Стоун Кэтрин. Радуга

   — Изабелла, я принес тебе чаю. — Ее размышления прервал мягкий голос Луи-Филиппа.
   Изабелла оторвала взгляд от панорамы Луары-Вэлли и повернулась к человеку, который вот уже десять лет был ее мужем. Он потерял свою горячо любимую жену, так же как Изабелла потеряла своего обожаемого мужа. Отношения между Изабеллой и Луи-Филиппом начались с тонкого понимания взаимных потерь и одиночества, и понимание это постепенно переросло в нежнейшую привязанность и любовь.
   Луи-Филипп знал тайну Изабеллы, ведь ему тоже приходилось жить вместе с ней под неусыпным оком «теней» — людей, приставленных Жан-Люком постоянно следить за Изабеллой. Вначале Луи-Филипп хотел оградить их личную жизнь от назойливых и дотошных посторонних глаз, но досада его постепенно прошла, когда он понял, что присутствие шпиков только успокаивает жену. Пока эти люди следуют за ней в надежде на то, что Изабелла приведет их к своей дочери, было ясно, что бесконечные поиски Жан-Люка остаются безрезультатными. Значит, принцесса в безопасности.
   Шесть лет назад, через две недели после того, как частный самолет, на борту которого находился Жан-Люк со своей второй женой, упал в Средиземное море, «тени» исчезли. В сообщениях об авиакатастрофе говорилось, что она не случайна, хотя личность диверсанта осталась невыясненной. Но Изабелле было не важно, кто из многочисленных врагов Жан-Люка с ним расправился. Значение имело только то, что чудовище мертво… и с его смертью исчезли и «тени».
   После пятнадцати лет беспрерывной слежки зловещие ищейки наконец сгинули. Но что означало их исчезновение? Вопросом этим без устали и задавалась Изабелла. Почему Ален отозвал их? Разве могло случиться так, что сын Жан-Люка не знал об их чудовищной миссии? Или новый монарх Иль д’Аркансьеля оказался еще коварнее своего отца? Не мог ли мальчик, когда-то невольно спасший жизнь Изабеллы, вырасти в более опасного, более жестокого в своей хитрости демона? Что, если Ален Кастиль задумал усыпить внимание Изабеллы, убедить ее в том, что теперь она может без опаски встретиться со своей дочерью, и вслед за матерью выйти на след принцессы, представлявшей угрозу его престолонаследию?
   Изабелла испытывала соблазн… страшный соблазн… но она не могла рисковать. Даже когда услышала о том, что новый принц возродил на Иле замечательные традиции царствования ее Александра, снова превратив остров в райское место для почитателей музыки и изобразительного искусства, Изабелла заставила себя поверить в то, что подобное поведение тоже могло оказаться ловко расставленной ловушкой. В конце концов, Ален был сыном Жан-Люка и провел свое детство во дворце, ставшем крепостью. Уроки, полученные мальчиком от отца, были уроками алчности и террора — никакой любви и радости, никакой музыки и поэзии.
   Но как же Изабелле хотелось найти свою дочь! И все же она боялась рисковать. Да к тому же совершенно очевидно, что найти девочку теперь уже просто невозможно.
   «Боже, как несправедливо то, что должно произойти сегодня!» — подумала Изабелла, принимая дрожащими руками чай, принесенный Луи-Филиппом. Мелодичное позвякивание чашки из китайского фарфора о блюдце выдавало чувства, охватившие Изабеллу.
   — О чем ты думаешь, любовь моя?
