Страница:
Гаумата шел по длинной галерее, пристально вглядываясь в глаза чужестранцев, длинной чередой выстроенных здесь, точно на продажу.
– Отпустить, – проходя мимо очередного иноземца, говорил он. – Отпустить. Отпустить.
Начальник храмовой стражи с каждым новым «отпускником» выглядел все мрачнее и мрачнее. Его люди целый день потратили на полную бессмыслицу, обходя дома и постоялые дворы, расспрашивая хозяев лавок и торговцев на базаре обо всех подозрительных чужаках, появившихся со вчерашнего дня. Таких набралось великое множество всех мастей и видов, однако никого и близко похожего на светловолосых, светлоглазых ангелов не было и в помине. Да и могло ли быть? Ведь ангелы – они на то и ангелы. Он своими глазами видел, как исчезли крылатые воины в сиянии посреди ясного неба. Так не проще ли искать вчерашний день, чем таких беглецов? Он мрачно шествовал за Верховным жрецом, слушая однообразную команду: «Отпустить. Отпустить. Отпустить». Когда бы знал сейчас начальник стражи, что творится в голове его господина, он бы немало удивился и, пожалуй, испугался. Впрочем, Гаумата и сам толком не мог разобраться в обуревавших его чувствах.
С той поры, как увидел он ожившего Мардука, его вера в бога не то чтобы рухнула, но сильно пошатнулась. Ведь бог неведомый всегда сильнее и могущественнее любого, пусть даже самого ужасного, но лишенного тайны.
Мардук и впрямь был грозен. Но требования его были слишком земными. Худо было то, что невыполнение приказа Мардука несло в себе реальную угрозу. Это Гаумата чувствовал всеми поджилками, но, отдрожав и отстучав зубами, Верховный жрец довольно быстро взял себя в руки. Конечно, ему самому не терпелось пролить на алтаре кровь «залетных ангелов», а если нет… Что тогда? Становиться искупительной жертвой Гаумата вовсе не собирался. Чувство страха не покидало его, но оно не леденило кровь, а требовало действия. Быстрого и внезапного, как атака гюрзы.
Наконец последняя шеренга закончилась.
– Отпустить, – медленно произнес Верховный жрец, напряженно глядя в темное лицо рослого ливийца, стоявшего в конце последнего ряда. Он повернулся к начальнику храмовой стражи. – Поиски не прекращать. Ступайте. И чтоб никого из этих, – Гаумата кивнул вслед радостно покидающим галерею дворца чужестранцам, – я больше не видел. Ищите под землей, в воде, но доставьте их сюда!
Он топнул ногой, точно обозначая место, где утром должны были стоять похитители его душевного покоя.
Дверь за спиной Гауматы закрылась с резким хлопком.
– Ну что, высмотрел? – Голос вопрошавшего звучал насмешливо и несколько раздраженно.
– Здравствуй, Нидинту-Бел, – досадливо скривив губы, проговорил Первосвященник. – Ты же видел, что нет.
– Видел, – подтвердил беглый начальник стражи. – Как по мне – пустая затея. Если эти крылатые ублюдки и впрямь не ангелы, а люди, их стоит искать возле Кархана. Прикажи жрецам, которые следуют вместе с армией, пусть выследят их. А ежели удастся, то и изловят.
– Уже распорядился, – огрызнулся Гаумата. – Но армия с каждым днем будет все дальше. А твои летуны нужны мне здесь, и как можно скорее.
– К чему вся эта спешка! И вообще, они такие же мои, как и твои, – ухмыльнулся опальный вельможа. – Их здесь нет. И хвала за то Мардуку.
При звуке этого имени уголок губ Верховного жреца снова дернулся, и он отвернулся, спеша взять себя в руки.
– Это не твоя забота, Нидинту-Бел.
– Они сорвали наш замысел, заставили меня крысой прятаться по щелям, а ты говоришь, что это не моя забота! В своем ли ты уме, мой дорогой родственник? – В глазах сына Набонида сверкнуло пламя гнева.
