Страница:
«1. Людям различных провинций строго запрещается иметь у себя мечи, короткие мечи, луки, копья, огнестрельное оружие и другие виды вооружения. Обладание ненужными орудиями [войны] затрудняет сбор налогов и пошлин и способствует зарождению бунтов... Поэтому наместникам провинций, официальным чиновникам и уполномоченным надлежит собрать все перечисленное выше оружие и сдать правительству.Таково было могущество Хидэёси, что указ выполнили дословно. Растущая социальная мобильность среди крестьянства мгновенно обратилась в свою противоположность. Икки, монахи-воины, отошли в прошлое, все оружие у них отобрали.
2. Собранные таким образом мечи и короткие мечи не пропадут даром. Их пустят на гвозди и болты при сооружении Великой Статуи Будды. Это пойдет на пользу людям не только в этой жизни, но и в последующей...»
Трудно переоценить значение «охоты за мечами» для становления самураев как класса. По мере того как шла «охота за мечами», строительство замков, которое началось при Нобунага, превратилось в манию. Соответственно, тенденция к социальному расслоению общества, когда человека буквально ставили перед выбором: быть ему солдатом или крестьянином, за стенами замка или снаружи – разительно усилилась. Какой-нибудь асигару мог быть воином низшего ранга, но он был воином, носителем меча, а не крестьянином. То было истинное начало социальной стратификации Японии эпохи Токугава, когда самурай стал «человеком с двумя мечами» – знаком отличия, который давал ему право жизни и смерти над представителями низших сословий. Со времени «охоты за мечами» термин «самурай» теряет прежнюю расплывчатость и получает гораздо более четкое определение.
Еще одно нововведение Хидэёси имело важные последствия. Мы постоянно видели, что на протяжении многих лет самураи почти всегда ожидали награды за свою службу. До времени Нобунага обычной наградой были участки земли, которые постепенно и тщательно распределялись между доказавшими свою преданность вассалами. Хидэёси стал раздавать своим самураям золото и серебро, превратив эти награды в своего рода «призы». Во время кампании на Кюсю один из встретившихся ему замков, Гандзаку, оказался особенно крепким орешком, поскольку его защищали отчаянно. Хидэёси наблюдал за ходом битвы со склона ближайшего холма, в окружении сундуков с монетами. Когда самураи возвращались, неся головы врагов, их награждали прямо на месте из этих сундуков. Сравните это с обещанием Хори Хидэмаса дать по сто коку риса каждому, кто подстрелит всадника, и станет ясно, в каком направлении менялась обстановка.
В 1600 г., когда Курода Ёситака вербовал солдат для кампании, которая будет описана в одиннадцатой главе, он дал объявление, приглашая ронинов (самураев без господина) к себе на службу и обещая в награду золото и серебро. В «день получки» Курода заметил, что ронины проявляют нетерпение, пока для них взвешивают монеты. Он приказал своим казначеям, чтобы те не слишком обращали внимание на возможный небольшой перевес. Курода велел также своим офицерам подмигивать тем, ежели таковые будут, кто прикарманит несколько украденных золотых. «Хорошо, – сказал он, – все взвешивать точно, когда имеешь дело с торговцами, но здесь лучшая политика – щедрость, которая придаст мне больше известности и привлечет больше ронинов».
Мы завершим эту главу рассказом о последнем шаге к воссоединению империи. Последующим событиям в жизни Хидэёси посвящена отдельная глава.
Провинции северного Хонсю всегда были удалены, как политически, так и по своему местоположению. Провинции Канто вовсе не было никакого дела до победоносных кампаний Хидэёси. Канто, конечно, была оплотом Ходзё, а возвышение основателя этого клана, Ходзё Соуна, может считаться наглядным примером процесса гэкокудзё. Его сын и внук честно следовали заповедям предка, состоявшим из двадцати одного параграфа, но следующее поколение, в лице Ходзё Удзимаса, расслабилось. Возможно, он устал от наставлений своего покойного прадедушки, или, может быть, то, что его отец передал ему Канто в готовом виде, сделало его беззаботным. Ходзё к тому же все больше замыкались в себе, считая горы Хаконэ естественной преградой не только для вражеских самураев, но и для культурных новшеств. Они, например, прекрасно знали о существовании огнестрельного оружия, но Удзимаса почему-то придавал больше значения луку и стрелам, нежели ружьям, и «тренировал» своих солдат, заставляя их гоняться за собаками. Обычаи замка Одавара также были весьма старомодны, и надо быть японцем, чтобы их оценить.
