадка, но слова графа, брошенные в адрес своей жены, странным образом взволновали Джона. Правда, он не желал себе в этом признаться, но имеет ли это значение? И у графа в тот момент был усталый, несчастный вид.
– Идем скорее, – сказал Джон.
Вики вскочила и подала ему руку. Они пошли, почти побежали по тротуару, стараясь ни с кем не столкнуться, волнуясь, и Джон в этот миг любил Вики, как никогда. Они заметили свободный таксомотор и сели в него. И всю дорогу до отеля Джон говорил с Вики, стараясь успокоиться, стараясь не глядеть на нее, а она улыбалась и щурилась на солнце, и аромат ее духов уносился в открытое окно.
В номере Джона, где было прохладно и спущены темные шторы, он обнимал Вики, целовал, раздевал медленно, любуясь открывающейся наготой, и едва не зарыдал от нежности, увидев на мягком животе красный след от резинки трусиков. Она приподнялась на кровати и, коснувшись пальцами его голой груди, заглянула ему в глаза. Вот и все, Джон полностью отдался своей страсти. Потом, вытянувшись, они лежали рядом, среди сбитых простыней, с ощущением счастья. Вики была девственницей, и случившееся стало для нее откровением, но ни он, ни она не испытывали чувства неловкости. Когда Вики ушла в свой номер, находящийся этажом выше, чтобы переодеться, Джон лежал в постели, где каждая складка хранила ее аромат, курил, еще не веря, еще боясь поверить…
– Это невыносимо! Какая-то бесконечная пытка!
Ему казалось, что он выкрикнул это своему отражению. Он разом повернулся и вышел из комнаты. Бегом спустился вниз, никого не встретив и выскочил на улицу, где опять шел снег. Загадка возникновения и исчезновения чувств – разгадать ее не под силу Джону. Нет, не под силу. Он вдыхал полной грудью ветер, бездумно, стараясь справиться с болью в груди.
ГЛАВА 3
ГЛАВА 4
– Вот что, мистер Готфрид, я думаю, мы довольно дали времени юному графу побаловаться. Уотсон говорил мне, что он устроил тут за вами настоящую слежку. Ну и довольно!
Граф позвонил.
– Стив, сообщите миссис Уиллис, что я желаю видеть господина Ричарда немедленно, – сказал он вошедшему в кабинет молодому слуге.
Через четверть часа раздались торопливые шаги, и в кабинет порывисто вошел подросток с тонкими чертами лица.
– Вы хотели меня видеть, отец? – спросил он.
– Да, Ричард, мне необходимо с тобой поговорить, – ответил Генри.
Следом за мальчиком вошла дама в розовой блузке, черной юбке, из-под которой торчали полные голени в чулках. Дама была пышнотела, тридцати с небольшим лет, имела цветущий вид – настоящая обывательница.
От быстрой ходьбы она часто дышала, и бант на ее груди вздымался едва ли не до подбородка. Опустив глаза, она приветствовала графа, разговаривая, с сильным валлийским акцентом.
– Итак, мой мальчик, – продолжал граф Генри, – мне необходимо поговорить с тобой и представить нового воспитателя. Он займется проверкой твоих знаний, а также подготовкой к экзамену. Мне нужны результаты, Ричард! Результаты, а не бесконечные жалобы! И теперь при тебе я передаю мистеру Готфриду свою отеческую власть. Будь благоразумен, мой мальчик, и прилежен.
Увидев Джона, Ричард, весь вспыхнув, презрительно посмотрел на него, не удостоив даже приветствия. С его языка уже готова была сорваться какая-то дерзость, но миссис Уиллис положила руку ему на плечо и сжала, да так, что кончики ее белых пальцев покраснели. Ричард сдвинул брови, но взгляд не отвел. Это была странная минута. Ребенок словно испытывал Готфрида.
– Хорошо, отец, я приму ваши слова, как должное, – сказал наконец Ричард, – но у меня вопрос.
– Ну же.
– Вы не рассердитесь?
– Нет.
– Нет, правда, не рассердитесь?
– Не рассержусь, Ричард, говорю же тебе!
– Мистер Готфрид будет проводить со мной все время?
– Да, он будет заниматься с тобой, и занятия эти потребуют немало усилий и времени.
– А миссис Уиллис? Что будет с ней?
– Она, конечно же, останется при тебе, Ричард!
– И будет жить в нашем замке. Так или нет?
– Конечно.
– А! Ну слава богу. Бедняжка миссис Уиллис! Я так волновался за нее, но теперь спокоен! Она останется в замке, будет ловить каждое ваше слово, реветь в своей комнате по ночам, и писать вам любовные письма, которых у нее уже целая стопка.
Дама охнула и залилась краской. Лицо ее сделалось пунцовым, и светлые, подстриженные по моде волосы, только подчеркнули этот отчаянный колер.
Граф сжал губы и нахмурился.
– Ричард, это переходит всякие границы, – процедил он. – Ступайте к себе. Я распоряжусь в конюшне, чтобы две недели вам не давали лошадей.
Маленький граф повернулся, чтобы уйти, но не отказал себе в удовольствии бросить на Готфрида ненавидящий взгляд.
– Черт его принес! – проворчал он.
Все это время Джон с любопытством разглядывал мальчика. Ему стали понятны слабость графа к сыну, его обеспокоенность душевным состоянием ребенка, его терзания. Никогда Готфриду не приходилось видеть такого красивого мальчика. Он был высок и худощав, бледное лицо с тонкими, слегка неправильными чертами обрамляли темные волосы, которые Ричард, похоже упорно не желал стричь. Яркий, четко очерченный рот капризно изгибался, а дикие арабские глаза сверкали гордостью и весельем. Готфрид поразился. Такая внешность казалась идеалом, безумием великого художника. Хотелось, не отрываясь, смотреть на этот образ, и тут же – закрыть лицо руками; что-то демоническое было ?о внешности этого ребенка. И все же, в нем прослеживалось что-то подкупающее, какой-то тонкий аристократизм.
