Страница:
Но симпатичный мэр Еревана Ваагн Хачатрян, пришедший на смену Амбарцуму Галстяну, который ушел в оппозицию, решил, что с проспекта Месропа Маштоца пора барахолку убрать, а за «настоящими» художниками сохранить право выставлять здесь свои картины время от времени, постоянный же «Вернисаж» перенести в другое место. Эта забота о художниках вызвала у них бурю возмущения. Художники не хотели никуда уходить. В дело вмешалась милиция со свойственной ей деликатностью. Было это в начале июня 1993 года. На одном из концертов в Филармонии, что как раз напротив «Вернисажа», я оказался в компании президента и премьер-министра и завел разговор о том, что волновало художников. Меня поддержала жена президента Людмила Тер-Петросян. С нами все вроде бы согласились, что к мнению художников надо прислушаться. Но… решения городских властей никто отменять не стал. Правда, художники и их публика довольно быстро свыклись с новым местом, которое в общем-то показалось и мне не таким уж плохим, а по своим пространственным возможностям даже более удобным. Дело в том, что художникам отвели площадь значительно большую, чем они имели в сквере у Сарьяна. Разместились они в тени деревьев, на аллеях, ведущих от Дома кино в сторону Национальной галереи. На этой же обширной прямоугольной площади нашли спокойно и свободно свое место ювелиры, резчики по камню и по дереву, ковроткачи, вышивальщицы, книжники, нумизматы, филателисты и все те же барахольщики, но никто не мешает друг другу, да и площадь эта совсем не на отшибе, а скорее тяготеет к центру. К тому же и на старом месте воскресная торговля живописью тоже возобновилась.
Мы с обитателями «Вернисажа» общались часто, нас там встречали как своих, иногда от всей души дарили то картину какую, то, скажем, нечто вроде иконописного портрета Св. Василия Неокесарийского, выполненного сочными красками юношей-инвалидом, отец которого решил непременно вручить ее российскому послу «от имени благодарного армянского народа». Часто приходилось отказываться от подарков, зная, что люди пришли сюда заработать на жизнь. Колечки и крестики из серебра с обсидианом наши женщины, конечно же, покупали.
По «Вернисажу» просто интересно было ходить, глазеть, обмениваться репликами со знакомыми людьми. Там часто мы встречали Пашу Джангирова, архитектора по образованию, графика по призванию и журналиста по случаю. Это он, увидев меня в декабре 1993-го на «Вернисаже», сообщил читателям еженедельника «Урарту», что посол, которого Козырев «задержал» в Москве в порядке демонстрации недовольства поведением армянского правительства (хотя оно было ни в чем не повинно, но об этом рассказ впереди), вопреки слухам, вернулся в Ереван и уезжать по собственной воле не собирается, что соответствовало действительности. Я тогда уезжать не собирался.
Там же, на «Вернисаже», я любил встречаться с Шмавоном Шмавоняном, с которым познакомился не совсем обычным образом. В феврале 1993 года привез я из Москвы от Юры Пирумяна, командира Первого взвода 28-й сотни защитников Белого дома образца 1991 года, краски дотоле неизвестному мне художнику по имени Шмавон. Художник пришел, как водится, с подарком – небольшим полотном с изображением двух женских силуэтов, выполненных в каких-то радостных, летних тонах, очень контрастировавших с блокадными настроениями. И сам он улыбчивый и добрый человек. В отличие от многих своих собратьев, гнушающихся «Вернисажем», Шмавон продает свои букеты и пейзажи именно там, но нередко ездит и за границу – в Эмираты или Стамбул – и там находит покупателей. В Москве тоже. Живопись у него сочная, яркая, своеобразная. И манера своя, неповторимая. К какому направлению его отнести, право, не знаю. Но сам он испытал удовольствие от соседства с Акопом Акопяном, Робертом Элибекяном и Владимиром Айвазяном, рядом с которыми я повесил его подарок. Были мы с моей женой у Шмавона в гостях в Арташате и гуляли с ним и его половиной и детишками по камням древнего Двина, что когда-то был столицей Армении. И в Москве потом тоже встречались.
На «Вернисаже» познакомились мы с Арамом Егидеряном, молодым художником-акварелистом. Купили у него один вид старого ереванского дворика. Он тут же подарил второй – в пандан, как любят у нас говорить на французский лад. И так все время. «Вернисаж» – это спонтанное выражение чувств. Даже совсем незнакомыми людьми. Какой-то дяденька взял и вручил маленькую книжицу советской патриотической лирики. И как не быть ему благодарными? Вот в этом дружба народов, наверное, и проявляется, а не в казенных речах. В блокадную зиму такое отношение людей нас очень грело.
ЭНТУЗИАСТЫ
Грело и то, что в холодных залах Национальной галереи подвижник армянского искусства, известный искусствовед и директор этого музея Шаген Хачатрян умудрялся проводить выставки и готовить постоянные экспозиции к лучшим временам, когда они снова смогут стать достоянием широкой публики. Вслед за Сарьяном, Галенцем, Минасом ереванцы увидели в залах Национальной галереи весной 1993 года «Армению глазами русских художников», в мае – «Итальянский рисунок XVI – XIX веков», осенью – экспозицию из музея современного искусства, продолжавшего находиться на ремонте. В Доме-музее Сарьяна, директором которого тоже является Шаген Хачатрян, летом 1994 года была показана интереснейшая выставка «Иран в произведениях армянских художников». Наконец, в самой Галерее усилиями Шагена открылись вновь залы армянской живописи ХIХ века. Пишу и вижу все это перед глазами и удивляюсь, сколько чисто личного энтузиазма надо было, чтобы все это делать в тех условиях. И вижу заинтересованные и благодарные лица людей из публики.
Личная дружба Шагена с известными французскими художниками Гарзу (Гарник Зулумян, родился в 1907 году) и Жансемом (Жан Семерджян, родился в 1920 году) принесла Национальной галерее десятки работ этих признанных мастеров. И при том бесплатно. Шаген привез в Армению 20 Сарьянов, 7 Айвазовских, множество других картин и музейных редкостей, сотни метров багета, книги. И все тоже бесплатно, благодаря соотечественникам из диаспоры. Сам он и составитель, и автор текстов в изданных в Париже и Нью-Йорке в 1993 году отличного каталога Галереи и большого альбома армянской живописи ХГХ-ХХ веков, которым мог бы позавидовать любой московский музей. Эти книги продолжают с честью внушительный ряд его научно-художественных работ, выполненных после учебы в ленинградской Академии художеств, а среди них – альбомы таких мастеров, как Мартирос Сарьян, Ованес Айвазовский, Минас Аветисян, Акоп Акопян. Шаген и сам мастер на все руки: взял у меня гравюру с видом Венеции, подаренную мне в свое время ее мэром, и вставил в такую рамку, что хоть в музей вешать, так хорошо это у него получилось.
