Страница:
— Вне всякого сомнения: он обязан стать отцом следующего правителя острова. Но я думаю, что произойдет это очень не скоро. Однажды Ален был помолвлен.
— Да?
— Да. Ее звали Моника. Она работала на французскую разведку — красавица секретный агент, присланный следить за Аленом вскоре после гибели Жан-Люка.
— И…
— Ален об этом узнал, но после того, как влюбился в нее.
— И пришел в ярость, выяснив, кто эта девушка на самом деле?
— В ярость? Нет. Ален никогда не впадает в ярость.
— Значит, вы «приехали на белом коне», чтобы положить конец его глупости?
— О нет! Моника мне очень нравилась. Она была такой милой и действительно любила Алена. Это был бы идеальный брак. Моника рассказала Алену правду, и они решили пожениться, но… — На красивое лицо Натали снова набежало облачко грусти. — Они с Аленом ехали в Монте-Карло. Произошла ужасная автомобильная катастрофа, и Моника погибла.
— А Ален пострадал?
— Нет. Они с Моникой были в разных машинах, хотели вернуть один автомобиль в аэропорт, в Ниццу, а затем вместе поехать в Монако. Автомобиль Алена ехал следом за Моникой, когда произошла авария. Брат стал лишь беспомощным свидетелем жуткой трагедии. — Натали слегка покачала головой при этом горьком воспоминании. — Когда-нибудь он женится, но только чтобы дать острову нового монарха. Я абсолютно уверена: Ален больше никогда никого не полюбит…
— Натали плавает. — Ален указал на белеющую вдали яхту, когда вез Кэтрин с аэродрома во дворец. — Ты когда-нибудь плавала на яхте, Кэтрин?
— Да. — «По крайней мере пробовала, — призналась про себя Кэтрин. — Пробовала с человеком, которого люблю… любила». Она отогнала воспоминание (или оно само отлетело?), потому что стоило Кэтрин обратить свой взор на красоты острова, как она тут же почувствовала удивительную умиротворенность.
— Уверен, тебе понравится, Кэтрин.
Во время дух захватывающей поездки и экскурсии по прекрасному мраморному дворцу она лишь снова и снова шептала, изумляясь увиденному великолепию:
— Ален, о-о, Ален!..
— А вот здесь, Кэтрин, музыкальная комната. Ты сможешь заниматься музыкой, как только твои пальчики начнут заживать.
— C’est magnifique[17].
— Oui. D’accord[18]. Это моя любимая комната во дворце. Здесь, сидя за роялем, ты будешь любоваться радугами. Они возникают совсем близко, можно рукой потрогать, и заполняют все это огромное окно.
— А где пещера? Марион рассказывала, что на острове есть пещера, которая когда-то была полна драгоценных камней — сверкающих осколков радуг.
— Она вон за тем холмом. Если хочешь, я могу сводить тебя туда.
— О да, мне бы очень хотелось.
— Марион рассказала тебе легенду о радугах. А она поведала тебе подлинную историю этих кладов?
— Да. Но сейчас, когда я на этом волшебном острове, Ален, хочется верить только в прекрасную легенду, — тихо ответила Кэтрин.
Мгновение спустя она перевела взгляд на лазурное небо, которое через несколько часов затянется темными грозовыми облаками, потом расплачется теплыми живительными слезами, чтобы улыбнуться сверкающей лазурью, украшенной праздничными лентами радуг.
Видя явное потрясение Кэтрин от Иля — ее Иля, — Ален вспомнил слова Бальзака, которые он сказал тогда Марион Стерлинг: «За каждым большим состоянием стоит преступление». В королевском роду Иль д’Аркансьеля было немало злодеев. Были династии Кастиль древних времен, бравшие в плен небольшие суда, груженные золотом и драгоценными камнями. И был современник — Жан-Люк, бравший в плен надежду, мечту, красоту и мир.
Но теперь, несмотря на то что в жилах Алена не текло ни капли королевской крови, он претендовал на звание величайшего вора из всех Кастилей. Потому что он, самозванец, похитил целиком волшебный остров.
— Ален!
Он радостно улыбнулся голосу Натали, прервавшему его беспокойные размышления. Кэтрин тоже была счастлива снова видеть очаровательную сестру принца. Но как только она обернулась, улыбка ее застыла.
— Джеймс…
— Здравствуй, Кэтрин, — пробормотал он, пораженный не меньше Кэтрин; Натали упоминала о том, что Ален может вернуться из Вены с гостем, но…
Это была его Кэтрин. По-прежнему так красива, так прекрасна, но за те семь месяцев, прошедших после их прощания с любовью, Кэтрин изменилась. Стыдливая невинность исчезла, а в сапфировых глазах застыло тревожное и внимательное выражение, словно она боялась, что кто-то хочет ее обидеть.
«Ах, Кэтрин, я никогда не обижу тебя!» Джеймсу очень хотелось, чтобы Кэтрин увидела это в его глазах, но она отвела взгляд. В конце концов сам Джеймс с неохотой опустил глаза, в которых тут же вспыхнула новая тревога. Белая марлевая повязка на шее Кэтрин была прикрыта блестящим каскадом мягких локонов. Но когда Кэтрин под взглядом Джеймса смущенно наклонила голову, он увидел краешек повязки.
— Что случилось?
— Я… Ах, Джеймс, ты еще не познакомился с Аленом.
Мужчины приветствовали друг друга с вежливой официальностью, и Ален сказал несколько сочувственных слов о Марион и Артуре, после чего разговор зашел о ранах Кэтрин.
— Грабитель забрался в номер Кэтрин и снял с нее украшения, — спокойно объяснил Ален.
— О нет! — прошептала Натали.
— Я почти не пострадала, — заверила Кэтрин. — Бандит использовал эфир, но у него был также и нож, а я, должно быть, сопротивлялась, пока эфир не подействовал. Порезы на шее и пальцах неглубокие, все хорошо заживает, но пройдет несколько недель, прежде чем я возобновлю концертное турне.
— И я надеюсь, проведете эти недели здесь, с нами.
— Спасибо, Натали. Ален тоже сделал мне это великодушное предложение.
Кэтрин согласилась, но «всего на несколько дней», хотя до появления Джеймса уже подумывала провести еще недельку-другую на этом прекрасном острове. Теперь же ее душевный покой был нарушен, и Кэтрин хотела, должна была бежать от этих грустных голубых глаз, смотревших на нее с такой нежной заботой.
— Что было украдено, Кэтрин? — спросила Натали и нахмурилась. — Я надеюсь, не то волшебное ожерелье, что было на вас во время концерта? Я, разумеется, обратила на него внимание. Цвет и качество сапфиров были на редкость исключительны.
— Да. Сапфировое ожерелье похищено и пара сапфировых сережек. — Кэтрин с гордым вызовом взглянула на Стерлинга.