– Вот видите! – воскликнул граф с раздражением. – Это – мой сын! Пора, наконец, его приструнить.
– Я готов приступить к воспитанию Ричарда, граф, – спокойно сказал Джон.. – Надеюсь, нашими общими усилиями мы добьемся положительного результата.
– Надеюсь, мистер Готфрид.
– Но скажите, граф, в чертах этого ребенка больше материнского, нежели вашего? Мне он показался замечательно красивым.
– Он копия матери, – вздохнул граф. – Мальчик, немного грубоват… А его мать! Это камея. Обольстительная и опасная.
Джон не заметил, как спустилась тьма. В своей комнате, отложив книгу, он сел у окна. Внутренний дворик был не освещен, зато там, в глубине лежали желтые прямоугольники – в галерее горел свет. Ночь, замок, приоткрытая створка окна. У Джона родилось ощущение, что никогда больше он этого не увидит. Ему решительно некуда было спешить, но он нетерпеливо поглядывал на наручные часы – подарок Вики.
Загадка, но слова графа, брошенные в адрес своей жены, странным образом взволновали Джона. Правда, он не желал себе в этом признаться, но имеет ли это значение? И у графа в тот момент был усталый, несчастный вид.
* * *
Летом они с Вики ездили в Лондон. Так пожелала госпожа Холлуорд. Бедной девочке нужно было отдохнуть, развеяться. Ну, и конечно же дать подробный отчет о всех посещенных музеях и увиденных достопримечательностях… Под руку они бродили по Стрэнд, Треднидлстрит, обошли весь деловой центр Лондона, спустились в подземку и, обнявшись, проезжали в грохочущем вагоне по кольцевой. Всюду люди, толпы людей, глаза, которые ни на чем не задерживаются. В этом городе Джон и Вики вдруг стали невидимы, прозрачны, и могли купаться в своих чувствах. Они были отделены от внешнего мира, и жизнь громадного города протекали в разных системах координат, разошедшихся навсегда. Они покупали на улицах газеты; пили холодный лимонад; обошли старый город – такие закоулки, как Сторм-стрит; сидели под оранжевым зонтом в летнем кафе, смеялись и кормили бисквитами голубей. Они были уверены в своих чувствах, их желание крепло с каждой минутой.– Идем скорее, – сказал Джон.
Вики вскочила и подала ему руку. Они пошли, почти побежали по тротуару, стараясь ни с кем не столкнуться, волнуясь, и Джон в этот миг любил Вики, как никогда. Они заметили свободный таксомотор и сели в него. И всю дорогу до отеля Джон говорил с Вики, стараясь успокоиться, стараясь не глядеть на нее, а она улыбалась и щурилась на солнце, и аромат ее духов уносился в открытое окно.
В номере Джона, где было прохладно и спущены темные шторы, он обнимал Вики, целовал, раздевал медленно, любуясь открывающейся наготой, и едва не зарыдал от нежности, увидев на мягком животе красный след от резинки трусиков. Она приподнялась на кровати и, коснувшись пальцами его голой груди, заглянула ему в глаза. Вот и все, Джон полностью отдался своей страсти. Потом, вытянувшись, они лежали рядом, среди сбитых простыней, с ощущением счастья. Вики была девственницей, и случившееся стало для нее откровением, но ни он, ни она не испытывали чувства неловкости. Когда Вики ушла в свой номер, находящийся этажом выше, чтобы переодеться, Джон лежал в постели, где каждая складка хранила ее аромат, курил, еще не веря, еще боясь поверить…
* * *
Джон встал от окна и подошел к зеркалу.– Это невыносимо! Какая-то бесконечная пытка!
Ему казалось, что он выкрикнул это своему отражению. Он разом повернулся и вышел из комнаты. Бегом спустился вниз, никого не встретив и выскочил на улицу, где опять шел снег. Загадка возникновения и исчезновения чувств – разгадать ее не под силу Джону. Нет, не под силу. Он вдыхал полной грудью ветер, бездумно, стараясь справиться с болью в груди.
ГЛАВА 3
Утро понедельника было ярким, вдохновляющим, с крыши и перекрытий капало; капли звонко ударялись о карниз. Вот от этого-то Джон и проснулся. Он окинул взглядом комнату, залитую солнцем, и все пережитое накануне отошло на задний план, все оказалось ночным кошмаром.
В понедельник Джон возродился.
Он спустился к завтраку собранный, освеженный, с улыбкой на лице. Кажется, он был готов принять любые удары судьбы и любые ее подарки. Ричард с миссис Уиллис уже восседали за столом; Ричард с кислой миной ковырял салат из креветок. На миссис Уиллис в этот раз была зеленая блузка, резко подчеркивающая ее двойной подбородок. Бедняжка сидела, не поднимая глаз. Граф Генри дружелюбно, но несколько рассеянно улыбнулся, приглашая Джона к столу. Зато Анри, подошедший минутой позже, так и лучился энергией. У него только что состоялся приятный телефонный разговор, солнечное тихое утро еще продолжалось, и наступающий день сулил удовольствия. К тому же, кто-то из слуг рассказал ему о вчерашней выходке Ричарда, и после завтрака за партией в шахматы Анри потешался над миссис Уиллис и от души хохотал.
– Не обращайте внимания, мистер Готфрид. Пусть это не покажется вам странным. Ха-ха-ха! У меня есть причины для этого, поверьте! Везет же отцу на женщин подобного сорта. Допускаю даже, что он ничего не знал. И что за глупые коровы! Ведь и влюбляются только для того, чтобы лить слезы. Всегда удивляюсь, как это люди не умеют жить. Влюбилась! Ну и трагедия! Сказать по правде, мистер Готфрид, эти дамы ужасно скучны. Скулы сводит, как глянешь на эту кислую мину.
Готфрид только пожал плечами, соображая, что положение его короля весьма рискованно. Анри, все еще посмеиваясь, закурил сигарету и придвинул пепельницу хрустального стекла с гравировкой и фамильным гербом.