У него многое получается, дай Бог ему здоровья и сил! Одно из добрых дел Шагена – сохранение опекушинской статуи Екатерины Второй. А судьба у нее такая. Опекушин изваял императрицу в 1896 году. В сталинские времена статую отдали известному скульптору Сергею Меркурову, автору многих памятников Ленину, в том числе тому, что возвышался и на площади, где стоит Национальная галерея. Меркурову статую подарили просто как кусок мрамора, наверное, чтоб еще одного Ильича изваял. Но скульптор, уроженец города Ленинакана (ныне Гюмри), не стал глумиться над творением Опекушина, а отправил Екатерину в Ереван, где, спустя много лет, на каких-то задворках памятник обнаружил Шаген Хачатрян и поставил статую в трехметровую нишу у одного из входов в Национальную галерею, правда, со двора. А с улицы вроде бы и негде ее ставить. Так или иначе, но теперь ее могут видеть все, кто пожелает.
Музеев в Ереване много. Я имею в виду – хороших. Обо всех не расскажешь. Но о двух я хотя бы не упомянуть не могу.
На одной из улиц Еревана, в самом обычном многоэтажном доме, сделанном, как все дома этого города, из розового туфа, но похожем на крупнопанельное строение стандартного типа, есть квартира-музей Джотто. Нет, конечно, к итальянскому художнику раннего Возрождения этот музей отношения не имеет. Джотто – это прозвище, которое дал ироничный Ерванд Кочар, автор экспрессивного Давида Сасунского, что готов в любой момент повергнуть в прах врагов своего народа занесенным для сокрушительного удара мечом. Это, пожалуй, самый прекрасный памятник Еревана. Кочар любил молодого художника Геворга Григоряна (1898-1976), видел в нем фанатика живописи и дал ему имя великого падуанца, а оно так и пристало к нему на веки вечные. Наследницей полотен и графических работ армянского Джотто стала его вдова-грузинка (или абхазка?) Диана Нестеровна Уклеба, которая тоже в душе была художником и после смерти мужа начала писать портреты в его духе, несколько мрачноватые, но живые. Станковая живопись Джотто мне показалась как раз именно такой – мрачноватой, с преобладанием коричневого и черного. Зато работы малоформатные, выполненные в технике акварели, гуаши, темперы – полная противоположность, так и просятся в хороший альбом, чтобы можно было взять с собой на память. Но какие альбомы! Холод собачий и свету нет. Даже посмотреть толком все невозможно. И обидно становится за художника и его вдову, которая подарила все это богатство городу Еревану, а у Еревана руки не доходят и до этого музея.
На энтузиазме сотрудников держится музей Сергея Параджанова. Это прежде всего директор музея Завен Саркисян и его заместитель искусствовед Карен Микаэлян. Стоял я как-то у газетного киоска, что рядом с тамошней ЦКБ, разговаривал с лечившимся там в тот момент Фрунзиком Мкртчяном, который сменил свое советское имя на старинное армянское Мгер – был такой герой армянского эпоса, не менее знаменитый, чем сам Давид Сасунский. Мгер Мкртчян организовал свой театр. «Вот выйду из больницы, обязательно приходите, Владимир Петрович». Но тяжелая болезнь не отпустила Мгера, и он ушел от нас в конце 1993 года в возрасте 63 лет. Так вот, стояли мы с ним у киоска, и к нам подошли Завен и Карен и пригласили побывать в музее Параджанова, что, оказывается, совсем недалеко, надо только пройти по-над берегом Раздана к старым домам, прилепившимся, как ласточкины гнезда, над ущельем, тут он и будет, дом Параджанова. Ну мы в один прекрасный день туда и отправились, но без предупреждения. В музее не было никого, кроме женщины, занимавшейся уборкой. Оказалось, что она – безработная скрипачка, рада, что хоть такая работа нашлась, да еще в таком хорошем месте. Мы ей представились, и она отнеслась к нам очень приветливо, пустила ходить по музею, и мы с огромным интересом обошли все комнаты и зальца, заполненные массой вещей, живо напоминающих о художнике, который жил и работал в основном в Киеве и Тбилиси, был всемирно известным кинорежиссером («Тени забытых предков», «Цвет граната») и узником ГУЛАГА, куда его посадили явно ни за что. В своем творчестве Сергей Параджанов никогда не забывал традиций великих мастеров всех времен и народов, хорошо владел кистью, мог произвести на свет прекрасную «картину» из битой посуды, осколков цветного стекла и разных железок, любил делать шляпы, кукол, костюмы, коллажи, мозаичные панно, чудную (в смысле причудливую) мебель, всякую всячину, но при этом оставался еще и национальным армянским художником, может быть, сам того не сознавая и не стремясь к этому. В музее есть и семейные фотографии, письма из тюрьмы, интереснейшие альбомы и «Ника» за все его замечательное творчество и подвижничество. Но все это мы рассмотрели не сразу, а во время неоднократных посещений и чаепитий под коньячок с Кареном и Завеном, с которыми подружились. Мы очень благодарны им за то, что они помогли нам открыть для себя и полюбить Параджанова-художника.