«Да, Джеймс, я все еще носила серьги. Я носила их не из-за глупой надежды на то, что ты вернешься ко мне, но как память о любви, так много для меня значащей… несмотря на то что для тебя это не имеет значения».
— Вы должны позволить нам восполнить украденные драгоценности, — предложила Натали. — Я помню ожерелье и с вашей помощью составлю эскиз. И серьги…
— Благодарю вас, Натали, не надо. — Отказ Кэтрин был вежлив, но тверд. — Я не собираюсь восстанавливать ни то ни другое. И ожерелье, и серьги были символами далеких воспоминаний… и, я думаю, пришло время отпустить эти воспоминания.
— В таком случае вы должны позволить мне создать для вас что-то новое, — предложила Натали. — Символ нового воспоминания — о вашем первом посещении Иля, — созданный из всех цветов радуги.
После обильного ленча в летней столовой дворца хозяева острова удалились в кабинет Алена для краткого, но делового обсуждения поездки Натали в Париж, оставив Кэтрин и Джеймса наедине.
Последовало несколько минут молчания, в течение которых они встретились взглядами, и Кэтрин, не выдержав этой дуэли, подошла к окну. Она попыталась найти успокоение в завораживающей красоте пейзажа, но это было невозможно, потому что мысли ее были о Джеймсе, который встал у нее за спиной.
— Я удалюсь, как только вернутся Натали и Ален, — неизвестно кого успокаивая, сказал Джеймс. — Просто хочу с ними попрощаться.
— Попрощаться? — не поворачивая головы, прошептала Кэт, а сердце ее кричало: «Сколько еще раз мы должны прощаться, Джеймс?»
— Кэтрин?
Она обернулась, потому что привыкла всегда подчиняться его приказам, и встретила в глазах Джеймса такое участие…
— Можно посмотреть? — нежно спросил Джеймс, кивнув на повязку на шее Кэтрин.
Какую же боль приносила Кэтрин его нежность!
«Ах, Джеймс, прошу тебя, уходи!» — хотелось ей крикнуть.
Но Кэтрин понимала, что Джеймс не уйдет, пока она не исполнит его просьбу, и потому потянулась к пластырю на белоснежной коже. Однако ее обычно проворные пальцы, сейчас забинтованные и дрожащие от волнения, не слушались, а потому пластырь осторожно отлепили сильные и нежные пальцы Джеймса, тоже дрожавшие.
Джеймс убедился, что рана, как и сказала Кэтрин, неглубока. Острым тонким лезвием ножа грабитель сделал прямой, почти хирургически точный надрез на правой стороне шеи. Со временем шрам станет почти незаметным, но сейчас он был темно-красным свидетельством недавнего насилия.
Глядя на любимую, Джеймс почувствовал мощный прилив ярости к тому, кто осмелился ранить Кэтрин, и его охватило еще более сильное, но невозможное желание всегда быть рядом с Кэт и всегда защищать ее.
— Мне показалось раньше, когда ты описывала происшедшее, что ты не помнишь, как боролась с ножом, — произнес наконец Джеймс.
— Нет, я не помню борьбы, но я наверняка сопротивлялась. — Кэтрин отстранилась от таких мучительно-заботливых рук и прижала пластырь к шее.
— Ты должна быть очень осторожной, — ласково заметил Джеймс.
— Я и так осторожна, Джеймс, — мгновенно возразила Кэтрин, изумившись тому, с какой стремительностью и легкостью солгала.
Конечно же, она вовсе не была осторожной. Кэтрин ночи напролет бродила по темным улицам незнакомых городов, совершенно равнодушная к тому, кто ее окружает и каким опасностям она себя подвергает, полностью погруженная в мысли о том, как освободить свое сердце от воспоминаний о любви к Джеймсу.
— Хорошо. Я рад, — сказал Джеймс, сгорая от желания и понимая, что ему следует уйти как можно скорее — ради себя, ради своего сердца и, что было ясно по мученическому выражению сапфировых глаз, ради Кэтрин. — Ладно. Мне лучше уйти. По пути я отыщу кабинет Алена и попрощаюсь с ними.
— Джеймс… Спасибо, что позвонил и сказал мне об Алексе. Я поехала к ней… Алекса, наверное, тебе обо всем рассказала. — Кэтрин почувствовала новую волну боли, прочтя в виноватом взгляде Джеймса, что он действительно встречался с Алексой и все уже знает. — Как бы там ни было, мы теперь близки, очень близки, и я просто хотела поблагодарить тебя.
— Не за что.
— И еще, Джеймс…
— Да?
— Спасибо, что помог ей. Я должна была быть рядом, но меня не было… а ты был. Мне очень жаль, что я злилась на тебя за это.
Джеймс смотрел на женщину, которую всегда будет любить, и думал: жалеет ли она о другом? Жалеет ли Кэтрин о своем предложении Джеймсу жениться на Алексе? Жалеет ли, что их любовь стала лишь воспоминанием, которое пора забыть? Но вопросы эти являлись вопросами саморазрушения, потому что ответы на них были известны. С первой минуты, когда Кэтрин вновь увидела Джеймса, взгляд ее, казалось, говорил о том, что она устала от него. Ему стало ясно, что она уже далеко, очень далеко от их любви.
«Иначе и быть не могло, — сурово напомнил себе Джеймс. — Мне нечего предложить Кэтрин. И несмотря на то что я никогда не забуду и не хочу забывать, для милой Кэтрин будет лучше, если она сможет забыть нашу любовь».
И он тихо прошептал:
— Прощай, Кэтрин.
— Мне кажется, что Алекса не единственная сестра, у которой были очень близкие отношения с Джеймсом Стерлингом, — спокойно предположил Ален неделю спустя.
Они сидели на скале и любовались великолепными радугами над морем. Ален и Кэтрин приходили сюда каждый день после полудня, когда в лазурном небе еще сияло золотое солнце, но уже собирались грозовые облака. А потом начинался дождь, и они на это время прятались в увитой экзотическими растениями беседке. Молодые люди пережидали дождь посреди бушующей вокруг природной стихии. Как только дождь стихал, они возвращались на скалу, подходили к самому ее краю, чтобы видеть, где в море рождались радуги, противоположный конец которых уходил туда, в покрывавшие остров тропические джунгли, где находилась легендарная пещера с драгоценными камнями.
Каждый день Ален и Кэтрин приходили сюда разделить друг с другом восторг от великолепного зрелища радуг и поделиться тихими словами и нежными улыбками взаимопонимания. В обществе принца Кэтрин чувствовала себя раскованно и в безопасности. Ей казалось, что Ален очень похож на свой остров. Теплый, радушный, наделенный поразительной силой, приносящей исцеление. Здесь, в этом райском уголке, порезы Кэтрин затягивались гораздо быстрее, чем предсказывали ей врачи; к тому же, как ни странно, стало заживать и ее измученное сердце.