– Да, потеха, – сказал Анри.
– Потеха, что и говорить, – отозвал Джон.
Он окинул взглядом стеллажи, на которых красовались книги в переплетах с тиснением. Постепенно он прочтет эти книги, начнет, пожалуй, с историков античности, или нет, с русской классики. Его сразу привлекли зеленые тома сочинений Достоевского. Камин был пуст, тщательно вычищен, с черным провалом внутри. Часы показывали четверть первого. На инкрустированном столике рядом с искусно засушенным букетом стояла серебряная статуэтка Осириса в золоченной ладье. Повсюду висели пейзажи маринистов. Возле кремовой портьеры валялся разорванный наполовину тряпичный мячик болонки миссис Уиллис. Джон поднялся.
– Прошу прощения, Анри, – сказал он. – Скоро Ричард вернется с прогулки. С сегодняшнего дня я планирую приступить к занятиям.
– Да, да, конечно, мистер Готфрид. Не смею задерживать, но всегда рад общению.
Он смел в ящик фигуры. Партию выиграл-таки Джон. Анри вынул из бара, скрытого в арке, бутылку и плеснул в два стакана.
– Благодарю за игру, мистер Готфрид. Давайте-ка выпьем по капельке портвейна.
Когда дверь за Джоном закрылась, Анри покачал головой и налил себе еще.
Ричард вернулся с прогулки раскрасневшийся, мокрый. Миссис Уиллис жаловалась Уотсону на то, что маленький граф пнул ногой ее Трейси.
– Когда-нибудь еще не так получит, попадись она мне под горячую руку, – предупредил мальчик, взбегая по лестнице.
Джон не спеша спускался вниз. Ричард, увидев его, на минуту окаменел, потом топнул ногой и завопил:
– Да что же это такое? В собственном доме нет ни покоя, ни житья. Все время кто-то крутится. Это возмутительно!
Джон выслушал эти притворные жалобы, затем спокойно подошел к мальчику и взял его за руку.
– Идемте, граф, мы должны приступить к занятиям. И берегитесь не слушаться меня, дабы не быть наказанным при всем уважении к вам, граф.
– Я непременно скажу отцу, чтобы он ни дня не оставлял вас здесь. Потому что вы – нахал. Вы позволяете себе прикасаться к графу Генри!
– Ричард, не стыдно ли вам? Ведете себя как девчонка! – промолвил Готфрид. – Будьте же благоразумны.
– Непременно расскажу отцу. Непременно. Ни одного дня я не потерплю вас рядом с собой. Отец прогонит вас, – твердил мальчик.
– Ричард, я ваш воспитатель. Вы должны уважать меня и слушаться. Будьте вежливы, и я буду добр к вам. Вы ведь должны исполнить волю отца, не так ли, граф? А отец желает, чтобы вы стали офицером. Причем не каким-нибудь, а блестящим! Так может ли офицер быть невеждой?
Казалось, спокойные аргументы Готфрида охладили пыл юного графа. Джон неотрывно глядел в глубокие арабские глаза ребенка, и ему показалось вдруг, что по его лицу прошло нервное покалывание.
– Идемте, граф, – сказал Готфрид.
В первое мгновение Ричард хотел сопротивляться, но затем опустил голову и пошел за воспитателем.
У комнаты воспитанника вновь произошла небольшая заминка. Мальчик, подойдя к двери запер ее на ключ, и стал у двери с видом хозяина, сложив на груди руки. Готфрид невозмутимо потребовал отпереть дверь. Немного поколебавшись, Ричард вынул из кармана ключ и в угрюмом молчании передал его Готфриду. В два счета дверь была отперта.
Ричард, как ящерица, протиснулся в полуоткрытую дверь и метнулся в комнату. Готфрид, как громом пораженный, застыл на пороге роскошно и изысканно убранного будуара.
Комната поражала своими размерами. Все было выдержано в теплых серых тонах с розоватыми вкраплениями. Никакой вычурности и излишеств. Почти в самом центре на возвышении, меж четырех тонких мраморных колонн стояла широкая кровать под атласным покрывалом, на которую с ногами взобрался Ричард и ревностно, как затаившийся зверек, наблюдал за воспитателем. Кровать охраняли сфинкс и черная кошка с золотым кольцом в носу. Пол был устлан коврами. На стене висело огромное полотно, изображавшее египетский храм с отрядом колонн, уходящих во мрак. Над камином висела картина, покрытая белой вуалью, настолько тонкой, что Джон смог разглядеть изображение. Это был портрет женщины. Одно плечо было чем-то укрыто, другое – белее снега – казалось выточенным из слоновой кости. Руки, затянутые в длинные черные перчатки, придавали ей сходство с сиамской кошкой. Готфрид перевел взгляд на Ричарда. Мальчик, бледный, с расширенными зрачками, неотрывно следил за ним. В простенке между окнами располагалось тройное зеркало с размещенными на подставке фотографиями в рамках. И едва Джон сделал шаг в этом направлении, как Ричард вскрикнул, бросился туда же и стал в исступлении переворачивать снимки. Только когда все фотографии пали низ, он всем корпусом повернулся к Готфриду.
– Ваша ли это комната, граф?
– Раз уж я вас сюда привел, стало быть, моя.
– Но это больше похоже на будуар, чем на детскую.
– Все! Больше я ничего не скажу, – ответил Ричард, смерив воспитателя надменным взглядом.
За обедом, когда Ричард удалился в сопровождении миссис Уиллис, Джон обратился к графу с вопросом о комнате, занимаемой мальчиком.
– Это комната его матери, – ответил граф. – Адель всегда отличалась чистотой вкуса, изысканностью. Ну а Ричард захотел непременно занять ее комнату. Необычное желание для мальчика, но препятствовать я не стал. Ричард очень привязан к Адели, комната стала для него – я это вижу – все равно, что храм.
– Это опасная тенденция, граф, – Джон покачал головой. – Позвольте мне осмотреть замок и выбрать для юного графа более подходящую комнату.
– Конечно, – ответил граф Генри, – выбирайте. В замке найдутся помещения, более подходящие для ученика, нежели для изнеженной кокотки. Я дам распоряжение управляющему помочь вам, и он выполнит все ваши указания.
На следующий день Ричард выбрал три комнаты в нижнем этаже, выходящих на обширную террасу, с которой можно было попасть в самую дикую часть сада, заросшую буйными кустами роз и акаций. Рука садовника не касалась этого места. Как потом выяснил Ричард, таково было желание Адели. Здесь можно было бродить в высокой траве, стряхивать на руки росу с кустов, можно было незаметно убежать в парк, а оттуда – в дубовую рощу, где прохлада особенная, где о темно-зеленые листья ударяются капли солнца, где внезапно открываются поля, равнина. Но сейчас эта краса дремала, окованная морозом.
Ричарду пришлось перебраться из башни. Он был взбешен такой переменой. Весь пыл ранней юности, ощущение несправедливости к себе копились в нем, накипали на душе, и это прорывалось во внезапной агрессии, капризах или слезах. Новый воспитатель внушал ему невольный страх.
– Вы не понимаете, что делаете, – говорил он Готфриду. – Кроме мамы со мной так не обращались. Просто выполняли мои желания, считаясь с графским титулом, наконец.
К счастью до открытого столкновения дело не доходило. И все же оно произошло. Спустя три недели по приезде Джона в замок Генри.
Они находились в классной комнате. Джон, с удобством расположившись в кресле с круглыми ручками, читал. Ричард же, сидевший за обширным столом, с досадой барабанил пальцами по бронзовому подсвечнику. Вдруг он захлопнул учебник и локтем отодвинул тетради.
– Да что же это за пытка, в самом деле! – воскликнул он. – Только и делают, что подсовывают мне всякий хлам, который я видеть не могу. Будто на свете нет других дел, как только зубрить всю эту чертовщину!
Он выбрался из-за стола, подошел к балкону и прижался лбом к стеклу, покрытому морозным узором.
– Как хорошо было с мамой во Франции! Так весело. Париж, Биарриц, Канн… Маму принимали в лучших домах. И никаких тебе книжонок!
Он в волнении заходил по комнате.
– Прочь этот хлам, прочь! – кричал он. – Шли бы вы к черту, мистер!
Он в бешенстве схватил учебник и стал колотить им по столу, расшвыривая все, что попадалось под руку. Пресс-папье упало на пол, пребольно стукнув его по ноге. Слезы ярости и боли брызнули из глаз мальчика.
– Я обречен пропадать в этой дыре, – воскликнул он. – Приехала бы мама, право. Уж тогда бы вы очутились у нее в кармане.
Джон, молча наблюдавший за этой сценой, отложил книгу и невозмутимо сказал:
– Вы непоследовательны, граф. Как же вы уверите окружающих в своей выдержке, если вам самому она поминутно изменяет? И потом, такое поведение недостойно титула, которым вы так гордитесь.
Готфрид позвонил. Вошел лакей.
– Стив, прошу вас ничего не трогать в этой комнате, – сказал он. – Беспорядок ликвидирует граф Генри.
– Каналья! Провалиться мне на этом месте, – срывающимся голосом закричал доведенный до крайнего раздражения воспитанник.
– Вы озлоблены, граф, – сказал Готфрид приглушенным голосом. – Это не добавит вам авторитета. Успокойтесь. И поразмыслите. Я не стану досаждать вам своим присутствием.
С этими словами Джон, поклонившись, удалился.
Уже в сумерках Джон вошел в классную. Все предметы на столе были аккуратно расставлены, но Ричарда в комнате не оказалось. Не было его и в смежных спальне и игровой. Джон отправился искать мальчика. Он не слишком-то беспокоился; замок был обширен, но большую часть комнат давно заперли и не отапливали. Он постучал к миссис Уиллис. Она предстала перед ним в коричневом капоре, с бумажками на голове. Ее тонкие брови округло вздымались, а глаза без макияжа казались блеклыми. Нет, Ричард не заходил. Что-то случилось? Нет, ничего особенного. Взгляд Готфрида упал на бюро, заваленное различными бумагами, поверх которых лежало явно неоконченное письмо. Вспомнив выходку Ричарда, Готфрид покраснел, и поспешно вышел.
Его не было в столовой, не было в библиотеке. И тогда по винтовой лестнице Джон поднялся на второй этаж главной башни. Здесь, в тишине, во мраке он заметил узкую полоску света, выбивающуюся из-под двери. Он постучал. Свет исчез.
– Ричард, я знаю, что вы здесь, – примирительным тоном сказал Готфрид. – Откройте дверь. Все это, в конце концов, нелепо.
Через минуту световая полоска вновь появилась. Щелкнул замок, и шаги поспешно удалились. Сложив руки на груди, Готфрид остановился на пороге. В широкой постели Ричард рассматривал детский иллюстрированный журнал.
– Как вы вошли сюда, граф? Ваш ключ у меня. Ричард пожал плечами.
– А запасные на что?
– Понимаю, – сказал Готфрид, – вы хотите из этой комнаты сделать убежище. Неудачный выбор.
– Да уж, теперь я и сам вижу, – пробурчал мальчик.
– Не забывайте, у вашего воспитателя есть ключ. Хотите, чтобы я сопроводил вас в вашу комнату?
Ричард устало вздохнул и сказал:
– Ах, если бы мама знала, как я несчастлив! Даже здесь я не могу укрыться от тирана, которому отец поручил убивать меня.
– Вы преувеличиваете, Ричард. Впрочем, как хотите. Я сообщу миссис Уиллис. Она отведет вас к себе. Доброй ночи.
Джон спустился в каминный зал. Анри, только что, кончив говорить по телефону, широко ему улыбнулся.
– Нелегкая у вас обязанность, мистер Готфрид! Мне рассказали о новой выходке малыша. С ним нужно колоссальное терпение. Своих предыдущих воспитателей он доводил до белой горячки. Вообразите, однажды наблюдал такую сцену: его воспитательница, молодая малокровная особа, идет по посыпанной песком дорожке, а он скачет вокруг нее и горланит: «Стервоза мисс Хиум!».
Анри оскалил белые зубы.
– Конечно же, дорогой Готфрид, я вовсе не нахожу это смешным. Напротив, Ричард в своих забавах порой себя не помнит. Но надо было видеть лицо этой бедняжки! Ха-ха-ха!
– Положение ребенка печально в первую очередь для графа, – сказал Джон, поглаживая выбритый подбородок. – Он обожает сына, не так ли?
– Да. Ричард живой портрет графини. По-моему, отец до сих пор любит ее. Сказать по правде, я никогда ее не видел. После смерти матери я несколько лет провел на Аляске, потом в Сибири. Дивные страны! Первобытный мир. Отец написал, что полюбил некую юную особу и женится на ней. Ну что же мне оставалось делать! Не спорить же с отцом! Да я и не думал, знаете ли, возвращаться. Но пришлось. Я здесь всего лишь полгода, и пробуду столько, сколько потребуется отцу.
– Его здоровье внушает опасения? – спросил Джон.
– Как вам сказать? Доктора всегда врут почем зря! Уж если они говорят – дело плохо, будь уверен, проживешь еще лет сто! Ну, а уж…
Анри развел руками.
– Я видел ее портрет в будуаре, – продолжал молодой граф. – Надо сказать правду, мистер Готфрид, она настолько красива, что я не встречал ей подобной. Но, говорят, это сущая тигрица. Спаси Господи! Я даже рад, право, что она сейчас где-то во Франции, а может и еще где… Утонченная светская женщина. Она воспитывала Ричарда как девчонку, удовлетворяла свои прихоти. Он служил ей игрушкой. Но это представитель славного рода Генри, и, благодарение Богу, она одумалась и вернула отцу ребенка!
– Значит, приехав в родовый замок, вы уже нашли Ричарда здесь?
– Да, именно так. Вначале он принял меня без восторга, так же, как и вас! Но потом привык. Он умеет быть милым, когда ему это выгодно. По-моему, он обладает тем, что у женщин часто называют шармом. Ленив до невозможности, но при этом Ричард – светлая голова.
Снова зазвонил телефон. Анри извинился и подошел к аппарату. Лицо его странным образом смягчилось, а голос приобрел бархатистые нотки. У Джона не осталось сомнений в том, что звонила женщина. Он пересел в находившееся в дальнем углу зала кресло, копию XVI века, принадлежавшего Медичи, и взялся за том Брокгауза.
– Прошу прощения, мистер Готфрид, – громко сказал Анри, – вынужден покинуть вас.
Он стоял у секретера, улыбаясь, приглаживая волосы.
– Рад был с вами побеседовать, дорогой Анри, – ответил Джон.
– Доброй ночи!
– Доброй ночи.
Оставшись один, Джон уставился в белый портал камина, на котором возвышались четкие тени литых подсвечников. Слабое пламя еще лизало заднюю стенку камина; веяло теплом, в то время как за окнами задувал февральский ветер. Над порталом располагался второй уровень библиотеки, огражденный резной балюстрадой. Джон устремил задумчивый взгляд на массивные шкафы, занятые редкими изданиями. Граф Генри ценил две вещи: книги и оружие, и в его замке было вдоволь и того, и другого. Джон еще попытался сосредоточиться на сочинении Брокгауза, но вскоре понял, что это ему не удастся. Он подошел к камину и всыпал немного угля. Слева – атлант орехового дерева поддерживал балюстраду, а в медной корзине лежали сосновые поленья. Джон рассеянно коснулся пальцами предметов, потом погасил свет и долго глядел на разгоревшееся пламя. Зазвонил телефон. Он не сразу понял, откуда звук. С удивлением взглянул на часы. Было без пяти десять. Трубку снял Стив.
– Да, да, – приглушенным голосом говорил он. – Да, мадемуазель, он только что отбыл. Хорошо, передам. Благодарю.
Так же внезапно Стив растворился во мраке. Джон находился в каком-то полусне, где реальность и вымысел были смешаны, сдвинута точка опоры. Слова Анри о графине, его страстное признание красоты этой женщины возмутили разум и сердце Джона. Он еще какое-то время боролся с искушением, потом нащупал ключ в кармане и поднялся наверх…
В понедельник Джон возродился.
Он спустился к завтраку собранный, освеженный, с улыбкой на лице. Кажется, он был готов принять любые удары судьбы и любые ее подарки. Ричард с миссис Уиллис уже восседали за столом; Ричард с кислой миной ковырял салат из креветок. На миссис Уиллис в этот раз была зеленая блузка, резко подчеркивающая ее двойной подбородок. Бедняжка сидела, не поднимая глаз. Граф Генри дружелюбно, но несколько рассеянно улыбнулся, приглашая Джона к столу. Зато Анри, подошедший минутой позже, так и лучился энергией. У него только что состоялся приятный телефонный разговор, солнечное тихое утро еще продолжалось, и наступающий день сулил удовольствия. К тому же, кто-то из слуг рассказал ему о вчерашней выходке Ричарда, и после завтрака за партией в шахматы Анри потешался над миссис Уиллис и от души хохотал.
– Не обращайте внимания, мистер Готфрид. Пусть это не покажется вам странным. Ха-ха-ха! У меня есть причины для этого, поверьте! Везет же отцу на женщин подобного сорта. Допускаю даже, что он ничего не знал. И что за глупые коровы! Ведь и влюбляются только для того, чтобы лить слезы. Всегда удивляюсь, как это люди не умеют жить. Влюбилась! Ну и трагедия! Сказать по правде, мистер Готфрид, эти дамы ужасно скучны. Скулы сводит, как глянешь на эту кислую мину.