– Еще ничего не потеряно. Ты все делал, как я сказал?
– Да. Слуга говорит, что хозяин лавки совсем потерял голову от подозрений.
– Вот и прекрасно, теперь осталось нанести последний удар. Надеюсь, сегодня ночью все и случится.
– С радостью погляжу, как его будут рвать конями, – ухмыльнулся Нидинту-Бел. – Но помни, Сусанна моя.
Верховный жрец поморщился.
– Не к добру ты вбил себе в голову эту вздорную девчонку. К тому же тебе, все едино, не удастся поглядеть на смерть бен Эзры.
– Это еще почему?
– Прямо отсюда ты отправишься в лагерь Кира с письмом, которое я тебе дам. Найди Лайлу, она поможет.
– С этим можно повременить, – пробовал отмахнуться Нидинту-Бел.
– Нельзя. Ты должен доставить письмо до того, как армия Валтасара окажется вблизи персов, – жестко отрезал Гаумата.
– Будь по-твоему, – пристально глядя в лицо Верховному жрецу, согласился сводный брат Валтасара. – Вечером, после наступления темноты, я отправлюсь к Киру. Но перед тем я еще успею навестить эту кошечку. Потому что когда за дело возьмешься ты, навещать уже будет некого.
– Ты поедешь сейчас же! – Слова Верховного жреца звучали как приговор, не подлежащий обжалованию. – И не посмеешь даже приблизиться к дому Сусанны! И помни, мой дорогой родственник, что именно такова воля Мардука!
Весь день Иезекия не находил себе места. Он придумывал многочисленные способы расправы с мерзавцем, похитившим и растоптавшим его счастье. Описанные в Священной книге методы побиения камнями или сожжения казались ему чересчур мягкими, и картины мести, которые он лелеял в своем уме, хоть на самую малость смягчали боль его ран. Вначале он хотел поставить нубийцев у входа в комнату дочери, но быстро сообразил: если свидание не состоится в эту ночь, то произойдет в другую. И кто знает, удастся ли ему перехватить новую записку.
«Моя дочь – блудница! – с ужасом вслушиваясь в эти слова, бормотал себе под нос Иезекия. – Доброму имени и высокому званию жены первейшего из эбореев она предпочла низкий жребий развратной блудодейки, продающей тело всякому, кто пожелает купить!» Эта мысль жгла его, точно укус скорпиона. Сотни, тысячи скорпионов.
Когда стемнело, он сказал, что идет посоветоваться к одному из родичей, и затаился близ дома, стараясь держать в поле зрения и вход в лавку, и каменную ограду сада, за которой впервые увидел совратителя его ненаглядной Сусанны.
Время тянулось, точно кто-то медленно и старательно вытягивал жилы из бедного Иезекии. Он устал прятаться, устал переминаться с ноги на ногу, вглядываясь в ночную темень. «А если так придется стоять всю ночь? – вдруг подумалось ему. – Что, если Сусанна догадалась?» Нет, с чего бы? Он был осторожен, ничем себя не выдал!
Холодно-бледный лик Сина кривой усмешкой висел над Вавилоном. «А может, даст Бог, она не пойдет», – в который раз подумалось Иезекии. Но тут вдали раздался тихий цокот ослиных копыт. Человек, ведущий в поводу ослика, привычно остановился у стены, там, где с нее свисали плети виноградной лозы, и, сложив руки у губ, закричал встревоженной ночной птицей. Спустя несколько ударов сердца Иезекия увидел тонкую изящную фигурку. Из-под накинутого плаща в лунном свете золотом блеснуло платье… «О горе мне, горе! – прошептал Иезекия, впиваясь ногтями в лицо. – Не я ли подарил тебе драгоценный этот наряд, мечтая, как предстанешь ты в нем пред Даниилом».
Между тем девушка ловко уселась на ослика, и провожатый, только и ждавший этого, повел животное в поводу прочь от ворот Иштар.
Выждав немного, Иезекия устремился за ними, прячась за выступами домов и деревьями. Он бежал вслед, стараясь не отставать.
«Сейчас, сейчас все раскроется», – тяжело дыша, твердил себе разъяренный отец. Неожиданно провожатый остановил ослика у какой-то стены. Иезекия замер в отдалении, переводя дух. Уже давно ему не приходилось ходить так быстро и так далеко. Он огляделся, утирая пот и стараясь понять, куда же привела его похоть падшей дочери. Да ведь это же дворец Первосвященника! Новое открытие ожгло его еще сильнее прежнего. Быть может, он и смог бы, смирив разбитое сердце, уняв слезы, понять и простить голос плоти. Но путаться с каким-то прислужником Мардука?! Ей, эборейке хорошего рода?!
Не ведая ничего о мыслях, терзавших душу Иезекии бен Эзры, девушка ловко спешилась, подошла к зарослям плюща, увивавшего стену, и скрылась за ними в одно мгновение.
«Так вот оно как!» Кровь прилила к голове взбешенного отца. Со всех ног он бросился к убежищу любовников, сжимая кулаки. Из-за густой листвы послышался томный вздох. Иезекия рывком отодвинул листву естественной занавеси. В зыбком свете масляной лампы виднелись сплетенные в жарком объятии тела. «Ага!» – грозно закричал он. В этот миг что-то тяжелое обрушилось ему на затылок. Колени бен Эзры подогнулись сами собой, и свет померк в очах.
ГЛАВА 16
Если ты взял оружие в руки – будь беспощаден к себе и терпим к врагам.Септимий Север
«…И приходили к нему люди, и просили: „Даниил, скажи нам о Боге“, – и говорил он о Боге».
Амердат с любовью взглянул на выведенную строку и начал старательно украшать рисунком начало повествования. Всю свою долгую жизнь Амердат записывал происходящее новомодными финикийскими буквицами, не слишком задумываясь над тем, кто и когда станет читать его труд. Господь наградил его невиданной мудростью и памятью, нимало не идущей на убыль с годами. Он помнил все, что видел, что слышал, что и кому говорил. Он помнил лица, жесты, даже кто и во что был одет годы и годы тому назад. Иногда ему казалось, что он помнит еще что-то. Амердат даже сам толком не мог сказать что. Это неуловимое видение будто стояло у него за плечом, неразличимое обычным глазом, так что порою и не понятно было, наяву это все происходило или пригрезилось.
Там, в непроглядном тумане, старец угадывал иной мир, в котором не было Вавилона, не было Валтасара, да и вообще никого из известных ему людей. Отгоняя наваждение, Амердат провел рукою по гладко вылощенному пергаменту. «Бог есть Творец! – выводил он запечатленные в памяти слова. – И все было в Боге, и ничего не есть вне Его». Картина перед глазами Амердата предстала вновь со всей возможной живостью, точно опять перенесся он в шатер царского советника.
В тот день, когда переодетые и перекрашенные «катерщики» присоединились к войску, направлявшемуся в далекую Лидию, он рассудил, что все самое интересное и важное будет происходить именно там, а потому присоединился к царской свите в качестве официального историографа. Сделать это было несложно даже без помощи Кархана. Мало кто в Вавилоне не знал Амердата – мудрого, как сам Энки, и древнего, словно этот мир. Кархан лишь распорядился поселить старца в шатер к Даниилу, да и сам царский советник был рад собеседнику.
Амердат же с неподдельным интересом наблюдал за тем, кого все вокруг именовали Даниилом, и кто, покорствуя судьбе, принимал это имя.
Пророк, хотя сам Даниил не именовал себя пророком, выглядел опечаленным и встревоженным, точно бежал от кого-то, но этот кто-то всегда оказывался на шаг впереди него. Между тем стоило войску остановиться на постой, и вокруг шатра, где они ночевали, собиралась толпа желающих видеть Даниила воочию и услышать его слова о боге. Близость смерти всегда заставляла людей задуматься о том, что останется от человека, когда бренная плоть истлеет в земле или же насытит брюхо вечно ждущего добычи ухееля.
Даниил начинал говорить нехотя, словно каждое слово отзывалось в душе его болью. Но каждый раз речь его становилась все более горячей и яркой, и с каждым разом толпа вокруг шатра становилась все гуще и гуще.
«…Для чего Господь создал этот мир? И почему он таков, каков есть? – вопрошал он собравшихся и отвечал сам себе: – Ибо в творении – бытие Творца. В нем он пребывает, и только в нем воистину пребудет в могуществе своем. Творение его бессмертно, ибо бесконечно. Всякий день приходит новое и всякий день старое развеивается в прах. Творение неизменно и неизбывно, как небесный свет, как ветер, завывающий в ущельях, и причитание волн, вползающих на прибрежные камни. В творении своем человек уподоблен Богу. Возделывая сад, что говорим мы в сердце своем? Копаем ли землю и бросаем в нее семя? А быть может, растим плоды для утоления голода и жажды? И то и другое верно. Но я скажу в душе своей: я заедино с Творцом Предвечным своими руками сотворяю этот мир. Ибо жребий человека не что иное, как отражение Вышнего Жребия…» – так говорил он, – записал мудрый Амердат. – И воины, и их начальники, и погонщики верблюдов, и блудницы, следовавшие за войском, в молчании внимали ему, кивая головами».
Ветер, гулявший по вызолоченному залу храма Мардука, доносил до Гауматы отдаленные крики. Это городская стража на стенах докладывала о своем бодрствовании и пугала витающих близ Вавилона злобных духов ночи, пожирателей сна, породителей ночных кошмаров.
«Сейчас он должен быть уже в пути», – подумал Гаумата, с раздражением и почти брезгливостью вспоминая последнюю встречу с Нидинту-Белом. Он знал его с детства. Мать Гауматы была младшей сестрой матери Нидинту-Бела. С тех пор как Набонид стал царем, та заняла высокое положение при дворе. Ее сын, сам не сознавая того, был вознесен над прочими мальчишками почти так же, как и Валтасар. Нидинту-Бел рос сильным и энергичным юношей, заводилой драк и шалостей. Однако же, как быстро догадался Гаумата – Мардук, даровавший брату железные мышцы, не был столь же щедр, отмеривая тому ум. Гаумата очень быстро научился подчинять отпрыска Набонида своей воле, да так, что тот порою и не осознавал этого. При всем том Нидинту-Бел стоял на ступеньке трона, готовый при случае захватить освободившееся место. Ему же, Гаумате, пришлось немало постараться, чтобы занять свой высокий пост. Тем более что отцом Гауматы был младший брат Навуходоносора, а Набонид с подозрением взирал на тех, в чьих жилах текла кровь халдейских царей.
Теперь, если все произойдет так, как должно, Нидинту-Бел действительно станет царем, но править все равно будет он, Гаумата, недосягаемый, могущественный, мудрый, точно сам Мардук. «Если только этот безумец, снедаемый похотью, – Гаумата поморщился, – не испортит все, променяв высокий жребий на вздорную эборейку, каких тысячи и тысячи тысяч. Мардук, хоть на краткий миг даруй ему разум!»
Он обернулся, бросая взгляд на золотое изваяние, красовавшееся на фоне звездного неба. Мардук стоял, облокотясь на секиру, и смотрел на Гаумату тяжелым пронзительным взглядом. Верховный жрец отпрянул от неожиданности. Он помнил свои ощущения, когда Мардук явился ему в грохоте и сиянии, но сейчас…
– Что смотришь? Узнал, надеюсь? – Гаумата кивнул, не в силах вымолвить ни единого слова. – Это хорошо. Я уж боялся, что не узнаешь! Значит, так ты выполняешь мою волю?
– Весь день… Весь город, – хрипло выдавил Первосвященник, в ужасе глядя, как верховный бог постукивает по золотому постаменту отточенной Сокрушительницей чудовищ.
– Это не моя забота, – жестко отчеканил золотой исполин, хмуря сияющее чело. – Если хочешь знать, они уже ускользнули у тебя из-под носа.
– Я повелел изловить их, где бы они ни оказались. Я сделал все, что в силах совершить человек. Скоро несчастные, посягнувшие на твое величие, будут приведены к тебе с повинной головой в путах и оковах!
– О чем твердишь ты, жрец? Какое дело мне до каких-то глупцов, дерзнувших усомниться в моей силе и величии? Разве могут они уязвить меня? Разве сила моя от того стала меньше? – Мардук воздел руку в сторону Гауматы и чуть заметно пошевелил указательным пальцем.
Золоченый посох – знак высокого жреческого звания, в единый миг обернулся змеем, и тот, разинув ужасающую пасть, зашипел на хозяина. Конвульсивным движением руки Гаумата отбросил зубастого гада. Но змей и не думал униматься. Извиваясь и шипя, устремился он к ногам Верховного жреца, готовый сразить и пожрать недавнего господина. Мардук вновь сделал движение пальцем, и посох обрел прежний вид.
– Как ты отринул знак служения моего, так и тебе быть отринутым. Где тогда укроешься от гнева небесного? Чем утолишь пламень, изнутри сжигающий? Я милостив, и потому дарю тебе еще одну попытку. Но не выплесни неразумно чашу дней своих, ибо не наполнится она вновь.
– Да будет так, – прошептал Гаумата, в изнеможении опускаясь на пол.
Созерцая с высокого утеса военный лагерь, Кир мрачно поглаживал седеющую бороду. Военная удача, похоже, решила отвернуться от него. Как сообщали разведчики, войско лидийцев, укрепленное отрядами греческих, фракийских и фригийских наемников, оказалось едва ли не вдвое больше, чем предполагалось. К тому же почти у самых отрогов Северных гор к царю персов примчался гонец с вестью, что египетский фараон пошел войной на его землю. То ли подлые мятежники успели сговориться с ним, то ли уж боги и впрямь отвернулись от Кира, но иного выхода не было. К берегам далекого Нила примерно с третью войска отправился царевич Камбиз – его старший сын.
Правда, среди всех напастей было и радостное известие: вовремя разгадав хитрость лидийцев, устроивших засаду в одном из ущелий, он сделал крюк и, обойдя противника, вышел в тыл врага безо всяких потерь. Правда, теперь идти пришлось не по Царской дороге, а По овечьим тропам, но зато теперь внезапность была на его стороне. «Сейчас бы и атаковать, но армия изнурена долгим стремительным переходом. А потому придется дать ей хотя бы день отдыха, иначе перед лидийцами окажется не грозная рать, а вооруженная толпа, едва переставляющая ноги от усталости», – с досадой кусал губы царь персов.
Прекрасно осознавая истинное положение, Кир негодовал в душе и терзал седеющую бороду так, словно, выдернув из нее волосок, он, подобно джинну, мог сразу решить все проблемы. Но, увы, Кир был лишь государем и полководцем, а не джинном.
– О повелитель! – тихо произнес командир яблоконосцев, сопровождавших царя в его разъездах.
– Ну что еще? – выходя из задумчивости, отозвался Кир.
– Там всадники. – Военачальник указал рукой на каменное русло некогда протекавшей среди гор реки. – Это не наши!
Царь персов прищурил глаза, стараясь получше разглядеть наездников, мчавшихся во весь опор.
– Да, это не наши! Я знаю этот доспех и этого коня. Ахуромазда не оставил без помощи детей своих! Это вавилоняне!
Кир почти вбежал в шатер, где дожидался его приезжий. Запыленный доспех гостя и его усталый вид недвусмысленно говорили, что он проделал трудный путь верхом.
– Нидинту-Бел?! – Кир с радостью прижал к себе родственника жены. – Рад снова видеть тебя! Я полагаю, твой царь послал сюда немалое войско? – На губах Кира впервые за последние дни играла улыбка надежды. – Признаться, я думал, он будет тянуть время и отсиживаться за своими стенами. Что же, это пойдет ему на пользу. Я не знаю жалости к врагу, но никогда не обманываю друзей.
Кир заметил, как после его слов дернулось лицо вавилонянина.
– Не тревожься, – успокоил он гостя. – То, что было, знаем лишь мы, никто другой. Валтасар отныне мне друг, но ты – родственник моей жены, а стало быть, и мой.
– Я бы не торопился, о великий государь, звать Валтасара другом.
– Разве он не послал своих воинов нам на подмогу? – насторожился Кир.
– Войско уже близко и ведет его сам Валтасар. Но он вовсе не спешит тебе на помощь. Он ждет, когда ты сцепишься с лидийцами, чтобы нанести удар в спину и отомстить за поражение своего отца. Армия Набонида не пришла. Скорее всего ее и вообще никогда не существовало. Это была лишь уловка, чтобы выиграть время. Вот тебе послание от Гауматы. Он написал здесь все подробно.
Нидинту-Бел выдернул из-под доспеха туго свернутый пергамент:
– Гаумата лично присутствовал на царском совете, когда обсуждался план.
Лицо персидского царя помрачнело, ему живо вспомнилась слышанная в детстве история о том, как в непроходимых джунглях реки Хинд охотники ловят смешных кривляк, похожих на поросших шерстью человечков. В выдолбленную тыкву, закрепленную на стволе дерева, они бросают вкусные ароматные плоды, до которых так охочи эти существа. Те же без страха суют лапу в узкое горлышко сосуда и хватают то, что нащупают. Вот только обратно кулак с зажатым плодом не вылезает никак. А бросить его мохнатому уродцу не позволяет жадность и вздорный нрав.
Взгляд царя скользил по ровным строчкам, подтверждавшим слова начальника городской стражи. И сам себе он сейчас напоминал это дикое и неразумное существо. Лидийцы были тем самым спелым плодом, за которым он полез… Но Кир не был потешным уродцем! Он был великим полководцем и полагал им остаться до конца своих дней.
– Как же тебе удалось вырваться сюда? – без тени прежнего радушия проговорил он.
– Валтасар остановил армию здесь неподалеку. Там ущелье. Мы обнаружили в нем лидийскую засаду.
– Да, я знаю, – перебил перс.
– Я вызвался разведать путь, по которому ты пошел. Валтасар ждет моего возвращения, чтобы атаковать.
– А если он не дождется тебя? – медленно проговаривая слова, отозвался Кир. – Тогда, выждав некоторое время, он пошлет новых лазутчиков.
– Да, это так, – кивнул Нидинту-Бел. – Но тебе следует помнить: Валтасара сопровождает этот гнусный эборей…
– Даниил, – тихо проговорил владыка персов. – Он весьма опасен, но мы будем начеку.
Большую часть своей жизни Кир провел в походах и сражениях. Не то чтобы он любил войну, отнюдь нет. Вид растерзанных тел, сожженных городов и вытоптанных посевов неизменно порождал в душе его печаль. Но за годы жизни своей он создал великую империю, над землями которой никогда не заходило солнце, и теперь вынужден был не покладая меча сохранять в ней единый порядок и единое правление. Ибо нет среди правителей никого, хуже мелких князьков, пришедших к власти на обломках великого царства. Он понимал это, как никто другой, ибо сам был из таких. Некогда сместив с престола своего деда, Астиага, он наивно полагал, что сумеет распорядиться властью как нельзя лучше. Жизнь подтвердила его правоту. Но прежде она научила его опасаться друзей и почитать врагов. Научила не верить никому и подозревать всякого. Власть тяжелым бременем лежала у него на плечах, сгибая дотоле негнущуюся спину и давя гордое сердце. Но с годами приходил опыт. И теперь все чаще Киру удавалось победить врага не столько мечами и стрелами, сколько хитростью и зрелым расчетом.
В этот раз ему казалось, что он учел все. Но Ариман [27] спутал его планы и заволок в западню. Как бы не так! Он, Кир, не даст себя поймать! Лидийцы ожидали его в другом месте. Вот и прекрасно! Но теперь перед входом в ущелье стоит Валтасар. Судя по тому, что говорит Нидинту-Бел, этот выскочка вовсе не желает вступать в союз с мятежниками. Он просто ждет, когда персы измотают свои силы, чтобы, разбив изможденных боем победителей, воспользоваться плодами двух побед. Но ведь лидийцы об этом ничего не знают, а стало быть, когда Кир окажется у них в тылу, восставшие быстро сообразят, что оказались запертыми меж двух огней. А потому – вперед! Чтобы не дать мятежникам времени разобраться!
Кир усмехнулся. Ему вспомнилась битва с Крезом, правившим здесь всего несколько лет назад. Его богатство вошло в поговорку, и армия, которую он вел в бой, сияла золотом и драгоценными каменьями так, что у персов, дотоле не привыкших к роскоши, перехватывало дыхание. Крез полагал, что ему не составит труда разгромить воинственных голодранцев, однако не учел, с какой охотой эти самые голодранцы ринутся в бой, выбирая себе добычу побогаче. Интересно, как на этот раз «встретят» его лидийцы..
Персидская армия шла в глухом молчании. Трехчасовой отдых, полученный ею после тяжелого перехода по узким тропам, напоминающим след змеиного хвоста, лишь самую малость восстановил силы. Но Кир мудр, и он ведает, что следует им делать, а потому шагала, закинув щиты за спину, пехота, неспешной рысью двигались всадники, стучали железными ободьями по камням переносимые на руках по скальным теснинам боевые колесницы, кружилась от усталости голова…
Но Кир велик! И путь, который необремененный поклажей странник обычно преодолевает за полдня, войско должно пройти гораздо быстрее.
Неподалеку от Царской дороги, проходившей сквозь перекрытое лидийцами ущелье, передовой отряд персидской конницы наткнулся на завесу фригийских всадников. Это было неприятным сюрпризом для Кира. Он надеялся, что мятежники, увлеченные наступательным порывом, не станут заботиться о прикрытии тыла. Его надежде не суждено было сбыться. Метнув в персов два-три дротика, фригийцы поворотили коней и бросились в стремительное бегство.
Будь на месте Кира иной полководец, он бы, вероятно, велел преследовать улепетывающего врага. Однако Кир знал, что успех этого маневра в любом случае ничтожен, а вот если на равнине, куда мчались фригийцы, всадников будет ждать плотная фаланга тяжелой пехоты, то здесь его коннице и настанет конец. А потому, велев кавалерии разведать и занять подступы к ущелью, Кир скомандовал пехоте перестраиваться для боя. Эффект внезапности был утерян. Но оставалась уверенность в победе. Царь персов знал, что победит, и ему нужна была эта победа, чтобы унять терзавшую его боль позорного замирения с Вавилоном.
Кир чувствовал, как ноют все его раны, полученные за долгие годы походов и сражений. Предательская мысль пыталась вползти в его душу, подобно ночной тени, меняющей привычный облик людей и предметов: «А что, если мятежники окажутся сильнее?» Помощи ждать неоткуда и пощады тоже. Его войско утомлено. Лидийцы же не менее двух суток отдыхают, ожидая появления его армии.
Он ехал мимо ощетинившегося копьями строя. Округлые щиты, плетенные из ивового прута, отблескивали начищенными железными пластинами, ловя косые лучи клонящегося к закату солнца. «Скоро все решится! – думал Кир. – Очень скоро!»