   — Как раз сейчас думала о том, до чего же я была глупа, попросив, чтобы ей рассказали правду. Я совсем не собиралась этого делать, но когда отдавала малышку и осознала, что она никогда не узнает о моей любви… родилось это жгучее эгоистичное желание… Я сделала это не для нее — для себя. Будь на то моя воля, я бы отменила свою просьбу, но теперь мне остается только молиться, чтобы правда не ранила дочь и чтобы она не возненавидела меня. Каждой клеточкой своего существа я помню, как сильно любила мою крошку в то короткое время, что мы были вместе…
   Эти воспоминания о дочери были для Изабеллы бесценным сокровищем. А какой же будет реакция девочки, когда она узнает сегодня правду? Гнев? Горечь предательства? Печаль? Больше всего Изабелла боялась, что та почувствует себя несчастной. Но и предположение, что ставшая взрослой маленькая девочка может воспринять неожиданное открытие лишь как давнюю историю, не имеющую никакого отношения к настоящему, повергало Изабеллу в уныние. Ей страстно хотелось чего-то — быть может, посланного издалека неслышного сигнала любви… Но то были глупые сентиментальные мечты исстрадавшейся Изабеллы.
   — Ты так убеждена в том, что ей скажут?
   — О да! — Изабелла не сомневалась, что очаровательная женщина с изумрудными глазами сдержит обещание, так же как не сомневалась все эти годы в том, что незнакомка сдержала и все прочие свои обещания, особенно самое главное: «Мы будем любить ее…»
   Время настало. Втроем они провели чудесный весенний день, бродя по Оберлину, и теперь собирались отправиться на праздничный обед в расположенную неподалеку деревенскую гостиницу. Но прежде, в спокойной обстановке их номера в мотеле, Джейн и Александру предстояло рассказать дочери правду. Милая и чувствительная Кэтрин уже давно прочитала в глазах родителей странное беспокойство.
   — Дорогая, мы с папой должны тебе кое-что рассказать, — тихо произнесла Джейн, прямо глядя в невинные глаза дочери.
   — О чем? — встревоженно спросила Кэт.
   Невысказанное волнение родителей передалось дочери. Кэт внезапно сама чуть не задрожала от страха в недобром предчувствии. Может быть, ей скажут о серьезной болезни отца или мамы, которых она так обожала? А может, заболела Алекса?
   — О том, что случилось очень давно, — начала Джейн, стиснув ладони в кулаки.
   Милое беспокойное выражение лица Кэт сейчас вдруг живо напомнило ее мать, которую Джейн встретила двадцать один год назад и которой пообещала рассказать правду в день совершеннолетия дочери.
   Джейн и Александр, перебивая друг друга, поведали Кэт всю историю, начиная со славного весеннего денька и поездки в Канзас-Сити. Услышав о неожиданном кровотечении, вызове «скорой помощи» и реанимационных отделениях в разных больницах, Кэтрин огорчилась, что ее рождение так тяжело далось матери и доставило столько переживаний отцу. Кэтрин нисколько не удивило, что родители никогда прежде не рассказывали об этом, но ей жутко хотелось узнать, почему они решили сделать это именно сегодня.
   — Ребенок умер на пятый день. — Голос Джейн Тейлор был тих и спокоен, но произнесенные слова прозвучали как раскат грома.
   — Умер? — не веря собственным ушам и ничего не понимая, переспросила Кэтрин.
   Она замолчала в ожидании рассказа о чуде. Ей говорят о собственной смерти лишь для того, чтобы затем поведать о чудесном воскрешении? Или она была близняшкой, родившейся после смерти своей сестрички? Так оно и есть! Кэтрин доводилось читать о близнецах, разделенных или потерянных, и о том, как в таких случаях каждый ребенок страдал от разлуки со своей половинкой. Кэтрин попыталась почувствовать свою давно погибшую сестричку-близняшку, но ощущения потери не было, по крайней мере потери сестры. Существовала единственная сестра, по которой скучала Кэт, по которой она отчаянно тосковала всю свою жизнь, но этой сестрой была, слава Богу, живая Алекса.
   Алекса, чей голос звучал так нетерпеливо, когда она говорила о том, как хочет, чтобы Кэт поскорее приехала в Нью-Йорк. Ведь так оно и было? Алекса, с которой (О Господи, сделай, чтобы так было и дальше!) у них за последние восемь лет установилась такая дивная дружба. Ведь так оно и есть?