Готфрид только пожал плечами, соображая, что положение его короля весьма рискованно. Анри, все еще посмеиваясь, закурил сигарету и придвинул пепельницу хрустального стекла с гравировкой и фамильным гербом.
– Да, потеха, – сказал Анри.
– Потеха, что и говорить, – отозвал Джон.
Он окинул взглядом стеллажи, на которых красовались книги в переплетах с тиснением. Постепенно он прочтет эти книги, начнет, пожалуй, с историков античности, или нет, с русской классики. Его сразу привлекли зеленые тома сочинений Достоевского. Камин был пуст, тщательно вычищен, с черным провалом внутри. Часы показывали четверть первого. На инкрустированном столике рядом с искусно засушенным букетом стояла серебряная статуэтка Осириса в золоченной ладье. Повсюду висели пейзажи маринистов. Возле кремовой портьеры валялся разорванный наполовину тряпичный мячик болонки миссис Уиллис. Джон поднялся.
– Прошу прощения, Анри, – сказал он. – Скоро Ричард вернется с прогулки. С сегодняшнего дня я планирую приступить к занятиям.
– Да, да, конечно, мистер Готфрид. Не смею задерживать, но всегда рад общению.
Он смел в ящик фигуры. Партию выиграл-таки Джон. Анри вынул из бара, скрытого в арке, бутылку и плеснул в два стакана.
– Благодарю за игру, мистер Готфрид. Давайте-ка выпьем по капельке портвейна.
Когда дверь за Джоном закрылась, Анри покачал головой и налил себе еще.
Ричард вернулся с прогулки раскрасневшийся, мокрый. Миссис Уиллис жаловалась Уотсону на то, что маленький граф пнул ногой ее Трейси.
– Когда-нибудь еще не так получит, попадись она мне под горячую руку, – предупредил мальчик, взбегая по лестнице.
Джон не спеша спускался вниз. Ричард, увидев его, на минуту окаменел, потом топнул ногой и завопил:
– Да что же это такое? В собственном доме нет ни покоя, ни житья. Все время кто-то крутится. Это возмутительно!
Джон выслушал эти притворные жалобы, затем спокойно подошел к мальчику и взял его за руку.
– Идемте, граф, мы должны приступить к занятиям. И берегитесь не слушаться меня, дабы не быть наказанным при всем уважении к вам, граф.
– Я непременно скажу отцу, чтобы он ни дня не оставлял вас здесь. Потому что вы – нахал. Вы позволяете себе прикасаться к графу Генри!
– Ричард, не стыдно ли вам? Ведете себя как девчонка! – промолвил Готфрид. – Будьте же благоразумны.
– Непременно расскажу отцу. Непременно. Ни одного дня я не потерплю вас рядом с собой. Отец прогонит вас, – твердил мальчик.
– Ричард, я ваш воспитатель. Вы должны уважать меня и слушаться. Будьте вежливы, и я буду добр к вам. Вы ведь должны исполнить волю отца, не так ли, граф? А отец желает, чтобы вы стали офицером. Причем не каким-нибудь, а блестящим! Так может ли офицер быть невеждой?
Казалось, спокойные аргументы Готфрида охладили пыл юного графа. Джон неотрывно глядел в глубокие арабские глаза ребенка, и ему показалось вдруг, что по его лицу прошло нервное покалывание.
– Идемте, граф, – сказал Готфрид.
В первое мгновение Ричард хотел сопротивляться, но затем опустил голову и пошел за воспитателем.
У комнаты воспитанника вновь произошла небольшая заминка. Мальчик, подойдя к двери запер ее на ключ, и стал у двери с видом хозяина, сложив на груди руки. Готфрид невозмутимо потребовал отпереть дверь. Немного поколебавшись, Ричард вынул из кармана ключ и в угрюмом молчании передал его Готфриду. В два счета дверь была отперта.
Ричард, как ящерица, протиснулся в полуоткрытую дверь и метнулся в комнату. Готфрид, как громом пораженный, застыл на пороге роскошно и изысканно убранного будуара.
Комната поражала своими размерами. Все было выдержано в теплых серых тонах с розоватыми вкраплениями. Никакой вычурности и излишеств. Почти в самом центре на возвышении, меж четырех тонких мраморных колонн стояла широкая кровать под атласным покрывалом, на которую с ногами взобрался Ричард и ревностно, как затаившийся зверек, наблюдал за воспитателем. Кровать охраняли сфинкс и черная кошка с золотым кольцом в носу. Пол был устлан коврами. На стене висело огромное полотно, изображавшее египетский храм с отрядом колонн, уходящих во мрак. Над камином висела картина, покрытая белой вуалью, настолько тонкой, что Джон смог разглядеть изображение. Это был портрет женщины. Одно плечо было чем-то укрыто, другое – белее снега – казалось выточенным из слоновой кости. Руки, затянутые в длинные черные перчатки, придавали ей сходство с сиамской кошкой. Готфрид перевел взгляд на Ричарда. Мальчик, бледный, с расширенными зрачками, неотрывно следил за ним. В простенке между окнами располагалось тройное зеркало с размещенными на подставке фотографиями в рамках. И едва Джон сделал шаг в этом направлении, как Ричард вскрикнул, бросился туда же и стал в исступлении переворачивать снимки. Только когда все фотографии пали низ, он всем корпусом повернулся к Готфриду.
– Ваша ли это комната, граф?
– Раз уж я вас сюда привел, стало быть, моя.
– Но это больше похоже на будуар, чем на детскую.
– Все! Больше я ничего не скажу, – ответил Ричард, смерив воспитателя надменным взглядом.
За обедом, когда Ричард удалился в сопровождении миссис Уиллис, Джон обратился к графу с вопросом о комнате, занимаемой мальчиком.
