Страница:
– Пей. – Даниил придвинул к нему чашу. – Что ж, как тогда в пустыне, так и здесь нынче ты будешь страдать от жажды? Пей. У всех бывают тяжелые времена и хорошие времена. К чему сожалеть о том, что было? Будем жить сегодня. Ты вот и после смерти со мной. А ведь не всякий так может.
Он сам не слишком понимал, шутит ли в этот момент или говорит всерьез, но одно Даниил знал точно: возвышающийся над столом призрак страшит его не более, чем собственная тень, прильнувшая у ног.
Неведомо, почувствовал ли незваный гость это изменение или нет, неясно, мог ли он вообще ощущать что-либо, но он вдруг сел на лавку и протянул бестелесные руки к чаше. Та взмыла над столешницей и остановилась у губ привидения.
Целый день после этого Намму ходил, вспоминая о свершившемся чуде. В прежние годы он бы, наверно, не пожалел и ста золотых, чтобы приобрести такого компаньона. Ему представлялось, какую выгоду он мог бы извлечь, используя настоящего живого призрака! Но вскоре эти мысли отступили, изгнанные, точно голодные шавки от лавки мясника гневными окриками и пинками.
Наконец солнце рухнуло в далекое море, чтобы отдохнуть после тяжелого дня. Даниил отужинал, наскоро выслушал чтение священного текста и, отослав книгочея, стал ждать еженощного визита. Гость, как обычно, не запаздывал. Он появился спустя несколько мгновений после того, как за чтецом закрылась дверь. Даниил улыбнулся ему радушно и, не обращая внимания на мертвенный холод, исходивший от призрака, указал ему на лавку напротив себя.
– Будь гостем! – промолвил он, наполняя вином чаши. – Быть может, ты голоден? Лишь дай мне знать, и я велю накрыть стол.
Человеческий остов глядел на него пустым взглядом прозрачных глаз и чуть колебался в свете пламени, шарахающегося из стороны в сторону на крученом фитиле. Он смотрел долго и безмолвно, но вдруг губы его приоткрылись, и Даниил услышал голос, похожий на шорох ветра:
– Приведи ко мне его!
Темный коридор храмовой тюрьмы едва освещался зыбким светом факела в руке подобострастного надсмотрщика. Тот норовил развлечь высокого гостя беседой, но безуспешно. Халаб, помощник Верховного жреца и, по всему видать, в недалеком будущем сам – Верховный жрец, отстранение молчал, не удостаивая вниманием речи тюремщика.
– Здесь она, – наконец остановился надзиратель, указывая на запертую дверь.
– Ее кормили в эти дни?
– Да, как ты приказал. И давали гулять по внутреннему двору.
– Хорошо, – кивнул жрец. – Отворяй!
Пока гремели засовы, Халаб вспоминал недавнюю встречу с пророком. К чему мудрить. Его изрядно напугал внезапный приступ неведомой хвори, случившийся с Гауматой. Он, как и все, кто был рядом, увидел в болезни перст божий – суровую кару, постигшую нечестивца. А если так, то, значит, Гаумата, всю жизнь посвятивший служению Мардуку, неверно толкует божью волю! И его предшественник, без труда отправленный Гауматой по известной всякому жрецу дороге, тоже не ведал, что творил. Халаб, как и все те, кто вырос в роду жрецов Мардука, свято верил в могущественнейшего Повелителя Судеб и в свое высокое предназначение у подножия высочайшего трона. Но то, чему учила жизнь, было не менее убедительно, чем усвоенное в годы детства. Несколько дней назад Халаб еще тешил себя надеждой, что стоит эбореям покинуть Вавилон, и все вернется на круги своя. Сегодня он в это уже не верил.
«А может быть, Даниил и все эти долгобородые толкователи божьего слова, правы? Быть может, над всем этим и впрямь Единый бог, которого по недомыслию людскому именуют то так, то этак? Совсем как в той забавной истории о четверых слепцах и страшном звере, что храбро сражается с драконами и змеями, но боится мышей. Встретив как-то это огромное чудовище, каждый из слепцов ухватился за него, после чего один утверждал, что зверь похож на колонну, другой – что на лист пергамента, третий говорил, что более всего эта тварь напоминает огромную змею, четвертый же клялся, что нащупал невероятных размеров рога. Но все это был один и тот же слон – чудовище, живущее далеко на востоке. Не подобны ли мы этим слепцам?!»
– Желает ли мой господин, чтобы я принес табурет? – почтительно осведомился надсмотрщик, наконец справившийся с засовами.
– Нет, – покачал головой Халаб. – Девушка уйдет со мной.
Лицо тюремщика побледнело.
– Но Верховный жрец запретил, – начал он.
– Верховный жрец при смерти, – оборвал его Халаб. – А даже если он выживет, ему очень скоро предстоит дать отчет Мардуку в своих деяниях. Выполняй то, что я тебе говорю, если желаешь и впредь находиться по эту сторону двери.
– Но…
Халаб грозно сдвинул брови.
– Выполняй!
Эвридим, ученый лекарь из Никеи, повидал в своей жизни многое и, проводив в мрачное царство Аида не одну дюжину пациентов, по праву считался целителем знающим и умелым. Ему не нужно было долгих исследований, чтобы определить, в силу каких причин случилось внезапное «недомогание» молодого и полного сил жреца. Он хлопотал над больным, не задавая лишних вопросов, заставляя выпивать и изрыгать из себя, подобно фонтану, какую-то бледно-розовую жидкость. Добившись нужного результата, он поил высокородного пациента ему одному ведомыми травяными отварами и пускал ему кровь, стараясь как можно быстрее вывести яд из организма.
– Тебе необычайно повезло, – покачивая головой, утверждал он, глядя, как тонкой струйкой стекает в медный таз темная ядовитая кровь. – Другой бы уже торговался с Хароном о цене за перевоз.
– Мардук не оставил меня, – шептал Гаумата.
– Вот и прекрасно, – заверил его Эвридим. – Дня через Два-три уже поднимешься на ноги. Затем еще не менее двух смен луны тебе следует избегать чрезмерных усилий. Но если будешь выполнять мои наставления, то жить тебе еще долго и, буде на то воля Зевса, счастливо.
Гаумата поморщился, услышав имя чужого бога, но промолчал. Между тем лекарь продолжал развлекать больного досужей беседой.
– Правда, завтра, к моменту вступления Валтасара в город, ты еще не сможешь выбежать навстречу царю, но, полагаю, он простит тебе это.
– Валтасар уже так близко? – прошептал Верховный жрец.
– Да, так оповестили нынче в городе. Завтра днем, может, ближе к вечеру, царь со своим войском войдет в столицу через ворота Иштар.
– Ворота Иштар, – повторил Гаумата, закрывая глаза.
– Они самые. – Эвридим наклонился, чтобы поднять таз с кровью.
– Ступай и оставь кровь здесь, – тихо, но неожиданно твердым голосом проговорил Гаумата.
ГЛАВА 24
Весь день Вавилон готовился встречать победоносного государя. Горожане мели улицы перед домами, подновляя фасады, доставали из ларей праздничные одеяния. Торговцы заготавливали цветочные гирлянды и яства для пиров. Стражники тщательно начищали медные пластины доспехов, заставляя их блестеть, подобно воде на ярком солнце.
Жрецы многочисленных вавилонских храмов не менее прочих готовились к праздничному шествию. Их весьма ободрила весть, что Гаумата, воплощение Мардука на Земле, дни которого, по общему мнению, были сочтены, пришел в себя и начал выздоравливать. Они видели в этом чуде знак свыше. Добрый знак.
Среди иных приготовлений, которыми занимались жрецы, было и наведение безупречного лоска на огромные изваяния обоих ламассу у ворот Иштар. Эти крылатые полубыки-полулюди, считавшиеся хранителями Вавилона, отмывались от напластований многомесячной пыли и грязи, подкрашивались и выбеливались, чтобы лишний раз напомнить всем зрителям о могуществе вавилонского царства.
Занятые своим делом стражники не обратили внимания на жреца, отмывавшего какие-то темные пятна с мощной груди сторожевых чудовищ. И в самом деле, к чему там красоваться этим самым пятнам? В рассветных лучах солнца их не насторожило даже то, что темная жидкость, которой смывались следы некогда запечатленного на камне могущественного заклинания, мало напоминала воду.
Когда бы они узнали, что это была кровь последнего из рода халдейских царей, они бы непременно схватились за оружие. Легенда о ламассу была у всех на слуху. Но они верили, что легенда легендой, а жрецы знают что делают. Одни должны служить богам, другие – надраить до блеска пластины доспеха.
Юный подручный жреца, польщенный высокой честью выполнять приказ самого воплощения Мардука, преклонил колени пред бледным изможденным мужчиной в расшитых золотом одеждах.
– Я сделал все, как ты велел, мой господин.
Гаумата с трудом поднял веки.
– Подай мне ларец, что стоит у окна, – тихо проговорил он, – и ступай, жди за дверью, когда я тебя призову.
Мальчишка опрометью бросился выполнять приказ Верховного жреца, и спустя мгновение в руках Гауматы была вызолоченная шкатулка, украшенная резными пластинами из слоновой кости.
– Ступай, – повторил Первосвященник, взглядом указывая на дверь. – Призови ко мне Халаба, сына Мардукая.
Едва скрылся за дверью расторопный юноша, Гаумата провел пальцем по желтоватой пластине, на которой Вершитель Судеб творил из дыхания своего небесный свод, и открыл крышку. Голубоватое сияние разлилось по комнате. Таинственный камень «Дыхание Мардука» вновь явился свету во всей своей необычайной красе. И звезда, заключенная в недрах его, вновь маняще блеснула, приковывая взор и призывая следовать за собой. Во всем царстве только Верховным жрецам было открыто истинное предназначение этого камня. Пред своим уходом Верховный жрец был обязан передать ее тайну преемнику. Гаумата вглядывался в глубь камня, точно ища ответа на мучивший его вопрос. Еще вчера, еле живой, он был полон решимости сокрушить врага даже ценой собственной жизни. Однако нынче уверенность и жесткая решимость уступили место невесть откуда взявшемуся сомнению. И он раздумывал, не открыть ли наконец тайну сампира верному Халабу. «Если Мардук не принимает жертву дней моих, Мардук ли в этом виновен? Нет. В том лишь моя вина. Пусть же Халаб сделает достойно то, что мне оказалось не по силам. Я же могу сказать лишь одно: всегда мой путь был путем служения Мардуку, и кто упрекнет меня, что когда-либо свернул я с этого пути?»
Гаумата взял в руку отливающий небесной синевой камень. Ему показалось, что он чувствует, как пульсирует внутри него живой огонь, наполняя измученное тело неведомой силой. «Сегодня я должен передать его Халабу», – с нахлынувшей вдруг тоской подумал Верховный жрец.
«Нет, молодой Халаб еще не готов принять на себя это бремя. Ему еще рано быть Верховным жрецом. Прочь сомнения. Я должен свершить то, что задумал. Ведь не зря же Мардук спас мне жизнь! Не зря отвел он козни врагов, а стало быть, незачем отчаиваться! Победа останется за мной. Она станет лучшим даром Владыке мира!»
В дверь чуть слышно, дабы не тревожить лишний раз больного повелителя, вошел Халаб. Он замер, почтительно склонив голову, ожидая, когда Верховный жрец обратит на него внимание.
– Ты уже здесь? – повернул к нему голову надменный Гаумата. Его силы были на исходе, но пламя, горевшее в груди, заставляло тело двигаться и выполнять веления неукротимого духа.
– И жду твоих приказов, мой господин, – негромко промолвил сын Мардукая.
– Приготовь мне напиток Энлиль, – покрепче сжимая заветный камень, устало выдохнул наместник Мардука.
– Напиток Энлиль? – встревоженно переспросил его собеседник. – Но ведь это…
– Я знаю не хуже тебя, – нахмурился Гаумата. – Но сегодня мне понадобятся силы. Ступай, мой друг, и поторопись!
«Высоко-высоко, – писал в своем давнем сочинении Амердат, – там, где горы становятся небом, боги насадили солнечный цветок, именуемый Банга. Растет он без листьев и корней, алые соцветия его осыпаны звездами. Днем блестит он, ночью же становится серебристым. Из того цветка добывают заветный сок, делающий силы богов такими, что не ведают они предела. Человеку тот сок весьма опасен, ибо даже малая толика его способна отобрать жизнь простого смертного. Заботясь о людях своих, боги не позволили тому цветку расти в иных местах, нежели божественная вершина мира. Только Энлиль, гневливый и яростный, временами приносит цветы Банга в мир человеческий.
Усердный в коварстве своем, научил он жрецов делать из священного цветка золотистый напиток, дарующий силу на день, и отбирающий ее на три дня. Тот, кто выпьет из кубка Энлиль, способен беседовать с богами и видеть за пределами доступного взору. Но жизнь его подобна слабому пламени на ветру, ибо дающий жизнь и отбирает ее. Таков Энлиль».
Гаумата не читал произведений мудрого Амердата, исходившего этот мир вдоль и поперек и проникшего во многие его тайны. Зато ему уже некогда приходилось опустошать чашу с золотистым напитком, дабы своим духом вознестись в чертог Мардука. Сегодня для Верховного жреца наступил особый день. Сегодня он не мог проиграть, ибо его поражение стало бы поражением Мардука, поражением всех богов, которые стояли по обе стороны Вершителя судеб. Закрыв глаза, он вслушивался в свои ощущения, чувствуя, как наливаются божественной силой его руки, как ноги обретают крылья, как отворяются врата неба пред взором его.
Держа в руке чудодейственный сампир, Гаумата медленно подошел к золотому изваянию. Он опирался на свой вызолоченный посох, точно старец. Однако с каждым мгновением чувствовал, что грозный атрибут его власти все меньше и меньше нужен ему в качестве опоры. Положив драгоценный камень у ног Мардука, Гаумата заговорил нараспев, все ускоряя темп речи:
«Ты, великий талисман, талисман Предвечного! Предел, которого не превзойти. Предел, которого не преступить богам. Пограничный камень между небом и землей, которого не сдвинуть. Глубины которого не измерил ни один бог. Которого ни бог, ни человек не может постичь. Препон, которого не столкнуть. Препон, который сохраняет от злых сил. Которого избегаете вы все, злые духи, вы, злокозненные гении! Добрый бог, близкий духу Земли! Призываю бога сильного, сильного, сильного! Да будет так!»
Заключенная в сампире звезда вспыхнула еще ярче, точно подтверждая, что слова Верховного жреца услышаны, и в тот же миг над головой Гауматы раздался знакомый голос:
– Что ты задумал, несчастный?
Гаумата взглянул на золотого идола. Лицо того было, как обычно, сурово. Однако теперь в его облике не было привычной угрозы. Скорее, в нем читались задумчивость и усталость.
– Тебе ведомо о том. – Верховный жрец медленно опустился на колени.
– Ведомо, – подтвердил Мардук. – И потому я говорю тебе: не делай этого!
– Отчего же? – В зрачках Гауматы вспыхнул недобрый огонь. – Разве не ты поставил меня, чтобы я оберегал покой дома твоего? Чтобы приумножал славу твою и могущество? Разве страж, хранящий верно добро своего господина, не спускает с привязи голодных псов, когда разбойники приходят, дабы разорить его дом?
– Не перечь мне, Гаумата! – гневно сдвинул брови судья богов.
– Я все эти годы не смел перечить тебе! – Верховный жрец рывком поднялся на ноги и упрямо наклонил голову. – И верил, что могущество твое безгранично, а мудрость неисчерпаема! Но ты, – Гаумата задохнулся от гнева, – ты просто струсил! Ты велел моим людям, слабым и смертным людям, отыскать досаждавших тебе демонов. Они нашли их. И что же? Ты их не смог одолеть! Отпустил, как ни в чем не бывало! Ты растратил свою силу, мой господин! Твоя мудрость годится на то лишь, чтобы угрожать мне да громыхать молниями! Уповая на тебя, я не смог одолеть никчемного выскочку Даниила, который пришел в город Врат твоих в грязном рубище и с нищенской сумой! Я более не верую в тебя!
– Да как ты смеешь? – грозно рыкнул Мардук.
– Смею! – Гаумата повернулся и твердо направился к выходу.
– Остановись немедля, или я испепелю тебя!
Недобрая улыбка мелькнула на губах Верховного жреца. Подобно гибкой танцовщице, разворачивающейся в зажигательной пляске, крутанулся он на месте, вскидывая посох. Яростная молния ударила из магического жезла, оповещая город о явлении Мардука.
– Вот и все, – прошептал Гаумата, глядя, как стекает на постамент потемневшее расплавленное золото. – Бог мертв! Теперь мой черед!
Ошеломленный тюремщик стоял перед всесильным наместником бога, моля Вершителя судеб разверзнуть землю под ногами жреца или уж, на худой конец, под собственными ногами его – несчастного, глупого служителя храмовой темницы. Еще вчера казавшийся мертвым, Гаумата сегодня был энергичен, как обычно. Даже более, чем обычно!
– …а Сусанну, эту злокозненную полюбовницу Даниила, удави. Да сделай все так, будто она сама наложила на себя руки из страха и раскаяния.
– Но… – сбивчиво начал тюремный страж и тут же осекся.
– Что такое? – Гаумата бросил на него взгляд, полный гнева и раздражения.
– Ее нет в темнице, – пролепетал тюремщик.
– Как то есть нет в темнице? Куда же она девалась?
– Д-дело в том, – промямлил служитель цепей и казематов, – что только вчера сюда приходил жрец Халаб, сын Мардукая и-и… забрал ее.
– Что ты такое говоришь?! – рявкнул Верховный жрец. – Я же не велел!.. Я же приказал не пускать к ней никого без моего позволения!
– Он сказал, что ты при смерти, мой господин, и мне надлежит подчиняться ему, как твоему преемнику.
– Рано он меня хоронит, – процедил сквозь зубы Гаумата. – Я его намного переживу! – Не желая длить разговор, Верховный жрец быстрой походкой направился к выходу. – Мою колесницу! – стремительно приказал он, едва выйдя за ворота темницы.
– Да, мой господин, – его юный подручный склонился в низком поклоне.
– Не медли! Возьмешься за вожжи. Мой час настал!
Холодный ночной ветер трепал стены шатра, силясь вырвать его стойки и погнать легким парусом меж холмов. Караульный начальник, коротко ответив на приветствие стражников, тихо вошел в шатер и склонился над походным ложем.
– Мой повелитель, – трогая за плечо спящего, негромко произнес он.
– Что? – Лежавший резко повернулся, усаживаясь, будто и не спал вовсе. Внимательный наблюдатель мог бы заметить, что в руке он сжимает длинный узкий кинжал, но это скорее была предосторожность, чем готовность к нападению.
– К нам примчался всадник, – отступая на шаг, объявил начальник караула. – Он говорит, что ищет царевича Камбиза.
– Зачем я ему?
– Он прибыл издалека. Это видно. И твердит, что ему срочно нужен ты, мой господин. Вести касаются твоего отца.
– Вот как? – царевич удивленно поднял брови. – Кто же этот гонец?
– Он не перс. Говорит, что вавилонянин, и называет себя Нидинту-Бел.
– Нидинту-Бел? – задумчиво повторил Камбиз. – Я слышал это имя на пиру в Вавилоне. Да и отец, кажется, упоминал его как-то раз. Хорошо, зови его сюда.
– Прикажешь ввести охрану в шатер?
– К чему? – отмахнулся сын Кира. – Если это друг, его это только обидит. Если враг – я готов потягаться с ним.
Начальник караула незамедлительно покинул шатер. Камбиз же, потянувшись, расправил широкие плечи и встряхнул руками.
Судя по расположению луны на небосводе, он спал недолго, не больше трех часов, однако чувствовал себя отдохнувшим. Уже который день его небольшое войско маневрировало перед армией египтян, заставляя фараона гоняться за ним, точно гепард за быстроногой антилопой. Отец, перед тем как отправить его сюда, обещал подкрепление, но его все не было. Быть может, обещанная подмога уже на подходе? Но тогда почему вавилонянин?
В этом месте его размышления были прерваны. В сопровождении командира ночной стражи в шатер вошел человек в доспехе дорогом, однако необычайно запыленном. При свете горящих факелов было видно, что лицо и одежда его также серы от дорожной пыли.
– Мое имя Нидинту-Бел, досточтимый царевич, – после краткого приветствия устало заговорил ночной гость. – И у меня для тебя плохие известия.
Царевич Камбиз молчал, не желая торопить безжалостные слова. Нидинту-Бел расценил это по-своему.
– Я знаю, что бывает с теми, кто приносит дурные вести. Но тебе лучше знать правду.
– Лидийцы разбили моего отца? – проговорил Камбиз, предполагая невероятное.
– Нет, повстанцы были повержены с той стремительностью, с какой молния раскалывает одинокое дерево.
– Тогда что же?
– Твоя мачеха, Лайла, вступила в заговор с Валтасаром, царем Вавилона. Тот уже давно в сердце своем лелеял ненависть к великому Киру. Страх толкнул вступить с ним в союз, но Валтасар продолжал держать камень за пазухой, и час его мести пробил.
– Ты говоришь длинно, – прервал повествование вестника перс.
– У нас говорят: «Много – не всегда излишне», – парировал вавилонянин. – Царь Валтасар допустил, чтобы зажатые между ним и войском Кира наемники-эллины без опаски повернулись к нему спиной и коварно обрушились на твоего отца, до того обещавшего им беспрепятственный проход на родину.
– Проклятие! – мрачнея на глазах, процедил Камбиз. – Что с отцом?
– Он был тяжело ранен. Я вывез его из боя, но, увы, ни искусство лекарей, ни заклинания магов уже не могли ему помочь.
– Он мертв? – срывающимся голосом предположил царевич.
– Он умер, называя тебя своим преемником, – склонил голову Нидинту-Бел. – Я своими ушами слышал это, и на том готов поклясться.
Камбиз молчал, в глазах его, словно пламя на соломинке последней надежды, блеснул огонек подозрения.
– Почему я должен верить тебе, вавилонянин? Вы – торгаши, не зря слывете первейшими хитрецами. Если Валтасар покрыл имя свое изменой, как же ты очутился подле моего отца?
– Ты можешь не верить мне. – Нидинту-Бел грустно усмехнулся. – Не верить и ждать подкрепления. Я почитал твоего отца первейшим из смертных еще до того, как Валтасар заключил предательский союз с персами. И потому, узнав о готовящейся измене, поспешил уведомить о ней Кира, ко, увы, было поздно.
– Нидинту-Бел, – нараспев проговорил Камбиз. – Да, я вспомнил это имя. Отец и впрямь называл его. Это по твоему приказу были открыты Северные ворота, когда отец тайно пытался штурмовать Вавилон.
Потомок Набонида молча склонил голову, подтверждая слова перса. Тот, в свою очередь, также молчал, оглушенный новостью о смерти отца.
– Стало быть, я теперь – царь персов! – наконец проговорил он.
– И да, и нет, царевич Камбиз, – вновь заговорил вавилонянин. – Ты, несомненно, законный царь Персии, ибо такова была воля Кира. Но твоя мачеха подкупила писаря-евнуха, и тот начертал в предсмертном завещании царя имя Бардии, сына Лайлы.
– Вот, значит, как?! – В глазах Камбиза пламенем степного пожара вспыхнул гнев. – Коварная змея!
– Она все рассчитала, – продолжал Нидинту-Бел. – Если вовремя не оказать тебе помощи, фараон рано или поздно уничтожит твой малый отряд. Скорее всего ты либо сложишь голову, увенчав себя ратной славой, как подобает потомку Ахемена, либо же, если судьба будет неблагосклонна к тебе, попадешь в плен и станешь рабом…
– Этому не бывать! – скрипя зубами от переполнявшей его ярости, процедил Камбиз. Он хлопнул в ладоши, подзывая командира ночной стражи. Тот появился, словно джинн перед хозяином волшебного кувшина.
– Слушаю тебя, мой повелитель!
– Что говорят наблюдатели о войске Амасиса?
– Люди фараона совсем рядом, с вершин ближних холмов можно различить не только свет костров, но даже смех.
– Смех, – повторил Камбиз как-то очень недобро. – Смех – это хорошо. Значит, ветер в нашу сторону.
– Обойди шатры командиров, пусть немедля снаряжаются к бою.
– До рассвета? – с удивлением в голосе уточнил начальник стражи.
– Именно так, – отрезал Камбиз.
– Но как в суматохе боя отличить своих от врагов?
– Легче легкого. Тот, кто будет звать на помощь и молить о пощаде – тот враг! Убивать немедля!
– Я все передам, мой повелитель, – поклонился возбужденный предстоящей схваткой военачальник.
– И вот еще что, – царевич положил руки на плечи соратника, – сообщи им, что мой отец мертв, трон захвачен вавилонской гюрзой и ее выродком. Ждать помощи неоткуда. Возвращаться тоже некуда. Либо сегодня мы сокрушим армию фараона и вслед за тем овладеем Египтом, либо все поляжем в битве.
– Но врагов вчетверо больше, чем нас, – без страха, но с некоторым сомнением напомнил молодому господину опытный воин.
– Тем больше славы и тем больше простора для схватки. Ступай! – жестко скомандовал он. – И пусть идут тихо, враг должен заметить нас, когда мы уже будем в его стане.
Командир ночной стражи исчез так же быстро, как и появился. Камбиз повернул голову к Нидинту-Белу.
– Ты со мной? Я не тороплю тебя с ответом. Мой путь может быть не дольше завтрашнего дня, а может продлиться долгие годы. Но как бы то ни было, он будет длиною в мою жизнь. Если то будет угодно Ахуромазде, я верну свое царство и обрету новое.
– А если нет? – усмехнулся Нидинту-Бел. – Нас похоронят здесь среди пустынных холмов?
– Именно так, – подтвердил Камбиз. – Так что ты со мной?
– Конечно. Нужен же тебе будет царь Вавилона?
В это утро Сусанна, как никогда прежде, чувствовала уют родной постели и радовалась аромату благовоний, легкому душистому воздуху и сиянию рассветного солнца. События вчерашней ночи казались ей продолжением ужасного сна, еще более ужасного тем, что происходящее было явью.
Он сам не слишком понимал, шутит ли в этот момент или говорит всерьез, но одно Даниил знал точно: возвышающийся над столом призрак страшит его не более, чем собственная тень, прильнувшая у ног.
Неведомо, почувствовал ли незваный гость это изменение или нет, неясно, мог ли он вообще ощущать что-либо, но он вдруг сел на лавку и протянул бестелесные руки к чаше. Та взмыла над столешницей и остановилась у губ привидения.
Целый день после этого Намму ходил, вспоминая о свершившемся чуде. В прежние годы он бы, наверно, не пожалел и ста золотых, чтобы приобрести такого компаньона. Ему представлялось, какую выгоду он мог бы извлечь, используя настоящего живого призрака! Но вскоре эти мысли отступили, изгнанные, точно голодные шавки от лавки мясника гневными окриками и пинками.
Наконец солнце рухнуло в далекое море, чтобы отдохнуть после тяжелого дня. Даниил отужинал, наскоро выслушал чтение священного текста и, отослав книгочея, стал ждать еженощного визита. Гость, как обычно, не запаздывал. Он появился спустя несколько мгновений после того, как за чтецом закрылась дверь. Даниил улыбнулся ему радушно и, не обращая внимания на мертвенный холод, исходивший от призрака, указал ему на лавку напротив себя.
– Будь гостем! – промолвил он, наполняя вином чаши. – Быть может, ты голоден? Лишь дай мне знать, и я велю накрыть стол.
Человеческий остов глядел на него пустым взглядом прозрачных глаз и чуть колебался в свете пламени, шарахающегося из стороны в сторону на крученом фитиле. Он смотрел долго и безмолвно, но вдруг губы его приоткрылись, и Даниил услышал голос, похожий на шорох ветра:
– Приведи ко мне его!
Темный коридор храмовой тюрьмы едва освещался зыбким светом факела в руке подобострастного надсмотрщика. Тот норовил развлечь высокого гостя беседой, но безуспешно. Халаб, помощник Верховного жреца и, по всему видать, в недалеком будущем сам – Верховный жрец, отстранение молчал, не удостаивая вниманием речи тюремщика.
– Здесь она, – наконец остановился надзиратель, указывая на запертую дверь.
– Ее кормили в эти дни?
– Да, как ты приказал. И давали гулять по внутреннему двору.
– Хорошо, – кивнул жрец. – Отворяй!
Пока гремели засовы, Халаб вспоминал недавнюю встречу с пророком. К чему мудрить. Его изрядно напугал внезапный приступ неведомой хвори, случившийся с Гауматой. Он, как и все, кто был рядом, увидел в болезни перст божий – суровую кару, постигшую нечестивца. А если так, то, значит, Гаумата, всю жизнь посвятивший служению Мардуку, неверно толкует божью волю! И его предшественник, без труда отправленный Гауматой по известной всякому жрецу дороге, тоже не ведал, что творил. Халаб, как и все те, кто вырос в роду жрецов Мардука, свято верил в могущественнейшего Повелителя Судеб и в свое высокое предназначение у подножия высочайшего трона. Но то, чему учила жизнь, было не менее убедительно, чем усвоенное в годы детства. Несколько дней назад Халаб еще тешил себя надеждой, что стоит эбореям покинуть Вавилон, и все вернется на круги своя. Сегодня он в это уже не верил.
«А может быть, Даниил и все эти долгобородые толкователи божьего слова, правы? Быть может, над всем этим и впрямь Единый бог, которого по недомыслию людскому именуют то так, то этак? Совсем как в той забавной истории о четверых слепцах и страшном звере, что храбро сражается с драконами и змеями, но боится мышей. Встретив как-то это огромное чудовище, каждый из слепцов ухватился за него, после чего один утверждал, что зверь похож на колонну, другой – что на лист пергамента, третий говорил, что более всего эта тварь напоминает огромную змею, четвертый же клялся, что нащупал невероятных размеров рога. Но все это был один и тот же слон – чудовище, живущее далеко на востоке. Не подобны ли мы этим слепцам?!»
– Желает ли мой господин, чтобы я принес табурет? – почтительно осведомился надсмотрщик, наконец справившийся с засовами.
– Нет, – покачал головой Халаб. – Девушка уйдет со мной.
Лицо тюремщика побледнело.
– Но Верховный жрец запретил, – начал он.
– Верховный жрец при смерти, – оборвал его Халаб. – А даже если он выживет, ему очень скоро предстоит дать отчет Мардуку в своих деяниях. Выполняй то, что я тебе говорю, если желаешь и впредь находиться по эту сторону двери.
– Но…
Халаб грозно сдвинул брови.
– Выполняй!
Эвридим, ученый лекарь из Никеи, повидал в своей жизни многое и, проводив в мрачное царство Аида не одну дюжину пациентов, по праву считался целителем знающим и умелым. Ему не нужно было долгих исследований, чтобы определить, в силу каких причин случилось внезапное «недомогание» молодого и полного сил жреца. Он хлопотал над больным, не задавая лишних вопросов, заставляя выпивать и изрыгать из себя, подобно фонтану, какую-то бледно-розовую жидкость. Добившись нужного результата, он поил высокородного пациента ему одному ведомыми травяными отварами и пускал ему кровь, стараясь как можно быстрее вывести яд из организма.
– Тебе необычайно повезло, – покачивая головой, утверждал он, глядя, как тонкой струйкой стекает в медный таз темная ядовитая кровь. – Другой бы уже торговался с Хароном о цене за перевоз.
– Мардук не оставил меня, – шептал Гаумата.
– Вот и прекрасно, – заверил его Эвридим. – Дня через Два-три уже поднимешься на ноги. Затем еще не менее двух смен луны тебе следует избегать чрезмерных усилий. Но если будешь выполнять мои наставления, то жить тебе еще долго и, буде на то воля Зевса, счастливо.
Гаумата поморщился, услышав имя чужого бога, но промолчал. Между тем лекарь продолжал развлекать больного досужей беседой.
– Правда, завтра, к моменту вступления Валтасара в город, ты еще не сможешь выбежать навстречу царю, но, полагаю, он простит тебе это.
– Валтасар уже так близко? – прошептал Верховный жрец.
– Да, так оповестили нынче в городе. Завтра днем, может, ближе к вечеру, царь со своим войском войдет в столицу через ворота Иштар.
– Ворота Иштар, – повторил Гаумата, закрывая глаза.
– Они самые. – Эвридим наклонился, чтобы поднять таз с кровью.
– Ступай и оставь кровь здесь, – тихо, но неожиданно твердым голосом проговорил Гаумата.
ГЛАВА 24
Современники именовали Мессию совестью и душой своего времени, и потому историки до сих пор не пришли к единому мнению, существовал ли он на самом деле.Введение в прикладное мессианство. Пролог
Весь день Вавилон готовился встречать победоносного государя. Горожане мели улицы перед домами, подновляя фасады, доставали из ларей праздничные одеяния. Торговцы заготавливали цветочные гирлянды и яства для пиров. Стражники тщательно начищали медные пластины доспехов, заставляя их блестеть, подобно воде на ярком солнце.
Жрецы многочисленных вавилонских храмов не менее прочих готовились к праздничному шествию. Их весьма ободрила весть, что Гаумата, воплощение Мардука на Земле, дни которого, по общему мнению, были сочтены, пришел в себя и начал выздоравливать. Они видели в этом чуде знак свыше. Добрый знак.
Среди иных приготовлений, которыми занимались жрецы, было и наведение безупречного лоска на огромные изваяния обоих ламассу у ворот Иштар. Эти крылатые полубыки-полулюди, считавшиеся хранителями Вавилона, отмывались от напластований многомесячной пыли и грязи, подкрашивались и выбеливались, чтобы лишний раз напомнить всем зрителям о могуществе вавилонского царства.
Занятые своим делом стражники не обратили внимания на жреца, отмывавшего какие-то темные пятна с мощной груди сторожевых чудовищ. И в самом деле, к чему там красоваться этим самым пятнам? В рассветных лучах солнца их не насторожило даже то, что темная жидкость, которой смывались следы некогда запечатленного на камне могущественного заклинания, мало напоминала воду.
Когда бы они узнали, что это была кровь последнего из рода халдейских царей, они бы непременно схватились за оружие. Легенда о ламассу была у всех на слуху. Но они верили, что легенда легендой, а жрецы знают что делают. Одни должны служить богам, другие – надраить до блеска пластины доспеха.
Юный подручный жреца, польщенный высокой честью выполнять приказ самого воплощения Мардука, преклонил колени пред бледным изможденным мужчиной в расшитых золотом одеждах.
– Я сделал все, как ты велел, мой господин.
Гаумата с трудом поднял веки.
– Подай мне ларец, что стоит у окна, – тихо проговорил он, – и ступай, жди за дверью, когда я тебя призову.
Мальчишка опрометью бросился выполнять приказ Верховного жреца, и спустя мгновение в руках Гауматы была вызолоченная шкатулка, украшенная резными пластинами из слоновой кости.
– Ступай, – повторил Первосвященник, взглядом указывая на дверь. – Призови ко мне Халаба, сына Мардукая.
Едва скрылся за дверью расторопный юноша, Гаумата провел пальцем по желтоватой пластине, на которой Вершитель Судеб творил из дыхания своего небесный свод, и открыл крышку. Голубоватое сияние разлилось по комнате. Таинственный камень «Дыхание Мардука» вновь явился свету во всей своей необычайной красе. И звезда, заключенная в недрах его, вновь маняще блеснула, приковывая взор и призывая следовать за собой. Во всем царстве только Верховным жрецам было открыто истинное предназначение этого камня. Пред своим уходом Верховный жрец был обязан передать ее тайну преемнику. Гаумата вглядывался в глубь камня, точно ища ответа на мучивший его вопрос. Еще вчера, еле живой, он был полон решимости сокрушить врага даже ценой собственной жизни. Однако нынче уверенность и жесткая решимость уступили место невесть откуда взявшемуся сомнению. И он раздумывал, не открыть ли наконец тайну сампира верному Халабу. «Если Мардук не принимает жертву дней моих, Мардук ли в этом виновен? Нет. В том лишь моя вина. Пусть же Халаб сделает достойно то, что мне оказалось не по силам. Я же могу сказать лишь одно: всегда мой путь был путем служения Мардуку, и кто упрекнет меня, что когда-либо свернул я с этого пути?»
Гаумата взял в руку отливающий небесной синевой камень. Ему показалось, что он чувствует, как пульсирует внутри него живой огонь, наполняя измученное тело неведомой силой. «Сегодня я должен передать его Халабу», – с нахлынувшей вдруг тоской подумал Верховный жрец.
«Нет, молодой Халаб еще не готов принять на себя это бремя. Ему еще рано быть Верховным жрецом. Прочь сомнения. Я должен свершить то, что задумал. Ведь не зря же Мардук спас мне жизнь! Не зря отвел он козни врагов, а стало быть, незачем отчаиваться! Победа останется за мной. Она станет лучшим даром Владыке мира!»
В дверь чуть слышно, дабы не тревожить лишний раз больного повелителя, вошел Халаб. Он замер, почтительно склонив голову, ожидая, когда Верховный жрец обратит на него внимание.
– Ты уже здесь? – повернул к нему голову надменный Гаумата. Его силы были на исходе, но пламя, горевшее в груди, заставляло тело двигаться и выполнять веления неукротимого духа.
– И жду твоих приказов, мой господин, – негромко промолвил сын Мардукая.
– Приготовь мне напиток Энлиль, – покрепче сжимая заветный камень, устало выдохнул наместник Мардука.
– Напиток Энлиль? – встревоженно переспросил его собеседник. – Но ведь это…
– Я знаю не хуже тебя, – нахмурился Гаумата. – Но сегодня мне понадобятся силы. Ступай, мой друг, и поторопись!
«Высоко-высоко, – писал в своем давнем сочинении Амердат, – там, где горы становятся небом, боги насадили солнечный цветок, именуемый Банга. Растет он без листьев и корней, алые соцветия его осыпаны звездами. Днем блестит он, ночью же становится серебристым. Из того цветка добывают заветный сок, делающий силы богов такими, что не ведают они предела. Человеку тот сок весьма опасен, ибо даже малая толика его способна отобрать жизнь простого смертного. Заботясь о людях своих, боги не позволили тому цветку расти в иных местах, нежели божественная вершина мира. Только Энлиль, гневливый и яростный, временами приносит цветы Банга в мир человеческий.
Усердный в коварстве своем, научил он жрецов делать из священного цветка золотистый напиток, дарующий силу на день, и отбирающий ее на три дня. Тот, кто выпьет из кубка Энлиль, способен беседовать с богами и видеть за пределами доступного взору. Но жизнь его подобна слабому пламени на ветру, ибо дающий жизнь и отбирает ее. Таков Энлиль».
Гаумата не читал произведений мудрого Амердата, исходившего этот мир вдоль и поперек и проникшего во многие его тайны. Зато ему уже некогда приходилось опустошать чашу с золотистым напитком, дабы своим духом вознестись в чертог Мардука. Сегодня для Верховного жреца наступил особый день. Сегодня он не мог проиграть, ибо его поражение стало бы поражением Мардука, поражением всех богов, которые стояли по обе стороны Вершителя судеб. Закрыв глаза, он вслушивался в свои ощущения, чувствуя, как наливаются божественной силой его руки, как ноги обретают крылья, как отворяются врата неба пред взором его.
Держа в руке чудодейственный сампир, Гаумата медленно подошел к золотому изваянию. Он опирался на свой вызолоченный посох, точно старец. Однако с каждым мгновением чувствовал, что грозный атрибут его власти все меньше и меньше нужен ему в качестве опоры. Положив драгоценный камень у ног Мардука, Гаумата заговорил нараспев, все ускоряя темп речи:
«Ты, великий талисман, талисман Предвечного! Предел, которого не превзойти. Предел, которого не преступить богам. Пограничный камень между небом и землей, которого не сдвинуть. Глубины которого не измерил ни один бог. Которого ни бог, ни человек не может постичь. Препон, которого не столкнуть. Препон, который сохраняет от злых сил. Которого избегаете вы все, злые духи, вы, злокозненные гении! Добрый бог, близкий духу Земли! Призываю бога сильного, сильного, сильного! Да будет так!»
Заключенная в сампире звезда вспыхнула еще ярче, точно подтверждая, что слова Верховного жреца услышаны, и в тот же миг над головой Гауматы раздался знакомый голос:
– Что ты задумал, несчастный?
Гаумата взглянул на золотого идола. Лицо того было, как обычно, сурово. Однако теперь в его облике не было привычной угрозы. Скорее, в нем читались задумчивость и усталость.
– Тебе ведомо о том. – Верховный жрец медленно опустился на колени.
– Ведомо, – подтвердил Мардук. – И потому я говорю тебе: не делай этого!
– Отчего же? – В зрачках Гауматы вспыхнул недобрый огонь. – Разве не ты поставил меня, чтобы я оберегал покой дома твоего? Чтобы приумножал славу твою и могущество? Разве страж, хранящий верно добро своего господина, не спускает с привязи голодных псов, когда разбойники приходят, дабы разорить его дом?
– Не перечь мне, Гаумата! – гневно сдвинул брови судья богов.
– Я все эти годы не смел перечить тебе! – Верховный жрец рывком поднялся на ноги и упрямо наклонил голову. – И верил, что могущество твое безгранично, а мудрость неисчерпаема! Но ты, – Гаумата задохнулся от гнева, – ты просто струсил! Ты велел моим людям, слабым и смертным людям, отыскать досаждавших тебе демонов. Они нашли их. И что же? Ты их не смог одолеть! Отпустил, как ни в чем не бывало! Ты растратил свою силу, мой господин! Твоя мудрость годится на то лишь, чтобы угрожать мне да громыхать молниями! Уповая на тебя, я не смог одолеть никчемного выскочку Даниила, который пришел в город Врат твоих в грязном рубище и с нищенской сумой! Я более не верую в тебя!
– Да как ты смеешь? – грозно рыкнул Мардук.
– Смею! – Гаумата повернулся и твердо направился к выходу.
– Остановись немедля, или я испепелю тебя!
Недобрая улыбка мелькнула на губах Верховного жреца. Подобно гибкой танцовщице, разворачивающейся в зажигательной пляске, крутанулся он на месте, вскидывая посох. Яростная молния ударила из магического жезла, оповещая город о явлении Мардука.
– Вот и все, – прошептал Гаумата, глядя, как стекает на постамент потемневшее расплавленное золото. – Бог мертв! Теперь мой черед!
Ошеломленный тюремщик стоял перед всесильным наместником бога, моля Вершителя судеб разверзнуть землю под ногами жреца или уж, на худой конец, под собственными ногами его – несчастного, глупого служителя храмовой темницы. Еще вчера казавшийся мертвым, Гаумата сегодня был энергичен, как обычно. Даже более, чем обычно!
– …а Сусанну, эту злокозненную полюбовницу Даниила, удави. Да сделай все так, будто она сама наложила на себя руки из страха и раскаяния.
– Но… – сбивчиво начал тюремный страж и тут же осекся.
– Что такое? – Гаумата бросил на него взгляд, полный гнева и раздражения.
– Ее нет в темнице, – пролепетал тюремщик.
– Как то есть нет в темнице? Куда же она девалась?
– Д-дело в том, – промямлил служитель цепей и казематов, – что только вчера сюда приходил жрец Халаб, сын Мардукая и-и… забрал ее.
– Что ты такое говоришь?! – рявкнул Верховный жрец. – Я же не велел!.. Я же приказал не пускать к ней никого без моего позволения!
– Он сказал, что ты при смерти, мой господин, и мне надлежит подчиняться ему, как твоему преемнику.
– Рано он меня хоронит, – процедил сквозь зубы Гаумата. – Я его намного переживу! – Не желая длить разговор, Верховный жрец быстрой походкой направился к выходу. – Мою колесницу! – стремительно приказал он, едва выйдя за ворота темницы.
– Да, мой господин, – его юный подручный склонился в низком поклоне.
– Не медли! Возьмешься за вожжи. Мой час настал!
Холодный ночной ветер трепал стены шатра, силясь вырвать его стойки и погнать легким парусом меж холмов. Караульный начальник, коротко ответив на приветствие стражников, тихо вошел в шатер и склонился над походным ложем.
– Мой повелитель, – трогая за плечо спящего, негромко произнес он.
– Что? – Лежавший резко повернулся, усаживаясь, будто и не спал вовсе. Внимательный наблюдатель мог бы заметить, что в руке он сжимает длинный узкий кинжал, но это скорее была предосторожность, чем готовность к нападению.
– К нам примчался всадник, – отступая на шаг, объявил начальник караула. – Он говорит, что ищет царевича Камбиза.
– Зачем я ему?
– Он прибыл издалека. Это видно. И твердит, что ему срочно нужен ты, мой господин. Вести касаются твоего отца.
– Вот как? – царевич удивленно поднял брови. – Кто же этот гонец?
– Он не перс. Говорит, что вавилонянин, и называет себя Нидинту-Бел.
– Нидинту-Бел? – задумчиво повторил Камбиз. – Я слышал это имя на пиру в Вавилоне. Да и отец, кажется, упоминал его как-то раз. Хорошо, зови его сюда.
– Прикажешь ввести охрану в шатер?
– К чему? – отмахнулся сын Кира. – Если это друг, его это только обидит. Если враг – я готов потягаться с ним.
Начальник караула незамедлительно покинул шатер. Камбиз же, потянувшись, расправил широкие плечи и встряхнул руками.
Судя по расположению луны на небосводе, он спал недолго, не больше трех часов, однако чувствовал себя отдохнувшим. Уже который день его небольшое войско маневрировало перед армией египтян, заставляя фараона гоняться за ним, точно гепард за быстроногой антилопой. Отец, перед тем как отправить его сюда, обещал подкрепление, но его все не было. Быть может, обещанная подмога уже на подходе? Но тогда почему вавилонянин?
В этом месте его размышления были прерваны. В сопровождении командира ночной стражи в шатер вошел человек в доспехе дорогом, однако необычайно запыленном. При свете горящих факелов было видно, что лицо и одежда его также серы от дорожной пыли.
– Мое имя Нидинту-Бел, досточтимый царевич, – после краткого приветствия устало заговорил ночной гость. – И у меня для тебя плохие известия.
Царевич Камбиз молчал, не желая торопить безжалостные слова. Нидинту-Бел расценил это по-своему.
– Я знаю, что бывает с теми, кто приносит дурные вести. Но тебе лучше знать правду.
– Лидийцы разбили моего отца? – проговорил Камбиз, предполагая невероятное.
– Нет, повстанцы были повержены с той стремительностью, с какой молния раскалывает одинокое дерево.
– Тогда что же?
– Твоя мачеха, Лайла, вступила в заговор с Валтасаром, царем Вавилона. Тот уже давно в сердце своем лелеял ненависть к великому Киру. Страх толкнул вступить с ним в союз, но Валтасар продолжал держать камень за пазухой, и час его мести пробил.
– Ты говоришь длинно, – прервал повествование вестника перс.
– У нас говорят: «Много – не всегда излишне», – парировал вавилонянин. – Царь Валтасар допустил, чтобы зажатые между ним и войском Кира наемники-эллины без опаски повернулись к нему спиной и коварно обрушились на твоего отца, до того обещавшего им беспрепятственный проход на родину.
– Проклятие! – мрачнея на глазах, процедил Камбиз. – Что с отцом?
– Он был тяжело ранен. Я вывез его из боя, но, увы, ни искусство лекарей, ни заклинания магов уже не могли ему помочь.
– Он мертв? – срывающимся голосом предположил царевич.
– Он умер, называя тебя своим преемником, – склонил голову Нидинту-Бел. – Я своими ушами слышал это, и на том готов поклясться.
Камбиз молчал, в глазах его, словно пламя на соломинке последней надежды, блеснул огонек подозрения.
– Почему я должен верить тебе, вавилонянин? Вы – торгаши, не зря слывете первейшими хитрецами. Если Валтасар покрыл имя свое изменой, как же ты очутился подле моего отца?
– Ты можешь не верить мне. – Нидинту-Бел грустно усмехнулся. – Не верить и ждать подкрепления. Я почитал твоего отца первейшим из смертных еще до того, как Валтасар заключил предательский союз с персами. И потому, узнав о готовящейся измене, поспешил уведомить о ней Кира, ко, увы, было поздно.
– Нидинту-Бел, – нараспев проговорил Камбиз. – Да, я вспомнил это имя. Отец и впрямь называл его. Это по твоему приказу были открыты Северные ворота, когда отец тайно пытался штурмовать Вавилон.
Потомок Набонида молча склонил голову, подтверждая слова перса. Тот, в свою очередь, также молчал, оглушенный новостью о смерти отца.
– Стало быть, я теперь – царь персов! – наконец проговорил он.
– И да, и нет, царевич Камбиз, – вновь заговорил вавилонянин. – Ты, несомненно, законный царь Персии, ибо такова была воля Кира. Но твоя мачеха подкупила писаря-евнуха, и тот начертал в предсмертном завещании царя имя Бардии, сына Лайлы.
– Вот, значит, как?! – В глазах Камбиза пламенем степного пожара вспыхнул гнев. – Коварная змея!
– Она все рассчитала, – продолжал Нидинту-Бел. – Если вовремя не оказать тебе помощи, фараон рано или поздно уничтожит твой малый отряд. Скорее всего ты либо сложишь голову, увенчав себя ратной славой, как подобает потомку Ахемена, либо же, если судьба будет неблагосклонна к тебе, попадешь в плен и станешь рабом…
– Этому не бывать! – скрипя зубами от переполнявшей его ярости, процедил Камбиз. Он хлопнул в ладоши, подзывая командира ночной стражи. Тот появился, словно джинн перед хозяином волшебного кувшина.
– Слушаю тебя, мой повелитель!
– Что говорят наблюдатели о войске Амасиса?
– Люди фараона совсем рядом, с вершин ближних холмов можно различить не только свет костров, но даже смех.
– Смех, – повторил Камбиз как-то очень недобро. – Смех – это хорошо. Значит, ветер в нашу сторону.
– Обойди шатры командиров, пусть немедля снаряжаются к бою.
– До рассвета? – с удивлением в голосе уточнил начальник стражи.
– Именно так, – отрезал Камбиз.
– Но как в суматохе боя отличить своих от врагов?
– Легче легкого. Тот, кто будет звать на помощь и молить о пощаде – тот враг! Убивать немедля!
– Я все передам, мой повелитель, – поклонился возбужденный предстоящей схваткой военачальник.
– И вот еще что, – царевич положил руки на плечи соратника, – сообщи им, что мой отец мертв, трон захвачен вавилонской гюрзой и ее выродком. Ждать помощи неоткуда. Возвращаться тоже некуда. Либо сегодня мы сокрушим армию фараона и вслед за тем овладеем Египтом, либо все поляжем в битве.
– Но врагов вчетверо больше, чем нас, – без страха, но с некоторым сомнением напомнил молодому господину опытный воин.
– Тем больше славы и тем больше простора для схватки. Ступай! – жестко скомандовал он. – И пусть идут тихо, враг должен заметить нас, когда мы уже будем в его стане.
Командир ночной стражи исчез так же быстро, как и появился. Камбиз повернул голову к Нидинту-Белу.
– Ты со мной? Я не тороплю тебя с ответом. Мой путь может быть не дольше завтрашнего дня, а может продлиться долгие годы. Но как бы то ни было, он будет длиною в мою жизнь. Если то будет угодно Ахуромазде, я верну свое царство и обрету новое.
– А если нет? – усмехнулся Нидинту-Бел. – Нас похоронят здесь среди пустынных холмов?
– Именно так, – подтвердил Камбиз. – Так что ты со мной?
– Конечно. Нужен же тебе будет царь Вавилона?
В это утро Сусанна, как никогда прежде, чувствовала уют родной постели и радовалась аромату благовоний, легкому душистому воздуху и сиянию рассветного солнца. События вчерашней ночи казались ей продолжением ужасного сна, еще более ужасного тем, что происходящее было явью.