Все раны Кэтрин чудесным образом исцелялись благодаря чудодейственной силе прекрасного острова и его прекрасного принца.
И вот теперь ласково и осторожно Ален спрашивал Кэтрин о любви, тайну которой знали только она и Джеймс. Можно ли доверить тайну ее изболевшегося сердца доброму принцу? Кэтрин решила, что можно, и, оторвавшись от пленительного узора из радуг, посмотрела на Алена.
«Я поделюсь этим секретом и, возможно, другими, — подумала Кэтрин. — А как насчет ваших собственных страшных тайн, милый принц? Я знаю, они у вас наверняка есть, и они мучают вас, как бы искусно вы это ни скрывали в глубине ваших темных глаз. Поверите ли вы мне настолько, что расскажете о своих сокровенных секретах? Надеюсь, что так и будет. А тем временем я доверюсь вам».
— Ты прав, Ален, — медленно начала она. — Алекса не единственная сестра, у которой были близкие отношения с Джеймсом. Я сама когда-то очень сильно его любила…
Глава 24
— Да?
— Да. Ее звали Моника. Она работала на французскую разведку — красавица секретный агент, присланный следить за Аленом вскоре после гибели Жан-Люка.
— И…
— Ален об этом узнал, но после того, как влюбился в нее.
— И пришел в ярость, выяснив, кто эта девушка на самом деле?
— В ярость? Нет. Ален никогда не впадает в ярость.
— Значит, вы «приехали на белом коне», чтобы положить конец его глупости?
— О нет! Моника мне очень нравилась. Она была такой милой и действительно любила Алена. Это был бы идеальный брак. Моника рассказала Алену правду, и они решили пожениться, но… — На красивое лицо Натали снова набежало облачко грусти. — Они с Аленом ехали в Монте-Карло. Произошла ужасная автомобильная катастрофа, и Моника погибла.
— А Ален пострадал?
— Нет. Они с Моникой были в разных машинах, хотели вернуть один автомобиль в аэропорт, в Ниццу, а затем вместе поехать в Монако. Автомобиль Алена ехал следом за Моникой, когда произошла авария. Брат стал лишь беспомощным свидетелем жуткой трагедии. — Натали слегка покачала головой при этом горьком воспоминании. — Когда-нибудь он женится, но только чтобы дать острову нового монарха. Я абсолютно уверена: Ален больше никогда никого не полюбит…
— Натали плавает. — Ален указал на белеющую вдали яхту, когда вез Кэтрин с аэродрома во дворец. — Ты когда-нибудь плавала на яхте, Кэтрин?
— Да. — «По крайней мере пробовала, — призналась про себя Кэтрин. — Пробовала с человеком, которого люблю… любила». Она отогнала воспоминание (или оно само отлетело?), потому что стоило Кэтрин обратить свой взор на красоты острова, как она тут же почувствовала удивительную умиротворенность.
— Уверен, тебе понравится, Кэтрин.
Во время дух захватывающей поездки и экскурсии по прекрасному мраморному дворцу она лишь снова и снова шептала, изумляясь увиденному великолепию:
— Ален, о-о, Ален!..
— А вот здесь, Кэтрин, музыкальная комната. Ты сможешь заниматься музыкой, как только твои пальчики начнут заживать.
— C’est magnifique[17].
— Oui. D’accord[18]. Это моя любимая комната во дворце. Здесь, сидя за роялем, ты будешь любоваться радугами. Они возникают совсем близко, можно рукой потрогать, и заполняют все это огромное окно.
— А где пещера? Марион рассказывала, что на острове есть пещера, которая когда-то была полна драгоценных камней — сверкающих осколков радуг.
— Она вон за тем холмом. Если хочешь, я могу сводить тебя туда.
— О да, мне бы очень хотелось.
— Марион рассказала тебе легенду о радугах. А она поведала тебе подлинную историю этих кладов?
— Да. Но сейчас, когда я на этом волшебном острове, Ален, хочется верить только в прекрасную легенду, — тихо ответила Кэтрин.
Мгновение спустя она перевела взгляд на лазурное небо, которое через несколько часов затянется темными грозовыми облаками, потом расплачется теплыми живительными слезами, чтобы улыбнуться сверкающей лазурью, украшенной праздничными лентами радуг.
Видя явное потрясение Кэтрин от Иля — ее Иля, — Ален вспомнил слова Бальзака, которые он сказал тогда Марион Стерлинг: «За каждым большим состоянием стоит преступление». В королевском роду Иль д’Аркансьеля было немало злодеев. Были династии Кастиль древних времен, бравшие в плен небольшие суда, груженные золотом и драгоценными камнями. И был современник — Жан-Люк, бравший в плен надежду, мечту, красоту и мир.
Но теперь, несмотря на то что в жилах Алена не текло ни капли королевской крови, он претендовал на звание величайшего вора из всех Кастилей. Потому что он, самозванец, похитил целиком волшебный остров.
— Ален!
Он радостно улыбнулся голосу Натали, прервавшему его беспокойные размышления. Кэтрин тоже была счастлива снова видеть очаровательную сестру принца. Но как только она обернулась, улыбка ее застыла.
— Джеймс…
— Здравствуй, Кэтрин, — пробормотал он, пораженный не меньше Кэтрин; Натали упоминала о том, что Ален может вернуться из Вены с гостем, но…
Это была его Кэтрин. По-прежнему так красива, так прекрасна, но за те семь месяцев, прошедших после их прощания с любовью, Кэтрин изменилась. Стыдливая невинность исчезла, а в сапфировых глазах застыло тревожное и внимательное выражение, словно она боялась, что кто-то хочет ее обидеть.
«Ах, Кэтрин, я никогда не обижу тебя!» Джеймсу очень хотелось, чтобы Кэтрин увидела это в его глазах, но она отвела взгляд. В конце концов сам Джеймс с неохотой опустил глаза, в которых тут же вспыхнула новая тревога. Белая марлевая повязка на шее Кэтрин была прикрыта блестящим каскадом мягких локонов. Но когда Кэтрин под взглядом Джеймса смущенно наклонила голову, он увидел краешек повязки.
— Что случилось?
— Я… Ах, Джеймс, ты еще не познакомился с Аленом.
Мужчины приветствовали друг друга с вежливой официальностью, и Ален сказал несколько сочувственных слов о Марион и Артуре, после чего разговор зашел о ранах Кэтрин.
— Грабитель забрался в номер Кэтрин и снял с нее украшения, — спокойно объяснил Ален.
— О нет! — прошептала Натали.
— Я почти не пострадала, — заверила Кэтрин. — Бандит использовал эфир, но у него был также и нож, а я, должно быть, сопротивлялась, пока эфир не подействовал. Порезы на шее и пальцах неглубокие, все хорошо заживает, но пройдет несколько недель, прежде чем я возобновлю концертное турне.
— И я надеюсь, проведете эти недели здесь, с нами.
— Спасибо, Натали. Ален тоже сделал мне это великодушное предложение.