   — У меня была сестра-близнец?
   — Нет, дорогая, — чуть слышно ответила Джейн.
   Глаза ее наполнились слезами, и она снова перевела взгляд с Кэтрин на Александра. Но муж не мог говорить об этой части истории. Только Джейн были известны слова и чувства женщины, отдавшей им их ненаглядную крошку.
   — В тот день, когда меня выписали из больницы, я решила пойти в отделение для новорожденных посмотреть на младенцев. Мне нужно было набраться мужества, чтобы справиться со своей утратой и помочь папе рассказать Алексе об умершей малышке. Я зашла в отделение в поисках поддержки, а обрела там чудо. Я нашла тебя.
   Не упуская ни одной подробности, Джейн рассказала все о том дне. Как в густом тумане, Кэтрин слышала слова и ощущала какие-то эмоции, которые откладывала в памяти, чтобы позже к ним вернуться, но сейчас перед ней была одна только голая правда — боль и мука, а не восторг от чуда…
   — Я — не ваша дочь.
   Это был шепот, тихий, едва слышный, робкий, подобный первому, едва заметному дуновению ветра, предвещающему надвигающуюся бурю.
   — Я — не ваша дочь. И я не родная сестра Алексы, несмотря на то что всю свою жизнь я тосковала по ней.
   — Нет, Кэт, ты наша дочь! — охрипшим от волнения голосом вмешался Александр. — Не мы твои биологические родители, дорогая, но ты — наша дочь.
   Джейн и Александр часто говорили друг другу привычные слова — «биологический», «рождение», «естественный», «настоящий», но тут же отказались от первых двух. Настоящие родители Кэтрин — они, и отношения в их семье были совершенно естественными, если не сказать замечательными.
   — Вы меня удочерили.
   — Да. — Джейн нахмурилась и добавила:
   — Но это не было официальным удочерением. Твоя мать не дала мне свидетельства о рождении, а ты родилась в тот же день, когда умер мой ребенок, поэтому…
   — Поэтому мое свидетельство о рождении — это ее свидетельство? Ее тоже звали Кэтрин?
   — Нет, дорогая. Ее звали Мэри. Она умерла, прежде чем это имя было вписано в свидетельство (в нем значилось только «девочка»), так что, когда мы указывали точное время в бюро по учету населения, то назвали имя Кэтрин.
   Имя ребенка в свидетельстве о смерти было Мэри, и Джейн с Александром опасались, что подмена может обнаружиться, но конторы по регистрации рождения и смерти были разделены, компьютерной сети тогда еще не существовало, и вопрос сводился к обычной бумажной волоките. К тому же Тейлоры решили, что данная процедура гораздо безопаснее, чем формальное, законное удочерение, которое могло бы навести на след матери Кэтрин, видимо не без оснований так боявшейся за жизнь дочери.
   Воцарилось молчание. Джейн и Александра всегда объединяли с Кэтрин крепкие, удивительные узы. Их сплачивала, бесспорно, любовь к музыке, но самое главное — не требующее слов сердечное взаимопонимание. Прежде они всегда понимали друг друга без слов. Но сейчас, стараясь угадать, что скрывается за молчанием дочери, Джейн и Александр почувствовали глухую невидимую стену. И всегда сияющие надеждой глаза Кэтрин, синие, словно прояснившееся после пурги морозное небо, сейчас были по-зимнему холодны и без тени надежды — холодные, неживые льдинки.
   — Кэт! — в отчаянии прошептал Александр.
   — А почему вы рассказываете мне об этом именно сейчас? — тихо, но требовательно спросила Кэт. — Почему раньше никогда не говорили?
   — Потому что я дала обещание… твоей матери… рассказать тебе правду в день твоего совершеннолетия.
