Страница:
боролся за их осуществление, впрочем, не отказывая себе в жизненных
радостях, отнюдь не будучи аскетом. Сталина же теория не волновала ни в
малейшей мере - она была для генсека лишь удобным инструментом в борьбе за
личную власть и ее укрепление.
Интересное, хотя и не бесспорное сравнение Троцкого со Сталиным с точки
зрения их борьбы за лидерство в партии дал Милован Джилас, в свое время один
из лидеров югославских коммунистов, встречавшийся со Сталиным, а позже
ставший социологом- диссидентом: "Троцкий был превосходным оратором;
блестящим, искусным в полемике писателем; он был образован, у него был
острый ум; ему нехватало только одного: чувства действительности. Он хотел
оставаться революционером и возродить революционную партию в то самое время,
когда она превращалась во что-то совершенно иное - в новый класс, не
заботившийся о высоких идеалах и интересовавшийся только жизненными
благами... Он ясно сознавал отрицательные стороны этого нового явления,
происходившего на его глазах, но всего значения этих процессов он не
понял... Сталин не оглядывался назад, но и не смотрел далеко вперед. Он стал
во главе новой власти, которая зародилась в то время, - власти нового
класса, политической бюрократии и бюрократизмаи сделался ее вождем и
организатором. Он не проповедовал: он принимал решения".
Эту характеристику дополняют другие, более современные авторы.
У.Лаккер, например, отмечает, что Троцкий был "блестящим оратором и
писателем, но некомпетентным в тактике", что у него не было ни терпения, ни
политического инстинкта в отношении создания базы власти; вместо этого он
постоянно впутывался в идеологические и политические конфликты с другими
лидерами, "будучи скорее дореволюционным лидером, чем послереволюционным
государственным деятелем"; что он не имел прагматического инстинкта, не мог
понять, "что было возможно и что невозможно в данной ситуации". Лаккер с
полным основанием оспорил мнение Д.А.Волкогонова, назвавшего Троцкого
"мастером интриги", - если бы это было так, Сталину не так просто было бы
расправиться с оппозицией.
Сами понятия "троцкизм", "троцкисты", возникшие в ходе кампании против
Троцкого в 1924 г., по наши дни повторяемые некоторыми исследователями,
нельзя считать вполне научными. Взгляды самого Троцкого менялись в быстро
эволюционировавших условиях, но во всех случаях они находились в одном русле
с линией Ленина. Нельзя не учитывать и того, что состав оппозиции был
гетерогенным, мотивы поддержки лидера были различными (уверенность в его
правоте, отсутствие убедительной альтернативной позиции, тактические
соображения, личная приверженность, карьеристские надежды и пр.). Троцкий
был прав, говоря на апрельскром пленуме ЦК 1926 г.: "Призрак троцкизма
нужен для поддержания аппаратного режима" .
*
В политической борьбе объединенной оппозиции против правившей группы
весьма важное место занимали международные дела, к которым обе стороны были
весьма чувствительны.
В 1927 г. особое внимание привлекали события в Китае - развертывавшаяся
там национальная революция. Босе. Немало документов о Китае во втором, третьем и четвертом
томах. Если оппозиционеры брали курс на углубление китайской революции,
далеко не полностью учитавая глубокую национальную специфику, преувеличивая
сходство между Китаем и предреволюционной Россией, то сталинская группа
занимала более осторожную позицию, стремясь обеспечить советское влияние в
этой гигантской стране независимо от "классового характера" происходивших
там потрясений.
А калейдоскоп китайских событий менялся с головокружительной быстротой.
В конце ноября 1920 г. в Кантон (Гуанчжоу) прибыл Сунь Ятсен - лидер
национальных революционеров и их партии Гоминьдан. 7 апреля 1921 г. он был
провозглашен Чрезвычайным президентом Китайской республики. Он пытался
опереться на прогрессивные круги западных держав, но вскоре разочаровался в
Западе и стал присматриваться к северному соседу, в столице которого в свою
очередь внимательно следили за событиями на юге Китая. В конце декабря 1921
г. в Гуйлине, недалеко от Кантона, Сунь Ятсен встретился с представителем
Коминтерна Г. Снефлитом (Г. Марингом), обещавший советскую поддержку в
создании объединенного сильного и демократического Китая. В январе 1923 г.
г. в Шанхае состоялись переговоры Сунь Ятсена с Иоффе, руководителем
прибывшей в Китай в августе 1922 г. дипломатический миссии РСФСР. Было
договорено, что коммунистические идеи в Китае проповедовать не следует, что
они не соответствуют текущим нуждам страны. После этого Сунь Ятсен направил
в Москву группу деятелей Гоминьдана во главе со своим молодым помощником Чан
Кайши для получения из первых рук информации о советской военной и
политической организации. По поводу одного из главных результатов этой
поездки Чан Кайши исследователь пишет: "Его трехмесячные наблюдения в России
в 1923 году позволили ему осознать советские методы и сделали подозрительным
в отношении методов коммунистов".
Вскоре в Кантон приехали советские политические и военные советники -
политическую группу возглавлял М.М.Бородин, имевший опыт нелегальной
деятельности за рубежом, военную - первоначально П. А. Павлов, а после его
гибели в июле 1924 г., бывший военный министр буферной Дальневосточной
республики В.К.Блюхер (он работал в Китае под псевдонимом генерал Гален).
Началась перестройка Гоминьдана в соответствии с организационными принципами
большевизма -"демократическим" централизмом.
В 1924 г. было решено принимать в Гоминьдан коммунистов в качестве
частных лиц. Но фактически компартия присоединилась к Гоминьдану как
организационная сила раньше. Первые коммунисты вступили в Гоминьдан уже в
сентябре 1922 г.
После смерти Сунь Ятсена в марте 1925 г. в Гоминьдане и кантонском
правительстве развернулась борьба за власть, которая ярко окрашивалась в
политические тона. Левым гоминьдановцам, коммунистам и сочувствовавшим им
покровительствовала группа Бородина. Им противостояла правая группировка,
настаивавшая на объединении страны и наведении
порядка,исключавшего происки коммунистов. Промежуточная группа Чан
Кайши, командовавшего вооруженными силами Гоминьдана, маневрировала и
колебалась. 20 марта 1926 г. под нажимом правых Чан Кайши ввел военное
положение, посадил некоторых советских советников под домашний арест. Левый
деятель Гоминьдана Ван Цзинвэй основной соперник Чан Кайши -- был вынужден
выкехать за границу. Но левые убедили Чан Кайши, что сведения о готовившемся
коммунистическом перевороте ложны. Через две недели появился манифест о том,
что альянсс Россией сердечен, как и ранее. С ведома Бородина в мае 1926 г.
Центральный исполнительный комитет Гоминьдана принял решение о запрещении
коммунистам занимать руководящие посты в партии и правительстве.
Летом 1926 г. Национально-революционная армия Китая начала поход на
север под командованием Чана. Города и провинции, находившиеся под властью
коррумпированных генералов, творивших там суд и расправу и связанных с
некоторыми группами западного капитала, легко оказывались в руках
патриотических сил. В августе последние достигли реки Янцзы, в октябре
заняли г. Ханькоу и соседние города, составлявшие мегаполис Ухань, в марте
г. - Нанкин. За два месяца перед этим революционное правительство
перебралось из Кантона в Ханькоу.
Но в руководстве Гоминьдана вновь вызрел конфликт между левой группой,
доминировавшей в правительстве, и Чан Кайши. 12 апреля Чан Кайши устроил в
Шанхае, только что взятом его войсками, резню коммунистов. ЦИК Гоминьдана,
находившийся под контролем левых, отдал приказ об аресте Чана. Последний в
свою очередь возложил ответственность за события на компартию, которая
создала в Гоминьдане "царство террора", оторвала его от рабочих и
крестьянских организаций, привела к созданию единого фронта
империалистических держав против национально-патриотических сил. Чан
образовал альтернативное правительство в Нанкине.
В этих условиях в конце мая 1927 г. последовало распоряжение Сталина,
весьма рассерженного тем, что ему не удалось использовать Чан Кайши, а затем
выбросить его, как выжатый лимон (выражение генсека), чтобы компартия начала
конфискацию земли и формирование независимой рабоче-крестьянской армии.
Секретная инструкция попала в руки левых гоминьдановцев во главе с Ван
Цзинвэем. В июле 1927 г. коммунисты были изгнаны из правительства,
утвердившегося в Ханькоу, начались их аресты. Бородин и его группа были
отозваны в СССР. Попытка коммунистического путча в Кантоне в декабре 1927 г.
и создания совета в этом городе потерпела провал и завершилась новым
кровопролитием.
В феврале 1928 г. несколько гоминьдановских групп объединились в новом
правительстве, сформированном в Нанкине Чан Кайши. Был предпринят поход на
Пекин, который держал в своих руках Чжан Цзолин - руководитель северной и
центральной группы милитаристов. Пекин был взят. Началось постепенное
примирение Гоминьдана с западными державами.
В конце июня 1927 г. Коминтерн возложил вину за собственные просчеты в
китайском вопросе, а точнее за провал сталинского курса, на компартию Китая.
Вскоре ее руководство было обвинено в "правом оппортунизме". Генеральный
секретарь партии Чэнь Дусю был вынужден уйти со своего поста. Компартии
начала создание "советских баз".
В критике курса Сталина и сталинского руководства Коминтерна со стороны
Троцкого и других оппозиционеров было немало точных и тонких наблюдений.
Соглашаясь на сотрудничество коммунистов с левыми гоминьдановцами, они
предсказывали предательство Чана, понимая, что, содействуя превращению
Гоминьдана в централизованную партию по советскому образцу в противовес
парламентской западной модели, Бородин и его помощники сами куют поражение
коммунистов. Троцкий призывал к созданию рабочих и крестьянских советов под
коммунистическим руководством в Китае еще тогда, когда продолжался "медовый
месяц" в отношениях между компартией и Чан Кайши. Впрочем, в отношении Китая
многие полемические материалы напоминали схоластические трактаты - таковыми,
в частности, были дискуссии Радека - Бухарина о степени капиталистического
развития Китая, сохранении в нем феодальных элементов (эти споры
основывались на эмоциях и в лучшем случае логических предположениях, а не на
скрупулезном анализе фактов), о том, создавать ли советы в этой стране сразу
или брать курс на их организацию при определенных условиях, и т. п. "Доводы
Троцкого... были сильнее, когда он высказывался за уменьшение зависимости
коммунистов от Гоминьдана, как правого, так и левого, а, следовательно, за
усиление их самостоятельности; однако и он впадал в абстракцию, когда в
качестве панацеи предлагал создавать и распространять советы".
Провал политики СССР и Коминтерна в Китае был не единственной их
неудачей на международной арене. Приближалась к печальному концу история
Англо-русского профсоюзного комитета - органа связи между ВЦСПС и Британским
конгрессом тред- юнионов, который ставил своей целью преодоление раскола в
международном профсоюзном движении. Комитет был порождением тех сил в
ВКП(б), которые чуть более по-деловому, хотя бы в тактическом отношении, с
позиции момента, относились к проблеме единства действий в рабочем движении,
нежели, скажем, Зиновьев, рассматривавший лозунг единого фронта лишь как
средство разоблачения реформистов, а рабоче-крестьянское правительство как
символ пролетарской диктатуры, или переведенное на язык масс название
пролетарской диктатуры. Видимо, наибольшая заслуга в создании комитета
принадлежала Бухарину и близкому к нему председателю ВЦСПС М.П.Томскому.
Сталин до поры до времени поддерживал его существование. Троцкий же со
своими сторонниками встретил создание комитета профсоюзного единства в
штыки. Он не без основания отмечал верхушечный характер соглашения, участие
в нем лишь небольшой группы британских профсоюзных лидеров, которые
представляли в основном левое Движение меньшинства, тот факт, что левые
тредюнионисты не смогли оказать влияния на ход так называемой всеобщей
забастовки в Великобритании в начале мая 1926 г. (на самом деле она всеобщей
не была), завершившейся поражением рабочих. В то же время со свойственным
ему догматизмом Троцкий толковал пороки Англо-русского комитета
расширительно, в принципе выступая против каких бы то ни было соглашений с
"оппортуристическими" лидерами западноевропейского рабочего движения.
В дискуссиях вспоминались и другие неудачи: провал коммунистических
путчей в Германии и Болгарии в 1923 г., в Эстонии в 1924 г. Обе стороны - и
оппозиционеры, и правившая группа - искали субъективные причины этих
поражений. Оппозиционерам в этом смысле было легче - они обвиняли
сталинско-бухаринское руководство Коминтерна (забывая, что в 1923-1924 гг.
во главе Коминтерна стоял один из лидеров теперешней оппозиции Зиновьев).
Сталинцы-бухаринцы находили виновников в компартиях, особенно в тех группах,
которые поддерживали оппозицию в СССР или в какой-то мере сочувствовали ей.
Обвинения в "правом оппортунизме", "ликвидаторстве" или же, наоборот, в
"ультралевизне" сыпались, как из рога изобилия.
И правившая команда, и борцы против нее в равной мере необоснованно и
спекулятивно непрерывно твердили об опасности "империалистического" военного
нападения на СССР. Декларирование "военной опасности" стало особенно
навязчивым после того, как в мае 1927 г. последовала серия международных
инцидентов, из которых наиболее значительными были разрыв Великобританией
дипломатических отношений с СССР (это произошло после того как во время
обыска в помешении Англо- русского кооперативного общества /АРКОС/ были
обнаружены неопровержимые свидетельства советского шпионажа) и убийство
советского полпреда в Польше П.Л.Войкова русским белоэмигрантом. Никакого
"единого фронта империалистических держав против СССР", готовившего "новую
интервенцию", на самом деле не существовало, и в советском истеблишменте это
прекрасно сознавали.
Как и прочие рычаги, резкое преувеличение военной угрозы играло на руку
Сталину, использовавшего его против оппозиции, более того - заявившего о
существовагии "единого фронта от Чемберлена до Троцкого". О том, что это
было именно так, свидетельствовал нарком иностранных дел Г.В.Чичерин,
заявивший в 1929 г. американскому журналисту Луису Фишеру: "В июне 1927 г. я
вернулся из Западной Европы. Все в Mоскве говорили о войне. Я старался
разубедить их. `Никто не планирует нападения на нас'. Я настаивал. Тогда
коллега меня просветил. Он сказал: `Мы это знаем. Но это нам нужно для
борьбы с Троцким'". Чичерин и позже решительно отрицал опасность нападения
капиталистических стран на СССР, причем во внутренней переписке попросту
высмеивал этот пропагандистский трюк. Он писал Сталину 22 марта 1930 г., "В
наших московских выступлениях говорился, что обострилась опасность войны
между капиталистическими государствами,. а, следовательно, и нападения на
нас. Что за вздор, как можно говорить такие вещи!!"
Остается вновь и вновь поражаться, как такой опытный политик, каковым
был Троцкий, оказался на поводу мошеннической игры Сталина. Но ведь, вступим
в спор с самими собой, если бы лидер оппозиции пожертвовал своими догмами,
начал по тактическим соображениям полемику со Сталиным, отрицая военную
опасность, это был бы совершенно другой человек, не тот, чья позиция
доминировала в оппозиционной среде. *
Усвоив, что партийный аппарат полностью ее поддерживает, что основная
масса рядовых коммунистов одурманена "антитроцкисисткими" эскападами, что
масса населения весьма чужда споров в партийных верхах, сталинская клика
осенью - зимой 1927 г. завершила организационный разгром объединеннной
оппозиции. При этом сами оппозиционеры исправно попадали в капканы, которые
для них не очень искусно расставлялись. Последовали "раскрытие тайной
типографии", которую "помог" оборудовать тайный агент ОГПУ; разгон попыток
альтернативных демонстраций 7 ноября 1927 г.; исключение Троцкого и
Зиновьева вначале из ЦК, а затем из партии; изгнание из ВКП(б) всех активных
оппозиционеров в декабре 1927 г. на XV съезде партии.
Съезд увенчался очередной политической игрой Сталина, когда он на
пленуме ЦК 19 декабря, посвященном "избранию" высших партийных боссов,
лицемерно попросился в отставку. Сталин, разумеется, был убежден, что его
"просьбу" отклонят. Тем более важно было ему зафиксировать в двух
продолжавшихся по несколько минут выступлениях, что он стал генсеком по
инициативе Ленина, что именно благодаря ему разбита оппозиция, что генсек в
партии должен быть только один и что, стало быть, всяких "маленьких
генсеков" - в республиках и губерниях - надо немедленно устранить. Этот
пленум был, безусловно, одной из главных вех на пути превращения Сталина в
единоличного диктатора.
Буквально на следующий день после исключения активных членов оппозиции
из ВКП(б) сама оппозиция раскололась. Каменев, Зиновьев и ряд других
деятелей полностью капитулировали, заявив об идейном и организационном
"разоружении", осуждении взглядов, которые они только что проповедовали,
обязались поддерживать и отстаивать все партийные решения. Их письмо
появилось в "Правде" 27 декабря 1927 г. "...Мнимые величины выходят из игры,
надо думать, выходят навсегда", - написал по этому поводу Троцкий.
К началу 1928 г. приблизительно полторы тысячи оппозиционеров были
арестованы и находились в заключении. Но время для прямой физической
расправы с диссидентской "головкой", по мнению сталинской клики, еще не
наступило. 3 января 1928 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение об отправке
не капитулировавших лидеров оппозиции в ссылку в отдаленные районы страны.
Это решение было задним числом продублировано постановлением Особого
совещания ОГПУ от 31 декабря 1927 г.
Выделенная оппохиционерами комиссия в составе Х.Г.Раковского,
К.Б.Радека и В.Д.Каспаровой пыталась дискутировать с председателем ЦКК
ВКП(б) Г.К.Орджоникидзе о месте и условиях ссылки. Последовала волна обманов
и дезинформации: Орджоникидзе давал неопределенные обещания, в то время как
ОГПУ приступило к осуществлению директивы Политбюро, оформив меру наказания
пресловутой статьей 58(10) уголовного кодекса РСФСР, предусматривавшей кары
вплоть до расстрела за контрреволюционную агитацию и пропаганду. Так
Л.Д.Троцкий оказался в Алма-Ате, Радек, Смилга, Серебряков, Белобородов,
Евдокимов, Сосновский, Раковский и многие другие оппозиционеры - в различных
городах и поселках Сибири, Урала, Туркестана и иных дальних мест страны.
Зарубежная печать и сами ссыльные стали называть эту пока еще бескровную
расправу "сухой гильотиной".
*
Документация второго-четвертого томов настоящего издания отражает
пребывание оппозиционных деятелей в ссылке, их занятия, их дискуссии,
отношение к событиям, происходившим в партии и в стране.
Публикуемые телеграммы свидетельствуют, как происходило установление
контактов между оппозиционерами в их новых местах обитания. Затем ссыльные
стали обмениваться деловыми письмами, носившими подчас характер объемистых
политических трактатов, которые свидетельствуют, что ряд лидеров оппозиции
(прежде всего Троцкий, Раковский и Сосновский) сохранили приверженность
своим взглядам, давая
более или менее адекватную оценку ситуации в партии и в стране,
насколько это позволяла оторванность от центра и, главное,
марксистско-ленинские догматы, особенности взглядов и характера мышления
авторов.
В то же время поразительное впечатление производит наивность
оппозиционеров - для некоторых, прежде всего для Троцкого, она, по всей
видимости, была показной, но для других, безусловно, более или менее
искренней. Они не верили, что "повар, готовящий острые блюда"
(приписываемая, а, может быть, действительная оценка Сталина Лениным еще той
поры, когда их отношения были деловыми и довольно близкими), полон решимости
приготовить из них самое экзотическое восточное варево. Сосланные как
контрреволюционеры, они надеялись, что ЦК разрешит им устроить своего рода
всесоюзное совещание в Москве, Алма-Ате или другом месте для того, чтобы
определить свое отношение к вроде бы намечавшемуся "левому" повороту
официальной линии. Более того, в письмах подчас проскальзывает надежда, что
партийное руководство пойдет на попятную и чуть ли ни с извинениями позовет
оппозиционеров обратно, в свои ряды. Двойственную позицию занимал даже такой
трезвый и решительный враг сталинщины, как Раковский. Он писал Троцкому: "Я
считаю, конечно, что наше обращение за разрешением (совещания - Ю.Ф. и Г.Ч.)
может быть на черной партбирже и использовано против нас, но я считал и
считаю также, что две идеи для нас важны и обязательны: защищать свои
взгляды и,
когда случай предоставится, постучать в двери партии".
Предположение, что примирение вполне возможно, стимулировалось, надо
сказать, довольно либеральным режимом, на котором, в особенности вначале,
находились ссыльные. Троцкий выполнял задания Института Маркса и Энгельса
при ЦК ВКП(б), переводил сочинения Маркса, получая за это гонорары. Другим
ссыльным поступала литература из этого института.
Оптимистические надежды подпитывались некоторыми трансформациями,
которые происходили в руководстве ВКП(б), зревший в Политбюро раскол,
признаки которого наблюдались воочию. Вслед за апрельским пленумом ЦК и ЦКК
ВКП(б) 1928 г., материалы которого опубликованы тогда не были, но решения
были близки к установкам Бухарина, в печати появились два принципиально
отличавшихся друг от друга выступления о его итогах - Сталина в Москве и
Бухарина в Ленинграде.
Сталин был бескомпромиссен и груб. Он произнес свои "исторические"
слова о том, что, "если критика содержит хотя бы 5-10 процентов правды, то и
такую критику надо приветствовать", которые освятили уже открытую дорогу
клевете и будущему выявлению новых "врагов". О тех, кто рассчитывал на
прекращение борьбы против кулачества, Сталин
заявил, что "им не может быть места в нашей партии", что тот, кто
думает понравиться "и богатым, и бедным, тот не марксист, а дурак". Не надо
было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что имелся в виду Бухарин, вроде
бы восторжествовавший на только что завершившемся пленуме. "Не марксист, а
дурак" в свою очередь произнес доклад в совершенно ином тоне и впервые
высказал открытое беспокойство по поводу тенденции рассматривать
чрезвычайные меры как что-то нормальное. Давно ли он считал, что такого рода
меры вполне нормальны в борьбе против оппозиции? Опытным политическим
наблюдателям должно было стать ясно, что между Сталиным и Бухариным
назревала конфронтация.
Противоречия всплыли на поверхность на следующем, июльском пленуме ЦК и
ЦКК ВКП(б), оставившем "правых" в меньшинстве. Именно на этом пленуме Сталин
выдвинул тезис о том, что "по мере нашего продвижения вперед сопротивление
капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет
обостряться", послуживший обоснованием будущей кровавой бани.
Все эти сдвиги воспронимались оппозиционерами по-разному. С одной
стороны, Бухарин попытался установить контакт с бывшими представителями
оппозиции. 11 июля он встретился с Каменевым и вел с ним беседу о возможном
сотрудничестве в борьбе против
"Чингиз-хана" - Сталина. За пределы взаимного прощупывания контакты
"Колечки Балаболкина" (как именовал Бухарина Троцкий) не продвинулись. С
другой стороны, Сталин сам стал инспирировать слухи, что он готов пойти на
примирение с бывшими оппозиционерами. Надеждам на их достоверность
способствовало появление выступлений с установками, напоминавшими идеи,
которые выдвигал Троцкий. "Незаметно Сталин присвоил себе одежду Троцкого",
- писал биограф. Аналогичного мнения придерживались наблюдатели из
эмигрантского Русского общевоинского союза. "Разбить противника и присвоить
себе его программу - традиция Сталина", - писал один из них. Эти наблюдения
были крайне неточными уже в то время, а в историчнской перспективе - глубоко
ошибочными. Верные марксистско-ленинской парадигме, Троцкий и его
единомышленники были весьма далеки от назревавшей сталинской "революции
сверху". Сам Троцкий весьма скептически относился к происходившим событиям.
Он писал Раковскому 13 июля, что Радек и Преображенский неправы, полагая,
будто сталинская фракция имеет лишь "правый хвост" и ее надо уговорить
избавиться от него. "Обезьяна, освобожденная от хвоста, еще не человек", -
комментировал алмаатинский ссыльный.
И все же, объясняя и комментируя "левый" поворот, оппозиционеры,
включая Троцкого, никак не могли предположить того, во что он обернется, -
насильственной коллективизации сельского хозяйства, депортации и массового
террора против крестьян, голода, людоедства, гибели миллионов людей. Авторы
писем и заявлений уговаривали себя и своих коллег, что происходит тяга
бедняков в колхозы, активность неимущего крестьянства возрастает и т. п.
Поразительно, но ссылались они при этом на советскую печать, лживость
радостях, отнюдь не будучи аскетом. Сталина же теория не волновала ни в
малейшей мере - она была для генсека лишь удобным инструментом в борьбе за
личную власть и ее укрепление.
Интересное, хотя и не бесспорное сравнение Троцкого со Сталиным с точки
зрения их борьбы за лидерство в партии дал Милован Джилас, в свое время один
из лидеров югославских коммунистов, встречавшийся со Сталиным, а позже
ставший социологом- диссидентом: "Троцкий был превосходным оратором;
блестящим, искусным в полемике писателем; он был образован, у него был
острый ум; ему нехватало только одного: чувства действительности. Он хотел
оставаться революционером и возродить революционную партию в то самое время,
когда она превращалась во что-то совершенно иное - в новый класс, не
заботившийся о высоких идеалах и интересовавшийся только жизненными
благами... Он ясно сознавал отрицательные стороны этого нового явления,
происходившего на его глазах, но всего значения этих процессов он не
понял... Сталин не оглядывался назад, но и не смотрел далеко вперед. Он стал
во главе новой власти, которая зародилась в то время, - власти нового
класса, политической бюрократии и бюрократизмаи сделался ее вождем и
организатором. Он не проповедовал: он принимал решения".
Эту характеристику дополняют другие, более современные авторы.
У.Лаккер, например, отмечает, что Троцкий был "блестящим оратором и
писателем, но некомпетентным в тактике", что у него не было ни терпения, ни
политического инстинкта в отношении создания базы власти; вместо этого он
постоянно впутывался в идеологические и политические конфликты с другими
лидерами, "будучи скорее дореволюционным лидером, чем послереволюционным
государственным деятелем"; что он не имел прагматического инстинкта, не мог
понять, "что было возможно и что невозможно в данной ситуации". Лаккер с
полным основанием оспорил мнение Д.А.Волкогонова, назвавшего Троцкого
"мастером интриги", - если бы это было так, Сталину не так просто было бы
расправиться с оппозицией.
Сами понятия "троцкизм", "троцкисты", возникшие в ходе кампании против
Троцкого в 1924 г., по наши дни повторяемые некоторыми исследователями,
нельзя считать вполне научными. Взгляды самого Троцкого менялись в быстро
эволюционировавших условиях, но во всех случаях они находились в одном русле
с линией Ленина. Нельзя не учитывать и того, что состав оппозиции был
гетерогенным, мотивы поддержки лидера были различными (уверенность в его
правоте, отсутствие убедительной альтернативной позиции, тактические
соображения, личная приверженность, карьеристские надежды и пр.). Троцкий
был прав, говоря на апрельскром пленуме ЦК 1926 г.: "Призрак троцкизма
нужен для поддержания аппаратного режима" .
*
В политической борьбе объединенной оппозиции против правившей группы
весьма важное место занимали международные дела, к которым обе стороны были
весьма чувствительны.
В 1927 г. особое внимание привлекали события в Китае - развертывавшаяся
там национальная революция. Босе. Немало документов о Китае во втором, третьем и четвертом
томах. Если оппозиционеры брали курс на углубление китайской революции,
далеко не полностью учитавая глубокую национальную специфику, преувеличивая
сходство между Китаем и предреволюционной Россией, то сталинская группа
занимала более осторожную позицию, стремясь обеспечить советское влияние в
этой гигантской стране независимо от "классового характера" происходивших
там потрясений.
А калейдоскоп китайских событий менялся с головокружительной быстротой.
В конце ноября 1920 г. в Кантон (Гуанчжоу) прибыл Сунь Ятсен - лидер
национальных революционеров и их партии Гоминьдан. 7 апреля 1921 г. он был
провозглашен Чрезвычайным президентом Китайской республики. Он пытался
опереться на прогрессивные круги западных держав, но вскоре разочаровался в
Западе и стал присматриваться к северному соседу, в столице которого в свою
очередь внимательно следили за событиями на юге Китая. В конце декабря 1921
г. в Гуйлине, недалеко от Кантона, Сунь Ятсен встретился с представителем
Коминтерна Г. Снефлитом (Г. Марингом), обещавший советскую поддержку в
создании объединенного сильного и демократического Китая. В январе 1923 г.
г. в Шанхае состоялись переговоры Сунь Ятсена с Иоффе, руководителем
прибывшей в Китай в августе 1922 г. дипломатический миссии РСФСР. Было
договорено, что коммунистические идеи в Китае проповедовать не следует, что
они не соответствуют текущим нуждам страны. После этого Сунь Ятсен направил
в Москву группу деятелей Гоминьдана во главе со своим молодым помощником Чан
Кайши для получения из первых рук информации о советской военной и
политической организации. По поводу одного из главных результатов этой
поездки Чан Кайши исследователь пишет: "Его трехмесячные наблюдения в России
в 1923 году позволили ему осознать советские методы и сделали подозрительным
в отношении методов коммунистов".
Вскоре в Кантон приехали советские политические и военные советники -
политическую группу возглавлял М.М.Бородин, имевший опыт нелегальной
деятельности за рубежом, военную - первоначально П. А. Павлов, а после его
гибели в июле 1924 г., бывший военный министр буферной Дальневосточной
республики В.К.Блюхер (он работал в Китае под псевдонимом генерал Гален).
Началась перестройка Гоминьдана в соответствии с организационными принципами
большевизма -"демократическим" централизмом.
В 1924 г. было решено принимать в Гоминьдан коммунистов в качестве
частных лиц. Но фактически компартия присоединилась к Гоминьдану как
организационная сила раньше. Первые коммунисты вступили в Гоминьдан уже в
сентябре 1922 г.
После смерти Сунь Ятсена в марте 1925 г. в Гоминьдане и кантонском
правительстве развернулась борьба за власть, которая ярко окрашивалась в
политические тона. Левым гоминьдановцам, коммунистам и сочувствовавшим им
покровительствовала группа Бородина. Им противостояла правая группировка,
настаивавшая на объединении страны и наведении
порядка,исключавшего происки коммунистов. Промежуточная группа Чан
Кайши, командовавшего вооруженными силами Гоминьдана, маневрировала и
колебалась. 20 марта 1926 г. под нажимом правых Чан Кайши ввел военное
положение, посадил некоторых советских советников под домашний арест. Левый
деятель Гоминьдана Ван Цзинвэй основной соперник Чан Кайши -- был вынужден
выкехать за границу. Но левые убедили Чан Кайши, что сведения о готовившемся
коммунистическом перевороте ложны. Через две недели появился манифест о том,
что альянсс Россией сердечен, как и ранее. С ведома Бородина в мае 1926 г.
Центральный исполнительный комитет Гоминьдана принял решение о запрещении
коммунистам занимать руководящие посты в партии и правительстве.
Летом 1926 г. Национально-революционная армия Китая начала поход на
север под командованием Чана. Города и провинции, находившиеся под властью
коррумпированных генералов, творивших там суд и расправу и связанных с
некоторыми группами западного капитала, легко оказывались в руках
патриотических сил. В августе последние достигли реки Янцзы, в октябре
заняли г. Ханькоу и соседние города, составлявшие мегаполис Ухань, в марте
г. - Нанкин. За два месяца перед этим революционное правительство
перебралось из Кантона в Ханькоу.
Но в руководстве Гоминьдана вновь вызрел конфликт между левой группой,
доминировавшей в правительстве, и Чан Кайши. 12 апреля Чан Кайши устроил в
Шанхае, только что взятом его войсками, резню коммунистов. ЦИК Гоминьдана,
находившийся под контролем левых, отдал приказ об аресте Чана. Последний в
свою очередь возложил ответственность за события на компартию, которая
создала в Гоминьдане "царство террора", оторвала его от рабочих и
крестьянских организаций, привела к созданию единого фронта
империалистических держав против национально-патриотических сил. Чан
образовал альтернативное правительство в Нанкине.
В этих условиях в конце мая 1927 г. последовало распоряжение Сталина,
весьма рассерженного тем, что ему не удалось использовать Чан Кайши, а затем
выбросить его, как выжатый лимон (выражение генсека), чтобы компартия начала
конфискацию земли и формирование независимой рабоче-крестьянской армии.
Секретная инструкция попала в руки левых гоминьдановцев во главе с Ван
Цзинвэем. В июле 1927 г. коммунисты были изгнаны из правительства,
утвердившегося в Ханькоу, начались их аресты. Бородин и его группа были
отозваны в СССР. Попытка коммунистического путча в Кантоне в декабре 1927 г.
и создания совета в этом городе потерпела провал и завершилась новым
кровопролитием.
В феврале 1928 г. несколько гоминьдановских групп объединились в новом
правительстве, сформированном в Нанкине Чан Кайши. Был предпринят поход на
Пекин, который держал в своих руках Чжан Цзолин - руководитель северной и
центральной группы милитаристов. Пекин был взят. Началось постепенное
примирение Гоминьдана с западными державами.
В конце июня 1927 г. Коминтерн возложил вину за собственные просчеты в
китайском вопросе, а точнее за провал сталинского курса, на компартию Китая.
Вскоре ее руководство было обвинено в "правом оппортунизме". Генеральный
секретарь партии Чэнь Дусю был вынужден уйти со своего поста. Компартии
начала создание "советских баз".
В критике курса Сталина и сталинского руководства Коминтерна со стороны
Троцкого и других оппозиционеров было немало точных и тонких наблюдений.
Соглашаясь на сотрудничество коммунистов с левыми гоминьдановцами, они
предсказывали предательство Чана, понимая, что, содействуя превращению
Гоминьдана в централизованную партию по советскому образцу в противовес
парламентской западной модели, Бородин и его помощники сами куют поражение
коммунистов. Троцкий призывал к созданию рабочих и крестьянских советов под
коммунистическим руководством в Китае еще тогда, когда продолжался "медовый
месяц" в отношениях между компартией и Чан Кайши. Впрочем, в отношении Китая
многие полемические материалы напоминали схоластические трактаты - таковыми,
в частности, были дискуссии Радека - Бухарина о степени капиталистического
развития Китая, сохранении в нем феодальных элементов (эти споры
основывались на эмоциях и в лучшем случае логических предположениях, а не на
скрупулезном анализе фактов), о том, создавать ли советы в этой стране сразу
или брать курс на их организацию при определенных условиях, и т. п. "Доводы
Троцкого... были сильнее, когда он высказывался за уменьшение зависимости
коммунистов от Гоминьдана, как правого, так и левого, а, следовательно, за
усиление их самостоятельности; однако и он впадал в абстракцию, когда в
качестве панацеи предлагал создавать и распространять советы".
Провал политики СССР и Коминтерна в Китае был не единственной их
неудачей на международной арене. Приближалась к печальному концу история
Англо-русского профсоюзного комитета - органа связи между ВЦСПС и Британским
конгрессом тред- юнионов, который ставил своей целью преодоление раскола в
международном профсоюзном движении. Комитет был порождением тех сил в
ВКП(б), которые чуть более по-деловому, хотя бы в тактическом отношении, с
позиции момента, относились к проблеме единства действий в рабочем движении,
нежели, скажем, Зиновьев, рассматривавший лозунг единого фронта лишь как
средство разоблачения реформистов, а рабоче-крестьянское правительство как
символ пролетарской диктатуры, или переведенное на язык масс название
пролетарской диктатуры. Видимо, наибольшая заслуга в создании комитета
принадлежала Бухарину и близкому к нему председателю ВЦСПС М.П.Томскому.
Сталин до поры до времени поддерживал его существование. Троцкий же со
своими сторонниками встретил создание комитета профсоюзного единства в
штыки. Он не без основания отмечал верхушечный характер соглашения, участие
в нем лишь небольшой группы британских профсоюзных лидеров, которые
представляли в основном левое Движение меньшинства, тот факт, что левые
тредюнионисты не смогли оказать влияния на ход так называемой всеобщей
забастовки в Великобритании в начале мая 1926 г. (на самом деле она всеобщей
не была), завершившейся поражением рабочих. В то же время со свойственным
ему догматизмом Троцкий толковал пороки Англо-русского комитета
расширительно, в принципе выступая против каких бы то ни было соглашений с
"оппортуристическими" лидерами западноевропейского рабочего движения.
В дискуссиях вспоминались и другие неудачи: провал коммунистических
путчей в Германии и Болгарии в 1923 г., в Эстонии в 1924 г. Обе стороны - и
оппозиционеры, и правившая группа - искали субъективные причины этих
поражений. Оппозиционерам в этом смысле было легче - они обвиняли
сталинско-бухаринское руководство Коминтерна (забывая, что в 1923-1924 гг.
во главе Коминтерна стоял один из лидеров теперешней оппозиции Зиновьев).
Сталинцы-бухаринцы находили виновников в компартиях, особенно в тех группах,
которые поддерживали оппозицию в СССР или в какой-то мере сочувствовали ей.
Обвинения в "правом оппортунизме", "ликвидаторстве" или же, наоборот, в
"ультралевизне" сыпались, как из рога изобилия.
И правившая команда, и борцы против нее в равной мере необоснованно и
спекулятивно непрерывно твердили об опасности "империалистического" военного
нападения на СССР. Декларирование "военной опасности" стало особенно
навязчивым после того, как в мае 1927 г. последовала серия международных
инцидентов, из которых наиболее значительными были разрыв Великобританией
дипломатических отношений с СССР (это произошло после того как во время
обыска в помешении Англо- русского кооперативного общества /АРКОС/ были
обнаружены неопровержимые свидетельства советского шпионажа) и убийство
советского полпреда в Польше П.Л.Войкова русским белоэмигрантом. Никакого
"единого фронта империалистических держав против СССР", готовившего "новую
интервенцию", на самом деле не существовало, и в советском истеблишменте это
прекрасно сознавали.
Как и прочие рычаги, резкое преувеличение военной угрозы играло на руку
Сталину, использовавшего его против оппозиции, более того - заявившего о
существовагии "единого фронта от Чемберлена до Троцкого". О том, что это
было именно так, свидетельствовал нарком иностранных дел Г.В.Чичерин,
заявивший в 1929 г. американскому журналисту Луису Фишеру: "В июне 1927 г. я
вернулся из Западной Европы. Все в Mоскве говорили о войне. Я старался
разубедить их. `Никто не планирует нападения на нас'. Я настаивал. Тогда
коллега меня просветил. Он сказал: `Мы это знаем. Но это нам нужно для
борьбы с Троцким'". Чичерин и позже решительно отрицал опасность нападения
капиталистических стран на СССР, причем во внутренней переписке попросту
высмеивал этот пропагандистский трюк. Он писал Сталину 22 марта 1930 г., "В
наших московских выступлениях говорился, что обострилась опасность войны
между капиталистическими государствами,. а, следовательно, и нападения на
нас. Что за вздор, как можно говорить такие вещи!!"
Остается вновь и вновь поражаться, как такой опытный политик, каковым
был Троцкий, оказался на поводу мошеннической игры Сталина. Но ведь, вступим
в спор с самими собой, если бы лидер оппозиции пожертвовал своими догмами,
начал по тактическим соображениям полемику со Сталиным, отрицая военную
опасность, это был бы совершенно другой человек, не тот, чья позиция
доминировала в оппозиционной среде. *
Усвоив, что партийный аппарат полностью ее поддерживает, что основная
масса рядовых коммунистов одурманена "антитроцкисисткими" эскападами, что
масса населения весьма чужда споров в партийных верхах, сталинская клика
осенью - зимой 1927 г. завершила организационный разгром объединеннной
оппозиции. При этом сами оппозиционеры исправно попадали в капканы, которые
для них не очень искусно расставлялись. Последовали "раскрытие тайной
типографии", которую "помог" оборудовать тайный агент ОГПУ; разгон попыток
альтернативных демонстраций 7 ноября 1927 г.; исключение Троцкого и
Зиновьева вначале из ЦК, а затем из партии; изгнание из ВКП(б) всех активных
оппозиционеров в декабре 1927 г. на XV съезде партии.
Съезд увенчался очередной политической игрой Сталина, когда он на
пленуме ЦК 19 декабря, посвященном "избранию" высших партийных боссов,
лицемерно попросился в отставку. Сталин, разумеется, был убежден, что его
"просьбу" отклонят. Тем более важно было ему зафиксировать в двух
продолжавшихся по несколько минут выступлениях, что он стал генсеком по
инициативе Ленина, что именно благодаря ему разбита оппозиция, что генсек в
партии должен быть только один и что, стало быть, всяких "маленьких
генсеков" - в республиках и губерниях - надо немедленно устранить. Этот
пленум был, безусловно, одной из главных вех на пути превращения Сталина в
единоличного диктатора.
Буквально на следующий день после исключения активных членов оппозиции
из ВКП(б) сама оппозиция раскололась. Каменев, Зиновьев и ряд других
деятелей полностью капитулировали, заявив об идейном и организационном
"разоружении", осуждении взглядов, которые они только что проповедовали,
обязались поддерживать и отстаивать все партийные решения. Их письмо
появилось в "Правде" 27 декабря 1927 г. "...Мнимые величины выходят из игры,
надо думать, выходят навсегда", - написал по этому поводу Троцкий.
К началу 1928 г. приблизительно полторы тысячи оппозиционеров были
арестованы и находились в заключении. Но время для прямой физической
расправы с диссидентской "головкой", по мнению сталинской клики, еще не
наступило. 3 января 1928 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение об отправке
не капитулировавших лидеров оппозиции в ссылку в отдаленные районы страны.
Это решение было задним числом продублировано постановлением Особого
совещания ОГПУ от 31 декабря 1927 г.
Выделенная оппохиционерами комиссия в составе Х.Г.Раковского,
К.Б.Радека и В.Д.Каспаровой пыталась дискутировать с председателем ЦКК
ВКП(б) Г.К.Орджоникидзе о месте и условиях ссылки. Последовала волна обманов
и дезинформации: Орджоникидзе давал неопределенные обещания, в то время как
ОГПУ приступило к осуществлению директивы Политбюро, оформив меру наказания
пресловутой статьей 58(10) уголовного кодекса РСФСР, предусматривавшей кары
вплоть до расстрела за контрреволюционную агитацию и пропаганду. Так
Л.Д.Троцкий оказался в Алма-Ате, Радек, Смилга, Серебряков, Белобородов,
Евдокимов, Сосновский, Раковский и многие другие оппозиционеры - в различных
городах и поселках Сибири, Урала, Туркестана и иных дальних мест страны.
Зарубежная печать и сами ссыльные стали называть эту пока еще бескровную
расправу "сухой гильотиной".
*
Документация второго-четвертого томов настоящего издания отражает
пребывание оппозиционных деятелей в ссылке, их занятия, их дискуссии,
отношение к событиям, происходившим в партии и в стране.
Публикуемые телеграммы свидетельствуют, как происходило установление
контактов между оппозиционерами в их новых местах обитания. Затем ссыльные
стали обмениваться деловыми письмами, носившими подчас характер объемистых
политических трактатов, которые свидетельствуют, что ряд лидеров оппозиции
(прежде всего Троцкий, Раковский и Сосновский) сохранили приверженность
своим взглядам, давая
более или менее адекватную оценку ситуации в партии и в стране,
насколько это позволяла оторванность от центра и, главное,
марксистско-ленинские догматы, особенности взглядов и характера мышления
авторов.
В то же время поразительное впечатление производит наивность
оппозиционеров - для некоторых, прежде всего для Троцкого, она, по всей
видимости, была показной, но для других, безусловно, более или менее
искренней. Они не верили, что "повар, готовящий острые блюда"
(приписываемая, а, может быть, действительная оценка Сталина Лениным еще той
поры, когда их отношения были деловыми и довольно близкими), полон решимости
приготовить из них самое экзотическое восточное варево. Сосланные как
контрреволюционеры, они надеялись, что ЦК разрешит им устроить своего рода
всесоюзное совещание в Москве, Алма-Ате или другом месте для того, чтобы
определить свое отношение к вроде бы намечавшемуся "левому" повороту
официальной линии. Более того, в письмах подчас проскальзывает надежда, что
партийное руководство пойдет на попятную и чуть ли ни с извинениями позовет
оппозиционеров обратно, в свои ряды. Двойственную позицию занимал даже такой
трезвый и решительный враг сталинщины, как Раковский. Он писал Троцкому: "Я
считаю, конечно, что наше обращение за разрешением (совещания - Ю.Ф. и Г.Ч.)
может быть на черной партбирже и использовано против нас, но я считал и
считаю также, что две идеи для нас важны и обязательны: защищать свои
взгляды и,
когда случай предоставится, постучать в двери партии".
Предположение, что примирение вполне возможно, стимулировалось, надо
сказать, довольно либеральным режимом, на котором, в особенности вначале,
находились ссыльные. Троцкий выполнял задания Института Маркса и Энгельса
при ЦК ВКП(б), переводил сочинения Маркса, получая за это гонорары. Другим
ссыльным поступала литература из этого института.
Оптимистические надежды подпитывались некоторыми трансформациями,
которые происходили в руководстве ВКП(б), зревший в Политбюро раскол,
признаки которого наблюдались воочию. Вслед за апрельским пленумом ЦК и ЦКК
ВКП(б) 1928 г., материалы которого опубликованы тогда не были, но решения
были близки к установкам Бухарина, в печати появились два принципиально
отличавшихся друг от друга выступления о его итогах - Сталина в Москве и
Бухарина в Ленинграде.
Сталин был бескомпромиссен и груб. Он произнес свои "исторические"
слова о том, что, "если критика содержит хотя бы 5-10 процентов правды, то и
такую критику надо приветствовать", которые освятили уже открытую дорогу
клевете и будущему выявлению новых "врагов". О тех, кто рассчитывал на
прекращение борьбы против кулачества, Сталин
заявил, что "им не может быть места в нашей партии", что тот, кто
думает понравиться "и богатым, и бедным, тот не марксист, а дурак". Не надо
было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что имелся в виду Бухарин, вроде
бы восторжествовавший на только что завершившемся пленуме. "Не марксист, а
дурак" в свою очередь произнес доклад в совершенно ином тоне и впервые
высказал открытое беспокойство по поводу тенденции рассматривать
чрезвычайные меры как что-то нормальное. Давно ли он считал, что такого рода
меры вполне нормальны в борьбе против оппозиции? Опытным политическим
наблюдателям должно было стать ясно, что между Сталиным и Бухариным
назревала конфронтация.
Противоречия всплыли на поверхность на следующем, июльском пленуме ЦК и
ЦКК ВКП(б), оставившем "правых" в меньшинстве. Именно на этом пленуме Сталин
выдвинул тезис о том, что "по мере нашего продвижения вперед сопротивление
капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет
обостряться", послуживший обоснованием будущей кровавой бани.
Все эти сдвиги воспронимались оппозиционерами по-разному. С одной
стороны, Бухарин попытался установить контакт с бывшими представителями
оппозиции. 11 июля он встретился с Каменевым и вел с ним беседу о возможном
сотрудничестве в борьбе против
"Чингиз-хана" - Сталина. За пределы взаимного прощупывания контакты
"Колечки Балаболкина" (как именовал Бухарина Троцкий) не продвинулись. С
другой стороны, Сталин сам стал инспирировать слухи, что он готов пойти на
примирение с бывшими оппозиционерами. Надеждам на их достоверность
способствовало появление выступлений с установками, напоминавшими идеи,
которые выдвигал Троцкий. "Незаметно Сталин присвоил себе одежду Троцкого",
- писал биограф. Аналогичного мнения придерживались наблюдатели из
эмигрантского Русского общевоинского союза. "Разбить противника и присвоить
себе его программу - традиция Сталина", - писал один из них. Эти наблюдения
были крайне неточными уже в то время, а в историчнской перспективе - глубоко
ошибочными. Верные марксистско-ленинской парадигме, Троцкий и его
единомышленники были весьма далеки от назревавшей сталинской "революции
сверху". Сам Троцкий весьма скептически относился к происходившим событиям.
Он писал Раковскому 13 июля, что Радек и Преображенский неправы, полагая,
будто сталинская фракция имеет лишь "правый хвост" и ее надо уговорить
избавиться от него. "Обезьяна, освобожденная от хвоста, еще не человек", -
комментировал алмаатинский ссыльный.
И все же, объясняя и комментируя "левый" поворот, оппозиционеры,
включая Троцкого, никак не могли предположить того, во что он обернется, -
насильственной коллективизации сельского хозяйства, депортации и массового
террора против крестьян, голода, людоедства, гибели миллионов людей. Авторы
писем и заявлений уговаривали себя и своих коллег, что происходит тяга
бедняков в колхозы, активность неимущего крестьянства возрастает и т. п.
Поразительно, но ссылались они при этом на советскую печать, лживость