Кэтрин согласилась, но «всего на несколько дней», хотя до появления Джеймса уже подумывала провести еще недельку-другую на этом прекрасном острове. Теперь же ее душевный покой был нарушен, и Кэтрин хотела, должна была бежать от этих грустных голубых глаз, смотревших на нее с такой нежной заботой.
— Что было украдено, Кэтрин? — спросила Натали и нахмурилась. — Я надеюсь, не то волшебное ожерелье, что было на вас во время концерта? Я, разумеется, обратила на него внимание. Цвет и качество сапфиров были на редкость исключительны.
— Да. Сапфировое ожерелье похищено и пара сапфировых сережек. — Кэтрин с гордым вызовом взглянула на Стерлинга.
«Да, Джеймс, я все еще носила серьги. Я носила их не из-за глупой надежды на то, что ты вернешься ко мне, но как память о любви, так много для меня значащей… несмотря на то что для тебя это не имеет значения».
— Вы должны позволить нам восполнить украденные драгоценности, — предложила Натали. — Я помню ожерелье и с вашей помощью составлю эскиз. И серьги…
— Благодарю вас, Натали, не надо. — Отказ Кэтрин был вежлив, но тверд. — Я не собираюсь восстанавливать ни то ни другое. И ожерелье, и серьги были символами далеких воспоминаний… и, я думаю, пришло время отпустить эти воспоминания.
— В таком случае вы должны позволить мне создать для вас что-то новое, — предложила Натали. — Символ нового воспоминания — о вашем первом посещении Иля, — созданный из всех цветов радуги.
После обильного ленча в летней столовой дворца хозяева острова удалились в кабинет Алена для краткого, но делового обсуждения поездки Натали в Париж, оставив Кэтрин и Джеймса наедине.
Последовало несколько минут молчания, в течение которых они встретились взглядами, и Кэтрин, не выдержав этой дуэли, подошла к окну. Она попыталась найти успокоение в завораживающей красоте пейзажа, но это было невозможно, потому что мысли ее были о Джеймсе, который встал у нее за спиной.
— Я удалюсь, как только вернутся Натали и Ален, — неизвестно кого успокаивая, сказал Джеймс. — Просто хочу с ними попрощаться.
— Попрощаться? — не поворачивая головы, прошептала Кэт, а сердце ее кричало: «Сколько еще раз мы должны прощаться, Джеймс?»
— Кэтрин?
Она обернулась, потому что привыкла всегда подчиняться его приказам, и встретила в глазах Джеймса такое участие…
— Можно посмотреть? — нежно спросил Джеймс, кивнув на повязку на шее Кэтрин.
Какую же боль приносила Кэтрин его нежность!
«Ах, Джеймс, прошу тебя, уходи!» — хотелось ей крикнуть.
Но Кэтрин понимала, что Джеймс не уйдет, пока она не исполнит его просьбу, и потому потянулась к пластырю на белоснежной коже. Однако ее обычно проворные пальцы, сейчас забинтованные и дрожащие от волнения, не слушались, а потому пластырь осторожно отлепили сильные и нежные пальцы Джеймса, тоже дрожавшие.
Джеймс убедился, что рана, как и сказала Кэтрин, неглубока. Острым тонким лезвием ножа грабитель сделал прямой, почти хирургически точный надрез на правой стороне шеи. Со временем шрам станет почти незаметным, но сейчас он был темно-красным свидетельством недавнего насилия.
Глядя на любимую, Джеймс почувствовал мощный прилив ярости к тому, кто осмелился ранить Кэтрин, и его охватило еще более сильное, но невозможное желание всегда быть рядом с Кэт и всегда защищать ее.
— Мне показалось раньше, когда ты описывала происшедшее, что ты не помнишь, как боролась с ножом, — произнес наконец Джеймс.
— Нет, я не помню борьбы, но я наверняка сопротивлялась. — Кэтрин отстранилась от таких мучительно-заботливых рук и прижала пластырь к шее.
— Ты должна быть очень осторожной, — ласково заметил Джеймс.
— Я и так осторожна, Джеймс, — мгновенно возразила Кэтрин, изумившись тому, с какой стремительностью и легкостью солгала.
Конечно же, она вовсе не была осторожной. Кэтрин ночи напролет бродила по темным улицам незнакомых городов, совершенно равнодушная к тому, кто ее окружает и каким опасностям она себя подвергает, полностью погруженная в мысли о том, как освободить свое сердце от воспоминаний о любви к Джеймсу.
— Хорошо. Я рад, — сказал Джеймс, сгорая от желания и понимая, что ему следует уйти как можно скорее — ради себя, ради своего сердца и, что было ясно по мученическому выражению сапфировых глаз, ради Кэтрин. — Ладно. Мне лучше уйти. По пути я отыщу кабинет Алена и попрощаюсь с ними.
— Джеймс… Спасибо, что позвонил и сказал мне об Алексе. Я поехала к ней… Алекса, наверное, тебе обо всем рассказала. — Кэтрин почувствовала новую волну боли, прочтя в виноватом взгляде Джеймса, что он действительно встречался с Алексой и все уже знает. — Как бы там ни было, мы теперь близки, очень близки, и я просто хотела поблагодарить тебя.
— Не за что.
— И еще, Джеймс…
— Да?
— Спасибо, что помог ей. Я должна была быть рядом, но меня не было… а ты был. Мне очень жаль, что я злилась на тебя за это.
Джеймс смотрел на женщину, которую всегда будет любить, и думал: жалеет ли она о другом? Жалеет ли Кэтрин о своем предложении Джеймсу жениться на Алексе? Жалеет ли, что их любовь стала лишь воспоминанием, которое пора забыть? Но вопросы эти являлись вопросами саморазрушения, потому что ответы на них были известны. С первой минуты, когда Кэтрин вновь увидела Джеймса, взгляд ее, казалось, говорил о том, что она устала от него. Ему стало ясно, что она уже далеко, очень далеко от их любви.
«Иначе и быть не могло, — сурово напомнил себе Джеймс. — Мне нечего предложить Кэтрин. И несмотря на то что я никогда не забуду и не хочу забывать, для милой Кэтрин будет лучше, если она сможет забыть нашу любовь».
И он тихо прошептал:
— Прощай, Кэтрин.
— Мне кажется, что Алекса не единственная сестра, у которой были очень близкие отношения с Джеймсом Стерлингом, — спокойно предположил Ален неделю спустя.
Они сидели на скале и любовались великолепными радугами над морем. Ален и Кэтрин приходили сюда каждый день после полудня, когда в лазурном небе еще сияло золотое солнце, но уже собирались грозовые облака. А потом начинался дождь, и они на это время прятались в увитой экзотическими растениями беседке. Молодые люди пережидали дождь посреди бушующей вокруг природной стихии. Как только дождь стихал, они возвращались на скалу, подходили к самому ее краю, чтобы видеть, где в море рождались радуги, противоположный конец которых уходил туда, в покрывавшие остров тропические джунгли, где находилась легендарная пещера с драгоценными камнями.