   — Зачем? Дабы я знала, что была ей не нужна?
   — О нет, дорогая, это не так! Поверь мне. Она очень тебя любила!
   — Но была слишком молода и слишком бедна?
   — Нет, — спокойно возразила Джейн, — она не была ни молодой, ни бедной. Она объяснила, что тебе очень опасно оставаться с ней. Я не знаю почему, дорогая, но я точно знаю, что за твоей мамой следили и она ужасно боялась людей, шпионивших за ней… и за тобой.
   — Но как ее звали? Кто она? Кто я?
   — Кэт, я не знаю ее имени. Она ничего не сказала мне о себе, только то, что она — твоя мать и очень тебя любит. — Джейн помолчала. — Думаю, хотя я и не уверена, что твоего отца звали Александр. Твоей матери было очень важно, чтобы второе имя тебе дали Александра.
   «Но мое второе имя Александра потому, что так зовут папу! — мгновенно мелькнуло в голове Кэтрин. — И я всю жизнь этим гордилась. Второе имя у меня от отца — Александра Тейлора, прекрасного человека, от которого я унаследовала так много замечательного, включая волшебный дар — музыкальный талант. У меня его имя, так же как и у моей сестры; и все это было прекрасным и верным доказательством того, что я — дочь и сестра — принадлежу только этой семье… А теперь?»
   Теперь Кэтрин страстно желала, чтобы все это оказалось лишь неудачной жестокой шуткой!
   Невозможное желание — поскольку ее родители были склонны к жестоким шуткам не более, чем сама Кэт, — стало вдруг таким жгучим.
   Ей стало немного легче при мысли о том, что в характерах Джейн и Александра существовали еще и темные стороны: какие-то зловещие процессы в их сознании заставили родителей рассказать дочери эту выдуманную историю. Ничего, уживется и с этим неприятным обстоятельством. Если бы только вернуть все назад и снова жить с тем, во что она верила всю свою жизнь!
   Но никакой шутки не было, и, глядя па боготворимых ею мать и отца, Кэтрин поняла, что с ней начинает твориться что-то ужасное. Она почувствовала, как удаляется от родителей… уплывает куда-то далеко-далеко… и никак не может прекратить это мучительное отстранение.
   Кэтрин хотела остановить его, но это было похоже на зыбучие пески: чем упорнее она пыталась выбраться, тем быстрее ее засасывало и душило. Задыхаясь, она теперь видела Джейн и Александра как сквозь плотный туман: они так изменились! Они уже не были настоящими матерью и отцом. Они стали добрыми, великодушными, любящими людьми, спасшими несчастную сироту, которой грозила какая-то загадочная смертельная опасность. Они с любовью пестовали крошечное беспомощное существо, пришедшее в их жизнь, и заставили Кэт поверить в то, что и она принадлежит к их семье.
   Но Кэтрин к ней не принадлежала! Была самозванкой! Она всего лишь гостья в их доме, сердцах, жизни, попавшая туда совершенно случайно, а не по страстной любви между мужчиной и женщиной, решивших дать жизнь новому существу. Алекса была таким существом, таким существом была и Мэри — малышка, умершая, едва родившись, но Кэтрин…
   Она попыталась избавиться от мучительных мыслей, но оказалась не в силах этого сделать. Словно реки, вышедшие из берегов, они захлестывали Кэт, поглощали ее, стремительно уносили вниз по течению, все дальше и дальше от тех, кого она знала и любила. Прошлое — прекрасное место, где они жили в такой мирной любви, — теперь стало далеким воспоминанием, сладостной мечтой, навсегда побежденной жестокой реальностью.
   Реальность… Она — ребенок, от которого отказались загадочная женщина и мужчина по имени Александр. Была ли она плодом любви? Или только случайностью, несчастной ошибкой? Вряд ли, поскольку мужчина и женщина, ее создавшие, могли бы избавиться от ребенка и раньше.
   — Они никогда не пытались найти меня? — тихо спросила Кэтрин.
   — Дорогая, мы этого не знаем. Думаю, что да. Хотя твоя мама и говорила, что не будет этого делать. Отца твоего уже не было в живых, когда ты родилась. В той ситуации ей практически невозможно было найти тебя, Кэт. И не забывай, детка, тогда существовала реальная опасность.
   — Но какая опасность? Что может грозить ребенку, когда он со своей матерью?
   — Не знаю, любовь моя, — грустно ответила Джейн. — Но я верю, что опасность была реальной. За твоей матерью, несомненно, следили, и она очень заботилась о том, чтобы человек, преследовавший ее, не понял, что произошло. Вот почему нам с папой пришлось быть очень осторожными, Кэт. Именно поэтому мы никому ничего не говорили.
   — Но это не правда! Вы рассказали Алексе! Она всегда это знала!
   — Нет, дорогая, Алекса не знает.
   «Знает!» — кричало все в душе Кэт. Она вновь услышала свой внутренний голос — постоянный спутник, хотя в последнее время его требовательность несколько поутихла. Но теперь этот противный настойчивый голос зазвучал снова, отчетливый и ясный, наполненный старой, знакомой болью. «Она знала, что я не настоящая ее сестра, и, наверное, именно поэтому никогда меня не любила…»
   — Алекса не знает, — спокойно повторила Джейн.
   — Пообещайте мне, что никогда ей не скажете.
   — Обещаю, — тихо ответила Джейн. Она хотела добавить, что для Алексы это не имело бы и не имеет никакого значения, но понимала, что не сможет сейчас убедить в этом Кэт. Да, теперь голос Алексы, когда она говорила о Кэтрин, был полон любви и нежности, но Джейн никогда не забыть отношений между девочками в первые двенадцать лет, так же как не забыть повергшее ее в ужас заявление Алексы, впервые увидевшей маленькую Кэт: «Это не моя сестра!»
   Кэт каким-то образом удалось спасти встречу с родителями; сумев скрыть свою боль и уверить мать и отца в том, что все в порядке, все правильно, она поняла и успокоилась. После этого Джейн и Александр уехали, а Кэтрин осталась одна, совсем одна — наедине с реальностью и сверкающими символами, ее подтверждающими, — замечательным сапфировым ожерельем и ошеломляющим богатством.
   Александр вложил сто тысяч долларов в дело не на самых выгодных условиях, но за прошедший двадцать один год суммы, вложенные даже на самых скромных условиях, возросли неимоверно. Счет, открытый на ее имя, составлял более миллиона долларов.
   Но Кэтрин из этих денег не хотела ни цента! Единственное, чего ей хотелось, — вернуться в те времена, когда она знала, кто она и где ее семья.
   Однако то время ушло безвозвратно. Нет, еще хуже — его никогда и не существовало. Размышляя о том, кем она себя всегда считала, Кэт пришла к простому выводу: Кэтрин Александра Тейлор состоит — вернее, состояла — из трех важных «частей»: дочь… сестра… музыкант. Вот и все — и хватит, более чем хватит.
   Теперь же Кэт — больше не дочь и не сестра, коими она себя представляла. Осталась только музыка.
   Однако Кэтрин потребовалось две недели на то, чтобы собраться с силами и вновь сесть за рояль. Она так боялась утратить и это, единственное оставшееся в своей реальной личности! Она так боялась порвать паутинку, связывавшую ее с неожиданно разрушенным прошлым.
   Кэт всегда верила, что свой музыкальный дар генетически унаследовала от любимого отца. Но, снова заиграв на рояле, мгновенно поняла: все, что приходило к ней прежде, было только шепотом ее потрясающего таланта. Кэт почувствовала новые удивительные ощущения, волшебные нити, казалось, напрямую связывающие ее с создателями музыки, которую исполняла. Корни Кэт уходили в глубь веков, в заоблачные дали, позволяя ей ощущать себя наследницей их духа. Девушка всегда поражалась гению Моцарта, Баха и Бетховена, но теперь чувствовала, что их страсть и эмоции живут в ней самой; теперь Кэтрин понимала их печаль, одиночество и боль. Сейчас она исполняла знакомые произведения так, как никогда прежде не исполняла. И звучала совершенно другая музыка — дух захватывающая, пронзительная, исходившая из ее исстрадавшегося сердца.
   Кэтрин изо всех сил цеплялась за свою музыку — единственную частичку ее существа, не разрушенную неожиданной правдой, и отчаянно пыталась смириться со своими потерями: она была не настоящей дочерью Джейн и Александра — не такой, какой представляла себя всю жизнь. Эта реальность, новая для Кэт, не была новой для ее родителей. Они всегда знали правду и всегда относились к приемной дочери с нежностью и любовью.
   Кэт тоже любила родителей, и любила от всей души, но все же теперь чувствовала, как в ее отношении к ним появляется отчужденность, неловкость и неуверенность. Как бы ей хотелось снова почувствовать непринужденность в семье!
   А что же теперь будет с ней и Алексой? Как справиться с безумной любовью к сестре, которая, оказывается, ей вовсе и не сестра?
   «Ты не сестра Алексе», — напоминала реальность, сливаясь в один беспрерывный болезненный вопль.
   «Но она об этом не знает», — пыталось оправдаться отчаявшееся любящее сердце.
   Реальность соглашалась, но напоминала о том, что Алекса узнает обо всем, как только они увидятся. И если сестры такие разные внутренне, неужели можно представить, что это не выйдет наружу? Ведь на сердце у Кэт теперь выжжена алая буква «П» — «Подкидыш», а это значит, что Алекса немедленно все узнает и… почувствует настоящее облегчение. Достаточно вспомнить, что она никогда не хотела, чтобы Кэтрин была ее сестрой.
   Но пока Алекса не знает. А что, если Кэтрин удастся сохранить какое-то время свой секрет и рассказать о нем тогда, когда для Алексы эта правда уже не будет иметь особого значения?
   Когда можно будет поймать этот далекий момент? Когда они с Алексой наконец станут хорошими подругами? Глупые фантазии! А что, если не фантазии? Что, если они с Алексой действительно подружатся?
   Кэт должна это выяснить. Как-нибудь, как-нибудь. А пока надо держать правду при себе.
   Но как она сможет скрывать правду, точившую ее, душащую в ночных кошмарах? Алекса сразу же увидит страшную правду в измученных, беспокойных, правдивых глазах Кэт.
   Пока Кэтрин боролась со своими растерзанными чувствами, подсознание ее нашло возможность «спрятаться». Не принимая никакого специального решения, она отрастила свои всегда коротко постриженные волосы, пока ее сапфировые глаза почти не прикрыла мягкая черно-бархатная челка. И Кэт добавила несколько килограммов к своей полноте, всегда служившей естественным и замечательным доказательством ее завидного здоровья. Новая тяжелая раковина, созданная для того, чтобы защитить и сохранить себя, оказалась мученическим символом ее невыносимой боли.
   До чего же радовалась Кэтрин своему переезду в Нью-Йорк, тому, что Алекса тоже хотела поскорее встретиться с ней! Сколько надежд возлагала на то, что они с сестрой станут самыми близкими подругами! Но теперь, когда осталось всего несколько дней до встречи с Алексой, которая оказалась вовсе и не сестрой, Кэтрин просто заставила себя мужественно совершить самое важное в своей жизни путешествие.

Глава 9

   Манхэттен
   Июнь 1989 года
   — Привет, Кэт.
   — Алекса?
   — Звоню только затем, чтобы уточнить время твоего прилета в пятницу. — Сестра говорила весело, несмотря на то что услышала в голосе Кэтрин какое-то уныние.
   — Кажется, у меня не получится прилететь в пятницу.
   — Да? Почему?
   — Потому что я не закончила с курсовой по французскому.
   — Жаль. — Алекса очень удивилась: ведь это было не просто очередное сочинение, а основная работа, за которую Кэт получала диплом на французском; что за причина могла так помешать ее всегда очень дисциплинированной сестренке? — Ты болела?
   — Нет. Кажется, я слишком увлеклась другими предметами. — И это было правдой, сконцентрироваться Кэт удалось только за несколько последних дней — чтобы сдать последние экзамены.
   — Так когда ты думаешь приехать?
   — Точно еще не знаю.
   — А ты не можешь закончить свою курсовую здесь?
   — Что? Ах да… наверное, — неуверенно ответила Кэтрин, хотя уже знала, что ей придется заканчивать курсовую в Нью-Йорке.
   Ей предстояла еще не одна неделя напряженной работы, а до занятий в Джуллиарде осталось всего десять дней. Нью-Йорк… десять дней… все это до сих пор казалось невозможным. И Кэт наконец высказала печальную, но благоразумную идею, воплощение которой она теперь уже могла себе запросто позволить, будучи наследницей загадочного состояния. — Я хотела узнать, не могу ли я снять собственную квартиру?
   — Ну-у, — как можно спокойнее протянула Алекса, пытаясь скрыть свое разочарование. — Разумеется, если ты так хочешь… Но, Кэт, мой дом и в самом деле станет твоим. Собственно говоря, он уже твой. Я фактически все перевезла в Мэриленд.
   — Я просто не хотела мешать.
   — Глупости! Мне самой будет в радость, если бы кто-нибудь жил здесь. Кроме того… здесь еще и рояль, на котором кто-то должен играть.
   — Рояль?
   — Да. И стены совершенно звуконепроницаемые, так что ты сможешь заниматься музыкой в любое время, когда тебе заблагорассудится, не боясь потревожить соседей, тем более что они вряд ли будут возражать против твоего музицирования. Почему бы тебе все же не остановиться у меня, Кэт, хотя бы на первое время? Если не понравится, ты вместе с роялем сможешь переехать отсюда в любую минуту.
   — Уверена, что мне понравится твоя квартира. Я только не хотела доставлять неудобства.
   — Да о чем ты говоришь? Все будет прекрасно. Так когда же ты приедешь?
   — Я действительно не знаю.
   — Ладно, мне, наверное, нужно послать тебе ключи. И тогда ты сможешь приехать, когда захочешь. Я отошлю их с ночной почтой.
   — Точно могу сказать, что приеду не раньше следующей недели.
   — Как только тебе будет удобно. Я буду в своем коттедже в Мэриленде.
   Закончив разговор, Алекса никак не могла справиться с разочарованием. Как неожиданно вылетели те десять дней, которые они планировали провести вместе! Планировали? Они? Да нет же, это она, Алекса, планировала. Кэт, по всей видимости, не горела особым желанием провести время с сестрой. Да и с чего бы ей этого желать?
   Алекса принялась писать записку, чтобы сопроводить связку ключей, но тут позвонил Джеймс, уехавший вчера на двадцать дней в Калифорнию. Он мгновенно услышал печаль в голосе Алексы.
   — Мне показалось, что Кэт как-то не может определиться по поводу своего приезда, — сообщила Алекса.
   — Возможно, что в ней говорит ностальгия по колледжу или паника из-за новых проектов, которые ей предстоит осуществить, расставшись со спокойным Оберлином ради сумасшедшего Нью-Йорка.
   — По-моему, Кэт сомневается в том, стоит ли ей останавливаться у меня.
   — Полагаю, это бессмыслица. — Голос Джеймса смягчился. — У меня, к примеру, нет ни малейших сомнений, стоит ли останавливаться в твоей квартире. И мне так показалось, что в эти выходные ты будешь свободна?