И еще об одном замечательном человеке, спасавшем живопись и помогавшем выжить молодым талантам в годы советской реакции и турецкой блокады мне очень хочется рассказать. Имя Генриха Суреновича Игитяна прогремело в Москве в годы застоя, когда на страницах центральных газет вдруг появились сенсационные сообщения о каком-то дерзком армянине, который преодолел все препоны, какие только могли выставить невежественные чиновники, и создал в Ереване музей современной живописи. Музей открыл свои двери в 1972 году, когда в Москве и Питере авангард 20-30-х годов прятали в запасниках, а молодых художников стращали бульдозерами, загоняли в подполье и выталкивали за границу. Музей открылся в здании, выходящем одним боком на главный проспект Еревана. Тогда он носил имя Ленина, сейчас – Месропа Маштоца, творца армянского алфавита. И само это здание стало образчиком модернистской архитектуры, к которому приложил руку очень известный архитектор Джим Торосян. Специалисты называют это «неоконструктивизмом», кому-то он может и не понравиться, а вот живопись там размещалась великолепная – Гарзу, Жансем, Минас, Акоп Акопян, Джотто, Галенц, Элибекяны, Бажбеук-Меликян. Теперь это уже классика. Но когда мы приехали в Ереван и пошли в этот музей, он оказался закрытым на длительный ремонт, работали несколько залов в другом здании, рядом, но экспозиция не произвела на нас особого впечатления, не того ждали. Подписи к картинам были сделаны только на армянском, и я не преминул сказать музейным работникам:
– Вы, видимо, не стремитесь к тому, чтобы гости из-за рубежа знали хотя бы имена ваших художников.
Собеседники соглашались, что это глупость, вредная для любого музея, но преодолеть чиновничье усердие, демонстрирующее национализм там, где это просто вредит национальной культуре, им было не под силу. Но это уже, был не музей Генриха Игитяна и, чтобы увидеть замечательную коллекцию, пришлось ждать почти целый год: в сентябре 1993 года ее разместили под крылышком Шагена Хачатряна в Национальной галерее и открыли для широкой публики. В подготовке выставки «Армянское современное искусство» Генриху помогал Александр Михайлович Тер-Габриэлян. Показывая мне экспозицию накануне открытия, он рассказал любопытные вещи. От него я узнал, что в деле спасения живописи Генриху Игитяну в 60-е годы помогали тогдашний мэр Еревана Григор Иванович Асатрян и министр культуры Армении, а потом посол СССР в Люксембурге Камо Удумян. Выступая на открытии, я сказал, что хорошо бы снова сделать эту экспозицию постоянной, причем именно в том виде, как она организована в залах Национальной галереи, ибо это тоже сделано с большим вкусом и искусством. «Это и моя мечта», – признался Генрих. После открытия мы отправились в его Центр эстетического воспитания на улице Хачатура Абовяна, где, несмотря на все осложнения блокадного существования Еревана и скудость бюджетных средств, отпускаемых Центру, его сотрудники, практически без зарплаты, продолжали работать с детьми, чьи красочные творения, выставленные в Центре, радовали глаз и согревали душу не только родителей. Мы поехали туда, где вместе с друзьями Игитяна хорошо отметили открытие выставки, чем Бог послал. И всей компанией пели старые песни под потрясающий аккомпанемент великого джазмена, президента Армянского джаз-клуба, пианиста Левы Малхасяна и талантливого гитариста Акопа Тахруни.
С Генрихом Игитяном мы познакомились в декабре 1992 года в Доме дружбы Ассоциации обществ культурных связей (АОКС) на заседании Женсовета, которое вела Нора Липаритовна Акопян. Активно участвовали в дискуссии поэтесса Седа Вермишева и директор Брюсовского института русского языка Иветта Аракелян, директор Дома дружбы Георгий Закоян и многие другие, а среди них и Генрих. Обсуждали возможности создания в Доме дружбы Центра русской культуры и Общества культурных связей с Россией. Такое общество и было учреждено в те же дни. Его представили прессе в лице Армена Ханбабяна, корреспондента «Республики Армения» и московской «Независимой газеты», и Нелли Саакян из оппозиционного, но не связанного ни с какими партиями «Голоса Армении». Председателем Общества избрали доктора филологических наук Владимира Марковича Григоряна, через некоторое время ставшего главным редактором газеты «Свобода», издаваемой Партией национального самоопределения известного правозащитника Паруйра Айрикяна. Общество привлекало в свои ряды и на свои мероприятия людей самых разных взглядов и профессий, но всех их объединяла очень тесная связь с русской культурой и ностальгия по недавнему прошлому, когда Москва была рядом, доступна во всех отношениях, особенно деятелям культуры, а в гостях у ереванцев перебывало много известных писателей, композиторов, художников, артистов из России.
Генриха Игитяна я встречал практически на всех мероприятиях Общества Армения – Россия, проходивших в Доме дружбы, как правило, днем, чтобы не зависеть от подачи электричества и не сидеть при свечах, а зимой еще и вокруг непременной «буржуйки». Люди старшего поколения делились воспоминаниями о своих российских друзьях, композиторы играли свои сочинения, артисты устраивали небольшие концерты, ученые – семинары и конференции. Публика была внимательная и заинтересованная. Многие поругивали свое правительство, но не публично, а в кулуарах. И жаловались на Россию, которая не очень внимательно относится к своему армянскому союзнику.
Генрих Игитян был как раз среди тех, кто особенно остро переживал распад СССР, никак не мог смириться с этим и неоднократно говорил мне:
– Ну какие могут быть дипломатические отношения между нами, когда еще совсем недавно нас не разделяли государственные границы, и мы жили общей жизнью?
– Чувства твои, дорогой Генрих, мне понятны. Но раз уж мы из «коммуналки» разъехались, надо налаживать отношения на новых основах, а вот это мы, к сожалению, еще не очень умеем. Да еще и денег нет, чтобы преодолевать расстояния. И азеро-турецкая блокада нам мешает. И в Москве много умников развелось, которые непрочь покомандовать, как в былые времена, а если не выходит – то и обидеть могут того, кого совсем недавно за младшего брата принимали.
– Трудно возражать, но уж очень тяжко стало армянской интеллигенции без систематического общения с коллегами, как это было еще вчера.
В Генрихе Игитяне говорил отнюдь не только бывший депутат Верховного Совета СССР, который, кстати, осмеливался публично перечить и Горбачеву в бытность того номером один советской державы. В нем говорил человек искусства, глубоко опечаленный упадком и запустением, которые обрушились на культурные ценности Армении в результате прекращения финансовой помощи из Москвы, которая, оказывается, играла весьма существенную роль для ученых и деятелей литературы и искусства Армении. Об этом мне говорил не только Генрих. Об этом говорили представители всех творческих союзов, Университета и Академии наук. А зверская блокада оставила единственную ниточку прямых связей с бывшей метрополией – авиационную, но и та постоянно рвалась из-за нерегулярности рейсов и недоступности авиабилетов: они стали не по карману всем, редкому писателю удавалось попасть в Москву, а если все-таки попадали, то лишь благодаря меценатам вроде москвича Аркадия Аршавировича Вартаняна, организовавшего с помощью своего концерна «Империал» Центр русско-армянских инициатив, или ереванца Левона Николаевича Геворкяна из многопрофильного предприятия «Сигл». Кстати, оба помогали и карабахцам.