Каждый день Ален и Кэтрин приходили сюда разделить друг с другом восторг от великолепного зрелища радуг и поделиться тихими словами и нежными улыбками взаимопонимания. В обществе принца Кэтрин чувствовала себя раскованно и в безопасности. Ей казалось, что Ален очень похож на свой остров. Теплый, радушный, наделенный поразительной силой, приносящей исцеление. Здесь, в этом райском уголке, порезы Кэтрин затягивались гораздо быстрее, чем предсказывали ей врачи; к тому же, как ни странно, стало заживать и ее измученное сердце.
Все раны Кэтрин чудесным образом исцелялись благодаря чудодейственной силе прекрасного острова и его прекрасного принца.
И вот теперь ласково и осторожно Ален спрашивал Кэтрин о любви, тайну которой знали только она и Джеймс. Можно ли доверить тайну ее изболевшегося сердца доброму принцу? Кэтрин решила, что можно, и, оторвавшись от пленительного узора из радуг, посмотрела на Алена.
«Я поделюсь этим секретом и, возможно, другими, — подумала Кэтрин. — А как насчет ваших собственных страшных тайн, милый принц? Я знаю, они у вас наверняка есть, и они мучают вас, как бы искусно вы это ни скрывали в глубине ваших темных глаз. Поверите ли вы мне настолько, что расскажете о своих сокровенных секретах? Надеюсь, что так и будет. А тем временем я доверюсь вам».
— Ты прав, Ален, — медленно начала она. — Алекса не единственная сестра, у которой были близкие отношения с Джеймсом. Я сама когда-то очень сильно его любила…
Глава 24
Вашингтон
Сентябрь 1990 года
В Вашингтоне стояли необычно жаркие дни для середины сентября, но по утрам свежий, бодрящий ветерок уже дышал осенью. В душе Роберта, бежавшего трусцой вдоль Потомака и вдыхавшего полной грудью прохладный предрассветный воздух, терпкий аромат уходящего лета пробуждал воспоминания о любви. Предыдущая осень была опалена любовью. Макаллистер встречал с Алексой не одно такое же вот сияющее утро, нежно целуя ее и неохотно прощаясь, как только солнце озаряло хмурое небо.
Разумеется, дело было не во времени года. Любовь Роберта постоянно была с ним. Но сейчас, вдыхая этот воздух осени, Роберт снова почувствовал непреодолимое желание, с которым боролся все лето. Ему необходимо поговорить с Алексой, он хотел, чтобы Алекса снова показала ему ту женщину, коей себя представляла, — женщину, для которой их любовь была всего лишь игрой.
Роберт всем сердцем стремился к той женщине, потому что до сих пор, как он ни старался, как ни гнал от себя образ Алексы, ему виделся только образ любви.
Группе «Пенсильвания-авеню» предстояла длинная ночь съемок, и потому режиссер объявил, что у всех есть целый час на обед и отдых. Прошло только десять минут перерыва, когда в дверь гримерной Алексы постучал менеджер по сцене.
— Тут тебя хочет видеть сенатор Роберт Макаллистер, — восторженно объявил он.
— Сенатор Макаллистер? — удивленно переспросила Алекса.
— Точно! Сдается мне, он впервые у нас в гостях.
«Да, — подумала Алекса, — впервые известный политик посещает съемочную площадку „Пенсильвания-авеню“. Но почему он здесь? Может быть, пришел, чтобы наконец сказать мне правду? Или хочет снова начать с того, на чем мы расстались? Или, напротив, настолько непоколебим и скучен, что захотел немного развлечься?»
Какова бы ни была причина, Алекса не желала видеть Роберта. Слишком поздно выслушивать правду, которую она уже знала. Несмотря на то что когда-то Алекса так жаждала прожить всю жизнь, любя его, пусть даже только бесценными ворованными мгновениями, и несмотря на то что она все еще любит Роберта, но возобновить их отношения? Нет, это невозможно. Когда-то Алекса отдала свое сердце Роберту, и оно было в полной его власти. Но сейчас ее сердце — хрупкое, разбитое, подающее лишь признаки жизни, мучающееся приступами невыносимой боли — снова принадлежало только ей, и Алекса понимала, что должна защитить себя от новых ран.
Но что, если Роберт каким-то образом узнал о Кэти? Что, если его визит как-то связан с судьбой ее дочери? Эта страшная мысль заставила Алексу забыть о собственной боли, которую она испытает, увидев любимого.
— Так сказать сенатору, что ты его примешь?
— Да. Я встречусь с ним.
Прежде чем Роберт постучал в дверь гримерной Алексы, она сумела мобилизовать весь свой актерский талант и вспомнить те далекие времена, предшествовавшие любви, когда взгляд ее еще мог окатить сенатора строгим ледяным пренебрежением в ответ на его надменность.
Но Роберт вовсе не выглядел надменным! Взгляд усталых карих глаз был полон неуверенности и грусти. И изумрудный лед в ее глазах мгновенно растаял от вспыхнувшего в сердце жара, свидетельствовавшего о том, что угольки любви не угасли.
— Здравствуй, Алекса.
— Здравствуй, Роберт.
— Я хотел спросить… Я хотел узнать, не могли бы мы иногда разговаривать?
— О чем, Роберт?
— О нас.
Голос его был нежен, но слова падали словно тяжелые камни, и ноги у Алексы подкосились. Сделав неверный шаг, она опустилась в ближайшее кресло. Но и теперь тяжесть не ушла, развернув перед глазами мерцающий золотой занавес.
«Ах, Роберт, у меня нет сил говорить о нас с тобой. Когда-то я поклялась тебе, что, какой бы ни была правда, ты должен мне ее говорить, как доказательство нашей любви и доверия, но теперь… слишком поздно. Просто видеть тебя — это так больно…»
Роберт подошел к Алексе и отвел с ее лба прядь золотых волос. Этот жест был мучительно знаком им обоим, потому что был для них самым нежным выражением любви, так часто повторявшимся после страстных любовных ласк, когда Роберт хотел снова заглянуть в сияющие счастьем глаза Алексы.
— Алекса…
— Не надо! Прошу тебя. — Алекса подняла голову с гордым вызовом, и взгляд ее упал на прикоснувшуюся к ней руку. — Ты не носишь обручальное кольцо?
Роберт пришел сюда увидеть женщину, которая играла с ним, женщину, которая, если бы и заметила кольцо, никогда не стала бы о нем говорить. Но этой женщины здесь не было. Только Алекса — милая, беззащитная женщина, которую он так отчаянно любил.
— Ах, Алекса, — прошептал Роберт. — Неужели тебя волновало, что я ношу кольцо прошлой осенью? Я даже не думал о нем, дорогая. Мне очень жаль.