– Это комната его матери, – ответил граф. – Адель всегда отличалась чистотой вкуса, изысканностью. Ну а Ричард захотел непременно занять ее комнату. Необычное желание для мальчика, но препятствовать я не стал. Ричард очень привязан к Адели, комната стала для него – я это вижу – все равно, что храм.
– Это опасная тенденция, граф, – Джон покачал головой. – Позвольте мне осмотреть замок и выбрать для юного графа более подходящую комнату.
– Конечно, – ответил граф Генри, – выбирайте. В замке найдутся помещения, более подходящие для ученика, нежели для изнеженной кокотки. Я дам распоряжение управляющему помочь вам, и он выполнит все ваши указания.
На следующий день Ричард выбрал три комнаты в нижнем этаже, выходящих на обширную террасу, с которой можно было попасть в самую дикую часть сада, заросшую буйными кустами роз и акаций. Рука садовника не касалась этого места. Как потом выяснил Ричард, таково было желание Адели. Здесь можно было бродить в высокой траве, стряхивать на руки росу с кустов, можно было незаметно убежать в парк, а оттуда – в дубовую рощу, где прохлада особенная, где о темно-зеленые листья ударяются капли солнца, где внезапно открываются поля, равнина. Но сейчас эта краса дремала, окованная морозом.
Ричарду пришлось перебраться из башни. Он был взбешен такой переменой. Весь пыл ранней юности, ощущение несправедливости к себе копились в нем, накипали на душе, и это прорывалось во внезапной агрессии, капризах или слезах. Новый воспитатель внушал ему невольный страх.
– Вы не понимаете, что делаете, – говорил он Готфриду. – Кроме мамы со мной так не обращались. Просто выполняли мои желания, считаясь с графским титулом, наконец.
К счастью до открытого столкновения дело не доходило. И все же оно произошло. Спустя три недели по приезде Джона в замок Генри.
Они находились в классной комнате. Джон, с удобством расположившись в кресле с круглыми ручками, читал. Ричард же, сидевший за обширным столом, с досадой барабанил пальцами по бронзовому подсвечнику. Вдруг он захлопнул учебник и локтем отодвинул тетради.
– Да что же это за пытка, в самом деле! – воскликнул он. – Только и делают, что подсовывают мне всякий хлам, который я видеть не могу. Будто на свете нет других дел, как только зубрить всю эту чертовщину!
Он выбрался из-за стола, подошел к балкону и прижался лбом к стеклу, покрытому морозным узором.
– Как хорошо было с мамой во Франции! Так весело. Париж, Биарриц, Канн… Маму принимали в лучших домах. И никаких тебе книжонок!
Он в волнении заходил по комнате.
– Прочь этот хлам, прочь! – кричал он. – Шли бы вы к черту, мистер!
Он в бешенстве схватил учебник и стал колотить им по столу, расшвыривая все, что попадалось под руку. Пресс-папье упало на пол, пребольно стукнув его по ноге. Слезы ярости и боли брызнули из глаз мальчика.
– Я обречен пропадать в этой дыре, – воскликнул он. – Приехала бы мама, право. Уж тогда бы вы очутились у нее в кармане.
Джон, молча наблюдавший за этой сценой, отложил книгу и невозмутимо сказал:
– Вы непоследовательны, граф. Как же вы уверите окружающих в своей выдержке, если вам самому она поминутно изменяет? И потом, такое поведение недостойно титула, которым вы так гордитесь.
Готфрид позвонил. Вошел лакей.
– Стив, прошу вас ничего не трогать в этой комнате, – сказал он. – Беспорядок ликвидирует граф Генри.
– Каналья! Провалиться мне на этом месте, – срывающимся голосом закричал доведенный до крайнего раздражения воспитанник.
– Вы озлоблены, граф, – сказал Готфрид приглушенным голосом. – Это не добавит вам авторитета. Успокойтесь. И поразмыслите. Я не стану досаждать вам своим присутствием.
С этими словами Джон, поклонившись, удалился.
Уже в сумерках Джон вошел в классную. Все предметы на столе были аккуратно расставлены, но Ричарда в комнате не оказалось. Не было его и в смежных спальне и игровой. Джон отправился искать мальчика. Он не слишком-то беспокоился; замок был обширен, но большую часть комнат давно заперли и не отапливали. Он постучал к миссис Уиллис. Она предстала перед ним в коричневом капоре, с бумажками на голове. Ее тонкие брови округло вздымались, а глаза без макияжа казались блеклыми. Нет, Ричард не заходил. Что-то случилось? Нет, ничего особенного. Взгляд Готфрида упал на бюро, заваленное различными бумагами, поверх которых лежало явно неоконченное письмо. Вспомнив выходку Ричарда, Готфрид покраснел, и поспешно вышел.
Его не было в столовой, не было в библиотеке. И тогда по винтовой лестнице Джон поднялся на второй этаж главной башни. Здесь, в тишине, во мраке он заметил узкую полоску света, выбивающуюся из-под двери. Он постучал. Свет исчез.
– Ричард, я знаю, что вы здесь, – примирительным тоном сказал Готфрид. – Откройте дверь. Все это, в конце концов, нелепо.
Через минуту световая полоска вновь появилась. Щелкнул замок, и шаги поспешно удалились. Сложив руки на груди, Готфрид остановился на пороге. В широкой постели Ричард рассматривал детский иллюстрированный журнал.
– Как вы вошли сюда, граф? Ваш ключ у меня. Ричард пожал плечами.
– А запасные на что?
– Понимаю, – сказал Готфрид, – вы хотите из этой комнаты сделать убежище. Неудачный выбор.
– Да уж, теперь я и сам вижу, – пробурчал мальчик.
– Не забывайте, у вашего воспитателя есть ключ. Хотите, чтобы я сопроводил вас в вашу комнату?
Ричард устало вздохнул и сказал:
– Ах, если бы мама знала, как я несчастлив! Даже здесь я не могу укрыться от тирана, которому отец поручил убивать меня.
– Вы преувеличиваете, Ричард. Впрочем, как хотите. Я сообщу миссис Уиллис. Она отведет вас к себе. Доброй ночи.
Джон спустился в каминный зал. Анри, только что, кончив говорить по телефону, широко ему улыбнулся.
– Нелегкая у вас обязанность, мистер Готфрид! Мне рассказали о новой выходке малыша. С ним нужно колоссальное терпение. Своих предыдущих воспитателей он доводил до белой горячки. Вообразите, однажды наблюдал такую сцену: его воспитательница, молодая малокровная особа, идет по посыпанной песком дорожке, а он скачет вокруг нее и горланит: «Стервоза мисс Хиум!».
Анри оскалил белые зубы.
– Конечно же, дорогой Готфрид, я вовсе не нахожу это смешным. Напротив, Ричард в своих забавах порой себя не помнит. Но надо было видеть лицо этой бедняжки! Ха-ха-ха!
– Положение ребенка печально в первую очередь для графа, – сказал Джон, поглаживая выбритый подбородок. – Он обожает сына, не так ли?
– Да. Ричард живой портрет графини. По-моему, отец до сих пор любит ее. Сказать по правде, я никогда ее не видел. После смерти матери я несколько лет провел на Аляске, потом в Сибири. Дивные страны! Первобытный мир. Отец написал, что полюбил некую юную особу и женится на ней. Ну что же мне оставалось делать! Не спорить же с отцом! Да я и не думал, знаете ли, возвращаться. Но пришлось. Я здесь всего лишь полгода, и пробуду столько, сколько потребуется отцу.
– Его здоровье внушает опасения? – спросил Джон.
– Как вам сказать? Доктора всегда врут почем зря! Уж если они говорят – дело плохо, будь уверен, проживешь еще лет сто! Ну, а уж…
Анри развел руками.
– Я видел ее портрет в будуаре, – продолжал молодой граф. – Надо сказать правду, мистер Готфрид, она настолько красива, что я не встречал ей подобной. Но, говорят, это сущая тигрица. Спаси Господи! Я даже рад, право, что она сейчас где-то во Франции, а может и еще где… Утонченная светская женщина. Она воспитывала Ричарда как девчонку, удовлетворяла свои прихоти. Он служил ей игрушкой. Но это представитель славного рода Генри, и, благодарение Богу, она одумалась и вернула отцу ребенка!
– Значит, приехав в родовый замок, вы уже нашли Ричарда здесь?
– Да, именно так. Вначале он принял меня без восторга, так же, как и вас! Но потом привык. Он умеет быть милым, когда ему это выгодно. По-моему, он обладает тем, что у женщин часто называют шармом. Ленив до невозможности, но при этом Ричард – светлая голова.
Снова зазвонил телефон. Анри извинился и подошел к аппарату. Лицо его странным образом смягчилось, а голос приобрел бархатистые нотки. У Джона не осталось сомнений в том, что звонила женщина. Он пересел в находившееся в дальнем углу зала кресло, копию XVI века, принадлежавшего Медичи, и взялся за том Брокгауза.
– Прошу прощения, мистер Готфрид, – громко сказал Анри, – вынужден покинуть вас.
Он стоял у секретера, улыбаясь, приглаживая волосы.
– Рад был с вами побеседовать, дорогой Анри, – ответил Джон.
– Доброй ночи!
– Доброй ночи.
Оставшись один, Джон уставился в белый портал камина, на котором возвышались четкие тени литых подсвечников. Слабое пламя еще лизало заднюю стенку камина; веяло теплом, в то время как за окнами задувал февральский ветер. Над порталом располагался второй уровень библиотеки, огражденный резной балюстрадой. Джон устремил задумчивый взгляд на массивные шкафы, занятые редкими изданиями. Граф Генри ценил две вещи: книги и оружие, и в его замке было вдоволь и того, и другого. Джон еще попытался сосредоточиться на сочинении Брокгауза, но вскоре понял, что это ему не удастся. Он подошел к камину и всыпал немного угля. Слева – атлант орехового дерева поддерживал балюстраду, а в медной корзине лежали сосновые поленья. Джон рассеянно коснулся пальцами предметов, потом погасил свет и долго глядел на разгоревшееся пламя. Зазвонил телефон. Он не сразу понял, откуда звук. С удивлением взглянул на часы. Было без пяти десять. Трубку снял Стив.
– Да, да, – приглушенным голосом говорил он. – Да, мадемуазель, он только что отбыл. Хорошо, передам. Благодарю.
Так же внезапно Стив растворился во мраке. Джон находился в каком-то полусне, где реальность и вымысел были смешаны, сдвинута точка опоры. Слова Анри о графине, его страстное признание красоты этой женщины возмутили разум и сердце Джона. Он еще какое-то время боролся с искушением, потом нащупал ключ в кармане и поднялся наверх…
ГЛАВА 4
Стоял апрель, мягкая английская весна; в черном парке клубился туман, и бледное солнце качалось в сквозных ветвях. Заросли шиповника, влажные, оттенка темного краплака в тени, вспыхивали и сверкали там, где на бисерную испарину падало солнце. Парковые дорожки еще не были очищены от мусора и наносов зимы, дикие тропы сверкали под ногами, а в каждой канаве серебрилась вода, открытая лишь небу.
Нарядившись в теплую егерскую куртку, Джон выходил из замка и извилистыми тропами бродил в окрестностях. В чистом, промытом лазурью небес воздухе природа обозначалась рельефно, с четкой теневой подтушевкой. Джон дышал полной грудью, дорожа каждым глотком воздуха. Со временем он привык и даже полюбил эти медленные одинокие прогулки.
Нарядившись в теплую егерскую куртку, Джон выходил из замка и извилистыми тропами бродил в окрестностях. В чистом, промытом лазурью небес воздухе природа обозначалась рельефно, с четкой теневой подтушевкой. Джон дышал полной грудью, дорожа каждым глотком воздуха. Со временем он привык и даже полюбил эти медленные одинокие прогулки.