Генрих Игитян – взрывной характер, увлекающаяся натура, очень эмоциональный человек. И очень порядочный. Потому и смог стать подвижником на ниве искусств. Потому и не сломился под тяжестью блокадных невзгод, когда очень хочется плюнуть на все, особенно на дураков-чиновников, и удрать куда глаза глядят, лучше всего в Москву или Питер, где все тебя знают и где подходящую работу куда легче найти, чем в промерзшем и голодном Ереване. Удрать, как это сделали сотни тысяч его соотечественников, нашедших себе приют не в Америке или Европе, а в основном в России, от которой Армения начала отделяться еще в 1990 году. Хотя, по правде сказать, отделяться начала Россия, а вместе они отделялись от коммунистической империи, которая всем осточертела. Для армян же она стала злой мачехой, допустив резню в Сумгаите, Гяндже и Баку, а затем депортацию населения армянских деревень, волею несправедливой судьбы оказавшихся в пределах Советского Азербайджана. Кстати, этого предательства прежде всего не могут простить армяне Горбачеву, как и его проазерскую позицию в карабахском вопросе. Однако свои разочарования некоторыми личностями армяне на самое Россию переносить не стали, ибо, несмотря ни на что, всегда видели в ней своего естественного и вечного союзника. Туда и бежали. Не остановили этот поток даже притеснения «лиц кавказской национальности», которыми особенно прославился Краснодарский край. Тамошние казаки почему-то легко поддавались антиармянской пропаганде из Баку.
Генрих переболел ностальгией по недавнему прошлому физически (навещали мы его в ЦКБ) и морально, но не изменил своим российским привязанностям, остался верен своему великому делу художественного воспитания детей и не стал никуда уезжать.
ФИЛАРМОНИЯ И ОПЕРА
Мир музыки в Армении начинался для меня прежде всего с Лориса Чкнаворяна, дирижера, композитора и необыкновенного человека. Сразу же после Спитакского землетрясения 1988 года он приехал в Армению из Вены, да так и остался в Ереване, забыв о своих американских и европейских апартаментах и контрактах. Здесь Лорис возглавил Большой симфонический оркестр Ереванской филармонии, существование которого начал поддерживать «Всемирный благотворительный фонд», руководимый американской миллионершей-меценатом Луиз-Симон Манукян, и время от времени кто-нибудь из местных спонсоров. Например, концерн «Прометей», созданный «Закнефтегазстроем», который занимается прокладкой трубопроводов не столько в Армении, сколько в России или Болгарии. С президентом этой солидной фирмы Сеником Геворгяном меня познакомили очень скоро после моего приезда в Армению. Он даже собирался отдать под посольство только что отстроенный офис своей фирмы, но нам это здание не совсем подходило.
Помогало Лорису Чкнаворяну и армянское правительство. Во всяком случае он получил «служебную квартиру» в дипломатической гостинице «Раздан», куда поселили и главного дирижера Оперы Огана Дуряна. Позже Лорис с молодой женой, родившей ему дочку, устроился в квартире при Большом зале Филармонии имени Арама Хачатуряна, куда пройти можно было через закулисную гостиную, где обычно отдыхали в антракте дирижеры и солисты и где я часто общался с ними и с другими музыкантами, а журналист-музыковед Варужан Плузян регулярно брал у меня интервью для армянского радио, настойчиво превращая меня в музыкального комментатора поневоле. Впрочем, он был очень вежливый и приятный человек и отказать ему я никак не мог, так что приходилось изрекать что-то по поводу событий в музыкальной жизни.
Еженедельные воскресные концерты в светлом и теплом, очень нарядном зале Филармонии стали лучом надежды в холодные и темные дни блокадных зим. Стоимость билетов оставалась на доступном любому меломану уровне, и в Филармонии всегда был аншлаг. Принарядившиеся по такому случаю люди, взрослые и дети, много детей, восторженными аплодисментами встречали каждый выход Лориса. Он обращался к публике с непременной патриотической речью, выводя из привычного уже оцепенения отчаявшихся интеллигентов, а потом поднимал их с кресел прекрасной мелодией на слова великой христианской молитвы «Отче наш», начертанные буквами Месропа Маштоца на одной из панелей, обрамляющих сцену. А завершалась эта увертюра национальным гимном в мажоре, после чего все усаживались на своих местах и благодарно слушали отличный оркестр под управлением чаще всего самого Лориса, а иногда он уступал место за пюпитром молодым дирижерам – Геворгу Мурадяну или прилетавшему из США Джорджу Пехливаняну, или японцу Хисайоши Инойе, которого я прозвал танцующим дирижером: он управлял оркестром, сопровождая движения дирижерской палочки удивительно гармоничным пританцовыванием. В концертах участвовали и такие замечательные солисты, как скрипач Эдик Татевосян, руководитель квартета имени Комитаса, о котором я уже упоминал, или молодая пианистка Джульетта Галстян, которая чуть позже предпочтет все же карьеру оперной певицы, и многие другие скрипачи, виолончелисты, пианисты, певцы и певицы, слетавшиеся на огонек в ереванскую Филармонию по зову Лориса Чкнаворяна из России, США, Германии, Японии, и совсем не обязательно одни только армяне, хотя из армянских музыкантов, разбросанных по всему миру, можно без особого труда собрать не один симфонический коллектив экстракласса с такими же супер-солистами.
В 1993 году в Ереване прошли два крупных музыкальных фестиваля. Один был посвящен Араму Хачатуряну по случаю его 90-летия. Было несколько концертов Филармонического оркестра под управлением Джорджа Пехливаняна. Выступал и Ереванский симфонический оркестр. И камерные коллективы. Дело было летом, поэтому музыка звучала и под открытым небом.