— Нет, это меня не волновало, — честно призналась Алекса, глядя в любимые глаза. — Но прошу тебя, Роберт, скажи мне, почему ты сейчас не носишь кольцо?
— Ты знаешь почему, — сказал Роберт, и в душе его затеплился огонек надежды. — Мы с Хилари разводимся. Я говорил тебе об этом в декабре, дорогая, в ту ночь, когда вернулся из Кэмп-Дэвида… в ночь, когда просил выйти за меня замуж.
— Но это была не правда!
«Это не могло быть правдой! — Протест поднялся из самой глубины сердца, разбудив утихшую было боль: сердце Алексы не сможет вынести известие, что она потеряла свою драгоценную дочь, потому что… — Нет!»
— В тот уик-энд ты не был в Кэмп-Дэвиде. Ты был в Далласе, с Хилари, в номере для новобрачных отеля «Мэншн». Роберт, я слышала твой голос!
— Нет, любовь моя. Я был в Кэмп-Дэвиде, пытаясь хоть как-то сосредоточиться на работе, хотя меня переполняла безумная радость оттого, что Хилари согласилась дать мне мирный развод. — Взгляд Роберта смягчился при воспоминании об этой ликующей радости, но в нем, как и в его голосе, появилось твердое выражение, когда Роберт снова заговорил:
— Расскажи мне, что она сделала. — «Расскажи мне, как Хилари разбила нашу волшебную радость».
— Она приехала в Роуз-Клифф в пятницу утром и сказала, что ты сообщил ей о нашей связи и о том, что спал со мной только из желания жестоко отомстить ей за супружескую измену, когда-то имевшую место. Еще сказала, что вы помирились и собираетесь провести уик-энд в Далласе — второй медовый месяц. И я позвонила… — Алекса была не в силах продолжать, потому что гневный взгляд Роберта красноречивее всех слов говорил о том, что все сказанное Хилари было отвратительной ложью.
— Она, наверное, записала мой голос. — Робертом овладела тихая ярость, как только он вспомнил. — Прежде чем я уехал в Кэмп-Дэвид, в моем офисе раздалось несколько телефонных звонков, но всякий раз, когда я брал трубку, ответа не было, хотя трубку и не вешали. — Роберт помолчал, пытаясь подавить растущую ярость, изумляясь ее силе и напору, а ведь ему следовало сейчас сказать теплые, ласковые слова своей любимой. — Наш брак с Хилари никогда не был настоящим браком. Мне следовало сказать тебе об этом, как и о том, что я собираюсь с ней развестись. Но я, как ты уже знаешь, этого не сделал. Я никогда никого не любил, кроме тебя, Алекса. Я никогда, ни одной секунды, дорогая моя, не переставал любить тебя, и мне кажется, я никогда не переставал мечтать, что каким-то образом однажды ты согласишься связать свою жизнь с моей.
Роберт коротко и судорожно вздохнул, увидев, как золотой локон снова упал на печальное лицо Алексы, как только она горестно склонила голову в ответ на его страстные слова любви. Неужели слишком поздно? Неужели она больше его не любит? Неужели Хилари все-таки победила? Роберт был уверен, что видел любовь в прекрасных изумрудных глазах, но теперь… Теперь Алекса, ушла глубоко в себя, и все, что Роберт сейчас мог сделать, это ждать, пока Алекса не объявит ему своего решения.
«Я все еще люблю тебя, Роберт! О-о, как я тебя люблю!» Сердце, так долго наполненное одной лишь болью, теперь рыдало, отчаянно желая снова наполниться любовью, только любовью. Но были и другие чувства, сильные, опасные и разрушительные, требовавшие своего места в нежном сердце Алексы: ярость, ненависть к Хилари, чье жестокое коварство обернулось для Алексы потерей ребенка.
Почувствовав, как ярость и ненависть отчаянно борются за то, чтобы утвердиться в ее измученном сердце, Алекса все же прислушалась к голосу своего израненного сердца, поняла, что оно предупреждает ее. Предупреждает и требует. Требует изгнать эти мстительные чувства, потому что даже вся ярость и ненависть мира не способна ничего изменить: она дала твердое обещание никогда не требовать возврата ей Кэти, и Алекса уже не нарушит своей клятвы.
Разбитое сердце Алексы отчаянно рыдало, моля о нежности и любви, того же хотел и ее разум. Но как может она одолеть разрушительную силу ненависти, охватившей ее? Алекса поняла, что жизнь в любви с Робертом так и останется лишь недостижимой мечтой…
Но тут, совершенно неожиданно, ее согрело далекое воспоминание о любви. Образ двенадцатилетней сестры, честные сапфировые глаза и мягкий голос всплыли в памяти Алексы, и с такой чистотой и яркостью, что она почувствовала, как гнев начинает магическим образом таять. Некоторое время она недоверчиво ждала, страшась, что злые чувства вот-вот вернутся, но этого не произошло. И Алекса наконец взглянула на человека, которого любила.
— Я думаю, нам следует простить Хилари, — спокойно проговорила она, повторяя те же слова, которые Кэт сказала ей много лет назад, и улыбнулась удивленному Роберту. — Такой совет дала мне однажды моя умненькая младшая сестра. Она сказала, что мы должны простить Хилари и пожалеть ее, потому что эта женщина, видимо, очень несчастлива, раз так жестока. Я хочу простить Хилари. Мне это необходимо, Роберт. И мне кажется, Хилари заслуживает сожаления, потому что никогда не узнает счастья, которое есть у нас. Я никогда никого не любила, кроме тебя. Джеймс был и остается моим замечательным другом, и здесь нет ничего, кроме дружбы, с тех пор как я полюбила тебя. Джеймс сопровождал меня в ту ночь на гала-представлении, потому что у меня не было сил находиться там одной, зная, что я увижу тебя с Хилари. Я никогда не переставала любить тебя, Роберт, ни на секунду.
— Ах, Алекса, я люблю тебя! — с чувством прошептал Роберт, беря в ладони ее прекрасное лицо.
Их взгляды встретились. В них светились счастье, любовь и радость победы над мрачными чувствами. Глаза были точным отражением чувств, и Роберт увидел во взгляде Алексы что-то новое, незнакомое, чего в них прежде не было. Когда он впервые посмотрел в глаза любимой, то увидел в них жестокое страдание, но теперь оно было побеждено чувством всепоглощающей любви; и все же где-то очень глубоко в душе Алексы оставались уголки боли и печали.
Милая, великодушная Алекса простила, но не могла забыть. Но когда-нибудь Алекса поделится своим горем, и они вместе исцелят ее печаль силой их любви. Но пока боль не исчезнет из этих любимых зеленых глаз, Роберт никогда не простит Хилари за ту страшную рану, которую она нанесла дорогой Алексе.
— Я люблю тебя.
— Ах, Роберт, я тоже люблю тебя.
Их истосковавшие губы с восторгом встретились, чтобы больше никогда не расставаться. Прошло несколько дивных минут, и Алекса прижалась к Роберту, замерев от счастья в его объятиях, где она и должна была всегда быть — в спокойной безопасности его сильных и нежных рук.
Роберт долго молчал, обнимая Алексу и зная, что теперь они вместе навеки. Наконец, обретя дар речи, он смог поделиться радостью, которая должна стать частью удивительного, непреходящего счастья.
— В июне Бринн и Стивен удочерили девочку. Джеймс тебе говорил?
— Нет. Как это замечательно для них!
— Просто великолепно, — подхватил Роберт, нежно целуя золотистые волосы. — Ах, Алекса, ты только дождись встречи с маленькой Кэти. Этим летом, когда я так невыносимо тосковал по тебе и не знал, как мне выжить, я поехал на уик-энд в Ричмонд, где увидел эту очаровательную малышку.
Сентябрь 1990 года
В Вашингтоне стояли необычно жаркие дни для середины сентября, но по утрам свежий, бодрящий ветерок уже дышал осенью. В душе Роберта, бежавшего трусцой вдоль Потомака и вдыхавшего полной грудью прохладный предрассветный воздух, терпкий аромат уходящего лета пробуждал воспоминания о любви. Предыдущая осень была опалена любовью. Макаллистер встречал с Алексой не одно такое же вот сияющее утро, нежно целуя ее и неохотно прощаясь, как только солнце озаряло хмурое небо.
Разумеется, дело было не во времени года. Любовь Роберта постоянно была с ним. Но сейчас, вдыхая этот воздух осени, Роберт снова почувствовал непреодолимое желание, с которым боролся все лето. Ему необходимо поговорить с Алексой, он хотел, чтобы Алекса снова показала ему ту женщину, коей себя представляла, — женщину, для которой их любовь была всего лишь игрой.
Роберт всем сердцем стремился к той женщине, потому что до сих пор, как он ни старался, как ни гнал от себя образ Алексы, ему виделся только образ любви.
Группе «Пенсильвания-авеню» предстояла длинная ночь съемок, и потому режиссер объявил, что у всех есть целый час на обед и отдых. Прошло только десять минут перерыва, когда в дверь гримерной Алексы постучал менеджер по сцене.
— Тут тебя хочет видеть сенатор Роберт Макаллистер, — восторженно объявил он.
— Сенатор Макаллистер? — удивленно переспросила Алекса.
— Точно! Сдается мне, он впервые у нас в гостях.
«Да, — подумала Алекса, — впервые известный политик посещает съемочную площадку „Пенсильвания-авеню“. Но почему он здесь? Может быть, пришел, чтобы наконец сказать мне правду? Или хочет снова начать с того, на чем мы расстались? Или, напротив, настолько непоколебим и скучен, что захотел немного развлечься?»
Какова бы ни была причина, Алекса не желала видеть Роберта. Слишком поздно выслушивать правду, которую она уже знала. Несмотря на то что когда-то Алекса так жаждала прожить всю жизнь, любя его, пусть даже только бесценными ворованными мгновениями, и несмотря на то что она все еще любит Роберта, но возобновить их отношения? Нет, это невозможно. Когда-то Алекса отдала свое сердце Роберту, и оно было в полной его власти. Но сейчас ее сердце — хрупкое, разбитое, подающее лишь признаки жизни, мучающееся приступами невыносимой боли — снова принадлежало только ей, и Алекса понимала, что должна защитить себя от новых ран.
Но что, если Роберт каким-то образом узнал о Кэти? Что, если его визит как-то связан с судьбой ее дочери? Эта страшная мысль заставила Алексу забыть о собственной боли, которую она испытает, увидев любимого.
— Так сказать сенатору, что ты его примешь?
— Да. Я встречусь с ним.
Прежде чем Роберт постучал в дверь гримерной Алексы, она сумела мобилизовать весь свой актерский талант и вспомнить те далекие времена, предшествовавшие любви, когда взгляд ее еще мог окатить сенатора строгим ледяным пренебрежением в ответ на его надменность.
Но Роберт вовсе не выглядел надменным! Взгляд усталых карих глаз был полон неуверенности и грусти. И изумрудный лед в ее глазах мгновенно растаял от вспыхнувшего в сердце жара, свидетельствовавшего о том, что угольки любви не угасли.
— Здравствуй, Алекса.
— Здравствуй, Роберт.
— Я хотел спросить… Я хотел узнать, не могли бы мы иногда разговаривать?
— О чем, Роберт?
— О нас.
Голос его был нежен, но слова падали словно тяжелые камни, и ноги у Алексы подкосились. Сделав неверный шаг, она опустилась в ближайшее кресло. Но и теперь тяжесть не ушла, развернув перед глазами мерцающий золотой занавес.
«Ах, Роберт, у меня нет сил говорить о нас с тобой. Когда-то я поклялась тебе, что, какой бы ни была правда, ты должен мне ее говорить, как доказательство нашей любви и доверия, но теперь… слишком поздно. Просто видеть тебя — это так больно…»
Роберт подошел к Алексе и отвел с ее лба прядь золотых волос. Этот жест был мучительно знаком им обоим, потому что был для них самым нежным выражением любви, так часто повторявшимся после страстных любовных ласк, когда Роберт хотел снова заглянуть в сияющие счастьем глаза Алексы.
— Алекса…
— Не надо! Прошу тебя. — Алекса подняла голову с гордым вызовом, и взгляд ее упал на прикоснувшуюся к ней руку. — Ты не носишь обручальное кольцо?
Роберт пришел сюда увидеть женщину, которая играла с ним, женщину, которая, если бы и заметила кольцо, никогда не стала бы о нем говорить. Но этой женщины здесь не было. Только Алекса — милая, беззащитная женщина, которую он так отчаянно любил.
— Ах, Алекса, — прошептал Роберт. — Неужели тебя волновало, что я ношу кольцо прошлой осенью? Я даже не думал о нем, дорогая. Мне очень жаль.
— Нет, это меня не волновало, — честно призналась Алекса, глядя в любимые глаза. — Но прошу тебя, Роберт, скажи мне, почему ты сейчас не носишь кольцо?
— Ты знаешь почему, — сказал Роберт, и в душе его затеплился огонек надежды. — Мы с Хилари разводимся. Я говорил тебе об этом в декабре, дорогая, в ту ночь, когда вернулся из Кэмп-Дэвида… в ночь, когда просил выйти за меня замуж.
— Но это была не правда!
«Это не могло быть правдой! — Протест поднялся из самой глубины сердца, разбудив утихшую было боль: сердце Алексы не сможет вынести известие, что она потеряла свою драгоценную дочь, потому что… — Нет!»
— В тот уик-энд ты не был в Кэмп-Дэвиде. Ты был в Далласе, с Хилари, в номере для новобрачных отеля «Мэншн». Роберт, я слышала твой голос!
