Страница:
Стейси настороженно поглядел на него:
– От кого слышал? Папа или мама сказали тебе?
– Не-а. Я слышал, как они говорили об этом на задней веранде. Мама сказала: «Дэвид, я не хочу, чтобы ты возвращался на железную дорогу». А папа ответил: «Что ж, голубка, я тоже не хочу». Ну, понятно? – Кристофер-Джон расплылся в счастливой улыбке, но мы – я, Стейси и Малыш – ждали, что он скажет дальше.
– Ну и?… – не выдержала я.
Кристофер-Джон удивился:
– Что «ну и»?…
– Дальше что?
– Ничего. Они заметили меня и перестали обсуждать это.
– Ох, болван! – воскликнула я. – Если папа говорит, что не хочет возвращаться, еще не значит, что он не вернется.
Я расстроилась и разозлилась: новости Кристофера-Джона не означали ровным счетом ничего. Вот уже три года, с тех пор как дела с хлопком шли все хуже, папа каждую весну уезжал в штат Луизиана. Оттуда он переправлялся в Оклахому, Арканзас, Миссури и Техас, занимаясь ремонтом и прокладкой железнодорожных путей. Ему еще везло, что он получал работу. Правда, и работник он был хороший, надежный. Но вот в прошлом году, после того как в него стреляли братья Уоллесы, да еще переехали ему ногу, он не смог вернуться на железную дорогу. Хотя нам очень не хватало тех денег, которые он мог заработать, я была рада, что папа остался дома.
– Стейси, если папа не хочет уезжать, почему он не может остаться? – набравшись храбрости, спросил Кристофер-Джон.
Стейси вздохнул:
– Он каждый год думает остаться. Но ведь надо выплачивать налоги на собственность, покупать семена, инструменты.
Несколько минут мы шли молча.
На следующем перекрестке уже видна была школа Джефферсона Дэвиса. Ее посещали только белые. Дальше, у второго перекрестка, стоял магазин Уоллесов. Услышав первый звонок в нашей Грэйт Фейс, мы ускорили шаг, но на пришкольном участке снова сбавили скорость – разве стоило так уж нестись навстречу семичасовой отсидке в Грэйт Фейс?
Войдя в класс, я увидела, как Сынок Эллис и Мейнард Уиггинс сражаются с брезентовой занавеской, отделявшей наш класс от соседнего шестого. Оба неистово колотили по занавеске, отбиваясь от невидимых рук с другой стороны. Вместе с ребятами я следила за поединком, но, как раз когда Сынок чуть не сбил с ног Мейнарда, раздался последний звонок, и появилась миссис Крэндел. Светопреставление оборвалось, и я нырнула в третий ряд на скамейку, которую разделяла еще с двумя ученицами. Миссис Крэндел проверила присутствующих и открыла свой учебник истории.
Начался еще один занудный день в школе. Хотя в этом году ничего более увлекательного, чем в предыдущие четыре года, я не ждала, одно все-таки утешало: мы избавились от мисс Дэйзи Крокер. То, как мисс Крокер управляла нашим четвертым классом, было мне совсем не по нутру: не раз и не два я испытала на себе прочность ее орешниковой трости. В этом году судьба, наконец, улыбнулась мне, потому что миссис Мертис Крэндел оказалась застенчивой и симпатичной. Правда, на ее уроках было не веселей, чем у мисс Крокер, но зато она не бубнила без конца одно и то же и терпимее относилась к тому, что я невнимательная. В общем, я была довольна. Когда сегодня она пыталась дать элементарные знания об устройстве правительственной системы США классу, состоящему в основном из учеников, чьими главными заботами были сбор хлопка и приготовление свиного пойла, мое внимание вдруг привлекло имя, написанное на доске, и это развеяло скуку.
– Пэт Гаррисон и Теодор Билбо, – произнесла миссис Крэндел, обратившись к классу. – Кто может что-либо сказать про них?
Я подняла руку. Имя Билбо врезалось в мою память. Такое смешное короткое имя.
– Слушаем, Кэсси.
Я вскочила:
– Кто такой Гаррисон, я не знаю, а вот второй – губернатор штата Миссисипи.
Миссис Крэндел, довольная, улыбнулась:
– Был губернатором, Кэсси. Был. Сейчас он наш сенатор, стал им на последних осенних выборах. И Пэт Гаррисон наш сенатор; запомните: от каждого штата – два сенатора. Что-нибудь еще ты знаешь о сенаторе Билбо?
Теперь я уже знала о нем много чего. С тех пор как я впервые услышала его имя, папа, мама и Ба не раз говорили о нем.
– Ну, всего, что он понаделал, я не знаю, но про одно могу точно сказать. Когда этот негодяй был губернатором…
Миссис Крэндел вдруг помрачнела. Улыбка погасла, и она стала мне выговаривать:
– Кэсси, мы не употребляем про наших сенаторов таких слов, как «негодяй».
Я нахмурилась, но сделала попытку поправить себя:
– Ну… этот старый черт…
– Садись, Кэсси!
Раздались дружеские смешки.
– Ничего смешного тут нет! И в ее поведении ничего смешного я не вижу, – заявила миссис Крэндел, хотя широкие ухмылки и горящие глаза учеников явно возражали ей. – Прошу тишины! А с тобой, Кэсси Логан, я поговорю после уроков.
В полдень все с шумом ринулись из класса, но я продолжала сидеть. Когда мы остались вдвоем, миссис Крэндел подозвала меня к своему столу.
– Кэсси, – начала она, – в твоем поведении сегодня в классе ничего смешного не было.
Я в недоумении уставилась на нее: я и не собиралась никого смешить.
– Ты же умная девочка, Кэсси, но иногда ты произносишь непозволительные вещи…
– Мой папа говорит, что этот Билбо просто дьявол, – выпалила я, чувствуя, что учительница меня больно задела. – И папа, и другие говорят, что он сущий дьявол, так он относится ко всем нам и…
– Довольно, Кэсси. – Миссис Крэндел вдруг как-то спала с лица. – Я не желаю слушать, что говорит твой папа и другие про сенатора. Меня касается лишь то, что происходит в нашем классе, и неуважения к властям я не потерплю, тебе ясно? – Ее голос вдруг сделался резким и высоким. – Держи про себя высказывания своего папы, когда приходишь в класс. Я не хочу расплачиваться за твой язык. И не собираюсь терять работу, как твоя мама, слышишь?
Я ничего не ответила.
– Ты меня слышишь?
– Да, мэм, – пробормотала я, решив про себя, что не так уж мне нравится миссис Крэндел после всего этого. – Я могу идти?
Миссис Крэндел кивнула, избегая встретиться со мной глазами. Но когда я была уже у двери, она окликнула меня:
– Кэсси!
– Да, мэм?
Она глядела на меня, как будто извинялась. Но помочь ей в этом я не собиралась.
– Нет, ничего, – произнесла она наконец. – Можешь идти.
Во дворе меня ждали, не могли дождаться Мэри Лу Уэллевер, Элма Скотт и Грэйси Пирсон, чтоб поиздеваться надо мной. Когда я начала спускаться со ступенек, они захихикали.
– Тебя опять выпороли, Кэсси? – спросила Мэри Лу.
Не удостоив ее ответом, я прошла мимо. Но это ее не устроило, этой дурочке казалось, что раз она дочка директора школы, значит, как по волшебству, защищена от моих кулаков.
– Мой папа сказал, если Кэсси еще что-нибудь натворит, не только учительница ее выпорет, он сам добавит, – сообщила она Элме и Грэйси.
Задержавшись, я перевела взгляд с Мэри Лу на мистера Уэллевера, стоявшего возле своего кабинета и разговаривавшего с другими учителями. Он был небольшого роста, очки не носил и вообще не выглядел таким уж страшным. Тогда в ответ на улыбку Мэри Лу я стрельнула своей, откровенно угрожающей. Ее улыбка быстро увяла, она сдалась.
– Пошли отсюда, – сказала она и поспешила прочь с Элмой и Грэйси.
Я внимательно оглядела двор, решая, где бы присесть, чтобы опустошить жестяную банку с завтраком из яиц и домашней колбасы. Заметив на пне у дороги Генри Джонсона и Мейнарда – они ели свой завтрак, наблюдая за группой старшеклассников, игравших в салки, – я подошла к ним. Стейси, Крошка Уилли и Мо стояли рядом.
Крошка Уилли указал на дорогу, но которой с восточной стороны катил черный «гудзон», и крикнул:
– Смотрите-ка!
В машине сидел Джо Билли Монтьер, но вел ее Стюарт Уокер, его приятель. Семье Стюартов принадлежала плантация по другую сторону Стробери, а кроме того, они вместе с мистером Грэйнджером владели местной хлопкоочистительной фабрикой. Еще один молодой человек Пирссон Уэллс – он работал у Уокеров – сидел на заднем сиденье. Машина притормозила, и все трое заговорили с двумя старшеклассницами, Элис Чарлс и Джейси Питерс, стоявшими ближе к дороге.
– Полюбуйтесь на них, – зашипел-зашептал Крошка Уилли, вперившись в машину. – Попробовали бы они подъехать к одной из моих сестер, гады! Уж я бы их приголубил!
Пирссон о чем-то разглагольствовал, мы не слышали о чем, а девочки хихикали. Потом из машины выглянул Стюарт и, улыбаясь во весь рот, позвал:
– А ну-ка, поди сюда!
Стюарт был ничего, красивый, и сам знал это. Девочки опять захихикали.
– Ну иди же, вот ты, красотка в клетчатом.
Джейси, девчонка хорошенькая и отчаянная, известная своей бойкостью, отошла от Элис и направилась к машине. Но не успела дойти, как на лужайке появилась мисс Дэйзи Крокер. Своими огромными шагами она быстро пересекла лужайку и, задержав Джейси, крикнула:
– Молодым людям что-нибудь надо?
Продолжая скалить зубы, Стюарт помотал головой.
Затем, рассмеявшись, рванул с места, и машина умчалась, оставив за собой клубы пыли. Громко браня девочек, мисс Крокер повела их назад к зданию школы. Стейси, Мо и Крошка Уилли хмуро смотрели вслед машине, потом нехотя вернулись к игре на лужайке. Я прислушалась к доносившемуся слабым эхом вещанию мисс Крокер и была счастлива, что хотя бы на этот раз она пропесочивает не меня. И наконец, занялась завтраком. Однако не успела даже открыть банку, как на дороге появился запыхавшийся Сынок.
– Эй, Кэсси! – орал он. – Тетушка Ли Энни зовет тебя.
– Меня? Зачем?
Сынок пожал плечами и готов был бежать назад.
– Кажется, хочет, чтобы ты ей что-то написала. Иди скорей!
Он побежал к ребятам, игравшим в мраморные шарики, а я пустилась по дороге со своей жестяной банкой в руках. Вбежала по дощатым ступенькам дома тетушки Ли Энни и постучала в дверь. Она почти тут же распахнулась, и меня встретила улыбающаяся тетушка Ли Энни.
– Здравствуйте, тетушка Ли Энни! Сынок сказал, вы хотите, чтобы я для вас что-то написала?
– Именно, именно. Вот пришло письмо из Джексона. – Она взяла со стола голубой лист бумаги. – Мне же надо ответить.
– Тетушка Ли Энни, разве вы не умеете писать?
– Ну, для такой старой женщины, как я, я пишу прилично, но все-таки в школе я не так уж много училась, Кэсси. Между прочим, это письмо от одной белой и очень образованной женщины. – Она смущенно засмеялась. – А уж образованной белой даме я ответить и вовсе не сумею. Знаешь что, сначала положи-ка свою жестянку вот сюда и садись со мной обедать. У нас сегодня хрустящий хлеб и тушеный горох.
Я расплылась в улыбке. Тетушка Ли Энни знала, как я люблю хрустящий хлеб.
– Тетушка Ли Энни, – спросила я, когда она разложила по трем тарелкам еду, – значит, Уордел дома?
– Да, он там, в комнате. Уордел, ау! – позвала она. – Иди, мой мальчик, обед на столе.
Я ждала, не сводя глаз с занавески, разделявшей комнату.
– Уордел, ау! – снова позвала она.
Он так и не появился, тогда она подошла и отдернула занавеску. Открылась узкая постель. На дальнем краю ее, отвернувшись к окну, сидел Уордел.
– Ты что, парень, не слышал, как я зову? – рассердилась тетушка Ли Энни.
Уордел перемахнул через кровать и встал.
– Привет, Уордел, – сказала я.
Уордел поглядел на меня, словно не узнавая, и рванул куртку с крюка на стене.
– Куда это ты собрался? Ты не слышал, я звала тебя обедать?
Не обращая внимания на бабушку, Уордел отворил заднюю дверь и выскочил из дома.
Тетушка Ли Энни проследила, как он прошел, и вернулась ко мне.
– Ешь, детка, пока не остыло.
Я зачерпнула горох.
– Тетушка Ли Энни, а почему Уордел так мало говорит?
– Когда ему хочется, он говорит, – ответила она, усаживаясь напротив меня.
– А со мной почти ни слова.
– Что верно, то верно, он бережет слова, но, знаешь, если уж этот парень откроет рот, он всегда скажет что-нибудь толковое, вот ведь как. А уж если ему что нравится, он уж так это оберегает. Пусть человека или вещь какую, завсегда старается оберечь. Тут он всегда на страже. – Она кивнула на комод: – Видишь вон?
– Губную гармошку?
– Да, да. Ее привез Уорделу Рассел, аккурат когда был у нас недавно. Уордел играет на ней, ну словно говорит. Очень уж хорошо играет. Его мама ведь очень любила музыку, знаешь?
– Я не помню ее.
– Да и не можешь. Она умерла вскоре как родился Уордел. Так у меня появился второй внук, которого мне пришлось самой растить. Первый – Рассел. Моя дочка Труси оставила его мне, когда во второй раз замуж вышла.
Мне хотелось еще спросить про Уордела, но тетушка Ли Энни не дала: она снова взялась за голубой конверт и переменила тему разговора.
– Как у тебя с письмом, Кэсси?
– С чем?
– Ну, почерк у тебя какой? Такой же красивый, как у твоей мамы?
Я пожала плечами.
– В общем, ничего, нормальный.
– Сейчас уж постарайся, чтоб был совсем хороший, а не просто нормальный. Потому как я хочу попросить тебя написать за меня письмо, а потом взять его домой и показать маме, чтобы она посмотрела. Завтра я собираюсь отправить его по почте. Как ты думаешь, справишься?
– Конечно, мэм.
Мы кончили обедать, и тетушка Ли Энни дала мне прочитать письмо. Оно было от дочери человека, у которого тетушка Ли Энни обычно работала. Она сообщала, что человек этот умер.
– Хейзел прислала мне еще вот эту книгу. – И тетушка Ли Энни протянула ее мне.
Я глянула на обложку: «Конституция штата Миссисипи. 1890 год» – увесистый том большого формата. Я открыла его. Шрифт был мелкий, слишком мелкий, и читать было трудно. Я прочитала вслух несколько строк, но мне стало скучно, и я бросила.
– Тетушка Ли Энни, здесь ничего не понятно. Зачем она вам ее прислала?
Тетушка Ли Энни громко рассмеялась:
– Глупышка, ведь эта книга принадлежала отцу Хейзел, а он был судья. Так вот, я частенько пробиралась в его кабинет, когда его там не было, и пробовала читать эту книгу. Ох, а однажды он меня застал, когда я читала, и сказал: «Ли Энни, как же тебя угораздило заняться чтением того, что тебя не касается?» А я ему: «Ведь вы же сами говорили, что в этой книге сказано про каждого из нашего штата Миссисипи, вот я и хотела найти, что тут про меня написано». Он вроде как смутился и говорит, что книга эта только для белых и мне не надо ее трогать. И еще говорит: мол, если я хочу что узнать, могу спросить его, и он мне все объяснит. – Она снова рассмеялась: – Что ж, вот теперь я хочу сама в этом разобраться. Зачем мне спрашивать старого белого господина, он-то мне скажет, только что сам захочет, чтоб лишнего чего не узнала. – Она задумалась, перебирая огрубевшими пальцами страницы книги. – Соображу, что к чему, и, может, еще пойду голосовать.
– Голосовать?
– Сперва меня опросят, прежде чем голосовать. Какие такие вопросы, вот в этой книге и написано. В конституции.
Тут я поглядела на тетушку Ли Энни ну прямо новыми глазами.
– Тетушка Ли Энни, вы вправду собираетесь пойти голосовать?
Она чуть задумалась, но потом опять засмеялась и покачала головой:
– Куда уж такой старухе, как я! Нет, конечно же, нет. А вот мой папа голосовал. Это было еще во времена Реконструкции.[8] Всем черным тогда дозволили голосовать. Не женщинам, только мужчинам. Он пошел туда, где голосовали, и поставил свой крестик. И ни на какие вопросы не отвечал.
Лицо у тетушки Ли Энни сделалось тут грустным-грустным.
– А потом появились те самые «ночные гости». Мазали дегтем черных, что шли голосовать, били их и линчевали. Моего папу ужас как били… я сама видела. Волочили его по дороге… О господи… – Она снова покачала головой, словно стараясь стряхнуть эти воспоминания. – После уж никто не ходил голосовать, почти что никто… – Она вздохнула и помолчала недолго. Потом посмотрела прямо на меня: – Кэсси, детка, может, захочешь почитать мне из этой книги? Я сама не очень-то обучена читать, а ты так славно читаешь.
– Ой, тетушка Ли Энни, не могу я это читать, непонятно там все.
– Ну ты ж только что так хорошо читала. Или, знаешь, попроси сначала у мамы разрешения.
Я нахмурилась: вот уж в чем я не была уверена, так это захочу ли спрашивать маму, могу я тратить время на чтение каких-то занудных законов штата Миссисипи или нет. Но тетушка Ли Энни не заметила моего колебания и протянула мне бумагу и карандаш и стала диктовать свое письмо. Кончила она как раз когда раздался первый школьный звонок.
– Мне пора идти, тетушка Ли Энни, – сказала я, складывая письмо, чтобы взять его с собой.
– Спасибо, детка, спасибо, Кэсси, – тетушка Ли Энни встала из-за стола и проводила меня до двери. – Я надеюсь, ты не забудешь показать его маме, прежде чем начнешь переписывать чернилами. Мне бы очень хотелось, чтобы в письме мисс Хейзел уж не было ошибок.
– Да, мэм, – пообещала я, сбегая со ступенек.
– И непременно спроси у мамы разрешения, чтоб приходить ко мне читать, ладно? – крикнула она мне вдогонку.
Вечером, когда я спросила у мамы и у папы, могу ли я ходить к тетушке Ли Энни, чтобы читать ей, папа раскурил свою трубку – он часто так делал, когда хотел что-нибудь обдумать, – и глядел в огонь дольше, чем, мне казалось, нужно для решения такого простого вопроса. Наконец он заговорил, но, к моему удивлению, сначала кивнул в сторону мальчиков:
– Конечно, можешь, но Кристофер-Джон и Малыш пойдут с тобой.
Я не поняла, почему он хочет, чтобы мальчики шли со мной, но в общем мне было все равно. А может, он, как и некоторые другие, думал, что Уордел не совсем в своем уме?
– Папа, неужели ты думаешь, что Уордел тронутый?
Папа внимательно поглядел на меня.
– Почему ты это спросила?
– Да я сегодня видела его у тетушки Ли Энни, он вел себя немножко чудно, – собственно, как всегда. Некоторые так говорят про него, а ты что думаешь?
– Честно говоря, голубка, я уверен, голова у Уордела не хуже, чем у кого другого. Все мы иногда немножко чудные, но что в этом плохого?
– Да, сэр… и правда ничего, – ответила я, но про себя не могла отделаться от мысли, что, если человек очень уж чудной, он может что-нибудь не то выкинуть.
Некоторые так и говорили, что он не в своем уме. Они клялись, будто сами видели (или слышали от тех, кто видел), как Уордел катался по земле, словно собака, и «глаза как бешеные». А другие говорили, мало того, вот однажды кто-то наблюдал, как он больше часа простоял неподвижно в лесу позади школы Грэйт Фейс. В руках он держал птичку. Больше ничего. Стоял и держал птичку!
Те, кто думал иначе, развеивали эти сказки. Просто его часто видели с Джо Маккалистером, слабоумным, но совершенно безобидным парнем, и потому их как-то объединяли. Вдобавок ко всему Уордел мало говорил. Словом, он был для всех загадкой, и чем больше я о нем слышала, тем больше он вызывал у меня любопытства. Как-то я даже завела об этом разговор со Стейси: Уордел дурачок или не в себе?
– Спроси его сама, – поддразнил меня Стейси.
– Ты что, спятил? Считаешь, я вот так прямо могу спросить?
Стейси посмотрел на меня с раздражением.
– Кэсси, я же не сказал: подойди и так прямо спроси. Если тебя заедает любопытство, поговори с ним по-дружески, вот и все.
– О чем? – спросила я.
– Да о… о чем угодно.
– А в тот раз, когда ты заговорил с ним в суде, что ты сказал?
– Сказал про Ти-Джея и что мы хотим остаться до конца, до решения суда.
– А он что сказал?
– Ничего особенного. Подошел прямо к Джо и сказал: «Пусть они останутся».
– И все?
– Все. Да он на тебя не рассердится, он ответит.
Несколько дней я обдумывала совет Стейси, а потом бросила, решив, что все равно бесполезно. Если у него просто заторможена речь, ладно, а вот если он не в себе, еще засадит мне в голову чем-нибудь. Так и бросила об этом думать. То есть перестала, пока не начала ходить к тетушке Ли Энни, чтобы читать ей.
Однажды, когда я сидела и читала, в дом ворвался старшин из сыновей Эллисов и сообщил тетушке Ли Энни, что только что из леса появился Джо, бормоча что-то непонятное про Уордела, и на руках у него была кровь. Тетушка Ли Энни тут же поднялась, велела мне возвращаться в школу и кинулась из дома. Я хотела бежать за ней, но она ясно дала мне понять, что не хочет этого. Уже позднее я узнала, что Уордел поранил себе голову. Мою Ба, которая хорошо понимала в лечении, так что ее даже часто вызывали к больному вместо доктора Крэндона из Стробери, позвали к тетушке Ли Энни, и она провела у нее почти всю ночь. Когда она вернулась, она только и сказала устало:
– Когда-нибудь этот малый убьется насмерть…
Вскоре я опять пошла к тетушке Ли Энни. Уордел уже встал, дома его не было. Но пока мы с тетушкой Ли Энни сидели и читали, был слышен равномерный стук его топора у поленницы на заднем дворе.
– Уордел уже поправился? – спросила я.
– Да, мне кажется, поправился. Его не уложишь. Уж я говорила, ему надо полежать хоть недолго, но разве он станет слушать…
Настало время возвращаться в школу, и я выбежала поискать Малыша и Кристофера-Джона. Когда я только начинала читать, они играли во дворе перед домом, но сейчас их было не видно. Я подумала, может, они пошли посмотреть, как Уордел рубит дрова, и побежала за дом. Там их тоже не оказалось. Сначала мне показалось, что на заднем дворе никого нет, но тут я заметила Уордела. Голова у него все еще была забинтована. Он сидел по другую сторону поленницы. Мне захотелось поскорее убраться, но было слишком поздно, он меня заметил.
– Привет, Уордел, – сказала я.
Как обычно, Уордел не ответил.
– Я… я ищу Кристофера-Джона и Малыша. Ты их видел?
Уордел даже не собирался отвечать. Я пожала плечами и повернулась, чтобы уйти. Но тут мне стукнуло: вот подходящий случай, чтобы получить от него ответы на мои вопросы. Ведь Стейси же сказал, что я должна просто поговорить с ним. Я оглянулась на дверь в кухню – за ней сидела тетушка Ли Энни. Прикинула расстояние от меня до двери, потом назад до того места, где находился Уордел. Сойдет. Не к двери, так под укрытие леса был путь к спасению, если на Уордела вдруг нападет бешенство. Но когда уже решилась заговорить с ним, я не знала, что же сказать. И тут вспомнила про губную гармошку.
– А я видела твою гармошку, – начала я. – Тетушка Ли Энни сказала, это Рассел тебе подарил.
Никакого отклика в глазах Уордела.
– Она… она сказала, ты здорово играешь на ней. Мне тоже всегда хотелось играть на чем-нибудь, но не на чем. Вот у Стейси, у Стейси есть свирель, ему Джереми Симмз подарил. Он на ней не играет, но, если я попрошу, он все равно не даст.
Я замолчала. В ответ ни слова.
Видя, что моя беседа о музыке никуда меня не приведет, я решила испробовать другую тактику.
– Мне было так жаль, что ты поранил голову. Ба сказала, крови было жуть как много… Но сейчас тебе уже лучше, правда? – Я сделала паузу, зная, что ответа не будет, потом продолжала: – Тетушка Ли Энни сказала, что, когда ты поранился, был рядом Джо и что он плакал всю ночь, боялся, что ты умрешь. – Я на минуту задумалась. – Джо твой лучший друг, да?
Что-то промелькнуло в глазах Уордела, только я не поняла что. Собственно, взгляд у него никогда не был холодным, а теперь он еще потеплел.
– Знаешь, а мне нравится Джо, – призналась я совершенно искренне. – Некоторые смеются над ним, но мой папа говорит, что это нехорошо. Папа говорит, у каждого в жизни должно быть свое дело, и, если он хорошо его делает, он может гордиться. Папа говорит, работа Джо – убирать в школе и в церкви и звонить в колокол, и он хорошо со всем этим справляется. Только один раз, по-моему, он пропустил и не звонил, в то воскресенье, когда ты…
Я оборвала себя, поняв – правда, слишком поздно, – что затронула тему, которая может задеть Уордела. Но когда я взглянула на него, я увидела, что он глазами словно поощряет меня продолжать. Что я и сделала.
– Знаешь, я никак не могу понять: ведь Джо всегда сам звонит в колокол, но тогда у него на руках была Дорис Энн, и вдруг почему-то Дорис Энн оказалась наверху и звонила в колокол она, а не Джо. И ты оказался наверху. – Я замолчала, вспоминая то воскресное утро. – А когда мы все вошли в церковь, я увидела, как Джо бросился за тобой к лесу… но ведь его с нами не было внизу перед церковью…
Перестав говорить, на этот раз я уже не взглянула на Уордела, потому что упорно старалась представить себе, где же тогда все-таки был Джо. Я вспомнила, как папа сказал мистеру Эллису, что он уверен, Уордел поднялся наверх на колокольню, чтобы снять оттуда Дорис Энн. И тут только до меня дошло то, что я могла бы понять еще в тот день.
– Так это был Джо! – воскликнула я. – Вовсе не ты, это Джо взял Дорис Энн на колокольню, а ты поднялся, чтобы снять ее оттуда! И папа это понял, верно? Но никому не сказал, потому что ты не хотел этого, правда? Ты позволил всем ругать тебя за то, что сделал Джо! Но почему же? По…
Уордел встал. И тут я вдруг снова вспомнила, с кем я говорю. Теперь он смотрел не на меня, и я не видела его глаз. Он подошел к поленнице. Острие топора было всажено в одно из поленьев. Одним рывком он вытащил его и, обогнув поленницу, направился ко мне.
Я попятилась, оглядываясь на дверь кухни. Мне хотелось позвать тетушку Ли Энни. Но я не могла выдавить из себя ни звука. Подумала было броситься бегом. Но когда у меня уже созрел план бегства, я вдруг побоялась повернуться спиной к Уорделу, стоявшему с топором в руках. Мои глаза были прикованы к топору, и я смекала, что Уордел собирается делать. В каких-нибудь десяти футах от меня он остановился, подняв руку с топором.
– От кого слышал? Папа или мама сказали тебе?
– Не-а. Я слышал, как они говорили об этом на задней веранде. Мама сказала: «Дэвид, я не хочу, чтобы ты возвращался на железную дорогу». А папа ответил: «Что ж, голубка, я тоже не хочу». Ну, понятно? – Кристофер-Джон расплылся в счастливой улыбке, но мы – я, Стейси и Малыш – ждали, что он скажет дальше.
– Ну и?… – не выдержала я.
Кристофер-Джон удивился:
– Что «ну и»?…
– Дальше что?
– Ничего. Они заметили меня и перестали обсуждать это.
– Ох, болван! – воскликнула я. – Если папа говорит, что не хочет возвращаться, еще не значит, что он не вернется.
Я расстроилась и разозлилась: новости Кристофера-Джона не означали ровным счетом ничего. Вот уже три года, с тех пор как дела с хлопком шли все хуже, папа каждую весну уезжал в штат Луизиана. Оттуда он переправлялся в Оклахому, Арканзас, Миссури и Техас, занимаясь ремонтом и прокладкой железнодорожных путей. Ему еще везло, что он получал работу. Правда, и работник он был хороший, надежный. Но вот в прошлом году, после того как в него стреляли братья Уоллесы, да еще переехали ему ногу, он не смог вернуться на железную дорогу. Хотя нам очень не хватало тех денег, которые он мог заработать, я была рада, что папа остался дома.
– Стейси, если папа не хочет уезжать, почему он не может остаться? – набравшись храбрости, спросил Кристофер-Джон.
Стейси вздохнул:
– Он каждый год думает остаться. Но ведь надо выплачивать налоги на собственность, покупать семена, инструменты.
Несколько минут мы шли молча.
На следующем перекрестке уже видна была школа Джефферсона Дэвиса. Ее посещали только белые. Дальше, у второго перекрестка, стоял магазин Уоллесов. Услышав первый звонок в нашей Грэйт Фейс, мы ускорили шаг, но на пришкольном участке снова сбавили скорость – разве стоило так уж нестись навстречу семичасовой отсидке в Грэйт Фейс?
Войдя в класс, я увидела, как Сынок Эллис и Мейнард Уиггинс сражаются с брезентовой занавеской, отделявшей наш класс от соседнего шестого. Оба неистово колотили по занавеске, отбиваясь от невидимых рук с другой стороны. Вместе с ребятами я следила за поединком, но, как раз когда Сынок чуть не сбил с ног Мейнарда, раздался последний звонок, и появилась миссис Крэндел. Светопреставление оборвалось, и я нырнула в третий ряд на скамейку, которую разделяла еще с двумя ученицами. Миссис Крэндел проверила присутствующих и открыла свой учебник истории.
Начался еще один занудный день в школе. Хотя в этом году ничего более увлекательного, чем в предыдущие четыре года, я не ждала, одно все-таки утешало: мы избавились от мисс Дэйзи Крокер. То, как мисс Крокер управляла нашим четвертым классом, было мне совсем не по нутру: не раз и не два я испытала на себе прочность ее орешниковой трости. В этом году судьба, наконец, улыбнулась мне, потому что миссис Мертис Крэндел оказалась застенчивой и симпатичной. Правда, на ее уроках было не веселей, чем у мисс Крокер, но зато она не бубнила без конца одно и то же и терпимее относилась к тому, что я невнимательная. В общем, я была довольна. Когда сегодня она пыталась дать элементарные знания об устройстве правительственной системы США классу, состоящему в основном из учеников, чьими главными заботами были сбор хлопка и приготовление свиного пойла, мое внимание вдруг привлекло имя, написанное на доске, и это развеяло скуку.
– Пэт Гаррисон и Теодор Билбо, – произнесла миссис Крэндел, обратившись к классу. – Кто может что-либо сказать про них?
Я подняла руку. Имя Билбо врезалось в мою память. Такое смешное короткое имя.
– Слушаем, Кэсси.
Я вскочила:
– Кто такой Гаррисон, я не знаю, а вот второй – губернатор штата Миссисипи.
Миссис Крэндел, довольная, улыбнулась:
– Был губернатором, Кэсси. Был. Сейчас он наш сенатор, стал им на последних осенних выборах. И Пэт Гаррисон наш сенатор; запомните: от каждого штата – два сенатора. Что-нибудь еще ты знаешь о сенаторе Билбо?
Теперь я уже знала о нем много чего. С тех пор как я впервые услышала его имя, папа, мама и Ба не раз говорили о нем.
– Ну, всего, что он понаделал, я не знаю, но про одно могу точно сказать. Когда этот негодяй был губернатором…
Миссис Крэндел вдруг помрачнела. Улыбка погасла, и она стала мне выговаривать:
– Кэсси, мы не употребляем про наших сенаторов таких слов, как «негодяй».
Я нахмурилась, но сделала попытку поправить себя:
– Ну… этот старый черт…
– Садись, Кэсси!
Раздались дружеские смешки.
– Ничего смешного тут нет! И в ее поведении ничего смешного я не вижу, – заявила миссис Крэндел, хотя широкие ухмылки и горящие глаза учеников явно возражали ей. – Прошу тишины! А с тобой, Кэсси Логан, я поговорю после уроков.
В полдень все с шумом ринулись из класса, но я продолжала сидеть. Когда мы остались вдвоем, миссис Крэндел подозвала меня к своему столу.
– Кэсси, – начала она, – в твоем поведении сегодня в классе ничего смешного не было.
Я в недоумении уставилась на нее: я и не собиралась никого смешить.
– Ты же умная девочка, Кэсси, но иногда ты произносишь непозволительные вещи…
– Мой папа говорит, что этот Билбо просто дьявол, – выпалила я, чувствуя, что учительница меня больно задела. – И папа, и другие говорят, что он сущий дьявол, так он относится ко всем нам и…
– Довольно, Кэсси. – Миссис Крэндел вдруг как-то спала с лица. – Я не желаю слушать, что говорит твой папа и другие про сенатора. Меня касается лишь то, что происходит в нашем классе, и неуважения к властям я не потерплю, тебе ясно? – Ее голос вдруг сделался резким и высоким. – Держи про себя высказывания своего папы, когда приходишь в класс. Я не хочу расплачиваться за твой язык. И не собираюсь терять работу, как твоя мама, слышишь?
Я ничего не ответила.
– Ты меня слышишь?
– Да, мэм, – пробормотала я, решив про себя, что не так уж мне нравится миссис Крэндел после всего этого. – Я могу идти?
Миссис Крэндел кивнула, избегая встретиться со мной глазами. Но когда я была уже у двери, она окликнула меня:
– Кэсси!
– Да, мэм?
Она глядела на меня, как будто извинялась. Но помочь ей в этом я не собиралась.
– Нет, ничего, – произнесла она наконец. – Можешь идти.
Во дворе меня ждали, не могли дождаться Мэри Лу Уэллевер, Элма Скотт и Грэйси Пирсон, чтоб поиздеваться надо мной. Когда я начала спускаться со ступенек, они захихикали.
– Тебя опять выпороли, Кэсси? – спросила Мэри Лу.
Не удостоив ее ответом, я прошла мимо. Но это ее не устроило, этой дурочке казалось, что раз она дочка директора школы, значит, как по волшебству, защищена от моих кулаков.
– Мой папа сказал, если Кэсси еще что-нибудь натворит, не только учительница ее выпорет, он сам добавит, – сообщила она Элме и Грэйси.
Задержавшись, я перевела взгляд с Мэри Лу на мистера Уэллевера, стоявшего возле своего кабинета и разговаривавшего с другими учителями. Он был небольшого роста, очки не носил и вообще не выглядел таким уж страшным. Тогда в ответ на улыбку Мэри Лу я стрельнула своей, откровенно угрожающей. Ее улыбка быстро увяла, она сдалась.
– Пошли отсюда, – сказала она и поспешила прочь с Элмой и Грэйси.
Я внимательно оглядела двор, решая, где бы присесть, чтобы опустошить жестяную банку с завтраком из яиц и домашней колбасы. Заметив на пне у дороги Генри Джонсона и Мейнарда – они ели свой завтрак, наблюдая за группой старшеклассников, игравших в салки, – я подошла к ним. Стейси, Крошка Уилли и Мо стояли рядом.
Крошка Уилли указал на дорогу, но которой с восточной стороны катил черный «гудзон», и крикнул:
– Смотрите-ка!
В машине сидел Джо Билли Монтьер, но вел ее Стюарт Уокер, его приятель. Семье Стюартов принадлежала плантация по другую сторону Стробери, а кроме того, они вместе с мистером Грэйнджером владели местной хлопкоочистительной фабрикой. Еще один молодой человек Пирссон Уэллс – он работал у Уокеров – сидел на заднем сиденье. Машина притормозила, и все трое заговорили с двумя старшеклассницами, Элис Чарлс и Джейси Питерс, стоявшими ближе к дороге.
– Полюбуйтесь на них, – зашипел-зашептал Крошка Уилли, вперившись в машину. – Попробовали бы они подъехать к одной из моих сестер, гады! Уж я бы их приголубил!
Пирссон о чем-то разглагольствовал, мы не слышали о чем, а девочки хихикали. Потом из машины выглянул Стюарт и, улыбаясь во весь рот, позвал:
– А ну-ка, поди сюда!
Стюарт был ничего, красивый, и сам знал это. Девочки опять захихикали.
– Ну иди же, вот ты, красотка в клетчатом.
Джейси, девчонка хорошенькая и отчаянная, известная своей бойкостью, отошла от Элис и направилась к машине. Но не успела дойти, как на лужайке появилась мисс Дэйзи Крокер. Своими огромными шагами она быстро пересекла лужайку и, задержав Джейси, крикнула:
– Молодым людям что-нибудь надо?
Продолжая скалить зубы, Стюарт помотал головой.
Затем, рассмеявшись, рванул с места, и машина умчалась, оставив за собой клубы пыли. Громко браня девочек, мисс Крокер повела их назад к зданию школы. Стейси, Мо и Крошка Уилли хмуро смотрели вслед машине, потом нехотя вернулись к игре на лужайке. Я прислушалась к доносившемуся слабым эхом вещанию мисс Крокер и была счастлива, что хотя бы на этот раз она пропесочивает не меня. И наконец, занялась завтраком. Однако не успела даже открыть банку, как на дороге появился запыхавшийся Сынок.
– Эй, Кэсси! – орал он. – Тетушка Ли Энни зовет тебя.
– Меня? Зачем?
Сынок пожал плечами и готов был бежать назад.
– Кажется, хочет, чтобы ты ей что-то написала. Иди скорей!
Он побежал к ребятам, игравшим в мраморные шарики, а я пустилась по дороге со своей жестяной банкой в руках. Вбежала по дощатым ступенькам дома тетушки Ли Энни и постучала в дверь. Она почти тут же распахнулась, и меня встретила улыбающаяся тетушка Ли Энни.
– Здравствуйте, тетушка Ли Энни! Сынок сказал, вы хотите, чтобы я для вас что-то написала?
– Именно, именно. Вот пришло письмо из Джексона. – Она взяла со стола голубой лист бумаги. – Мне же надо ответить.
– Тетушка Ли Энни, разве вы не умеете писать?
– Ну, для такой старой женщины, как я, я пишу прилично, но все-таки в школе я не так уж много училась, Кэсси. Между прочим, это письмо от одной белой и очень образованной женщины. – Она смущенно засмеялась. – А уж образованной белой даме я ответить и вовсе не сумею. Знаешь что, сначала положи-ка свою жестянку вот сюда и садись со мной обедать. У нас сегодня хрустящий хлеб и тушеный горох.
Я расплылась в улыбке. Тетушка Ли Энни знала, как я люблю хрустящий хлеб.
– Тетушка Ли Энни, – спросила я, когда она разложила по трем тарелкам еду, – значит, Уордел дома?
– Да, он там, в комнате. Уордел, ау! – позвала она. – Иди, мой мальчик, обед на столе.
Я ждала, не сводя глаз с занавески, разделявшей комнату.
– Уордел, ау! – снова позвала она.
Он так и не появился, тогда она подошла и отдернула занавеску. Открылась узкая постель. На дальнем краю ее, отвернувшись к окну, сидел Уордел.
– Ты что, парень, не слышал, как я зову? – рассердилась тетушка Ли Энни.
Уордел перемахнул через кровать и встал.
– Привет, Уордел, – сказала я.
Уордел поглядел на меня, словно не узнавая, и рванул куртку с крюка на стене.
– Куда это ты собрался? Ты не слышал, я звала тебя обедать?
Не обращая внимания на бабушку, Уордел отворил заднюю дверь и выскочил из дома.
Тетушка Ли Энни проследила, как он прошел, и вернулась ко мне.
– Ешь, детка, пока не остыло.
Я зачерпнула горох.
– Тетушка Ли Энни, а почему Уордел так мало говорит?
– Когда ему хочется, он говорит, – ответила она, усаживаясь напротив меня.
– А со мной почти ни слова.
– Что верно, то верно, он бережет слова, но, знаешь, если уж этот парень откроет рот, он всегда скажет что-нибудь толковое, вот ведь как. А уж если ему что нравится, он уж так это оберегает. Пусть человека или вещь какую, завсегда старается оберечь. Тут он всегда на страже. – Она кивнула на комод: – Видишь вон?
– Губную гармошку?
– Да, да. Ее привез Уорделу Рассел, аккурат когда был у нас недавно. Уордел играет на ней, ну словно говорит. Очень уж хорошо играет. Его мама ведь очень любила музыку, знаешь?
– Я не помню ее.
– Да и не можешь. Она умерла вскоре как родился Уордел. Так у меня появился второй внук, которого мне пришлось самой растить. Первый – Рассел. Моя дочка Труси оставила его мне, когда во второй раз замуж вышла.
Мне хотелось еще спросить про Уордела, но тетушка Ли Энни не дала: она снова взялась за голубой конверт и переменила тему разговора.
– Как у тебя с письмом, Кэсси?
– С чем?
– Ну, почерк у тебя какой? Такой же красивый, как у твоей мамы?
Я пожала плечами.
– В общем, ничего, нормальный.
– Сейчас уж постарайся, чтоб был совсем хороший, а не просто нормальный. Потому как я хочу попросить тебя написать за меня письмо, а потом взять его домой и показать маме, чтобы она посмотрела. Завтра я собираюсь отправить его по почте. Как ты думаешь, справишься?
– Конечно, мэм.
Мы кончили обедать, и тетушка Ли Энни дала мне прочитать письмо. Оно было от дочери человека, у которого тетушка Ли Энни обычно работала. Она сообщала, что человек этот умер.
– Хейзел прислала мне еще вот эту книгу. – И тетушка Ли Энни протянула ее мне.
Я глянула на обложку: «Конституция штата Миссисипи. 1890 год» – увесистый том большого формата. Я открыла его. Шрифт был мелкий, слишком мелкий, и читать было трудно. Я прочитала вслух несколько строк, но мне стало скучно, и я бросила.
– Тетушка Ли Энни, здесь ничего не понятно. Зачем она вам ее прислала?
Тетушка Ли Энни громко рассмеялась:
– Глупышка, ведь эта книга принадлежала отцу Хейзел, а он был судья. Так вот, я частенько пробиралась в его кабинет, когда его там не было, и пробовала читать эту книгу. Ох, а однажды он меня застал, когда я читала, и сказал: «Ли Энни, как же тебя угораздило заняться чтением того, что тебя не касается?» А я ему: «Ведь вы же сами говорили, что в этой книге сказано про каждого из нашего штата Миссисипи, вот я и хотела найти, что тут про меня написано». Он вроде как смутился и говорит, что книга эта только для белых и мне не надо ее трогать. И еще говорит: мол, если я хочу что узнать, могу спросить его, и он мне все объяснит. – Она снова рассмеялась: – Что ж, вот теперь я хочу сама в этом разобраться. Зачем мне спрашивать старого белого господина, он-то мне скажет, только что сам захочет, чтоб лишнего чего не узнала. – Она задумалась, перебирая огрубевшими пальцами страницы книги. – Соображу, что к чему, и, может, еще пойду голосовать.
– Голосовать?
– Сперва меня опросят, прежде чем голосовать. Какие такие вопросы, вот в этой книге и написано. В конституции.
Тут я поглядела на тетушку Ли Энни ну прямо новыми глазами.
– Тетушка Ли Энни, вы вправду собираетесь пойти голосовать?
Она чуть задумалась, но потом опять засмеялась и покачала головой:
– Куда уж такой старухе, как я! Нет, конечно же, нет. А вот мой папа голосовал. Это было еще во времена Реконструкции.[8] Всем черным тогда дозволили голосовать. Не женщинам, только мужчинам. Он пошел туда, где голосовали, и поставил свой крестик. И ни на какие вопросы не отвечал.
Лицо у тетушки Ли Энни сделалось тут грустным-грустным.
– А потом появились те самые «ночные гости». Мазали дегтем черных, что шли голосовать, били их и линчевали. Моего папу ужас как били… я сама видела. Волочили его по дороге… О господи… – Она снова покачала головой, словно стараясь стряхнуть эти воспоминания. – После уж никто не ходил голосовать, почти что никто… – Она вздохнула и помолчала недолго. Потом посмотрела прямо на меня: – Кэсси, детка, может, захочешь почитать мне из этой книги? Я сама не очень-то обучена читать, а ты так славно читаешь.
– Ой, тетушка Ли Энни, не могу я это читать, непонятно там все.
– Ну ты ж только что так хорошо читала. Или, знаешь, попроси сначала у мамы разрешения.
Я нахмурилась: вот уж в чем я не была уверена, так это захочу ли спрашивать маму, могу я тратить время на чтение каких-то занудных законов штата Миссисипи или нет. Но тетушка Ли Энни не заметила моего колебания и протянула мне бумагу и карандаш и стала диктовать свое письмо. Кончила она как раз когда раздался первый школьный звонок.
– Мне пора идти, тетушка Ли Энни, – сказала я, складывая письмо, чтобы взять его с собой.
– Спасибо, детка, спасибо, Кэсси, – тетушка Ли Энни встала из-за стола и проводила меня до двери. – Я надеюсь, ты не забудешь показать его маме, прежде чем начнешь переписывать чернилами. Мне бы очень хотелось, чтобы в письме мисс Хейзел уж не было ошибок.
– Да, мэм, – пообещала я, сбегая со ступенек.
– И непременно спроси у мамы разрешения, чтоб приходить ко мне читать, ладно? – крикнула она мне вдогонку.
Вечером, когда я спросила у мамы и у папы, могу ли я ходить к тетушке Ли Энни, чтобы читать ей, папа раскурил свою трубку – он часто так делал, когда хотел что-нибудь обдумать, – и глядел в огонь дольше, чем, мне казалось, нужно для решения такого простого вопроса. Наконец он заговорил, но, к моему удивлению, сначала кивнул в сторону мальчиков:
– Конечно, можешь, но Кристофер-Джон и Малыш пойдут с тобой.
Я не поняла, почему он хочет, чтобы мальчики шли со мной, но в общем мне было все равно. А может, он, как и некоторые другие, думал, что Уордел не совсем в своем уме?
– Папа, неужели ты думаешь, что Уордел тронутый?
Папа внимательно поглядел на меня.
– Почему ты это спросила?
– Да я сегодня видела его у тетушки Ли Энни, он вел себя немножко чудно, – собственно, как всегда. Некоторые так говорят про него, а ты что думаешь?
– Честно говоря, голубка, я уверен, голова у Уордела не хуже, чем у кого другого. Все мы иногда немножко чудные, но что в этом плохого?
– Да, сэр… и правда ничего, – ответила я, но про себя не могла отделаться от мысли, что, если человек очень уж чудной, он может что-нибудь не то выкинуть.
Некоторые так и говорили, что он не в своем уме. Они клялись, будто сами видели (или слышали от тех, кто видел), как Уордел катался по земле, словно собака, и «глаза как бешеные». А другие говорили, мало того, вот однажды кто-то наблюдал, как он больше часа простоял неподвижно в лесу позади школы Грэйт Фейс. В руках он держал птичку. Больше ничего. Стоял и держал птичку!
Те, кто думал иначе, развеивали эти сказки. Просто его часто видели с Джо Маккалистером, слабоумным, но совершенно безобидным парнем, и потому их как-то объединяли. Вдобавок ко всему Уордел мало говорил. Словом, он был для всех загадкой, и чем больше я о нем слышала, тем больше он вызывал у меня любопытства. Как-то я даже завела об этом разговор со Стейси: Уордел дурачок или не в себе?
– Спроси его сама, – поддразнил меня Стейси.
– Ты что, спятил? Считаешь, я вот так прямо могу спросить?
Стейси посмотрел на меня с раздражением.
– Кэсси, я же не сказал: подойди и так прямо спроси. Если тебя заедает любопытство, поговори с ним по-дружески, вот и все.
– О чем? – спросила я.
– Да о… о чем угодно.
– А в тот раз, когда ты заговорил с ним в суде, что ты сказал?
– Сказал про Ти-Джея и что мы хотим остаться до конца, до решения суда.
– А он что сказал?
– Ничего особенного. Подошел прямо к Джо и сказал: «Пусть они останутся».
– И все?
– Все. Да он на тебя не рассердится, он ответит.
Несколько дней я обдумывала совет Стейси, а потом бросила, решив, что все равно бесполезно. Если у него просто заторможена речь, ладно, а вот если он не в себе, еще засадит мне в голову чем-нибудь. Так и бросила об этом думать. То есть перестала, пока не начала ходить к тетушке Ли Энни, чтобы читать ей.
Однажды, когда я сидела и читала, в дом ворвался старшин из сыновей Эллисов и сообщил тетушке Ли Энни, что только что из леса появился Джо, бормоча что-то непонятное про Уордела, и на руках у него была кровь. Тетушка Ли Энни тут же поднялась, велела мне возвращаться в школу и кинулась из дома. Я хотела бежать за ней, но она ясно дала мне понять, что не хочет этого. Уже позднее я узнала, что Уордел поранил себе голову. Мою Ба, которая хорошо понимала в лечении, так что ее даже часто вызывали к больному вместо доктора Крэндона из Стробери, позвали к тетушке Ли Энни, и она провела у нее почти всю ночь. Когда она вернулась, она только и сказала устало:
– Когда-нибудь этот малый убьется насмерть…
Вскоре я опять пошла к тетушке Ли Энни. Уордел уже встал, дома его не было. Но пока мы с тетушкой Ли Энни сидели и читали, был слышен равномерный стук его топора у поленницы на заднем дворе.
– Уордел уже поправился? – спросила я.
– Да, мне кажется, поправился. Его не уложишь. Уж я говорила, ему надо полежать хоть недолго, но разве он станет слушать…
Настало время возвращаться в школу, и я выбежала поискать Малыша и Кристофера-Джона. Когда я только начинала читать, они играли во дворе перед домом, но сейчас их было не видно. Я подумала, может, они пошли посмотреть, как Уордел рубит дрова, и побежала за дом. Там их тоже не оказалось. Сначала мне показалось, что на заднем дворе никого нет, но тут я заметила Уордела. Голова у него все еще была забинтована. Он сидел по другую сторону поленницы. Мне захотелось поскорее убраться, но было слишком поздно, он меня заметил.
– Привет, Уордел, – сказала я.
Как обычно, Уордел не ответил.
– Я… я ищу Кристофера-Джона и Малыша. Ты их видел?
Уордел даже не собирался отвечать. Я пожала плечами и повернулась, чтобы уйти. Но тут мне стукнуло: вот подходящий случай, чтобы получить от него ответы на мои вопросы. Ведь Стейси же сказал, что я должна просто поговорить с ним. Я оглянулась на дверь в кухню – за ней сидела тетушка Ли Энни. Прикинула расстояние от меня до двери, потом назад до того места, где находился Уордел. Сойдет. Не к двери, так под укрытие леса был путь к спасению, если на Уордела вдруг нападет бешенство. Но когда уже решилась заговорить с ним, я не знала, что же сказать. И тут вспомнила про губную гармошку.
– А я видела твою гармошку, – начала я. – Тетушка Ли Энни сказала, это Рассел тебе подарил.
Никакого отклика в глазах Уордела.
– Она… она сказала, ты здорово играешь на ней. Мне тоже всегда хотелось играть на чем-нибудь, но не на чем. Вот у Стейси, у Стейси есть свирель, ему Джереми Симмз подарил. Он на ней не играет, но, если я попрошу, он все равно не даст.
Я замолчала. В ответ ни слова.
Видя, что моя беседа о музыке никуда меня не приведет, я решила испробовать другую тактику.
– Мне было так жаль, что ты поранил голову. Ба сказала, крови было жуть как много… Но сейчас тебе уже лучше, правда? – Я сделала паузу, зная, что ответа не будет, потом продолжала: – Тетушка Ли Энни сказала, что, когда ты поранился, был рядом Джо и что он плакал всю ночь, боялся, что ты умрешь. – Я на минуту задумалась. – Джо твой лучший друг, да?
Что-то промелькнуло в глазах Уордела, только я не поняла что. Собственно, взгляд у него никогда не был холодным, а теперь он еще потеплел.
– Знаешь, а мне нравится Джо, – призналась я совершенно искренне. – Некоторые смеются над ним, но мой папа говорит, что это нехорошо. Папа говорит, у каждого в жизни должно быть свое дело, и, если он хорошо его делает, он может гордиться. Папа говорит, работа Джо – убирать в школе и в церкви и звонить в колокол, и он хорошо со всем этим справляется. Только один раз, по-моему, он пропустил и не звонил, в то воскресенье, когда ты…
Я оборвала себя, поняв – правда, слишком поздно, – что затронула тему, которая может задеть Уордела. Но когда я взглянула на него, я увидела, что он глазами словно поощряет меня продолжать. Что я и сделала.
– Знаешь, я никак не могу понять: ведь Джо всегда сам звонит в колокол, но тогда у него на руках была Дорис Энн, и вдруг почему-то Дорис Энн оказалась наверху и звонила в колокол она, а не Джо. И ты оказался наверху. – Я замолчала, вспоминая то воскресное утро. – А когда мы все вошли в церковь, я увидела, как Джо бросился за тобой к лесу… но ведь его с нами не было внизу перед церковью…
Перестав говорить, на этот раз я уже не взглянула на Уордела, потому что упорно старалась представить себе, где же тогда все-таки был Джо. Я вспомнила, как папа сказал мистеру Эллису, что он уверен, Уордел поднялся наверх на колокольню, чтобы снять оттуда Дорис Энн. И тут только до меня дошло то, что я могла бы понять еще в тот день.
– Так это был Джо! – воскликнула я. – Вовсе не ты, это Джо взял Дорис Энн на колокольню, а ты поднялся, чтобы снять ее оттуда! И папа это понял, верно? Но никому не сказал, потому что ты не хотел этого, правда? Ты позволил всем ругать тебя за то, что сделал Джо! Но почему же? По…
Уордел встал. И тут я вдруг снова вспомнила, с кем я говорю. Теперь он смотрел не на меня, и я не видела его глаз. Он подошел к поленнице. Острие топора было всажено в одно из поленьев. Одним рывком он вытащил его и, обогнув поленницу, направился ко мне.
Я попятилась, оглядываясь на дверь кухни. Мне хотелось позвать тетушку Ли Энни. Но я не могла выдавить из себя ни звука. Подумала было броситься бегом. Но когда у меня уже созрел план бегства, я вдруг побоялась повернуться спиной к Уорделу, стоявшему с топором в руках. Мои глаза были прикованы к топору, и я смекала, что Уордел собирается делать. В каких-нибудь десяти футах от меня он остановился, подняв руку с топором.