Теодоряну Ионел. Меделень

   Все трое дружно засмеялись.
   Кухарка непрерывно ссорилась с горшками, кастрюлями и мухами. Так что, доведись кому-нибудь сидеть рядом в соседней комнате, он мог бы подумать, что кухня полна людей, которых все время ругает строгая матрона с мужским голосом. И, действительно, кухарка была полновластной хозяйкой всего, что находилось в кухне. Хозяйкой усердной и проворной, как лето в саду. И очень толстой! Такой толстой, что была похожа на неестественно поднявшийся в просторной печи кулич.
   Косясь краешком глаза на яблоки, кухарка приоткрыла дверцу духовки, заглянула туда и тут же захлопнула дверцу.
   Из духовки повеяло ароматным теплом.
   - Пахнет медовой коврижкой! - смеясь, воскликнула Ольгуца.
   - Были бы едоки! - вздохнула кухарка, переворачивая яблоки.
   Яблоки старели на глазах. Их нежная кожа темнела и покрывалась морщинами. Они украдкой вздыхали и сонно слезились. А их аромат делался все более крепким и по-летнему пьянящим.
   Ольгуца сидела посредине, прямо против огня, который окутывал ее лицо золотистой дымкой; Моника и Дэнуц сидели справа и слева от нее.
   На полу, у печки, мурлыкало и нежилось в тепле пушистое и гибкое кошачье племя. В некотором отдалении спал Али - само благоразумие и достоинство. Почти все мухи уснули. И все-таки их было достаточно, чтобы не давать покоя псу. Чуткие уши Али то и дело вздрагивали, отгоняя мух.
   Под печкой, в корзинке с сеном, наседка высиживала цыплят. Сверчок, спрятавшись под одной из балок, участвовал в общем деле.
   А печка гудела от огня и ветра, словно праздничная хора.
   Войдя в кухню, господин Деляну сразу же увидел детей, сидевших за круглым столиком. Они ели руками печеные яблоки. На столике, вместо мамалыги, остывала медовая коврижка, нарезанная ломтиками.
   - Так вот вы где, оказывается, Ольгуца!
   - А ты зачем пришел сюда, папа?
   - Матушка Мария, скажи, пожалуйста, Иону, чтобы запрягал лошадей. А-а! Ну, теперь я с вами расправлюсь! - потирая руки и притворно хмурясь, сообщил господин Деляну.
   - Посиди с нами, папа! - попросила Ольгуца; Моника и Дэнуц вторили ей.
   - Куда же я сяду, Ольгуца!
   - А вот сюда, рядом со мной.
   Когда кухарка вернулась, она обнаружила четверых гостей, сидящих на трех стульях вокруг столика. И от смеха закрылась рукавом.
   - Матушка Мария, а меня ты ничем не попотчуешь?
   - Чем же, барин?
   - Э!.. кофейком... Да не нашим, а вашим.
   - Непременно найдется! - подмигивая, отвечала кухарка.
   - Откуси, папа!
   Господин Деляну откусил от протянутого Ольгуцей яблока.
   - У-ух! Замечательно вкусно!.. Такого я не ел с самого детства!
   - Папа, знаешь что? Расскажи нам что-нибудь, - как ты был маленьким.
   - Расскажи, папа, - попросил Дэнуц.
   - Пожалуйста, дядя Йоргу.
   - Когда я был маленьким... Да!
   - Откуси еще кусочек. Так тебе легче будет вспоминать.
   Аромат печеных яблок, теплый запах медовой коврижки, огонь в печке и три дорогих тебе детских личика - это источник не только вдохновения, но и сказок и воспоминаний.
   Вокруг столика сидело четверо детей.
   За окном шел осенний дождь и стучал по стеклам.
   Над деревнями, полями, лесами, холмами и городами шумел серый поток, губя листья, разводя грязь, вызывая кашель, сгоняя с лица улыбку.
   А румяная от огня кухня, полная детей, кошек, цыплят и сказок, плыла навстречу дождю и осени, как новоявленный Ноев ковчег.
   И тень матушки Марии на белой стене достигала поистине библейских размеров.
   III
   КУКЛА МОНИКИ
   В комнате у Дэнуца пылал огонь, подогревая яркий солнечный свет. На полу стояли в ряд башмаки, туфли, тапки и галоши. Кровать, стол и стулья были завалены, точно сугробами, белоснежным бельем, приготовленным для укладки в стоящий посреди комнаты сундук.
