Страница:
Туанон. Увы!
Табуро. Нечего больше притворяться, генерал! Вы будете менее сожалеть о любви графини, когда узнаете, что она не кто иное как... Туанон-Психея, первая Коломбина[46] Бургонского отеля и балетная танцовщица его величества.
Жан (хватая Табуро за горло и выхватывая кинжал). Адские бредни! Ты умрешь!
Табуро. Черт, а не человек. Психея, скажите же ему, кто вы такая.
Туанон. Если бы вы убили меня у своих ног, клянусь – Богом, клянусь отпущением своих грехов, он говорит правду. Я – Туанон-Психея.
Жан (закрыв лицо руками). О, срам!
Изабелла (к Психее, с жестокой насмешкой). Подлость, подлость! Твое признание стоит моего. Слушай же. Третьего дня я увидела, как Флорак вышел из лагеря в сопровождении двух камизаров. Он ехал в Ним с поручением от Кавалье к маршалу. Кавалье любил тебя, он отказывался от меня. Ему не приходило больше в голову отомстить за меня. Я должна была сама подумать об этом. Я пошла и отыскала Ефраима, святого человека, Божьего избранника. Он знал о преступлении Флорака. Я сказала ему, что этот человек безнаказанно возвращается к своим. Час спустя Ефраим, я и четыре других служителя Предвечного, мы ждали Флорака в ущелье. Он является, Ефраим его останавливает.
Туанон. О, Боже мой, Боже мой!
Изабелла. Слушай, камизары, сопровождавшие его, убежали в Ним. Один из них нес письмо, которое Кавалье написал маршалу.
Туанон (с отчаянием). Нет, нет, этого не могло быть!
Изабелла. Ты думаешь, что я лгу? Расскажу тебе все подробно. Была ночь, луна освещала скалы ущелья Дэз. Ефраим стоял с четырьмя из своих горцев: это был суд. Флорак был прикован к обломку скалы. Я обвиняла его, я стояла около него, я рассказала об его преступлении. Он не отпирался. Я потребовала его смерти. Ефраим и его горцы даровали мне ее. Они зарядили ружья. Ему дали четверть часа, чтобы оправиться и помолиться. Он снял с шеи этот медальон, попросил у меня прощения, призвал имя своей матери и умер, как подобает солдату, – храбро.
Туанон (растерянно). Не назвав меня?
Изабелла. Нет.
Туанон (с криком падает в объятья Табуро). Ах!..
Табуро. Воздуху, воздуху!
(Он помогает Психее сесть и на коленях около нее старается привести ее в чувство, потом бросается к окну, которое открывает. Бесчисленная толпа наполняет площадь ратуши. Два ряда солдат оттесняют народ с каждой стороны широкого прохода, который остается свободным перед окном. При свете факелов, несомых солдатами, виден Ефраим: его переносят на носилках в городскую тюрьму. Ишабод, в оковах, следует за ним).
Ефраим (бледный, умирающий, увидев Кавалье в окне, с усилием приподнимается на носилках и пытается кричать). Жан Кавалье – изменник! Иду обвинять тебя перед Господом. Я умираю. Будь проклят! (Он умирает).
Ишабод (приподнимается и вопит). Говорю тебе, дитя мое, он вступил в союз с убийцами своего брата, с убийцами своей сестры. Селеста и Габриэль убиты моавитянами. Будь проклят, изменник! (Шествие удаляется).
Отец. Мой сын, моя дочь! Что он говорит? (к Жану) Каин, что ты сделал со своим братом?
Жан. Горе мне! Я этого не знал!
Изабелла (к отцу). Увы! Разве вы этого не знали?
Отец. Селеста! Габриэль! Мой сын, моя дочь! Они умерли?
Изабелла. Умерли при Тревьесе, сраженные моавитянами одним и тем же ударом.
Жан. О, горе, горе!
Отец (после долгого, страшного молчания поднимает голову, его лицо орошено слезами, он торжественно опускается на колени и складывает руки, речь его набожна и усердна, как молитва). Господи, просвети меня, не покинь меня в эту ужасную минуту! Один перед судом своей совести я должен обвинять, я должен осудить, я должен нанести удар.
Изабелла. Нанести удар?
Жан. Пусть я умру! Жизнь мне ненавистна...
Отец (на коленях). Господи, Ты даровал мне власть над моим сыном, но эта неограниченная, ужасная власть пугает меня Господь, сжалься над ним: своей суровой жизнью он искупит в будущем свои прошлые ошибки. Внуши мне, Боже, простить его, осени меня!
(Отец горячо молится. Кавалье смотрит на него с тревогой и страхом. На улице все еще слышен шум толпы).
Изабелла. Неужели он умрет, раз отец его так молится за него? О каком суде, о каком суде, о каком ужасном наказании говорит он? Он, всегда столь строгий, почему он молится, чтобы Бог простил его? Мне страшно. (Старик поднимается. На строгом лице его нет более и тени нежного, умоляющего выражения: оно величественно и торжественно. Жан с ужасом смотрит на него).
Отец. Да будет воля Твоя, Боже мой! Я слышал Твой глас. Он требует от меня ужасной жертвы. Не отступись от меня при ее исполнении! (Приближаясь к Жану) Господь наказывает в жизни вечной, отец в жизни земной!
Жан (с ужасом). Ах!..
Отец (все приближаясь). Господь наказывает на вечную муку, отец проклинает.
Изабелла. Сжальтесь над ним!
Отец. Предатель, изменивший своим из-за любви и гордости, матереубийца, братоубийца, который продал себя из-за любви и гордости, именем Бога, который слышит меня, я отрекаюсь от тебя! Отныне ты мне не сын! Ступай, я тебя проклинаю!
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Табуро. Нечего больше притворяться, генерал! Вы будете менее сожалеть о любви графини, когда узнаете, что она не кто иное как... Туанон-Психея, первая Коломбина[46] Бургонского отеля и балетная танцовщица его величества.
Жан (хватая Табуро за горло и выхватывая кинжал). Адские бредни! Ты умрешь!
Табуро. Черт, а не человек. Психея, скажите же ему, кто вы такая.
Туанон. Если бы вы убили меня у своих ног, клянусь – Богом, клянусь отпущением своих грехов, он говорит правду. Я – Туанон-Психея.
Жан (закрыв лицо руками). О, срам!
Изабелла (к Психее, с жестокой насмешкой). Подлость, подлость! Твое признание стоит моего. Слушай же. Третьего дня я увидела, как Флорак вышел из лагеря в сопровождении двух камизаров. Он ехал в Ним с поручением от Кавалье к маршалу. Кавалье любил тебя, он отказывался от меня. Ему не приходило больше в голову отомстить за меня. Я должна была сама подумать об этом. Я пошла и отыскала Ефраима, святого человека, Божьего избранника. Он знал о преступлении Флорака. Я сказала ему, что этот человек безнаказанно возвращается к своим. Час спустя Ефраим, я и четыре других служителя Предвечного, мы ждали Флорака в ущелье. Он является, Ефраим его останавливает.
Туанон. О, Боже мой, Боже мой!
Изабелла. Слушай, камизары, сопровождавшие его, убежали в Ним. Один из них нес письмо, которое Кавалье написал маршалу.
Туанон (с отчаянием). Нет, нет, этого не могло быть!
Изабелла. Ты думаешь, что я лгу? Расскажу тебе все подробно. Была ночь, луна освещала скалы ущелья Дэз. Ефраим стоял с четырьмя из своих горцев: это был суд. Флорак был прикован к обломку скалы. Я обвиняла его, я стояла около него, я рассказала об его преступлении. Он не отпирался. Я потребовала его смерти. Ефраим и его горцы даровали мне ее. Они зарядили ружья. Ему дали четверть часа, чтобы оправиться и помолиться. Он снял с шеи этот медальон, попросил у меня прощения, призвал имя своей матери и умер, как подобает солдату, – храбро.
Туанон (растерянно). Не назвав меня?
Изабелла. Нет.
Туанон (с криком падает в объятья Табуро). Ах!..
Табуро. Воздуху, воздуху!
(Он помогает Психее сесть и на коленях около нее старается привести ее в чувство, потом бросается к окну, которое открывает. Бесчисленная толпа наполняет площадь ратуши. Два ряда солдат оттесняют народ с каждой стороны широкого прохода, который остается свободным перед окном. При свете факелов, несомых солдатами, виден Ефраим: его переносят на носилках в городскую тюрьму. Ишабод, в оковах, следует за ним).
Ефраим (бледный, умирающий, увидев Кавалье в окне, с усилием приподнимается на носилках и пытается кричать). Жан Кавалье – изменник! Иду обвинять тебя перед Господом. Я умираю. Будь проклят! (Он умирает).
Ишабод (приподнимается и вопит). Говорю тебе, дитя мое, он вступил в союз с убийцами своего брата, с убийцами своей сестры. Селеста и Габриэль убиты моавитянами. Будь проклят, изменник! (Шествие удаляется).
Отец. Мой сын, моя дочь! Что он говорит? (к Жану) Каин, что ты сделал со своим братом?
Жан. Горе мне! Я этого не знал!
Изабелла (к отцу). Увы! Разве вы этого не знали?
Отец. Селеста! Габриэль! Мой сын, моя дочь! Они умерли?
Изабелла. Умерли при Тревьесе, сраженные моавитянами одним и тем же ударом.
Жан. О, горе, горе!
Отец (после долгого, страшного молчания поднимает голову, его лицо орошено слезами, он торжественно опускается на колени и складывает руки, речь его набожна и усердна, как молитва). Господи, просвети меня, не покинь меня в эту ужасную минуту! Один перед судом своей совести я должен обвинять, я должен осудить, я должен нанести удар.
Изабелла. Нанести удар?
Жан. Пусть я умру! Жизнь мне ненавистна...
Отец (на коленях). Господи, Ты даровал мне власть над моим сыном, но эта неограниченная, ужасная власть пугает меня Господь, сжалься над ним: своей суровой жизнью он искупит в будущем свои прошлые ошибки. Внуши мне, Боже, простить его, осени меня!
(Отец горячо молится. Кавалье смотрит на него с тревогой и страхом. На улице все еще слышен шум толпы).
Изабелла. Неужели он умрет, раз отец его так молится за него? О каком суде, о каком суде, о каком ужасном наказании говорит он? Он, всегда столь строгий, почему он молится, чтобы Бог простил его? Мне страшно. (Старик поднимается. На строгом лице его нет более и тени нежного, умоляющего выражения: оно величественно и торжественно. Жан с ужасом смотрит на него).
Отец. Да будет воля Твоя, Боже мой! Я слышал Твой глас. Он требует от меня ужасной жертвы. Не отступись от меня при ее исполнении! (Приближаясь к Жану) Господь наказывает в жизни вечной, отец в жизни земной!
Жан (с ужасом). Ах!..
Отец (все приближаясь). Господь наказывает на вечную муку, отец проклинает.
Изабелла. Сжальтесь над ним!
Отец. Предатель, изменивший своим из-за любви и гордости, матереубийца, братоубийца, который продал себя из-за любви и гордости, именем Бога, который слышит меня, я отрекаюсь от тебя! Отныне ты мне не сын! Ступай, я тебя проклинаю!
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Неделю спустя Жан Кавалье, ускользнув из-под надзора, которым окружил его Вилляр, укрылся в Женеве. Он написал маршалу, что отказывается от прав и преимуществ, которые обеспечил за ним Людовик XIV, и поступает на службу к принцу Савойскому. Из Савойи он перешел в Голландию и Англию, где королева Анна оказала ему отличный прием. Все знали о его храбрости и честолюбии: вражду его сумели подогреть. Он взялся за оружие против Франции и стал во главе полка из укрывшихся на чужбине протестантов. Он командовал ими в битве при Алманзе, в Португалии. Здесь они столкнулись с французским полком. «Как только противники узнали друг в друге французов, говорил маршал Бервик, они бросились в драку с таким ожесточением, что и те и другие были уничтожены». Кавалье дослужился до генеральского чина и был назначен губернатором острова Джерси, где он умер в 1740 году.
Перед своим отъездом из Франции Кавалье предложил Изабелле выйти за него замуж, но она отказала: она предчувствовала, что воспоминание о прошлом омрачит горечью их союз.
Севенка с глубоким дочерним благоговением посвятила себя заботам, в которых нуждался отец Кавалье в своем горестном положении, без детей, без опоры. Старик в муках жил довольно долго: он узнал, что проклятый им сын обратил свое оружие против Франции.
Туанон-Психея по возвращении в Париж не пережила Танкреда. Клод Табуро не покидал ее до последней минуты. Перед смертью она поручила этому другу, такому доброму и верному, употребить все имевшиеся у нее деньги на добрые дела в пользу бедных сирот.
Как предвидел Вилляр, мятеж, лишенный своего предводителя, угасал мало-помалу. Маршал писал в конце этого-самого 1704 года Шамильяру, военному министру: «После отъезда Кавалье, кроме отдельных камизаров, оставалось еще три или четыре бродячих отряда. Я приложил все старания, чтобы лишить их убежища, запасов, всякой возможности каких-либо сношений. Я приказал разрушить до основания дома тех, которые вели с ними торговлю. Мало-помалу камизары начали сдаваться по очереди и подчиняться, прося позволения покинуть страну. Я приказал проводить их маленькими отрядами до границ королевства. Так изгнание трехсот разбойников вернуло спокойствие провинции. Я получил большую благодарность от лангедокского земского собрания, которое созвал именем короля в Монпелье. Я имею полное основание похвалиться выказанным мне в этом собрании вниманием: немедленно небольшой щедростью они дали мне добровольную награду в благодарность за большие и важные услуги, которые я оказал провинции. Остается еще лишь несколько разбойников в верхних Севенах, стране, которую, может быть, невозможно очистить от этого отродья».
Так кончилась севенская война. Протестанты вскоре отказались от всякой надежды на освобождение. Судьба их не изменилась: они продолжали считаться вне закона.
Конец
Перед своим отъездом из Франции Кавалье предложил Изабелле выйти за него замуж, но она отказала: она предчувствовала, что воспоминание о прошлом омрачит горечью их союз.
Севенка с глубоким дочерним благоговением посвятила себя заботам, в которых нуждался отец Кавалье в своем горестном положении, без детей, без опоры. Старик в муках жил довольно долго: он узнал, что проклятый им сын обратил свое оружие против Франции.
Туанон-Психея по возвращении в Париж не пережила Танкреда. Клод Табуро не покидал ее до последней минуты. Перед смертью она поручила этому другу, такому доброму и верному, употребить все имевшиеся у нее деньги на добрые дела в пользу бедных сирот.
Как предвидел Вилляр, мятеж, лишенный своего предводителя, угасал мало-помалу. Маршал писал в конце этого-самого 1704 года Шамильяру, военному министру: «После отъезда Кавалье, кроме отдельных камизаров, оставалось еще три или четыре бродячих отряда. Я приложил все старания, чтобы лишить их убежища, запасов, всякой возможности каких-либо сношений. Я приказал разрушить до основания дома тех, которые вели с ними торговлю. Мало-помалу камизары начали сдаваться по очереди и подчиняться, прося позволения покинуть страну. Я приказал проводить их маленькими отрядами до границ королевства. Так изгнание трехсот разбойников вернуло спокойствие провинции. Я получил большую благодарность от лангедокского земского собрания, которое созвал именем короля в Монпелье. Я имею полное основание похвалиться выказанным мне в этом собрании вниманием: немедленно небольшой щедростью они дали мне добровольную награду в благодарность за большие и важные услуги, которые я оказал провинции. Остается еще лишь несколько разбойников в верхних Севенах, стране, которую, может быть, невозможно очистить от этого отродья».
Так кончилась севенская война. Протестанты вскоре отказались от всякой надежды на освобождение. Судьба их не изменилась: они продолжали считаться вне закона.
Конец