В ноябре Ереван отметил 100-летие со дня смерти Петра Ильича Чайковского концертами в Большом и Малом залах Филармонии, в Доме камерной музыки, в музыкальной школе имени Спендиарова на улице Чайковского. Самая массовая организация русской общины «Россия» провела в Зеркальном зале Оперы конкурс вокалистов имени Чайковского. Жюри конкурса возглавляла великая певица Гоар Гаспарян. Газеты много писали о том колоссальном влиянии, которое оказал Чайковский на музыкальную жизнь Армении, подарившей миру массу талантливых композиторов, исполнителей, дирижеров, певцов. Достаточно вспомнить такие имена, как Арно Бабаджанян, Микаэл Таривердиев, Александр Мелик-Пашаев, Павел Лисициан, Зара Долуханова или нынешние звезды Мариинки Гегам Григорян и Марина Гулегина. И, конечно же, Барсег Туманян, зарубежные турне которого расписаны на годы вперед. А какой голос у него…
Мы с обитателями «Вернисажа» общались часто, нас там встречали как своих, иногда от всей души дарили то картину какую, то, скажем, нечто вроде иконописного портрета Св. Василия Неокесарийского, выполненного сочными красками юношей-инвалидом, отец которого решил непременно вручить ее российскому послу «от имени благодарного армянского народа». Часто приходилось отказываться от подарков, зная, что люди пришли сюда заработать на жизнь. Колечки и крестики из серебра с обсидианом наши женщины, конечно же, покупали.
По «Вернисажу» просто интересно было ходить, глазеть, обмениваться репликами со знакомыми людьми. Там часто мы встречали Пашу Джангирова, архитектора по образованию, графика по призванию и журналиста по случаю. Это он, увидев меня в декабре 1993-го на «Вернисаже», сообщил читателям еженедельника «Урарту», что посол, которого Козырев «задержал» в Москве в порядке демонстрации недовольства поведением армянского правительства (хотя оно было ни в чем не повинно, но об этом рассказ впереди), вопреки слухам, вернулся в Ереван и уезжать по собственной воле не собирается, что соответствовало действительности. Я тогда уезжать не собирался.
Там же, на «Вернисаже», я любил встречаться с Шмавоном Шмавоняном, с которым познакомился не совсем обычным образом. В феврале 1993 года привез я из Москвы от Юры Пирумяна, командира Первого взвода 28-й сотни защитников Белого дома образца 1991 года, краски дотоле неизвестному мне художнику по имени Шмавон. Художник пришел, как водится, с подарком – небольшим полотном с изображением двух женских силуэтов, выполненных в каких-то радостных, летних тонах, очень контрастировавших с блокадными настроениями. И сам он улыбчивый и добрый человек. В отличие от многих своих собратьев, гнушающихся «Вернисажем», Шмавон продает свои букеты и пейзажи именно там, но нередко ездит и за границу – в Эмираты или Стамбул – и там находит покупателей. В Москве тоже. Живопись у него сочная, яркая, своеобразная. И манера своя, неповторимая. К какому направлению его отнести, право, не знаю. Но сам он испытал удовольствие от соседства с Акопом Акопяном, Робертом Элибекяном и Владимиром Айвазяном, рядом с которыми я повесил его подарок. Были мы с моей женой у Шмавона в гостях в Арташате и гуляли с ним и его половиной и детишками по камням древнего Двина, что когда-то был столицей Армении. И в Москве потом тоже встречались.
На «Вернисаже» познакомились мы с Арамом Егидеряном, молодым художником-акварелистом. Купили у него один вид старого ереванского дворика. Он тут же подарил второй – в пандан, как любят у нас говорить на французский лад. И так все время. «Вернисаж» – это спонтанное выражение чувств. Даже совсем незнакомыми людьми. Какой-то дяденька взял и вручил маленькую книжицу советской патриотической лирики. И как не быть ему благодарными? Вот в этом дружба народов, наверное, и проявляется, а не в казенных речах. В блокадную зиму такое отношение людей нас очень грело.
ЭНТУЗИАСТЫ
Грело и то, что в холодных залах Национальной галереи подвижник армянского искусства, известный искусствовед и директор этого музея Шаген Хачатрян умудрялся проводить выставки и готовить постоянные экспозиции к лучшим временам, когда они снова смогут стать достоянием широкой публики. Вслед за Сарьяном, Галенцем, Минасом ереванцы увидели в залах Национальной галереи весной 1993 года «Армению глазами русских художников», в мае – «Итальянский рисунок XVI – XIX веков», осенью – экспозицию из музея современного искусства, продолжавшего находиться на ремонте. В Доме-музее Сарьяна, директором которого тоже является Шаген Хачатрян, летом 1994 года была показана интереснейшая выставка «Иран в произведениях армянских художников». Наконец, в самой Галерее усилиями Шагена открылись вновь залы армянской живописи ХIХ века. Пишу и вижу все это перед глазами и удивляюсь, сколько чисто личного энтузиазма надо было, чтобы все это делать в тех условиях. И вижу заинтересованные и благодарные лица людей из публики.
Личная дружба Шагена с известными французскими художниками Гарзу (Гарник Зулумян, родился в 1907 году) и Жансемом (Жан Семерджян, родился в 1920 году) принесла Национальной галерее десятки работ этих признанных мастеров. И при том бесплатно. Шаген привез в Армению 20 Сарьянов, 7 Айвазовских, множество других картин и музейных редкостей, сотни метров багета, книги. И все тоже бесплатно, благодаря соотечественникам из диаспоры. Сам он и составитель, и автор текстов в изданных в Париже и Нью-Йорке в 1993 году отличного каталога Галереи и большого альбома армянской живописи ХГХ-ХХ веков, которым мог бы позавидовать любой московский музей. Эти книги продолжают с честью внушительный ряд его научно-художественных работ, выполненных после учебы в ленинградской Академии художеств, а среди них – альбомы таких мастеров, как Мартирос Сарьян, Ованес Айвазовский, Минас Аветисян, Акоп Акопян. Шаген и сам мастер на все руки: взял у меня гравюру с видом Венеции, подаренную мне в свое время ее мэром, и вставил в такую рамку, что хоть в музей вешать, так хорошо это у него получилось.