   - Ты что толкаешься? - пробурчал Дэнуц, сжимаясь в комок.
   - Молчи... Я уже сказала тебе - молчи! - пригрозила ему Ольгуца, хватая за плечо.
   Они сидели в сундуке, из которого были вынуты ящики, застыв неподвижно в позах факиров. Сундук принадлежал Дэнуцу; идея - Ольгуце. Дэнуц проклинал идею. Ольгуца презирала сундук. Но Ольгуца обычно осуществляла свои идеи.
   - Не могу больше. Я вылезаю, - взбунтовался Дэнуц.
   - Сиди на месте.
   Дэнуц горестно вздохнул.
   - Ну хоть приоткрой немного... мне душно.
   С величайшей скупостью Ольгуца приподняла крышку. Дэнуц наполнил легкие воздухом и тут же получил по носу, потому что крышка захлопнулась.
   Психологическая напряженность все возрастала, как на получившей пробоину подводной лодке по мере ее погружения.
   Из коридора доносился шум голосов. Там, под руководством госпожи Деляну, Аника и Профира укладывали другой сундук: с постельными принадлежностями.
   Профира, громко кряхтя, запихивала матрац, как Ион, когда он месил куличи. Делом занималась Аника; Профира трудилась только на словах.
   Около сундука сидела Моника в синем суконном платье и смотрела в пустоту... Внезапно, как во сне, она ощутила на своем плече сильную руку госпожи Деляну.
   - Что с тобой, Моника?
   - Да так... Ничего, tante Алис! - вздрогнула Моника.
   Она стиснула кулаки. Глаза у нее потемнели от гнева против самой себя. Ей хотелось мысленно увидеть Дэнуца, но тщетно. А ведь она знала его лучше, чем себя! И вдруг он отчетливо возник в ее воображении!.. Но что толку? Ведь Дэнуц скоро уедет - осталась всего одна ночь, - и она его больше не увидит?
   "Неправда!"
   Как выглядел Дэнуц в представлении Моники?.. У него были золотисто-зеленые глаза, каштановые кудри, вздернутый нос. Он носил курточки из серого бархата, которые ему очень шли.
   - А где же Дэнуц?.. - спросила госпожа Деляну, запирая сундук.
   Моника тряхнула косами и отвернулась, боясь, что tante Алис заметит, как Дэнуц играет в прятки у нее в душе.
   - Дэнуц! Ольгуца! Да где же вы?
   - ...
   - Посмотри, Моника, нет ли их там?
   - Нет, tante Алис!
   Моника заглянула под кровать Дэнуца, госпожа Деляну пошарила в шкафу.
   - Целую руку, барыня.
   - Что, матушка Мария?
   - Я пришла узнать у молодого хозяина, - улыбнулась она, - какое сладкое ему приготовить напоследок?
   - Ты слышишь, Дэнуц! - принялась соблазнять сына госпожа Деляну, словно какого-нибудь прожорливого духа.
   - Я вылезаю, Ольгуца! - взорвался Дэнуц и откинул крышку сундука.
   Взлохмаченный, пунцово-красный, ослепленный светом, владыка матушки Марии и Моники выпрыгнул из сундука.
   - Ой! - сморщился он от боли, прикусив язык.
   - Что, Дэнуц?
   - Она ущипнула меня за ногу!
   - Чтобы знал, куда ступаешь! - крикнула Ольгуца, ощупывая на лбу только что полученную шишку.
   - Будьте вы неладны! - пробормотала кухарка, помогая Ольгуце вылезти из сундука.
   - Матушка Мария, испеки безе!
   - Молчи, Ольгуца. Сегодня распоряжается Дэнуц.
   - Да ведь он молчит, мамочка! Пока он решится, придет пора обедать!
   - Я вовсе не молчу... я говорю... чтобы... сделали...
   - Что? Безе. Видишь: сам ты ничего сказать не можешь! - укоряла брата Ольгуца, гипнотизируя его взглядом.
   - Скажи, Дэнуц, - приободрила сына госпожа Деляну, - что тебе нравится больше всего? Ванильный крем? Блинчики с клубничным вареньем? Пончики?..
   - Лучше всего безе. Я хочу безе со взбитыми сливками.
   - Со взбитыми сливками? Пирожное со взбитыми сливками! - возразил сестре Дэнуц, которого внезапно осенила идея.
   - Безе, - крикнула Ольгуца.
   - Вижу, у меня два хозяина! Сделаю-ка я и пирожное и безе со взбитыми сливками.
   ...У самого окна яблоня с облетевшими листьями кипела от воробьев. Их пронзительные крики так напоминали первую перемену в начальной школе после окончания каникул, что, казалось, вот-вот зазвонит колокольчик, призывая всех в класс, и шум прекратится.
   * * *
   Бег наперегонки начинался от самой изгороди. Моника связала косы под подбородком. Вытянув руки и согнувшись, Дэнуц проверял крепость своих мускулов, которые подверглись тяжелым испытаниям в сундуке. Али вертелся около них и громко лаял. Краем ступни Ольгуца провела черту на дороге у камня, который указывал место Ольгуцы, линия шла прямо - но она изгибалась и поворачивала назад по мере того, как приближалась к камню Дэнуца.
   - Я так не играю! - запротестовал Дэнуц, искоса взглянув на коварную черту.
   - Вот дурак! Проведи ее ты, Моника.
   Моника пожалела свои подошвы. Острым камнем она аккуратно провела на влажной дороге дрожащую линию.
   - Раз... два, - мучительно медленно считала Ольгуца, напрягая икры.
   - Три! - крикнул Дэнуц и бросился бежать.
   - Назад! Я считаю.
   Дэнуц неохотно вернулся на свое место.
   - Раз, два... три.
   Они помчались по дороге, впереди всех бежал Али, Моника рядом с Дэнуцем, Ольгуца - следом за ними. Дэнуц не отрывал глаз от дома деда Георге, к которому они бежали. Моника краешком глаза косилась на Дэнуца, вместе с которым бежала. Ольгуца спокойно бежала за ними с таким видом, словно они оба находились в зависимости от ее бега.
   Косы у Моники развязались, она снова связала их, повернув голову в сторону Дэнуца. Как было бы чудесно бежать вместе, так, чтобы он держал ее за косы! Никто не сумел бы их опередить!
   Дэнуц тяжело дышал. Он оглянулся: Ольгуца бежала, глядя в землю и улыбаясь. Собравшись с силами, Дэнуц рванулся вперед. И споткнулся.
   Моника остановилась и помогла ему подняться.
   - Я упал из-за тебя!
   Ольгуца промчалась мимо, прямо к деду Георге, который поджидал ее на пороге своего дома.
   - Ну, держись, Плюшка!
   Дэнуц только вздохнул. Моника замедлила свой бег ради Дэнуца.
   - Видел, дед Георге?
   - Наша барышня прямо как ласточка!
   - А кто второй? - небрежно спросила Ольгуца.
   - Дэнуц, - радостно сообщила Моника.
   Дэнуц не в силах был говорить: он совсем запыхался. Бросив безжалостный взгляд на проигравшую Монику, он вошел во двор вместе с Ольгуцей: таковы все победители!
   - Кто идет со мной на качели? - осведомилась Ольгуца, отправив в рот горсть сухих вишен.
   Моника ждала, что ответит Дэнуц. Дед Георге вытряхивал трубку.
   Дэнуц молчал. Он сидел на лавке перед очагом, чувствуя себя побежденным. На него напала такая лень, что даже смеяться было ему трудно.
   - Ты не идешь, Моника?
   - Мне холодно.
   - Тогда я пойду одна.
   - А дедушку не возьмешь?
   Ольгуца улыбнулась.
   - А кто дом стеречь будет?
   - Эгей! Старики, что у огня сидят. А мы, молодые, пойдем на качели.
   Одна с Дэнуцем!.. Не решаясь сесть рядом с ним на лавку, Моника примостилась на скамеечке лицом к очагу. Если бы огонь в очаге мог пройти насквозь через душу Моники, у Дэнуца над головой воссияла бы радуга...
   ...Столько доблестных дел свершил Фэт-Фрумос, что все они, вместе взятые, не уместились бы в шкафу, наполненном книжками сказок. Но и этого было ему мало. И он отправился дальше в поисках новых подвигов.
   В сердце у Дэнуца отдавался топот копыт чудесного коня... Но что это: свист палицы? Нет. Муха. Фэт-Фрумос остановил коня. Дэнуц приоткрыл один глаз: у него на носу сидела муха. Он сморщился, муха тут же улетела. Его глаз следил за мухой, пока она не уселась Монике на голову. Тогда Дэнуц закрыл глаз.
   У Моники были золотые косы, как у Иляны Косынзяны! Но что делал Фэт-Фрумос, когда оставался вдвоем с Иляной Косынзяной? Дергал ее за косы?
   Нет. Целовал ее. Так говорится в сказке.
   Но почему целовал?
   - Моника, ты не знаешь, почему поцеловал Фэт-Фрумос Иляну Косынзяну?
   Иляна Косынзяна отлично знала, но сердце у нее билось так сильно, что она не могла ничего ответить Фэт-Фрумосу.
   В душе у Дэнуца возник неясный страх... как если бы Фэт-Фрумос вдруг умчался прочь и оставил его одного... Как же так? Ведь Фэт-Фрумос не боялся ни змеев, ни драконов и вдруг испугался Иляны Косынзяны!
   Он открыл глаза. Протянул руку. Схватил Монику за косу и потянул к себе. Голова Моники откинулась назад; потеряв точку опоры, Моника упала на лавку. Глаза у нее были закрыты, лицо призрачно бледно, как аромат лилии.
   Дэнуц склонился над Иляной Косынзяной. Ощутив ее легкое и теплое дыхание, услышав запах малины, отпрянул назад.
   Все та же надоедливая муха села на легендарную щеку Фэт-Фрумоса. Сердце у Дэнуца вернулось на свое место. Он пальцем отогнал муху.
   "Куда же мне ее поцеловать?" - размышлял Дэнуц, водя пальцем по щеке. Он выбрал кончик носа, так было, пожалуй, наименее опасно, поскольку эта точка дальше всего отстояла от остальной части лица.
   Сама того не желая, Моника вздрогнула, ощутив губы Дэнуца на кончике носа. Поцелуй, словно мокрый цветок, упал на ее губы.
   - Пусти! - вырвался Дэнуц, откинув голову назад. Я больше не буду играть с тобой в Фэт-Фрумоса.
   Но для Иляны Косынзяны это была вовсе не игра.
   * * *
   Комната Дэнуца мало-помалу опустела. Солнечные лучи слабо освещали дно сундука, окутанного изнутри простыней; золотом сверкали на белье, положенном в верхнее отделение; а теперь угасали на опущенной крышке среди этикеток с названиями заграничных отелей.
   В сундуке у Дэнуца таились всякие сюрпризы. В кармане каждой курточки лежал золотой наполеондор; серебряная копилка, подбитая лиловым бархатом, была наполнена серебряными монетами; коробка английских конфет; плитки шоколада "Вельма Зухард"; жестяная банка с драже "Марки"; мешочки с лавандой; душистое саше для носовых платков... Добрая половина души старинного шифоньера отправлялась в пансион вместе с сундуком Дэнуца, а он и не знал об этом.
   - Аника, открой окно, надо немного проветрить.
   Красный осенний закат и громкое воронье карканье воскрешали в памяти картину гигантского поля битвы, усеянного убитыми и ранеными. Оттуда веяло холодом.
   Госпожа Деляну заперла сундук и проверила замки.
   - Аника, закрой шкаф.
   Шкаф был полон мятых газет, как номер гостиницы после отъезда постояльца.
   - Господи, барыня! Бог с вами! Дайте я задвину.
   Госпожа Деляну отодвигала сундук с середины комнаты к стене.
   - Ничего, Аника, а ты лучше подмети пол.
   - Барыня, - спросила Профира, войдя в комнату с зажженной лампой, - где мне постелить сегодня барчуку?
   - Как где? Здесь... Что он, гость?
   - Да ведь матраца нет!
   - Цц! Возьми с другой кровати.
   Госпожа Деляну еще раз окинула взглядом комнату, задержав его на сундуке, готовом к отъезду: он выглядел тяжелым; так же тяжело иногда бывает на душе.
   Избегая света лампы, она вышла из комнаты.
   Аника и Профира многозначительно переглянулись.
   * * *
   Дед Георге рассказывал сказку о тех временах, когда Господь Бог жил среди людей и бродил по земле вместе со Святым Петром в обличье и одеянии нищего.
   Все трое, сидя на лавке, слушали его внимательно и сосредоточенно. Дед Георге сидел на низенькой скамейке, спиной к очагу, лицом к детям. Они больше слышали его, чем видели, потому что свет в комнате делался все слабее, опускались сумерки, сначала совсем светлые, потом голубоватые и, наконец, синие, как слива, а окошечки в доме были очень маленькие. Пепел посеребрил в очаге кучку красноватых углей, окутав их сединой.
   В ушах у детей звучали голоса разных людей: добрых и злых, равнодушных и милосердных. Всех повстречал Господь на дорогах сказки, со всеми поговорил - и пошел дальше. И ни один из путников не слышал, как бились сердца троих детей, в ушах у которых, словно три маленьких серебряных колокольчика, звенело: "Вы говорите с Богом! Вы говорите с Богом! Вы говорите с Богом!"
   И волшебная сказка отправилась дальше, вместе с тенью нищего Бога, бредущего по белым дорогам земли.
   Когда Святой Петр обращался к Богу, дед Георге вставал, низко склоняя белую свою голову в знак глубокого смирения и послушания. И голос Святого Петра и его почтительность были так похожи на голос и речь самого рассказчика, что дети, слушая сказку, тут же вспоминали деда Георге и улыбались ему, хотя они его и не видели. А голос Господа Бога не был похож ни на один из известных им голосов, и все же это был голос близкого человека.
   Господь говорил на мягком деревенском молдавском наречии, шепотом, отчетливо, но шепотом; три пары ушей и три головы, обращенные к нему, внимательно вслушивались в его речь.
   ...В сказке наступала ночь, как наступала ночь за оконцами дома деда Георге. Стоя у порога ветхого домика, Господь просил приютить и накормить его.
   - Входите, люди добрые, входите. Место, слава Богу, есть. А вот еду мне взять неоткуда, ведь я бедная вдова с тремя детьми.
   Дед Георге распахнул дверь. Господь и Святой Петр вместе с ночным ветром вошли в гостеприимный домик, где трое детей плакали от голода. А женщина пекла лепешку из золы, чтобы обмануть их голод.
   - ...Только собралась бедная женщина вынуть из очага жалкую лепешку, и что же она видит?..
   Широко раскрытые и сияющие, словно солнце, глаза детей ждали продолжения.
   - ...Хлеб величиной с солнце... Свершилось чудо. Нищий, сидевший у очага, оказался самим Господом Богом.
   Молчание и тьма кромешная.
   - Дед Георге, где ты? - громко позвала Ольгуца.
   - Здесь я, барышня.
   Ольгуца провела ладонью по глазам. Ее пронзил страх, что дед Георге и есть сам Господь Бог и что она его потеряла.
   * * *
   - Дед Георге! - послышался вдруг голос из-за двери, прервав долгое молчание.
   - Это мама, - шепнула Ольгуца, соскакивая с лавки. - Прячьтесь скорее! Сюда-сюда! Готово, дед Георге!
   - Целую руку, барыня. Давненько вы здесь не были! - встретил дед Георге госпожу Деляну, которая вошла в комнату с тремя пальтишками в руках.
   - Ничего, и без меня есть кому приходить сюда! Где же они?
   Дед Георге окинул взглядом комнату...
   - Было здесь трое козлят, да, видать, съел их серый волк!
   Вспомнив, как отыскал волк в сказке трех козлят - и особенно одного из них, - Дэнуц не выдержал и рассмеялся. В ответ послышался звонкий смех. Пошарив рукой в темноте, госпожа Деляну обнаружила его источник: три головы высовывались из-под стола со старыми книгами. Тем временем дед Георге засветил лампу. На белой стене промелькнули синие тени трех медведей, вылезающих из берлоги.
   - Теперь тебе и подметать не придется, дед Георге! - улыбнулась госпожа Деляну, указывая ему на чулки детей.
   - И то правда! - согласился дед Георге. - Уж такие у дедушки хозяйственные внуки. Из ряду вон!
   Раздался новый взрыв смеха.
   - Чему вы смеетесь? - спросила госпожа Деляну, глядя по очереди на каждого из детей.
   - Будь здоров... крестный! - только и смогла вымолвить Ольгуца, задыхаясь от смеха.
   - Что ты там бормочешь?
   Дети переглянулись. И из их широко раскрытых глаз снова брызнул смех; держась руками за живот, с мокрыми от слез глазами, они катались по лавке и по полу.
   - Что с ними, дед Георге?
   - Дети, они и есть дети, барыня! - закусил ус дед Георге, сам едва удерживаясь от смеха.
   - Крестный, мама, крестный!
   - При чем тут крестный? Какой крестный? - удивилась госпожа Деляну.
   Моника и Дэнуц плакали от смеха. Ольгуца завывала, раскачиваясь, точно плакальщица.
   - Сказка о волке и трех козлятах, барыня! - пожал плечами дед Георге, уже не в силах сдержаться от смеха.
   - О волке?
   - Дедушка и вам эту сказку рассказывал, да вы тогда малы были. Так вот...
   Кашель прервал его на полуслове. Прижав руки к груди, дед Георге нетвердыми шагами вышел из комнаты, унося с собой кашель. Некоторое время смех и кашель звучали одновременно, точно какой-то странный жалобный звон. Потом смех стал затихать и, наконец, совсем смолк. Что-то чужое вошло в домик деда Георге и затаилось в черной тени, под навесом, куда не доходил свет от лампы. Все ждали, затаив дыхание, окончания приступа кашля. На личиках у детей высохли последние слезы радости, горькие слезы навернулись на глаза их матери.
   Копоть черным копьем вылетела из лампы и поднялась вверх.
   Через некоторое время дед Георге снова вступил в полосу света.
   - Ну, дети, пора уходить. Попрощайтесь с дедом Георге, а ты, Дэнуц, простись перед отъездом... Поправляйся, дед Георге, и не выходи из дома ни завтра, ни послезавтра... пока я тебе не разрешу. Слышишь, дед Георге?
   Дэнуц украдкой вздохнул: он и позабыл, что уезжает. И Моника тоже совсем позабыла об этом.
   Дед Георге снял образок в серебряном окладе, поцеловал и протянул Дэнуцу.
   - Да хранит тебя Господь. Расти большой и сильный... на радость всем...
   Голос у него был хриплый, голова низко опущена.
   Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Дэнуц наклонился и поцеловал руку, которая протягивала ему образок. Склонившись еще ниже, чем Дэнуц, дед Георге поцеловал руку сына своих господ.
   ...Было уже поздно, когда дед Георге, сидевший на краю лавки, вдруг поднял голову и внимательно оглядел комнату: пахло сажей. Лампа уже давно коптила. Стекло было черным. Дед Георге потушил лампу и снова уселся на край лавки. Уезжает Дэнуц, скоро уедет и Ольгуца... А потом и он сам...
   * * *
   - Мама, а почему три ключа? - спросил Дэнуц, входя в спальню следом за госпожой Деляну.
   На кольце с ключами от двух сундуков Дэнуца вместо двух позвякивали три ключа. Два толстых и тусклых, один тонкий и блестящий.
   - Потому что у тебя два сундука и один чемодан.
   - И один чемодан! - встрепенулся Дэнуц.
   Госпожа Деляну улыбнулась.
   - Этот, да, мама? - спросил он, с надеждой и недоверием указывая на синий сафьяновый чемодан, стоящий на кушетке.
   - Конечно, Дэнуц. Я тебе его дарю.
   К величайшему изумлению госпожи Деляну, Дэнуц выбежал из спальни, хлопнув дверью... и, возбужденно жестикулируя, вернулся в сопровождении Ольгуцы и Моники.
   - Мама, Ольгуца мне не верит! Вот смотри: чемодан, от которого вкусно пахнет. Что я тебе говорил!
   - Конечно, не верю! Я должна сначала увидеть сама.
   - Видишь?
   - Мда!.. Но от него уже не пахнет так вкусно!
   - Вздор! У тебя насморк, - возмутился Дэнуц, с жадностью вдыхая запах кожи.
   - Не открывай его сейчас, Дэнуц. Откроешь в Бухаресте.
   - Значит, я не увижу, что внутри? - надулась Ольгуца.
   - Да тут и смотреть нечего! - пожала плечами госпожа Деляну, открывая чемодан. - Вот, смотри: носовые платки, ночная рубашка...
   Но у Ольгуцы был глаз таможенника.
   - А там что?
   И, не дождавшись ответа, извлекла пенал из японского лака.
   - Не трогай, Ольгуца! - рассердился Дэнуц, вытаскивая из чемодана кожаный кошелек, наполненный чем-то выпуклым.
   - Подождите, подождите! Я вам сама все покажу, - сказала со вздохом госпожа Деляну.
   И со смиренной улыбкой артиста, вынужденного бисировать, принялась распаковывать чемодан.
   Сафьяновый чемодан - сам по себе уже подарок - заключал в себе столько даров, что, закрыв его, пришлось тут же открыть шифоньер. Иначе Ольгуца сказала бы, что к ней несправедливы, - непочтительность, за которую госпоже Деляну пришлось бы ее наказать, или, может быть, только подумала бы, что к ней несправедливы; то же самое, возможно, подумала бы и Моника об Ольгуце, все это были мысли, которые госпожа Деляну считала более опасными, нежели откровенные дерзости.
   Ольгуца получила плитку шоколада и обещание, что она получит перочинный ножичек, такой же, как у Дэнуца в пенале; Моника - изящный флакон с одеколоном.
   Дэнуц расхаживал взад и вперед по спальне, с видом собственника поглядывая на чемодан в полотняном чехле. Кончиками пальцев он вертел ключи, глухо позвякивая ими: у него уже появилась привычка, свойственная людям, которые носят в кармане ключи или металлические деньги.
   - Что же это? А обо мне вы позабыли!.. Мы разве не будем обедать? спросил господин Деляну, стоя на пороге двери и стряхивая на ковер пепел папиросы...
   - Ай-яй-яй! Вы мне дали настоящую отраву, Ольгуца! - морщился господин Деляну, жуя кусочек шоколада.
   - Это мама мне дала! - смеясь, защищалась Ольгуца... - Папа, когда ты так делаешь, ты становишься похожим на кота! Сделай еще раз.
   - Оставьте шоколад. Так у вас пропадет аппетит. За стол!
   Из-за детского оживления, огня в печке и подарков канун отъезда Дэнуца напоминал Сочельник. Казалось, вот-вот под окном зазвучат тоненькие голоса, поющие рождественскую коляду:
   Звезда на небе появила-а-ась,
   Великой тайной засветила-а-сь...
   Но когда все вышли из комнаты, прихватив с собой лампу, за окнами, бледными от лунного света, зазвучали трели осенних кузнечиков.
   * * *
   Длительное наслаждение рождает меланхолию - ангела хранителя, страдающего от морской болезни. На сей раз она возникла из взбитых сливок и безе - для Ольгуцы и пирожного - для Дэнуца. Кроме господина Деляну, все молча сидели вокруг стола. Моника едва притронулась к пирожному, госпожа Деляну даже не прикоснулась. Так же, как и Профира. Но ее взгляд, когда он задерживался на складках взбитых сливок, разлитых по румяному пирожному, приобретал особое выражение - как у голодной собаки.
   - Мама, можно выйти из-за стола? - спросил Дэнуц, стараясь не глядеть на пирожное и на Ольгуцу.
   - Да. Выходите из-за стола... надевайте пальто и идите гулять в сад.
   Моника подошла к госпоже Деляну, поцеловала у нее руку и, опустив глаза, тихо сказала:
   - Tante Алис, позвольте мне лечь спать.
   - Тебе нехорошо, Моника?
   - Хорошо... Но у меня болит голова.
   - Уж не простудилась ли ты!.. Ну, иди ложись. Дэнуц, попрощайся с Моникой.
   - Зачем? - остановился Дэнуц на полдороге.
   - Потому что ты рано утром уезжаешь. Моника еще будет спать. Поцелуйтесь, дети!
   Моника вытянула губы; Дэнуц подставил ей щеку.
   "Никогда больше не буду есть пирожное", - мысленно поклялся Дэнуц, оберегая свою щеку от губ Моники, дыхание которой еще раз напомнило ему невыносимую приторность пирожного.
   И до поры до времени сдержал клятву, - щека Моники так и осталась без его поцелуя.
   * * *
   Моника заперла дверь. Зажгла свечу. Пододвинула стул к шифоньеру и, встав на цыпочки, сняла сверху небольшой пакет, завернутый в шелковистую бумагу. Поставила стул на место. И, вместо того, чтобы раздеться самой, принялась раздевать куклу: Монику младшую.