— Нет, любовь моя. Я был в Кэмп-Дэвиде, пытаясь хоть как-то сосредоточиться на работе, хотя меня переполняла безумная радость оттого, что Хилари согласилась дать мне мирный развод. — Взгляд Роберта смягчился при воспоминании об этой ликующей радости, но в нем, как и в его голосе, появилось твердое выражение, когда Роберт снова заговорил:
— Расскажи мне, что она сделала. — «Расскажи мне, как Хилари разбила нашу волшебную радость».
— Она приехала в Роуз-Клифф в пятницу утром и сказала, что ты сообщил ей о нашей связи и о том, что спал со мной только из желания жестоко отомстить ей за супружескую измену, когда-то имевшую место. Еще сказала, что вы помирились и собираетесь провести уик-энд в Далласе — второй медовый месяц. И я позвонила… — Алекса была не в силах продолжать, потому что гневный взгляд Роберта красноречивее всех слов говорил о том, что все сказанное Хилари было отвратительной ложью.
— Она, наверное, записала мой голос. — Робертом овладела тихая ярость, как только он вспомнил. — Прежде чем я уехал в Кэмп-Дэвид, в моем офисе раздалось несколько телефонных звонков, но всякий раз, когда я брал трубку, ответа не было, хотя трубку и не вешали. — Роберт помолчал, пытаясь подавить растущую ярость, изумляясь ее силе и напору, а ведь ему следовало сейчас сказать теплые, ласковые слова своей любимой. — Наш брак с Хилари никогда не был настоящим браком. Мне следовало сказать тебе об этом, как и о том, что я собираюсь с ней развестись. Но я, как ты уже знаешь, этого не сделал. Я никогда никого не любил, кроме тебя, Алекса. Я никогда, ни одной секунды, дорогая моя, не переставал любить тебя, и мне кажется, я никогда не переставал мечтать, что каким-то образом однажды ты согласишься связать свою жизнь с моей.
Роберт коротко и судорожно вздохнул, увидев, как золотой локон снова упал на печальное лицо Алексы, как только она горестно склонила голову в ответ на его страстные слова любви. Неужели слишком поздно? Неужели она больше его не любит? Неужели Хилари все-таки победила? Роберт был уверен, что видел любовь в прекрасных изумрудных глазах, но теперь… Теперь Алекса, ушла глубоко в себя, и все, что Роберт сейчас мог сделать, это ждать, пока Алекса не объявит ему своего решения.
«Я все еще люблю тебя, Роберт! О-о, как я тебя люблю!» Сердце, так долго наполненное одной лишь болью, теперь рыдало, отчаянно желая снова наполниться любовью, только любовью. Но были и другие чувства, сильные, опасные и разрушительные, требовавшие своего места в нежном сердце Алексы: ярость, ненависть к Хилари, чье жестокое коварство обернулось для Алексы потерей ребенка.
Почувствовав, как ярость и ненависть отчаянно борются за то, чтобы утвердиться в ее измученном сердце, Алекса все же прислушалась к голосу своего израненного сердца, поняла, что оно предупреждает ее. Предупреждает и требует. Требует изгнать эти мстительные чувства, потому что даже вся ярость и ненависть мира не способна ничего изменить: она дала твердое обещание никогда не требовать возврата ей Кэти, и Алекса уже не нарушит своей клятвы.
Разбитое сердце Алексы отчаянно рыдало, моля о нежности и любви, того же хотел и ее разум. Но как может она одолеть разрушительную силу ненависти, охватившей ее? Алекса поняла, что жизнь в любви с Робертом так и останется лишь недостижимой мечтой…
Но тут, совершенно неожиданно, ее согрело далекое воспоминание о любви. Образ двенадцатилетней сестры, честные сапфировые глаза и мягкий голос всплыли в памяти Алексы, и с такой чистотой и яркостью, что она почувствовала, как гнев начинает магическим образом таять. Некоторое время она недоверчиво ждала, страшась, что злые чувства вот-вот вернутся, но этого не произошло. И Алекса наконец взглянула на человека, которого любила.
— Я думаю, нам следует простить Хилари, — спокойно проговорила она, повторяя те же слова, которые Кэт сказала ей много лет назад, и улыбнулась удивленному Роберту. — Такой совет дала мне однажды моя умненькая младшая сестра. Она сказала, что мы должны простить Хилари и пожалеть ее, потому что эта женщина, видимо, очень несчастлива, раз так жестока. Я хочу простить Хилари. Мне это необходимо, Роберт. И мне кажется, Хилари заслуживает сожаления, потому что никогда не узнает счастья, которое есть у нас. Я никогда никого не любила, кроме тебя. Джеймс был и остается моим замечательным другом, и здесь нет ничего, кроме дружбы, с тех пор как я полюбила тебя. Джеймс сопровождал меня в ту ночь на гала-представлении, потому что у меня не было сил находиться там одной, зная, что я увижу тебя с Хилари. Я никогда не переставала любить тебя, Роберт, ни на секунду.
— Ах, Алекса, я люблю тебя! — с чувством прошептал Роберт, беря в ладони ее прекрасное лицо.
Их взгляды встретились. В них светились счастье, любовь и радость победы над мрачными чувствами. Глаза были точным отражением чувств, и Роберт увидел во взгляде Алексы что-то новое, незнакомое, чего в них прежде не было. Когда он впервые посмотрел в глаза любимой, то увидел в них жестокое страдание, но теперь оно было побеждено чувством всепоглощающей любви; и все же где-то очень глубоко в душе Алексы оставались уголки боли и печали.
Милая, великодушная Алекса простила, но не могла забыть. Но когда-нибудь Алекса поделится своим горем, и они вместе исцелят ее печаль силой их любви. Но пока боль не исчезнет из этих любимых зеленых глаз, Роберт никогда не простит Хилари за ту страшную рану, которую она нанесла дорогой Алексе.
— Я люблю тебя.
— Ах, Роберт, я тоже люблю тебя.
Их истосковавшие губы с восторгом встретились, чтобы больше никогда не расставаться. Прошло несколько дивных минут, и Алекса прижалась к Роберту, замерев от счастья в его объятиях, где она и должна была всегда быть — в спокойной безопасности его сильных и нежных рук.
Роберт долго молчал, обнимая Алексу и зная, что теперь они вместе навеки. Наконец, обретя дар речи, он смог поделиться радостью, которая должна стать частью удивительного, непреходящего счастья.
— В июне Бринн и Стивен удочерили девочку. Джеймс тебе говорил?
— Нет. Как это замечательно для них!
— Просто великолепно, — подхватил Роберт, нежно целуя золотистые волосы. — Ах, Алекса, ты только дождись встречи с маленькой Кэти. Этим летом, когда я так невыносимо тосковал по тебе и не знал, как мне выжить, я поехал на уик-энд в Ричмонд, где увидел эту очаровательную малышку.