У него многое получается, дай Бог ему здоровья и сил! Одно из добрых дел Шагена – сохранение опекушинской статуи Екатерины Второй. А судьба у нее такая. Опекушин изваял императрицу в 1896 году. В сталинские времена статую отдали известному скульптору Сергею Меркурову, автору многих памятников Ленину, в том числе тому, что возвышался и на площади, где стоит Национальная галерея. Меркурову статую подарили просто как кусок мрамора, наверное, чтоб еще одного Ильича изваял. Но скульптор, уроженец города Ленинакана (ныне Гюмри), не стал глумиться над творением Опекушина, а отправил Екатерину в Ереван, где, спустя много лет, на каких-то задворках памятник обнаружил Шаген Хачатрян и поставил статую в трехметровую нишу у одного из входов в Национальную галерею, правда, со двора. А с улицы вроде бы и негде ее ставить. Так или иначе, но теперь ее могут видеть все, кто пожелает.
Музеев в Ереване много. Я имею в виду – хороших. Обо всех не расскажешь. Но о двух я хотя бы не упомянуть не могу.
На одной из улиц Еревана, в самом обычном многоэтажном доме, сделанном, как все дома этого города, из розового туфа, но похожем на крупнопанельное строение стандартного типа, есть квартира-музей Джотто. Нет, конечно, к итальянскому художнику раннего Возрождения этот музей отношения не имеет. Джотто – это прозвище, которое дал ироничный Ерванд Кочар, автор экспрессивного Давида Сасунского, что готов в любой момент повергнуть в прах врагов своего народа занесенным для сокрушительного удара мечом. Это, пожалуй, самый прекрасный памятник Еревана. Кочар любил молодого художника Геворга Григоряна (1898-1976), видел в нем фанатика живописи и дал ему имя великого падуанца, а оно так и пристало к нему на веки вечные. Наследницей полотен и графических работ армянского Джотто стала его вдова-грузинка (или абхазка?) Диана Нестеровна Уклеба, которая тоже в душе была художником и после смерти мужа начала писать портреты в его духе, несколько мрачноватые, но живые. Станковая живопись Джотто мне показалась как раз именно такой – мрачноватой, с преобладанием коричневого и черного. Зато работы малоформатные, выполненные в технике акварели, гуаши, темперы – полная противоположность, так и просятся в хороший альбом, чтобы можно было взять с собой на память. Но какие альбомы! Холод собачий и свету нет. Даже посмотреть толком все невозможно. И обидно становится за художника и его вдову, которая подарила все это богатство городу Еревану, а у Еревана руки не доходят и до этого музея.
На энтузиазме сотрудников держится музей Сергея Параджанова. Это прежде всего директор музея Завен Саркисян и его заместитель искусствовед Карен Микаэлян. Стоял я как-то у газетного киоска, что рядом с тамошней ЦКБ, разговаривал с лечившимся там в тот момент Фрунзиком Мкртчяном, который сменил свое советское имя на старинное армянское Мгер – был такой герой армянского эпоса, не менее знаменитый, чем сам Давид Сасунский. Мгер Мкртчян организовал свой театр. «Вот выйду из больницы, обязательно приходите, Владимир Петрович». Но тяжелая болезнь не отпустила Мгера, и он ушел от нас в конце 1993 года в возрасте 63 лет. Так вот, стояли мы с ним у киоска, и к нам подошли Завен и Карен и пригласили побывать в музее Параджанова, что, оказывается, совсем недалеко, надо только пройти по-над берегом Раздана к старым домам, прилепившимся, как ласточкины гнезда, над ущельем, тут он и будет, дом Параджанова. Ну мы в один прекрасный день туда и отправились, но без предупреждения. В музее не было никого, кроме женщины, занимавшейся уборкой. Оказалось, что она – безработная скрипачка, рада, что хоть такая работа нашлась, да еще в таком хорошем месте. Мы ей представились, и она отнеслась к нам очень приветливо, пустила ходить по музею, и мы с огромным интересом обошли все комнаты и зальца, заполненные массой вещей, живо напоминающих о художнике, который жил и работал в основном в Киеве и Тбилиси, был всемирно известным кинорежиссером («Тени забытых предков», «Цвет граната») и узником ГУЛАГА, куда его посадили явно ни за что. В своем творчестве Сергей Параджанов никогда не забывал традиций великих мастеров всех времен и народов, хорошо владел кистью, мог произвести на свет прекрасную «картину» из битой посуды, осколков цветного стекла и разных железок, любил делать шляпы, кукол, костюмы, коллажи, мозаичные панно, чудную (в смысле причудливую) мебель, всякую всячину, но при этом оставался еще и национальным армянским художником, может быть, сам того не сознавая и не стремясь к этому. В музее есть и семейные фотографии, письма из тюрьмы, интереснейшие альбомы и «Ника» за все его замечательное творчество и подвижничество. Но все это мы рассмотрели не сразу, а во время неоднократных посещений и чаепитий под коньячок с Кареном и Завеном, с которыми подружились. Мы очень благодарны им за то, что они помогли нам открыть для себя и полюбить Параджанова-художника.
И еще об одном замечательном человеке, спасавшем живопись и помогавшем выжить молодым талантам в годы советской реакции и турецкой блокады мне очень хочется рассказать. Имя Генриха Суреновича Игитяна прогремело в Москве в годы застоя, когда на страницах центральных газет вдруг появились сенсационные сообщения о каком-то дерзком армянине, который преодолел все препоны, какие только могли выставить невежественные чиновники, и создал в Ереване музей современной живописи. Музей открыл свои двери в 1972 году, когда в Москве и Питере авангард 20-30-х годов прятали в запасниках, а молодых художников стращали бульдозерами, загоняли в подполье и выталкивали за границу. Музей открылся в здании, выходящем одним боком на главный проспект Еревана. Тогда он носил имя Ленина, сейчас – Месропа Маштоца, творца армянского алфавита. И само это здание стало образчиком модернистской архитектуры, к которому приложил руку очень известный архитектор Джим Торосян. Специалисты называют это «неоконструктивизмом», кому-то он может и не понравиться, а вот живопись там размещалась великолепная – Гарзу, Жансем, Минас, Акоп Акопян, Джотто, Галенц, Элибекяны, Бажбеук-Меликян. Теперь это уже классика. Но когда мы приехали в Ереван и пошли в этот музей, он оказался закрытым на длительный ремонт, работали несколько залов в другом здании, рядом, но экспозиция не произвела на нас особого впечатления, не того ждали. Подписи к картинам были сделаны только на армянском, и я не преминул сказать музейным работникам:
– Вы, видимо, не стремитесь к тому, чтобы гости из-за рубежа знали хотя бы имена ваших художников.
Собеседники соглашались, что это глупость, вредная для любого музея, но преодолеть чиновничье усердие, демонстрирующее национализм там, где это просто вредит национальной культуре, им было не под силу. Но это уже, был не музей Генриха Игитяна и, чтобы увидеть замечательную коллекцию, пришлось ждать почти целый год: в сентябре 1993 года ее разместили под крылышком Шагена Хачатряна в Национальной галерее и открыли для широкой публики. В подготовке выставки «Армянское современное искусство» Генриху помогал Александр Михайлович Тер-Габриэлян. Показывая мне экспозицию накануне открытия, он рассказал любопытные вещи. От него я узнал, что в деле спасения живописи Генриху Игитяну в 60-е годы помогали тогдашний мэр Еревана Григор Иванович Асатрян и министр культуры Армении, а потом посол СССР в Люксембурге Камо Удумян. Выступая на открытии, я сказал, что хорошо бы снова сделать эту экспозицию постоянной, причем именно в том виде, как она организована в залах Национальной галереи, ибо это тоже сделано с большим вкусом и искусством. «Это и моя мечта», – признался Генрих. После открытия мы отправились в его Центр эстетического воспитания на улице Хачатура Абовяна, где, несмотря на все осложнения блокадного существования Еревана и скудость бюджетных средств, отпускаемых Центру, его сотрудники, практически без зарплаты, продолжали работать с детьми, чьи красочные творения, выставленные в Центре, радовали глаз и согревали душу не только родителей. Мы поехали туда, где вместе с друзьями Игитяна хорошо отметили открытие выставки, чем Бог послал. И всей компанией пели старые песни под потрясающий аккомпанемент великого джазмена, президента Армянского джаз-клуба, пианиста Левы Малхасяна и талантливого гитариста Акопа Тахруни.
С Генрихом Игитяном мы познакомились в декабре 1992 года в Доме дружбы Ассоциации обществ культурных связей (АОКС) на заседании Женсовета, которое вела Нора Липаритовна Акопян. Активно участвовали в дискуссии поэтесса Седа Вермишева и директор Брюсовского института русского языка Иветта Аракелян, директор Дома дружбы Георгий Закоян и многие другие, а среди них и Генрих. Обсуждали возможности создания в Доме дружбы Центра русской культуры и Общества культурных связей с Россией. Такое общество и было учреждено в те же дни. Его представили прессе в лице Армена Ханбабяна, корреспондента «Республики Армения» и московской «Независимой газеты», и Нелли Саакян из оппозиционного, но не связанного ни с какими партиями «Голоса Армении». Председателем Общества избрали доктора филологических наук Владимира Марковича Григоряна, через некоторое время ставшего главным редактором газеты «Свобода», издаваемой Партией национального самоопределения известного правозащитника Паруйра Айрикяна. Общество привлекало в свои ряды и на свои мероприятия людей самых разных взглядов и профессий, но всех их объединяла очень тесная связь с русской культурой и ностальгия по недавнему прошлому, когда Москва была рядом, доступна во всех отношениях, особенно деятелям культуры, а в гостях у ереванцев перебывало много известных писателей, композиторов, художников, артистов из России.
Генриха Игитяна я встречал практически на всех мероприятиях Общества Армения – Россия, проходивших в Доме дружбы, как правило, днем, чтобы не зависеть от подачи электричества и не сидеть при свечах, а зимой еще и вокруг непременной «буржуйки». Люди старшего поколения делились воспоминаниями о своих российских друзьях, композиторы играли свои сочинения, артисты устраивали небольшие концерты, ученые – семинары и конференции. Публика была внимательная и заинтересованная. Многие поругивали свое правительство, но не публично, а в кулуарах. И жаловались на Россию, которая не очень внимательно относится к своему армянскому союзнику.
Генрих Игитян был как раз среди тех, кто особенно остро переживал распад СССР, никак не мог смириться с этим и неоднократно говорил мне:
– Ну какие могут быть дипломатические отношения между нами, когда еще совсем недавно нас не разделяли государственные границы, и мы жили общей жизнью?
– Чувства твои, дорогой Генрих, мне понятны. Но раз уж мы из «коммуналки» разъехались, надо налаживать отношения на новых основах, а вот это мы, к сожалению, еще не очень умеем. Да еще и денег нет, чтобы преодолевать расстояния. И азеро-турецкая блокада нам мешает. И в Москве много умников развелось, которые непрочь покомандовать, как в былые времена, а если не выходит – то и обидеть могут того, кого совсем недавно за младшего брата принимали.
– Трудно возражать, но уж очень тяжко стало армянской интеллигенции без систематического общения с коллегами, как это было еще вчера.
В Генрихе Игитяне говорил отнюдь не только бывший депутат Верховного Совета СССР, который, кстати, осмеливался публично перечить и Горбачеву в бытность того номером один советской державы. В нем говорил человек искусства, глубоко опечаленный упадком и запустением, которые обрушились на культурные ценности Армении в результате прекращения финансовой помощи из Москвы, которая, оказывается, играла весьма существенную роль для ученых и деятелей литературы и искусства Армении. Об этом мне говорил не только Генрих. Об этом говорили представители всех творческих союзов, Университета и Академии наук. А зверская блокада оставила единственную ниточку прямых связей с бывшей метрополией – авиационную, но и та постоянно рвалась из-за нерегулярности рейсов и недоступности авиабилетов: они стали не по карману всем, редкому писателю удавалось попасть в Москву, а если все-таки попадали, то лишь благодаря меценатам вроде москвича Аркадия Аршавировича Вартаняна, организовавшего с помощью своего концерна «Империал» Центр русско-армянских инициатив, или ереванца Левона Николаевича Геворкяна из многопрофильного предприятия «Сигл». Кстати, оба помогали и карабахцам.
Генрих Игитян – взрывной характер, увлекающаяся натура, очень эмоциональный человек. И очень порядочный. Потому и смог стать подвижником на ниве искусств. Потому и не сломился под тяжестью блокадных невзгод, когда очень хочется плюнуть на все, особенно на дураков-чиновников, и удрать куда глаза глядят, лучше всего в Москву или Питер, где все тебя знают и где подходящую работу куда легче найти, чем в промерзшем и голодном Ереване. Удрать, как это сделали сотни тысяч его соотечественников, нашедших себе приют не в Америке или Европе, а в основном в России, от которой Армения начала отделяться еще в 1990 году. Хотя, по правде сказать, отделяться начала Россия, а вместе они отделялись от коммунистической империи, которая всем осточертела. Для армян же она стала злой мачехой, допустив резню в Сумгаите, Гяндже и Баку, а затем депортацию населения армянских деревень, волею несправедливой судьбы оказавшихся в пределах Советского Азербайджана. Кстати, этого предательства прежде всего не могут простить армяне Горбачеву, как и его проазерскую позицию в карабахском вопросе. Однако свои разочарования некоторыми личностями армяне на самое Россию переносить не стали, ибо, несмотря ни на что, всегда видели в ней своего естественного и вечного союзника. Туда и бежали. Не остановили этот поток даже притеснения «лиц кавказской национальности», которыми особенно прославился Краснодарский край. Тамошние казаки почему-то легко поддавались антиармянской пропаганде из Баку.
Генрих переболел ностальгией по недавнему прошлому физически (навещали мы его в ЦКБ) и морально, но не изменил своим российским привязанностям, остался верен своему великому делу художественного воспитания детей и не стал никуда уезжать.
ФИЛАРМОНИЯ И ОПЕРА
Мир музыки в Армении начинался для меня прежде всего с Лориса Чкнаворяна, дирижера, композитора и необыкновенного человека. Сразу же после Спитакского землетрясения 1988 года он приехал в Армению из Вены, да так и остался в Ереване, забыв о своих американских и европейских апартаментах и контрактах. Здесь Лорис возглавил Большой симфонический оркестр Ереванской филармонии, существование которого начал поддерживать «Всемирный благотворительный фонд», руководимый американской миллионершей-меценатом Луиз-Симон Манукян, и время от времени кто-нибудь из местных спонсоров. Например, концерн «Прометей», созданный «Закнефтегазстроем», который занимается прокладкой трубопроводов не столько в Армении, сколько в России или Болгарии. С президентом этой солидной фирмы Сеником Геворгяном меня познакомили очень скоро после моего приезда в Армению. Он даже собирался отдать под посольство только что отстроенный офис своей фирмы, но нам это здание не совсем подходило.
Помогало Лорису Чкнаворяну и армянское правительство. Во всяком случае он получил «служебную квартиру» в дипломатической гостинице «Раздан», куда поселили и главного дирижера Оперы Огана Дуряна. Позже Лорис с молодой женой, родившей ему дочку, устроился в квартире при Большом зале Филармонии имени Арама Хачатуряна, куда пройти можно было через закулисную гостиную, где обычно отдыхали в антракте дирижеры и солисты и где я часто общался с ними и с другими музыкантами, а журналист-музыковед Варужан Плузян регулярно брал у меня интервью для армянского радио, настойчиво превращая меня в музыкального комментатора поневоле. Впрочем, он был очень вежливый и приятный человек и отказать ему я никак не мог, так что приходилось изрекать что-то по поводу событий в музыкальной жизни.
Еженедельные воскресные концерты в светлом и теплом, очень нарядном зале Филармонии стали лучом надежды в холодные и темные дни блокадных зим. Стоимость билетов оставалась на доступном любому меломану уровне, и в Филармонии всегда был аншлаг. Принарядившиеся по такому случаю люди, взрослые и дети, много детей, восторженными аплодисментами встречали каждый выход Лориса. Он обращался к публике с непременной патриотической речью, выводя из привычного уже оцепенения отчаявшихся интеллигентов, а потом поднимал их с кресел прекрасной мелодией на слова великой христианской молитвы «Отче наш», начертанные буквами Месропа Маштоца на одной из панелей, обрамляющих сцену. А завершалась эта увертюра национальным гимном в мажоре, после чего все усаживались на своих местах и благодарно слушали отличный оркестр под управлением чаще всего самого Лориса, а иногда он уступал место за пюпитром молодым дирижерам – Геворгу Мурадяну или прилетавшему из США Джорджу Пехливаняну, или японцу Хисайоши Инойе, которого я прозвал танцующим дирижером: он управлял оркестром, сопровождая движения дирижерской палочки удивительно гармоничным пританцовыванием. В концертах участвовали и такие замечательные солисты, как скрипач Эдик Татевосян, руководитель квартета имени Комитаса, о котором я уже упоминал, или молодая пианистка Джульетта Галстян, которая чуть позже предпочтет все же карьеру оперной певицы, и многие другие скрипачи, виолончелисты, пианисты, певцы и певицы, слетавшиеся на огонек в ереванскую Филармонию по зову Лориса Чкнаворяна из России, США, Германии, Японии, и совсем не обязательно одни только армяне, хотя из армянских музыкантов, разбросанных по всему миру, можно без особого труда собрать не один симфонический коллектив экстракласса с такими же супер-солистами.
В 1993 году в Ереване прошли два крупных музыкальных фестиваля. Один был посвящен Араму Хачатуряну по случаю его 90-летия. Было несколько концертов Филармонического оркестра под управлением Джорджа Пехливаняна. Выступал и Ереванский симфонический оркестр. И камерные коллективы. Дело было летом, поэтому музыка звучала и под открытым небом.
В ноябре Ереван отметил 100-летие со дня смерти Петра Ильича Чайковского концертами в Большом и Малом залах Филармонии, в Доме камерной музыки, в музыкальной школе имени Спендиарова на улице Чайковского. Самая массовая организация русской общины «Россия» провела в Зеркальном зале Оперы конкурс вокалистов имени Чайковского. Жюри конкурса возглавляла великая певица Гоар Гаспарян. Газеты много писали о том колоссальном влиянии, которое оказал Чайковский на музыкальную жизнь Армении, подарившей миру массу талантливых композиторов, исполнителей, дирижеров, певцов. Достаточно вспомнить такие имена, как Арно Бабаджанян, Микаэл Таривердиев, Александр Мелик-Пашаев, Павел Лисициан, Зара Долуханова или нынешние звезды Мариинки Гегам Григорян и Марина Гулегина. И, конечно же, Барсег Туманян, зарубежные турне которого расписаны на годы вперед. А какой голос у него…