В 1589 г. Хидэёси нашел предлог для кампании против Ходзё и планировал вторжение в масштабах, равных экспедиции на Кюсю. От разных даймё потребовали выделить от сорока до семидесяти процентов их войск, реальное же число набранных солдат зависело от близости их владений к Канто. Самое тяжкое бремя, таким образом, ложилось на Токугава Иэясу, чьи владения соседствовали с землями Ходзё и который деликатно увильнул от участия в кампании на Кюсю под предлогом их удаленности от острова. Он должен был начать наступление на Одавара по дороге Токайдо вместе с Гамо Удзисато и Ода Нобуо, в то время как Уэсуги Кагэкацу и Маэда Тосииэ должны были зайти с севера. Поскольку провинции Иэясу растянулись вдоль Токайдо, он спешно принял меры к тому, чтобы привести в порядок эту великую дорогу. Вдоль нее строились постоялые дома, ремонтировались старые замки. Для более быстрой переброски войск через реку Фудзи был построен понтонный мост, в том самом месте, где столетия назад имел место эпизод с «водоплавающими птицами». Приготовления Хидэёси, касавшиеся снаряжения и провизии, были доверены Накацука Масаиэ, который организовал перевозку 200 000 коку риса морем из Осака вдоль побережья Токайдо. Сверх всего этого, 10 000 больших золотых монет было потрачено на покупку риса в провинциях Токайдо.
Силы клана Ходзё были безнадежно малы в сравнении с этой армией. Они могли собрать до 50 000 человек и сперва собирались сражаться на открытой местности, но перед лицом 200-тысячной армии отступили в свой замок Одавара, где разместили по три мушкета и одной пушке в каждой бойнице.
Хидэёси выступил из Киото 5 апреля 1590 г., устроив парад своих войск, масштабы и великолепие которого не поддаются описанию. Его продвижение по Токайдо было размеренным и пышным. Иэясу уже двинулся вперед, чтобы начать осаду. Сохранились его полевые приказы, и они хорошо отражают характер военных действий в эпоху Момояма:
«Если кто-либо отправится на разведку без приказа, он будет наказан.Далее следуют предписания против выпаса коней, грабежей, поджогов, а также относительно размещения обоза. Приказы завершаются словами:
Если кто-либо вырвется вперед, даже для того, чтобы совершить подвиг... он и вся его семья будут наказаны.
Всякий, кто окажется в другом отряде [на марше] без уважительной причины, будет лишен коня и оружия.
Все войска на марше должны держаться главных дорог.
Когда войска находятся на марше, все флаги, ружья, луки и копья следует нести в соответствии с правилами.
Длинные копья не следует нести с собой, кроме как в строю».
«Да будут все боги Японии, большие и малые, наблюдать за нами! Да поразят они без жалости всякого, кто нарушит эти приказы! Да будет так.Гамо Удзисато сыграл свою роль в наказании нарушителей. Инспектируя бывших под его началом самураев, он заметил одного, который был не на своем месте. Самурай получил строгий выговор и приказ встать в строй. Некоторое время спустя Гамо вновь обнаружил, что самурай стоит не на своем месте, и тогда без лишних слов вынул меч и снес ему голову. После этого проблем с дисциплиной больше не было.
Иэясу».
Сражаться пришлось совсем немного. Люди Иэясу заняли несколько пограничных фортов, но когда остальная армия прибыла к Одавара, они просто сели и стали ждать, когда голод заставит Ходзё сдаться. Обстановка была столь мирной, что вокруг замка вырос временный городок, где самураи развлекали своих жен, играли в го, устраивали чайные церемонии и выращивали овощи. Ходзё также старались веселиться, как могли, в своем хорошо обеспеченном припасами замке, где сакэ было не меньше, чем пороха. Единственный настоящий приступ за долгих четыре месяца осады был предпринят войском Токугава. Иэясу привез нескольких саперов из Каи, которые подкопались под один из участков стены, так что во время неожиданного штурма кладка развалилась. «Красные Дьяволы» Ии бросились в брешь, и завязалась жестокая схватка. Подобные действия, однако, предпринимались большей частью для того, чтобы развеять скуку.
Один наблюдатель отмечает, что:
«союзники больше не предпринимали попыток пойти на приступ, но проводили время в пирах. Танцовщицы, музыканты и актеры привозились в разные лагеря, дни проходили в веселье. Это больше напоминало гигантский пикник, нежели войско, намеренное сражаться».Ходзё наконец покорились, а Удзимаса покончил с собой. С другими членами семьи обошлись столь же милостиво, как с Симадзу, но они не сохранили за собой свои провинции. Пророческим жестом Хидэёси подарил Иэясу провинцию Канто и предложил место, где могла бы быть основана столица – не Одавара, но одну рыбацкую деревушку около Камакура, под названием Эдо. Иэясу согласился и распределил земли вокруг этого небольшого городка между членами клана Токугава. О том, насколько успешным было это его начинание, можно судить по тому факту, что Эдо в настоящее время именуется Токио.
Единственным даймё, который еще не покорился, был Датэ Масамунэ на крайнем севере Хонсю. Клан Датэ, хотя и жил в отдалении, был хорошо знаком со всеми военными новшествами, о чем можно судить по их вооружению. Датэ Масамунэ был яркой личностью; его прозвали «Одноглазым Драконом», поскольку он потерял в бою один глаз. Когда он был ранен, глаз повис на его щеке. Он впоследствии отрезал его, чтобы враг не мог ухватиться за него во время сражения.
Датэ прибыл, чтобы выразить свое повиновение Хидэёси после, или, возможно, во время кампании против Одавара. Союз с ним довершил полновластие Хидэёси. Впервые после войны Онин, покорившись мечу сына дровосека, Япония стала единой нацией. К великому сожалению Хидэёси, он так никогда и не стал сёгуном, поскольку не был одним из Минамото; он носил титул кампаки, т.е. «регента». Его всегда смущало отсутствие хорошей родословной: можно предположить, что изысканный узор, мон, на его доспехах выражает его одержимость поиском индивидуальности.
Глава X
Корейская война Хидэёси
Теперь, когда Тоётоми Хидэёси сделался владыкой Японии, для него открылся путь к осуществлению его заветной мечты – завоеванию Китая. Этот грандиозный замысел был не плодом внезапной одержимости, а идеей, которую он вынашивал много лет. Еще в 1578 г. он поделился своими размышлениями с Ода Нобунага, перед тем как отправиться воевать для него с кланом Мори. В своей необыкновенной речи, если учесть, что он тогда был всего лишь одним, пусть даже самым способным, из командиров Нобунага, он зашел гораздо дальше порученной ему миссии: он мечтал о покорении Кюсю, дальнейших завоеваниях за морем, вплоть до того, что при помощи усмиренной и дружественной Кореи он вознамерился покорить и самый Китай. «Я сделаю это, – сказал он Нобунага, – с той же легкостью, как свертывают циновку и уносят ее под мышкой».
К 1586 г. его планы стали приобретать определенную форму, и он настолько уверился в их реальности, что обратился к двум отцам иезуитам с просьбой помочь ему достать два португальских корабля, вооруженных, с укомплектованной командой, чтобы использовать их при вторжении. Не желая участвовать в экспедиции, которая могла бы нанести вред их миссии, иезуиты ему отказали.
В растущем интересе Хидэёси к этому проекту есть своя забавная сторона, ибо пять лет спустя, во время осады Одавара, он как-то раз отвлекся от блокады Ходзё и посетил святилище Хатимана Цуругаока около Камакура. Это было святилище божества, считавшегося покровителем клана Минамото, и последнее пристанище Минамото Ёритомо, который умер в 1199 г. Хидэёси подошел к статуе великого сёгуна и, похлопав ее по спине, обратился к изображению своего славного предшественника с такими словами:
Между Японией и Китаем лежит Корея, гордая независимая страна, объединившаяся в 1392 г. Она все еще была китай-ским протекторатом, но тем не менее считала себя равной Японии. Отношения между Кореей и Японией долгие годы оставались довольно прохладными, главным образом из – за набегов японских пиратов. В 1587 г. Хидэёси попытался возобновить обмен посольствами, понимая, что для исполнения его замысла Корея должна либо вступить в союз с Японией, либо быть завоеванной. Первый японский посол, посланный Хидэёси в Корею, вернулся, так и не увидев корейского правителя, и Хидэёси велел его обезглавить «для воодушевления прочих». Это должным образом стимулировало членов следующего посольства, и из Кореи пришел ответ, что правитель соблаговолит принять послов при условии, что они привезут ему нескольких японских пиратов для наказания. Изловили и послали трех пиратов, и, наконец, японские послы были приглашены во дворец в августе 1589 г. и преподнесли корейскому вану павлина и несколько фитильных мушкетов. Примечательно, что это были первые ружья, попавшие в Корею, и эта простая демонстрация превосходства японской военной технологии давала понять, что любой конфликт с Японией – дело опасное.
В апреле 1590 г. японцы возвратились с тремя корейскими послами и письмом от правителя. Хидэёси принял их и через некоторое время дал ответ в высокопарном стиле, более чем ясно выражавший его намерения.
Такой ответ привел Хидэёси в ярость, и слухи о его намерениях вскоре дошли до Пекина, откуда направили посланцев в Корею, чтобы выяснить подробности. Корея могла только подтвердить их наихудшие подозрения и предупредить Китай о нависшей опасности.
Если нападение на Китай можно уподобить пчеле, досаждающей черепахе, то завоевание Кореи следовало бы сравнить с собакой, дерущейся с зайцем, к тому же слепым, хромым и глупым. Несмотря на решительность ее дипломатов, ни одна страна не была хуже подготовлена для противостояния военной мощи Японии, чем Корея в 1594 г. Это было общество, состоящее только из двух классов – аристократии и рабов. Первые вели жизнь, во многом подобную изнеженному существованию знати эпохи Хэйан, только без самураев, способных защитить их от агрессоров, поскольку последние их почти не беспокоили. Двор был заражен завистью, политическое соперничество приобрело столь дикие и безжалостные формы, что по сравнению с корейской знатью даже деспоты Фудзивара показались бы афинскими демократами. Крестьяне, которые составляли ряды корейской армии, были не более чем толпой, чьи понятия о патриотизме обычно сводились к уплате определенной суммы денег, избавлявшей их от военной службы. Все, кто мог откупиться, так и поступали, так что защита страны ложилась на плечи беднейших из бедных. По своему вооружению корейская армия значительно уступала японской. Особенно жалко выглядели в сравнении с японскими их мечи – короткие обоюдоострые колющие клинки. Использовались также лук и стрелы, несколько разновидностей прямых и изогнутых копий, а также любопытный корейский цеп. Это было что-то типа палицы с длинным древком и соединенным с ним на цепочке из трех звеньев билом, усеянным шипами – оружие корейской кавалерии, в эффективность которого корейцы очень верили. Об отсутствии аркебуз мы уже говорили, при том что пушки у корейцев имелись, но они даже не попытались скопировать те образцы, которые привезли японские послы.
В качестве доспехов офицеры и кавалерия носили длинные кафтаны, укрепленные кожей и металлическими заклепками, которые надевались поверх кольчуги, и простой кожаный или железный шлем. Большинство простых пехотинцев имели еще более примитивное вооружение, а доспехов у них вообще не было. И эта нация, без того уже изнуренная нищетой и злоупотреблениями правителей, должна была противостоять военной мощи страны, профессиональная армия которой могла бы сравниться с любой армией Европы.
Два фактора, однако, были в пользу корейцев. Прежде всего – их родная земля. Корея имеет гористый неровный ландшафт со множеством скрытых ущелий и долин. Зимы там бывают суровые, и, принимая во внимание эти обстоятельства, становится ясно, что Корея представляет идеальное место для партизанской войны. Это как раз то, с чем японцам никогда не приходилось сталкиваться, поскольку они никогда не воевали в чужой стране. Японские гражданские войны превращались в столкновения между соперничавшими даймё и очень мало затрагивали простого крестьянина, поскольку для него они кончались лишь заменой одного угнетателя другим. В таких условиях никакого движения сопротивления и не могло возникнуть. В Корее же, где боль была бы столь остро ощутима, а агрессор столь очевиден, он повсюду встретил бы враждебность, и за каждым углом его ждал бы кинжал.
Другим преимуществом Кореи было то элементарное обстоятельство, что при враждебном отношении населения к агрессорам японцы нашли бы там только выжженные поля и враждебные лица, и каждую пулю, каждую унцию пороха и каждое зернышко риса пришлось бы везти через открытое море. И хотя корейская армия, плохо вооруженная и лишенная толкового руководства, едва держалась на ногах, корей-ский флот представлял реальную угрозу для Японии, ибо хорошо оснащенный флот мог так же легко перерезать японские коммуникации, как меч самурая перерубал корейское копье.
С полным пренебрежением к последней опасности были начаты приготовления к вторжению. Осенью 1591 г. на северо-западном побережье Кюсю, в Нагоя (совр. Карацу), была создана база, где были собраны самураи, пехотинцы, кони, корабли и все остальное, необходимое для ведения войны. Хидэёси разработал план до мельчайших деталей. Он все организовал, но не финансировал почти ничего, переложив все расходы и вербовку солдат на даймё. Самое тяжелое бремя легло на даймё Кюсю, которые, исходя из общей оценки их имущества, должны были выставить по 600 воинов на каждые 10 000 коку своего годового дохода. Другие даймё на Сикоку и Хонсю поставляли меньшее количество, пропорционально удаленности их владений от Кюсю. Даймё, чьи владения выходили на побережье, должны были также обеспечить по две джонки на каждые 100 000 коку; экипажи для них набирались из рыбацких деревень из расчета по десять моряков с каждой сотни домов.
Стратегический замысел Хидэёси был не менее грандиозен. Армия вторжения состояла из двух эшелонов. Первый удар должны были нанести семь дивизий, сконцентрированных на острове Цусима; их задачей было усмирить Корею и захватить ее. Затем должны были высадиться три резервных дивизии, соединиться с первой армией и при поддержке дружественной теперь, как они надеялись, корейской армии начать наступление на Китай. Следующая таблица показывает, как была организована каждая дивизия, состоявшая из войск нескольких даймё, один из которых был главнокомандующим.
Эти цифры говорят о грандиозных масштабах операции, запланированной Хидэёси. Однако, несмотря на эти внушительные цифры, сама человеческая природа создавала определенные трудности. Поскольку Хидэёси не собирался лично сопровождать первую армию, у нее не оказалось реального главнокомандующего, а старая самурайская традиция личного подвига была еще жива. Поэтому отношения между дивизиями были далеко не добрососедскими – особенно это касается первых двух дивизий, которые должны были стать авангардом армии вторжения. Каждой из них командовал, конечно, хороший солдат; непонятно только, как Хидэёси, с его дотошным вниманием к мельчайшим деталям, смог подобрать такой несовместимый дуэт для осуществления замысла, для которого прежде всего было необходимо постоянное взаимодействие и хорошее взаимопонимание. Командиром первой дивизии был Кониси Юкинага, христианин, который ненавидел буддистов, а вторая дивизия была под началом Като Киёмаса, буддиста, ненавидевшего христиан. Поскольку их антагонизм оказался решающим фактором в этой кампании, стоит сказать о них несколько слов.
Оба они, как и Хидэёси, вышли из низов. Кониси был сыном аптекаря из Сакаи, впервые он привлек внимание Хидэёси своим искусством сервировать чайный столик – достоинство, которое немедленно возвысило его в глазах последнего. В деле войны он был не менее одарен и быстро продвинулся до должности командира первой дивизии в возрасте всего двадцати трех лет. После экспедиции на Кюсю ему была дана в ленное владение половина провинции Хиго. Он был крещен в 1583 г. иезуитскими миссионерами и получил имя дон Антонио. Кониси оставался верующим христианином до самой смерти. В иезуитских источниках его образ «самурая без страха и упрека» должным образом приукрашен, хотя в целом он, вероятно, соответствовал ему и в жизни. Хидэёси подарил ему на прощание коня, сказав: «Топчи им бородатых дикарей!» Като Киёмаса, командующий второй дивизией, был совсем другим человеком. В противовес католицизму Кониси он был последователем Нитирэна, страстного буддийского проповедника, который воодушевил японцев на борьбу с монголами и основал единственную фанатичную буддийскую секту. Киёмаса придавал большое значение своей вере, вплоть до того, что начертал на своем штандарте большими красными буквами: «Наму мёхо рэнгэ кё» (Слава Лотосу Божественного Закона) – молитву и девиз своей секты. Киёмаса, сын кузнеца, родился в 1562 г., и хотя он был всего на семь лет старше Кониси Юкинага, его послужной список под началом Хидэёси был гораздо длиннее. В награду за его заслуги на Кюсю Хидэёси дал ему другую половину провинции Хиго, сделав ближайшим соседом Кониси. Киёмаса любил носить богато украшенные шлемы с высокими навершиями на деревянном каркасе, щеголял бакенбардами, утверждая, что с ними тугие завязки шлема становятся более удобными. При всем его эксцентризме он был предельно жесток и превратился в яростного гонителя христиан.
Как ни странно, большая часть дивизии Юкинага состояла из воинов – христиан; единственным исключением был клан Мацуура с острова Хирадо. Такой же была и третья дивизия, два командира которых получили при крещении имена Дамиан и Константин. Первый из них – Курода Нагамаса, еще один молодой вождь двадцати четырех лет, сын знаменитого полководца. С того дня, как он был поручен заботам Хидэёси, он вел жизнь самурая. Его войска было легко распознать по черному кругу на знаменах – типичный пример японской геральдической шарады, поскольку куро-да означает «черное поле».
Состав четвертой дивизии говорит о том, как прочно Хидэёси закрепился на юге Кюсю, поскольку им командовал его бывший враг Симадзу Ёсихиро, который сделал все возможное в его нынешних стесненных обстоятельствах. Следующий документ представляет собой опись войска Симадзу, иллюстрирующую не только их доверие к огнестрельному оружию, но и неизменную природу военной бюрократии:
К 1586 г. его планы стали приобретать определенную форму, и он настолько уверился в их реальности, что обратился к двум отцам иезуитам с просьбой помочь ему достать два португальских корабля, вооруженных, с укомплектованной командой, чтобы использовать их при вторжении. Не желая участвовать в экспедиции, которая могла бы нанести вред их миссии, иезуиты ему отказали.
В растущем интересе Хидэёси к этому проекту есть своя забавная сторона, ибо пять лет спустя, во время осады Одавара, он как-то раз отвлекся от блокады Ходзё и посетил святилище Хатимана Цуругаока около Камакура. Это было святилище божества, считавшегося покровителем клана Минамото, и последнее пристанище Минамото Ёритомо, который умер в 1199 г. Хидэёси подошел к статуе великого сёгуна и, похлопав ее по спине, обратился к изображению своего славного предшественника с такими словами:
«Ты обрел всевластие под небесами, ты и я – единственные, кто смог это сделать. Но ты происходишь из благородного рода, а я вышел из крестьян. Но что до меня, как только я завоюю всю империю, я намереваюсь покорить Китай. Что ты об этом думаешь?»У Хидэёси была еще одна причина для похода на Китай, ибо в Японии, теперь объединенной, было около полумиллиона безработных самураев. Как еще Хидэёси мог удержать столь быстро обретенную власть? Не имея возможности куда-либо направить свою энергию, его суровые подданные едва ли стали бы сидеть тихо, и Хидэёси это предвидел. Использовать эту энергию в заморской войне было наиболее многообещающим решением, и такая мысль играла в рассуждениях Хидэёси, вероятно, не меньшую роль, чем грандиозный замысел посадить императора Японии на Драконий трон Китая.
Между Японией и Китаем лежит Корея, гордая независимая страна, объединившаяся в 1392 г. Она все еще была китай-ским протекторатом, но тем не менее считала себя равной Японии. Отношения между Кореей и Японией долгие годы оставались довольно прохладными, главным образом из – за набегов японских пиратов. В 1587 г. Хидэёси попытался возобновить обмен посольствами, понимая, что для исполнения его замысла Корея должна либо вступить в союз с Японией, либо быть завоеванной. Первый японский посол, посланный Хидэёси в Корею, вернулся, так и не увидев корейского правителя, и Хидэёси велел его обезглавить «для воодушевления прочих». Это должным образом стимулировало членов следующего посольства, и из Кореи пришел ответ, что правитель соблаговолит принять послов при условии, что они привезут ему нескольких японских пиратов для наказания. Изловили и послали трех пиратов, и, наконец, японские послы были приглашены во дворец в августе 1589 г. и преподнесли корейскому вану павлина и несколько фитильных мушкетов. Примечательно, что это были первые ружья, попавшие в Корею, и эта простая демонстрация превосходства японской военной технологии давала понять, что любой конфликт с Японией – дело опасное.
В апреле 1590 г. японцы возвратились с тремя корейскими послами и письмом от правителя. Хидэёси принял их и через некоторое время дал ответ в высокопарном стиле, более чем ясно выражавший его намерения.
«... расправив крылья, как дракон, я покорил Восток, устрашил Запад, покарал Юг и сокрушил Север. Быстрый и грандиозный успех сопровождал мое возвышение, подобно восходящему солнцу осветившее всю землю.По тону этого письма и из наблюдений, сделанных за время их визита в Японию, корейские послы пришли к выводу, что война между двумя странами неизбежна, поскольку корейцы не собирались сидеть сложа руки, в то время как японские армии будут маршировать через их страну на Китай. Им не дадут прохода, если только они не прорубят его мечом. Корейские послы, питавшие к Хидэёси такое же презрение, как и он к ним, добавили, что идея завоевания Китая столь же абсурдна, как старания пчелы ужалить черепаху сквозь панцирь.
... я соберу могучую армию и вторгнусь в Великую Мин. Холод моих мечей заполнит все небо над четырьмястами провинциями. Если я приступлю к исполнению этого замысла, то надеюсь, что Корея станет моим авангардом. Пусть она преуспеет в этом, ибо моя дружба с вашей почтенной страной целиком зависит от того, как вы себя поведете, когда я поведу свою армию против Китая».
Такой ответ привел Хидэёси в ярость, и слухи о его намерениях вскоре дошли до Пекина, откуда направили посланцев в Корею, чтобы выяснить подробности. Корея могла только подтвердить их наихудшие подозрения и предупредить Китай о нависшей опасности.
Если нападение на Китай можно уподобить пчеле, досаждающей черепахе, то завоевание Кореи следовало бы сравнить с собакой, дерущейся с зайцем, к тому же слепым, хромым и глупым. Несмотря на решительность ее дипломатов, ни одна страна не была хуже подготовлена для противостояния военной мощи Японии, чем Корея в 1594 г. Это было общество, состоящее только из двух классов – аристократии и рабов. Первые вели жизнь, во многом подобную изнеженному существованию знати эпохи Хэйан, только без самураев, способных защитить их от агрессоров, поскольку последние их почти не беспокоили. Двор был заражен завистью, политическое соперничество приобрело столь дикие и безжалостные формы, что по сравнению с корейской знатью даже деспоты Фудзивара показались бы афинскими демократами. Крестьяне, которые составляли ряды корейской армии, были не более чем толпой, чьи понятия о патриотизме обычно сводились к уплате определенной суммы денег, избавлявшей их от военной службы. Все, кто мог откупиться, так и поступали, так что защита страны ложилась на плечи беднейших из бедных. По своему вооружению корейская армия значительно уступала японской. Особенно жалко выглядели в сравнении с японскими их мечи – короткие обоюдоострые колющие клинки. Использовались также лук и стрелы, несколько разновидностей прямых и изогнутых копий, а также любопытный корейский цеп. Это было что-то типа палицы с длинным древком и соединенным с ним на цепочке из трех звеньев билом, усеянным шипами – оружие корейской кавалерии, в эффективность которого корейцы очень верили. Об отсутствии аркебуз мы уже говорили, при том что пушки у корейцев имелись, но они даже не попытались скопировать те образцы, которые привезли японские послы.
В качестве доспехов офицеры и кавалерия носили длинные кафтаны, укрепленные кожей и металлическими заклепками, которые надевались поверх кольчуги, и простой кожаный или железный шлем. Большинство простых пехотинцев имели еще более примитивное вооружение, а доспехов у них вообще не было. И эта нация, без того уже изнуренная нищетой и злоупотреблениями правителей, должна была противостоять военной мощи страны, профессиональная армия которой могла бы сравниться с любой армией Европы.
Два фактора, однако, были в пользу корейцев. Прежде всего – их родная земля. Корея имеет гористый неровный ландшафт со множеством скрытых ущелий и долин. Зимы там бывают суровые, и, принимая во внимание эти обстоятельства, становится ясно, что Корея представляет идеальное место для партизанской войны. Это как раз то, с чем японцам никогда не приходилось сталкиваться, поскольку они никогда не воевали в чужой стране. Японские гражданские войны превращались в столкновения между соперничавшими даймё и очень мало затрагивали простого крестьянина, поскольку для него они кончались лишь заменой одного угнетателя другим. В таких условиях никакого движения сопротивления и не могло возникнуть. В Корее же, где боль была бы столь остро ощутима, а агрессор столь очевиден, он повсюду встретил бы враждебность, и за каждым углом его ждал бы кинжал.
Другим преимуществом Кореи было то элементарное обстоятельство, что при враждебном отношении населения к агрессорам японцы нашли бы там только выжженные поля и враждебные лица, и каждую пулю, каждую унцию пороха и каждое зернышко риса пришлось бы везти через открытое море. И хотя корейская армия, плохо вооруженная и лишенная толкового руководства, едва держалась на ногах, корей-ский флот представлял реальную угрозу для Японии, ибо хорошо оснащенный флот мог так же легко перерезать японские коммуникации, как меч самурая перерубал корейское копье.
С полным пренебрежением к последней опасности были начаты приготовления к вторжению. Осенью 1591 г. на северо-западном побережье Кюсю, в Нагоя (совр. Карацу), была создана база, где были собраны самураи, пехотинцы, кони, корабли и все остальное, необходимое для ведения войны. Хидэёси разработал план до мельчайших деталей. Он все организовал, но не финансировал почти ничего, переложив все расходы и вербовку солдат на даймё. Самое тяжелое бремя легло на даймё Кюсю, которые, исходя из общей оценки их имущества, должны были выставить по 600 воинов на каждые 10 000 коку своего годового дохода. Другие даймё на Сикоку и Хонсю поставляли меньшее количество, пропорционально удаленности их владений от Кюсю. Даймё, чьи владения выходили на побережье, должны были также обеспечить по две джонки на каждые 100 000 коку; экипажи для них набирались из рыбацких деревень из расчета по десять моряков с каждой сотни домов.
Стратегический замысел Хидэёси был не менее грандиозен. Армия вторжения состояла из двух эшелонов. Первый удар должны были нанести семь дивизий, сконцентрированных на острове Цусима; их задачей было усмирить Корею и захватить ее. Затем должны были высадиться три резервных дивизии, соединиться с первой армией и при поддержке дружественной теперь, как они надеялись, корейской армии начать наступление на Китай. Следующая таблица показывает, как была организована каждая дивизия, состоявшая из войск нескольких даймё, один из которых был главнокомандующим.
Эти цифры говорят о грандиозных масштабах операции, запланированной Хидэёси. Однако, несмотря на эти внушительные цифры, сама человеческая природа создавала определенные трудности. Поскольку Хидэёси не собирался лично сопровождать первую армию, у нее не оказалось реального главнокомандующего, а старая самурайская традиция личного подвига была еще жива. Поэтому отношения между дивизиями были далеко не добрососедскими – особенно это касается первых двух дивизий, которые должны были стать авангардом армии вторжения. Каждой из них командовал, конечно, хороший солдат; непонятно только, как Хидэёси, с его дотошным вниманием к мельчайшим деталям, смог подобрать такой несовместимый дуэт для осуществления замысла, для которого прежде всего было необходимо постоянное взаимодействие и хорошее взаимопонимание. Командиром первой дивизии был Кониси Юкинага, христианин, который ненавидел буддистов, а вторая дивизия была под началом Като Киёмаса, буддиста, ненавидевшего христиан. Поскольку их антагонизм оказался решающим фактором в этой кампании, стоит сказать о них несколько слов.
Оба они, как и Хидэёси, вышли из низов. Кониси был сыном аптекаря из Сакаи, впервые он привлек внимание Хидэёси своим искусством сервировать чайный столик – достоинство, которое немедленно возвысило его в глазах последнего. В деле войны он был не менее одарен и быстро продвинулся до должности командира первой дивизии в возрасте всего двадцати трех лет. После экспедиции на Кюсю ему была дана в ленное владение половина провинции Хиго. Он был крещен в 1583 г. иезуитскими миссионерами и получил имя дон Антонио. Кониси оставался верующим христианином до самой смерти. В иезуитских источниках его образ «самурая без страха и упрека» должным образом приукрашен, хотя в целом он, вероятно, соответствовал ему и в жизни. Хидэёси подарил ему на прощание коня, сказав: «Топчи им бородатых дикарей!» Като Киёмаса, командующий второй дивизией, был совсем другим человеком. В противовес католицизму Кониси он был последователем Нитирэна, страстного буддийского проповедника, который воодушевил японцев на борьбу с монголами и основал единственную фанатичную буддийскую секту. Киёмаса придавал большое значение своей вере, вплоть до того, что начертал на своем штандарте большими красными буквами: «Наму мёхо рэнгэ кё» (Слава Лотосу Божественного Закона) – молитву и девиз своей секты. Киёмаса, сын кузнеца, родился в 1562 г., и хотя он был всего на семь лет старше Кониси Юкинага, его послужной список под началом Хидэёси был гораздо длиннее. В награду за его заслуги на Кюсю Хидэёси дал ему другую половину провинции Хиго, сделав ближайшим соседом Кониси. Киёмаса любил носить богато украшенные шлемы с высокими навершиями на деревянном каркасе, щеголял бакенбардами, утверждая, что с ними тугие завязки шлема становятся более удобными. При всем его эксцентризме он был предельно жесток и превратился в яростного гонителя христиан.
Как ни странно, большая часть дивизии Юкинага состояла из воинов – христиан; единственным исключением был клан Мацуура с острова Хирадо. Такой же была и третья дивизия, два командира которых получили при крещении имена Дамиан и Константин. Первый из них – Курода Нагамаса, еще один молодой вождь двадцати четырех лет, сын знаменитого полководца. С того дня, как он был поручен заботам Хидэёси, он вел жизнь самурая. Его войска было легко распознать по черному кругу на знаменах – типичный пример японской геральдической шарады, поскольку куро-да означает «черное поле».
Состав четвертой дивизии говорит о том, как прочно Хидэёси закрепился на юге Кюсю, поскольку им командовал его бывший враг Симадзу Ёсихиро, который сделал все возможное в его нынешних стесненных обстоятельствах. Следующий документ представляет собой опись войска Симадзу, иллюстрирующую не только их доверие к огнестрельному оружию, но и неизменную природу военной бюрократии: