Страница:
Прошло еще несколько минут, Рыжик, Спирька и Немец все еще не могли прийти в себя от страха и с ужасом поглядывали на ту дверь, у которой, как им всем показалось, щелкнул замок. Один только Фомкач очень скоро успокоился и решил продолжать «дело». Ему нужно было проникнуть в другие комнаты. Он помнил наставления Горбатихи, которая главным образом указывала на столовую и на спальню. По ее словам, в столовой должен был находиться буфет, полный серебра, а в спальне на туалетном столике – шкатулка с драгоценностями. В кабинете было две двери: одна напротив окон, другая направо, неподалеку от письменного стола. Обе двери, по уверениям Горбатихи, никогда не запирались на замок. Фомкач решил сначала проникнуть в столовую, как в менее опасную комнату. Окончательно успокоившись, он направился к двери, что находилась напротив окон, полагая, что она ведет в столовую.
Рыжик в первый раз увидел, как ночные воры ходят по комнатам. Фомкач, шествуя к дверям, высоко поднимал босые ноги и балансировал туловищем и руками, точно канатоходец. Ступал он всей пятой, боясь встать на цыпочки, чтобы не хрустнули как-нибудь суставы в больших пальцах.
Но вот Ленька достиг двери. Тихо и осторожно нажал он медную ручку и, затаив дыхание, постепенно стал налегать на дверь. Но напрасно: дверь не открывалась. Не могло быть сомнения, что дверь была заперта на замок. Обстоятельство это сильно обеспокоило и даже испугало Фомкача. «Стало быть, замок давеча щелкнул неспроста», – промелькнула у него мысль, и он решил попробовать другую дверь. «Ежели и та заперта, надо, значит, удирать, покуда время есть», – подумал Фомкач и повернул направо.
К великой радости Леньки, вторая дверь была не заперта и вела прямо в столовую. Зоркие глаза опытного вора сразу увидали большой темный буфет, который выделялся своими огромными размерами. Оставив дверь в столовую открытой, Фомкач вернулся к своим помощникам. По дороге он потушил свечу. В кабинет сквозь неплотно задернутые шторы проникали сумерки приближавшегося рассвета.
– Братцы, – заговорил тихим шепотом Фомкач, – уже не рано… Скоро, гляди, светать зачнет… До шкатулки не добраться, а столовая – вот она… Заберем покуда серебро, а там касательно шкатулки поглядим опосля… Ты, Спирька, оставайся здесь… Ежели что заприметишь, сейчас знать дай… А мы с Ванькой да Рыжиком пойдем в столовую работать…
Спирька остался в кабинете возле окна, а остальные все отправились в столовую.
Рыжик, подражая Фомкачу, шагал так, будто пол был усеян колючим щебнем или стеклом.
Время между тем шло, и с каждой минутой становилось светлее. Яснее стали обрисовываться предметы. Только теперь Рыжик увидал всю обстановку кабинета. Громадный кожаный диван с высокой спинкой, два кресла, шкаф с книгами и тяжелые стулья темными выпуклыми пятнами выступали на фоне светлых обоев.
В столовой было еще светлее, так как мебели здесь было меньше, а окон больше. Фомкач, видя, что времени осталось совсем мало, заторопился и прибавил шагу. С буфетом возился он недолго. Железной отмычкой он живо открыл все дверцы и стал вытаскивать сначала салфетки да скатерти, а потом уже ложки, ножи, вилки и другие ценные серебряные вещи… Помогали ему Ванька и Рыжик. Каждую металлическую вещь они должны были обернуть в салфетку, чтобы они не ударялись друг о друга. На этот раз Рыжик действовал не совсем охотно и ежеминутно спрашивал у Леньки: «Еще не все?», на что тот каждый раз отвечал сердитым, угрожающим жестом. Рыжика мало интересовали ложки и вилки, хотя они и были серебряные. Его больше всего занимали те блестящие бронзовые безделушки, которые он стащил со стола. Этими безделушками были набиты его карманы и пазуха. Саньке хотелось скорее уйти отсюда и на свободе хорошенько разглядеть добычу.
– Вот и все… – прошептал Фомкач, взвалил себе на плечи узел и быстро направился к кабинету.
Рыжик, а за ним и Немец последовали за своим старшим. Но не успели они дойти до дверей, как вдруг среди мертвой тишины раздался отчаянный крик Спирьки, и вслед за тем послышался топот ног, мужские голоса и хлопанье дверьми. У Фомкача ноги подкосились, а из рук выскользнул узел и упал с глухим звоном на пол. Рыжика охватил ужас. Трепеща всем телом, он с лихорадочной торопливостью стал выгружать карманы и выбрасывать вон все похищенные им вещи. Он теперь не только ими не дорожил, но все они были ему противны. Каждая вещь усиливала ощущение ужаса.
– Вот они где, мазурики! – раздался вдруг чей-то сильный, грубый голос.
В столовую вбежали люди, здоровые, бородатые, не то дворники, не то мастеровые.
– Ага, голубчики, поймались!.. – радостно воскликнул первый из них, рослый, широкоплечий детина с зажженной свечой в руке. – Павел Антипыч, пожалте – все здеся… Как будто в тенета голубки попалися!..
Фомкач со всех ног бросился было в кабинет, рассчитывая там выскочить из окна, но не тут-то было: в кабинете уже были люди, которые держали Спирьку…
Через несколько минут вся шайка была на дворе. Воров окружили дворники, рабочие и добровольцы-конвойные. Рассвет был близок. Небо очистилось от туч, и день обещал быть солнечным.
– Эй, что там такое? – крикнула какая-то заспанная физиономия, высунувшись из окна третьего этажа.
– Воров поймали! – охотно отвечал тот самый широкоплечий парень, который раньше всех вбежал в столовую.
Он, по-видимому, испытывал огромное удовольствие от сознания, что воры пойманы. Крупное скуластое лицо его расплылось от улыбки. Он крепко держал Рыжика за руку и, часто наклоняясь к нему, радостно повторял одну и ту же фразу: «Что, голубчики, пыймали вас?..» При этом выражение лица у него было такое, точно он сообщал мальчику великую радостную весть.
Двор стал просыпаться. То и дело раскрывались окна, высовывались любопытные лица, и со всех сторон сыпались вопросы:
– Что случилось?..
– Где поймали?.. Кого поймали?..
– Каких мазуриков?.. А, вот они где!..
– Бей их!..
Все эти восклицания ясно и отчетливо улавливал Рыжик, но понять, вникнуть в смысл этих отрывистых фраз и слов он не был в состоянии. В голове у него стоял беспрерывный звон, а перед глазами сверкали какие-то блестящие, огненные круги. Здравый смысл совершенно оставил его, и он до того растерялся, что не мог точно сообразить, где он и что с ним случилось. Все происходившее вокруг него казалось ему сном, а мгновениями он даже был уверен, что все случившееся к нему лично не относится и что он является здесь посторонним зрителем. И на широком смертельно бледном лице его появилась бессмысленная и жалкая улыбка. Пришел в себя Рыжик только тогда, когда кто-то крикнул: «Бей их!» – и вслед за этим раздался отчаянный вопль Спирьки.
– Ой, родимые, не буду!.. – завопил Спирька.
Вслед за его криком послышался плачущий, жалобный голос Немца и глухое хрипение Фомкача.
– Вот так их… – раздавались отдельные голоса.
– Бей их!.. Чаво мазуриков жалеть!.. – крикнул кто-то.
В тот же момент Рыжик почувствовал удар по затылку. Удар был настолько силен, что у Саньки помутилось в глазах. Он, наверно, упал бы, если бы не тот самый детина, который крепко держал его за руку.
– Тише, слышь, бей! – оглянулся на кого-то детина. – Эдак и пришибить недолго…
– А он не воруй! – послышался как бы в ответ чей-то голос.
Вдруг случилось нечто совсем неожиданное. Фомкач, которого несколько человек били смертным боем, вырвался из их рук, ловким ударом свалил одного из самых сильных и бросился к воротам. За ним кинулась вся черная масса. Побежал и тот, который держал Рыжика. Пленника своего мужик не выпускал из рук, и бедному Саньке волей-неволей пришлось во весь опор мчаться с державшим его человеком.
На улице толпа рассыпалась во все стороны. Торжественная предутренняя тишина нарушилась криками, свистками и топотом бегущих людей.
– Держи его!.. Лови, лови!.. – раздались голоса.
Рыжик почувствовал, что бегущий с ним человек совсем почти забыл о нем и держит его не так крепко, как раньше. «А что, ежели вырваться?» – промелькнула мысль у Саньки. Мысль эта в одно мгновение разбудила в Рыжике энергию. Недолго думая он сильным движением вырвал руку свою из руки державшего его парня и… показал тому, как надо бегать…
– Держи его!.. – завопил здоровый, но неуклюжий парень и бросился за Санькой, но того уже и след простыл.
Рыжик в первый раз увидел, как ночные воры ходят по комнатам. Фомкач, шествуя к дверям, высоко поднимал босые ноги и балансировал туловищем и руками, точно канатоходец. Ступал он всей пятой, боясь встать на цыпочки, чтобы не хрустнули как-нибудь суставы в больших пальцах.
Но вот Ленька достиг двери. Тихо и осторожно нажал он медную ручку и, затаив дыхание, постепенно стал налегать на дверь. Но напрасно: дверь не открывалась. Не могло быть сомнения, что дверь была заперта на замок. Обстоятельство это сильно обеспокоило и даже испугало Фомкача. «Стало быть, замок давеча щелкнул неспроста», – промелькнула у него мысль, и он решил попробовать другую дверь. «Ежели и та заперта, надо, значит, удирать, покуда время есть», – подумал Фомкач и повернул направо.
К великой радости Леньки, вторая дверь была не заперта и вела прямо в столовую. Зоркие глаза опытного вора сразу увидали большой темный буфет, который выделялся своими огромными размерами. Оставив дверь в столовую открытой, Фомкач вернулся к своим помощникам. По дороге он потушил свечу. В кабинет сквозь неплотно задернутые шторы проникали сумерки приближавшегося рассвета.
– Братцы, – заговорил тихим шепотом Фомкач, – уже не рано… Скоро, гляди, светать зачнет… До шкатулки не добраться, а столовая – вот она… Заберем покуда серебро, а там касательно шкатулки поглядим опосля… Ты, Спирька, оставайся здесь… Ежели что заприметишь, сейчас знать дай… А мы с Ванькой да Рыжиком пойдем в столовую работать…
Спирька остался в кабинете возле окна, а остальные все отправились в столовую.
Рыжик, подражая Фомкачу, шагал так, будто пол был усеян колючим щебнем или стеклом.
Время между тем шло, и с каждой минутой становилось светлее. Яснее стали обрисовываться предметы. Только теперь Рыжик увидал всю обстановку кабинета. Громадный кожаный диван с высокой спинкой, два кресла, шкаф с книгами и тяжелые стулья темными выпуклыми пятнами выступали на фоне светлых обоев.
В столовой было еще светлее, так как мебели здесь было меньше, а окон больше. Фомкач, видя, что времени осталось совсем мало, заторопился и прибавил шагу. С буфетом возился он недолго. Железной отмычкой он живо открыл все дверцы и стал вытаскивать сначала салфетки да скатерти, а потом уже ложки, ножи, вилки и другие ценные серебряные вещи… Помогали ему Ванька и Рыжик. Каждую металлическую вещь они должны были обернуть в салфетку, чтобы они не ударялись друг о друга. На этот раз Рыжик действовал не совсем охотно и ежеминутно спрашивал у Леньки: «Еще не все?», на что тот каждый раз отвечал сердитым, угрожающим жестом. Рыжика мало интересовали ложки и вилки, хотя они и были серебряные. Его больше всего занимали те блестящие бронзовые безделушки, которые он стащил со стола. Этими безделушками были набиты его карманы и пазуха. Саньке хотелось скорее уйти отсюда и на свободе хорошенько разглядеть добычу.
– Вот и все… – прошептал Фомкач, взвалил себе на плечи узел и быстро направился к кабинету.
Рыжик, а за ним и Немец последовали за своим старшим. Но не успели они дойти до дверей, как вдруг среди мертвой тишины раздался отчаянный крик Спирьки, и вслед за тем послышался топот ног, мужские голоса и хлопанье дверьми. У Фомкача ноги подкосились, а из рук выскользнул узел и упал с глухим звоном на пол. Рыжика охватил ужас. Трепеща всем телом, он с лихорадочной торопливостью стал выгружать карманы и выбрасывать вон все похищенные им вещи. Он теперь не только ими не дорожил, но все они были ему противны. Каждая вещь усиливала ощущение ужаса.
– Вот они где, мазурики! – раздался вдруг чей-то сильный, грубый голос.
В столовую вбежали люди, здоровые, бородатые, не то дворники, не то мастеровые.
– Ага, голубчики, поймались!.. – радостно воскликнул первый из них, рослый, широкоплечий детина с зажженной свечой в руке. – Павел Антипыч, пожалте – все здеся… Как будто в тенета голубки попалися!..
Фомкач со всех ног бросился было в кабинет, рассчитывая там выскочить из окна, но не тут-то было: в кабинете уже были люди, которые держали Спирьку…
Через несколько минут вся шайка была на дворе. Воров окружили дворники, рабочие и добровольцы-конвойные. Рассвет был близок. Небо очистилось от туч, и день обещал быть солнечным.
– Эй, что там такое? – крикнула какая-то заспанная физиономия, высунувшись из окна третьего этажа.
– Воров поймали! – охотно отвечал тот самый широкоплечий парень, который раньше всех вбежал в столовую.
Он, по-видимому, испытывал огромное удовольствие от сознания, что воры пойманы. Крупное скуластое лицо его расплылось от улыбки. Он крепко держал Рыжика за руку и, часто наклоняясь к нему, радостно повторял одну и ту же фразу: «Что, голубчики, пыймали вас?..» При этом выражение лица у него было такое, точно он сообщал мальчику великую радостную весть.
Двор стал просыпаться. То и дело раскрывались окна, высовывались любопытные лица, и со всех сторон сыпались вопросы:
– Что случилось?..
– Где поймали?.. Кого поймали?..
– Каких мазуриков?.. А, вот они где!..
– Бей их!..
Все эти восклицания ясно и отчетливо улавливал Рыжик, но понять, вникнуть в смысл этих отрывистых фраз и слов он не был в состоянии. В голове у него стоял беспрерывный звон, а перед глазами сверкали какие-то блестящие, огненные круги. Здравый смысл совершенно оставил его, и он до того растерялся, что не мог точно сообразить, где он и что с ним случилось. Все происходившее вокруг него казалось ему сном, а мгновениями он даже был уверен, что все случившееся к нему лично не относится и что он является здесь посторонним зрителем. И на широком смертельно бледном лице его появилась бессмысленная и жалкая улыбка. Пришел в себя Рыжик только тогда, когда кто-то крикнул: «Бей их!» – и вслед за этим раздался отчаянный вопль Спирьки.
– Ой, родимые, не буду!.. – завопил Спирька.
Вслед за его криком послышался плачущий, жалобный голос Немца и глухое хрипение Фомкача.
– Вот так их… – раздавались отдельные голоса.
– Бей их!.. Чаво мазуриков жалеть!.. – крикнул кто-то.
В тот же момент Рыжик почувствовал удар по затылку. Удар был настолько силен, что у Саньки помутилось в глазах. Он, наверно, упал бы, если бы не тот самый детина, который крепко держал его за руку.
– Тише, слышь, бей! – оглянулся на кого-то детина. – Эдак и пришибить недолго…
– А он не воруй! – послышался как бы в ответ чей-то голос.
Вдруг случилось нечто совсем неожиданное. Фомкач, которого несколько человек били смертным боем, вырвался из их рук, ловким ударом свалил одного из самых сильных и бросился к воротам. За ним кинулась вся черная масса. Побежал и тот, который держал Рыжика. Пленника своего мужик не выпускал из рук, и бедному Саньке волей-неволей пришлось во весь опор мчаться с державшим его человеком.
На улице толпа рассыпалась во все стороны. Торжественная предутренняя тишина нарушилась криками, свистками и топотом бегущих людей.
– Держи его!.. Лови, лови!.. – раздались голоса.
Рыжик почувствовал, что бегущий с ним человек совсем почти забыл о нем и держит его не так крепко, как раньше. «А что, ежели вырваться?» – промелькнула мысль у Саньки. Мысль эта в одно мгновение разбудила в Рыжике энергию. Недолго думая он сильным движением вырвал руку свою из руки державшего его парня и… показал тому, как надо бегать…
– Держи его!.. – завопил здоровый, но неуклюжий парень и бросился за Санькой, но того уже и след простыл.
XII
НЕОЖИДАННОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ
Совсем рассвело, когда Рыжик, едва дыша, добежал до городского сада. Измученный страхом и усталостью, босой и без шапки, Санька остановился, чтобы перевести дух. Кругом было тихо и безлюдно. Крики, свистки, топот ног – все это осталось позади.
Город еще спал и казался мертвым. Огромные дома с закрытыми глазами-окнами отчетливо выступали по обеим сторонам улиц. Обнаженные каменные мостовые, отшлифованные ногами людей и животных, казались белыми паркетами. Обыватели еще спали крепким сном. Их покой охраняли дремавшие у ворот сторожа. Чем-то жутким веяло от этого мертвенного покоя большого города. Да оно и неудивительно: города создаются людьми, а не природой, а потому самый большой, самый оживленный из них становится мертвым, как только заснут или уйдут творцы его – люди.
Совсем другое – природа, в которой все живет и живет вечно. Вот почему Рыжик, горячо любивший природу, не мог не залюбоваться нарождением утра, совершавшимся на его глазах.
С удовольствием и любопытством следил он за тем, как ветер энергично и торопливо гнал на запад белые пушистые тучки, очищая путь солнцу. Голубой простор постепенно светлел, покрывался бледно-розовыми пятнами, а на востоке ярким пламенем вспыхнула заря.
Рыжик прошелся вдоль сада, убедился, что ворота еще закрыты, и, недолго думая, перелез через чугунную решетку. Сад не показался Саньке мертвым, хотя в нем ни одного человека не было. Давно проснувшиеся птички громко, непринужденно распевали свои песни, а вымытые дождем деревья улыбались, сверкая алмазными каплями. На одной из веток молодой бледно-зеленой акации Рыжик увидал крохотную пеструю птичку и остановился поглядеть на нее. Качаясь на тоненькой ветке, птичка схватила миниатюрным клювом прозрачную каплю, проглотила ее, а затем, задрав серебристую головку, щелканьем и свистом выразила свое удовольствие.
Рыжик улыбнулся птичке и побежал по широкой аллее сада. Аллея заканчивалась обширной площадкой, посередине которой рельефно вырисовывалась на светло-зеленом фоне деревьев белая круглая эстрада для музыкантов. Место здесь было ровное, гладкое и обсыпанное песком. Белые цветущие акации, раскидистые каштаны и серебристые тополя, будто ведя хоровод, плотным кольцом охватывали площадку со всех сторон.
Перебегая площадку, Санька случайно обратил внимание на следы, которые он выдавливал своими босыми ногами на влажном желтом песке. Следы понравились Рыжику, и он стал кружиться и бегать, чтобы испещрить ими всю площадку. Забавляя самого себя, он совершенно забыл о только что происшедших с ним приключениях, как вдруг где-то далеко, по ту сторону сада, раздался свисток городового. Рыжику почудилось, что преследователи его находятся в саду и что он уже окружен ими. Не помня себя от ужаса, он бросился к эстраде, надеясь найти в ней какую-нибудь щель, какой-нибудь уголок, куда бы он мог проскользнуть и скрыться из виду. Эстрада была высокая. Пол ее, или, вернее говоря, подмостки были подняты от земли на добрый аршин. Эстрада стояла не на фундаменте, а на столбах, врытых в землю. Столбы были обиты досками, выкрашенными в белый цвет. Для музыкантов имелась небольшая деревянная лесенка, по которой они поднимались на эстраду. Рыжик подбежал, к лесенке, заглянул под ступени и, увидав небольшое отверстие, юркнул под эстраду и скрылся из виду. Под полом эстрады было темно и тихо. Санька на четвереньках отполз подальше от лесенки и улегся на каких-то стружках. Сердце сильно колотилось в груди мальчика, и он долго не мог успокоиться. А когда тревога улеглась, Рыжик стал думать о том, что будет с ним дальше, и чувство страха сменилось чувством тоски и безысходной грусти. Бедняга устал от всех этих треволнений незнакомой ему доселе жизни, с которой он столкнулся лицом к лицу. Ему не под силу оказалась борьба с этой жизнью, и он пал духом. Горячие крупные слезы брызнули из его глаз. Он плакал тихо, беззвучно и вспоминал родину. Сквозь слезы, точно сквозь тусклое стекло, Рыжик увидал нескончаемую вереницу дорогих образов, лиц и картин. Теперь ему все было дорого: и сама Голодаевка, и товарищи, и Зазули, и Дуня, и Мойпес, и даже Катерина.
Много слез пролил Рыжик в это памятное для него утро. Но вот иссякли слезы, и он притих, измученный, обессиленный. Вдруг Саньке почудилось, что он не один лежит под эстрадой. От одного этого предположения у него волосы зашевелились на голове и холод пробежал по всему телу. Сначала ему послышалось, что кто-то возле него шевельнулся, а вслед за тем он явственно расслышал протяжный вздох. В продолжение двух-трех секунд, не более, Санька успел подумать о черте, о ведьме, о разбойнике, о домовом и о других «милых» созданиях.
– Кто здесь? – раздался почти над самым ухом Рыжика чей-то шепот.
Вместо ответа Рыжик, точно ужаленный, шарахнулся в сторону и торопливо пополз на четвереньках к тому самому отверстию, через которое он проник под эстраду.
Там, где находилось отверстие, свет падал небольшим золотистым пятном.
– О, уже утро!.. Пора вылезать… Послушайте, куда вы удираете? – уже совсем явственно и отчетливо услыхал Рыжик, когда он дополз до отверстия.
Санька понял, что неизвестный следует за ним, и это заставило его ускорить свои движения. Еще минута – и он пулей выскочил из-под деревянной лесенки эстрады и бросился бежать к аллее. Перебежав площадку, Санька остановился, оглянулся, и… крик изумления и радости вырвался из его груди: около эстрады стоял и охорашивался только что вылезший из-под лесенки Полфунта! Невозможно передать восторг Саньки, который мгновенно узнал своего дорогого друга. С радостным воплем бросился он к Полфунту с явным намерением приласкаться к нему, но холодный, недоумевающий взгляд последнего остановил Рыжика на полпути. Дело в том, что Полфунта не узнал своего бывшего маленького спутника. Саньку действительно трудно было узнать: лицо его было совершенно черное, как у арапа.
– Дяденька… – смущенно пробормотал Рыжик, опустив голову.
Но Полфунта не дал ему договорить: он по голосу узнал приятеля и сам бросился обнимать его.
– Санька… Рыжик… ты ли это? – восклицал Полфунта, крепко прижимая мальчика к своей груди.
Это неожиданное столкновение, видимо, сильно взволновало фокусника. Голос у него дрожал, а из уст вырывались отрывистые слова и фразы.
– В каком это ты чернильном море купался? – после первых приветствий заговорил уже более спокойно Полфунта, с любопытством разглядывая Саньку. – В Одессе, – продолжал он, – насколько я помню, имеется Черное море, но не чернильное. Ты погляди только на себя, мой милый Рыжик, на кого ты похож! Рожей как будто на негра смахиваешь, а волосами – англичанина напоминаешь. Рыжий негр!.. Вот так зверь!.. Да тебя, брат, за деньги показывать можно.
Полфунта весело рассмеялся. Рыжик молчал, но по его улыбающейся широкой физиономии, выпачканной чернилами и слезами, и по смеющимся глазам, устремленным на фокусника, видно было, что он счастлив и доволен.
– Но где же ты пропадал?.. – снова заговорил Полфунта. – Где ты жил, что делал?.. Ведь мы вот уже год как расстались… А? Что же ты молчишь, мой Рыжик?
В ответ на последний вопрос Санька только вздохнул и опустил голову. Полфунта понял, что с мальчиком, наверно, случилось что-то очень нехорошее, что ему тяжело об этом теперь говорить, а потому он не стал больше расспрашивать.
– Ну ладно! – сказал он. – Потом мне все расскажешь, а пока лезь в спальню (Полфунта указал на эстраду) и найди свою шапку. Потом купаться отправимся, а потом… Ну, да там увидим, что потом будет… Что же ты стоишь?.. Беги, говорю, за шапкой…
– У меня нет шапки, – едва слышно пробормотал Санька.
– А где она?
– Потерял.
– Кого?
– Шапку.
– Где потерял?
Рыжик снова замолчал и потупился.
– Ну ладно, пойдем к морю… Выкупаемся и думать начнем. Марш за мной!
Через час оба они сидели на берегу моря, недалеко от Практической гавани, и вели беседу. Для Рыжика Полфунта оказался тем же милым, веселым и добрым человеком, каким он был при первой встрече. Он даже и наружно нисколько не изменился. Те же добрые круглые глаза, то же смуглое подвижное лицо треугольником и та же серая крылатка… Рыжик чувствовал себя с ним как нельзя лучше. Подробно и чистосердечно рассказал он ему о всех своих злоключениях, начиная с того момента, когда его выбросили из вагона, и кончая вчерашним покушением на кражу.
– Тэк-с… Вот оно какие дела ты отмачивал!.. – вздохнул Полфунта, когда выслушал рассказ своего маленького приятеля. – Да, брат, жизнь – штука капризная. На кого захочет, легким перышком упадет, а на кого – тяжелым камнем навалится… Тебя, брат, она здорово душить начала, а потому домой тебе пора…
Рыжик внимательно слушал фокусника и в то же время глаз не спускал с любимого моря, с которым, как почему-то казалось ему, он видится в последний раз. Море было почти покойно. Темно-синяя гладь его, озаренная солнцем, чуть-чуть морщилась от прикосновения ветра, а золотистые волны мелкими складками торопливо бежали к берегу и там с тихим шепотом расплескивались о камни. Извилистый берег гавани был весь усеян пароходами и парусными судами. Мачты и трубы бесчисленных судов издали казались огромным обнаженным лесом. На далеком светлом горизонте, будто белые птицы, вырисовывались идущие к Одессе корабли с распущенными парусами.
– А теперь, – после небольшой паузы заговорил Полфунта, – я расскажу тебе, что со мною было. Купил я булку, выбежал на платформу и хотел было к тебе в вагон, а поезд-то вильнул этак перед моим носом хвостом и врезался в темноту. Только я его и видел. Стало мне тут грустно. «Как же теперь Рыжик будет без меня? – думаю. – Как он доедет?..» Но я, должен тебе сказать, долго думать не люблю, а предпочитаю дело делать. И вот я решился со следующим поездом катнуть в Одессу, за тобой… А так как денег у меня не было, то я поехал не человеком, а зайцем. В Одессе я тебя три дня искал, но найти не мог. Тогда я решил махнуть в Житомир…
– Куда? – заинтересовался Рыжик.
– В Житомир, в твой родной город, откуда ты родом. Ведь я тебя подле Житомира нашел в прошлом году.
– А какая там река? – возбужденно, глядя на Полфунта, спросил Санька.
– Река Тетерев.
– Правда, правда, – захлопал в ладоши Рыжик.
Лицо его озарилось светлой, радостной улыбкой.
– Ну-с, прикатил я через месяц в Житомир, – продолжал Полфунта, – побродил по городу, погулял по берегу реки…
– И у нас ты был? – живо перебил Санька, впившись глазами в фокусника.
– А «вы» кто такие? – улыбаясь, спросил Полфунта.
– Ну, у Зазулей… А может, ты Дуню встретил, а может, Мойпеса видел?
– Ах, вот «вы» кто такие!.. Нет, не видел я «вас», а речку вот я видел. Неважная речонка: мелкая, каменистая…
– Неправда, хорошая она! – горячо заступился за речку Рыжик. – Есть места страсть глубокие какие! От крестной моей ежели спуститься, ужасти как глубоко будет… Там один раз пьяный утоп…
– Ну, брат, пьяному и в луже утопиться ничего не стоит. Да не в том толк. Слушай дальше. В Житомире я тебя не нашел, а потому пустился обратно в Одессу. А так как мне захотелось прогуляться пешком, то я только вчера прибыл сюда из Кишинева. Вот какую я карусель ногами описал! В Кишиневе я захворал… Я, знаешь ли, хвораю иногда… И вот пришел сюда без копейки и даже без сумочки. Все состояние свое прохворал я. И отправился я ночевать в городской сад. Ну, а дальше ты все знаешь. Теперь я тебя вот о чем спрошу: домой хочешь?
– Ох, хочу, дяденька! – просил Санька.
– Не называй ты меня дяденькой.
– Не буду, не буду, дяденька!
– Опять!
– Не бу… – Рыжик обеими руками закрыл рот, а карие глаза его плутовато и весело смеялись.
– Вот что… слушай! – начал снова Полфунта, задумчиво устремив глаза вдаль. – Я здесь имею родных. Люди они богатые, но я не люблю их и не хожу к ним… Но ты без шапки, без сапог, а я без гроша… С такими средствами пуститься в путь нельзя. И вот что я надумал. Спрячу я свою гордость и отправлюсь на поклон к родным. Что дадут, то и ладно. Обмундируемся мы с тобою и начнем шагать, а ежели много дадут, на машине поедем.
– Лучше на машине: скорей дома буду! – подхватил Рыжик.
– Ты умный: сразу понял, что лучше… Так вот, ты здесь посиди, а я кланяться пойду… Что с тобой? – закончил он вопросом, заметив, как вдруг побледнел и какими испуганными глазами посмотрел на него Санька.
– Я боюсь… – тихо ответил Рыжик.
– Кого боишься?
– А ежели ты не придешь?
– Что ты! – заволновался Полфунта. – За кого ты меня принимаешь?.. Нет, голубчик, ты не бойся: я тебя не обману… Сиди и жди! Через час, самое большее через два прилечу к тебе, и мы позавтракаем так, что любой волк нам позавидует.
Полфунта ушел, а Санька, полный тревоги и сомнений, остался сидеть на берегу моря.
Город еще спал и казался мертвым. Огромные дома с закрытыми глазами-окнами отчетливо выступали по обеим сторонам улиц. Обнаженные каменные мостовые, отшлифованные ногами людей и животных, казались белыми паркетами. Обыватели еще спали крепким сном. Их покой охраняли дремавшие у ворот сторожа. Чем-то жутким веяло от этого мертвенного покоя большого города. Да оно и неудивительно: города создаются людьми, а не природой, а потому самый большой, самый оживленный из них становится мертвым, как только заснут или уйдут творцы его – люди.
Совсем другое – природа, в которой все живет и живет вечно. Вот почему Рыжик, горячо любивший природу, не мог не залюбоваться нарождением утра, совершавшимся на его глазах.
С удовольствием и любопытством следил он за тем, как ветер энергично и торопливо гнал на запад белые пушистые тучки, очищая путь солнцу. Голубой простор постепенно светлел, покрывался бледно-розовыми пятнами, а на востоке ярким пламенем вспыхнула заря.
Рыжик прошелся вдоль сада, убедился, что ворота еще закрыты, и, недолго думая, перелез через чугунную решетку. Сад не показался Саньке мертвым, хотя в нем ни одного человека не было. Давно проснувшиеся птички громко, непринужденно распевали свои песни, а вымытые дождем деревья улыбались, сверкая алмазными каплями. На одной из веток молодой бледно-зеленой акации Рыжик увидал крохотную пеструю птичку и остановился поглядеть на нее. Качаясь на тоненькой ветке, птичка схватила миниатюрным клювом прозрачную каплю, проглотила ее, а затем, задрав серебристую головку, щелканьем и свистом выразила свое удовольствие.
Рыжик улыбнулся птичке и побежал по широкой аллее сада. Аллея заканчивалась обширной площадкой, посередине которой рельефно вырисовывалась на светло-зеленом фоне деревьев белая круглая эстрада для музыкантов. Место здесь было ровное, гладкое и обсыпанное песком. Белые цветущие акации, раскидистые каштаны и серебристые тополя, будто ведя хоровод, плотным кольцом охватывали площадку со всех сторон.
Перебегая площадку, Санька случайно обратил внимание на следы, которые он выдавливал своими босыми ногами на влажном желтом песке. Следы понравились Рыжику, и он стал кружиться и бегать, чтобы испещрить ими всю площадку. Забавляя самого себя, он совершенно забыл о только что происшедших с ним приключениях, как вдруг где-то далеко, по ту сторону сада, раздался свисток городового. Рыжику почудилось, что преследователи его находятся в саду и что он уже окружен ими. Не помня себя от ужаса, он бросился к эстраде, надеясь найти в ней какую-нибудь щель, какой-нибудь уголок, куда бы он мог проскользнуть и скрыться из виду. Эстрада была высокая. Пол ее, или, вернее говоря, подмостки были подняты от земли на добрый аршин. Эстрада стояла не на фундаменте, а на столбах, врытых в землю. Столбы были обиты досками, выкрашенными в белый цвет. Для музыкантов имелась небольшая деревянная лесенка, по которой они поднимались на эстраду. Рыжик подбежал, к лесенке, заглянул под ступени и, увидав небольшое отверстие, юркнул под эстраду и скрылся из виду. Под полом эстрады было темно и тихо. Санька на четвереньках отполз подальше от лесенки и улегся на каких-то стружках. Сердце сильно колотилось в груди мальчика, и он долго не мог успокоиться. А когда тревога улеглась, Рыжик стал думать о том, что будет с ним дальше, и чувство страха сменилось чувством тоски и безысходной грусти. Бедняга устал от всех этих треволнений незнакомой ему доселе жизни, с которой он столкнулся лицом к лицу. Ему не под силу оказалась борьба с этой жизнью, и он пал духом. Горячие крупные слезы брызнули из его глаз. Он плакал тихо, беззвучно и вспоминал родину. Сквозь слезы, точно сквозь тусклое стекло, Рыжик увидал нескончаемую вереницу дорогих образов, лиц и картин. Теперь ему все было дорого: и сама Голодаевка, и товарищи, и Зазули, и Дуня, и Мойпес, и даже Катерина.
Много слез пролил Рыжик в это памятное для него утро. Но вот иссякли слезы, и он притих, измученный, обессиленный. Вдруг Саньке почудилось, что он не один лежит под эстрадой. От одного этого предположения у него волосы зашевелились на голове и холод пробежал по всему телу. Сначала ему послышалось, что кто-то возле него шевельнулся, а вслед за тем он явственно расслышал протяжный вздох. В продолжение двух-трех секунд, не более, Санька успел подумать о черте, о ведьме, о разбойнике, о домовом и о других «милых» созданиях.
– Кто здесь? – раздался почти над самым ухом Рыжика чей-то шепот.
Вместо ответа Рыжик, точно ужаленный, шарахнулся в сторону и торопливо пополз на четвереньках к тому самому отверстию, через которое он проник под эстраду.
Там, где находилось отверстие, свет падал небольшим золотистым пятном.
– О, уже утро!.. Пора вылезать… Послушайте, куда вы удираете? – уже совсем явственно и отчетливо услыхал Рыжик, когда он дополз до отверстия.
Санька понял, что неизвестный следует за ним, и это заставило его ускорить свои движения. Еще минута – и он пулей выскочил из-под деревянной лесенки эстрады и бросился бежать к аллее. Перебежав площадку, Санька остановился, оглянулся, и… крик изумления и радости вырвался из его груди: около эстрады стоял и охорашивался только что вылезший из-под лесенки Полфунта! Невозможно передать восторг Саньки, который мгновенно узнал своего дорогого друга. С радостным воплем бросился он к Полфунту с явным намерением приласкаться к нему, но холодный, недоумевающий взгляд последнего остановил Рыжика на полпути. Дело в том, что Полфунта не узнал своего бывшего маленького спутника. Саньку действительно трудно было узнать: лицо его было совершенно черное, как у арапа.
– Дяденька… – смущенно пробормотал Рыжик, опустив голову.
Но Полфунта не дал ему договорить: он по голосу узнал приятеля и сам бросился обнимать его.
– Санька… Рыжик… ты ли это? – восклицал Полфунта, крепко прижимая мальчика к своей груди.
Это неожиданное столкновение, видимо, сильно взволновало фокусника. Голос у него дрожал, а из уст вырывались отрывистые слова и фразы.
– В каком это ты чернильном море купался? – после первых приветствий заговорил уже более спокойно Полфунта, с любопытством разглядывая Саньку. – В Одессе, – продолжал он, – насколько я помню, имеется Черное море, но не чернильное. Ты погляди только на себя, мой милый Рыжик, на кого ты похож! Рожей как будто на негра смахиваешь, а волосами – англичанина напоминаешь. Рыжий негр!.. Вот так зверь!.. Да тебя, брат, за деньги показывать можно.
Полфунта весело рассмеялся. Рыжик молчал, но по его улыбающейся широкой физиономии, выпачканной чернилами и слезами, и по смеющимся глазам, устремленным на фокусника, видно было, что он счастлив и доволен.
– Но где же ты пропадал?.. – снова заговорил Полфунта. – Где ты жил, что делал?.. Ведь мы вот уже год как расстались… А? Что же ты молчишь, мой Рыжик?
В ответ на последний вопрос Санька только вздохнул и опустил голову. Полфунта понял, что с мальчиком, наверно, случилось что-то очень нехорошее, что ему тяжело об этом теперь говорить, а потому он не стал больше расспрашивать.
– Ну ладно! – сказал он. – Потом мне все расскажешь, а пока лезь в спальню (Полфунта указал на эстраду) и найди свою шапку. Потом купаться отправимся, а потом… Ну, да там увидим, что потом будет… Что же ты стоишь?.. Беги, говорю, за шапкой…
– У меня нет шапки, – едва слышно пробормотал Санька.
– А где она?
– Потерял.
– Кого?
– Шапку.
– Где потерял?
Рыжик снова замолчал и потупился.
– Ну ладно, пойдем к морю… Выкупаемся и думать начнем. Марш за мной!
Через час оба они сидели на берегу моря, недалеко от Практической гавани, и вели беседу. Для Рыжика Полфунта оказался тем же милым, веселым и добрым человеком, каким он был при первой встрече. Он даже и наружно нисколько не изменился. Те же добрые круглые глаза, то же смуглое подвижное лицо треугольником и та же серая крылатка… Рыжик чувствовал себя с ним как нельзя лучше. Подробно и чистосердечно рассказал он ему о всех своих злоключениях, начиная с того момента, когда его выбросили из вагона, и кончая вчерашним покушением на кражу.
– Тэк-с… Вот оно какие дела ты отмачивал!.. – вздохнул Полфунта, когда выслушал рассказ своего маленького приятеля. – Да, брат, жизнь – штука капризная. На кого захочет, легким перышком упадет, а на кого – тяжелым камнем навалится… Тебя, брат, она здорово душить начала, а потому домой тебе пора…
Рыжик внимательно слушал фокусника и в то же время глаз не спускал с любимого моря, с которым, как почему-то казалось ему, он видится в последний раз. Море было почти покойно. Темно-синяя гладь его, озаренная солнцем, чуть-чуть морщилась от прикосновения ветра, а золотистые волны мелкими складками торопливо бежали к берегу и там с тихим шепотом расплескивались о камни. Извилистый берег гавани был весь усеян пароходами и парусными судами. Мачты и трубы бесчисленных судов издали казались огромным обнаженным лесом. На далеком светлом горизонте, будто белые птицы, вырисовывались идущие к Одессе корабли с распущенными парусами.
– А теперь, – после небольшой паузы заговорил Полфунта, – я расскажу тебе, что со мною было. Купил я булку, выбежал на платформу и хотел было к тебе в вагон, а поезд-то вильнул этак перед моим носом хвостом и врезался в темноту. Только я его и видел. Стало мне тут грустно. «Как же теперь Рыжик будет без меня? – думаю. – Как он доедет?..» Но я, должен тебе сказать, долго думать не люблю, а предпочитаю дело делать. И вот я решился со следующим поездом катнуть в Одессу, за тобой… А так как денег у меня не было, то я поехал не человеком, а зайцем. В Одессе я тебя три дня искал, но найти не мог. Тогда я решил махнуть в Житомир…
– Куда? – заинтересовался Рыжик.
– В Житомир, в твой родной город, откуда ты родом. Ведь я тебя подле Житомира нашел в прошлом году.
– А какая там река? – возбужденно, глядя на Полфунта, спросил Санька.
– Река Тетерев.
– Правда, правда, – захлопал в ладоши Рыжик.
Лицо его озарилось светлой, радостной улыбкой.
– Ну-с, прикатил я через месяц в Житомир, – продолжал Полфунта, – побродил по городу, погулял по берегу реки…
– И у нас ты был? – живо перебил Санька, впившись глазами в фокусника.
– А «вы» кто такие? – улыбаясь, спросил Полфунта.
– Ну, у Зазулей… А может, ты Дуню встретил, а может, Мойпеса видел?
– Ах, вот «вы» кто такие!.. Нет, не видел я «вас», а речку вот я видел. Неважная речонка: мелкая, каменистая…
– Неправда, хорошая она! – горячо заступился за речку Рыжик. – Есть места страсть глубокие какие! От крестной моей ежели спуститься, ужасти как глубоко будет… Там один раз пьяный утоп…
– Ну, брат, пьяному и в луже утопиться ничего не стоит. Да не в том толк. Слушай дальше. В Житомире я тебя не нашел, а потому пустился обратно в Одессу. А так как мне захотелось прогуляться пешком, то я только вчера прибыл сюда из Кишинева. Вот какую я карусель ногами описал! В Кишиневе я захворал… Я, знаешь ли, хвораю иногда… И вот пришел сюда без копейки и даже без сумочки. Все состояние свое прохворал я. И отправился я ночевать в городской сад. Ну, а дальше ты все знаешь. Теперь я тебя вот о чем спрошу: домой хочешь?
– Ох, хочу, дяденька! – просил Санька.
– Не называй ты меня дяденькой.
– Не буду, не буду, дяденька!
– Опять!
– Не бу… – Рыжик обеими руками закрыл рот, а карие глаза его плутовато и весело смеялись.
– Вот что… слушай! – начал снова Полфунта, задумчиво устремив глаза вдаль. – Я здесь имею родных. Люди они богатые, но я не люблю их и не хожу к ним… Но ты без шапки, без сапог, а я без гроша… С такими средствами пуститься в путь нельзя. И вот что я надумал. Спрячу я свою гордость и отправлюсь на поклон к родным. Что дадут, то и ладно. Обмундируемся мы с тобою и начнем шагать, а ежели много дадут, на машине поедем.
– Лучше на машине: скорей дома буду! – подхватил Рыжик.
– Ты умный: сразу понял, что лучше… Так вот, ты здесь посиди, а я кланяться пойду… Что с тобой? – закончил он вопросом, заметив, как вдруг побледнел и какими испуганными глазами посмотрел на него Санька.
– Я боюсь… – тихо ответил Рыжик.
– Кого боишься?
– А ежели ты не придешь?
– Что ты! – заволновался Полфунта. – За кого ты меня принимаешь?.. Нет, голубчик, ты не бойся: я тебя не обману… Сиди и жди! Через час, самое большее через два прилечу к тебе, и мы позавтракаем так, что любой волк нам позавидует.
Полфунта ушел, а Санька, полный тревоги и сомнений, остался сидеть на берегу моря.
XIII
ПОЛФУНТА И ЕГО БОЛЕЗНЬ
Опасения и тревоги Рыжика были напрасны: ровно через два часа явился Полфунта. В руках он нес небольшой, чем-то наполненный мешок. Подойдя к Саньке, он сел рядом с ним и стал развязывать мешок.
– Вот видишь, я и пришел, а ты боялся, – проговорил Полфунта и, к великой радости Рыжика, вытащил из мешка пару подержанных, но совсем еще целых сапог и суконный картуз с лакированным козырьком, тоже подержанный.
– На-ка, примерь сапоги! – сказал Полфунта, подавая один сапог Рыжику.
– Сей секунд! – радостно волнуясь, проговорил Санька и хотел было натянуть сапог на босую ногу.
Но Полфунта остановил его:
– Погоди, я и портянки купил… Тряпицы отличные, иным полотенцам не уступят…
Фокусник вытащил из мешка две длинные тряпки и подал их Саньке.
– А ты сумеешь обернуть ноги? – спросил у Рыжика Полфунта.
– Умею, чего тут не уметь! – живо подхватил Санька и стал обуваться.
Сидя на камне, он поднял ногу чуть ли не до лица, изогнулся колесом и торопливо принялся обматывать портянку вокруг ноги. Делал он это крайне неумело, пыхтел, краснел и в то же время беспрерывно повторял: «Чего тут не уметь!» Наконец после долгих усилий ему удалось надеть сапоги. Тогда он вскочил на ноги, поплясал на одном месте и, глядя на Полфунта смеющимися глазами, сказал:
– Чего тут не уметь!
– А теперь надень фуражку, – проговорил Полфунта.
Рыжик охотно натянул на голову картуз, подбоченился и от души расхохотался. Ему было бесконечно весело. Он совершенно переродился. Картуз делал его чрезвычайно забавным. Вокруг черного околыша мягкими кольцами лезли вверх рыжие кудри, а из-под лакированного козырька выглядывали темные горящие глаза и широкий вздернутый нос. Тупой подбородок, полные щеки, обсыпанные веснушками, красный рот с оскаленными крепкими зубами – все эти части лица вздрагивали и ширились от неудержимого смеха, которым Рыжик выражал свою радость.
Совсем иначе чувствовал себя Полфунта. Насколько можно было судить по его грустному лицу и по горькой усмешке, с которой он смотрел на Саньку, его настроение духа было неважное. Но Рыжик был настолько счастлив, что не обращал на фокусника никакого внимания и нисколько не интересовался его душевным настроением.
– Мы на машине поедем, да? – перестав смеяться, спросил Санька.
– Может быть, и на машине… А пока зайдем – вот тут недалеко трактирчик есть – и позавтракаем. Ох, боюсь, опять бы мне не захворать, как в Кишиневе! – со вздохом добавил Полфунта и направился к городу.
Трактир, в который зашли приятели, как все береговые одесские трущобы, не отличался ни чистотой, ни благоустройством. Низкие, закоптелые потолки, стены с грязными, оборванными обоями, обширные комнаты со множеством столиков, неизбежная машина, стойка, буфетчик, половые с намасленными волосами – вот и вся обстановка. Ввиду раннего времени в трактире посетителей почти не было. Полфунта, усевшись с Рыжиком за одним из столиков, потребовал чаю, а у Саньки спросил, не хочет ли он чего-нибудь поесть.
– Хочу, очень хочу! – живо заявил Рыжик.
– Чего же ты хочешь?
Прежде чем ответить, Санька пробежал глазами по стойке, остановил свой взгляд на огромном блюде, нагруженном колбасами, а затем, повернув голову к Полфунту, нерешительно и тихо промолвил:
– Я бы колбаски съел…
– Уж вы, господин хороший, картузик снимите, потому как здесь икона божия… – сиплым, простуженным голосом проговорил принесший чай половой, обращаясь к Саньке.
Рыжик мгновенно сдернул фуражку и сильно сконфузился.
– Подай сюда вареной колбасы и хлеба! – приказал Полфунта половому.
– Сейчас!
Спустя немного Санька с жадностью уписывал колбасу, набивая рот большими кусками хлеба. Полфунта не дотрагивался ни до колбасы, ни до чая. Угрюмый, молчаливый, сидел он напротив Рыжика, устремив глаза в одну точку.
– А вам ничего не угодно-с?
Полфунта повернул голову. У стола с грязной и влажной салфеткой через плечо стоял половой. Фокусник бросил рассеянный взгляд на узкие приподнятые плечи полового, а затем равнодушным тоном, каким просят холодной воды, проговорил:
– Вот видишь, я и пришел, а ты боялся, – проговорил Полфунта и, к великой радости Рыжика, вытащил из мешка пару подержанных, но совсем еще целых сапог и суконный картуз с лакированным козырьком, тоже подержанный.
– На-ка, примерь сапоги! – сказал Полфунта, подавая один сапог Рыжику.
– Сей секунд! – радостно волнуясь, проговорил Санька и хотел было натянуть сапог на босую ногу.
Но Полфунта остановил его:
– Погоди, я и портянки купил… Тряпицы отличные, иным полотенцам не уступят…
Фокусник вытащил из мешка две длинные тряпки и подал их Саньке.
– А ты сумеешь обернуть ноги? – спросил у Рыжика Полфунта.
– Умею, чего тут не уметь! – живо подхватил Санька и стал обуваться.
Сидя на камне, он поднял ногу чуть ли не до лица, изогнулся колесом и торопливо принялся обматывать портянку вокруг ноги. Делал он это крайне неумело, пыхтел, краснел и в то же время беспрерывно повторял: «Чего тут не уметь!» Наконец после долгих усилий ему удалось надеть сапоги. Тогда он вскочил на ноги, поплясал на одном месте и, глядя на Полфунта смеющимися глазами, сказал:
– Чего тут не уметь!
– А теперь надень фуражку, – проговорил Полфунта.
Рыжик охотно натянул на голову картуз, подбоченился и от души расхохотался. Ему было бесконечно весело. Он совершенно переродился. Картуз делал его чрезвычайно забавным. Вокруг черного околыша мягкими кольцами лезли вверх рыжие кудри, а из-под лакированного козырька выглядывали темные горящие глаза и широкий вздернутый нос. Тупой подбородок, полные щеки, обсыпанные веснушками, красный рот с оскаленными крепкими зубами – все эти части лица вздрагивали и ширились от неудержимого смеха, которым Рыжик выражал свою радость.
Совсем иначе чувствовал себя Полфунта. Насколько можно было судить по его грустному лицу и по горькой усмешке, с которой он смотрел на Саньку, его настроение духа было неважное. Но Рыжик был настолько счастлив, что не обращал на фокусника никакого внимания и нисколько не интересовался его душевным настроением.
– Мы на машине поедем, да? – перестав смеяться, спросил Санька.
– Может быть, и на машине… А пока зайдем – вот тут недалеко трактирчик есть – и позавтракаем. Ох, боюсь, опять бы мне не захворать, как в Кишиневе! – со вздохом добавил Полфунта и направился к городу.
Трактир, в который зашли приятели, как все береговые одесские трущобы, не отличался ни чистотой, ни благоустройством. Низкие, закоптелые потолки, стены с грязными, оборванными обоями, обширные комнаты со множеством столиков, неизбежная машина, стойка, буфетчик, половые с намасленными волосами – вот и вся обстановка. Ввиду раннего времени в трактире посетителей почти не было. Полфунта, усевшись с Рыжиком за одним из столиков, потребовал чаю, а у Саньки спросил, не хочет ли он чего-нибудь поесть.
– Хочу, очень хочу! – живо заявил Рыжик.
– Чего же ты хочешь?
Прежде чем ответить, Санька пробежал глазами по стойке, остановил свой взгляд на огромном блюде, нагруженном колбасами, а затем, повернув голову к Полфунту, нерешительно и тихо промолвил:
– Я бы колбаски съел…
– Уж вы, господин хороший, картузик снимите, потому как здесь икона божия… – сиплым, простуженным голосом проговорил принесший чай половой, обращаясь к Саньке.
Рыжик мгновенно сдернул фуражку и сильно сконфузился.
– Подай сюда вареной колбасы и хлеба! – приказал Полфунта половому.
– Сейчас!
Спустя немного Санька с жадностью уписывал колбасу, набивая рот большими кусками хлеба. Полфунта не дотрагивался ни до колбасы, ни до чая. Угрюмый, молчаливый, сидел он напротив Рыжика, устремив глаза в одну точку.
– А вам ничего не угодно-с?
Полфунта повернул голову. У стола с грязной и влажной салфеткой через плечо стоял половой. Фокусник бросил рассеянный взгляд на узкие приподнятые плечи полового, а затем равнодушным тоном, каким просят холодной воды, проговорил: